ХРАМ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА

К началу XX века Селище было крупным пригородным селом; по переписи 1897 года в нем проживало 1319 человек (647 мужчин и 672 женщины) (166), в 1907 году в Селище насчитывалось 307 дворов (167). К 1911 году количество селений, входивших в Александро-Антониновский приход, сократилось с 17 (в 1870 году) до 13, но зато общее количество прихожан возросло: к 1911 году в приходе числилось 3380 человек (1196 мужчин и 2184 женщины) (168).

К началу XX века наряду с крестьянами-хлебопашцами в Селище жило большое количество ремесленников – главным образом, сапожников *, но было и немало кузнецов, портных, печников. Немалая часть селищенцев работала в городе на фабриках, по преимуществу – на Большой Костромской льняной мануфактуре (по народному – на «Кашинской» фабрике).

* В начале XX века упоминавшийся выше М. М. Зимин писал: «Село Селище на другом берегу Волги, жители его почти все как мужчины, так и женщины занимаются сапожным промыслом, сапожники и башмачники» (169).

Е. А. Ватолина пишет о селе начала XX века: «...В центре Селища занимала большое место усадьба помещика Ратькова с огромным садом из липовых аллей. Она была окружена высоким забором. (...) Напротив сада Ратькова огромное место занимала дача фабриканта Михина и также была окружена забором – это почти вся правая сторона теперешнего Кленового проезда и часть Нижне-Селищенской улицы. (...) Главная улица села шла от церкви Василия Блаженного к Волге. Здесь находился двухэтажный дом Скрипкиных, которые содержали лавку, так называемую «казенку», где продавали водку и разные продовольственные товары. Почти все крыши домов в селе были крыты дранкой, железом крыли амбары и некоторые жители побогаче – крыши домов. Во всех домах строились сени, почти равные жилому помещению, летом в этих сенях спали. Большинство жителей Селища держали коров, но зато не имели огородов. Дровами и сеном селищенцев снабжали крестьяне из окрестных деревень, привозили их на дровнях к церкви по базарным дням целыми возами.

В конце села за большим оврагом начиналось гумно, на котором молотили зерно. Отработанную солому складывали в громадные скирды. Гумно занимало всю площадь, ныне застроенную улицами Загородной, Прямой и Прямым проездом. На речке Ключевке напротив усадьбы Мягковых находилась «загада» (плотина) и стояла частная водяная мельница, на которой мололи зерно *.

* В начале XX века мельница на Ключевке принадлежала крестьянину Константину Егорову (170).

Летом жители сгоняли скотину в стадо в 4 часа утра. В полдень стадо пригоняли на левый берег Ключевки и до трех часов коровы паслись около воды. В 8 часов вечера скотину пригоняли в село. Село жило своей размеренной жизнью, соблюдая все религиозные каноны, посты и праздники» (171).

Другой старожил, А. А. Беленогова, дополняет картину Селища начала XX века: «А что самое красивое было раньше – так это на западной стороне за Ключевкой прекрасный лес. На берегу Ключевки был Буков перелесок, молодой осинник, там мы в детстве собирали ландыши, а в грибную пору – боровики в красных шляпках. (...) за полкилометра от осинника в еловом лесу Мякиннища росли крепкие серые грибы с черноватыми шляпками. Еще через полкилометра был лес «за Глухой рекой», так он назывался потому, что там протекала Глухая река» (172).

Начало XX века для Селища было отмечено кончинами двух видных селищенских «старожилов». 18 марта 1903 года скоропостижно скончался от паралича сердца Г.В. Мягков. В тот же день А. В. Перелешин, как и положено в таких случаях, обратился к Епископу Костромскому и Галичскому Виссариону с прошением о разрешении похоронить своего тестя в фамильной усыпальнице в подклете храма Василия Блаженного. В прошении, в частности, говорилось: «Род Мягковых был строителем церкви во имя св. Василия Блаженного в селе Селищах, родовом имении Мягковых, где и имеется фамильный склеп рода Мягковых. В настоящее время вышеупомянутый храм поддерживается на средства Мягковых, о чем может свидетельствовать причт церкви села Селищ» (173). 19 марта в Костроме, в здании Губернских присутственных мест *, в присутствии губернатора Л. М. Князева и других высших чинов * Ныне – здание городской администрации.

администрации по Г. В. Мягкову была отслужена панихида (174). 20 марта в Александро-Антониновской церкви состоялось его отпевание, которое совершил о. Василий Вознесенский – на отпевании помимо родных присутствовало всё руководство губернии во главе с губернатором, – после чего останки усопшего были погребены в подклете храма Василия Блаженного (175).

Не сохранилось свидетельств о том, провожал ли в последний путь своего шурина Н. К. Михайловский. Вообще точно неизвестно, когда он в последний раз приезжал из Петербурга в Селище (в сохранившихся документах Костромского губернского жандармского управления последнее свидетельство о его пребывании в Селище относится к 1899 году, но, как мы помним, Михайловский жил в усадьбе Мягковых по крайней мере еще летом 1900 года). Однако, учитывая, что знаменитый столичный гость, как правило, бывал в Селище ежегодно, можно уверенно предполагать, что в последний раз он приезжал сюда или в марте 1903 года, на похороны Г. В. Мягкова, или летом того же года.

Сам Н. К. Михайловский скоропостижно скончался в Петербурге 28 января 1904 года, буквально в первый день Русско-Японской войны, открывшей для России полосу её бед в XX веке. Идейного вождя народников похоронили согласно православным обычаям. Его соредактор и старый товарищ В. Г. Короленко так писал об этом 31 января в письме своей жене: «Служил молодой священник панихиду среди шкапов с книгами. Вместо икон со стен глядели: портрет Успенского, с одной стороны, и бюст Шелгунова – с другой. Потом вынесли гроб в Спасскую церковь напротив, где шла очень долгая литургия... Толпа была такая, что, говорят, не бывало с похорон Тургенева... Венки везли на трех колесницах, гроб до самого кладбища несли на руках...» (176). После отпевания в Преображенском соборе многотысячная процессия провожала гроб до Волкова кладбища, где останки Н. К. Михайловского были преданы земле на так называемых «Литераторских мостках» (здесь издавна хоронили наиболее выдающихся деятелей искусства и культуры) вблизи могилы умершего ранее Г.И. Успенского. Кончина кумира русской интеллигенции вызвала многочисленные отклики в печати, общим местом в которых являлась уверенность в том, что память о Михайловском будет жить в веках. Например, в некрологе, опубликованном в «Костромском листке», говорилось: «Будущие поколения русского общества сумеют оценить покойного, и его имя будут называть в числе дорогих сердцу русского интеллигента имен Белинского, Герцена, Чернышевского и других, по следам которых покойный всегда стремился идти, лучшие заветы которых он охранял и развивал...» (177) Время показало, что подобные прогнозы оказались очень сильно преувеличенными *.

* На самом деле политизированный культ Н. К. Михайловского ненадолго пережил самого «властителя дум». После катаклизма 1917 года его слава наряду с подобными ему предреволюционными кумирами развеялась очень быстро. Примечательно в этом отношении свидетельство И. В. Гессена (1866 – 1943 гг.) – одного из лидеров кадетской партии, редактора центрального органа кадетов газеты «Речь», в эмиграции издателя «Архива русской революции». Будучи гимназистом, он, как и многие его сверстники, зачитывался статьями Михайловского и позднее вспоминал, что молодежь 70-80 годов XIX века «просто бредила Михайловским, Щедриным, Успенским...» Много лет спустя, в 30-е годы, в эмиграции, И. В. Гессен, вспомнив о Михайловском заметил: «...недавно здесь мне попался том его полного собрания сочинений и я не только не мог вызвать ощущения былых чувств восхищения и воспламенения, но просто не верилось, что молодежь могла видеть властителя дум в авторе односторонне унылой публицистики» (178).

Селище самым прямым образом оказалось связанным с кончиной и похоронами Н.К. Михайловского. В том же 1904 году, по-видимому, уже весной, Е.К. Мягкова привезла из Петербурга несколько десятков металлических венков, возложенных на гроб её брата. Венки, как реликвии, повесили внутри храма Василия Блаженного, в котором они сплошь заняли три стены. С этого момента храм превратился в своеобразный мемориал памяти Н.К. Михайловского (венки оставались в его стенах вплоть до 1929 года) (179). Устройство подобной «постоянной экспозиции» из похоронных венков в церкви, кажется, является единственным случаем в России. Согласимся, что в самом факте этой перевозки из Петербурга десятков похоронных венков и размещения их на стенах храма, есть что-то противоестественное (по-видимому, неслучайно, что об этом событии ни слова не сказано в «Церковно-приходской летописи»). Видимо, Елизавета Константиновна и другие члены её семьи полагали, что подлинный культ Н.К. Михайловского, существовавший в течение нескольких десятилетий в среде русской интеллигенции, сохранится и после его кончины, превратив Селище и храм Василия Блаженного в место массового паломничества почитателей почившего. Будущее показало, какими ошибочными оказались эти ожидания...

В том же 1904 году покойный Н.К. Михайловский оказался навсегда связан с Селищем и Александро-Антониновской церковью еще одной нитью. Весной этого года заболел туберкулезом (или чахоткой, как обычно называли тогда эту болезнь) его сын, Марк Николаевич Михайловский (1877 – 1904 гг.) – молодой талантливый ученый-биолог, выпускник естественного факультета Петербургского университета. Уже в студенческие годы и после окончания учебы М. Н. Михайловский участвовал в нескольких северных экспедициях – на Мурман (побережье Кольского полуострова), Новую Землю и Шпицберген (последний он посетил в составе экспедиции известного исследователя Севера Ф.Н. Чернышева). В последнее время М.Н. Михайловский работал в Зоологическом музее Академии Наук. Летом 1904 года Марк Николаевич приехал в Селище, в котором он часто бывал вместе с отцом. Вначале ему стало лучше, но затем состояние больного резко ухудшилось, и в ночь с 28 на 29 августа 1904 он скончался, исповедавшись перед смертью о. Василию Вознесенскому. Отпевание М.Н. Михайловского состоялось 30 августа в Александро-Антониновской церкви, после чего его тело было предано земле на приходском кладбище вблизи от алтарной части храма (180) (не совсем понятно, почему Марка Николаевича не похоронили в фамильной усыпальнице в храме Василия Блаженного). Скорее всего, уже в 1905 году, на могиле установили надгробный памятник из черного полированного камня с большим крестом (в советское время крест был разбит, но надгробие всётаки сохранилось до наших дней).

На Дальнем Востоке, на сопках Манчжурии гремели сражения Русско-Японской войны. Весной 1904 года жители Селища собрали «на усиление» нашего Военно-Морского флота 100 рублей (181). На Святки 1904-1905 гг. в связи с неудачами на войне по настоянию о. Василия Вознесенского в приходских селениях не происходило обычных свозов (собраний молодых людей и девушек) и других обычных увеселений (182).

Между тем Россия вступала в смуту первой русской революции. В начале декабря 1904 года по всей стране прошла устроенная либеральной общественностью так называемая «банкетная» кампания, приуроченная к 40-летию судебной реформы Александра II. Так как открытые политические собрания были запрещены, либералы прибегли к устройству банкетов (на устройство последних разрешения не требовалось), на которых публично выдвигались требования реформирования российской политической системы. 8 декабря 1904 года подобный «банкет» прошел и в Костроме – в ресторане «Большой Московской гостиницы» на Павловской улице (ныне – проспект Мира). В числе приглашенных на банкет наряду с либералами была и группа костромских большевиков во главе с молодым Я. М. Свердловым, выступившим на банкете с громогласной речью, в которой открыто призвал к свержению самодержавия. На банкете присутствовал и М. В. Задорин. В тот вечер вместе со Свердловым и другими своими единомышленниками он покинул гостиницу, оглашая её стены громкой песней «Отречемся от старого мира!» (183).

В Русско-Японской войне принимал участие целый ряд прихожан Александро-Антониновского храма. Весной 1905 года в связи с размахом боевых действий на Дальнем Востоке в Костромском уезде, в том числе и в селениях Александро-Антониновского прихода происходил призыв местных военнообязанных крестьян из запаса на «действительную военную службу», то есть на войну (184). Несколько уроженцев Селища участвовали и в печально знаменитом походе русских эскадр адмиралов Рожественского и Небогатова из Балтики к осажденному японцами Порт-Артуру, завершившемуся 14 мая 1905 года в Цусимском проливе страшным разгромом нашего флота. В числе моряков, совершивших этот поход, был и внук Г. Н. Ратькова – Николай Михайлович Ратьков (1885 – 1920 гг.), родившийся в Селище 2 октября 1885 года и крещеный в Александро-Антониновском храме. Н. М. Ратьков окончил Морской корпус в Петербурге 28 января 1904 года. Молодой мичман получил назначение на крейсер «Жемчуг», на котором вскоре в составе 2-й эскадры вице-адмирала З. П. Рожественского и проделал длинный путь к роковой Цусиме (185). В страшном сражении 14 мая 1905 года Н. М. Ратьков был контужен (после боя, спасаясь от японцев, крейсер «Жемчуг» ушел в Манилу, на Филиппины) (186). В этом же сражении участвовал и селищинец П. Я. Сухарев, служивший минером на крейсере «Аврора» (тогда, конечно, еще никто не мог знать, что «Аврора» в будущем превратится в легендарный «корабль революции»). Позднее П. Я. Сухарев участвовал в I Мировой и Гражданской войнах, затем долгое время работал на заводе «Рабочий Металлист». Во 1935-м и 1936 гг. приезжавший в Кострому писатель А. С. Новиков-Прибой, автор известного романа «Цусима» дважды встречался с П. Я. Сухаревым (187). В начале 1905 года в Манчжурию прибыл А. Г. Мягков, возглавивший там хозяйство Костромского отряда Красного Креста. В составе этого отряда А. Г. Мягков пробыл там до конца войны (188).

Трагедия «кровавого воскресенья» 9 января 1905 года, военные поражения на полях Манчжурии и ужасающий Цусимский разгром необычайно ускорили процесс развития русской смуты. В России разгоралась революция. Казалось, что сбывается заветная мечта Н. К. Михайловского: русский народ начал крепко бить по обеим головам «хищной птицы».

Жертвой обострения политической борьбы летом 1905 года в Селище пал народный мягковский театр. А. Г. Перелешина позднее вспоминала, как в 1905 году «администрацией спектакли были запрещены, сцену велено было сломать, дабы не привлекать скопищ народа» (189). Упоминавшийся выше П. П. Гайдебуров также вспоминал, что «крамольная затея (селищенский театр – Н. З.) была пресечена губернатором» (190). По распоряжению губернатора Л. М. Князева проведение спектаклей было запрещено (после окончания революционной смуты театр в Селище возродился вновь).

К началу XX века немало жителей Селища работали в городе на фабриках. Многие из них в 1905 году принимали участие в забастовках, митингах и сходках. В революционных событиях в Костроме в это время активно участвовал и молодой большевик М. В. Задорин, орденом Ленина, которым в связи с 50-летием первой русской революции его наградили в марте 1956 года, он был удостоен по праву. Скорее всего, именно он, в частности, инспирировал появление в сентябре 1905 года большевистского пропагандистского документа, направленного лично против настоятеля Александро-Антониновского храма.

Весь 1905 год о. Василий Вознесенский пытался противостоять проникавшим в Селище революционным настроениям. В своих проповедях в храме он взывал к чувству здравого смысла своих прихожан и предостерегал о грозной опасности, исходящей от охватившей Россию смуты. Его роль как проповедника была «отмечена» в бюллетене Костромского комитета Российской социал-демократической партии (РСДРП), выпущенном в сентябре 1905 года (подобное «признание заслуг» является уникальным случаем, и то, что из большого количества священнослужителей Костромы и уезда социал-демократы особо «выделили» настоятеля Александро-Антониновского храма говорит само за себя). В этом бюллетене, в те дни в большом количестве распространявшемся в Костроме, в частности, говорилось: «В Селище во время обедни поп (в документе имя священника не названо, но не подлежит сомнению, что речь идет об о. Василии Вознесенском – Н.З.) говорил любопытную проповедь; советовал своему православному стаду скорее женить своих детей. Неженатые молодые люди занимаются темными делами, говорит поп, ходят в лес на сходки, читают непозволительные книги, устраивают забастовки. Жените их скорее, вопил поп с амвона. Он знает, что неженатая молодёжь, не связанная по рукам и ногам семьёй, смело идет на борьбу против капиталистов и царского самодержавия; он знает также, что рабочий класс, поднявшись против эксплуатации, не позабудет ударить и по поповскому карману. Пусть бы селищенский поп почитал, что делается теперь на Кавказе; там священники во многих уездах перестали быть царскими прислужниками, а сами встали на сторону измученного народа и вместе с ним говорят: «долой царское угнетение и надругание, да здравствует отделение церкви от государства!»

Это значит вот что. Ежели ты хочешь учить людей вере, то учи не под защитой полиции, а свободно, не делай так, чтобы веру, которую ты называешь священной, царские прислужники обратили в полицейский сыск, отстаивай полную свободу для веры и не стращай народ полицейским участком!» (191).

