По-над берегом Волги
Старым трактом, соединявшим Нижний Новгород и Кострому, давно уже не пользуются — его заменила железная дорога. Некогда широкая проезжая часть осыпалась по краям, мосты не поддерживаются, от тех берез, что росли вдоль пути, остались одни пни. Дорогой пользуются только для того, чтобы проехать в близлежащие колхозы и на конный завод. А когда-то Нижегородский почтовый тракт был одним из оживленнейших в России.
По Нижегородскому тракту в 1860 — 1880-х гг. не раз проезжал и Александр Николаевич Островский в гости к владельцам здешних усадеб — одних он знал, с иными дружил. В его переписке упоминаются их фамилии — Хомутовы, Дмитриевы... Кроме того, трактом он пользовался и для сношений кратчайшим путем с Костромой. Им он проследовал и в свой первый приезд в Щелыково — в дневнике поездки Островского 1848 г. перечисляются почтовые станции, стоящие именно на данном тракте.
Тракт начинается от Заволжска. Теперешний Заволжск разросся. Сворачивая с Чирковской горы влево, трудно даже представить, что каких-то сто лет назад здесь, только чуть повыше по течению Волги, стояла на берегу уединенная усадьба, именуемая Мысы, или Фроловское. В первой четверти XVII в. царь Михаил Федорович пожаловал эти земли в вотчину дворянину Философову, отличившемуся в русско-польской войне.
В середине XIX в. владелец ее породнился с талантливой кинешемской семьей Потехиных. Отныне частыми гостями Мысов стали три брата хозяйки: писатель Алексей, популярный в свое время драматург и театральный рецензент Николай и известный адвокат Павел Антиповичи. Наиболее выдающимся из них был Алексей Антипович Потехин (1829 — 1908). Выпускник Костромской гимназии и Ярославского лицея, он, после недолгой службы, всецело посвятил себя литературе. В лучшем своем романе «Бедные дворяне» он изобразил старинную помещичью семью, с ее шутами и приживальщиками — такую именно жизнь Потехин наблюдал в усадьбе Философовых. С успехом шли на сцене и его драмы. В 1901 г. писатель избран членом Российской Академии Наук.
А. А. Потехин был хорошо знаком с А. Н. Островским, который писал ему из Щелыкова.
У Потехиных была еще сестра, Надежда Антиповна, вышедшая замуж за врача С. Аренского — «прекрасная пианистка, по застенчивости не пожелавшая выступать публично». В 1861 г. у нее родился сын, Антон, унаследовавший от матери музыкальные способности — Надежда Антиповна сама руководила занятиями сына музыкой. В 1879 г. молодой Аренский поступил в Петербургскую консерваторию и через три года окончил ее, получив за выпускную программу — балладу «Лесной царь» для солистов, хора и оркестра — золотую медаль. Он сразу был приглашен преподавателем в Московскую консерваторию. Быстрый успех, растущая популярность, обеспеченное положение плохо влияли на композитора, характер которого еще не сформировался — он стал вести рассеяниую жизнь, мало работал: «В течение всего учебного года ты не написал ничего цельного», — упрекал в 1883 г. Аренского С. И. Танеев. Это тревожило и мать — она списалась с сестрой, попросила пригласить Антона Степановича на лето в Мысы. Самому композитору план провести лето в тихой усадьбе на берегу Волги, вдали от светской суеты, от назойливых приятелей, тоже понравился.
Это лето 1883 г. было самым плодотворным в жизни А. С. Аренского. В Мысах он написал свою первую оперу «Сон на Волге». Слова для нее он заимствовал из драмы Островского, который жил в это время всего в двух десятках километров — вполне понятно, что подвигло композитора на такой сюжет. В Мысах же Аренским была частично создана и сюита «Силуэты», которую Лев Толстой назвал жемчужиной музыкального искусства.
С Волги и сейчас хорошо просматривается дом, в котором жил Аренский. К сожалению, теперь он утратил первоначальный облик — прежде же здание увенчивали две башенки с зубчатыми верхами.
Дальше по берегу Волги, но уже вне черты города, расположен дом отдыха «Студеные ключи». Во времена А. Н. Островского это была незастроенная гора, с которой открывался великолепный вид на Волгу, Кинешму и окрестные дали. Незадолго до первой мировой войны красивую гору облюбовал себе под дачу богатый сахарозаводчик Я. П. Рузский. Он построил на вершине горы усадьбу, названную по имени местности — «Студеные ключи». Владелец ее располагал средствами и усадьбу оборудовал, использовав все технические достижения: электрическое освещение, водопровод и т. д. После революции ее заняли под дом отдыха.
