Литературная жизнь Костромы в годы Великой Отечественной войны

Деятельность костромской творческой интеллигенции в 1941—1945 годы

С 22 июня 1941 года костромичи, как и весь советский народ, начали жить по законам «священной войны». Она обусловила специфику литературной жизни города и края, определила судьбу каждого писателя-костромича. Большинству довелось, пройдя дорогами войны, вернуться домой, как правило, после тяжелых ранений. У тех, кто по состоянию здоровья или другим причинам остался в Костроме, судьба складывалась по-разному. Репрессированному и поэтому отлучённому от литературы А. П. Алешину было отказано в просьбе направить его на фронт и разрешено лишь принять участие в строительстве оборонных рубежей под Москвой, после чего он в 1943 году умер, прожив всего 48 лет. В мае 1944 года был арестован и осужден поэт Н. А. Орлов. Из блокадного Ленинграда в 1942 году вернулся в Кострому и активно включился в общественно-литературную жизнь известный писатель-костромич Вячеслав Лебедев. Вместе с ним и вслед за ним в Кострому эвакуировались ленинградские литераторы: кинодраматург Н. А. Саламанов, поэтесса Вера Скворцова, очеркист Галина Остапенко. Приехали и некоторые ленинградские артисты. Костромские и ленинградские писатели и актёры организовали концертные бригады, выступавшие на предприятиях и в госпиталях; сбор от их платных концертов в клубах и других культурных учреждениях шел в пользу фронта. Особенной популярностью славилась концертная бригада, организованная костромским поэтом Н. Орловым и ведущей артисткой ленинградской государственной эстрады Зинаидой Андреевной Колчиной.

Война разделила костромских литераторов на сражавшихся на фронте и работавших в Костроме. Ушли на фронт Евгений Осетров, Алексей Никитин, Виктор Хрящев, Александр Часовников, Алексей Румянцев. Они присылали в «Северную правду» насыщенные реалиями войны стихи, корреспонденции, очерки, рассказы, фельетоны, публиковавшиеся под рубриками «Письма земляков-фронтовиков», «Творчество земляков-фронтовиков», «Костромичи в боях за Родину». Здесь же печатались красноармейцы и командиры, не имевшие профессионального статуса литератора, но решившие обратить против врага и второе оружие — перо или карандаш. Некоторые из них были рабкорами и селькорами, до войны писавшими в «Северную правду» или «Северный рабочий», в 1936—1944 годах являвшийся газетой Ярославской области, частью которой в эти годы был и костромской край. Отмечая их заслуги, «Северная правда» писала: «Десятки бывших костромичей-рабкоров ушли на фронт, и многие не теряют связи с газетой, например, Федор Кульков, бывший селькор. Кульков прошел путь от селькора до журналиста. Сейчас он на фронте и часто пишет в свою родную газету. Его селькоровское перо так же метко разит фрицев, как и снайперская пуля. Сержант Кульков активно участвует во фронтовой печати. В нашу газету он пишет о боевых заслугах земляков… Бывшие рабкоры газеты Евгений Осетров, Михаил Кулапин, Иван Суриков и на фронте не теряют связи с газетой… Часто пишут наши земляки Н. Скопец, И. Беликов, А. Гусев, А. Волин и другие…» (Соловьев А. Наши военкоры // СП. 1943. 5 мая. С. 2). Ал. Волин — псевдоним Алексея Ивановича Никитина, что подтвердили жена писателя Л. Н. Путинцева, а также С. Г. Степанова и И. А. Гашин. Он пользовался псевдонимом, пожалуй, даже чаще, чем фамилией, особенно подписывая стихи, посылаемые с фронта (см.: СП. 1943. 30 мая).

Те, кто не ушёл на фронт (Н. Орлов, Н. Соколов, В. Лебедев, Г. Милова, С. Степанова, Е. Павлова и др.), вместе с «ленинградцами» активно включились в общественно-оборонную работу и литературное сотрудничество, стали сплоченным коллективом. В 1944 году, в связи с обретением Костромской областью административной самостоятельности, встал вопрос о создании в городе литературного объединения. Пока же при редакции «Северной правды» под руководством Н. Орлова действовала литературная группа, особенно продуктивно в 1943 году. На ее собраниях обсуждались новые произведения; её участники организовывали встречи с читателями. 22 февраля 1943 года ее усилиями был подготовлен и вышел в эфир первый костромской литературный радиоальманах, в котором выступили Н. Саламанов, А. Чичерин, В. Скворцова.

Костромские литераторы организовывали литературно-художественные вечера, являвшиеся «смотром творческих сил города» (Щавелкина Н. А. Литературно-художественный вечер // СП. 1943. 24 апр.). Даже в самые тяжёлые времена военной страды проводились и персональные творческие вечера-отчёты костромских писателей; например, в июне и октябре 1942 года состоялось обсуждение драмы В. Лебедева «Максим Горький» и вечер об итогах его творческой деятельности (а это было время кануна и начала Сталинградской битвы). В 1943 и 1944 годах в Костроме были проведены вечера с приглашением ярославских писателей.

Костромские литераторы постоянно поддерживали связь с местными музыкантами и актёрами театра. Вот афиша одного из вечеров-концертов:

В годы войны Костромской драмтеатр поставил много спектаклей, обращенных к патриотическому чувству зрителей: «Козьма Захарьич Минин-Сухорук», «Надежда Дурова», «Парень из нашего города», «Русские люди», «Фронт», «Нашествие».

Летом 1943 года театральная бригада артистов-костромичей выезжала на фронт в воинские части, в которых было много земляков. В это время директором городского театра был Н. Саламанов. Он же вел в «Северной правде» и театральную хронику. Другим «посредником» между театром и зрителем, автором театральных рецензий был А. В. Чичерин, заведующий кафедрой литературы и языка Костромского учительского института.

