Памятник Н. А. Некрасову, установленный в Грешневе на месте усадьбы. Фото К. В. Сезонова. 2005 г.

«Я рос, как многие, в глуши, у берегов большой реки»: грешневское детство поэта

Совершив большое путешествие, Некрасовы прибыли в Ярославль. Здесь они переправились через Волгу и выехали на Костромской тракта, соединявший по левому берегу реки Ярославль и Кострому. Преодолев по нему последние 19 верст пути, Некрасовы прибыли в Грешнево.

Семья Некрасовых поселилась в усадьбе, построенной, судя по всему, С. А. Некрасовым в самом начале XIX в. Она находилась на т. н. «костромском конце» Грешнева; усадьба старшего брата Алексея Сергеевича, отставного штабс-капитана С. С. Некрасова, располагалась на противоположном, «ярославском конце»37.

Изображений грешневской усадьбы не сохранилось. Представление о том, как она выглядела за одиннадцать лет до приезда семьи Некрасовых, дает опись от 27 мая 1815 г. Согласно ей, в господском доме «деревянного строения» было восемь «малых покоев» (комнат), сени и два чулана. В число этих «покоев», скорее всего, входили: прихожая, зал (столовая), гостиная, кабинет, спальня, детская и девичья. В доме имелось семь окон с двойными рамами. Отапливался он голландской печью, имевшей изразцовую лежанку. Наверху находилась светелка с голландской печью38. Дом был крыт тесом. Кроме господского дома в состав «усадебного строения» также входили: баня, два каретных сарая, конюшня с денником, амбар с погребом, флигель с сенями, людская изба, скотный двор, погреб и др. (все эти постройки, за исключением крытых соломой людской избы, скотного двора и погреба, были покрыты тесом). К барскому дому примыкал сад, обнесенный «досчатым и бревенчатым забором», в котором имелась «беседка на столбах»39.

В 1928 году восьмидесятилетний грешневский крестьянин П. О. Широков вспоминал о барской усадьбе: «Усадьба-то забором была обнесена, крашена в желтый цвет, да с черными дугами. Барский дом (…) одноэтажный, небольшой. На дорогу он выходил да в сад. Перед ним-то палисадник. Терраса длинная. С нее же ход в дом был. Всего-то в доме четыре комнаты. Прямо налево столовая, а потом спальня (это угловая, она и в сад уходила), а еще вроде как бы девичья, да еще комната. А под домиком-то погреб… А за домом-то – кухня господская, а потом баня. А так же, как барский дом, дальше, вдоль дороги, была людская…»40.

Алексей Сергеевич и Елена Андреевна Некрасовы приехали в Грешнево с пятью детьми: Андреем (1820 – 1838 гг.), Елизаветой (1821 – 1842 гг.), Николаем (1821 – 1877 гг.), Анной (1823 – 1882 гг.) и Константином (1824 – 1884 гг.). Уже на новом месте родились Федор (1827 – 1913 гг.) и Ольга (р. 1838 г.)41. Обременённый большой семьёй, А. С. Некрасов в 20-е годы являлся типичным представителем помещичьей мелкоты. В 1829 году за ним числилось всего 52 души крестьян42 (т. к. учету подлежали только мужские «души», то всего у отца поэта имелось чуть больше сотни крепостных). Детям же его впоследствии грозила самая настоящая нищета. Однако постепенно Алексей Сергеевич смог встать на ноги. В 1832 году умер его брат Дмитрий Сергеевич, и его наследство (50 душ) поделили между собой братья и сестры. В 1834 году А. С. Некрасов приобрел два имения во Владимирской губернии – сельцо Алешунино (Гороховецкий уезд) и село Клин (Муромский уезд), одно в Симбирской – село Знаменское, и одно в Саратовской – д. Ивановка. Во всех четырёх имениях насчитывалось 77 душ (т. е. не менее 160 человек)43. По переписи 1834 года, у А. С. Некрасова было 69 душ (142 человека)44, а по переписи 1850 года, он являлся уже владельцем 325 душ в Ярославской губернии и 70 во Владимирской, Симбирской и Саратовской губерниях45. Таким образом, к началу 50-х годов отец поэта превратился в помещика средней руки. В советское время немало писали о жадности Алексея Сергеевича, что в каком-то отношении является справедливым, но при этом обычно упускались из виду его семеро детей, которых надо было поставить на ноги и не пустить по миру.