Разумеется, этот бюллетень – обычный пример большевистской демагогии. Наверняка о. Василий в своей проповеди говорил не только о том, что надо скорее женить молодых людей (тем более, что информатор комитета РСДРП, которым, как сказано выше, скорее всего, был М.В. Задорин, сам, судя по всему, проповеди не слышал, а судил о ней с чужих слов). Довольно нелепы и туманные ссылки на каких-то священников из неких уездов огромного Кавказа, переставших быть «царскими прислужниками» и вставшими «на сторону измученного народа» (положительная ссылка на пример Кавказа, где, разумеется, в 1905 году каких только ужасов не происходило, сама по себе крайне характерна для большевистской агитки). А вот что совершенно ясно читается между строк бюллетеня и что придает ему весьма зловещий характер – это исходящая от него плохо скрытая угроза и для самого о. Василия Вознесенского, и в его лице для всей Русской Православной Церкви... Однако повторим, сам факт того, что Костромской комитет РСДРП в своем печатном органе в 1905 году особо «отметил» проповедь настоятеля Александро-Антониновского храма, наглядно свидетельствует о его авторитете и влиянии на прихожан.

Заметим, что, как и всегда в эпохи потрясений, во время Русско-Японской войны и первой русской революции многие люди, ища утешения, потянулись в церковь. В этот период существенно выросло число тех, кто бывал в Александро-Антониновском храме на исповеди и причастии. Если в 1904 году в нем исповедалось и причастилось 2059 человек (192), то в 1905-м – 2386 (193), в 1906-м – 2468 (194), в 1907-м – 2890 (195).

В 1905 году в Селище произошло два заметных события, связанных с историей Александро-Антониновского прихода. Наряду со своеобразным «мемориалом» в храме Василия Блаженного Мягковы и Перелешины решили устроить в Селище в память о Н. К. Михайловском библиотеку-читальню. В феврале 1904 года А. В. Перелешин был избран Костромским уездным предводителем дворянства (196). Одновременно он стал и председателем Костромского уездного комитета попечительства о народной трезвости, приступившего к этому времени к открытию в сельской местности первых народных библиотек. Супруги Перелешины решили открыть библиотеку имени Н. К. Михайловского по линии этого комитета.

14 декабря 1904 года по предложению А. В. Перелешина Костромской уездный комитет попечительства о народной трезвости принял постановление об открытии в Селище библиотеки-читальни (197). 28 апреля 1905 года комитет принял предложение А. Г. Перелешиной о размещении библиотеки в её собственном доме и официально предложил ей принять на себя обязанности заведующей библиотеки (198). 18 июля 1905 года комитет принял решение об открытии библиотеки в Селище 20 июля, в местный престольный праздник – Ильин день (199). Однако в этот день открытие библиотека не состоялось. А. Г. Перелешина хотела, чтобы она открылась, уже нося имя Н. К. Михайловского, и обратилась с соответствующим ходатайством к губернатору Л. М. Князеву. В другое время предложение о присвоение имени недавно скончавшегося знаменитого земляка, столь долго пользовавшегося репутацией врага существующего строя, разумеется, бы отклонили. Однако летом 1905 года, в обстановке массовых забастовок в Костроме и повсеместно проходящих крестьянских беспорядков, главе губернской администрации было уже не до таких «мелочей». 20 августа 1905 года губернатор Л. М. Князев уведомил А. Г. Перелешину, что ей и «под её ответственность разрешено открыть в с. Селище общественную публичную библиотеку имени Николая Константиновича Михайловского» (200). В первых числах сентября 1905 года библиотека-читальня имени Н. К. Михайловского была торжественно открыта (201) *. Все библиотеки-читальни, создаваемые по линии комитетов попечительства о народной трезвости, открывались публичными молебнами. Не подлежит сомнению, что и в Селище после торжественного богослужения в Александро-Антониновском храме перед открытием библиотеки о. Василий Вознесенский отслужил молебен. * Ошибочно считается, что библиотека в Селище, ныне носящая имя А. В. Луначарского, была создана в 1910 году.

К делу устройства библиотеки А. Г. Перелешиной, остававшейся её заведующей вплоть до 1918 года, (202) удалось привлечь целый ряд известных писателей, близких Н. К. Михайловскому или сделавших первые шаги в литературе при его помощи: В. Г. Короленко, Д. Н. Мамина-Сибиряка, А. И. Куприна, В. В. Вересаева, А. М. Горького и других, приславших в Селище книги со своими автографами (203). Тогда же, в сентябре 1905 года, при библиотеке открылось Селищенское Пантелеимоновское общество трезвости. К концу 1905 года в этом обществе – одном из первых в нашей губернии – числилось уже 60 человек (204). С ноября 1905 года по воскресным вечерам о. Василий Вознесенский стал проводить в библиотеке «религиозно-нравственные и просветительские чтения и беседы» (205).

Библиотека-читальня имени Н. К. Михайловского и канцелярия Пантелеимоновского общества трезвости разместились в двухэтажном флигеле усадьбы Мягковых, в котором жили А. В. и А. Г. Перелешины *

* Современный адрес: Приречный проезд, д. 9.

За короткое время библиотека-читальня стала весьма популярной в округе. Наряду с селищенцами её читателями стали и жители окрестных селений – Спасской и Никольской слобод, деревень Коряково, Козелино, Пантусово, Пепелино, Дербино и других. В 1906 году библиотеку регулярно посещало 520 читателей (а всего посещений за год было 11160). Собственно библиотека работала ежедневно по 3 часа, с 17 до 20 часов вечера в будни, и с 12 до 15 часов в праздничные дни. Читальня же, в которой имелся богатый выбор тогдашних газет и журналов, работала ежедневно с 10 часов утра до 10 часов вечера. В библиотеке периодически устраивали чтения с демонстрацией «туманных картин» (диапозитивов), так в 1906 году были публично прочтены «Капитанская дочка» А. С. Пушкина и «Князь Серебряный» А. К. Толстого (206). Вдумаемся в суть того, что сделала А. Г. Перелешина, создав библиотеку-читальню имени Н. К. Михай-ловского. Открыть в своем доме библиотеку-читальню, в значительной степени состоящую из своих же собственных книг, которая будет работать ежедневно с десяти утра до десяти вечера, – так, конечно, могла поступить только истинная народница, беззаветно преданная идеалам народного просвещения.

Наряду с о. Василием Вознесенским с беседами в библиотеке регулярно выступали и другие священники, в частности, о. Василий Соколов, законоучитель Костромской гимназии и настоятель гимназической церкви Сошествия Святого Духа на Апостолов (207). Вплоть до революции 1917 года численность Пантелеимоновского общества трезвости, действовавшем в Александро-Антониновском приходе, неуклонно росла. В 1908 году в нем состояло 70 человек (208), к 1911 году – 120 (209), в 1913 году – 225 (210). Начавшаяся в 1914 году война с Германией парализовала работу общества, грянувшая затем революция положила ему конец.

Всю осень 1905 года в Костроме шли забастовки участники которых наряду с экономическими, всё чаще выдвигали политические требования. В октябре в городе начал действовать руководимый социал-демократами Костромской Совет рабочих депутатов, обосновавшийся в Народном доме на Власьевской улице. 30 ноября 1905 года забастовали и рабочие лесопильных заводов М. В. Страшнова и В. Х. Афанасьева в Селище, выдвинувшие ряд экономических требований (в частности, сокращения длительности рабочей смены до 10 часов). Забастовка продолжалась только один день, к вечеру 30 ноября между забастовщиками и владельцами заводов было достигнуто соглашение, по которому продолжительность рабочей смены осталась прежней, но рабочие получали прибавку в 10-20 % к заработной плате. В 10 часов вечера того же дня работа на обоих заводах возобновилась (211).

В 1905-1907 гг. живший по преимуществу в Селище А. В. Перелешин играл очень видную роль в политической жизни нашей губернии. Являясь с февраля 1904 года Костромским уездным предводителем дворянства, он, по-видимому, уже в начале 1906 года стал членом только что образованной конституционно-демократической (кадетской) партии. Как известно, кадеты вместо того, чтобы использовать появившиеся после Манифеста 17 октября 1905 года возможности для созидательной работы, не считаясь с реальностью, непрерывно требовали проведения самых радикальных реформ, чем раскачивали лодку российской государственности, и объективно содействовали крайним революционным силам. Современный историк А. Н. Боханов пишет о кадетах: «Выразители «чаяний несчастной России» из числа интеллектуальной элиты всё еще видели «угрозу свободе» там, где её уже не было, боролись с теми, с кем во имя будущего, во имя спасения и себя, и страны, надлежало заключать долговременное перемирие» (212). В марте 1906 года А. В. Перелешин был избран от Костромского губернского земства членом Государственного Совета (213), ставшего после Манифеста 17 октября 1905 года верхней палатой российского парламента. Однако в Государственном Совете бывший военный моряк заседал недолго. Сразу после роспуска I Государственной Думы, случившегося 9 июля 1906 года, А.В. Перелешин в знак протеста против этого сложил с себя обязанности члена Государственного Совета (вместе с ним Совет покинули еще четыре члена, в том числе и будущий академик В.И. Вернадский) (214).

Весьма заметную роль в политической жизни нашего края в 1906-1907 гг. играл и вернувшийся в Селище с Русско-Японской войны А. Г. Мягков. 8 января 1906 года в Петербурге состоялась его свадьба – он женился на Вере Викторовне Савинковой (1871 – 1942 гг.), старшей сестре печально знаменитого эсера-террориста Б. В. Савинкова и племяннице (по матери) известного художника-передвижника Н. А. Ярошенко (215). В. В. Савинкова преподавала французский язык в гимназии Стоюниной в Петербурге. С началом Русско-Японской войны она в качестве сестры милосердия поехала на Дальний Восток, где, видимо, и познакомилась с А. Г. Мягковым. Через несколько дней после свадьбы молодые супруги приехали в Селище. Скорее всего, на родину А. Г. Мягков прибыл уже членом партии кадетов *. В среде либеральной

* В ряде краеведческих публикаций А. Г. Мягков ошибочно именуется членом партии эсеров.

костромской интеллигенции внучатый племянник Н. К. Михайловского занял позицию на самом левом политическом фланге. Его публичный политический «дебют» в Костроме состоялся уже 24 января 1906 года, в первый день работы Чрезвычайного губернского дворянского собрания, когда он, «указывая на произвол, чинимый правительством после манифеста 17 октября, – массовые обыски, аресты и проч.», предложил «собранию обратиться к Государю Императору с всеподданнейшим адресом, прося Его Величество о немедленной отмене повсеместно военного положения и усиленной охраны и скорейшем созыве народных представителей» (216) (в числе поддержавших предложение А. Г. Мягкова был и А. В. Перелешин, но большинство собрания его отклонило). Менее чем через два месяца на другом Чрезвычайном губернском дворянском собрании, состоявшемся 13 марта 1906 года и посвященном выборам от дворянства губернии двух членов Государственного Совета, А. Г. Мягков вновь очень резко выступил, заявив, что «по его мнению, новое учреждение Государственного Совета находится в противоречии с основами манифеста 17 октября и, предоставляя собой привилегии для дворянства в ущерб прочим классам и сословиям, является крайне нежелательным, почему он и полагал бы, что костромское дворянство (...) должно отказаться в данном случае от избрания выборщиков в Совет» (217). Когда подавляющим большинством голосов его предложение было отклонено, А. Г. Мягков заявил, что он отказывается от участия в выборах, и демонстративно покинул собрание (вместе с ним ушли еще 8 человек, в том числе и А. В. Перелешин) (218).

В 1906-1907 гг. А. Г. Мягков был одним из редакторов костромской кадетской газеты «Костромич» (он редактировал её до мая 1907 года, когда власти закрыли газету). Как писалось выше, благодаря своему браку А.Г. Мягков породнился с одним из самых знаменитых террористов начала XX века – Борисом Викторовичем Савинковым (1875 – 1925 гг.), младшим братом его жены. В то время Б. В. Савинков являлся заместителем руководителя Боевой организации партии эсеров и был организатором ряда громких актов политического террора, среди которых наиболее известны убийства министра внутренних дел В.К. Плеве, московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, неоднократные попытки покушения на императора Николая II. Не сохранилось сведений о том, приезжал ли Савинков в усадьбу Мягковых и традиционно считается, что он в ней не бывал. Однако такой выдающийся специалист по истории костромского дворянства как А.А. Григоров в беседе с автором этих строк допускал возможность посещения Селища Б.В. Савинковым. Как известно, Савинков был женат на дочери бывавшего в селищенской усадьбе писателя Глеба Успенского, Вере Глебовне. В любом случае, имя этого вышедшего из народнической среды террориста с 1906 года неразрывно связано с обитателями усадьбы Мягковых.

Более того, А.А. Григоров также рассказывал, что видел в архивном фонде губернского жандармского управления бумагу, которой Костромское управление извещалось, что в усадьбе Мягковых в Селище предполагается появление бежавшего с каторги социалиста Иосифа Пилсудского – в то время одного из руководителей польских террористов, будущего маршала и главы польского государства.

В конце 1906 года в семье А. Г. и В. В. Мягковых родился первенец – дочь Лидия (219). И никто тогда – ни молодые родители, ни бабушка и тетки, и подумать не могли, что через 14 лет Лидия вместе с родителями будет вынуждена навсегда покинуть родину, которую больше никогда не увидит, будет жить в Польше, Чехословакии и умрет во Франции *.

* В том же 1906 году произошло и пополнение семьи Купреяновых. Кажется, все три сына Н. Н. и М. Г. Купреяновых появились на свет далеко от Костромы, но их единственная дочь – Елизавета – родилась 6 августа 1906 года в Селище. 13 августа в Александро-Антониновской церкви состоялось её крещение. Таинство совершил о. Василий Вознесенский, а восприемниками девочки стали её дядя и бабушка – «проживающие в селе Селищах Костромского уезда дворяне: отставной капитан 2-го ранга А. В. Перелешин и вдова действительного статского советника Е. К. Мягкова» (220).

Вернувшийся в Селище после своей демонстративного ухода в июле 1906 года из Государственного Совета А. В. Перелешин волной продолжающейся революционной смуты вскоре был вознесен на один из высших постов в нашей губернии, став исполняющим обязанности губернского предводителя дворянства. Произошло это при следующих обстоятельствах. Как известно, после разгона I Государственной Думы большинство оппозиционных депутатов, собравшись в Выборге, приняли так называемое Выборгское воззвание, содержащее призыв к населению страны к отказу от уплаты налогов и исполнению воинской повинности. Вскоре все подписавшие воззвание были отданы под суд, а депутаты-дворяне по указке властей – исключены из дворянских собраний своих губерний. В конце ноября 1906 года Костромское губернское дворянское собрание по инициативе губернского предводителя дворянства П. В. Щулепникова приняло 9 бывших депутатов-дворян во главе бывшим председателем I Думы С. А. Муромцевым в состав костромского дворянства. Разумеется, это вызвало большой политический скандал *. В конце ноября 1906 года

* Постановление Костромского дворянского собрания о приеме 9 бывших депутатов Правительственный Сенат отменил своим указом от 4 июня 1907 года.

П. В. Щулепников был отстранен от должности губернского предводителя дворянства и отдан под суд. В «исправление должности» губернского предводителя вступил А. В. Перелешин, оставивший в связи с этим должность Костромского уездного предводителя (исполнять обязанности последнего стал сын Г. Н. Ратькова – Н. Г. Ратьков) (221). Таким образом, А. В. Перелешин вошел в традиционную тройку первых лиц губернии (губернатор, губернский предводитель и архиерей). 10 февраля 1907 года А.В. Перелешин был избран депутатом II Государственной Думы от Костромской губернии (222), после чего он сложил с себя исполнение обязанностей губернского предводителя. Однако II Думу, начавшую свою работу 20 февраля, по инициативе председателя Совета Министров П. А. Столыпина распустили уже 3 июня 1907 года, и, вернувшись в Кострому, А. В. Перелешин вновь вступил в исправление должности губернского предводителя.

Смута в стране постепенно стихала, но революционные настроения проявлялись еще долго: в Селище они имели место даже в Александров день 1907 года. По сообщению газеты «Поволжский вестник», 10 июня 1907 года, в престольный праздник, в село, как и всегда, «стеклось масса гуляющей публики, большей частью люд фабричный». Как отмечалось в газете, «день прошел спокойно, можно было только слышать, что где-либо кампания молодежи пропоет, хотя и не стройно, но громко: «Вставай, поднимайся, рабочий народ» и «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Но крестьяне, слушая эти песни ежедневно, не обращали внимания» (223).