Костромские литераторы не теряли контакта и с земляками-художниками Н. Шлеиным, М. Колесовым, А. Яблоковым, А. Рябиковым, В. Беляевым и другими, публикуя заметки об их творчестве, отдельных работах и тематических выставках. Уже осенью 1944 года обретшие организационную самостоятельность костромские художники подготовили первую областную выставку.

Творческая жизнь костромской интеллигенции постоянно отражалась «Северной правдой» и «Северным рабочим». На их страницах происходила «встреча» литераторов-фронтовиков и работавших в Костроме и Ярославле. Конечно, для организации регулярной общественно-литературной жизни потребовалось время, и поэтому газеты, возмещая количественный и качественный дефицит литературного материала в начале войны, прибегали к перепечатке его из центральной прессы. Периодически это делалось и в течение всей войны. Публиковались публицистика и проза И. Эренбурга, А. Толстого, М. Шолохова, А. Фадеева, Б. Горбатова, Б. Полевого, В. Лидина, Ю. Германа, В. Гроссмана, Л. Соболева, стихи В. Лебедева-Кумача, А. д' Актиля, Н. Тихонова и других.

Со временем набирает силу творческая деятельность костромских поэтов и прозаиков, и уже с конца 1942 года «Северная правда» начала регулярно публиковать их разнообразные по жанру и стилю произведения, объединенные темой Отечественной войны.

Костромская поэзия 1941—1945 годов

«Эта поэзия родилась с первыми залпами Великой Отечественной войны. Мужественная и искренняя, она пронизана великой моральной силой, нравственной чистотой, стойкостью и ненавистью к фашизму»,— справедливо отметил Б. Гусев в статье «Строки мужества» (Молодой ленинец. 1967. 9 мая).

Конечно, стихи первых месяцев 1941 года несли в себе дежурно-агитационный заряд, инерцию шапкозакидательских тенденций, характерных ещё для поэзии кануна войны:

Нас не тронь, не лезь и не грози,
Помни, враг, что шутки плохи с нами.
Никому не выпачкать в грязи
Над страной развёрнутое знамя!
…Мы пройдём сквозь пламя и сквозь дым,
Гневом бомб на головы обрушась,
Никому вершка не отдадим
Ни воды, ни воздуха, ни суши…
Мы пройдём болота и снега,
Пронося победу за собою,
Чтоб не смели хищники врага
Пачкать наше небо голубое,
Чтоб гуляли вольные ветра
По стране обильной и могучей,
Чтоб дымили фабрики с утра,
Самолёты врезывались в тучи,
Чтоб, когда последний стихнет бой,
Отдохнув, сказать совсем немного:
«Родина! Отныне над тобой
Не нависнет чёрная тревога!
Навсегда исчезли рубежи,
Ничего с тобою не случится.
…Вот теперь спокойно можно жить,
Отдыхать, работать и учиться!»
(Мартьянов И. «Мы готовы!» // СП. 1941. 25 июня)

Подлинный трагический ход событий пока противоречил содержанию этих и им подобных стихов, которые будут изживать фальшь дежурного оптимизма, наполняться исторической правдой лишь в ходе войны, в муках, ценой которых была достигнута Победа. Если бы под этими стихами стояли даты: «1945», «1944», — они воспринимались бы иначе…

Газетные страницы начального периода войны не случайно заполнялись безымянными стихами-лозунгами, часто печатавшимися в виде «шапки» газетной полосы. Вот их образцы из «Северной правды» начала июля 1941 года: «Обороняй свою страну / В бою и мастерских. / Ушёл товарищ на войну — / Работай за двоих!»; «Колхозница! Братьев на фронт провожая, / Их замени на фронтах урожая!» (СП. 6 июля), ещё: «Сражайся, грозен и суров, За мирный труд и отчий кров!»; «Сплотим всю мощь, / Всю нашу силу: / Фашисту выроем могилу!» (СП, 10 июля). Сама анонимность этих стихотворных лозунгов была своего рода всеобщим ритуалом, внешним выражением которого и стал, как отмечают исследователи поэзии 1944—1945 годов, «стиль общих слов». Надо сказать, что поэты, как бы извиняясь перед читателями, просили их (в том числе и критиков) воспринимать эти стихи как «непоэзию», например С. Орлов:

Пускай в сторонку удалится критик:
Поэтика здесь вовсе ни при чем.
Я, может быть, какой-нибудь эпитет —
И тот нашёл в воронке под огнем…
(Орлов С. Избранное. М., 1988. С. 3)

Показательно и признание С. Кирсанова в том, что «…часто в газетную фразу / Уходит живая строка…» («Долг», 1942). Очень часто, особенно в начале войны, искреннее чувство, наполняясь публицистическим пафосом, «отливалось» в форму «газетной строки». Это вовсе не означает, что стихотворная публицистика была не нужна: она была востребована временем. Например, агитплакат «За правое дело», созданный поэтом-костромичом Николаем Орловым, многократно исполнялся в начале войны в концертах артистов городского театра и пользовался большим успехом.

Фронтовая поэзия воинов-костромичей

Первые стихи фронтовиков с пометкой «Действующая армия» появились в «Северной правде» уже в начале 1942 года после разгрома немцев под Москвой и были посвящены этому знаменательному событию.

…Москва богатырский свой меч подняла,
Не раз как его поднимала,
И страшный удар по врагу нанесла
Всем гневом людей и металла.
Зверь лютый на Запад уходит, рыча,
Он лижет кровавые раны.
Но русская храбрость и сила меча
Прикончат навеки тирана.
(Рыкалин А. «Москва отомстит» // СП. 1942. 14 февр.)

