Воспоминания о Николо-Бабаевском монастыре
р.Б. Антонины Комаровой
На излучине реки Солоницы и Волги, окруженный дубравами, стоял Николо-Бабаевский монастырь. Он был известен всей России; его удачное положение между Ярославлем и Костромой позволяло легко добираться до него по Волге. В нем побывали, как пишет Сергей Нилус, многие известные писатели и великие князья. В 19 веке это был один из самых лучших монастырей Поволжья. Но особенно преобразился и расцвел этот монастырь в годы пребывания в нем святителя Игнатия (1861-1867г.г.). Уединение, красота и просторы Волги очень полюбились святителю Игнатию; в своих письмах он пишет: "Особая милость Божия привела меня в это тихое пристанище, ... оно производит спасительное влияние на душу... с целью приготовления себя в вечность" ...
До ближайшего села Большие Соли, было 3 км. густого елового леса, а вокруг сплошные леса и дубравы. В годы советской власти село стало районным центром и с тех пор называется - Некрасовское. Перед Великой Отечественной войной на территории монастыря, где до этого был совхоз, местные власти решили организовать санаторий для отдыхающих. До совхоза на территории монастыря размещались разные организации.
Мой отец с семьей переехал из Некрасовского на Бабайки в самое пиковое время его разрушения. Прежде чем принять отдыхающих, местные власти распорядились взорвать все храмы, разобрать кирпичные стены и отдельные здания на кирпичи. На моих глазах, заложив взрывчатку, взорвали церковь святителя Николая и дивной красоты храм Иверской Божией Матери, построенный святителем Игнатием. От первого взрыва храм только "застонал", но остался стоять, после второго - пал, "посадив" свой купол (в виде митры с изображением 12-и образов Пресвятой Богородицы) в центр высокой горы останков-развалин. Этот купол простоял несколько лет, удивляя своей необычностью. Несколько лет слева от Иверского храма четко вырисовывались могилы. Надгробия из черного мрамора лежали грудой возле здания с башенкой (слева от храма); их постепенно увозили в Некрасовское в течение нескольких лет. Купол (железную конструкцию) распилили на металлолом во время войны.
Вывозили с территории монастыря не только кирпичи, но и камни, которыми были вымощены все дорожки и дворы подсобного хозяйства монастыря. А за монастырской дубовой рощей вырыли глубокую впадину-карьер, из которого щебенку и камни по проложенным рельсам вывозили к реке Солонице. Там стояли баржи для этой цели. В поисках камней и дубовую рощу всю изуродовали - оголили корни дубов, выкопали великое множество ям и больших, и малых. Во время войны полностью вырубили и лес еловый... На его месте построили дома и дачи - теперь это улица Советская, соединяющая поселок Некрасовское с Бабайками, а Бабайки - это улица Волжская. Монастырь стал частью поселка.
Будущему несостоявшемуся курорту от совхоза, бывшего здесь раньше, достались лошади, коровы и свинарник, которые обслуживали две семьи (они жили в доме при скотном дворе на 2-ом этаже, а на 1-ом - конюхи и рабочие). Все хозяйство было в очень хорошем состоянии и земли вокруг монастыря были обработаны, а весной 1941 г. засеяны картофелем и овощами.
Остров на Волге напротив монастыря, который так и называли "монастырским", видимо, регулярно выкашивался и вырубался, потому что там, кроме узкой полоски шиповника и ежевики(почти у самой кромки воды), никаких кустов и деревьев не было.
К весне 1941 года монастырь был весь в развалинах от взорванных храмов, стен и частично разобранных зданий. Оставалась только часть каменной стены с входом в монастырь с северной стороны. Над входом "горела золотом" луковка купола, под которой была ниша для иконы святителя Николая.
Вокруг монастыря (кроме южной стороны) росли аллеи лип; аллея лип росла и вдоль скотного двора с восточной стороны. На территории монастыря было много кедровых деревьев (они частично остались и сейчас); мы, дети, находили много шишек с орехами.
Украшением монастыря оставалась 3-х ярусная колокольня с часами. На крыше длинного братского корпуса радовали взгляд башенки и, особенно, фигурная башня над святыми вратами с западной стороны монастыря. Все окна братского корпуса, который был одновременно и стеной монастыря, выходили внутрь монастырской территории, а на Волгу "смотрели" только ниши с изображением нарисованных окон.
Церковь свт. Иоанна Златоуста, в которой почивали мощи святителя Игнатия Брянчанинова, была уже частично перестроена, т.е. овальный свод внутри перекрыли обычным потолком, а вместо золотого купола сделали простую крышу. Поэтому до 1988 года никто не знал, что это Церковь и в годы войны при военном госпитале в ней устроили кухню: в центре - плита, а вдоль северной стены, прямо над мощами свт. Игнатия, размещался длинный широкий стол для разделки продуктов. Никто не знал, что вся пища для раненых "освящалась" в процессе приготовления. Вход на кухню шел через пробитую в стене алтаря дверь...
