Сразу скажем: название города Костромы, конечно, произошло от реки Костромы (в городской черте — Костромки), у впадения которой в Волгу и был в середине XII века основан город. Число древних русских городов, названных по имени рек, на чьих берегах они возникли, очень велико. Среди них: г. Вологда — по р. Вологде, г. Кинешма — по р. Кинешме, г. Тверь — по р. Твери, г. Тотьма — по р. Тотьме, г. Коломна — по р. Коломне, наконец, г. Москва — по р. Москве. Среди таких города нашей области: г. Нерехта — по р. Нерехте, г. Унжа — по р. Унже[1]. Причем со временем названия рек для отличия от городов обычно приобретают (часто — только в черте городов) уменьшительную форму: р. Кострома становится Костромкой, р. Кинешма — Кинешемкой, р. Коломна — Коломенкой, р. Тверь — Тверцой и т.д. В тех случаях, когда название не поддавалось уменьшению, оно изменялось как-то иначе: например, река Москва в пределах города не стала “Московкой”, но к ее имени намертво пристало слово “река” (Москва-река), и уже от этого двойного гидронима образовывались многочисленные производные — Замоскворечье, Замоскворецкий и др. Происхождение названия города Костромы от одноименной реки не вызывает сомнений, и об этом писало немало авторов. Однако дело обстоит не так просто. Среди имен древних русских городов название “Кострома” занимает совершенно особое место, в нем имеется как бы несколько исторических слоев. Именно поэтому для объяснения его происхождения — как никакого другого города — наряду с гипотезами специалистов и традиционными народными легендами выдвигались и выдвигаются самые фантастические, не имеющие под собой никакого основания версии. Рассмотрим, как объясняли название Костромы за последние полтора столетия.

Город Кострома: по имени реки или в честь языческого божества?

Людей всегда влечет неизвестное, и, разумеется, костромичей всегда интересовал вопрос о происхождении названия их города. Один из первых историков Костромского края в 1-й половине XIX века зафиксировал, что “по мнению некоторых, ”Кострома“ получила название от реки Костромы”¹. Таким образом, в то время, и надо думать, и в предшествующие эпохи, среди жителей Костромы существовало понимание логической связи названия города и реки. Одновременно тот же автор приводит “молву старожилов, будто бы река Кострома получила название свое от заготовляемого зимою, при берегах оной в Солигаличском, Буевском и Костромском уездах, величайшими кострами леса, сплавляемого весною многими тысячами для продажи в Кострому”². Разумеется, последнее объяснение является классическим примером “наивной” народной этимологии, когда непонятные географические названия объясняются по случайному созвучию с любыми другими словами и когда не берется в расчет то, что лес в нашем крае аналогичным образом сплавляли и по Унже, и по Ветлуге, и по многим другим рекам, на берегах которых высились не менее величайшие костры (т.е. груды³) подготавливаемых к сплаву бревен. К тому же, как справедливо заметил по этому поводу в начале ХХ века краевед Л.П. Скворцов: “…во времена седой древности вряд ли занимались сплавом леса, а следовательно, и сооружением костров”⁴.

Первым из историков высказал свою версию о происхождении названия города князь А.Д. Козловский (1802-1845 гг.), один из основоположников костромского краеведения. В книге “Взгляд на историю Костромы”, вышедшей в Москве в 1840 году, он писал, что “всего (…) вероятнее наименование Костромы произвести от города Костра, бывшего в Ливонии, недалеко от Юрьева (ныне Дерпта[2]), или замка Кострума, где после построен город Ревель[3]”⁵.

В научном отношении версия А.Д. Козловского практически ничем не отличается от простонародных “костров” леса. Вывод о связи названий русского города на Волге и находящихся более чем в тысяче километров от него города и замка в Прибалтике, основанный только на их некотором сходстве, позднее справедливо вызывал иронию. Более чем через сорок лет костромской историк И.В. Миловидов писал: “Основание для названия города Костромы от замка Кострума князь Козловский видит в сходстве с местоположением этого замка. Нетрудно заметить всю несообразность такого словопроизводства. Таким образом можно название Костромы произвести не только от замка или города в Ливонии, а пожалуй откуда-нибудь и подальше, даже из Африки”⁶.

Другую версию о происхождении названия Костромы выдвинул виднейший историк Костромского края протоиерей Михаил Диев (1794-1866 гг.). По его мнению, оно произошло от т.н. элтонского языка (т.е. искусственного языка офеней — бродячих торговцев), в котором слова “костр, кострыга” обозначали город. Прибавив к нему мордовское слово “мас” (красивый), о. Михаил переводил “Кострома” как “красивый город”⁷. Эту точку зрения разделил и А.С. Уваров (1828-1884 гг.), один из основателей Русского археологического общества и инициатор Археологических съездов⁸. К сожалению, версия о. Михаила Диева, признанного классика костромского краеведения, труды которого вошли в его золотой фонд, в научном отношении имеет такую же ценность, что и версия А.Д. Козловского, т.е. никакой. И дело даже не в том, что во времена основания Костромы вряд ли существовал язык офеней и не в том, что если бы он существовал, то вряд ли бы при наречении города прибегли к услугам офеней. Порочна сама практика, для объяснения географических названий, искусственно соединять слова из разных языков, чего не могло быть в старину. И.В. Миловидов позднее писал о таком элтонско-мордовском объяснении имени города: “Сомнение в верности этого словопроизводства может возникнуть потому уже, что приходится составлять название города Кострома из двух слов (…), что едва ли отвечает действительности, т.к. трудно составить одно слово из двух, принадлежащих двум отдельным народностям”⁹.

В вышедшей в 1885 году в Костроме книге “Очерк истории Костромы с древнейших времен до царствования Михаила Феодоровича” ее автор, уже упоминавшийся выше историк И.В. Миловидов (1850-1898 гг.) выдвинул принципиально новую версию о происхождении названия города, которая получила большую известность и, по сути дела, так или иначе преобладает доныне. Опираясь на опубликованный в Москве в 1866-1869 годах фундаментальный труд выдающегося русского фольклориста и знатока славянской мифологии А.Н. Афанасьева (1826-1871 гг.) “Поэтические воззрения славян на природу”[4], И.В. Миловидов первым из костромских историков сказал о “божестве весны у языческих славян, называвшемся прямо Костромою”¹¹. Он писал: “В числе языческих праздников и обрядов, в которых выразилась мысль о замирающих силах природы, был обряд, совершавшийся в летнее время, соответствующий нынешнему первому воскресению после Петрова дня, обряд, известный в народе под названием похорон Костромы, Лады, Ярилы”¹². Описав, как в разных местах России совершался обряд т.н. “похорон Костромы”, И.В. Миловидов делал вывод: “… мы вправе заключить, что название города (…) Костромою (…) славянское в честь именно этого божества весны…”¹³. И в другом месте повторял: “И вот от имени языческого божества весны “Костромы” получил название и самый город, жителями которого этот обряд совершался”¹⁴.

Разумеется, по сравнению с наивными предположениями А.Д. Козловского и М.Я. Диева, версия И.В. Миловидова значительно более серьезна. Конечно, на совпадение названия города и славянского языческого божества нельзя было не обратить внимания. Первым слабым местом версии И.В. Миловидова являлось то, что она игнорировала реку Кострому, говоря только о городе. Учтя это, И.В. Миловидов, выступая через несколько лет, в 1889 году, на VII-м археологическом съезде в Ярославле с докладом “О Костроме в историко-археологическом отношении”, повторил свою версию, дополнив ее утверждением, что “от имени языческого божества весны “Костромы” получили название как город, жители которого этот обряд, вероятно, совершали, так и река, впадающая близ этого города в Волгу”¹⁵.

Однако и с такой коррективой у версии И.В. Миловидова осталось много слабых мест. Ведь Кострому, судя по всему, хоронили повсеместно на Руси (во всяком случае — в эпоху, когда на берегу Волги возник город, получивший название Кострома). И почему в таком случае Костромой назвали только один город? И почему именно в честь Костромы? Разве в нашем крае не почитали других, несравненно более важных языческих богов — Перуна, Велеса, Рода и других? Но даже и это не главное. И.В. Миловидов и те, кто поддерживал его точку зрения позднее, плохо представляли себе саму практику наименования нашими предками рек и речек.