Совсем неподалеку на волжском берегу, рядом с деревней Борисцево, стоит усадьба Соколово. Существует предание, что когда-то на этом месте был стан волжского разбойника по прозвищу «Сокол». На публичных торгах в 1847 г. продавалось два кинешемских имения — Щелыково и Соколово. Первое купил Николай Федорович Островский, второе — майор Федор Васильевич Хомутов. С этого момента и началось близкое знакомство семейств Островских и Хомутовых, в дальнейшем поддерживаемое детьми А. Н. Островского и.Ф. В. Хомутова, а позднее их внуками.
Майор Хомутов, сам георгиевский кавалер, был сыном одного из храбрейших офицеров русской армии, героя Бородинского сражения штаб-ротмистра Василия Алексеевича Хомутова. Портрет, ордена героя хранятся в Бородинском музее.
Федор Васильевич был хорошим хозяином. В середине XIX в. на Всероссийской выставке он был награжден большой золотой медалью за разведение в Соколове картофеля, а его крепостной садовник — за выращивание кукурузы.
Александр Николаевич Островский был дружен с четырьмя сыновьями Ф. В. Хомутова, которые принимали самое непосредственное участие в жизни Щелыкова. Старший, Николай Федорович (1847 — 1914), окончил Петровскую академию в Москве и Технологический институт в Петербурге и с 1875 г. служил в Кинешемском земстве. Он сам составил проект и руководил постройкой в Кинешме новой больницы, при которой по его инициативе был разведен хороший сад.
Второй — Дмитрий Федорович (1849 — 1933), бывший офицер, служил до 1895 г. в Кинешемском уезде, а затем управлял палатами государственных имуществ Астраханской и Воронежской губерний.
Третий брат — Павел Федорович (1856 — 1919), участвовал в русско-турецкой войне 1877 — 1878 гг. и взятии Плевны. После выхода в отставку и возвращения на родину он избирался уездным предводителем дворянства. По этой должности ему приходилось соприкасаться с А. Н. Островским, который относился к нему с симпатией. Именно Павел Федорович встречал драматурга на кинешемском вокзале 29 мая 1886 г., и тот сказал ему: «Я не доеду до имения». На похоронах Островского. Хомутов нес металлический с фарфоровыми цветами венок с надписью на лентах «Незабвенному А. Н. Островскому от друзей — дворян Кинешемского уезда».
Последний брат — Григорий Федорович (1858 — 1940), как и Павел, сражался под Плевной. Затем он долгое время служил земским начальником в Кинешемском уезде. После 1917 г. Г. Ф. Хомутов работал директором совхозов в Костромском и Галичском уездах, а последние годы жизни, до выхода на пенсию, — в Костромском госсельскладе, являясь прекрасным механиком и специалистом по сельхозмашинам.
В переписке А. Н. Островского их фамилия упоминается довольно часто. Братья всегда приглашались на торжества в Щелыкове — 22 июля на именины Марии Васильевны и 30 августа — на именины Александра Николаевича. Завзятые театралы и горячие поклонники творчества своего старшего друга, Хомутовы непременные и едва ли не главные участники всех любительских спектаклей, устраиваемых в Щелыкове. А. Н. Островский и сам не раз приезжал к Хомутовым в их Соколове. Старожилы, бывало, показывали беседку, где он любил сидеть в парке.
Но с Соколовом связан не только Островский. Усадьба вошла в биографию и другого титана культуры — композитора Александра Порфирьевича Бородина. Выдающийся химик, Бородин оказал помощь увлекающемуся химией Николаю Федоровичу Хомутову, закончившему технологический институт в Петербурге. Завязалось знакомство. Хомутов стал приглашать Бородина погостить в своей усадьбе, соблазняя прелестями Соколова. Александр Порфирьевич не остался равнодушен к этим рассказам. Он любил деревню, и ему нигде не работалось так, как там. В 1870-х гг. композитор нередко проводил лето в селе Давыдове Владимирской губернии. «По правде сказать, — писал он, возвращаясь в город, — смерть жаль расставаться с моим роскошным, огромнейшим кабинетом, с громадным зеленым ковром, уставленным великолепными деревьями, с высоким голубым сводом вместо потолка — короче, с нашими задворками. Смерть жаль приволья, свободы, крестьянской рубахи, портков и мужицких сапогов, в которых я безбоязненно шагаю десятки верст по лесам, дебрям, болотам, не рискуя наткнуться ни на профессора, ни на студента, ни на начальника, ни на швейцара».
Между тем, в начале 1880 г. Бородин чувствовал себя неважно — подтачивала болезнь, позднее сведшая его в могилу. За массой дел не оставалось времени на музыку, давно не принимался композитор за «Князя Игоря». Тогда-то Александр Порфирьевич и поддался на уговоры Хомутова провести лето 1880 г. в их усадьбе.