Во время событий 1905-1906 гг. Костромская губернская земская управа, одним из членов которой являлся А. В. Перелешин, занимала весьма революционную позицию. На средства управы, в частности, в 1906 году было издано вышеупомянутое Выборгское воззвание. Когда волны революции стали спадать, губернские власти решили свести счеты с земцами. В начале октября 1907 года был отстранен от должности председателя губернской земской управы И. В. Щулепников – один из лидеров костромской земской оппозиции. В середине октября 1907 года, по-видимому, в знак протеста против смещения И. В. Щулепникова А. В. Перелешин подал губернатору А. П. Веретенникову прошение об отставке с поста губернского предводителя дворянства. 26 октября распоряжением губернатора он – «по болезни» – был уволен от должности (224). В ноябре 1907 года А. В. Перелешин в качестве делегата от Костромского комитета партии кадетов он участвовал в пятом съезде партии в Гельсингфорсе (Хельсинки) (225). В конце ноября 1907 года бывший председатель Костромской губернской земской управы и трое членов управы, в том числе и А. В. Перелешин, были преданы суду по обвинению в распространении «среди населения литературы нелегального содержания». Особое присутствие Московской судебной палаты на своем заседании в Костроме 16 декабря 1907 года фактически признало всех подсудимых невиновными (226).

Вокруг суда над всем составом бывшей губернской земской управы был поднят большой шум, однако одной из самых пострадавшей от этого дела оказалась А. Г. Перелешина. В конце 1907 года она была арестована и по распоряжению губернатора А. П. Веретенникова на два года выслана в Вологодскую губернию под гласный надзор полиции. К сожалению, подробности этого дела нам неизвестны, так как в фондах губернского жандармского управления дела о высылке А. Г. Перелешиной не сохранилось, сама Анна Геннадьевна потом писала, что подверглась высылке «за свою близость с революционной молодежью» (227). В истории нашего края этот случай является уникальным: ведь административной высылке подлежала супруга человека, занимающего (или только-только оставившего) должность губернского предводителя дворянства.

В том же 1907 году на несколько лет из Селища не по своей воле исчез и М. В. Задорин. В 1906 году во время призыва в армию он в волостном правлении в Корякове не снял шапку перед портретом царя. В начале 1907 года Московская судебная палата приговорила его за это к месяцу тюрьмы. Выйдя весной на свободу, М. В. Задорин вернулся в Селище, и поселился у товарища. 1 мая 1907 года под его руководством в Селище произошла стачка сапожников (в советское время, стесняясь того, что большевик Задорин поднял на борьбу за свои права сапожников, её обычно называли забастовкой рабочих). Вскоре он был вновь арестован и сослан на три года в Холмогоры в Архангельскую губернию под гласный надзор полиции (228).

В начале 1908 года из Селище уехал и А. Г. Мягков: со своей семьей он перебрался в Пермскую губернию, где стал служить заведующим хозяйством Камско-Воткинского горного округа и завода (229).

В период, наступивший после потрясений 1905-1907 гг. (в советское время его обычно именовали периодом реакции), власти повсеместно принялись за ликвидацию многого из вошедшего в жизнь в эпоху первой русской революции. Одной из жертв этой политики стало посвящение библиотеки-читальни в Селище Н. К. Михайловскому. Нам не удалось выяснить, когда именно и при каких обстоятельствах библиотека утратила своё посвящение, но, вероятнее всего, это произошло в 1908 году, в то время, когда А. Г. Перелешина находилась в ссылке, а А. В. Перелешин ушел с поста губернского предводителя дворянства в отставку (борьба за возвращение библиотеке её посвящения Н. К. Михайловскому вновь развернулась через несколько лет, о чем чуть ниже).

Уйдя со службы, А. В. Перелешин столкнулся с материальными трудностями: за распространение «Выборгского воззвания» он был судом лишен пенсии (230). Чтобы свести концы с концами он занялся предпринимательством: вместе с А. Э. Жадовским в 1908 году А. В. Перелешин создал близ Буя древесно-химический завод «Хвоя», на котором из сосновой хвои вырабатывался сосновый экстракт и сосновое масло (231). А. В. Перелешин скончался 8 апреля 1910 года в своем имении, усадьбе Покровское в Буйском уезда, где и был погребен (232). Господь уберег А. В. Перелешина от судьбы многих его товарищей по кадетской партии, левых земцев и депутатов первых четырех Государственных Дум, в каком-то ослеплении боровшихся с «ненавистным самодержавием». В отличие от большинства из них, ставших после 1917 года жертвами большевистского террора или окончивших свои дни в эмиграции на чужбине, он не дожил до «освобождения России». А. Г. Перелешиной было суждено пережить своего супруга на 39 лет – она скончалась в Костроме в 1959 году.

Страшные картины первой русской революции произвели отрезвление у наиболее духовно чуткой части русской интеллигенции, следствием чего стал выход в 1909 году знаменитого сборника «Вехи», на страницах которого часто упоминалось и имя Н. К. Михайловского. На протяжении десятилетий в народнической и либеральной литературе это имя обычно произносилось почти с благоговением. В «Вехах» же впервые прозвучал серьезный негативный отзыв о недавнем «властителе дум». Философ Н. А. Бердяев отнес Н. К. Михайловского наряду с Н. Г. Чернышевским, Д. И. Писаревым и П. Л. Лавровым к числу классических «философов интеллигенции», отметив, что он «был философом по интересам мысли и по размаху мысли, хотя и без настоящей школы и без настоящих знаний» (233). Н. А. Бердяев дал общую характеристику кумиров русской революционной интеллигенции, в том числе и Н. К. Михайловского в следующих строках: «У интеллигенции всегда были свои кружковые, интеллигентские философы и своя направленская философия, оторванная от мировых философских традиций. Эта доморощенная и почти сектантская философия удовлетворяла глубокой потребности нашей интеллигенской молодежи иметь «миросозерцание», отвечающее на все основные вопросы жизни и соединяющее теорию с общественной практикой. Потребность в целостном общественно-философском миросозерцании – основная потребность нашей интеллигенции в годы юности, и властителями её дум становились лишь те, которые из общей теории выводили санкцию её освободительных общественных стремлений, её демократических инстинктов, её требований справедливости во что бы то ни стало» (234). В другом месте Н. А. Бердяев продолжил: «...интеллигенция всегда охотно принимала идеологию, в которой центральное место отводилось проблеме распределения и равенства, а всё творчество было в загоне, тут её доверие не имело границ. К идеологии же, которая в центре ставит творчество и ценности, она относилась подозрительно, с заранее составленным волевым решением отвергнуть и изобличить. Такое отношение загубило философский талант Н. К. Михайловского...» (235).

Известно, что в революционных кругах «Вехи» были восприняты как измена всем традиционным идеалам интеллигенции. Мы не знаем, как восприняли эту книгу близкие Н. К. Михайловского в Селище, но, скорее всего, их восприятие было таким же.

Летом 1910 года Костромская губерния, как почти и всё Поволжье, было поражено сильной эпидемией холеры. Холера поразила и Кострому, и многие уезды нашей губернии, в том числе и селения Александро-Антониновского прихода. «В нынешнем году Господь посетил прихожан наших эпидемическою болезнию – азиатскою холерою» (236) – записал о. Василий Вознесенский в «Летописи» за 1910 год. Эпидемия поразила наш край в конце июля, и продержалась до начала сентября. Наличного земского медперсонала не хватало, и значительная часть населения пораженных районов оказалась лишена какой-либо врачебной помощи. Костромское уездное земство вынуждено было спешно открывать временные холерные бараки, и призвало на помощь немногочисленным земским врачам всех имеющих медицинский опыт. С первых дней прихода холеры недавно вернувшаяся из ссылки А. Г. Перелешина в качестве сестры милосердия мужественно приняла участие в борьбе с эпидемией в Селище и окрестных деревнях. В целом по губернии холера унесла жизни 1773 человек, из них 812 – в Костромском уезде (237). В Александро-Антониновском приходе в июле-августе 1910 года от эпидемии умерло 18 человек (238), в том, что это число не стало больше, безусловно, есть заслуга и А. Г. Перелешиной.

Вернувшись в Селище из ссылки, А. Г. Перелешина, столкнулась с тем, что открытая ею в 1905 году библиотека-читальня лишилась своего посвящения Н. К. Михайловскому. Естественно, что она не могла смириться с этим и начала бороться за возвращение библиотеке имени своего дяди. Однако то, что А. Г. Перелешиной – супруге Костромского уездного предводителя дворянства – удалось добиться в революционной ситуации 1905 года, спустя пять лет оказалось делом несравненно более трудным. Столкнувшись с упорным сопротивлением губернских властей, Анна Геннадьевна решила вывести селищенскую библиотеку из ведения Костромского уездного комитета попечительства о народной трезвости и передать её Костромскому обществу образования, также занимавшемуся открытием народных библиотек. В начале 1911 года А. Г. Перелешина обратилась в это общество, одним из основателей которого в 1907 году был А. В. Перелешин, предложив ему «воспользоваться тем помещением и теми книгами, которые были в её распоряжении, для предложенной несколько времени тому назад к открытию, но по административным соображениям не открытой библиотеке-читальне в с. Селище в память Н. К. Михайловского (239). Однако, несмотря на поддержку общества образования, власти вновь не разрешили вернуть библиотеке имени знаменитого публициста.

9 октября 1911 года библиотека-читальня в Селище, перешедшая в ведение Костромского общества образования, была вновь открыта без её посвящения памяти Н. К. Михайловскому. В этот воскресный день после богослужения в Александро-Антониновской церкви в библиотеке-читальне о. Василий Вознесенский вместе с церковным хором отслужил молебен с провозглашением многолетия «устроителям и ревнителям народного просвещения», а затем – панихиду по А. В. Перелешину. После панихиды о. Василий произнес слово о значении библиотеки для местных жителей и об одном из создателей библиотеки, покойном А. В. Перелешине. По сообщению костромской газеты, отец настоятель «рекомендовал слушателям записать имя его в поминальник за упокой, а за его супругу (А. Г. Перелешину – Н. З.) молиться за здравие» (240). Официально обновленную библиотеку-читальню открыл председатель Костромского общества образования Б. Н. Клириков. С большой речью, посвященной памяти А. В. Перелешина, к собравшимся обратился Н. А. Огородников – присяжный поверенный, лидер костромских кадетов, бывший депутат I Государственной Думы, подписавший при разгоне её пресловутое Выборгское воззвание. В своей речи Н. А. Огородников, в частности, сказал: «По своим убеждениям Александр Васильевич был кадет. Он не был вождем, но всегда был в первых рядах. С ним приятно было работать, так как он делал всегда хорошее честное дело. Когда Александр Васильевич был избран в Государственный Совет, оратору, как члену первой Государственной Думы, часто приходилось видеть его худое бледное лицо в заседаниях Государственной Думы и именно в такие моменты, когда всего сильнее обострялась борьба. Всем своим существом покойный был на стороне народа в этой напряженной борьбе. После роспуска первой Государственной Думы Александр Васильевич один из четверых членов Государственного Совета в виде протеста сложил с себя звание члена Совета. Он не мог помириться с неожиданным роспуском первой Думы, Думы народных надежд. Затем его избрали депутатом 2-й Государственной Думы. Это было счастьем и гордостью Александра Васильевича, но в тоже время это избрание было как бы сигналом, по которому посыпались на голову покойного разного рода беды (...). Великая честь, если над могилой скажут «то был человек». Но здесь приходится сказать, что А. В. Перелешин был человеком кристальной чистоты и закончить, исповедуя: блажены чистые сердцем, они назовутся лучшими сынами народа, и память о них пребудет во-веки» (241). Последним выступил член правления общества образования В. В. Аристов. Обращаясь к присутствующим членам Совета библиотеки – председателю Костромской губернской земской управы Б. Н. Зузину *, Е. К. Мягковой и А. Г. Перелешиной, он сказал: «Вы, Борис Николаевич, Елизавета Константиновна и Анна Геннадьевна, постарайтесь, чтобы выбор книг давал интерес, чтобы он отвечал потребностям населения и книга не отпугивала простых читателей; необходимо, чтобы книга давала полезные знания; чтобы газеты были здесь честные, непродажного направления; чтобы при выходе отсюда у народа складывались новые песни, не те печальные, которые он поет теперь» (242).

* Борис Николаевич Зузин (1868 – после 1917 гг.) связывало с владельцами усадьбы Мягковых в Селище родство: он был женат на сестре Н. Н. Купреянова (старшего), Елизавете Николаевне Купреяновой.

В последующие годы библиотеку содержали общество образования, и уездное земство, а А. Г. Перелешина по-прежнему работала в ней заведующей. Нам не удалось точно установить, когда библиотеке было возвращено её посвящение Н. К. Михайловскому *, но, вероятнее всего, это произошло в начале 1914 года, когда либеральная общественность отмечала 10-летие со дня смерти

* В январе 1912 года правление Костромского общества образования особо постановило, чтобы библиотеке-читальне в Селище «было присвоено имя Н. К. Михайловского, когда это станет возможным» (243).

своего недавнего кумира. Масштаб чествования памяти «властителя дум» в печати был настолько широк, что костромские власти, по-видимому, сочли неудобным возражать против возвращения библиотеке имени знаменитого земляка (к тому же былая оппозиционность Н. К. Михайловского в новых условиях уже не казалась такой опасной). Правда, как мы увидим ниже, имя Н. К. Михайловского многострадальной библиотеке и в этот раз довелось носить только несколько лет.

В начале XX века в Селище часто приезжала старшая дочь Мягковых – Мария Геннадьевна Мягкова (1866 – 1941 гг.). В начале 90-х годов XIX века Мария Геннадьевна, окончившая Петербургскую консерваторию по классу пения, вышла замуж за представителя старинного костромского дворянского рода Николая Николаевича Купреянова (1861 – 1925 гг.). Выпускник юридического факультета Петербургского университета Н. Н. Купреянов большую часть своей службы был связан с той частью Польши, которая входила в состав Российской империи (в разные годы он неоднократно приезжал в Селище). К началу I Мировой войны Н.Н. Купреянов стал губернатором Сувалкской губернии. Семья Купреяновых довольно сильно отличалась от семьи Перелешиных. Мария Геннадьевна была очень религиозна и когда жила в Селище постоянно посещала богослужения в Александро-Антониновской церкви. С начала XX века с Селищем неразрывно связана судьба сына Николая Николаевича и Марии Геннадьевны Купреяновых – Николая Николаевича Купреянова (1894 – 1933 гг.), талантливого художника, запечатлевшего Селище и селищенскую усадьбу во многих десятках своих работ. Н. Н. Купреянов родился 4 июля 1894 года в г. Влоцлавске (ныне г. Влоцлавек в Польше), где служил тогда его отец. До восьми лет он жил в Варшаве, а затем – в Петербурге. С раннего детства будущий художник каждое лето проводил в Селище, которое очень любил. Окончив в 1912 году Тенишевское училище, Н. Н. Купреянов пошел по стопам отца, и поступил на юридический факультет Петербургского университета. Однако художественная натура брала своё и одновременно с университетом он тогда же поступил в частную художественную студию Д. Н. Кардовского. В молодости Н. Н. Купреянов был очень религиозен и часто посещал богослужения в обоих селищенских храмах. В декабре 1915 года в своем письме поэту А.А. Блоку он вспоминал: «Я был воспитан в духе весьма православном и с малых лет полюбил церковь. Она давала много переживаний религиозных и эстетических одновременно, и те и другие счастливым образом не противоречили друг другу. (...) Проводя лето всегда в деревне (имеется в виду Селище – Н.З.), много и далеко ходил, рисовал и был чуток к природе. И в то же время воспринимал её всегда под каким-то «церковным» углом зрения. Я любил (и теперь люблю) разные ирмосы и акафисты, и они всегда как-то звучали в душе, даже когда о них не думал. Увлекался Нестеровым и Лесковым, отчасти Печерским, потом Рерихом. (...) Было одно лето, что все проездил по монастырям, рисовал старинную архитектуру, много имел дела со старообрядцами. Научился любить старые иконы. Большое влияние имела на меня одна наша девица, крестьянка (...), ходившая то в Соловки, то в Киево-Печерскую Лавру. Она тоже водила дружбу со староверами (она и свела меня с ними). Она часто у нас в девичьей читала мне Патерик, и мне были близки и понятны её переживания» (244).

С детских лет Н. Н. Купреянов наблюдал жизнь родных в отцовской и материнской семьях, столь непохожих друг на друга. Позднее он вспоминал: «В материнской семьей идеи народничества окрашивали собой всё, до мелочей быта включительно, вплоть до языка. Эпитет «студенческий» в семе отцовской означал – «неблагонадежный». В материнской – это был синоним возвышенного и благородного» (245). Н. Н. Купреянов отмечал своеобразие столь любимого им старого дома в Селище, вся «атмосфера» которого определялась личностью Н. К. Михайловского. «Атмосфера эта, – вспоминал он, – сохранялась и после его смерти» (246). «Средоточием» её для Н. Н. Купреянова являлась его тетка, А. Г. Перелешина, о которой художник писал: «Она была верной ученицей своего дяди, в ранней молодости ходила в народ, работала на холерной эпидемии, устроила в имении библиотеку и больницу для крестьян, и в 1907-1910 гг. подверглась административной высылке. Она строила жизнь, подчиняясь идеям, и готова была ради них нарушать приличия» (247). В начале XX века, когда в краткий период, оставшийся до революции, образованное русское общество открыло для себя красоту старинной русской церковной архитектуры и иконописи, красоту строений эпохи классицизма, об одном из двух храмов Селища – храме Василия Блаженного, гармонично сочетавшего монументальность и изящество, не раз писал известный искусствовед Г.К. Лукомский. В одной из самых лучших книг о Костроме, вышедшей в Петербурге в 1913 году, он писал: «Часовня* в стиле Empire в Селище – очень красивый храм крестового плана классических форм, украшенный портиком четырьмя дорическими колоннами, и покрытый куполом» (248). Последняя глава книги («Заключение») была иллюстрирована художественными * Г. К. Лукомский ошибочно принял небольшой храм Василия Блаженного за часовню.