Представим себе, что мы живем на берегу реки, название которой нам неизвестно. Как мы будем называть эту реку? Конечно, мы будем называть ее просто “рекой”; будем говорить: “пошли на реку”, “мы были на реке” и т.д. И на языках всех народов мира огромное количество рек называется просто “река”. Потом на место одних народов приходят другие и для них слово “река” на языке предыдущих насельников зачастую становится уже именем собственным. Но люди редко живут в местности, где протекает только одна река, а для того, чтобы различать разные реки, требовалось дать им какие-то имена. И имена эти давались по простым и незамысловатым признакам. Так появлялись названия: “большая река”, “малая река”, “черная река” и т.д. И в этой практике наименования просто не оставалось места для названия рек в честь каких-нибудь божеств (только много позднее могли появиться такие искусственные названия, как например, река святого Лаврентия в Северной Америке).

Судя по всему, прямым следствием выступления И.В. Миловидова на Археологическом съезде стало то, что в вышедшем в 1891 году в Петербурге 2-м томе своей книги “Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 гг.” историк А.В. Экземплярский, говоря о Костромском княжестве и его столице, заметил, что “вопрос о происхождении названия города остается и, кажется, долго должен оставаться в области бесплодных предположений и фантазий”¹⁶.

Однако, несмотря на скептицизм столичных авторитетов, указанное И.В. Миловидовым совпадение названий города и языческого божества не могло не произвести своего впечатления на костромских краеведов. Значительная часть авторов, писавших в начале ХХ века о Костроме и ее истории, как правило, разделяли версию И.В. Миловидова. В вышедшем в 1909 году в Костроме “Кратком путеводителе по Костроме и Костромской губернии” П.А. Алмазов писал: “Наиболее вероятным представляется предположение, что название города произошло от имени “Костромы” — славянского божества весны, олицетворяющего собою живительные силы природы”¹⁷. В опубликованной в 1913 году в Петербурге книге В.К. и Г.К. Лукомских “Кострома” — этой настоящей поэме в прозе о нашем городе и его памятниках старины — В.К. Лукомский заметил: “Быть может, от имени языческого у славян божества весны — Костромы — воспринял и город это поэтическое название”¹⁸.

Противостоять версии И.В. Миловидова попытался только костромской краевед Л.П. Скворцов (1855-1918 гг.). Заметив в своей вышедшей в Костроме в 1913 году книге “Материалы для истории города Костромы”, что “многие (…) говорят, что город Кострома получил свое название от реки Костромы (как и Москва); река же в свою очередь получила название от громаднейших костров леса, заготавливаемого по берегам реки зимою для сплава”¹⁹, он предположил, что “вернее г. Кострома дал свое название реке, а не наоборот”²⁰. В подтверждение этой версии он сослался на известную летопись Воскресенского Солигаличского монастыря, в которой говорилось, что “когда галичский князь Феодор Семенович, основатель Солигалича, в 1335 г. прибыл туда для построения Воскресенского монастыря, то не знал и не мог наведаться, какая река протекает тем местом, почему и построил лодку, чтобы узнать имя реки; посланные плыли до г. Костромы и там узнали, что это река Кострома”²¹. О происхождении названия города Л.П. Скворцов писал, что “в наших древних летописях, особенно псковских, слова Костр, Кострыга, Кострум встречаются в значении крепости, укрепленного места, и т. к. в прежнее время каждый город был в то же время и крепостью, то естественнее всего предположить, что это общее название (кострум — крепость) и осталось за городом”²².

Однако, версия Л.П. Скворцова неверна по всем пунктам. Летопись Воскресенского Солигаличского монастыря, на которую он опирался, является, как признают занимающиеся ею специалисты²³, источником по преимуществу поздним. Во многих местах древнейшей части эта летопись явно баснословна. Никакого галичского князя Федора Семеновича никогда не существовало, как не было и предпринятых по его указанию розысков по установлению названия реки Костромы. Но дело даже не в этом. Глубоко ошибочна мысль Л.П. Скворцова о том, что не река Кострома дала свое название городу, а наоборот, город — реке. Общепризнанно специалистами по топонимике, что названия рек, как правило, являются древнейшими среди географических названий и названия одноименных с реками городов являются вторичными как раз по отношению к рекам, а не наоборот. Случается, конечно, что и населенные пункты “дают” свои названия рекам, но такое происходит, обычно, с деревнями, стоящими на маленьких речках; в этом случае бывает, что название деревни переносится — часто в уменьшительной форме — на речку (например, д. Афонино на речке Афонинке в Буйском районе). Что же касается объяснения слова “Кострома” с привлечением псковских летописей, то документально в Псковском крае широко известно только слово “костер” (в значении — укрепление, крепостная башня)²⁴. Например, в Среднем городе Пскова до сих пор высится “Бурковский костер” — каменная крепостная башня, построенная в конце XIV века. Термины “кострум” и “кострыга” в псковских летописях нам неизвестны (второе слово Л.П. Скворцов явно позаимствовал у о. Михаила Диева с его языком офеней). Но даже если допустить, что было слово «кострома», прямо обозначающее крепость (т.е. город), то почему на Руси с ее обилием крепостей-городов только один наш город на Волге получил название Кострома?

Научные изыскания в области происхождения названия Костромы продолжались еще какое-то время и после революции, в относительно либеральные нэповские 20-е годы. В 1925 году в Ленинграде под редакцией В.П.Семенова-Тян-Шанского вышел большой путеводитель по Волге и ряду ее притоков, представляющий собой настоящий научный труд. В этом путеводителе писалось о Костроме: “Неизвестно, почему город получил свое название. Но интересно то, что название “Кострома” совпадает с именем славянского божества, олицетворяющего весну, возрождение жизненных сил природы”²⁵. В 1926 году в Костроме вышел сборник “Прошлое и настоящее Костромского края”, в котором краевед Ф.А. Рязановский, сославшись на мнение финского исследователя Веске, писал: “Название “Кострома” явно звучит по-чудски и значит “сторона, подверженная ветрам” (Веске). Такое название особенно приложимо к местностям в нижнем плесе реки Костромы, отличающейся болотистостью и безлесностью, многочисленными речками и озерами и напоминающей центры мери: озера Ростовское и Переяславское”²⁶. Отметим попытку Ф.А. Рязановского отказаться от версии о весеннем языческом божестве и объяснить название слова “Кострома” из языков финских народов. Но о самом мнении Веске, даже не будучи специалистом в финских языках, можно уверенно сказать, что оно неубедительно: мало ли у нас сторон, подверженных ветрам, или, точнее: а разве есть стороны, оным не подверженные?

Впрочем, вскоре вопрос о происхождении названия Костромы был надолго отложен. Как известно, советское государство в конце 20-х годов, в ходе общего “великого перелома”, добралось и до краеведения: в духе времени его объявили лженаукой и подвергли беспощадному разгрому. Многие традиционные темы в истории края, в том числе и вопрос о происхождении названия Костромы, как не имеющие прямого отношения к практическим задачам социалистического строительства, были, как казалось в то время, навсегда выброшены на пресловутую свалку истории. Характерным для той эпохи полного отречения от старого мира стало одно место в большой статье “Кострома”, опубликованной в газете “Северная правда” в мае 1930 года, где говорилось: “Кострома, носящая имя лесного языческого божка, начинает улыбаться по-новому, по-большевистски”²⁷. Удивительно все-таки, что во время самой ожесточенной борьбы со всеми проявлениями «религиозного дурмана» власти не додумались переименовать Кострому, потому что ее строящим новое общество пролетариям не пристало жить в городе, носящем имя “лесного языческого божка”. По счастью, для Костромы не нашлось деятеля большевистской партии, как-то связанного с нашим краем. И сия чаша, выпавшая — только на Волге — Твери, Рыбинску, Романову-Борисоглебску, Нижнему, Симбирску, Самаре и Царицыну, наш город миновала.

Однако, все кончается, пришел конец и периоду безумного отрицания нашего прошлого. Постепенно ощущение, что история страны началась только в 1917 году, слабело, жизнь брала свое, и понемногу все стало возвращаться на круги своя. Спустя несколько десятилетий в научную литературу вновь вернулся вопрос о происхождении названия Костромы. В 1966 году в Москве вышел “Краткий топонимический словарь”, составленный В.А. Никоновым, одним из крупнейших специалистов по топонимике. Отметив в статье о Костроме, что “город (…) назван по реке”²⁸, В.А. Никонов охарактеризовал различные версии о происхождении названия города и, в первую очередь, версию Миловидова, как “этимологические фантазии”, заметив, что “эти пути, по-видимому, напрасны: нельзя игнорировать — ма, оно указывает на происхождение от неизвестного языка, оставившего особенно много названий в Северном Заволжье”²⁹.