Для дополнительного заработка А. С. Некрасов некоторое время держал на Костромском тракте «почтовую гоньбу», т. е. он обслуживал своими лошадьми определенный участок тракта – от Грешнева до Костромы и обратно. В двух номерах «Ярославских губернских ведомостей» (№ 51 за 1847 г. и № 1 за 1848 г.) было помещено объявление: «1-го января сего 1848 года, Ярославского уезда, в сельце Грешневе, на 23 версте от Ярославля выставлены будут от помещика майора Некрасова лошади для вольной гоньбы, в перемене коих никто из проезжающих из Ярославля прямо на Кострому и обратно не встретят ни малейшего замедления; плата же назначается в 8 копеек, полагая на ассигнации на версту»46.

По-видимому, с конца 30-х годов семья Некрасовых, как и было принято у многих помещиков, на зиму стала переезжать в Ярославль, снимая здесь квартиру. Лето же и осень они проводили в Грешневе.

Традиционно считается, что А. С. Некрасов был необразованный и некультурный человек. Однако подобное мнение явно преувеличено. Известно, что в Грешневе была библиотека (о ней чуть ниже), хозяин усадьбы любил музыку, на склоне лет регулярно читал издаваемый сыном «Современник» и другие журналы. Наконец, Алексей Сергеевич писал стихи. По воспоминаниям дворового П. А. Прибылова (р. в 1838 г.), однажды, узнав о любовных похождениях своего управляющего Карпа Матвеевича, А. С. Некрасов написал тому угрожающую записку в стихах47. Данный эпизод произошел в конце 50-х годов, но, надо думать, что Алексей Сергеевич баловался стихами и в более раннее время (то, что отец Н. А. Некрасова был стихотворцем, в советском некрасоведении являлось чуть ли не государственной тайной). Логично предположить, что сыновья Алексея Сергеевича, Николай, а также и Константин, начали писать стихи по примеру отца.

Особый отпечаток на жизнь грешневского дома накладывало то, что Алексей Сергеевич был страстным охотником. Особенно он любил псовую охоту с гончими и борзыми (всем нам хорошо знакомую по охотничьим сценам из «Войны и мира» Л. Н. Толстого). Его бывший выжлятник (старший псарь) Платон Прибылов много лет спустя вспоминал о своем барине: «Страстный охотник он был. Была у нас псовая охота (22 охотника, сам 23-й), охотились на дичь; редко на волков и медведей. Раз, помню, затравили пару медведей. У того места затравили, где теперь Понизовники, у Овсянников, у Николы-Бора. Беда, как любил охоту. Хлебом не корми, а устрой ему охоту. Бывало, с вечера призовет меня к себе, чтобы решить, куда ехать на охоту. (…) Рано утром все и отправлялись. Ловчий (главный псарь – Н.З.) выйдет на крыльцо и будит всех рогом. Встанет и играет:

Вы, охотники, вставайте, Там бывают русачки.

Лошадей своих седлайте! Скидывай с гончих смычки,

Мы поедем в те местечки, Вдаль гляди. Ату, ату,

Где есть озими, лужечки. Ату, матерой русак!

Костюму охотничьего сколько было. Кожаны были вроде бурки, кивера с лакированными козырьками, черные с железными петлицами поддевки…»48.

Об охотничьих выездах барина вспоминала крестьянка А. Пургина из д. Кощевки: «Бывало, проезжает Алексей Сергеевич мимо наших окон на охоту. На статном коне, в белом барашковом башлыке, плотного сложения, красивый, полный (…). За ним охотники, тоже на лошадях, в синих венгерках, с гончими собаками на поводках»49.

В 40-е годы А. С. Некрасов неоднократно бывал в Костроме. Будучи страстным собачником, он, скорее всего, посещал и примыкающую к городу Татарскую слободуб, известную в XVIII-XIX вв. как центр разведения костромской породы гончих собак50. А. С. Некрасов, вероятнее всего, бывал в Татарской слободе и в числе своих собак, возможно, имел и костромских гончих.

Ездил ли А. С. Некрасов, как позднее его сын, на охоту также и в соседний Костромской уезд, неизвестно, но вполне вероятно, что в своих охотничьих странствиях по Костромскому краю Н. А. Некрасов пошел по его стопам.