Следующие стихи А. Рыкалина после большого перерыва, связанного, очевидно, с отступлением наших войск к Волге, появились в начале Сталинградской битвы осенью 1942 года. В первом из них в полной мере использована внушающая сила «заклинающего» слова, сосредоточенная в публицистическом призыве и рефрене; здесь звучит и набат исторической памяти:

На бранных просторах привольного Дона,
В зелёных горячих кубанских степях
Пусть славой покроются наши знамёна
Бессмертною славой в тяжёлых боях.
За нами родимые волжские дали,
С тревогою смотрит на нас Сталинград.
Стоять за Отчизну, как предки стояли,
Стоять до конца, и ни шагу назад!
Встречай, как герой, эту наглую свору,
И если бывает в бою горячо,
Ты вспомни, как бился за землю Суворов,
Как Невский стоял за Отчизну с мечом.
Зовут сыновей материнские стоны,
Багровое пламя украинских хат.
На бранных просторах привольного Дона
Умри, как герой, но ни шагу назад.
В свинцовом дожде, в урагане пожарищ
Над нами три слова набатом гудят —
Ни шагу назад не отступим, товарищ,
Ни шагу, ни шагу, ни шагу назад!
(«Ни шагу назад» // СП. 1942. 23 сент.)

Во втором стихотворении «заклинание» вложено в уста русской женщины, взывающей к гражданскому долгу и мужской чести солдата:

Я не стану звать тебя любимым,
Ты подругой не зови меня,
Если ты в седых разрывах дыма
Испугался вражьего огня…
Мать тебя не зря в руках носила,
Много лет в здоровье берегла,
Чтоб в огне рождённая Россия
Вечно жить свободною могла.
(«Тебе говорит она» // СП. 1942. 24 окт.)</p>

Часто присылали свои стихи в газету М. Кулапин, Ал. Волин (А. Никитин), Н. Скопец, бывшие рабкоры.

В них часто звучал «костромской мотив», присутствовало ощущение «малой родины» как части Отечества:

…И не раз, признаюсь,
Мне казалось,
В городах
Полосы фронтовой
Будто схожее что-то
Есть малость
Со старинной
Моей Костромой…
(Волин А. «Родному городу» // СП. 1943. 10 янв.)

«Я — сын трудового народа…»
Я вырос на русских хлебах,
Спокойные волжские воды
Качали меня на волнах.
С мальчишек влюблен я в родное
На устье Костромки село,
В раздолье России ржаное,
В мужское своё ремесло…
Ужели могу я спокойно
Смотреть на разбой палачей,
Ужели мне тоже не больно,
Как больно Отчизне моей!
Клянусь! Пока сердце не встанет
И кровь в моих жилах течет,
Рука моя бить не устанет
Презренный коричневый сброд.
(Волин А. «Солдатская клятва» // СП. 1943. 15 авг.)

Интересно в этом плане и стихотворение М. КУЛАПИНА «Пишу тебе письмо, любимый город…» (СП. 1942. 16 авг.). Любопытны попытки этого поэта-фронтовика создать «костромской вариант» русского национального характера, своего рода «Тёркина», в балладе «Родом с Волги» (цитирую в отрывках):

…Пришло пополненье, к нему вышли мы.
Во время знакомства один рассказал нам:
— А родом я с Волги, из Костромы…
— Ага, костромич! Ну мы город ваш знаем —
Лечили там раны, ходили там в сад.
Особенно в памяти мы сохраняем
Заботу о нас врача Державца…
С тех пор костромич был в особом почете,
Понравился всем простотою лица,
Стрелял он отлично, и не было в роте
И даже в полку — веселее бойца…

Далее повествуется, как костромич был ранен, вынесен с поля боя товарищем, как тепло проводили его боевые друзья:

…Куда ж он поедет путём своим долгим?
Где город, где раны залечат ему?
Быть может, поехал он в город на Волге,
В родную сторонку, в свою Кострому?
(СП. 1943. 14 авг.)

В годы войны было создано немало так называемых «именных», посвященных конкретному лицу произведений в стихах. Приведем полностью одно из них, написанное «с натуры» Н. Скопцом:

Слух идет по батарее,
И уверен каждый в том,
Что когда-то был Киреев
В Костроме часовщиком.
Вечно занят, озабочен,
Часто крутит он усы.
Говорят, Киреев точен,
Как хорошие часы.
Залегла в лесу пехота,
Ей одной подчас невмочь,
И всегда с большой охотой
Он берётся ей помочь.
Пушка рявкает сердито,
Иней падает пушист.
Третий выстрел.
«Цель накрыта!» —
Говорит телефонист.
Так громит фашистов дзоты
Тёмной ночкой, ясным днем
Дядя Коля, друг пехоты,
Управляющий огнем.
(«Артиллерист» // СП. 1943. 28 февр.)

Н. Скопец присылал в газету в основном очерки, но, как видим, ему удалось написать и стихи о реальном и конкретном солдате так, что каждая строчка здесь является удачной, «живой».

Нередко в стихах костромичей-фронтовиков появляется пейзаж как «примета» родины. Пейзаж никогда в лучших стихах не был просто «картиной природы», что является общим законом пейзажной лирики в целом; он наполнялся необходимым смыслом с помощью «наращивания пейзажных деталей до их символического заострения» (Пьяных М. Ф. Ради жизни на земле. М., 1985. С.207). Так происходит, например, в стихотворении АЛ. ВОЛИНА (А. Никитина) «Зима»:

…Пусть снег идет. Мы разберем,
Куда ведут следы.
Врагу ни ночью и ни днем
Не скрыться от судьбы.
Опять все белым замело,
И тишина кругом.
Пред нами русское село,
И мы его возьмем.
(СП. 1944. 9 янв.)