Впрочем, мнение специалиста осталось в то время не услышанным. В 70-е годы ХХ века в костромские краеведческие издания вновь вернулась версия И.В. Миловидова (что само по себе свидетельствовало о восстановлении дореволюционного уровня краеведения и в культурном отношении было явлением положительным). В вышедшем в 1970 году путеводителе “Кострома” один из его авторов, известный костромской историк В.Н. Бочков, высказался — весьма, впрочем, неопределенно — в пользу миловидовской версии. В книге говорится: “Само название Кострома подчеркивает отдаленность ее возникновения. Когда-то, сотни лет назад, в Верхнем Поволжье существовал поэтичный народный обычай отмечать наступление лета так называемыми похоронами Костромы”³⁰. Описав, как проходили эти “похороны”, он отметил, что “этот обычай сохранялся вплоть до XVIII века”31 . Отметим, что хотя в тексте нигде не было прямо сказано о том, что город получил свое имя в честь языческого славянского божества, но косвенно такой вывод был несомненен (укажем еще на грубую, в данном случае, ошибку: обрядом “похорон Костромы” наши предки отмечали не начало лета, а его вершину).

Однако, слово было произнесено, и с этого времени старая версия о языческом весеннем божестве стала в посвященной Костроме краеведческой литературе поистине общим местом. В вышедшем в 1978 году, к 825-летию города, написанном большим коллективом авторов издании “Кострома. Краткий исторический очерк” говорилось: “Название города, как считают, происходит от имени весеннего божества славян-язычников — Костромы”3. В 1-й части учебного пособия для школьников «Костромской край», вышедшего в том же году, его автор К.А. Булдаков писал: “Название города говорит о том, что на этом месте существовало древнее поселение, названное так в честь языческого божества весны — Костромы”³³.

Впрочем, тезис о языческом божестве никак не уточнялся и не детализировался, так что все это звучало невнятно (ведь авторы и сами плохо представляли, что это за божество такое и каким образом был назван в его честь город).

В 1983 году в Москве вышла книга “Названия древнерусских городов”, в которой ее автор, известный специалист по топонимике В.П. Нерознак, говоря о Костроме, осторожно заметил, что “те, кто первостепенное значение придают наличию в топониме города формата — ма, склонны считать его угро-финским по происхождению”³⁴. Хотя, коснувшись г. Нерехты, В.П. Нерознак уверенно констатировал, что ее «название дано по реке Нерехта…”³⁵ (в вопросе о происхождении названия городу Нерехте было легче, т.к. о славянском божестве по имени Нерехта ничего неизвестно).

В том же 1983 году в Москве вышла книга “По городам и весям “Золотого кольца”, посвященная названиям городов и других селений “Золотого кольца”. Ее авторы М.В. Горбаневский и В.Ю. Дукельский неожиданно поддержали старую версию Л.П. Скворцова о том, что не город Кострома получил название по реке, а наоборот — река по городу. Оспаривая мнение В.А. Никонова, они писали: “Принято считать, что город получил свое название по реке. Думается, что этот вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд”³⁶. Авторы отметили, не назвав, правда, при этом имени Л.П. Скворцова: “Но думается, не случайно существует мнение о том, что город мог сам передать свое название реке”³⁷. В подтверждение этого они сослались, опять же без указания на Л.П. Скворцова, на летопись Воскресенского Солигаличского монастыря с ее мифическим князем Федором Семеновичем, посылавшим слуг, чтобы узнать название реки Костромы. Однако версия М.В. Горбаневского и В.Ю. Дукельского тут же разваливается, т.к. дальше они проявили незнание, непростительное для людей, берущихся за серьезное дело. Отметив существующую закономерность, что в тех случаях, когда город получает название от реки, на которой он стоит, название последней очень часто получает уменьшительную форму, они пишут: “В случае же с Костромой такого не произошло: нет реки Костромки, нет реки Костромятки и т.п. Есть река Кострома! Пока трудно судить, что явилось тому причиной!”³⁸ Судить в данном случае совсем не трудно, т.к. причиной тому, к сожалению, явилось невежество обоих уважаемых авторов, ибо, как знают все костромичи, с древнейших времен река Кострома в черте города называется именно Костромкой.

В 1988 году в Москве вышел “Школьный топонимический словарь”, автор которого — большой знаток топонимики Е.М. Поспелов — проявил, на наш взгляд, самое глубокое и тонкое понимание сложности проблемы. В статье о городе Костроме Е.М. Поспелов пишет, что “происхождение названия не вполне ясно. Наличие в названии Кострома конечного элемента -ма внешне сближает его с дорусскими (по-видимому, древними финно-угорскими) речными названиями (Толшма, Вохтома, Тотьма). Но основа костр- для дорусских названий нетипична. Поэтому современные исследователи возвращаются к мнению, высказанному еще около 100 лет назад, о славянском происхождении этого названия. В русской мифологии Кострома олицетворяла плодородие и весну. В обряде проводов весны совершался ритуал похорон Костромы в виде ее соломенного чучела. Мифологическое название имеет в основе славянское слово костра — “луб, волокно” или диалектное кострома — “прутья, солома, сорные травы”³⁹ (почти слово в слово этот текст Е.М. Поспелов повторил в вышедшем в 2000 году “Историко-топонимическом словаре России”⁴⁰ ).

В 1997 году в Костроме вышло издание “Археология Костромского края”, являющееся настоящей костромской археологической энциклопедией. Его авторы — знатоки археологии нашего края — в вопросе о происхождении названия Костромы проявили подлинный профессионализм. В книге говорится: “Свое имя город получил по названию реки. Такой вариант возникновения ойконима[5] с переносом в название населенного пункта уже существующего гидронима характерен для первых поселений в той или иной местности. Существуют и другие версии происхождения названия города, уводящие к русскому мифологическому образу Костромы-весны или некоторым диалектизмам”⁴¹.

Последним по времени сторонником версии, идущей от И.В. Миловидова, стал костромской автор К. Воротной, известный фантастическими версиями на самые разные темы (в одной из статей он, например, утверждал, что Иисус Христос по национальности был славянином, точнее, даже русским). Излюбленные мотивы публицистики К. Воротного: северная Россия — родина индоевропейцев; подлинную историю Руси скрывали и скрывают от народа различные злодеи; принятие христианства — роковая ошибка наших предков, и одновременно — непомерная, не лезущая ни в какие ворота, идеализация славянского язычества и постоянная критика “давно устаревшей” академической науки, не разделяющей вольный полет фантазии подобных авторов. Вообще, спорить с К. Воротным, берущим факты с потолка или черпающим их из трудов таких же писателей-фантастов, бесполезно. Однако, т.к. он постоянно выступает в областной прессе и вводит в заблуждение определенную часть читателей, не коснуться его идей нельзя. В нескольких статьях последнего времени, опубликованных в различных областных газетах, К. Воротной выдвинул свой вариант версии о происхождении названия Костромы.

Во-первых, он безоговорочно отнес к славянским по происхождению названия р. Костромы и еще нескольких рек. Заметив, что будто бы угро-финские племена обитали в нашем крае только в Межевском районе, он пишет: “Поэтому нельзя считать, что чуть ли не все наименования рек, озер, холмов в нашей области даны ими (угро-финами — Н.З.), попросту несерьезно. На западе же области преобладают в основном русские и славянские топонимы: Шача, Ида, Кострома, Вочь”⁴². Во-вторых, К. Воротной дает принципиально иную, чем принято, трактовку божества Костромы. Он пишет: “Итак, Кострома. Очень древнее имя. Долгое время считалось, что Кострома — этакой незначительный божок славянского солнечного пантеона, родственный Купале и Яриле. На самом деле все это не так. Кострома — божество лунарного цикла”⁴³. Не приведя ни одного убедительного довода в защиту этого утверждения, он продолжает: “Можно предположить, что когда-то на мысу при впадении в Волгу реки Сулы находилось капище Костромы — лунной богини древних славян и русов. В честь нее они и назвали свое поселение десятки веков назад. Пришедшие сюда княжеские дружины (…) князя Юрия Долгорукого разрушили ведические капища. На месте святилища Костромы поставили церковь Федора Стратилата…”⁴⁴. Затем — в силу все того же вольного полета фантазии — К. Воротной сообщает, что там, “где было капище Велеса — возник Ипатьевский монастырь, а где русы поклонялись Хорсу — возник Успенский храм”⁴⁵. Не касаясь научной ценности утверждений К. Воротного (ее здесь не больше, чем в определении национальности Иисуса Христа), отметим только, что он обошел вопрос о связи названий города и реки Костромы. Вообще, кажется, что В.А. Никонов, писавший, что надо “обязательно (…) отличать гипотезу научную, хотя бы и спорную, от наивного любительского домысла, который наносит вред, прививая читателю искаженные, неверные представления”⁴⁶, имел в виду как раз домыслы К. Воротного.