Соколове оправдало все ожидания гостя. «Забрался я в Костромскую губернию, Кинешемский уезд, в восьми верстах от Кинешмы, — писал он отсюда В. В. Стасову. — Поселился на высокой крутой горе, у подножия которой раскинулась чудовищным зверем-змеем Волга. Верст на тридцать раскинулась перед моими глазами, со своим прихотливым плесом, с грядами да перекатами, с зелеными берегами, лесами, деревнями, церквами, усадьбами и бесконечной дальней синевою. Вид — просто не спускал бы глаз с него. Чудо что такое!»
Работалось композитору в Соколове отлично. Он вновь принялся за вторую картину первого действия «Князя Игоря». Здесь же была написана сцена бунта под предводительством Галицкого против Ярославны, не вошедшая в окончательную редакцию оперы. Пошло (правда, временно) на поправку и здоровье: «Слава богу, здоров, бодр, деятелен, впечатлителен и вынослив по-прежнему; могу и проплясать целую ночь, и проработать, не разгибаясь, целые сутки, и не обедать...».
Хомутовы не стесняли его условностями, и Бородин «в крестьянской рубахе и в портках» разгуливал по окрестным лесам и болотам. Много времени он проводил и в усадебном парке — сохранилась фотография скамейки, на которой любил сидеть композитор, работая над «Князем Игорем».
В Соколове он наблюдал картину запустения старых «дворянских гнезд». В письме от 23 июня 1880 г. В. В. Стасову Бородин сообщает: «Усадьба, приютившая меня, — обломок дореформенной Руси, остаток прежнего величия помещичьего житья-бытья, все это позавалилось, покосилось, погнило, позапакостилось: дорожки в саду поросли травою, кусты заросли неправильно, пустив побеги по неуказанным местам, беседки «понасупились» и «веселье» в них «призатихнуло». На стенах висят почерневшие портреты бывших владетелей усадьбы — свидетелей и участников этого веселья», висят немым укором прошлому, в брыжжах, в париках, необъятных галстуках, с чудовищными перстнями на пальцах и золотыми табакерками в руках или с толстыми тростями, длинными, украшенными затейливыми набалдашниками. Висят они, загаженные мухами, и глядят как-то хмуро, недовольно. Да и чем быть довольными-то? Вместо прежних «стриженых девок», всяких Палашек да Малашек — босоногих дворовых девчонок, корпящих за шитьем ненужных барских тряпок, — в тех же хоромах сидят теперь другие «стриженые девки», — в катковском смысле «стриженые», — сами барышни и тоже корпят, но не над тряпками, а над алгеброй, зубря к экзамену для получения степени «домашней наставницы», той самой «домашней наставницы», которую прежде даже не сажали за стол с собою. Да, tempora mutantur, времена переходчивы! И в храминах, составлявших гордость российского дворянского рода, ютятся постояльцы, с позволения сказать, — профессора, разночинцы и даже хуже». Как это красочное описание похоже на изображение запустевших усадеб в пьесах Островского, что, впрочем, и не удивительно: Александр Николаевич, бывая в Соколове в то же время, наблюдал те же «храмины» и ту же жизнь в них.
Характерен ответ Стасова. «Вы, — пишет он, — меня перенесли в запущенное барское Соколово и нарисовали красивую картину и старинной старины, столкнувшейся с новой, молодой Россией, твердо шагающей вперед по старому, еще не остывшему теплому хламу. Да, и Вы тоже принадлежите к молодой и будущей России...»
Несколько далее, вверх по течению после села Воздвиженского в Волгу впадает речка Солдога. На этой речке стоит древнее поволжское село Солдога. Во времена Островского в нем оставалось всего пять домов церковнослужителей да каменная церковь. Но в Солдоге сохранилась пристань и, по традиции, еженедельно собирались большие базары с значительными денежными оборотами. От базаров Солдога имела крупный доход, но все сборы поступали в распоряжение Кинешемской думы. Почему существовало такое правило — неизвестно, тем более, что другое торговое село поблизости от Кинешмы — Решма — пользовалось своими доходами самостоятельно. Это обстоятельство объясняет распространенную в те годы поговорку: «Кинешма да Решма кутит да мутит, а Солдога-горюха — денежки платит».
В истории Салдога известна тем, что, когда польские отряды Лисовского разграбили Юрьевец и Кинешму и двинулись по левому берегу Волги к Костроме, дорогу у этого села им преградило местное ополчение под командованием Куломзина и Шушерина. 30 мая 1609 г. произошло жестокое сражение, в котором поляки были разбиты и бежали на правый берег Волги для соединения с другими своими отрядами. Но и победители понесли огромные потери, погибли оба предводителя. Вотчина Куломзина — усадьба Корнилово, а Шушерины происходят из деревни Костово на реке Мере.