заставками, не трех из которых Г. К. Лукомский с разных точек запечатлел Святые (восточные) ворота ограды Александро-Антониновской церкви (249).

Летом 1914 года Н. Н. Купреянов перевез в Селище из родовой усадьбы Купреяновых Патино в Солигаличском уезде фамильную библиотеку. Эту библиотеку еще в начале XIX веке начал собирать его прадед А. Я. Купреянов (1786 – 1860 гг.) – военный моряк, капитан II ранга, примыкавший к известному кружку «Беседа любителей русской словесности», созданному адмиралом А. С. Шишковым и поэтом Г. Р. Державиным (250). Тем самым, Н. Н. Купреянов спас значительную часть библиотеки *(безусловно, что, оставшись в Патине, она, скорее всего, погибла в годы революции).

* Часть фамильной библиотеки Купреяновых ныне находится в фонде редких изданий областной научной библиотеки им. Н. К. Крупской (251).

После прогремевших, как грозное предостережение, бурь первой русской революции, Россия пережила продолжавшийся, правда, недолго, период подъёма и обновления во многих сферах жизни. Обновление коснулось и Александро-Антониновской церкви, в которой всё предшествующее революции 1917 года десятилетие почти непрерывно велись работы по украшению храма (по их размаху селищенская церковь в предреволюционный период, кажется, не имела себе равных в Костроме и уезде).

В 1906 году на пожертвования для храма была приобретена, написанная на Афоне икона Божией Матери «Скоропослушница» *, для которой изготовили особый киот (252).

* До сих пор эта икона – одна из наиболее почитаемых в Александро-Антониновской церкви.

В 1908 году взамен прежнего, изготовленного в 80-е годы XVIII века, в храме установили новый большой четырехярусный иконостас, в чьих двух верхних ярусах поместили вновь написанные иконы. В 1909-1910 гг. иконостас был позолочен, а в 1910 году позолота украсила ризы на всех иконах первого и второго ярусов (в том числе и на престольном образе святых мучеников Александра и Антонины) (253). В 1909 году были расписаны живописью стены теплого храма (остававшиеся не расписанными с конца 70-х годов XIX века), а в летнем храме повешено большое изящное паникадило на шестьдесят свечей (оно и поныне украшает бывший холодный храм). В том же году заблистали червонным золотом четыре венчающие храм креста – на колокольне, центральной главе и двух главках приделов. 15 августа 1909 года, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, при большом стечении народа их торжественно освятили и водрузили на свои места (254). Значительная часть работ по обновлению и украшению храма была произведена на средства старосты Г.И. Скрыпкина.

* Г.И. Скрипкин скончался в 1910 году и взамен его церковным старостой был избран селищенский крестьянин Николай Дмитриевич Бодрин, остававшийся на этой должности вплоть до революции 1917 года (255).

В 1910 году в летнем Александро-Антониновском храме пол выложили новыми красивыми плитками (они служат и поныне), и в тогда же в теплом храме повесили сохранившееся до наших дней большое позолоченное паникадило на 53 свечи (256). Большие работы были произведены в церкви в 1913 году, последнем довоенном году старой России, когда произошло расширение алтарных частей обоих придельных храмов – Ильинского и Георгиевского (257) (автором проекта перестройки являлся костромской архитектор Н. И. Горлицын).

1 ноября 1911 года скончался давний жертвователь и украситель Александро-Антониновского храма Г. Н. Ратьков *. Отпевание бывшего председателя Костромской уездной земской управы, Костромского уездного и губернского предводителя дворянства состоялось 4 ноября 1911 года в Александро-Антониновской церкви, после чего останки усопшего были преданы земле на приходском кладбище (258) **.

* Незадолго до кончины Г. Н. Ратьков продал свою усадьбу в Селище статскому советнику Н. И. Козлову, владевшему ею до 1918 года.

** Могила Г. Н. Ратькова до нашего времени не сохранилась.

В январе 1912 года второй священник Александро-Антониновского храма о. Всеволод Попов, служивший в Селище с 1907 года, был переведен настоятелем Покровской церкви, что не реке Кубани (в Костромском уезде). На его место заступил священник о. Иоанн Гарский (1869 – 1935 гг.), до того служивший во Введенской церкви в с. Ряполове Костромского уезда (259). Отец Иоанн родился в с. Широково в Ветлужском уезде в семье священника, в 1892 году он окончил Костромскую духовную семинарию. 12 февраля 1893 года состоялось его рукоположение во священника Богородицкой церкви в с. Озарникове Чухломского уезда. В 1904 году о. Иоанн был переведен в Никольскую церковь в с. Верховье Солигаличского уезда, а в 1908 году – во Введенскую церковь с. Ряполова Костромского уезда. В Селище наряду с обязанностями второго священника вплоть до революции он также служил законоучителем в Коряковском земском училище (260). В Александро-Антониновской церкви о. Иоанн Гарский прослужил свыше двадцати лет, в 1934 году став её настоятелем.

В начале 10-х годов XX века Россия отпраздновала целый ряд важных исторических юбилеев. Все эти юбилеи отмечались и в Александро-Антониновском приходе. В 1911 году широко отмечалось 50-летие отмены крепостного права. 20 февраля 1911 года в волостном правлении в Корякове причт Александро-Антониновского храма во главе с о. Василием Вознесенским совершил молебен пред иконой святого благоверного великого князя Александра Невского (Ангела императора Александра II), и отслужил панихиду по убитому царю-освободителю (261). В 1912 году праздновалось 100-летие Отечественной войны 1812 года. 26 августа 1912 года, в день Бородинского сражения, и 11 октября, в день ухода Наполеона из Москвы, в Александро-Антониновской церкви были совершены торжественные богослужения и молебны (262). В 1913 году в Александро-Антониновском храме, как и во всей Костроме, отмечалось 300-летие царствования Дома Романовых. 21 февраля 1913 года, в день избрания Земским собором российским государем Михаила Феодоровича Романова, о. Василий Вознесенский после Божественной литургии отслужил в честь этого исторического события благодарственный молебен (263). 19 мая 1913 года, в воскресенье, в день, когда в Кострому по Волге должна была прибыть царская флотилия, следующая путем ополчения Минина и Пожарского из Нижнего Новгорода до Ярославля, рано утром многолюдный крестный ход с иконами проследовал из храма на берег Волги. Ровно в 9 часов утра головной пароход флотилии «Межень», на котором находилась вся царская семья во главе с императором Николаем II, вступил в черту города. В ту же минуту артиллерийская батарея, находившаяся близ села Городище, дала первый залп артиллерийского салюта. Одновременно начался торжественный перезвон всех церквей Костромы. В общий перезвон влился и звон колоколов Александро-Антониновского храма. Когда «Межень», направлявшийся к специальной пристани на Стрелке возле Ипатиевского монастыря, поравнялся с Селищем, о. Василий Вознесенский осенил его крестом (264).

Вечером 20 мая от Стрелки напротив Селища царская флотилия во главе с «Меженью» отправилась из Костромы вверх по Волге – к Ярославлю. В момент отправления флотилии ударили в большой колокол в Ипатии, и тотчас начался торжественный перезвон всех костромских храмов, в том числе и Александро-Антониновской церкви. Множество селищенцев с берега Волги наблюдало в сгущающейся темноте длинную линию горящих пароходных огоньков, вытягивающихся вверх по течению реки...

10 июня 1914 года в Селище прошел престольный праздник – Александров день. Как и всегда, в село приехало множество гостей из окрестных деревень, из города. После торжественной Божественной литургии, совершенной о. Василием Вознесенским, в Селище состоялось традиционное народное гулянье, хотя костромская газета и отметила, что в этот раз оно носило «скромный» характер (265). И никто из селищенцев, конечно, не знал, что празднуемый ими Александров день – последний в их мирной, довоенной и дореволюционной жизни.

Через пять дней, 15 июня 1914 года, в далеком боснийском Сараеве прогремели роковые выстрелы, унесшие жизнь наследника австрийского престола, эрц-герцога Франца-Фердинанда. Через месяц после них Европа превратилась в невиданное по масштабам поле битвы.

24 июня в жизни Александро-Антониновского прихода состоялось важное событие: в этот день в д. Дербино о. Василий Вознесенский с другими членами причта совершил освящение «новоустроенной» деревянной часовни (266).

Лето 1914 года выдалось необычайно жарким и сухим. Вокруг Костромы горели леса и торфяные болота, застилая горизонты густым черным дымом... В июне-июле 1914 года в связи с сильной засухой и бездождьем причт Александро-Антониновской церкви не-однократно – и в храме, и в селениях прихода – совершал молебны о ниспослании дождя (267). Однако дождей всё не было и не было. Незадолго же до Ильина дня – престольного праздника Александро-Антониновской церкви – над Россией разразилась небывалая, невиданная еще в мировой истории гроза...

Очевидец так описывает день фактического начала I Мировой войны в костромских селах и деревнях – 18 июля 1914 года, когда в России началась всеобщая мобилизация: «Был жаркий летний день, все были в поле, а в деревне никого почти не было кроме ребят, когда на пыльной деревенской улице появился рассыльный из волостного правления и, стуча палкой под окнами, начал созывать сход. (...) Через несколько часов после появления рассыльного на полях не оставалось уже никого – начались сборы запасных, приготовление лошадей на сборные пункты. А через три дня мобилизованных уже сажали в вагоны» (268). То же самое происходило в этот день в Селище и в окрестных приходских деревнях. 19 июля 1914 года, в день преподобного Серафима Саровского, Германия объявила России войну. 20 июля в разгар мобилизации Селище отмечало престольный праздник – Ильин день. Храм в этот день был переполнен мобилизованными и провожающими их близкими. Через несколько дней, перед богослужением, о. Василий Вознесенский зачитал прихожанам Высочайший манифест об объявлении Германией войны нашей стране. Под плач матерей, жен и детей местные мужики покидали родные места, многие из них – навсегда. В числе ушедших на фронт из Селища в первые дни войны находился и молодой крестьянин Иван Иванович Костин (1890 – 1971 гг.) – будущий многолетний настоятель Александро-Антониновского храма протоиерей Иоанн Костин (в монашестве – игумен Игнатий) (269). По свидетельству о. Василия Вознесенского, молодые прихожане уходили в армию «с охотою и усердием» и среди них «почти не слышно было никакого ропота и никакого озлобления» (270). Как известно, одновременно с началом мобилизации повсеместно была запрещена торговля алкогольными напитками *. Отец Василий отметил в «Летописи», что этот запрет оказал на прихожан «самое благоприятное воздействие в религиозно-нравственном отношении» (271). На фронт был мобилизован и

* Хотя, как известно, этот запрет в годы I Мировой войны положил начало массового самогоноварения.

большевик М. В. Задорин. Когда началась война, он принял участие в организации антивоенного митинга в лесу под Костромой. Вскоре его арестовали, и после трехмесячного тюремного заключения Задорин был призван в действующую армию (в советское время о том, что будущий председатель Губчека участвовал в «империалистической» войне упоминали весьма неохотно) (272).

Уже в первые месяцы войны в тыловые губернии, в том числе и в Кострому, с фронта хлынули потоки раненых. Повсюду открывались госпитали и лазареты. Медицинского персонала не хватало, по линии общества Красного Креста началась ускоренная подготовка сестер милосердия – и для фронта и для тыловых госпиталей. Имевшая большой медицинский опыт А. Г. Перелешина в это время поступила так, как только и мог поступить человек с её убеждениями. По воспоминаниям старожилов, уже в 1914 году Анна Геннадьевна пошла работать сестрой милосердия в один из костромских лазаретов. В первый период войны выдающийся историк нашего края В. И. Смирнов (1882 – 1941 гг.), анализируя на основе сообщений корреспондентов Костромского научного общества по изучению местного края отношение крестьянства Костромской губернии к разразившейся войне, отмечал: «В народе нашем таится еще громадный запас религиозного чувства. И война, несомненно, вызвала особый прилив его. Война «возродила душу и приблизила её к Богу», как выразился один корреспондентсвященник. Усердно, как никогда раньше, посещаются храмы, «видна в народе горячая молитва к Богу», «более стали усердствовать Богу и делать милосердия» – так свидетельствует не только духовенство, но и крестьяне и учителя. «Переполнены храмы Божии народом, и молят Бога о победе нашим войскам» (...). «Все население живет войной, – пишет священник, – никакого другого разговора и не слыхать, как только о войне. Горячо молятся Богу, чтобы он даровал нашему доблестному воинству победу, а когда служишь панихиду по православных убиенных воинах, то горячие слезы ручьями льются на лицах прихожан. Подаются просфоры о здравии православных воинов и о упокоении убиенных» (273). Несомненно, что то же самое происходило в первый период войны и в Александро-Антониновском приходе.

Несмотря на начало войны в Александро-Антониновской церкви продолжалась перестройка Георгиевского и Ильинского придельных храмов. Освящение Георгиевского придела состоялось 30 ноября 1914 года. Накануне в Александро-Антониновскую церковь из кафедрального собора была принесена Феодоровская икона Божией Матери. Освящение придельного храма совершил благочинный, священник Христорождественской церкви с. Татьянина о. Павел Акатов в сослужении с оо. Василием Вознесенским и Иоанном Гарским. После Божественной Литургии и молебна было провозглашено многолетие государю императору и верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу (274). Менее чем через два месяца, 18 января 1915 года, произошло освящение и Ильинского придельного храма, совершенное благочинным о. Павлом Акатовым в сослужении причта и священника Тихоновской церкви с. Сойкина о. Иоанна Яблокова (275).

Весной и летом 1915 года русская армия, испытывавшая острую нужду в вооружении и боеприпасах, в первую очередь – в снарядах, вынуждена была под натиском немцев отступать. Из западных районов во внутренние губернии России устремился поток беженцев. В 1915 году в окрестности Костромы из Риги, которой угрожали немцы, был эвакуирован Рижский механический завод наследниц Л. Ф. Пло. Завод разместился на окраине Селища, на базе существовавшего здесь небольшого механического и чугунолитейного завода Н. В. Зотова (276). В это время в Селище поселилось немало приехавших из Риги латышей. 30 октября 1915 года двое латышей-лютеран при совершении особого чина в Александро-Антониновском храме перешли в православие (277) *. В октябре 1915 года завод Пло

* По свидетельству старожилов, одним из этих латышей был слесарь завода Пло Фридрих Сталлит (1890 – 1972 гг.), после перехода в православие ставший Павлом Христиановичем. Ф. Сталлит принял православие по настоянию родителей своей невесты – русской девушки из Селища М. И. Корюкиной (1896 – 1989 гг.). Вскоре в Александро-Антониновской церкви состоялось венчание молодых. Когда после революции Латвия стала независимой, большинство латышей вернулось на родину, но некоторые, в том числе и П. Х. Сталлит, остались в Селище.

выпустил первую продукцию (в это время на нем в основном выпускалась колючая проволока). С этого года завод Пло, позднее – «Рабочий металлист» (ныне – «Экско»), вошел в историю Селища.

По свидетельству родных, по-видимому, в 1915 году на Юго-Западном фронте в плен к австрийцам попал Иван Иванович Костин. Вплоть до 1918 года будущий настоятель Александро-Антониновского храма находился в лагере для военнопленных в Австро-Венгрии. Летом 1915 года во время наступления германских войск на Западном фронте была занята и Сувалкская губерния. В начале сентября её бывший губернатор Н.Н. Купреянов прибыл в Кострому, и какое-то время прожил в Селище, позднее он еще несколько раз приезжал сюда (278).

Священник Василий Вознесенский отмечал в «Летописи» за 1915 год: «Родители, жены усердно поминают о здравии своих детей и мужей, почасту подают просфоры на Литургии, из которых священники вынимают часть о здравии воинов, а также и умерших. О здравии воинов, находящихся на военных действиях, в сражениях с врагом, просят духовенство служить молебны Спасителю, Божией Матери, Николаю Чудотворцу, великомученику Георгию и другим святым угодникам» (279). Отец Василий производил в храме сбор средств для помощи раненым; «Летопись» говорит, что прихожане «усердно» жертвовали деньги для «больных и раненых воинов» (280). Как и в период первой русской революции, во время войны в приходе существенно возросло число исповедывавшихся и причащавшихся. Если в 1913 году в Александро-Антониновском храме исповедалось и причастилось 2493 человека (281), то в 1914-м – 2722 (282), в 1915-м – 2788 (283), в 1916-м – 1952 (284), в 1917-м – 2554 (285).