Подводя итог историографическому обзору, мы видим, что по вопросу о происхождении названия города Костромы всегда существовало две основные точки зрения: первая — город получил название от реки Костромы, вторая — его название происходит от имени языческого божества. Чтобы найти истину, обратимся теперь к рассмотрению языческих верований наших предков, потому что без ясного представления о славянском божестве Костроме мы не сможем приблизиться к разрешению проблемы.

Кострома славянское божество и жертва.
ПОХОРОНЫ КОСТРОМЫ

За последние десятилетия исторической наукой обобщен и осмыслен поистине необъятный материал о языческих верованиях наших предков. Огромная роль в этом принадлежит академику Б.А. Рыбакову, благодаря трудам которого, в первую очередь, книгам “Язычество древних славян” (1981 г.) и “Язычество древней Руси” (1987 г.), мы знаем славянское язычество намного лучше, чем в конце XIX века, когда со своей версией выступил И.В. Миловидов. Объектом изучения историка, в частности, была и языческая Кострома. Отметив, что “античная мифология, представляющая по существу контаминацию множества древних локальных племенных мифов, постоянно служит неким общим мерилом, при помощи которого легче определяются и классифицируются мифы других народов”⁴⁷, Б.А. Рыбаков подробно развил высказанное в конце XIX века А.С. Фаминцыным предположение о том, что славянской Костроме соответствует в древнегреческой мифологии Персефона (у римлян — Прозерпина), дочь богини Деметры и Зевса.

Как известно, Деметра — богиня земледелия и плодородия, научившая людей, как считали древние греки, плодородию. Само ее имя обычно переводят как “Мать-Земля”. У Деметры была дочь от Зевса — юная Персефона, которую полюбил брат Зевса, владыка подземного царства Аид. Однажды, когда Персефона собирала цветы на лугу, земля разверзлась, вылетел на своей колеснице Аид, схватил прекрасную девушку и унес ее в подземный мир, где она стала его супругой. Узнав о похищении дочери, Деметра погрузилась в неутешное горе и ушла с Олимпа. С этого времени на земле прекратилось рождение и рост растений. Листья на деревьях завяли и облетели. Трава поблекла. Бросаемые в землю семена не прорастали. Люди умирали от голода и перестали приносить жертвы олимпийским богам. Зевс несколько раз посылал к Деметре гонцов, уговаривая ее возвратиться на Олимп и вернуть земле плодородие, но она ни о чем не хотела слышать, пока Аид не отпустит Персефону. Тогда Зевс послал к Аиду бога Гермеса, который передал владыке царства мертвых строгий наказ Зевса вернуть Персефону матери. Аид был вынужден подчиниться. Однако, оказалось, что Персефона съела в саду подземного царства несколько зерен граната, а вкусивший пищу мертвых уже не мог возвратиться в мир живых. Посовещавшись, боги приняли компромиссное решение: треть года Персефона должна была жить с Аидом, а две трети — на земле. Обрадованная Деметра вернула плодородие земле, и снова все пробудилось и расцвело. Но каждый год Персефона, которую греки стали почитать как богиню плодородия и подземного царства мертвых, возвращается в мир Аида. И вся природа ежегодно, вместе с Деметрой, горюет об ушедшей. Желтеют и опадают листья, отцветают цветы, нивы пустеют, наступает зима. Природа спит, чтобы проснуться весной, когда вернется к своей матери из мрачного подземного царства Персефона⁴⁸.

Сопоставление античной Персефоны со славянской Костромой дало возможность правильно понять смысл обряда “похорон Костромы”, совершавшегося нашими предками. Б.А. Рыбаков пишет, что этот обряд проводился “в то время, когда хлебные злаки уже созревали, когда первичное зерно, посеянное в землю, уже отдало всю свою силу росткам, начинавшим колоситься. Персефона сделала свое дело — дала жизнь новым колосьям, теперь она может вернуться к Аиду. Это не праздник урожая, не торжество земледельцев, собравших спелые колосья (до жатвы остается еще более месяца), а моление о том, чтобы старая вегетативная сила весеннего ярового посева перешла в новые, созревающие, но еще не созревшие растения, передала бы им свою ярь. Поэтому во время зеленых святок наряду с женскими персонажами выступает Ярило, фаллическое чучело которого тоже хоронят”⁴⁹. Б.А. Рыбаков отнес обряд “похорон Костромы” к обрядам умилостивления подводно-подземных сил. Он пишет: “Все фрагменты и отголоски славянских обрядов сводятся в единый комплекс: у древних славян, как и у античных греков, существовал обряд умилостивления божеств подземного мира, влияющего на плодородие путем принесения жертв, бросаемых в воду.

Обряды, связанные с “метанием в воду” жертв божеству подводно-подземного мира, непосредственно связанному с плодородием почвы, а, следовательно, и с урожаем, проводились в середине лета на семик, на Купалу[6], когда хлеба начинали колоситься и окончательный хозяйственный результат сезона не был еще ясен. В этих обрядах переплетались мужское, оплодотворяющее начало и женское, вынашивающее и рожающее. (…) В славянских обрядах мы знаем и похороны Ярилы как олицетворение мужского начала, уже давшего новую жизнь и потому ставшего бесполезным, и похороны Костромы, Купалы, изображения которых, одетые в женскую одежду, провожали похоронным плачем, а потом топили в воде”⁵⁰. Автор полагает, что “утопление Костромы должно типологически соответствовать уходу Персефоны-Прозерпины в подземный мир…”⁵¹.

Б.А. Рыбаков пишет: “Во временных трансформациях обряда кукла Костромы (…) заменила собой (…) жертву, человеческую жертву, приносимую в благодарение этим природным силам и их символам. А жертва приносилась не самим этим силам сезонного действия, а постоянно существующему повелителю всех подводно-подземных сил, содействующему плодородию, т.е. Ящеру, Аиду, Посейдону”52.

Образ Костромы в представлении наших предков был неотделим от образа Ярилы, “похороны” которого, как известно из этнографии XIX века, происходили почти одновременно с “похоронами” Костромы. Б.А. Рыбаков характеризует Ярилу как “славянского Диониса”⁵³. Напомним, что античные греки представляли себе Диониса, сына Зевса и богини земли Семелы, как прекрасного юношу, почитаемого ими не только как бога виноделия, но и как бога растительности и производительных сил природы. Б.А. Рыбаков пишет: “…широко распространенные в России “похороны Ярилы” в дни летнего солнцестояния отражают важнейшую аграрную фазу: полное отмирание старого зерна-семени, брошенного в землю весной, и вызревание новых зерен на колосьях. Похороны Ярилы никого из участников обряда не огорчали. Сущность была в том, что хлеба уже начали колоситься, посеянное зерно успешно выполнило свою функцию и породило зерна нового урожая. “Ярость”, “ярь” Ярилы была уже не нужна, и кукла, изображающая старика с огромным фаллом, погребалась весело, со смехом, с непристойными шутками и притворным плачем”⁵⁴.

Эта неразделимая связь образов Ярилы и Костромы приводила иногда к досадным ошибкам. Такой большой знаток русского быта вообще и, в частности наших древних верований, как П.И. Мельников-Печерский (1819-1883 гг.) в своем романе “В лесах” очень грубо ошибся, определив куклу Костромы, приготовляемую к утоплению в воде, как “чучело Ярилы из соломы”⁵⁵. Как мы увидим ниже, из данных этнографии хорошо известно, что чучела Костромы и Ярилы были совершенно разные: Кострому изображала женская фигура в сарафане, а Ярилу — мужская фигура с большим фаллосом. П.И. Мельников-Печерский сам противоречит себе, говоря о Яриле и в то же время описывая, как соломенную куклу Костромы одевают в “нарядный сарафан недавно вышедшей замуж молодицы”⁵⁶. Правильно указав, что “похорон” было двое, он неверно определяет их как “первые” и “вторые” похороны Костромы, в то время как на одних похоронах погребали Кострому, а на других — Ярилу.