Островский, создававший исторические драмы, интересовался богатым прошлым Солдоги. В 1857 г. он напоминал костромскому литератору II. И. Андроникову: «Вы обещали сообщить мне историю городов и некоторых сел (Солдога, Решма, Городец и другие). Если у Вас теперь что-нибудь есть об этом, то потрудитесь переслать ко мне. Вы меня крайне обяжете этим и даже всем тем, что Вы по своему усмотрению передадите мне».
По самому Нижегородскому тракту селений было довольно много — через каждые три-четыре километра. Первое из них — деревня со странным названием Харчи, а через километр от нее — Емельяново. Этот километр пугал всех проезжающих — была меж деревнями гиблая трясина, засасывающая повозки, и чего стоило преодолеть ее, знали только лошажьи спины.
Далее по тракту находилась маленькая деревушка Анненское. Один из ее владельцев Александр Александрович Яковлев, капитан лейб-гвардии драгунского полка, заслужил в Бородинском сражении Владимирский крест с бантом, храбро сражался под Кульмом и Лейпцигом, участвовал во взятии Парижа.
Если за Анненским свернуть с тракта налево, то вскоре появится деревня Челесниково на речке Локше. В 30 — 40-е годы прошлого века в ней жил известный сельский хозяин Семен Прокофьевич Дмитриев. В молодости моряк, отличившийся в турецкую войну 1828 — 1829 гг. при взятии Анапы и Варны и особенно в бою под Пандераклией, он, выйдя в 1833 г. в отставку, обосновался в Челесникове. В своем имении Дмитриев занимался сельскохозяйственными опытами и даже успешно выращивал кукурузу. Он был частым участником и лауреатом сельскохозяйственных выставок. В центральных и местных изданиях регулярно появлялись статьи С. П. Дмитриева, в которых автор обстоятельно разбирал все волновавшие тогда сельских хозяев вопросы, писал о своих опытах, о применяемых им методах ведения продуктивного животноводства и хлебопашества. Статьи пользовались популярностью.
Его сын Василий Семенович Дмитриев (1840 — 1911), хотя и занимался ведением своего небольшого хозяйства, посвятил свою жизнь общественной деятельности. Он был бессменным гласным кинешемского уездного земства, в котором выступал горячим поборником народного образования и объединения крестьян в кооперативы. Эта его деятельность привлекла к нему симпатии А. Н. Островского, который считал Дмитриева наиболее способным местным деятелем, приглашал его в Щелыково и сам не раз бывал в Челесникове.
В районе двадцатого километра от тракта отходит налево проселочная дорога, которая вскоре упирается в усадьбу Корнилове. Усадьба, как уже говорилось, принадлежала Куломзиным. Имя ее последнего владельца — Анатолия Николаевича Куломзина (1838 — 1924) было широко известно в предреволюционной России. Мелкопоместный костромской дворянин, он сделал феерическую карьеру.
Оконнив юридический факультет Московского университета, Куломзин продолжал образование в иностранных университетах, затем служил в Государственной канцелярии. Он был хорошо знаком с Островским, навещал Щелыково и пользовался покровительством Михаила Николаевича. В 1860-е гг. Куломзин опубликовал несколько научных работ: «Поземельная подать в Англии», «Постройка железных дорог в России и на Западе», «Государственные доходы и расходы России в XVIII в.» и другие. Он был пионером использования фосфоритов в России — в 1885 г. Куломзин пустил в Корнилове первый русский завод по разработке фосфоритов. В книге «Куломзинская фосфоритная мука» (Петербург, 1892) сообщается, что выдающийся русский агроном А. Н. Энгельгардт проводил успешные опыты с «удобрительным туком» Корниловского завода и очень высоко отозвался о его качествах.
А. Н. Островский отдавал должное недюжинному уму Куломзина, его огромным организаторским способностям и широчайшей эрудиции, но умеренно консервативные воззрения владельца Корнилова, его чиновничья изворотливость не могли не отталкивать драматурга. Создавая в своих пьесах образы молодых, быстро делающих карьеру чиновников, Александр Николаевич порой придавал им черты, присущие Куломзину.
С 1883 г. А. Н. Куломзин состоял управляющим делами Комитета Министров, а с 1891 г. руководил комитетом Сибирской железной дороги. Ему принадлежат определенные заслуги в утверждении маршрута и проведении крупнейшей в мире Транссибирской магистрали. В 1915 г. он был назначен председателем Государственного Совета и стал, таким образом, последним председателем этого высшего органа Российской империи.
Куломзин был выдающимся знатоком переселенческого вопроса, в 1896 г. специально ездил в Сибирь — его отчет об этой поездке опубликован отдельной книгой. Имя А. Н. Куломзина как специалиста упоминает В. И. Ленин в статье «Переселенческий вопрос».
В настоящее время в усадьбе Корнилове размещается конный завод.