И до революции, и в советское время об охотничьем увлечении Алексея Сергеевича писали почти исключительно негативно, в то время как об этой же страсти его сына речь шла в самых почтительных тонах. В первом случае, согласно общепринятой точке зрения, имела место барская прихоть жестокого крепостника, во втором – средство познания народа поэтом-демократом. Однако, даже если бы дело и обстояло так, мы обязаны быть благодарны Некрасову-старшему за его страсть. Безусловно, что пример отца способствовал превращению увлечения охотой для Некрасова-младшего в страсть на всю жизнь. Не стань же Н. А. Некрасов охотником, он не написал бы своих лучших вещей («Дедушка Мазай и зайцы», «Крестьянские дети» и др.).

Разумеется, в жизни Коли Некрасова огромную роль играла мать, но достоверно нам о ней почти ничего неизвестно. А.Ф. Тарасов пишет: «…мы очень мало знаем о (…) Елене Андреевне, матери поэта. (…) Мы не знаем её облика, можем смутно представить её себе только по воспоминаниям крестьян, записанным через 60 лет после её смерти»51. В 1902 году 83-летний грешневский крестьянин Э. М. Торчин вспоминал о Елене Андреевне: «…небольшого роста, беленькая, необыкновенно добрая, умная, тихая барыня была. Многих она избавляла от побоев – просила мужа за всех и иногда вызывала этим гнев его, всегда страдала. Из дома редко выходила, часто сидела на террасе, а если и ходила гулять в деревню одна или с детьми, то только когда муж уезжал в город или далеко на охоту». Крестьянка Феоктиста Сорокина из д. Кощевки также вспоминала о своей барыне: «…небольшого роста, беленькая, слабенькая, добрая, хорошая», она «следила за тем, чтобы больные женщины не работали и вообще не брали непосильных работ и не поднимали тяжестей. Все женщины, когда не было дома барина, шли за советом, лекарством к барыне, и она с каждым поговорит, расспросит, как живет, о детях, о муже; помогала советом и давала, что могла. Много-то не могла помогать – потому что всё было в руках мужа, и принимала-то женщин и всех с просьбами, чтобы не знал барин»52.

В поэме Некрасова «Мать» говорится, что Елена Андреевна играла на рояле (II, 421) (отсюда же мы узнаем, что в Грешневе был рояль).

Судьбе было угодно перенести маленького Колю Некрасова с Западной Украины в коренную Россию, на Волгу. Естественно, что с первых лет жизни в Грешневе он много времени проводил на реке. «От барского дома до Волги, – пишет А. В. Попов, – по прямой линии было 6 верст, но здесь никто не ходил, потому что болото и теперь затрудняет движение в этом месте. Обычный путь, более далекий, шел через деревни Ермольцыно и Тимохино к волжскому левому берегу против Бабайского монастыря. Берег Волги против монастыря, от Туношенского острова вниз до деревни Рыбницы, можно назвать классическим некрасовским местом (…). Сюжеты ряда его произведений связаны именно с этим местом»53.

Своё детство будущий поэт провел на лоне природы. Одной из главных особенностей грешневской округи было то, что ежегодно после весеннего ледохода Волга широко разливалась, затопляя низменный левый берег от Ярославля вплоть до Костромы. Возле Грешнева половодье заливало даже тракт на Кострому. В вышедшей в 1848 году части «Военно-статистического обозрения Российской империи», посвященной Костромской губернии, сказано: «…поёмное пространство Костромского уезда, непосредственно соединяется с таковым же разливом Даниловского уезда Ярославской губернии, и составляет пространство в длину по р. Волге, от Костромы до Тимохинской почтовой станции, лежащей на луговой Ярославской дороге, около 35 верст, а в ширину около 25 верст. Разлив начинается с общим движением весенних вод и продолжается вообще около 5 недель; возможность одиночного проезда для обывателей получается не ранее конца апреля или начала мая, (…) но при большой воде и значительных повреждениях устанавливается проезд не ранее половины июня»54. Известно, как, вспоминая своё детство, описывал подобные величественные картины природы С. Т. Аксаков. Некрасов любил и чувствовал природу не меньше Аксакова, но он воспринимал окружающий его мир иначе и, став взрослым, о разливах Волги у Грешнева упомянул только в стихотворении «Размышления у парадного подъезда»:

Волга! Волга!.. Весной многоводной

Ты не так заливаешь поля,

Как великою скорбью народной

Переполнилась наша земля… (III, 54).