На выразительном контрасте построено его стихотворение «Июнь»:

В ста метрах от меня враги,
А здесь черёмуха цветет,
Стрижи порхают у реки,
Встаёт оранжевый восход…
Цветёт земля. Ликует жизнь,
Благоухает скатерть трав,
И с неба ласковая синь
Купает в воздухе ветра.
В ста метрах от меня враги.
Там ночь, там птицы не поют,
Земля-страдалица горит,
В краю своем ища приют.
Там смерть гуляет по дворам,
Там ворон черный вьется в небе,
В полуночные вечера
В озёрах плачет белый лебедь…
(СП. 1944. 25 июня)

Поэт Александр Часовников. Берлин 1945 г.

Под «аккомпанемент» метелей последней военной зимы идут на запад бойцы в стихах Александра Часовникова из цикла «На фронтовых дорогах» («Ночь метельная», «Метель»). Здесь у людей и природы разные «заботы»:

…Нам идти недалеко…
Окружили снега ворохами,
Навалилась метель, холодных холмов намела.
Далеко до села с огоньками, с теплом, с петухами…
Хорошо бы дойти до такого села…
Мы идём по сугробам под злые напевы метели.
Ей — кружить и блуждать, нам — шагать в темноте без дорог.
Наши каски, шинели в снегу поседели.
Устоим, победим и не свалимся с ног.
(Часовников А. Волгари: Стихи. Кострома, 1947. С. 13)

А вот в раннем «новогоднем» стихотворении, написанном после разгрома немцев под Москвой, метельная русская зима — «союзница» Красной армии; детали пейзажа вписаны в обстановку войны:

Темноту пробил луны осколок,
Звёзды, как осколки от гранат.
Вот еще один отбит посёлок,
Истреблен еще врага отряд.
В снежном море тонут мародеры…
Бьет в лицо крылатая метель.
Скоро полночь встанет на просторах,
Новый год выходит под шрапнель.
Он простился с дедом бородатым,
До опушки леса проводил,
Взял винтовку, пристегнул гранаты,
По фашистам очередь пустил…
…По снегам, по черноте пожарищ,
Истребляя зачумлённый сброд,
С Новым годом, дорогой товарищ!
С новой силой на врага вперед!
(Часовников А. «В эту ночь» // СП. 1942. 1 янв.)

Желанным «гостем» литстраниц газеты был Евгений Осетров, работавший в разных литературных жанрах. Он написал много хороших стихов. Одним из первых было опубликовано стихотворение об однополчанах:

Пусть падают мины вокруг,
Пусть непогодь чёрная злится,
С катушкой отважно ползут
Чудесные люди — связисты.
Молчат молодые поля,
Но ниткою кабеля чистой
Исчертят фронтовый район
Чудесные люди — связисты.
Мы страха не знаем в бою,
Про нас ведь не зря говорится,
Что родину любят свою
Чудесные люди — связисты.
(«Чудесные люди — связисты» // СП. 1942. 28 июня)

Именно Евгению Осетрову удалось написать свою «Землянку»:

Горит фитиль в заржавленной жестянке,
За дверью ночь, за дверью ходит мрак.
А мы сидим в сухой своей землянке —
Москвич, волжанин, парень-сибиряк.
Трещит валежник в глиняной печурке,
Мы с разных мест, но здесь одна семья.
Взгрустнул товарищ о своей дочурке —
Из дома что-то долго нет письма.
Но, может быть, письмо уже в дороге,
Быть может, почтальон его несёт.
Споём, товарищ, чтоб забыть тревоги,
О доме пусть гармонь твоя поёт.
Нас родина на грозный бой созвала,
Нам родина оружие дала,
Нас ждёт еще больших боев немало,
Нас ждут еще великие дела.
(«В землянке» (На мотив песни «Письмо в Москву») // СП. 1942. 10 сент.)

Тема фронтовой дружбы, как известно, и в кино, и в солдатском фольклоре, и в литературе военных лет имела один особый вариант — братства двух верных боевых друзей. Е. Осетров нашел свой путь его решения:

Земляки у нас служили —
Дружба горяча,
Два товарища, два друга,
Два костромича.
Батальон раз шёл в атаку,
Мне не умолчать,
Как сражалися два друга,
Два костромича.
Грозно пушки рокотали,
Пулемёт стучал,
Но нигде не отступали
Два костромича.
Вместе письма получали
С родины своей,
И горели две медали
На груди друзей.
И одно не поделили,
Признаёмся мы,
Портрет девушки красивой,
Родом с Костромы.
И об этом часто спорят,
Мне не умолчать,
Два товарища, два друга,
Два костромича.
(«Два костромича» // СП. 1943. 30 мая)

Отозвалась в поэзии Е. Осетрова и еще одна популярная и знакомая читателю по замечательным стихам А. Твардовского, И. Уткина, М. Кульчицкого, М. Луконина, Ю. Друниной, А. Межирова, Б. Окуджавы, Ю. Белаша и других авторов тема — «поклонение» солдатской шинели, являвшейся для воина буквально всем:

И в морозы, и в метель
Выручала нас шинель.
Выручала нас в июле,
И в бою, и в карауле.
С непогоды в дом войдёшь,
Мягкий хлястик отстегнёшь,
Пусть буран стучит в стекло,
Под шинелью нам тепло.
Эх, солдатская шинель,
Скатка боевая!
Через тысячи дорог
Мы прошли, родная,
Аккуратно сшитая,
Пулями пробитая.
Помнят вековые ели,
Как мы на привалах пели,
Как в лесах среди метели
Укрывали нас шинели.
(«Шинель» // СП. 1943. 21 февр.)