Летом 1914-го, 1915-го и 1916 годов в Селище по-прежнему приносились главные святыни нашего края – Феодоровская и Игрицкая Смоленская иконы Божией Матери (причем второй образ по традиции носили и по всем селениям прихода). В тяжелое военное время иконы Божией Матери встречало особенно много народа, люди с надеждой молились пред ликом Заступницы и Царицы Небесной...

По многочисленным свидетельствам известно, что в начале войны большинство людей полагало, что она будет недолгой, однако невиданное в мировой истории противоборство враждующих держав пробрело затяжной характер. У нас нет данных о том, сколько уроженцев Александро-Антониновского прихода сложило свои головы на фронтах этой великой войны, но о том, как влияла война на демографическую ситуацию в приходе наглядно говорят приводимые в «Летописи» статистические данные. Если в мирном 1913 году в Александро-Антониновской церкви обвенчалось 47 супружеских пар (286), то в полумирном-полувоенном 1914-м – уже 34 пары (287), в 1915-м – 11 пар (288), в 1916-м – 13 пар (289), в 1917-м – 19 пар (290). Соответственно падала и рождаемость. Если в 1913 году в храме было крещено 180 младенцев (291), а в 1914-м – даже 197 (292), то в 1915-м – уже 157 (293), в 1916-м – 121 (294) (за 1917 год сведений нет). Зато, как ни странно на первый взгляд, во время войны сократилась и смертность, словно, ожидание возвращения с фронта близких людей придавало старикам жизненные силы. Если в 1913 году в приходе умерло, и было отпето в храме 128 человек (295), то в 1914-м – 77 (296), в 1915-м – 93 (297), в 1916-м – 89 (298) (за 1917 год сведений нет).

Во время войны венчания многих супружеских пар в храме происходили накануне ухода молодых мужей на фронт. 12 февраля 1916 года в Александро-Антониновской церкви состоялось венчание Н.Н. Купреянова (в то время студента Петроградского университета) и его невесты Натальи Сергеевны Изнар (1893 – 1967 гг.). Молодых сочетал браком о. Василий Вознесенский. В числе поручителей (свидетелей) жениха на бракосочетании присутствовали два его дяди: А.Г. Мягков (приехавший по такому случаю из Волынской губернии) и Георгий Николаевич Купреянов. В роли поручителей невесты выступили – Борис Николаевич Зузин, председатель Костромской губернской земской управы и бывший депутат IV Государственной Думы, и другой дядя жениха – статский советник Сергей Николаевич Купреянов (299). На венчании – по-видимому, последнем в стенах этого храма, связанном с родом Мягковых и Купреяновых – разумеется, присутствовали бабушка, отец, мать и тетка жениха: Е. К. Мягкова, Н. Н. Купреянов, М. Г. Купреянова и А. Г. Перелешина.

Вскоре после венчания Н. Н. Купреянов был призван в действующую армию. Будучи вольноопределяющимся, он попал в артиллерию и участвовал в боях на Юго-Западном фронте на Волыни и в Галиции.

Через несколько месяцев, 1 июля 1916 года, в Селище скончалась старшая в роду Мягковых, владелица усадьбы, Елизавета Константиновна Мягкова. Перед кончиной младшая сестра Н.К. Михайловского исповедалась и причастилась у о. Василия Вознесенского (300). Отпевание Е. К. Мягковой состоялось в воскресенье, 3 июля, в Александро-Антониновской церкви, и в тот же день её погребли в фамильной усыпальнице в подклете храма Василия Блаженного, рядом с её мужем (301). Господь не дал дожить сестре одного из идейных вождей народничества до произошедшего через полгода торжества исповедуемых ими идеалов. По крайней мере, Елизавета Константиновна «успела» умереть в России, и была похоронена в родной земле.

В РЕВОЛЮЦИЮ И ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ

В конце февраля 1917 года по Селищу поползли слухи о беспорядках в Петрограде. 1 марта большая группа рабочих завода Пло (многие из которых жили в Селище), под воздействием известий о победе в Петрограде революционных сил и фактическом свержении монархии, прекратили работу и по льду Волги направились в город. Они шли с красными флагами и пением революционных песен. В фабричном районе Костромы рабочие встретились с членом Временного революционного комитета большевиком Н. П. Растопчиным, который призвал их произвести выборы в создаваемый Костромской Совет рабочих депутатов. На обратном пути прямо на волжском льду рабочие провели выборы своих представителей в Совет рабочих депутатов (302). 2 и 3 марта многие селищенцы вновь участвовали в революционных событиях в Костроме. Сын второго священника Александро-Антониновского храма Иоаннна Гарского, И. И. Гарский, позднее вспоминал о том, как 3 марта 1917 года: «...в Селище «на горе», словно по команде, собралось человек двести. Кто – с красной повязкой на рукаве, кто – с алым бантом на груди. Под красным флагом, с пением «Марсельезы» мы пошли нижней дорогой к заводу и, соединившись с «пловцами», организованной манифестацией направились в Кострому, на Сусанинскую площадь. От площади шествовали вдоль улицы Русиной, потом свернули на Муравьевку, к губернаторскому дому. Губернатор Хозиков с балкона поздравил собравшихся с низвержением самодержавия. А вслед за тем на балкон поднялись человек пять, от имени революционного обратились к собравшимся с приветствием. И в заключение объявили губернатору: «Именем революции вы арестованы». И сняв с его плеч эполеты, нацепили на их место лыковые лапти. Под конвоем, в сопровождении революционной демонстрации, его тут же препроводили в тюрьму, в конец улицы Русиной» (303).

В первых числах марта в Александро-Антониновском храме перед присутствующими был оглашен последний Манифест императора Николая II от 2 марта 1917 года, в котором бывший государь извещал своих бывших подданных об отречении от престола. Момент чтения Манифеста окончательно проводил межу между старым временем и новой революционной эпохой. На богослужениях в храме вместо царя, как и везде в России, было предписано поминать «благоверное» Временное правительство...

В начале 1918 года, делая в «Летописи» запись за минувший 1917 год, о. Василий Вознесенский написал, что «с того злополучного времени» (то есть с отречения от престола императора Николая II) для прихода началось «безуверенное плачевное состояние» (304).

5 марта в Селище состоялось общее собрание рабочих, живших в селе, на котором также были избраны депутаты в Костромской Совет рабочих депутатов (305). Несомненно, что в те мартовские дни в старой усадьбе Мягковых царили самые радостные настроения и ожидания: жившей там А. Г. Перелешиной наверняка казалось, что вот-вот в жизнь претворятся те светлые идеалы, в которые так верили Н. К. Михайловский и его близкие. Однако реальность свидетельствовала о том, что до претворения этих идеалов в жизнь еще очень далеко. 15 марта на заводе Пло во время сбора средств в помощь бывшим узникам царизма свою лепту отказался внести бухгалтер завода Е. А. Решетько. Рабочие вывезли его на грязных санках за ворота завода (306). Один из ветеранов предприятия позднее вспоминал, как это произошло: «...мы решили вывезти на грязных санках хозяйского холуя Решетько. Приволокли санки, на которых вывозили литьё из чугунолитейного, вытащили чопорного Решетько за рукава и посадили в санки. Он встал на колени (чтоб не испачкаться). От кузницы до проходной рабочие стояли шеренгами. Вот и понесли мы его под улюлюканье до ворот, обратно до кузницы, потом на волю и вышвырнули в овраг » (307).

В это время начался стремительный взлет М. В. Задорина. В первые дни марта 1917 года его избрали членом Костромского Совета рабочих депутатов. 21 марта в качестве представителя Совета Задорин был также делегирован в состав гласных обновленного Костромского уездного земского собрания (308). 22 июня 1917 года он стал членом Исполнительного комитета Костромского Совета рабочих депутатов (309).

В начале апреля 1917 года в Заволжье приехал и поступил слесарем на завод Пло еще один латыш, сыгравший весьма заметную роль в судьбе нашего края в первые годы революции – Ян Карлович Кульпе (1888 – 1943 гг.). В годы первой русской революции Я. К. Кульпе был боевиком. В 1907 году во время ареста в Юрьеве (Тарту) он застрелил полицейского пристава. Из-за того, что на момент убийства Кульпе по законам Российской империи считался несовершеннолетним (ему было 19, а совершеннолетие наступало в 21 год), вместо смертной казни его в 1909 году приговорили к бессрочной каторге. В 1913 году в связи с 300-летием Дома Романовых пожизненное заключение ему было заменено на 20-летнюю каторгу. Февральская революция освободила Я. К. Кульпе из Орловского каторжного централа. Приехав в Заволжье, Я. К. Кульпе вскоре стал признанным руководителем заволжских большевиков (310).

18 апреля (1 мая по новому стилю) Кострома, как и вся Россия, впервые открыто праздновала День международной солидарности пролетариата. Утром 18 апреля множество селищинцев встречали на железнодорожном вокзале одного из лидеров партии эсеров – знаменитую «бабушку русской революции» Е. К. Брешко-Брешковскую (1844 – 1934 гг.), прибывшую в Кострому для участия в празднике. Пожилую женщину, значительную часть своей жизни проведшую в тюрьмах, на сибирской каторге и ссылке и только что в марте 1917-го освобожденную из поселения в Минусинске, в Костроме встречали чуть ли не торжественней, чем в 1913 году императора Николая II (действительно, ведь тот был всего лишь на всего царь, а Е. К. Брешко-Брешковская являлась «бабушкой» самой русской революции!). На вокзале высокую гостью ожидала огромная толпа с красными и черными знаменами, представители многочисленных общественных организаций, Советов и партий (среди них был и М. В. Задорин). Среди встречающих, наверняка, присутствовала и А. Г. Перелешина, безусловно, с глубоким пиитетом относившаяся к старейшей участнице революционного движения. Когда московский поезд с легендарной революционеркой подошел к перрону, военный оркестр грянул «Марсельезу» (311). Вечером следующего дня здесь же на вокзале состоялись не менее торжественные проводы Е. К. Брешко-Брешковской и никто, конечно, не знал, что уже очень скоро пресловутая «бабушка», спасаясь от революции, служению которой она посвятила всю свою жизнь, будет вынуждена бежать из «свободной» России за границу, и умрет в эмиграции в Чехословакии... Поток событий в это время захватил и проживавшую в Селище М. Г. Купреянову. В июне 1917 года племянница Н. К. Михайловского баллотировалась в гласные Костромской городской думы по списку № 2 от кадетской партии (312). Однако на состоявшихся 25 июня выборах, кадеты потерпели сокрушительное поражение – времена избирательных успехов этой партии остались далеко в дореволюционном прошлом, – и поэтому М. Г. Купреяновой не довелось заседать в последней дооктябрьской думе Костромы.

Летом и осенью 1917 года в Александро-Антониновском храме продолжались работы по его украшению. В это время представитель старинного рода большесольских живописцев Николай Осипович Демидов (ок.1860 – после 1917 г.) расписывал своды трапезной Александро-Антониновской церкви фресками на темы вечных сцен из Евангелия – «Рождество Христово», «Вход Господень в Иерусалим», «Христос и дети», «Нагорная проповедь» и др. (313) *. Со сводов

* По-видимому, в конце 1917 года на западной стене теплого храма была сделана памятная надпись, как бы подводящая итог всем работам в храме, выполненным в 1913-1917 гг. В этой надписи, сохранившейся до наших дней, сказано: «Во славу Святые Живоначальные Единосущные Троицы Отца и Сына и Святого Духа возобновлен сей теплый храм во имя Святого Великомученика Георгия и Святого Пророка Илии в 1913 году. Приделаны два алтаря. В 1914 году возвышен на 4 аршина вместо кирпичного свода сделан железобетонный свод при священнике Василии Вознесенском, Иоанне Гарском и диаконе Василии Лапшангском и старосте Дмитрии Бодрине, при его старании пожертвовано прихожанам. В том же году пожертвован иконостас прихожанином и прихожанкой села Селища. Пол из огнеупорной цветной плитки пожертвован в 1916 году при старании старосты на жертву прихожан. В 1917 году ей же храм украшен живописью при том же причте и старосте на средства того же прихожанина и прихожанки села Селища, которые жертвовали иконостас. Живописная работа была произведена мастером из Больших Солей Николаем Иосифовичем Демидовым».

к людям словно лилась проповедь Спасителя:

«Блаженны нищие духом; ибо их есть царство небесное.

Блаженны плачущие; ибо они утешатся.

Блаженны кроткие; ибо они наследуют землю.

Блаженны алчущие и жаждущие правды; ибо они насытятся.

Блаженны милостивые; ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем; ибо они Бога узрят.

Блаженны миротворцы; ибо они будут наречены сынами Божиими.

Блаженны изгнанные за правду; ибо их есть царство небесные.

Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня...» (Мт.,5, 3-11).

Однако летом и осенью 1917 года большинство людей прислушивались к совсем другим «проповедям». Под речи бесчисленных ораторов страна катилась к октябрьской катастрофе...

В большевистском перевороте в Петрограде едва не принял участие М. В. Задорин. 12 октября 1917 года в Костроме, в читальне имени А. Н. Островского, на общем собрании костромских Советов рабочих и солдатских депутатов состоялись выборы двух делегатов (по одному от Совета) на II Всероссийский съезд Советов. От Совета рабочих депутатов был избран Я. К. Кульпе, а кандидатом (заместителем) – М. В. Задорин (то есть, если бы основной делегат заболел, то на съезд, избравший В. И. Ленина председателем Совнаркома, поехал бы М. В. Задорин) (314).

Во время октябрьских событий в Петрограде находился художник Н. Н. Купреянов. Февральская революция застала его на Юго-Западном фронте, где он своими глазами видел стремительное разложение и деморализацию армии. В июне 1917 года Н. Н. Купреянова направили с фронта в Петроград, в Константиновское артиллерийское училище (окончив его ускоренный курс, он должен был вернуться на передний край офицером). Осенью 1917 года Н. Н. Купреянов, как и все юнкера-константиновцы, нередко нёс караульную службу в Зимнем дворце, где пребывало Временное правительство во главе с А. Ф. Керенским. В дни большевистского переворота юнкер Н. Н. Купреянов едва не оказался в числе защитников Зимнего дворца: Константиновское училище предполагалось привлечь к обороне резиденции Временного правительства, но почему-то до этого дело не дошло. Позднее он вспоминал: «Октябрь застал меня в Петрограде (...), в ночь на 25 октября я видел «Аврору», обстреливающую Зимний дворец» (315).

В те судьбоносные для нашей страны дни Н. Н. Купреянов писал в Кострому своей тетке Е. Н. Зузиной: «Я совсем невредим и все наши юнкера тоже – нам только раздали ружья и патроны и спешно обучали стрельбе, но никуда не выводили (...). Счастье наше, что наши караулы кончились (в Зимнем дворце – Н. З.). Я очень рад – защищать это правительство мне вовсе не хотелось». В тот же день он дописал: «Кончается воскресенье (...). Тяжелое и подавленное настроение. Какой-то упадок, какой-то приступ малодушия (...). На Неве против Адмиралтейства стоит крейсер («Аврора» – Н. З.). Шёл сейчас мимо – тьма и туман. Вокруг фонарей белесоватые мутные пятна. Силуэт корабля красив и мрачен (316). В Петрограде Н. Н. Купреянов оставался до начала 1918 года *.

* В праздник Рождества Христова, 25 декабря 1917 года, Н. Н. Купреянов писал из Петрограда в Селище, куда тогда уехала его семья: «Мучительно хочу в Селище, так тоскливо праздники проводить одному» (317).

29 октября 1917 года на объединенном заседании Исполнительных комитетов костромских Советов рабочих и солдатских депутатов был официально провозглашен переход власти в Костроме и губернии в руки Советов (фактически очень скоро вся власть перешла к большевикам). В этот день в состав Военно-революционного комитета вошел и М. В. Задорин (318).

Поздней осенью 1917 года, когда старой власти фактически уже не было, а новая власть еще не утвердилась, по городам и селам нашей губернии, как и по всей стране, прокатилась волна разгромов, грабежей и поджогов. Крестьяне грабили и жгли дворянские усадьбы, в городах мародеры громили магазины, винные склады, дома богатых людей. Разливающаяся по всей России стихия смуты не обошла и Селище. 6 ноября по нему были расклеены анонимные объявления, угрожающие жителям «красным петухом». 7 ноября в селе в результате умышленного поджога вспыхнул большой пожар, в пламени которого сгорел ряд домов. Кем были поджигатели, и каких целей они добивались этим пожаром, осталось неизвестным (319).