Вероятнее всего, что наши предки почитали Ярилу как бога земледелия и плодородия, а также бога-воина. По аналогии с тем, что отцом античного Диониса был Зевс, можно полагать, что отцом Ярилы являлся Перун. Одни исследователи полагают, что в христианскую эпоху Ярилу заменил великомученик Георгий Победоносец, но более вероятным представляется, что позднее древнее божество плодородия стало известно под полухристианским-полуязыческим именем Ивана Купалы.

Как ни странно, в литературе существует сомнение в том, что Кострома являлась для древних славян божеством. Б.А. Рыбаков в обоих своих трудах смотрит на это по-разному. Если в “Язычестве древних славян” он писал, “что если у славян и не было богини Костромы (…), столь же персонифицированной как греческая Персефона, то, несомненно, был очень древний и общеславянский комплекс представлений о божестве растительной силы, ежегодно рождавшейся и ежегодно умиравшей”⁵⁷, то в “Язычестве древней Руси”, он уже замечает, что “правы исследователи, отрицающие существование представлений о божестве Костроме⁵⁸”. Однако, последнее утверждение вызывает удивление. Ведь в божественном “статусе” Ярилы никто не сомневается, а Ярила неразрывно связан с Костромой и оснований сомневаться в ее не менее высоком иерархическом положении в языческом пантеоне наших предков у нас нет никаких. Думается, что совершенно прав был А.Н. Афанасьев, писавший: “Некоторые из наших ученых видят в именах (…) Ярила, Костромы только названия летних праздников и ничего более. Но если принять в соображение, что фантазия младенческих народов любила свои представления облекать в живые, пластические образы, что это было существенное свойство их мышления и миросозерцания, что самые времена года казались уму древнего человека не отвлеченными понятиями, а действительно божествами, посещающими в известную пору дольный мир и творящими в нем те перемены, какие замечаются в жизни, цветении и замирании природы, — то несостоятельность вышеуказанного мнения обнаружится сама собою”⁵⁹. Скорее всего, по аналогии с Персефоной Кострома была для древних славян богиней плодородия и подземного царства мертвых.

А к кому ежегодно уходила наша славянская Персефона — Кострома? Кто у древних славян был аналогом античного Аида? Ответить на данный вопрос совсем не трудно, т.к. этот персонаж славянской мифологии хорошо знаком всем нам с детских лет. Б.А. Рыбаков отмечает, что “очень близок к греческому Аиду-Плутону, царю подземного мира мертвых”, наш Кащей Бессмертный⁶⁰. Вспомним, что излюбленным занятием Кащея в сказках является похищение девушек, которых он какое-то время держит в своем дворце.

А когда именно происходили “похороны” Костромы, т.е. ее ежегодный уход в мрачное царство Кащея Бессмертного? Б.А. Рыбаков, не сославшись на источник, пишет, что “похороны Костромы” происходили “неделю спустя после летнего солнцестояния, на Петров день, 29 июня”[7]⁶¹. Однако, он сам тут же признает, что в “календарной приуроченности обрядов еще много неясного и нерешенного”⁶². Вероятнее всего, в древности и у Костромы, и у Ярилы были точно определенные календарные даты их “похорон”. Однако, после принятия христианства “похороны” оказались привязанными, чаще всего, к переходящим, т.е. не имеющим определенной даты, православным праздникам. К тому же в разных местах России “похороны”, по-видимому, приурочивали к разным христианским праздникам. Например, “похороны” Ярилы, как правило, происходили в праздник Всех святых, отмечаемый в первое воскресенье после Святой Троицы, после которого начинается Петров пост, предшествующий Петрову дню (29 июня/12 июля). К тому же, иногда “похороны” Костромы и Ярилы не различают между собой, от чего в литературе происходит путаница. Так, П.И.Мельников-Печерский в романе «В лесах» дает сводку дат, когда в разных местах совершали “похороны” Костромы, смешав их вместе с “похоронами” Ярилы, принизив тем самым ценность этой сводки. Он пишет, что “похороны” Костромы (бывшей, по его мнению, как мы помним, — “соломенным чучелом Ярилы”) происходили: “… в Казанской губернии — накануне Троицына дня; около Владимира и Суздаля, а также в Пензенской и Симбирской губерниях — в Троицын или Духов дни; в Ярославской и западной части Костромской губернии в воскресенье Всех святых, а местами в Петров день; в Тверской губернии — в первое воскресенье Петрова Поста; в других местах Великой России, а также в Малороссии — 24 июня; в восточной части Костромской губернии, местами в Нижегородском Заволжье и в Вятской губернии — в Петров день”⁶³.

В.И. Даль указывает, что в Муромском уезде чучело Костромы “из соломы и рогож” топили в Оке “на всехсвятской, в воскресенье перед Петровым постом, в русальное заговенье”⁶⁴.
По нашему мнению, “похороны” Костромы совершались немного раньше, чем “похороны” Ярилы. Ведь и в наших сказках сперва Кащей Бессмертный похищает девушку, а уж потом вслед за ней отправляется в Кащеево мертвое царство мужественный Иван-царевич. Вообще, образ Костромы, безусловно, оставил большой след в русском фольклоре — сказках и былинах — и она хорошо знакома всем нам с детства, хотя и не под своим “историческим” именем. Можно уверенно предполагать, что большинство русских сказок, в которых положительный герой, найдя смерть Кащея Бессмертного, спасает похищенную девицу, повествуют именно о спасении из Кащеева царства Костромы. Положительный же герой, чаще всего именуемый Иван-царевич, это — конечно, Ярила. Вспомним знаменитый сказочный эпизод — Иван-царевич с красной девицей верхом на Сером волке уходят от погони. По нашему мнению: Иван-царевич — это Ярила, девица — Кострома, а Серый волк — это, вероятнее всего, ипостась бога Велеса. К сожалению, нам неизвестны источники, прямо говорящие о том, что Ярила посещал Кащеево царство. Однако, если мы обратимся к мифам об античном аналоге Ярилы — Дионисе, то увидим, что Дионис спускался в подземное царство Аида, что бы вывести оттуда свою мать Семелу⁶⁵.

Образ Костромы сохранился в русском былинном эпосе. В 1872-1874гг. при археологических раскопках богатого княжеского кургана Черная Могила в Чернигове был обнаружен знаменитый ритуальный турий рог с серебряной оковкой, украшенной различными изображениями. Еще в в начале 50-х гг. ХХ века Б.А. Рыбаков определил, что на роге изображен один из ключевых сюжетных моментов былины “Иван Годинович”. В этой былине рассказывается о том, как один из богатырей киевского князя Владимира Иван Годинович посватался к Анастасии Димитриевне, дочери торгового гостя Дмитрия. Оказалось, что Анастасия уже просватана за царя Афромея Афромеевича ( в некоторых вариантах он прямо именуется Кащеем), однако Иван Годинович увез ее из-под носа приехавшего царя. Афромей Афромеевич догнал его, они стали бороться, и в этой борьбе Анастасия Димитриевна помогала царю. Победив Афромея Афромеевича (в одних вариантах Иван Годинович взял его в плен, в других — убил, в третьих — царь погиб, пораженный собственной стрелой, пущенной в богатыря), Иван Годинович расправился с коварной Анастасией Димитриевной⁶⁶. Причем, как пишет одна из лучших знатоков былинного эпоса А.М. Астахова, во многих вариантах этой былины расправа “происходит всегда у воды”⁶⁷.