По всему монастырю росли рядами липы, только вдоль "красного" корпуса, расположенного с северной стороны, шла аллея старых тополей, а с южной его стороны росли кедры. К весне 1941 года была отремонтирована бывшая монастырская гостиница для приема первой партии отдыхающих: все здание снаружи сияло белизной, а внутри все было покрашено масляной краской.
В эту весну, в один из вечеров, над Волгой вверх по течению, вдруг появились четыре огненных столба и часть пятого. Красные огненные столбы опускались с неба и сходили на одном уровне в воду. Это было в начале мая 1941 года.
Все смотрели на них с недоумением довольно продолжительное время. Столбы были грозные, даже кровавые, и моя бабушка сказала: " Будет война!" Отец же возражал и уверял, что этого не случится.
Но война началась!.. И уже в июле прибыл большой пароход с эвакуированными детьми, которых разместили в гостинице, а потом один за одним пошли пароходы с тяжелоранеными воинами. В связи с этим, детей отправили в г. Горький. Раненых везли, видимо, прямо с поля боя - в окровавленных бинтах и очень грязных шинелях. В монастыре разместили военный госпиталь... Приехало много врачей-женщин, эвакуированных из разных городов. Они все были с детьми или престарелыми родителями. Скоро были приведены в порядок все здания, в основном, силами молодых женщин Некрасовского и соседних деревень. Раненых было так много, что они заполнили все коридоры. Женщины работали и в столовой, и на скотном дворе, и на полях. В первый год съели всех свиней, коровы же давали молоко до конца войны. Выздоравливающие раненые все включались в работу по обслуживанию больных и ремонту госпиталя. Электродвижок давал так мало света, что обслуживающий персонал (в том числе и наша семья) пользовался керосиновыми лампами.
Когда бомбили Ярославль, немецкие самолеты кружили и над Бабайками. Главврач Дорохов приказал взорвать колокольню одному из раненых – она ему почему-то мешала и, как он говорил, привлекала внимание немцев. Так монастырь лишился колокольни.
В 1942-43 г.г. в округе Бабаек появилось много волков. Они ходили стаями и по ночам выли; но на людей, слава Богу, не нападали. Из-за отсутствия дров главврач приказал пилить деревья на территории Бабаек. Спилили много лип и все тополя, но дубовую рощу пока не трогали.
В мае 1945 г. госпиталь расформировали. Часть раненых еще оставалась в палатах, когда неожиданно привезли 200 военнопленных немцев. Их разместили на тех же койках и в тех же палатах, где еще недавно лечились наши воины, многие из которых в гипсе и на костылях еще продолжали здесь жить. Обстановка была тяжелая и очень враждебная, пока не вывезли всех недолеченных советских солдат. Сначала немцев водили строем полоть грядки, а потом привлекли к постройке заграждения из колючей проволоки, сторожевых вышек и плотного забора с проволокой. Они жили у нас недолго. Съели всю крапиву на окрестных помойках (варили ее на улице в консервных баночках, разводя маленькие костры) – уехали.
После немцев Бабайки заполнились детьми от 12 до 18 лет. Здесь открылась трудовая колония для несовершеннолетних детей. По окончании войны был голод, а за малейшую кражу давали 5 лет. В эту колонию были помещены дети, пойманные в основном за кражу куска хлеба или картошки. Кормили их очень скудно, но всех заставляли учиться в школе и работать на станках для получения специальности слесаря или токаря. Работали с ними в основном бывшие офицеры, а охрана состояла из бывших солдат.
В связи с появлением колонии население Бабаек резко поменялось - все врачи и их семьи уехали, а их места заполнили семьи бывших солдат из соседних деревень с низкой культурой поведения и склонностью к пьянству.
Монастырь обнесли заборами из колючей проволоки в два ряда. Один из них плотный, с колючей проволокой наверху. Все деревья вдоль заборов вырубили и сделали широкие полосы вспаханной земли. Поставили вышки, в которых день и ночь дежурили вооруженные охранники. Ночами вся полоса заборов была освещена. И, тем не мнение, побеги совершались: и одиночные, и групповые. Особенно зимой, когда сугробы снега в отдельных местах заносили ограждения почти до верха (на колючую проволоку при побеге набрасывались одеяла).
Когда в летнее время прекращались занятия в школе, ребят заставляли разбирать развалины храмов (кирпич вывозили на машинах). При разборке храма во имя Иверской Божией Матери обнаружили несколько идеально сохранившихся гробов, а в них – мощи почивших в полном облачении с золотыми крестами. Куда все это дели и где перезахоронили останки, мне неизвестно. Кресты же передали начальнику колонии Кобзиеву. Обнаружили и подземные ходы, но, опасаясь обвала, начальник запретил их исследовать.