По стихам Е. Осетрова можно проследить фронтовые маршруты, которыми он прошёл с боевыми товарищами, «историю» и «географию» его войны, до тяжёлого ранения в 1943 году. «Песня о Десне» (СП. 1943. 3 окт.) была одним из последних стихотворений с фронта. Судя по осетровским публикациям, весной 1944 он уже начал работать в редакции «Северной правды» (7 апреля был опубликован сделанный им обзор стихов, присланных в редакцию, — «Поэзия на войне»). На выход своих однополчан к западной границе он откликнулся стихотворением «Над Прутом» (СП. 1944. 8 апр,). По нему можно сделать вывод: все-таки лучшие стихи о войне поэт-фронтовик пишет на войне, хотя это стихотворение содержало внешние эффекты:

…Какая радость, счастие какое
Встречать освобождение земли,
И пушкинское солнце Кишинёва
Уже видно солдатам издали!

Написанное вскоре «первомайское» стихотворение тоже нельзя отнести к удачам поэта: «…Идем за Отчизну, идём за Россию, / На запад, на запад — вперед, / Пробитое пулями русское знамя / Как майское солнце встает…» (СП. 1944. 1 мая). Конкретика «ушла», ее вытеснили «общие слова». Евгений Осетров еще напишет хорошие стихи о войне, когда война во всем ее облике оживет вновь в его памяти. Он одним из первых откликнется на мученическую смерть Юрия Смирнова («Бессмертен подвиг Юрия Смирнова…» // СП. 1945. 23 февр.) и опубликует очерк о его матери.

В конце войны Е. Осетров уже выходил к своей главной теме — осмыслению русской истории во всем ее масштабе и объеме как непрерывного процесса, потока времени, частью которого была и история Костромы, и затихающая война, и его собственная судьба:

…Здесь я понял — перед прошлым
Я всю жизнь в ответе.
Здесь меня на подвиг звал
Древнерусский ветер.
(«У стен Ипатьевского монастыря» // СП. 1944. 5 июля)

Ощущение «связи времен» закономерно привело его к оптимистическому выводу о «неистребимости» жизни уже в стихотворении «Я — русский человек»; включенном в первый выпуск «Костромского альманаха» (1946):

Мне кажется, что заколдован я,
Что пули не берут меня литые,
Что я — само кипенье бытия,
Что я бессмертен, как моя Россия.
Любовью безымянною храним,
Неистребим, как радость, как свобода,
Я — русский человек, я — верный сын
Великого, родного, богатырского народа.

Это — не просто слова, а выстраданное, добытое личным опытом. Подводя итоги сказанному об Осетрове, следует отметить: в течение войны он, и по количеству, и по качеству стихов быстро преодолев уровень «стихотворной самодеятельности», становится профессиональным поэтом. Завершая очерк о творчестве костромских поэтов-фронтовиков именем Е. Осетрова, нужно сказать: он был среди них одним из лучших, первых.

Поэты, работавшие в Костроме

Оставшиеся в Костроме поэты-костромичи были как бы «вторым литературным фронтом».

Особой общественной и творческой активностью отличался Николай Александрович ОРЛОВ. Страницы «Северной правды» 1941—1944 годов сохранили много его стихов, в которых можно видеть публицистические отклики «на злобу дня». В первые дни войны был создан агитплакат «За правое дело». Немного позднее напечатаны стихотворения «Мы отомстим» (СП. 1941. 16 окт.), «Мы гоним фашистов» (СП. 1942. 1 февр.), «На харьковском направлении» (СП. 1942. 29 мая), «Сталинград-богатырь» (СП. 1942. 23 окт.), «Сталинградская победа» (СП. 1943. 5 февр.) и др.; отрывки из поэмы «Севастополь», посвящённой героической обороне города, где 20 лет назад автор служил в морской авиации и публиковал свои первые «солнечные» стихи. Поэма заканчивалась утверждением неизбежности возмездия врагу:

…Оплатят фашисты суровый нам счет,
Могильной земли наглотаются вдоволь.
Добьём их и спросим: «А ну, кто еще
Желает задеть Севастополь?»
(СП. 1942. 24 апр.)

Стихи Орлова имели качества, присущие всей нашей поэзии первых месяцев и лет войны: агитационный характер, приоритет авторского ораторского голоса и скупость изобразительных средств, использование стилистических клише, заряженных внушающей силой слова; обращённого ко всем и к каждому в отдельности, использование рефрена, часто выносимого в заголовок, как, например, в стихотворении «Тот день придет»:

…Повсюду мир упрочится надолго,
Рты пушек, знаю, всюду замолчат.
И костромские девушки на Волге
Вновь песней встретят огненный закат.
Тот день придёт, я в это твёрдо верю,
Тот день придёт, его недолго ждать,
Страна залечит раны и потери
И будет вновь расти и расцветать.
(СП. 1942. 19 июля)

Другая группа стихов Орлова этих лет написана совсем иначе: в них автор не ораторствует, а рассказывает о себе и друзьях, о выступлениях в госпитале перед ранеными («Задушевные встречи», «В госпитале»), об ожиданиях вражеских авианалётов на Кострому («Затемнение»), о дежурствах на ночных улицах («Ночное дежурство») и других сторонах быта военных лет. Эти стихи и сегодня интересны содержащимися в них приметами прошлого. Наконец, война не отменила «мир чувств», и Н. Орлов продолжал заполнять свою «лирическую тетрадь» стихами о любви, о встречах и разлуках, о дружбе с замечательными женщинами, в том числе костромичками. Все названные и другие стихи автобиографического, «личного» характера поэт собрал недавно в вышедшей в г. Камышине книге «После встреч и разлук» (1994). «Пересказывать любовную лирику — дело неблагодарное. Её нужно читать… “наедине с собой”, чтобы вместе с поэтом пережить и радости, и муки, какие несёт в себе любовь. Особенно, когда «потрёпан жизнью», — справедливо сказано в рецензии на этот сборник (Мамонтов В. Как я мог без тебя? // Диалог. Газета, подготовленная Камышинским литобъединением «Родник». 1994. 24 дек.).