Анализируя былину, Б.А. Рыбаков сделал очень важный для нашей темы вывод о том, что Анастасия Дмитриевна, чье имя по-гречески означает “воскресение” (в разных вариантах былины отчество героини может меняться, но имя Анастасия, как правило, остается неизменным), является завуалированным образом Костромы. Он отмечает, что “точная передача греческого мифологического имени Персефоны именем Анастасии (…), обозначающим “возрождение”, “воскресение”, (…) точно соответствует мифологическому образу Персефоны, богини весеннего возрождения природы”⁶⁸. Б.А. Рыбаков пишет, что и отчество Анастасии — Дмитриевна — не случайно, т.к. “былина только приноровила происхождение дочери к русской системе обозначения не по матери, а по отцу”⁶⁹. На основании всего этого Б.А. Рыбаков делает вывод о том, что славянской Персефоне в христианском пантеоне соответствует святая мученица Анастасия⁷⁰. Как известно, в христианскую эпоху богов древних славян обычно заменяли соответствующие христианские святые, на которых переносились многие черты их языческих предшественников. Как признается всеми исследователями, языческому Перуну соответствует святой пророк Илья, а в былинном эпосе Перуна заменил Илья Муромец (в античной же мифологии аналог Перуна — это, конечно, Зевс Громовержец). Следовательно, если языческой Костроме в античной мифологии соответствует Персефона, а в былинном эпосе — Анастасия, то логично полагать, что в христианском пантеоне ей соответствует святая Анастасия (о конкретном выводе из этого положения — чуть ниже).

Б.А. Рыбаков пишет, что в сказках былинный Иван Годинович стал называться Иваном-царевичем⁷¹. Не подлежит сомнению, что Иван Годинович — это один из поздних “псевдонимов” Ярилы. Заметим попутно, под каким еще несравненно более известным именем, по-нашему мнению, фигурирует Ярила в русском былинном эпосе. Судя по всему, Ярила — это никто иной, как Алеша Попович. Вспомним: Алеша — молод, красив, у него слава “бабьего прелестника”. Едва, например, Добрыня Никитич уезжает со двора совершать свои подвиги, как Алеша тут же начинает ухаживать за его женой (очень часто именуемой Анастасией) и предлагает ей выйти за него замуж, коварно уверяя ее, что Добрыня погиб и она осталась вдовой. Свадьбу расстраивает только возвращение домой Добрыни. В то же время Алеша Попович — настоящий богатырь, доблестный воин. В одной из народных песен, приводимой П.И. Мельниковым-Печерским при описании похорон Ярилы, поющие называют последнего “Алешенькой”⁷². Из всех возможных языческих богов наиболее вероятным “прототипом” Алеши Поповича, судя по всему, может быть только Ярила.

Скажем еще о значении самого слова “Кострома”. Скорее всего, правы исследователи, выводящие его этимологию из названий растений, точнее — их пучков (вязанок). А.Н. Афанасьев писал, что кукла Кострома, вероятно, “приготавливалась не только из соломы, но также из сорных трав и прутьев, и что именно поэтому она получила название Костромы. В областных говорах слово кострома означает: прут, розгу и растущие из ржи сорные травы; костра, кострец, костер, костера — трава метелица, костерь, костеря — жесткая кора растений, годных для пряжи, кострыка — крапива, кострубый (кострубатый) — шороховатый, в переносном смысле: придирчивый, задорный”⁷³. В.И. Даль сообщает, что в Тульской губернии слово “кострома” означало “розги, пук прутьев, батоги”⁷⁴. В письменных источниках зафиксировано слово “кострома” в значении — “пучок прутьев, батогов”⁷⁵. Перевод Б.А. Рыбаковым Костромы как “Костро-ма”, т.е. “поросшая земля”⁷⁶, носит искусственный характер и вряд ли соответствует действительности.

Подведем итоги. Судя по всему, Кострома почиталась древними славянами как богиня плодородия и подземного царства мертвых. В один из дней “макушки лета” наши предки устраивали ей торжественные “похороны”, в конце которых ее соломенное чучело растрепывали и топили в воде реки или озера. Вскоре происходили “похороны” Ярилы, отправлявшегося в подземное царство Кащея Бессмертного за похищенной Костромой. Странствия Ярилы, завершающиеся тем, что он находил, где спрятана Кащеева смерть, и побеждал владыку подземного царства, занимали большую часть года, и только весной Ярила и Кострома возвращались на землю (раз ежегодно совершались “похороны” Костромы, то, конечно, столь же регулярно проходили и ее встречи, но пока трудно определить, какой именно из весенних праздников наших предков был посвящен встрече вернувшейся на землю Костроме). На земле все цвело и росло, однако, через определенное время Кащей, заслуженно подтверждая тем самым славу “Бессмертного”, каким-то чудесным образом воскресал з и вновь принимался за старое — похищал Кострому, вынуждая Ярилу опять отправляться в долгое и опасное путешествие в Кащеево царство. Скорее всего, Кострома приходилась дочерью Матери-Сырой-Земле (аналог греческой Деметры), которая после похищения дочери Кащеем погружалась в неутешное горе… После “похорон” Костромы лето, миновавшее свою вершину, клонилось к концу, в природе начиналось увядание, леса одевались в багрец и золото, наступала зима, длившаяся до возвращения Ярилы и Костромы.

После принятия христианства Кострома не исчезла. Обряд ее “похорон” во многих местах России дожил до конца XIX века. Сменив имя, Кострома осталась в русском фольклоре — в былинах и сказках. В пантеоне христианских святых появилась ее православная преемница — святая мученица Анастасия.

Божество Кострома и наш край:
так как же получил свое название город?

Все это очень хорошо, скажет читатель, но какое отношение это имеет к вопросу о происхождении названия города Костромы? Отвечаем. Главным заблуждением всех писавших о происхождении названия, включая и тех, кто совершенно правильно указывал на перенесение на город имени реки, было то, что они полагали неизменным нынешнюю форму названия реки — “Кострома”. Между тем это наименование безусловно является относительно поздним, славянизированным (или русифицированным) вариантом более древнего угро-финского названия реки, звучавшего очень похоже на славянское слово “Кострома”. Вообще, все названия рек и речек нашего края, справедливо относимые абсолютным большинством ученых (кроме неспециалистов вроде К. Воротного) к угро-финским — Сендега, Вохтома, Нея, Куекша, Мера, Меза, Челсма, Шача и т.д. — являются на самом деле не исконными угро-финскими названиями, а их более поздними русифицированными вариантами. Можно привести следующий пример. К северу от Петербурга на Карельском перешейке протекает река, в России именуемая Вёкса, а в Финляндии — Вуокса. Название Вуокса является редким случаем бесспорного перевода на русский язык как “исток из озера”⁷⁷ (т.е. река, вытекающая из озера). В нашей области, как известно, есть две реки с именем Вёкса — Вёкса Галичская, вытекающая из Галичского озера, и — Вёкса Чухломская, вытекающая из Чухломского озера (а есть еще Вёкса Переяславская, вытекающая из Переяславского озера и Вёкса Ростовская, вытекающая из Ростовского (или Неро) озера). На примере Вуокса — Вёкса хорошо видно характерное соотношение более древнего финского и более позднего русского вариантов одного и того же названия. Сразу видно, что русский вариант более удобен для русского языка, уже потому, что он короче.

Мы не будем гадать, каким было первоначальное угро-финское название реки Костромы. Ясно только, что оно было более длинным (во всех случаях, когда известны финский и славянский варианты названия одной реки, последний немного короче) и очень похожим на имя славянского божества Костромы. Именно поэтому у пришедших в наш край в IX-X веках славян за рекой закрепилось название “Кострома”, постепенно вытеснившее ее более древнее финское имя. Скорее всего, славянский вариант названия дали реке новгородцы, проникавшие в Костромской край, как полагают археологи, из бассейна реки Сухоны именно по реке Костроме⁷⁸. Позднее, когда у впадения в Волгу реки Костромы возник город, на него был перенесено “обрусевшее” название реки.

Вывод из всего сказанного выше следующий: получается, что славяне, пусть и не прямо, а косвенно — по созвучию угро-финского названия реки и имени славянского божества, — но “переименовали” реку в честь божества Костромы. И поэтому в вопросе о происхождении названия города по-своему правы и те, кто выводил его название от реки, и те, — кто от имени славянской языческой богини. Другое дело, что первые были все-таки ближе к истине, т.к., в первую очередь, город назван по реке и только во вторую очередь косвенно, но все-таки, по-нашему мнению, носит имя языческого божества наших предков. Заметим еще, что имя реки, давшаей название городу, является единственным в России [9] .