Разумеется, родители с детьми часто посещали свой приходской храм в Абакумцеве. По-видимому, в детстве Коля Некрасов был очень верующим. Позднее в стихотворении «Тишина» (1857 г.) он писал:


Петропавловский храм в Абакумцеве. Фото К. В. Сезонова. 2005 г.

Храм Божий на горе мелькнул

И детски-чистым чувством веры

Внезапно на душу пахнул… (II, 41).


Как справедливо полагает А. В. Попов, храм на горе – это церковь в Абакумцеве55. Позднее поэт, конечно, во многом отошел от веры, но, тем не менее, целиком с ней так и не порвал.

Абакумцевский храм стоял на высокой горе, откуда открывалась незабываемая панорама на десятки верст вокруг. Еще более дальний обзор открывался с подымающейся за храмом Теряевой горы. Ф. В. Смирнов писал в 1902 г.: «Если стать (…) спиной к церкви, лицом к Волге, то перед глазами будет бесконечная равнина, вся зеленая летом. Равнина эта низка, она далеко, почти до горы заливается полою водою. На ней всё лето остаются в лугах озера, следы, вероятно, прежнего русла Волги. Теперь Волга отошла далеко к правому берегу, и плесо её синеет вдали, обозначенное, где оно скрыто берегом, дымом бегущих пароходов и мачтами идущих судов. Там Волга быстро несет свои воды в берегах, воспетых поэтом (…). Лесу в этой местности мало, везде только луга да пашни, и на их зелени разбросаны местами темные пятна селений. Белеют тут и там колокольни сельских церквей (…). Вдоль всей этой равнины под горою тянется костромская большая дорога»56. «Эта замечательная панорама края, – писал в конце 30-х гг. XX в. А. В. Попов, – и теперь развертывается с вершины горы за селом Абакумцевым в трех-четырех километрах от Грешнева. Отсюда невооруженным глазом виден Ярославль, а в ясную погоду и Кострома, на расстоянии более сорока километров, а между ними светлая лента извивающейся Волги»57.


Николо-Бабаевский монастырь. Вид с Волги. Фото начала XX в.

Не подлежит сомнению, что родители Некрасова со своими детьми ездили по праздникам за Волгу в Николо-Бабаевский монастырьв, позднее воспетый поэтом в стихотворении «На Волге». Этот стоящий между Костромой и Ярославлем монастырь был объектом массового паломничества местных жителей, привлекаемых его главной святыней – древним явленным образом Николы Бабаевского (напомним, что вплоть до 1928 года Николо-Бабаевский монастырь относился к Костромскому уезду).

Скорее всего, Н. А. Некрасов с детства вместе с родителями посещал и Кострому, до которой напрямую по тракту от Грешнева было около сорока верст. Хотя Кострома лежала в два раза дальше, чем Ярославль, но по дороге до неё не требовалось переправляться через Волгу.

Коля Некрасов рос в большом кругу братьев и сестер. Несомненно, что товарищами его детских игр являлись близкие по возрасту братья Андрей и Константин и сёстры Елизавета и Анна. Николай был очень близок с братом Андреем, позднее на его раннюю смерть он написал стихотворение. Он очень любил и Елизавету. С сестрой Анной Николай был близок до конца своих дней и умер у неё на руках.

Как и было принято в дворянских семьях, за маленьким Колей Некрасовым ходила няня. Позднее поэт вспоминал её в двух своих стихотворениях («Родина» и «На Волге»). Логично предположить, что няня оказала известное влияние на своего питомца, правда, в отличие от большинства дворянских детей, которые, став писателями, вспоминали о нянях с нежностью, Некрасов в стихотворении «Родина» отозвался о «бессмысленной и вредной доброте» (I, 29) своей няни почти что с ненавистью.

От няни дворянский мальчик обычно переходил в руки дядьки. Скорее всего, именно о нём поэт позднее вспоминал в стихотворении «В неведомой глуши, в деревне полудикой», где говорилось:

И мне дала судьба по милости великой

В руководители псарей (I, 31).

Из этих строк можно предположить, что дядькой у него, вероятнее всего, был кто-то из охотников.

По-видимому, Коля Некрасов получил какое-то домашнее образование, но в чем оно состояло и кто был его первым учителем (например, местный священник или какой-нибудь бывший семинарист), нам неизвестно.