Последней надеждой страны на прекращение смуты и начинающейся гражданской войны являлись выборы в Учредительное собрание, состоявшиеся в Костромской губернии 12-14 ноября. Как известно, эти выборы проходили по партийным спискам. В списке кандидатов от костромской организации РСДРП (б), составленном в середине октября 1917 года, находился и М. В. Задорин (320). Правда, в Учредительное собрание он не попал: в большевистском списке из 12 человек М. В. Задорин стоял под № 9, а в члены Учредительного собрания прошли только первые четыре человека из списка (в любом случае, как высоко вознесла мутная революционная волна этого человека, имевшего за спиной только Селищенское земское начальное училище!).

С конца октября 1917 года М. В. Задорин вошел в число тех, кто решал судьбу страны в масштабах нашей Костромской губернии. Вскоре партия направила его на защиту «завоеваний революции», на ответственнейший участок строительства нового общества – на работу в карательных органах. В последний день 1917 года, 31 декабря, М. В. Задорин стал одним из членов президиума Костромского революционного трибунала (321). Стремительный, недолгий и кровавый взлет бывшего селищенского паренька продолжался.

Важнейшим событием первых месяцев Советской власти для Заволжья стала национализация завода Пло. Декретом Совнаркома от 24 января 1918 года за подписью В. И. Ленина он был объявлен «собственностью Российской республики» (322). С момента национализации и на всем протяжении 20-30 годов XX века партийно-комсомольский актив завода (в 1922 году получившего название «Рабочий Металлист») являлся постоянным источником импульсов воинствующей антирелигиозной борьбы, направленной против всех церквей Заволжья, в том числе и против Александро-Антониновского храма.

В начале 1918 года Советская власть утвердилась и в Коряковской волости (к ней, напомним, относились Селище и большая часть деревень, входивших в Александро-Антониновский приход). 11 февраля 1918 года «на общем сходе граждан» под давлением рабочих завода Пло было принято постановление об упразднении Коряковского земства и передаче власти в волости Совету крестьянских депутатов (323).

С октября 1917 года Александро-Антониновская церковь, как и все храмы страны, оказалась в самом бесправном и униженном положении. В последней годовой записи в «Летописи» о. Василий Вознесенский написал, что к концу 1917 года: «Причт находился в самом безуверенном (...), унизительном состоянии. (...) вообще Советская власть относится к духовенству с презрением и ненавистью» (324).

В 1918 году прервалась продолжавшаяся почти полвека традиция ведения «Церковно-приходской летописи». Запись в ней за 1917 год оказалась последней. Преемники о. Василия Вознесенского «Летопись» уже не продолжали: в послереволюционное время это становилось делом крайне опасным *.

* Судьба «Церковно-приходской летописи» после 1918 года нам неизвестна. В начале 90-х годов XX века кто-то подарил том «Летописи» ректору Костромского духовного училища протоиерею Александру Андросову, который передал его тогдашнему настоятелю Александро-Антониновской церкви протоиерею Борису Втюрину.

Продолжавшееся шестнадцать лет настоятельство о. Василия Вознесенского в Александро-Антониновской церкви (а всего он прослужил в ней сорок четыре года) завершилось весной 1919 года. В начале этого года о. Василия разбил паралич, парализовавший левую половину его тела. 2 апреля 1919 года он написал прошение Епископу Костромскому и Галичскому Филарету (Никольскому; 1855 – 1922 гг.), в котором просил уволить его за штат (325). О дальнейшей судьбе о. Василия Вознесенского нам неизвестно, но, судя по всему, он уехал из Селища к одному из своих сыновей-священников, где вскоре и умер (точный год и место его кончины неизвестны).

Новым настоятелем Александро-Антониновской церкви стал священник Василий Звездин. Иерей Василий Евлампиевич Звездин (в некоторых документах – Звездкин) родился в 1869 году в с. Георгиевском Пошехонского уезда Ярославской губернии, в семье священника. В 1888 года он по первому разряду окончил Костромскую духовную семинарию. С 10 января 1889 года Василий Звездин работал надзирателем в Костромском духовном училище. 18 июля 1885 года состоялось его рукоположение во священника Воскресенской церкви с. Марьинского Нерехтского уезда. 6 февраля 1906 года о. Василий был перемещен на должность настоятеля Богородице-Скорбященской церкви при Костромской губернской земской больнице на Русиной улице (ныне – Первая городская больница на улице Советской) (326). Настоятель этой церкви считался как бы «главным» земским священником, который, как правило, участвовал во всех мероприятиях губернского земства. Богородице-Скорбященская церковь (её храмовым образом являлась икона Божией Матери «Всех скорбящих радость»), открытая при губернской земской больнице в 1865 году, была закрыта постановлением Костромского губисполкома от 25 марта 1919 года, а весь её причт уволен (327).

26 марта 1919 года Благочиннический совет 1-го Костромского округа отметил, что о. Василий Звездин – «достойнейший кандидат на свободную вакансию настоятеля церкви с. Селища как по образовательному цензу, так и по отлично-ревностному служению пастырскому» (328) в храме при губернской земской больнице. 7 апреля 1919 года на общем собрании прихожан в Александро-Антониновской церкви постановило избрать о. Василия Звездина новым храма в Селище (329).

Период гражданской войны и так называемого «военного коммунизма» был для Селища, как и для всей страны, крайне тяжелым временем. Революция и активное переустройство всех сторон жизни на коммунистический лад разрушили издавна налаженные товарно-денежные отношения. С давних времени жители прилегающих к Селищу деревень привозили в село на продажу продукты питания, дрова, сено. Всё необходимое для жизни можно было купить в селе или в городе. Внедрение принципов коммунизма положило этому конец. Чтобы достать продукты селищенцы, как и большинство жителей Костромы, вынуждены были ехать в окрестные деревни и выменивать там продукты на вещи (деньги в результате галопирующей инфляции в значительной степени утратили своё значение). Именно в те годы утвердился по сути сохраняющийся доныне обычай, когда жители города (а селищенцы с конца XIX века, по сути, являлись жителями пригорода) сажали на всех свободных участках картошку. Во время гражданской войны, в частности, было засажено картошкой всё пространство между Селищем и заводом Пло (ныне эта территория в основном занята заводом). Не было спичек, керосина, соли, мыла (всё это можно было купить только на черном рынке, но большевики беспощадно боролись со спекуляцией). Для добычи дров жители Заволжья вырубали прилегающие к их селениям рощи и леса. Жительница Заволжья Е. К. Беляшина позднее вспоминала: «Особенно плохо было с дровами. Трудящимся давали в лесу участки для заготовки дров. Самим приходилось валить деревья, пилить и вывозить из леса (...). За это время срубили лес на Мякинище около Селище, Никольский лес, расположенный по обеим сторонам железнодорожной линии, рощу на Панове, лес около д. Говядиново, Беляночный лес по Нерехтскому тракту против Никольского леса и дальше леса и перелески по арменской дороге. Выкорчевали и распилили вековые березы на трактах. Сохранилась только бывшая Зотовская роща, которая была отдана металлистам...» (330).

19 марта 1919 года в Селище был национализирован лесопильный завод Н. В. Страшнова (331). По-видимому, сразу после национализации Н. В. Страшнов с семьей бежал из села. А. А. Беленогова вспоминала, что «когда свершилась революция, хозяева (Страшновы – Н. З.) оставили все свои владения и успели уехать за границу, забрав золото и драгоценности. Дворник, работавший у них, пришел утром, а в доме ни души. Двери открыты, соседи всё растащили: ковры, посуду, мебель, всё, что под руку попадалось» (332).

В братоубийственной гражданской войне участвовало и немало селищенцев. Целый ряд их состоял в рядах дружины Красной гвардии на бывшем заводе Пло, и в её составе принимал участие в подавлении антибольшевистских восстаний 1918-1919 годов. В подавлении восстаний в Ярославле и в Уреньском крае (в Варнавинском уезде) отличился селищинец Н. И. Кутяшов (1888 – 1932 гг.), рабочий завода Пло, член его красногвардейской дружины (333). Летом 1919 года под Саметью в стычке с «зелеными» погиб житель Селища Н. А. Раков (334).

В июне 1919 года бывший завод Пло посетил нарком просвещения А. В. Луначарский, находившийся в Костроме и губернии в качестве чрезвычайного уполномоченного ЦК РКП (б), Совнаркома и ВЦИК по борьбе с дезертирством (сокращенно – «ЧрезуполВЦИК»). Немного спустя А. В. Луначарский написал: «Если что-нибудь и дает мне надежду на подлинное и сравнительно скорое осуществление социализма в России – то это именно самодеятельность рабочих. Я был восхищен заводом Пло под Костромой (...)» (335). Конечно, чрезвычайного уполномоченного восхитили вовсе не производственные достижения рабочих завода, а их участие в борьбе с «контрреволюцией» в рядах красногвардейской дружины.

В первое время после революции – при жизни В. И. Ленина и вплоть до конца 20-х годов – имя Н. К. Михайловского и его заслуги перед революционным движением оценивались новыми властями весьма высоко. Ярчайшим подтверждением этого стало открытие так называемого «Обелиска Революции» у стен Московского Кремля в Александровском саду, переделанного в 1918 году из Обелиска в честь 300-летия Дома Романовых. На этом обелиске, торжественно открытом в мае 1913 года в присутствии императора Николая II, были высечены имена всех царей и императоров из Дома Романовых. К первой октябрьской годовщине на обелиске взамен имен государей низвергнутой династии был помещен утвержденный лично В. И. Лениным, список «борцов за свободу» (открываемый, разумеется, Марксом и Энгельсом), в котором из всего пяти русских имен четвертым – по хронологии – стоял Михайловский (336)*.

* Пять русских «борцов за свободу», имена которых до сих пор значатся на Обелиске в Александровском саду – М. А. Бакунин, Н. Г. Чернышевский, П. Л. Лавров, Н. К. Михайловский и Г. В. Плеханов.

Почитание имени Н. К. Михайловского со стороны властителей Советской России способствовало сохранению в Селище старого барского дома Мягковых. В 1918-1919 гг. все дворянские усадьбы, дачи промышленников и дома богатых крестьян в Заволжье были конфискованы, а их владельцы выселены. В 1918 году в бывшем господском доме Ратьковых разместилась начальная четырехклассная школа (337) *.

* В 20-30 годы XX века в бывшем доме Ратьковых находилась начальная школа № 11. В декабре 1925 года, когда отмечалось 100-летие восстания декабристов, ей было присвоено наименование – школа имени Декабристов (338).

В революционной буре уцелел только дом Мягковых. В память о заслугах Н. К. Михайловского перед освободительным движением, согласно особому постановлению ВЦИК, он был оставлен в пожизненное владение А. Г. Перелешиной и М. Г. Купреяновой (339) (при этом, видимо, учли и революционные заслуги самой А. Г. Перелешиной)*.

* Об этом постановлении ВЦИК всё время упоминается в публикациях по истории Селища. К сожалению, ни точная дата постановления, ни обстоятельства его появления нам неизвестны. Вероятнее всего, оно было принято ВЦИК в 1918 году. Судя по всему, в принятии этого постановления не обошлось без помощи М. В. Задорина, до конца своих дней хранившего благодарную память об обитателях усадьбы Мягковых, сыгравших столь большую роль в его духовном становлении.

Но вся остальная собственность у племянников Н. К. Михайловского, конечно, была отобрана. Согласно Декрета о земле, А. Г. Мягков, А. Г. Перелешина и М. Г. Купреянова лишились своих земельных владений. После смерти Г. В. Мягкова его дети унаследовали и совместно владели 268 десятинами земли, примыкающей к Селищу (340). Больше всех потеряла А. Г. Перелешина, которая, наряду с землей в Костромском уезде, после кончины А. В. Перелешина вместе с братьями мужа (Андреем Васильевичем и Петром Васильевичем Перелешиным) владела в Буйском уезде 3899 десятинами в Шушкодомском волости и 623 десятинами в Покровской (341).

К тому же в 1918 году власти конфисковали стоявший рядом с домом Мягковых двухэтажный флигель, в котором находилась библиотека-читальня имени Н. К. Михайловского и где после смерти А. В. Перелешина жила А. Г. Перелешина. На первом этаже дома разместился Селищенский сельсовет. Новые хозяева не только изгнали Анну Геннадьевну из флигеля, но и отстранили от заведования ею же созданной библиотеки имени Н. К. Михайловского. Позднее А. Г. Перелешина с горечью вспоминала, как в 1918 году у неё «отняли библиотеку, совершенно отстранив (...) от этого дела» (342). В январе 1919 года в бывшем флигеле усадьбы Мягковых был открыт клуб «III Интернационал» (343) (полностью он именовался – Социалистический клуб «III Интернационал») (344). При клубе действовали драматическая, хоровая и музыкальные группы. Хотя клуб и носил высокое имя III Коммунистического Интернационала, но, по сути дела, под этой вывеской скрывался старый мягковский народный театр. Вплоть до конца 20-х годов клуб возглавлял Борис Николаевич Купреянов – сын бывшего губернатора Н. Н. Купреянова, брат художника Н. Н. Купреянова и внучатый племянник Н. К. Михайловского (в 20-е годы Б. Н. Купреянов летом работал матросом на волжском пароходе, а зимой занимался клубом) (345). Конечно, библиотека при клубе «III Интернационал» никак не могла носить имя боровшегося против марксистов публицистанародника, и через несколько лет библиотеку имени Н. К. Михайловского переименовали в честь А. В. Луначарского (об этом чуть ниже).

Благодаря тому, что бывший усадебный дом Мягковых остался в руках прежних хозяев, свою связь с Селищем вплоть до 1929 года сохранял и художник Н. Н. Купреянов. Летом 1918 года Николай Николаевич приехал из Петрограда в Селище, и какое-то время служил караульным начальником артиллерийских складов, находящихся вблизи от Селища (346). Во второй половине 1918 – начале 1920 гг. Н. Н. Купреянов жил в Москве и Петрограде. В феврале 1920 года художник с мандатом от наркома просвещения А. В. Луначарского вернулся в Селище и вплоть до 1922 года работал в Костромском Губполитпросвете. В эти годы Н. Н. Купреянов организовал в Костроме художественную школу, писал многочисленные плакаты для Губроста, вел большую музейную работу, собирая в бывших дворянских усадьбах старинные картины и гравюры (347).

Если на первых порах революция к А. Г. Перелешиной и М. Г. Купреяновой отнеслась относительно благосклонно, то судьба их брата, дворянина и кадета, сложилась более «традиционно». Уехав в 1908 году из Селища, А. Г. Мягков несколько лет работал на Урале, в Пермской губернии. В 1913 году, «вследствие болезни жены и вредного для неё климата северного Урала», Александр Геннадьевич оставил службу и переехал со своей семьей на Украину, в Волынскую губернию и стал работать управляющим в большом имении графов Уваровых, поселившись в с. Эмильчин в Новоград-Волынском уезде. В этом селе А. Г. Мягков пережил всю эпоху войны с Германией, революцию 1917 года и немецкую оккупацию. После свержения гетмана П. П. Скоропадского и прихода к власти в декабре 1918 года петлюровской Директории, Александр Геннадьевич как «москаль» был арестован петлюровцами и приговорен к смерти. Каким-то чудом ему удалось избежать расстрела и перебраться со всей семьей в Житомир. В Житомире семья Мягковых прожила еще два года, пережив за это время множество, сменявших друг друга, властей (красные, белые, петлюровцы, всевозможные банды, поляки и др.). После окончательной победы красных в декабре 1920 года Мягковы сумели бежать в Польшу. В 1921 году в Варшаве А. Г. Мягков вступил в возглавляемый его шурином Б. В. Савинковым «Союз защиты Родины и свободы». Позднее он вспоминал, что Савинков поручил ему в этом «Союзе» «заведование хозяйством, но заведовать было нечем» (348). После подписания мира между Польшей и Советской Россией, по требованию советского посла Л. М. Карахана все члены савинковской организации, в том числе и семья Мягковых, были выслана в Чехословакию (349). Готовясь нелегально перейти советскую границу, чтобы возглавить мифическое антисоветское подполье, Б. В. Савинков 7 августа 1924 года в Париже составил завещание, согласно которому оставлял часть своих денег детям А. Г. и В. В. Мягковых – Лидии и Геннадию. Завещание оговаривало: «Все письма, документы, бумаги, архивы, где бы и у кого они не находились, поручаю заботам сестры моей Веры Викторовны Мягковой, и они должны быть ей выданы хранящими их лицами по первому требованию» (350). В числе троих людей, которым помимо В. В. Мягковой разрешался доступ к архиву, находился и А. Г. Мягков (351). Уже через несколько дней Б. В. Савинков был арестован на территории СССР, судим, приговорен вначале к смертной казни, замененной потом 10-летним тюремным заключением. 7 мая 1925 года он выбросился (по другой версии – был выброшен) из окна пятого этажа внутренней тюрьмы ОГПУ на Лубянке. С арестом и гибелью Б. В. Савинкова возглавляемый им «Союз» распался, и Мягковы навсегда остались в Праге, где Александр Геннадьевич стал служить в одном из страховых обществ, а Вера Викторовна давала уроки французского языка (352).