И, наконец, необходимо включить в обзор стихи Орлова, написанные после того, как в очередной раз судьба не только «потрепала», а взяла его в крутой оборот после ареста 1944 года. Эти стихи составили третью книгу поэта «Ордер на обыск. Стихи лагерных лет», тоже изданную в Камышине в 1992 году. Некоторые из них известны нам по публикациям в костромских газетах в связи с 90-летием Н. А. Орлова. К сожалению, в сборнике стихи не датированы, и невозможно определить, какие из них написаны во время, а какие — после войны (из заключения поэт освободился в 1951 году, еще при жизни Сталина), но это и не так важно. Важно другое: публикации последних лет свидетельствуют о силе сопротивления человека бесчеловечным обстоятельствам ГУЛАГа. И среди этих публикаций займут своё место вышедшие в 1992 году книги — Анны Барковой «Избранное. Из гулаговского архива» (Иваново) и «Ордер на обыск» Николая Орлова.

Варлам Шаламов назвал свои рассказы «пощечинами сталинско-брежневскому режиму»; так же можно именовать и стихи Орлова «Жизнь скользнула с откоса», «Под грязными нарами», «Охватила меня тюрьма», «Гуляет опричнина снова…», «Не вертухайся!», «Пурга полярная мне сердце остудила» и другие. «Прямое», разящее слово поэта клеймит виновников страданий миллионов советских людей, — от рядовых конвоиров до кремлевских экспериментаторов:

…Конвоиры греются
У костра дымящего.
Лица у них зверские,
Лучше б не видать.
А у нас у каждого
Думушка щемящая:
Да за что же это
Должен я страдать?
Родина любимая
Для нас стала мачехой.
Её коммунисты сделали такой.
Опыт свой проделывать
Над Россией начали,
Вновь закрепостили
Наш народ родной.
(С. 15)

Что помогало преодолеть отчаяние, желание избавиться от мук самоубийством? Во второй части сборника Орлов сконцентрировал стихи, названия которых содержат ответ на этот вопрос: «Ваше письмо хорошее», «Заполярное лето», «Надежда», «Открытка», «Память». Одна из самых главных духовных опор — неподвластная ничему, кроме собственной воли поэта, возможность писать стихи:

Моя дорогая,
Я очень устал.
В тюрьме
Беспричинно сижу.
Я в мыслях давно уж
Верёвку достал
И узел
Для петли вяжу.
Как спрут
Охватила меня тюрьма
За чьи-то чужие грехи.
И, право, давно бы
Сошёл я с ума,
Да только
Спасают стихи.
В тюрьме я счастливее
Многих людей,
Которые здесь сидят.
Они лишены здесь
Работы своей
И целыми днями
Грустят.
Но кто у поэта
Отнимет слова?
Нет силы такой нигде.
На это
Бессильны даже права
Всесильного НКВД…
(С. 10—12)

Н. А. Орлову суждено было вернуться из воркутинской тундры, поселиться в Камышине-на-Волге, в 1950-е годы получить полную реабилитацию, стать членом Союза журналистов. Жизненные испытания не сломили его, о чём свидетельствует активная творческая работа поэта «камышинского периода» (с 1951 года до сегодняшнего дня) [1].

Заметную роль играл в литературной жизни Костромы и поэт Николай СОКОЛОВ, несмотря на тяжелую болезнь, надолго приковавшую его к постели. В 1944 году он вошел в бюро костромского литобъединения, затем, до отъезда в Москву на учебу и работу, стал его председателем. Уже в первый день войны он написал стихотворение «Ударил час»:

Ударил час…
Нас мать зовет
На подвиг и на смерть.
Пехота грозная идет,
Орлы взмывают в твердь.
Ударил час… Коварный враг
Напал на отчий дом.
Победоносный красный флаг
Мы в грозный бой несем.
Агрессор наглый, берегись!
Ответишь головой!
За Родину, за честь, за жизнь
Мы все идем на бой.
(СП. 1941. 28 июня)

Еще в довоенных стихах Соколова был заметно ощутим романтический мотив связи поколений, памяти о погибших в гражданскую войну. Теперь этот «романтический историзм» набирает силу. В стихотворении «Сестренка» молодое поколение «сороковых» принимает боевую эстафету от юности 1920-х:

Военные ветры раздули знамена,
Подернута мглой синева.
Сестренка махнула платком из вагона —
На фронт уезжает она.
И вспомнил я снова суровые годы.
Тогда разливалась весна.
Сестренка махала платком с парохода —
На фронт уезжала она…
Сестренка! Родная, в далекие годы
Сражаться вам, старшим, пришлось.
А младшие братья сегодня проходят
Свое испытание гроз.
И если удар наш неистов и страшен
Был черному войску тогда,
То опытность ваша и молодость наша
Сегодня развеют врага!
(СП. 1941. 9 окт.)

В стихотворении «Наш праздник» поэт во сне видит своих друзей по пионерскому детству уже солдатами, шагающими в колоннах военного первомайского отряда:

…И шли вы, шли в шинелях серых,
В шеренге доблестных солдат,
Мои друзья из пионеров,
Все, все товарищи подряд.
Он будет этот праздник! Будет,
Как за зимой приход весны…
Рёв атакующих орудий
Осуществляет наши сны.
(СП. 1943. 28 февр.)

Через два с небольшим года этот сон сбылся:

Прояснилось наше небо,
Освежённое грозой,
И гремит салют Победы
Над весеннею страной…
…Так шуми листвой весенней,
Проясняйся и сияй,
Наш в последний раз военный,
Наш победный Первомай!
(СП. 1945. 1 мая)

На волне победной радости весной 1945 года Соколов написал известную в те годы «Песню о Костроме», вероятно, не без влияния знаменитой песни М. Блантера на слова М. Исаковского «Где ж вы, где ж вы, очи карие?»:

…Ратный подвиг завершая,
Земляки-фронтовики
Вспоминают у Дуная
Костромские огоньки.
В Кострому приводят снова
Все дороги, все пути…
Лучше города родного
Во вселенной не найти…
(СП. 1945. 15 апр.)