Все писавшие о том, что в древности в городе Костроме ежегодно совершался обряд “похорон” Костромы, разумеется, правы, хотя и никаких документальных данных на этот счет у нас нет. Встает вопрос: почему во Владимирской, Симбирской, Саратовской и других губерниях “похороны” Костромы, как фиксируется этнографами, происходят вплоть до конца XIX века (а в каких-то глухих местах этот обряд наверняка совершался и в ХХ веке), а относительно города Костромы мы можем только уверенно сказать, что, по крайней мере, с начала XVIII века “похороны” Костромы в нем не происходили. Думается, что этот факт можно объяснить тем, что в городе Костроме данная языческая традиция наверняка принималась властями куда “ближе к сердцу”, чем в других местах. И поэтому борьба с ней велась гораздо энергичней. Можно предполагать, что в г. Костроме властям и духовенству удалось положить конец “похоронам” Костромы во 2-й половине XVII века, в эпоху церковного раскола, когда, как известно, была ужесточена и борьба с пережитками язычества [10] .

И все-таки, пусть не прямо, языческое божество Кострома продолжало почитаться в нашем городе. У нас есть все основания полагать, что, по крайней мере, до начала или середины XII века в районе впадения в р. Волгу р. Сулы (ныне это территория Костромского государственного университета) находилось языческое святилище, в честь Костромы. Как известно, христианизация Верхнего Поволжья началась примерно на век позже, чем основных центров древней Руси — Киева и Новгорода, т.е. в конце XI - начале XII веков. Известна обычная практика, когда на местах языческих святилищ возводились христианские храмы, очень часто посвященные святым, призванным в какой-то степени стать преемниками своих языческих предшественников (так, на местах святилищ в честь Перуна ставили храмы, посвященные пророку Илье и т.д.). Как писалось выше, в христианскую эпоху преемницей языческой Костромы в православном пантеоне стала святая мученица Анастасия. А как раз именно на берегу Сулы находился самый древний в Костроме женский Анастасиин монастырь, впервые упоминаемый в грамоте великого Московского князя Василия Дмитриевича от 1417 года86. Как полагают, обитель была основана на рубеже XIV и XV веков дочерью великого Московского князя Димитрия Донского и сестрой Василия Димитриевича, княжной Анастасией Димитриевной (в 1382 году во время нашествия на Москву хана Тохтамыша вместе со всей семьей Димитрия Донского княжна Анастасия находилась в Костроме). Однако, логично предположить, что Анастасиин монастырь возник не на пустом месте и что до него существовала деревянная церковь во имя святой преподобномученицы Анастасии Римлянины (Солунской), которая могла быть возведена здесь примерно в середине XII века на месте разрушенного святилища в честь языческой Костромы.

В 1863 году Анастасиин и Богоявленский монастыри были объединены в единую женскую обитель и Богоявленский собор монастыря стал именоваться Богоявленско-Анастасиин. Обитель закрыли в 1919 году, в 30-40-е годы ансамбль бывшего Анастасиина монастыря (он занимал квартал между улицами Островского, Пятницкой и проспектом Текстильщиков) был почти полностью уничтожен. Бывший Богоявленский монастырь большую часть своих строений, в том числе и Богоявленско-Анастасиин собор, по счастью, сохранил. Как известно, с августа 1991 года этот древний храм является кафедральным собором Костромской епархии. Поразительно, что одной из святых покровительниц Костромы и края является преподобномученица Анастасия — христианская преемница языческой Костромы, которая тем самым, пусть опосредованно, но по-прежнему почитается костромичами.

Подведем окончательные итоги. Вот уже более полутора веков в историографии существует две основные точки зрения: первая — город Кострома получил свое название от реки Костромы, вторая — его название происходит от имени языческого божества. Как полагают историки, языческая богиня Кострома аналогична античной Персефоне — богине плодородия и подземного царства мертвых, в котором она пребывает в холодную часть года. Под разными именами, но преимущественно под именем Анастасия (по-гречески — “воскресение”), образ Костромы остался в русском фольклоре — былинах и сказках. После принятия христианства в пантеоне православных святых ее преемницей стала святая преподобномученица Анастасия.

Название реки — “Кострома” — не есть исконное угро-финское имя реки, это — его более поздний русифицированный вариант. Первоначально название реки было несколько иным, но очень похожим на имя языческого божества, почему пришедшие в наш край в IX-X веках славяне и стали ее называть Костромой. Закрепив за рекой свой вариант названия, полностью совпадающий с именем божества и перенеся его на возникший позднее город, наши предки, пусть и не прямо, но все-таки назвали город в честь древней языческой богини.

Языческое святилище в честь Костромы, судя по всему, находилось в черте города на берегу реки Сулы и, вероятно, было уничтожено в 1-й половине XII века. Скорее всего, на его месте поставили деревянную церковь во имя святой преподобномученицы Анастасии Римляныни (Солунской), которую в конце XIV- начале XV веков сменил Анастасиин монастырь — древнейшая женская обитель в Костроме и крае.

примечание к публикации:

[1] Ныне — с. Унжа в Макарьевском районе.

[2] Ныне — город Тарту в Эстонии.

[3] Ныне — столица Эстонии Таллин.

[4] В своей книге И.В. Миловидов опирался и почти прямо цитировал следующий отрывок из труда А.Н. Афанасьева, в котором говорилось: “Мысль о замирающих силах природы особенно наглядно выражается в тех знаменательных обрядах, которые еще недавно совершались и были известны в нашем народе под названием похорон Костромы, Лады и Ярила. По всему вероятию, обряды эти принадлежали в старину к купальским игрищам… Похороны Костромы в Пензенской и Симбирской губерниях совершались таким образом: прежде всего девицы избирали из себя одну, которая обязана была представлять Кострому; затем подходили к ней с поклонами, клали ее на доску и с песнями несли к реке; там начинали ее купать, причем, старшая из участвующих в обряде сгибала из лубка лукошко и била в него, как в барабан; напоследок возвращались в деревню и заканчивали день в хороводах и играх. В Муромском уезде соблюдалась иная обрядовая обстановка: Кострому представляла кукла, которую делали из соломы, наряжали в женское платье и цветы, клали в корыто и с песнями относили на берег реки или озера; собравшаяся на берегу толпа разделялась на две половины: одна защищала куклу, а другая нападала и старалась овладеть ею. Борьба оканчивалась торжеством нападающих, которые схватывали куклу, срывали с нее платья и перевязи, а солому топтали ногами и бросали в воду, между тем как побежденные защитники предавались неутешному горю, закрывая лица свои руками и как бы оплакивая смерть Костромы. В областных говорах слово кострома означает: прут, розгу и растущие во ржи травы. (…) Подобный же обряд в Саратовской губернии называется проводами Весны: 30 июня делают соломенную куклу, наряжают ее в кумачовый сарафан, ожерелье и кокошник, носят по деревне с песнями, а потом раздевают и бросают в воду”¹⁰.

[5] Ойконим — вид топонима, собственное имя (название) любого поселения.

[6] Купала — 7 июля по новому стилю.

[7] Т.е. 12 июля по новому стилю.

[8] Только при таком взгляде на древний миф становится понятным привычное, но, казалось бы, не находящее оправдания в сказках прозвище повелителя мертвого царства “Бессмертный”, которого, тем не менее, в конце каждой сказки регулярно настигала смерть.

[9] Известно, что одни и те же угро-финские названия рек часто повторяются. Так, только в нашей области существуют две реки Нерехты, две реки Монзы, по крайней мере, три реки Вёксы и т.д. Река Кострома в России одна. Обычно ссылаются на М.Фасмера, указавшего на реку Кострому — “приток реки Чепец (б. Вятская губерния)” (79). В нынешней Кировской области реки с таким названием нет, но в Удмуртии, до революции входившей в состав Вятской губернии, протекает небольшая река, обозначенная на современных картах как Костромка (приток р. Чепцы, в свою очередь, впадающей в р. Вятку). Наиболее естественная версия появления этого названия может состоять в том, что участвовавшие в заселении Вятского края костромичи, вероятно, назвали так — в уменьшительной форме — одну из рек края в память о своей родине.