В грешневской усадьбе имелась библиотека. Некрасов вспоминал: «У нас в библиотеке нашел я два стихотворения: произведение Байрона “Корсар”, перевод Олина, и оду “Свобода” Пушкина» (XII, 21). Судя по всему, это воспоминание относится к началу 30-х годов. О библиотеке в Грешневе, хотя о ней упомянул сам поэт, в советское время почти никогда не писали. Причина этого понятна: наличие в Грешневе библиотеки не работало на устоявшийся образ Алексея Сергеевича, как жестокого и малограмотного помещика. Кажется, единственный, кто не обошел грешневскую библиотеку молчанием, был В. Е. Евгеньев-Максимов. «Заслуживает большого внимания и интереса, – писал он, – самое упоминание о том, что в Грешневе была “библиотека”. Конечно, понятие это растяжимое: под “библиотекой” можно подразумевать и особую комнату, уставленную книжными шкафами, и одну-единственную полочку с книгами, стоящую в уголке какой-либо жилой комнаты. По всему тому, что нам известно об обиходе грешневской усадьбы, второе предположение представляется несравненно более вероятным (…)»59.

Об оде «Вольность», прочитанной Некрасовым в детстве, напротив, писали много, подчеркивая то впечатление, которое это свободолюбивое произведение произвело на будущего поэта-демократа. Напомним, что ода «Вольность», написанная Пушкиным в 1817 г., впервые была опубликована много лет спустя после смерти её автора, а до того ходила в рукописных списках. Несомненно, что Некрасов ознакомился именно со списком оды. Как он попал в Грешнево, мы не знаем, но логично предположить, что его мог привезти со службы А. С. Некрасов, вращавшийся в среде офицеров-декабристов. «Возникает вопрос, – писал В. Е. Евгеньев-Максимов, – каким образом в библиотеку грешневской усадьбы (…) попал список столь “крамольного” произведения, как ода “Вольность”. Был ли он привезен родителями Некрасова, или кем-нибудь из них, из района расположения второй армии, среди офицерства которой декабристские настроения были очень сильны, а следовательно, и запрещенные стихотворения Пушкина пользовались широким распространением?»60.

Вероятнее, что «Вольность» привёз в Грешнево А. С. Некрасов: после окончания Отечественной войны среди молодых офицеров ходило немало таких стихотворений. Вопроса о том, как попала в Грешнево пушкинская ода, в советское время старались не касаться по той же причине, по какой избегали говорить о грешневской библиотеке.

Коля Некрасов очень рано начал писать стихи (как писалось выше, логично предположить, что он стал делать это по примеру отца). В предсмертных заметках поэта в одном месте говорится: «Начал писать с 6-ти лет» (XII, 21). В другом месте сказано: «Писать стихи начал с семи лет, помню, я что-то посвятил матери в день её именин» (XII, 20).

Не без влияния примера отца с детских лет Некрасовым овладела неудержимая страсть к охоте. Его сестра, А. А. Буткевич, вспоминала: «Брат мой всю жизнь любил охоту с ружьем и легавой собакой. 10-ти лет он убил утку на Печельском озере; был октябрь, окраины озера уже заволокло льдом, собака не шла в воду. Он поплыл сам за уткой и достал её. Это стоило ему горячки, но от охоты не отвадило»61. «Отец брал его на свою псовую охоту, – продолжала А. А. Буткевич, – но он её не любил»62. Уже в детстве будущий поэт научился хорошо ездить верхом: «Приучали его к верховой езде очень оригинально и не особенно нежно. Он сам рассказывал, что однажды 18 раз в день упал с лошади. Дело было зимой – мягко. Зато после всю жизнь он не боялся никакой лошади, смело садился на клячу и на бешеного жеребца»63. Охота оставила заметный след в творчестве Некрасова.

С детских же лет Некрасовым овладела еще одна сильная страсть – к картам. Удивительного в этом ничего нет, игра в карты тогда (как и сейчас) была широко распространена в России. Большую дань картам отдал и отец поэта. И до революции и особенно после неё о страсти поэта-демократа к картам, как явно не соответствующей образу певца народной скорби, старались не упоминать.

В Ярославской гимназии

В августе 1832 года Николай Некрасов вместе с братом Андреем были отданы учиться в Ярославскую гимназию. Директором гимназии в то время являлся П. П. Абатуров, позднее переведенный на ту же должность в Костромуг.