Уже после войны Николай Соколов «дописал» хорошее, теплое стихотворение «Костя Булдаков» (1941—1946) — о друге детства, солдате, ставшем после войны преподавателем и ученым-историком, известным многим костромичам и бывшим студентам Костромского пединститута, где он читал курс отечественной истории:

…Возле Немана-реки
Тускло светятся штыки.
За мою родную Волгу
В бой уходят земляки.
И на Немане-реке,
От любимой вдалеке,
Костю минные осколки
Распластали на песке…
За Россию и за дружбу
Исполнял он честно службу:
Не кляня судьбы тяжелой
С вещевым ее мешком,
Географию прошел он
На колесах и пешком,
Из болота умывался,
Трижды с жизнью расставался,
Стал бойцом-большевиком,
И в историю ворвался
С остроблещущим штыком…
…Но чтоб с нынешнего века
Оставались на века
На дорогах человека —
Не следы его штыка,
А следы труда и мысли, —
Надо старые пути
Обойти и вновь осмыслить,
Надо сто наук пройти,
Надо всем наукам этим
Обучать скорей ребят —
Молодых хозяев света,
Мира будущих солдат.
Потому читает, пишет
Мой товарищ в тишине
И не чувствует, не слышит,
Как на радиоволне
Голос друга по эфиру
Облетает ночью высь
И звучит в его квартире:
«Где ты, Костя? Отзовись!»
(Соколов Н. Просторная земля: Стихи. Кострома, 1947. С. 107—109)

Картина костромской поэзии военных лет была бы неполной без имени и стихов Веры СКВОРЦОВОЙ (1924—1955). Она приехала из блокадного Ленинграда с уже написанными там мужественными и искренними стихами (см. сборник: Скворцова В. Стихотворения. Лениздат, 1957). Эти качества были присущи её стихам и «костромского периода». В Костроме были написаны баллада «Бессмертие» о судьбе украинского юноши, влюбившегося в девушку-ленинградку и погибшего на «дороге жизни» через Ладогу (СП. 1943. 17 янв.), «Песня о Перекопе», «Два солдата» и другие произведения. Вера Скворцова часто читала стихи в литературной группе, на концертах, на радио, получая признание у слушателей, у строгого критика А. В. Чичерина и своих друзей.

Мы рассмотрели творчество тех костромских поэтов, чьи стихи появлялись в печати довольно часто. Наверное, «карта» костромской поэзии получилась более яркой и привлекательной, чем она была в действительности, так как, во-первых, внимание акцентировалось на лучших стихах, а во-вторых, некоторые факты оказались неупомянутыми, в частности и особенности стихи о Сталине. Это сделано намеренно, ибо нельзя же «в угоду моде» сегодня осуждать поэтов тех лет за упоминание имени Сталина или за посвященные ему стихи. Достаточно сказать, что «про это» есть почти у всех поэтов, о которых мы говорили.

Сложнее вопрос о «хорошей» и «плохой» поэзии. У нас есть тенденция считать «плохой» публицистическую поэзию, хотя это неверно в такой же степени, как ценить стихи за «тенденцию» без учета красоты поэтического слова. Редакция еще могла иногда «простить» самодеятельного автора за неуклюжие, но искренние стихи и напечатать их в порядке исключения. Однако бесстрастность, отсутствие силы, тусклость образов в стихах профессиональных поэтов не получали снисхождения. Например, сборник стихов Марка Лисянского «Моя земля» (Ярославль, 1942) подвергся резкому разбору А. В. Чичерина (СП. 1942. 22 сент.).

Представляется методологически продуктивным и точным при оценке поэзии военных лет суждение А. Т. Твардовского в статье «Поэзия Михаила Исаковского». Исходя из тезиса: главные достоинства поэзии — искренность и правдивость, он доказал: «Исаковский — один из самых наглядных примеров верности этим принципам… Личный облик поэта представляется в органическом единстве с его творчеством. И поэтому голос его всегда искренен, даже тогда, когда он служит преходящему, газетно-публицистическому назначению». В стихотворении «Русской женщине» Твардовский увидел поразительный пример «соединения» «слов газетно-пропагандистского обихода… со словами такой сердечности, точно они обращены к родной матери, любимой жене или сестрёнке…». Вот и следует, оценивая стихи поэтов-костромичей, созданные в годы войны, исходить из этих критериев, ставя перед собою вопрос: есть ли в них искренность? Так как ее нельзя имитировать, она либо есть, либо ее нет. Соотнося стихи поэтов-костромичей с реальностью войны, убеждаешься в правдивости и искренности большинства из них.

Отражение войны в прозе 1941—1945 годов

Что было востребовано самой обстановкой Отечественной войны? Прежде всего, публицистическая поэзия и проза. Вот почему уже в июле 1941 года «Северная правда» в нескольких номерах публикует цикл статей «Костромичи в борьбе за Родину», написанных учителем средней школы № 29 И. ШАБАТИНЫМ. В них с уходящими на фронт костромичами как бы «говорили» десятки поколений их предков, сражавшихся в рядах ратников Александра Невского и Дмитрия Донского, у Плещеева озера, освобождавших русскую землю от польско-литовских интервентов и полчищ Наполеона.

Публицистически заострёнными были периодические выступления в газете и на литературных вечерах А. В. ЧИЧЕРИНА, посвящённые литературным юбилеям, спектаклям театра, военной публицистике И. Эренбурга и А. Толстого и т. п. Например, в первые дни войны в статье к 100-летию гибели М. Ю. Лермонтова он писал: «Поэзия Лермонтова… воодушевляет юное поколение советской страны на невиданные подвиги в борьбе с вражескими полчищами во имя родины, которую так любил гениальный поэт…» (СП. 1941. 27 июля). Современный подтекст имела прочитанная им на собрании литгруппы и получившая одобрение историческая новелла о борьбе испанцев с французскими оккупантами в 1806 году (СП. 1943. 10 февр.).