При новом начальнике колонии, тоже военном, заменившем Кобзиева, на месте храма Иверской Божией Матери сделали футбольное поле. В церкви во имя свт. Иоанна Златоуста и прп. Сергия Радонежского установили токарные станки для обучения ребят. В подвальном помещении угловой северо-западной башни находился карцер, где провинившихся и пытавшихся убежать содержали без одежды и жестоко избивали. Правда, двух офицеров-воспитателей в 1953 году осудили на 5 лет за жестокость. В другом здании с башней наверху размещался духовой оркестр, где капельмейстер обучал детей игре на музыкальных инструментах.
Все эти годы сотрудникам колонии разрешалось, по заявлению в администрацию, пилить в дубовой роще дубы на дрова. Роща год от года редела, дубы исчезали. Кстати, одному охраннику достался дуб заполненный медом, который он продавал более 2-х лет. К настоящему времени дубовая роща полностью исчезла. Теперь на ее месте растут хаотично посаженные березы и множество кустов. Нет уже дубравы, нет густого елового леса, о которых писал святитель Игнатий – их спилили во время войны и в послевоенное время!
После колонии в монастыре был создан детский костно-туберкулезный санаторий. В эстетическом плане на территории в лучшую сторону изменений не произошло. Напротив, почти у самых стен построили безобразные сарайки, вокруг развели огороды с заборами, домашними птицами и животными. С восточной и юго-восточной стороны появились какие-то дома, некоторые из них вплотную к монастырю. Всю землю разбили на мелкие участки. Территория находилась в неухоженном состоянии. Обслуживающий персонал состоял в основном из выросших детей бывших охранников колонии. Начальство не заботилось о внешней красоте санатория, видимо, все внимание направляя на лечение тяжело больных детей.
В 1988 году, в связи с прославлением святителя Игнатия Брянчанинова и причислением его к лику святых, прибыли представители из Ярославской епархии и извлекли его мощи из храма свт. Иоанна Златоуста, где они почивали с 1867 года, и увезли их в Толгский женский монастырь. За этим событием каким-то мистическим образом последовало почти полное разрушение обители. Произошли пожары. Провалилась крыша в большом "красном" корпусе. Началось быстрое и явное разрушение - чего никогда прежде не было. Сложилось такое впечатление, что Святитель оберегал Бабайки, а увезли Его – и охранять монастырь стало уже некому. Затянувшаяся передача бывшего монастыря Ярославской епархии привела к полному разграблению и разрушению его. Местные жители вывозили все: окна, двери, полы, балочные перекрытия и даже кирпич от построек.
В 1998 г. монастырь, наконец, был передан Русской Православной Церкви в полностью разрушенном состоянии. Слава Богу, сейчас началось его восстановление.
Немного о себе и нашей семье, которая появилась на Бабайках в самом начале их разрушения и уничтожения храмов.
Моего отца, Комарова Анатолия Федоровича, перед самой войной направили организовывать деятельность санатория. До этого он работал на должности начальника хозяйственной части в Некрасовском курорте. С нами приехали две семьи: главврача Болдина и инженера Герасимова. Все население бывшего совхоза было с Бабаек выселено: остались только скотница с семьей и свинарка. В нашей семье было тогда трое детей и мама, ждавшая четвертого ребенка.
К весне 1941 г. была отремонтирована вся бывшая монастырская гостиница, завезены продукты, белье, мебель. Все земли были обработаны и посажены овощи. Ждали отдыхающих... На берегу Волги каждую весну ставили большую двухэтажную пристань, к которой причаливали большие пассажирские пароходы. Тогда не было автобусов в сторону Ярославля и все население Некрасовского района пользовалось водным транспортом. Так было и во всю войну.
Мой отец погиб в феврале 1943 г. в бою. Он был политрук, и его убило осколком снаряда в грудь при переходе железнодорожной насыпи во время атаки. Мы же всю войну жили в комнате в северо-восточной башне. Мой брат Сергей родился в октябре 1941 г. и отца никогда не видел.
В день гибели папы в окно, возле которого была мама, ударилась птица и упала мертвой. Когда пришло извещение о его смерти, мама потеряла сознание, а вскоре тяжко заболела воспалением легких. Ее положили в одну из палат госпиталя. Она уже умирала – не помогали ни кислород, ни уколы. Температура была + 41,8 градусов, глаза уже не открывала. Тогда главврач велел всех четверых детей поставить возле ее кровати, а сам стал звать: " Лиза, открой глаза, посмотри на детей своих!.. открой глаза!.. открой глаза!.." После долгих увещаний мама, наконец, открыв глаза, увидела нас – и произошел перелом! Она не умерла! И в войну, и после мы голодали. У мамы были очень слабые легкие и она постоянно болела, но всех детей вырастила, дала образование. Почила на 61-м году жизни в г. Челябинске.
Два брата мои, слава Богу, живы. Один - Сергей, геолог, живет в Костроме, другой - Юрий, в Ярославле, я же в Санкт-Петербурге. От меня недалеко Троице-Сергиева пустынь, где святитель Игнатий почти 24 года был настоятелем.