Братья Некрасовы поступили в первый класс, однако в 1833 году ярославскую гимназию из четырехклассной преобразовали в семиклассную, в силу чего Николай и Андрей вместо второго класса перешли сразу в четвертый65.

В гимназии Некрасов активно писал стихи. «В гимназии, – вспоминал он, – я ударился во фразерство, начал почитывать журналы, в то же время писал сатиры на товарищей. Один из них, Златоустовский, сильно отдул меня…» (XII, 21). В гимназические годы не ослабевала и страсть Некрасова к охоте. Одноклассник Некрасова М. Н. Горошков вспоминал: «Ездил я, помню, несколько раз с ним в его деревню (Грешнево) на охоту. Охотник я был страстный. Сговоримся, бывало, ехать с ним на почтовых, заедет он за мной, и поедем. Охотились мы за утками около Тимохина у Туношенского острова. Место было тинистое, и часто прилетали туда даже дикие гуси. (…) У Некрасова в доме я ночевал (…). Комнатка была небольшая, на левой руке от входа в дом. Помню я и самый дом: небольшой он был, невзрачный, в один этаж»66.

Много времени (по-видимому, гораздо больше, чем учеба) у гимназиста Некрасова занимали также карты. Позднее поэт вспоминал, что они с братом «учением не занимались, а занимались больше кутежом, и я сильно приударял в картеж и в прочие забавы»67. Некрасов учился всё хуже и хуже. В 1835 году на выпускных экзаменах в пятом классе он получил следующие отметки: закон Божий – 2, словесность – 3, логика – 2, математика – 1, история – 1, латынь – 3, география – 2, немецкий язык – 2, французский – 268. В результате в пятом классе его вначале оставили на второй год, а затем и на третий, причем третий год Некрасов учился еще хуже, чем в предыдущие два69.

Летом 1837 года Алексей Сергеевич, терпению которого, видимо, пришёл конец, забрал сына из гимназии. Таким образом, официальное образование Некрасова было завершено, и он на всю жизнь остался недоучившимся гимназистом. «Успехами» в учебе поэт постоянно ставил своих биографов, особенно советских, в весьма затруднительное положение. В литературе о гимназическом периоде его жизни обычно писали вскользь. Вот если бы Некрасов учился отлично, то об этом трубили на всех углах. Подрывать же авторитет великого поэта-демократа сообщением о том, что он просидел в пятом классе три года, было, разумеется, недопустимо, и этот прискорбный факт в его биографии обычно окутывала пелена молчания.

В «третьегодничестве» Некрасова, разумеется, нет ничего особо его порочащего: мало кто из поэтов и деятелей искусства вообще блещет в школе успехами, радуя сердца своих родителей. Неуспеваемость юного поэта, с одной стороны, показывает известную относительность школьных отметок, ведь, несмотря на них, Некрасов сделал блестящую карьеру, стал редактором ведущих литературных журналов, классиком русской литературы и очень богатым человеком. С другой стороны, факт неуспеваемости нельзя и недооценивать. Со временем этот недоучившийся гимназист стал одним из главных «властителей дум» нескольких поколений русской молодёжи, в своих произведениях учивший, как надо жить, всю страну и сделавший необычайно много для приближения трагического – в 1917 г. – перелома в судьбе нашей Родины.

Судьбы двух преподавателей ярославской гимназии, у которых учился Некрасов, тесно связаны с Костромой. Первый из них – учитель российской словесности Петр Павлович Туношенский.

П. П. Туношенский (р. ок. 1790 г.) в 1798-1807 гг. учился в Ярославской духовной семинарии, с 1823 г. он стал служить в ярославской гимназии, преподавая в ней российскую словесность. В 1836 г., за год до ухода Некрасова из гимназии, он был назначен инспектором костромской гимназии70.

В 1833-1839 гг. инспектором ярославской гимназии служил Порфирий Иванович Величковский (1807 – 1876 гг.), окончивший в 1826 году Московский университет. В 1839 году он был переведен директором гимназии в Кострому (сменив на этом посту П. П. Абатурова), инспектором которой уже работал П. П. Туношенский71. Б. В. Мельгунов отмечает, что учениками П. П. Туношенского и П. И. Величковского в Костроме являлись «А. Ф. Писемский, братья Алексей и Николай Потехины, С. В. Максимов. Все они, как выясняется, были не только сотрудниками Некрасова по его журналам, но и в некотором роде однокашниками – воспитанниками одних учителей»72.

Краеведческие публикации