А. Г. Мягкову предстояли еще долгие десятилетия жизни в эмиграции и у него (как и у многих других представителей либеральной интеллигенции) было немало времени подумать о том, стоило ли так ненавидеть «царский режим», под чьим «гнётом» он и его семья могли жить на Родине, и тем самым способствовать приходу к власти большевистской диктатуры, при которой, чудом не погибнув, он оказался на чужбине. В эмиграции А. Г. Мягков, по-видимому, изменил своё отношение к православию, от которого до революции, скорее всего, был весьма далек. В «беженстве» внук строителя храма Василия Блаженного, по-видимому, вернулся к вере. В 30-е годы в Праге он стал членом Братства для погребения православных русских граждан и для охраны их могил (353).

Зато М. В. Задорин всё шел и шел вверх по карьерной лестнице. 30 апреля 1918 года, когда была образована Костромская Губернская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией (Губчека), он вошел в состав её коллегии (354). Во второй половине 1918 года М. В. Задорин стал председателем Губчека. Он возглавил Костромскую Чрезвычайную Комиссию в период официально объявленного массового «красного» террора, осуществляемого, в первую очередь, силами местных «чрезвычаек». Понятно, что уже после самого недолгого председательства в губернском отделе ведомства Ф. Э. Дзержинского, руки у М. В. Задорина – уже просто «по должности» – были по локоть в крови. В качестве и члена коллегии и председателя Губчека он участвовал в подавлении целого ряда антибольшевистских восстаний – Ярославского, Ветлужско-Варнавинского, Уреньского. Направленный в 1919 году по партмобилизации в Красную армию, М. В. Задорин возглавил Особый отдел 7-й армии (после его отъезда председателем Костромской Губчека стал Я. К. Кульпе). Когда в марте 1921 года в Кронштадте вспыхнуло антибольшевистское восстание, М. В. Задорин в составе отряда особого назначения участвовал в его подавлении и последующей расправе с кронштадскими моряками. В том же году М. В. Задорин вернулся в Кострому, где занял пост председателя Губрев-трибунала (355).

О жизни Александро-Антониновской церкви в годы гражданской войны нам известно немного. В это время в неё по-прежнему приносились главные святыни Костромского края – Феодоровская и Смоленская Игрицкая иконы Божией Матери. 23 апреля 1919 года в селищенский храм был принесен чудотворный образ святителя Николая из Николо-Бабаевского монастыря (356). В каждом случае множество людей встречало святыню и присутствовало на торжественном богослужении. В эпоху гражданской войны советская власть не чувствовала себя еще настолько сильной, чтобы запретить ношение чудотворных икон и вынуждена была временно смиряться с этим.

В 1919 году о. Василий Звездин принял и поселил в сторожке при храме трех монахинь из закрытого Богоявленско-Анастасиина монастыря: Таисию (Борисову), Митродору (Моисееву) и Рахиль (Добровольскую) (357). В Селище они перебрались после того, как их выселили из находившейся в Костромском уезде Назаретской пустыни *. В последующие годы мать Таисия топила в храме печи, колола дрова и разгребала снег, мать Митродора пекла просфоры, а мать Рахиль прислуживала в храме (359).

* Назаретскую пустынь упразднили в 1919 году, когда на базе её хозяйства был создан совхоз «Назаретский», чуть позже совхоз переименованный в «Октябрьский» и развалившийся уже к середине 20-х годов. Сейчас от многочисленных строений пустыни не осталось и следов (358).

В декабре 1920 года орган Костромского губкома РКП (б) газета «Красный мир» особо «отметила» деятельность о. Павла Звездкина, в статье «Поп, староста и их стадо», посвященной прошедшим выборам в церковный совет селищенского храма. Газета ставила в вину «попу Звездкину» то, что в своей проповеди перед выборами он призвал прихожан «выбирать в совет людей благочестивых, а не каких-нибудь богоотступников (разумей – большевиков!)» (360) (по логике «Красного мира», о. Василий, видимо, должен был способствовать избранию в церковный совет богоотступников). Отец Василий Звездин пробыл настоятелем в Селище до 1921 года. Скончался ли он, или был переведен куда-нибудь в другое место, нам неизвестно. Новым настоятелем Александро-Антониновского храма в 1921 году стал священник Павел Острогский.

НАСТОЯТЕЛЬ ХРАМА ПРОТОИЕРЕЙ ПАВЕЛ ОСТРОГСКИЙ

С 1921 года история храма в Селище неразрывно связана с судьбой протоиерея Павла Федоровича Острогского (1877 – 1937 гг.). Фамилия Острогских, а первым её стал носить родной отец Павла Острогского – Феодор Родопианович Острогский (1829 – после 1910 гг.), произошла от более старого названия села Боговское Макарьевского уезда (ныне с. Боговское относится к Антроповскому району), именовавшегося в прошлом – Острог *. После обучения

* Название села Острог, судя по всему, происходит не от более позднего значения этого слова, то есть тюрьма, а от древнейшего, так как изначально «острог» – это укрепленное место, крепость (361). Видимо когда-то, возможно, в XV – XVI вв., на месте этого села на р. Кусь находилась небольшая крепость, прикрывавшая подступы к Галичу от набегов казанских татар.

в Костромской духовной семинарии о. Феодор Острогский почти 30 лет, в 1854 – 1882 гг., служил диаконом в церкви Рождества Христова в с. Прискоково Костромского уезда (ныне – Красносельский район). Эта церковь в первую очередь известна тем, что с 30-х гг. XVII века и до 1855 года её прихожанами являлись так называемые «коробовские белопашцы» – потомки Ивана Сусанина, жившие неподалеку, в деревне (с 1855 года – селе) Коробово. Целый ряд поколений потомков национального героя России, начиная с дочери Сусанина Антониды и его внуков Даниила и Константина, завершили свой земной путь на приходском кладбище у стен прискоковского храма. В Прискокове 7 июля 1877 года родился и был крещен в церкви Рождества Христова шестой ребенок о. Феодора и первый его сын (до этого у него рождались только дочери), нареченный в честь святого апостола Павлом. В 1882 году о. Федор был рукоположен во священника Никольской церкви * с. Никольского, что в * Каменную церковь в Никольском построили в 1821 году взамен деревянного храма, в котором в январе 1788 года был крещен отец великого русского поэта М. Ю. Лермонтова, Ю. П. Лермонтов (1787 – 1831 гг.) (362).

реках, Галичского уезда (ныне – Галичский район), в связи с чем семья Острогских перебралась в это село, (в Никольском о. Федор прослужил вплоть до 1896 года). В 1888-1892 гг. Павел Острогский обучался в Галичском духовном училище, а в 1892-1898 гг. – в Костромской духовной семинарии. После её окончания он, как и многие семинаристы, для которых не оказывалось сразу священнических вакансий, два года работал учителем церковно-приходской школы в родном Прискокове (363). Прискоковская церковно-приходская школа являлась тогда одной из самых молодых в Костромском уезде: здание школы было построено вблизи от храма в 1893 году, а её официальное открытие состоялось 23 января 1894 го-да (в тот день к учебе приступило 17 мальчиков и 4 девочки) (364). Помимо основных уроков Павел Острогский в школе занимался с мальчиками церковным пением (365). По воскресеньям молодой педагог стал проводить в школе «повторительные» занятия для взрослых и устраивать религиозно-нравственные чтения, в которых он сам являлся «главным участником» (366). 24 мая 1901 года Епархиальный училищный совет отметил, что во время своей работы в церковно-приходской школе учитель Павел Острогский «отличался выдающимся усердием к своему делу» (367).

В 1900 году Павел Острогский женился на Елизавете Александровне Парийской (1882 – 1972 гг.), дочери священника Никольского храма в с. Николо-Трестино вблизи от Костромы. В 1899 году семнадцатилетняя Лиза Парийская окончила Костромское реальное училище со званием «учительница начальных училищ». Тесть Павла Острогского, иерей Александр Флегонтович Парийский (1860 – 1933 гг.), уступил зятю своё настоятельское место в Николо-Трестине, а сам перевелся на службу в одно из сел Галичского уезда *.

* В 1917 году, когда о. Павел Острогский переехал в Кострому, его тесть, в то время служивший в Знаменской церкви села Стрельниково Галичского уезда, вернулся в Николо-Трестино и вновь стал здесь настоятельствовать (368).

2 июля 1901 года, в субботу, в Троицком соборе Ипатиевского монастыря Епископ Костромской и Галичский Виссарион (Нечаев) рукоположил Павла Острогского во диакона, а в воскресенье, 3 июля, в Богоявленском кафедральном соборе – во священника Никольской церкви с. Николо-Трестино вблизи Костромы (369). В этом селе, находящемся на Кинешемском тракте (сейчас его обычно называют Красносельским), о. Павел прослужил шестнадцать лет. В числе его обязанностей как настоятеля входило и заведование Трестинской церковно-приходской школой.

Здесь в Николо-Трестино у о. Павла родились и выросли его дети: Зинаида (1902 – 1979 гг.), Серафим (1904 – 1934 гг.), Нина (1906 – 1996 гг.), Николай (1909 – 1924 гг.), Василий (1912 – 1914 гг.), Ираида (1914 – 1989 гг.) и Владимир (1914 – 1998 гг.).

Уже в Николо-Трестине о. Павел проявил себя как истинный пастырь. К счастью, сохранился ряд свидетельств его деятельности помимо традиционных обязанностей настоятеля храма. В мае 1909 года входящую в его приход д. Малое Андрейково (Завражье) посетил, как говорили раньше, Господь – в самый праздник Святой Троицы в ней вспыхнул пожар, в результате чего сгорело 14 изб и большая часть жителей деревни осталась без крова. С целью помочь погорельцам о. Павел обратился в газету «Костромская жизнь» с письмом, в котором, в частности, говорилось: «Зная горячую отзывчивость русского человека на помощь каждому несчастному, обращаюсь ко всем добрым людям с призывом помочь несчастным погорельцам, кто чем может. Повторяю, в огне всё погибло. Вещами или деньгами, но только помогите, господа! Не дайте несчастным погорельцам надеть на руку корзину, помогите им сделаться опять добрыми, трудолюбивыми хозяевами-крестьянами» (370). Под письмом стояла подпись: «Николаевской церкви с. Трестина священник Павел Острогский».

С началом в 1914 году войны с Германией положение жителей прихода, как и везде, ухудшилось: большая часть трудоспособных мужчин была призвана в армию, дома остались одни женщины, старики и дети. Но если в 1914 году значительную часть работ всё-таки успели выполнить, то в 1915 году ситуация стала очень тяжелой. В начале августа 1915 года о. Павел обратился в комитет «Помощь семьям воинов» при Костромском уездном земстве с письмом, в котором писал, что «солдатки его прихода испытывают острую нужду в рабочих руках. Убедительнейше прошу, если найдутся свободные рабочие артели, направить их сюда. Солдатки согласны помочь земству и комитету и в содержании артели» (371).

В марте 1916 года жители Николо-Трестино провожали на фронт сослуживца о. Павла Острогского по работе в Трестинской церковно-приходской школе – учителя Вениамина Тевризова. Отец Павел отслужил напутственный молебен. По его инициативе среди прихожан был произведен сбор денег для уходящего на войну, прихожане поднесли ему образ, а ученики «натащили материи на портянки, яиц и т.д.» (372).

Во время службы в Николо-Трестине о. Павел оказался причастным к событиям, связанным с кончиной Василия Семеновича Соколова (1847 – 1912 гг.) – председателя Костромской уездной земской управы в 1900 – 1912 гг., депутата III Государственной Думы. В отличие от многих земцев В.С. Соколов представлял собой довольно редкую в среде русской интеллигенции фигуру умеренного политического деятеля, созидателя и человека дела. Возвращаясь с открытия новой земской больницы в селе Красном, он внезапно скончался 7 января 1912 года около 11 часов вечера вблизи от Николо-Трестина. В уезде и губернии В.С. Соколов пользовался большим уважением, отчего на месте его кончины на Кинешемском тракте, по предложению городского головы Костромы Г. Н. Ботникова, было решено установить памятник *. Торжественное открытие памятника, выполненного по проекту архитектора Н. И. Горлицына, * Так случилось, что могила В.С. Соколова на Новом (Феодоровском) кладбище в Костроме была уничтожена вместе со всем кладбищем, а памятный знак на месте его кончины, несмотря ни на что, дошел до наших дней.

состоялось 16 августа 1915 года. В этот день в Николо-Трестино съехались многие чтившие память В.С. Соколова (среди них: губернский предводитель дворянства С.И. Бирюков, председатель губернской земской управы Б.Н. Зузин, бывший городской голова Костромы Г.Н. Ботников и др.). Перед открытием памятника в Никольской церкви о. Павел Острогский в сослужении о. Михаила Орлова * совершил

* Священник о. Михаил Орлов в 1895-1906 гг. служил настоятелем Богородице-Скорбященской церкви при Костромской губернской земской больнице на Русиной улице в Костроме. Настоятель этой церкви, как писалось выше, традиционно считался как бы «главным» земским священником. В это время о. Михаил уже не служил при больничном храме и на освящение памятника его, по-видимому, пригласили по старой памяти (373).

Заупокойную Литургию, во время которой пел приехавший из Костромы Архиерейский хор. Из храма все прошли к открываемому памятнику, и, когда спал закрывавший его покров, взорам присутствующих предстала высокая стела с восьмиконечным православным крестом, мраморной доской с портретом В.С. Соколова и надписью: «Здесь, возвращаясь с открытия больницы в с. Красном 7 января 1912 года, внезапно скончался на 68 году жизни председатель Костромской уездной земской управы, член 3-й Государственной Думы Василий Семенович Соколов, человек светлого ума и чуткого к народным нуждам сердца, много и с пользой работавший на городском и земском поприще. Сооружен 16 числа августа месяца 1915 года почитателями покойного В.С. Соколова». Отец Павел совершил чин освящения памятника, предварительно обратившись со словом к местным крестьянам, призвав их бережно относиться к нему и предложив присвоить Трестинской церковно-приходской школе имя В.С. Соколова (374) (не подлежит сомнению, что настоятель церкви в Николо-Трестине хорошо знал покойного председателя уездной земской управы и высоко его ценил). После освящения памятника выступил ряд ораторов. Председатель губернской земской управы Б.Н. Зузин, в частности, сказал: «И вот теперь, когда мы стоим, быть может, на рубеже величайших исторических событий в жизни России, когда возможно, что мы находимся накануне жестокой и решительной борьбы за первенство начал общественных, и когда поэтому так страшны по своим последствиям всякие политические ошибки и политические увлечения – в нашей общественной среде особенно сильно чувствуется утрата В.С. Соколова, человека с большим политическим тактом» (375).

В ответ на предложение о. Павла уже через несколько дней после открытия памятника Костромское уездное земство приняло Трестинскую церковно-приходскую школу в своё ведение и официально присвоило ей имя В.С. Соколова. Сын покойного, П.В. Соколов, подарил школе портрет своего отца и снабдил её необходимыми учебными книгами (376).

В мае 1917 года в жизни о. Павла наступил новый важный этап: по прошению Епископ Костромской и Галичский Евгений (Бережков) перевел его из Николо-Трестина в Кострому на освободившееся место священника Феодоро-Давидо-Константиновской церкви при богадельне имени сестёр Чижовых (377). Эта богадельня для слабовидящих и слепых женщин, открывшаяся в Костроме 27 сентября 1897 года, была создана на средстве сестер одного из самых выдающихся уроженцев Костромы Ф. В. Чижова (1811– 1877 гг.) Александры Васильевны, Елены Васильевны и Ольги Васильевны. Под богадельню сестры Чижовы приобрели двухэтажный каменный дом на берегу Волги (ул. Нижняя Набережная, д. 7 *) (378). При богадельне имелась церковь,

* Современный адрес: ул. Лесная, д. 7.

освященная во имя святых благоверных князей Феодора Смоленского и его чад Давида и Константина Ярославских (379) (святой благоверный князь Смоленский и Ярославский Феодор Ростиславич был святым Ангелом Ф. В. Чижова). Таким образом, в мае 1917 года, в разгар революционных преобразований и потрясений, о. Павел оказался в Костроме. Богадельня сестер Чижовых располагалась бок о бок со зданием Костромского уездного земства (оно находилось на той же улице в доме № 5), неподалеку находился и бывший губернаторский дом на Муравьевке, с апреля 1917 года – так называемый «Дом Народа». Через несколько месяцев после переезда в город о. Павел получил приглашение преподавать Закон Божий в открывающемся в Костроме Коммерческом училище (380). Это новое учебное заведение создавалось с размахом, к преподаванию в нем привлекались лучшие силы: директором училища стал выдающийся костромской историк В. И. Смирнов, попечителем – тогдашний городской голова Н. И. Воробьев, в попечительский совет вошли, в частности, еще два бывших городских головы: Г. Н. Ботников и В. А. Шевалдышев. Коммерческое училище на Никольской улице (современный адрес: ул. Свердлова, д. 27) открылось 3 октября 1917 года торжественным молебном, совершенным о. Павлом (381). Впрочем, училищу, открытому за три недели до большевистского переворота в Петрограде, не была суждена долгая жизнь: его закрыли в 1918 году. Еще раньше, после Декрета об отделении Церкви от государства перестал преподавать в нем Закон Божий о. Павел Острогский.