[10] Любопытно, что народная память о верном спутнике Костромы, Яриле, сохранялась горазда дольше. Обряд “похорон” Ярилы совершался в Костроме даже на всем протяжении XIX века. Упоминавшийся выше историк протоиерей Михаил Диев так описывал их: “Празднество Ярилу отправлялось и в Костроме; всехсвятское заговение там доселе называется Ярило. Костромские старожилы рассказывали мне, что перед сим лет за 60 в всехсвятское гульбище один носил Ярила, — изображение мужчины, украшенного лентами, с большим детородным удом, — в ящике; на гулянке женщины около него ходили, сначала пели песни, потом с плачевными причетами его зарывали в землю, и что в один год (около 1776 г.) Костромской епископ Симон, пастырь редких качеств, прибыл на гулянку, сделал народу пастырское увещание, которое много подействовало…»80. Отец Михаил Диев и сам был очевидцем таких “похорон”. Он пишет: “Когда я был в семинарии (М.Я. Диев окончил Костромскую духовную семинарию в 1813 году — Н.З.), то видел, как костромичане на гулянке погребают Ярила; старик в лохмотьях нес в небольшом гробике куклу, представляющую мужчину с большим детородным удом. Пьяные бабы последовали до его могилы с причетами, большей частию неблагопристойными”81. Сорок с лишним лет спустя, в 1854 году, “Костромские губернские ведомости” сообщили, что “в Костроме, в день Всех святых, толпы простого народа собираются на городском поле праздновать так называемую яриловку.”82. Наконец, еще через двадцать с лишним лет этнограф Ф.Д Нефедов, посетивший Кострому в 1874 году, попал на народный праздник в честь Ярилы. Ф.Д. Нефедов пишет: “Костромичи, преимущественно мещане и рабочие, а так же крестьяне соседних деревень, собираются в последнее воскресенье перед Петровым постом на поляну вблизи города, называемую Яриловкою. Все это сонмище “погребает” Ярилу, т.е. выпивает и песни поет”83. Автор не упоминает о предании земле куклы Ярилы, видимо, к этому времени данная часть обряда уже отмерла.

В ряде мест Костромского края традиция “похорон” Ярилы отличалась большей устойчивостью. По сообщению того же Ф.Д. Нефедова, в Кинешме “этот праздник справляется за речкою Кинешемкою, на красивой гористой местности, покрытой лесом. Посередине леса есть поляна, на которой происходит торжество, называемая Яриловой плешью. Празднуют Яриле два дня: в первый день идут Ярилу встречать, а на второй — погребать. Встреча и похороны сопровождаются сильною попойкою (…). Рассказывают, что два года назад (1872 г.), делали большую куклу, носили во время торжества и потом зарывали в землю. Но местное духовенство и полиция восстали против этого”84. Еще в начале ХХ века на Поклонной горе в Галиче, где, по преданию, стоял идол Ярилы, ежегодно, “в неделю Всех святых”, происходило большое народное гуляние, именуемое Яриловкой85.

литература

1 Козловский А.Д. Взгляд на историю Костромы. М., 1840, с. 7.

2 Там же, с. 8.

3 Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 7, М., 1980, с. 368 (далее — Сл. РЯ XI-XVII вв.).

4 Скворцов Л. Материалы для истории города Костромы. Ч. 1, Кострома, 1913, с. 20.

5 Козловский А.Д. Указ. соч., с. 7.

6 Миловидов И. Очерк истории Костромы с древнейших времен до царствования Михаила Федоровича. Кострома, 1885, с. 11 (далее — Миловидов И. Очерк истории).

7 Диев М. Достопримечательности Костромской губернии по р. Волге в историческом отношении. Отдел рукописей Российской Национальной библиотеки (Петербург), ф. А.А. Титова, ед. хр. 3969, с. 38.

8 Миловидов И. Очерк истории, с. 23.

9 Там же.

10 Афанасьев А.Н. Древо жизни. Избранные статьи. М., 1982, с. 441-442.

11 Миловидов И. Очерк истории, с. 11-111.

12 Там же, с. 29.

13 Там же, с. 23-24.

14 Там же, с. 29.

15 Миловидов И. О Костроме в историко-археологическом отношении. М., б. г., с. 8.

16 Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 гг. Т. 2, СПб., 1891, с. 262.

17 Алмазов П.А. Краткий путеводитель по г. Костроме и Костромской губернии. Кострома, 1909, с. 5.

18 В.К. и Г.К. Лукомский. Кострома. СПб., 1913, с. 1.

19 Скворцов Л. Указ. соч., с. 20.

20 Там же.

21 Там же, с. 21.

22 Там же.

23 Преображенский А.А. Летопись Воскресенского монастыря, что у Соли Галичской.// Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1979, с. 235-242.

24 Сл. РЯ XI-XVII вв. Вып. 7, М., 1980, с. 367.

25 Поволжье. Природа, быт, хозяйство. Путеводитель по Волге, Оке, Каме, Вятке и Белой. Л., 1925, с. 386.

26 Рязановский Ф. История края.// Прошлое и настоящее Костромского края. Кострома, 1926, с. 96.a

27 Б-в Д. Кострома.// Северная правда. 31.05.1930.

28 Никонов В.А. Краткий топонимический словарь. М., 1966, с. 208.

29 Там же, с. 29.

30 Бочков В.Н., Тороп К.Г. Кострома. Путеводитель. Ярославль, 1970, с. 6.

31 Там же.

32 Кострома. Краткий исторический очерк. Ч. 1, Ярославль, 1978, с. 7.

33 Булдаков К.А. Костромской край. Ч. 1, Ярославль, 1978, с. 7.

34 Нерознак В.П. Названия древнерусских городов. М., 1983, с. 96.

35 Там же, с. 119.

36 Горбаневский М.В., Дукельский В.Ю. По городам и весям “Золотого кольца”. М., 1983, с.92.

37 Там же.

38 Там же.

39 Поспелов Е.М. Школьный топонимический словарь. М., 1988, с. 98.

40 Поспелов Е.М. Историко-топонимический словарь России. Досоветский период. М., 2000, с. 108-109.

41 Археология Костромского края. Кострома, 1997, с. 200.

42,43,44,45 Воротной К. Кострома — лунная богиня.// Северная правда. 27.12.2000.

46 Никонов В.А. Краткий топонимический словарь. М., 1966, с. 8.

47 Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981, с. 409 (далее — Рыбаков Б.А. Язычество древних славян).

48 Немировский А.И. Мифы древней Эллады. М., 1992, с. 57-60.

49 Рыбаков Б.А. Язычество древних славян, с.377.

50,51,52 Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси. М., 1988, с. 154 (далее — Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси).

53 Рыбаков Б.А. Язычество древних славян, с.377.

54 Там же, с. 420.

55 Мельников-Печерский П.И. В лесах. Т. 2, М., 1937, с.363.

56 Там же.

57 Рыбаков Б.А. Язычество древних славян, с.379.

58 Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 154.

59 Афанасьев А.Н. Указ. соч., с. 442-443.

60 Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 323.

61,62 Рыбаков Б.А. Язычество древних славян, с.378.

63 Мельников-Печерский П.И. Указ. соч., с. 363.

64 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2, М., 1956, с. 176 (далее — Даль В.И. Толковый словарь).

65 Грейвс Р. Мифы древней Греции. М., 1992, с.75.

66 Былины. Т. 2, М.,1958, с. 50-57.

67 Былины Севера. Т. 1, М-Л., 1938, с. 586.

68 Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси, с. 355.

69 Там же.

70 Там же, с. 594.

71 Там же, с. 341.

72 Мельников-Печерский П.И. Указ. соч., с. 364.

73 Афанасьев А.Н. Указ. соч., с. 442.

74 Даль В.И. Толковый словарь. Т. 2, с. 176.

75 Сл. РЯ XI-XVII вв. Вып. 7, с. 371.

76 Рыбаков Б.А. Язычество древних славян, с.378.

77 Ткаченко О.Б. Мерянский язык. Киев, 1985, с. 55-56.

78 Рябинин Е.А. Костромское Поволжье в эпоху средневековья. Л., 1986, с. 106-107.

79 Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 2, М., 1987, с. 349.

80 Титов А.А. Материалы для истории Императорского общества истории и древностей Российских. Переписка гг. действительных членов общества. Биографический очерк протоиерея Михаила Диева с приложением его писем И.М. Снегиреву. 1830-1857 гг. М., 1909, с. 77.

81 Там же.

82 Костромские губернские ведомости. 1854, №4, ч. неоф., с. 24.

83 Нефедов Ф.Д. Этнографические наблюдения по Волге и ее притокам. // Древняя и новая Россия. 1878, №5, с. 86.

84 Там же.

85 Сырцов И. Две недели с чудотворною Феодоровскою иконою Божией Матери в г. Галиче в 1904 г. // Костромские епархиальные ведомости. 1905, №20, отд. неоф., с. 604.

86 Упраздненные монастыри Костромской епархии. М., 1909, с. 16.