В конце 1917 года новые власти закрыли Костромское духовное училище, в 4-м (последнем) классе которого обучался старший сын о. Павла, Серафим Острогский. Как и все его товарищи, он не завершил училище (в 1934 году по обвинению во вредительстве С. П. Острогского расстреляют, о чем чуть ниже).

К сожалению, нам не удалось выяснить, когда были закрыты богадельня сестер Чижовых и храм при ней. В 1921 года о. Павел стал настоятелем Александро-Антониновской церкви в Селище.

ХРАМ В 20-е ГОДЫ XX ВЕКА

Переход в 1921 году к новой экономической политике (НЭПу), отказ от многих крайностей «военного коммунизма», в частности – возврат к свободной торговле и узаконение мелкой частной собственности, привели к тому, что в Селище, как и везде в стране, довольно быстро восстановилась «нормальная» жизнь, во многом напоминающая прежнюю, дореволюционную. У многих людей переход к НЭПу породил надежду на мирное перерождение советского государства. Однако именно в это время началось новое гонение большевистской власти на Русскую Православную Церковь. Как известно, весной 1922 года под предлогом помощи голодающему населению Среднего и Нижнего Поволжья, согласно постановлению ВЦИК от 23 февраля 1922 года, повсеместно в стране началось изъятие церковных ценностей – священных сосудов, лампад, окладов икон и т. п., изготовленных из золота и серебра.

К сожалению, нам не известно, что именно и сколько всего конфисковали власти в Александро-Антониновском храме весной 1922 года. В числе изъятых святынь находился и деревянный, обложенный позолоченным серебром, напрестольный крест с семью частицами мощей Киево-Печерских угодников (когда и кто пожертвовал крест храму, неизвестно) (382). Но мы знаем, что не было изъято – это, в частности, большой серебряный оклад на храмовом образе святых мучеников Александра и Антонины, изготовленный в 1796 году, а также серебряная дарохранительница, пожертвованная в 1884 году Сакердоном Гавриловым. При изъятии ценностей приходской общине обычно разрешалось оставить в храме какие-либо подлежащие конфискации предметы (чаще всего, священные сосуды-потиры) при условии возмещения их другими серебряными предметами равными по весу. И дарохранительница, являющаяся в миниатюре точной копией селищенского храма, могла остаться в его стенах только при условии, если прихожане собрали столько же серебра (например, царскими николаевскими рублями), сколько весила дарохранительница – то есть 8,5 килограммов. И раз дар Сакердона Гаврилова остался в храме, значит, прихожане Александро-Антониновского храма именно так и сделали.

Одна беда почти сразу перешла в другую. Вслед за изъятием церковных ценностей в 1922 году в Русской Православной Церкви произошел инспирированный органами новой власти обновленческий раскол – первый после великого раскола в нашей Церкви в середине XVII века. «Обновленцы», активно поддерживаемые на первых порах органами ВЧК-ОГПУ, выступали против законного Предстоятеля Церкви – Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Тихона и декларировали полную поддержку идей Октябрьской революции и Советской власти. Несмотря на содействие властей, в Костромской епархии обновленцы почти не встретили поддержки среди духовенства и верующих. Сохранила верность Патриарху Тихону, заключенному в то время под домашний арест в московском Донском монастыре, и община Александро-Антониновского храма во главе с о. Павлом Острогским. Зато в 1922 году в руки обновленцев перешли исторические соборы в бывшем Костромском кремле вместе с находящейся там главной святыней нашего края – Феодоровской иконой Божией Матери. В связи с этим с 1922 года и более чем на 80 лет прервалась длительная традиция принесения чудотворного образа в Александров день в селищенский храм.

В 1923 году органами ОГПУ был арестован настоятель Александро-Антониновской церкви о. Павел Острогский (383). Обстоятельства и подробности этого ареста нам неизвестны, но, скорее всего, он связан с событиями церковного раскола. Известно, что в первые годы ОГПУ почти открыто поддерживало обновленцев, арестовывая и ссылая «тихоновцев», как стали называть сторонников Патриарха Тихона. Вероятно, что, арестовав о. Павла, чекисты хотели, чтобы он перешел в обновленчество, но не добившись этого, выпустили его.

Как известно, в 1923 году по всей стране комсомольцы были брошены на организацию так называемой «Комсомольской Пасхи». В Заволжье её организацией ведал комсомол завода «Рабочий Металлист». На Пасху в ночь на 8 апреля 1923 года колонна комсомольцев с факелами и оркестром, выступив от стен клуба металлистов имени В. И. Ленина (он размещался на Московской улице в бывшем доме купца Конопатова *), поочередно обходила все храмы * Его адрес: ул. Московская, д. 26.

Заволжья, стараясь по возможности сорвать праздничное богослужение. Шествие юных безбожников заканчивалось в Селище у стен Александро-Антониновского храма. О том, как это происходило, позднее вспоминал один из ветеранов завода: «Комсомольцы и молодежь собирались в клубе, слушали лекцию «О вреде религии», организовывали скромный стол с угощениями, танцевали. А к 11 часам вечера под звуки духового оркестра, с песнями направлялись по улице к Спасской церкви и здесь на площадке за оградой, устраивали танцы, игры, пели песни. Немало молодежи покидало стены церкви и присоединялось к веселой кампании. Кульминационного момента это своеобразное соревнование комсомольцев и церковнков достигало в момент шествия вокруг церкви. Можно представить себе картину, когда впереди идут священнослужители с кадилом и пением: «Христос воскрес», в ярком облачении, сзади них – толпа верующих и сомневающихся со свечами в руках, взвивается фейерверк, – а за оградой духовой оркестр завода лихо наигрывает «Яблочко» или «Русского», молодежь поет и танцует. Где было больше народу – за оградой или вне её – сказать трудно» (384). То же самое происходило в это время и у ограды Александро-Антониновского храма.

И всё-таки в нэповские 20-е годы жизнь во многом текла, как и в дореволюционное время. В первые четыре года своей жизни в Селище о. Павел Острогский проживал со своей на съемной квартире. В 1925 году он купил у крестьянки В. К. Каликинской небольшой дом на окраине села на современной Верхне-Селищенской улице (385). В этом доме сам о. Павел прожил до 1934 года, а его вдова и дети – до середины 60-х годов *.

* Находившийся неподалеку от «Рабочего металлиста» дом был снесен в 1966 году при расширении территории завода.

В 20-е годы в клубе «III Интернационал» продолжал работать созданный Мягковыми и Купреяновыми селищенский народный театр. До поры до времени власти смотрели на обеих старушек – А. Г. Перелешину и М. Г. Купреянову, – а также и на молодых членов их семьи вполне нейтрально. К середине 20-х годов ситуация стала меняться.

Мы помним, с каким трудом племянницы Н. К. Михайловского добивались присвоения созданной ими библиотеке имени своего дяди. Однако это еще совсем недавно столько громкое имя библиотека в Селище вновь носила недолго. После 1923 года (точная дата не установлена) (386) библиотека утратила своё посвящение Н. К. Михайловскому, взамен чего ей было присвоено имя кумира нового времени – наркома просвещения РСФСР А. В. Луначарского. Вероятнее всего, что библиотеку в Селище переименовали в память о посещении А. В. Луначарским завода Пло в 1919 году. Во всяком случае, в 1924 году библиотека в Селище уже носила имя А. В. Луначарского (387). В 1927-1928 гг. (точный год неизвестен) в бывшем флигеле усадьбы – Мягковых, где, как говорилось выше, на первом этаже размещался сельсовет, а на втором – библиотека им. Луначарского и селищенская ячейка комсомола, вспыхнул пожар. Работавшая тогда в библиотеке Ф. И. Навоева вспоминала: «...вдруг случился пожар. Загорелось в сельсовете ночью. Один из моих друзей вбежал ночью в мой дом и сообщил, что библиотека горит. Я быстро собралась и помчалась к месту пожара. Что же я увидела. В окна из 2-го этажа все книги и шкафы были выброшены на улицу. (...) После пожара мои читатели, особенно любящие книги, помогали мне собрать уцелевшие книги, перенести в зал в мягковский дом и привести в соответствующий порядок. Теперь библиотека была без помещения» (388) (без своего угла библиотека оставалась до 1930 года).

В 20-е годы в старом усадебном доме Мягковых в Селище постоянно жила А. Г. Перелешина. После того, как в 1925 году в Москве скончался Н. Н. Купреянов (бывший сувалкский губернатор), его вдова, М. Г. Купреянова, также в основном проживала в Селище. По-прежнему, почти каждое лето в Селище гостил художник Н. Н. Купреянов. В эти годы он создал несколько больших циклов графических работ, посвященных любимому селу – «Селище», «Вечера в Селище», «Стада». На многих его рисунках этого времени – старый усадебный дом Мягковых. Искусствовед С. Разумовская писала о циклах рисунков Н. Н. Купреянова, посвященных Селищу, что в них раскрывается «художник-мечтатель, уходящий в тишину, и замедленное течение жизни старого деревенского дома» (389). С. Разумовская продолжает: «Он любит сложные решения и эффекты освещенья: свет свечей, фигуры у рояля, мерцающие тени на стене, пространство комнаты, тонущее во мраке, сложную игру света и тени, насыщенность и богатство полутонов» (390). «Селищенские» циклы графических работ Н. Н. Купреянова безусловно относятся к наиболее ярким художественным произведениям XX века, связанным с Костромским краем.

В ноябре 1925 году власти нанесли первый серьезный удар по А. Г. Перелешиной: Селищенский сельизбирком как жену бывшего предводителя дворянства лишил её избирательных прав. Таким образом, она стала так называемой «лишенкой»*.

* При лишении избирательных прав дело было вовсе не в лишении избирательного права как такового, бывшего в стране Советов фиктивным, но лишение этого права фиктивным не было, т. к. лишенец официально становился, по сути, человеком 2-го сорта.

С 1925 года Анна Геннадьевна неустанно боролась за возвращение себе права голоса, обращаясь во все возможные инстанции. В конце 1928 года она писала в своем заявлении в президиум Костромского уисполкома (одном из многих заявлений такого рода, которые ей приходилось писать в те годы): «Я была глубоко оскорблена лишением избирательных прав и считала для себя унизительным просить о восстановлении в правах. Кроме того считала и считаю, что лишена избирательных прав совершенно незаконно, как жена предводителя дворянства, потому что мой муж служил предводителем всего одно трехлетие, совмещая службу членом губернской земской управы и умер в 1910 году без всяких средств, лишенный по суду (...) пенсии (...) за распространение среди населения Выборгского воззвания (...). За свою близость с революционной молодежью я была арестована в 1907 году, и подвергнута административной высылке под гласный надзор полиции на два года. Это и многое из мною описанного, я надеюсь, не откажутся подтвердить (...) Михаил Васильевич Задорин и Федор Федорович Сергеев, а также жители Селища» (391).

Судьба её старшей сестры Марии Геннадьевны Купреяновой в эти годы сложилась аналогичным образом: в ноябре 1925 года Селищенский избирком лишил её как жену (в то время уже вдову) бывшего губернатора избирательных прав. Мария Геннадьевна обратилась в Костромской губисполком и последний 2 марта 1926 года восстановил племянницу Н. К. Михайловского в правах. Однако осенью 1926 года Селищенский избирком вновь лишил бывшую «губернаторшу» избирательных прав. Она опять апеллировала к губернским властям, и постановлением губизбиркома от 25 марта 1927 года её права были восстановлены. Правда, времена, когда в коридорах власти еще считались с родными бывшего идеолога народничества, заканчивались: своим постановлением от 6 мая 1927 года президиум губисполкома лишил М. Г. Купреянову избирательных прав. Вероятно, обратившись в Москву, Мария Геннадьевна вновь одержала победу: 25 мая 1928 года всё тот же президиум губисполкома опять восстановил её в правах. И, тем не менее, 5 декабря 1928 года Селищенский избирком в очередной раз лишил пресловутых прав вдову сувалкского губернатора (392).

Одновременно в прессе началась кампания, против затаившихся в Селище недобитых «господ». В 1928 году губернская молодежная газета «Смена» (орган Костромского губкома ВЛКСМ) в целом цикле статей обрушилась на селищенских комсомольцев, принимавших участие в народном театре. Особый упор при этом делался на М. Г. Купреянову, которую газета называла не иначе как «губернаторша». Например, в одной из первых публикаций на эту тему, так описывалась репетиция в селищенском театре: « – Выходите, господа, ваш выход! «Господа» выходят, и начинают репетировать. (Между прочим, среди «господ» есть и комсомольцы). Режиссер – бывший помещик Куприянов *,

* Имеется в виду Б. Н. Купреянов.

а за роялью его мамаша-«госпожа», бывшая губернаторша. Место действия: дом бывшей губернаторши в с. Селище, Коряковской волости Костромского уезда. «Бывшие» сейчас занялись культработой среди молодежи, благо комсомольской ячейке (есть такая и в Селище) этим делом заниматься нет времени. А комсомольская ячейка занимается особой «культработой» – устройством танцевальных вечеров. На таких вечерах в большинстве бывают пьяные «и всякий человек отпетой жизни идет на этот вечер, внося пачку гнилых, ненужных для молодежи привычек», – пишет юнкор «Насос». Вот культработа ячейки, и то только по «высокоторжественным» дня, вроде «Николина», рождества и пр. Остальное время молодежь ходит к губернаторше, где нет пьяных, где вежливое, «господское» обращение» (393). В другой заметке говорилось: «Актив Селищенской ячейки решил начать культурную революцию. Встретились ребята на этом пути с серьезными трудностями: нет помещения. «Да чего нам голову ломать, помещение искать, вот в большом доме, где живут «бывшие», есть где развернуться». «Да и приглашают нас туда, вот и пойдемте». И пошли туда, рука об руку с классовым врагом «культуру строить». Актив там встретили приветливо: «Пожалуйте на диванчик, не хотите ли чайку». А когда скучно становилось, Верочка * – хозяйская дочка музыкой развлекала. Конечно, когда об * Верочка – дочь художника Н. Н. Купреянова, В. Н. Купреянова (1916 – 1934 гг.).

этом узнал уком – всю братию расшерстили, некоторых выгнали из союза. Что можно было ожидать от такого актива? Могла ли идти батрацко-бедняцкая молодежь в такую ячейку?» (394). Действительно, в 1928 году нескольких селищенских комсомольцев, игравших в мягковском театре, исключили из комсомола. В июне 1989 года на открытии на старом усадебном доме Мягковых мемориальной доски в честь Н. К. Михайловского и Н. Н. Купреянова местная жительница В. С. Летунова вспоминала как её и еще двух селищенских девушек за участие в театре и общение с «бывшими» исключили из ВЛКСМ (395). Последняя публикация на эту тему была в начале декабря 1929 года, когда уже не комсомольская, а партийная газета «Северная правда» писала: «В Селищах клубная работа совсем замерла. Поставили было пьесу с выступлением хоркружка и на этом остановились. Комсомольцы собираются только для ругани между собой и ждут приезда местного жителя Б. Куприянова. Конечно, Куприянов не пожалеет времени для работы, но пролетарская молодежь должна стыдится. Руководители должны найтись и среди неё» (396).

По-видимому, для того, чтобы напомнить властям о значении Н. К. Михайловского и тем самым как-то облегчить жизнь его племянницам, краевед Ф. А. Рязановский в сентябре 1927 года поместил в «Северной правде» статью о Михайловском, на долгие десятилетия вперед оказавшуюся последним положительным упоминанием в костромской печати о некогда знаменитом публицисте и критике. В частности, в статье писалось: «Сейчас в Селище доживают век племянницы Н. К. Михайловского – М. Г. Купреянова и А. Г. Перелешина. (...) Любовь к сестре была перенесена Николаем Константиновичем и на её детей. «Старый дядя» хлопотал о них и вел с ними шутливую переписку. Бывая у дяди, т. е. у Николая Константиновича, племянницы его невольно сталкивались с его литературным кругом. Они лично знали Г. И. Успенского, Д. Н. Мамина-Сибиряка (...)». Ф. А. Рязановский напоминал: «В Селище А. Г. Перелешиной была основана библиотека им. Н. К. Михайловского. Основной фонд её составили собрания сочинений русских авторов, присланных ими из уважения к памяти Николая Константиновича с автографами». Завершалась статья сообщением, что в 1929 году исполнится 25 лет со дня смерти Н. К. Михайловского. «Кострома должна отметить этот день» (397) – полагал Ф. А. Рязановский. Впрочем, подобные статьи уже не имели никакого значения. Относительно спокойные нэповские годы подходили к концу. На Селище, как и на всю страну, неотвратимо надвигался «великий перелом», в ходе которого Кострома действительно «отметила» 25-летие кончины Н. К. Михайловского, правда, совсем не так, как предполагал Ф. А. Рязановский.