Жизнь костромичей первых двух лет войны нашла отражение в очерках Галины ОСТАПЕНКО. Она писала о семьях, из которых ушли на фронт несколько сыновей, приняв военную «эстафету» от своих отцов, участников первой мировой и гражданской войн (СП. 1941. 13 нояб.). О молодых ткачихах, которые стали сандружинницами и отправились на фронт или работали в развернутых в Костроме госпиталях («Боевые подруги» // СП. 1941. 21 дек.). О донорах и организованной в городе врачом М. А. Державцом (это его вспоминают на фронте бойцы в стихотворении М. Кулапина «Родом с Волги» (СП. 1943. 14 авг.)) станции по переливанию крови («Доноры» - СП, 1941, 18 ноября). О костромском Доме малютки, принявшем детей-сирот из Ленинграда, Карелии и с Украины («Дети ждут» // СП. 1942. 6 мая; «Это наши дети!» // СП. 1942. 26 марта). Об учащихся ремесленных училищ («Сила, ловкость, умение» // СП. 1942. 11 июня), о школьниках, собиравших деньги на боевой самолёт («В школе № 29» // СП. 1941. 9 дек.). Одобрительный отзыв получил рассказ Г. Остапенко «Родня» о судьбе женщины и ее маленькой дочери, чудом вырвавшихся из фашистского застенка и оказавшихся среди пассажиров тылового поезда, потрясенных их историей. В рецензии на «Ярославский альманах», перепечатавший «Родню» из «Северной правды» от 29 марта 1942 года, рассказ Г. Остапенко был назван «хорошо сделанным» по критериям литературного мастерства (Смирнов А. А. Ярославский альманах: [Рецензия] // Северный рабочий. 1942. 10 дек.).

Вячеслав Алексеевич ЛЕБЕДЕВ посвящает свои очерки бригаде костромских столяров, сделавших для фронта 35 тысяч первоклассных лыж («Мастерство» // СП. 1942. 1 мая), пожилым мастерам-рационализато- рам текстильной фабрики («Нестареющие старики» // СП. 1942. 14 мая), сельским труженицам («Трактористка Нюра» // СП. 1942. 20 мая), комсомолкам-работницам «Рабочего металлиста», вышивавшим кисеты для красноармейцев («Самому веселому» // СП. 1942. 25 окт.), труженикам совхоза «Караваево», выведшим в годы войны новую породу скота (позже он написал об этом роман «Млечный берег»). Интересен «именной» очерк-портрет В. Лебедева «Мать восьмерых патриотов» (СП. 1944. 8 марта) о Елене Ильиничне Кутьиной, воспитавшей для страны ее защитников и специалистов-тружеников.

Надо заметить, что факты реальной жизни города и края отражались главным образом именно в жанре очерка — «производственного», «портретного» и др. Рассказ о жизни «тыла» встречался крайне редко. Конечно, в годы войны очерк и рассказ имели много общего: очерк заимствовал у рассказа сюжетную заострённость, а рассказ у очерка — документальную достоверность. В. ЛЕБЕДЕВ тем не менее стремился чётко обозначить жанр своих произведений (см.: Писатели Костромы. Библиогр. указ. Кострома, 1981. С. 35—37), «отличить» рассказ от очерка. «Потомок Сусанина», «Пятеро братьев» правомерно названы им «рассказами». Почему? Рассказ более чуток к противоречиям человеческого характера и общественной жизни, которые придают повествованию новеллистичность, остроту. В «Потомке Сусанина» В. Лебедев показал драму человека, прозванного земляками «потомком» потому, что он всю жизнь переживал исчезновение памятника Сусанину с костромской площади. Коллизия «снимается», разрешается следующим образом: Федор Васильевич Булавин в годы войны жертвует 70 млн. рублей на строительство танковой колонны имени Сусанина; т. е. своеобразного «памятника» патриоту-костромичу, а его прозвище как бы «раскавычивается» (СП. 1943. 1 янв.).

В рассказе Лебедева «Пятеро братьев» (СП. 1943. 28 февр.) конфликт между братьями Бурковыми, входившими в «именной», семейный расчет дальнобойного орудия, разрешается после прибытия на фронт их отца Епифана, ветерана «первой германской», тоже артиллериста. Рассказ завершается выводом: «…Вместе теперь постреляем по Гитлеру…».

Кроме Г. Остапенко и В. Лебедева, жизнь Костромы и районов края отражали иногда К. Абатуров, Н. Саламанов, Н. Орлов, А. Часовников.

Их традиции были подхвачены вернувшимся после ранения в 1944 году в Кострому Е. ОСЕТРОВЫМ, опубликовавшим в конце войны очерки о тружениках города и деревни, учителях-орденоносцах и воинах-костромичах, добивавших врага: «Горячая любовь к делу» (СП. 1944. 22 дек.), «Люди одного колхоза» (СП. 1945. 12 янв.), «Герои последних боев» (СП. 1945. 1 мая) и др.

Очерки профессиональных писателей и журналистов были весомым вкладом в тот постоянный и обычный газетный материал разных жанров, который в качестве своеобразного «зеркала» костромской истории военных лет является сейчас бесценным «кладом» для костромских краеведов.

Обратимся теперь к фронтовому очерку и рассказу, в которых военные будни и подвиги бойцов и командиров, в том числе костромичей, представали увиденными глазами их авторов — А. Гусева, Ф. Кулькова, Е. Осетрова, А. Румянцева, Н. Скопца и других.

По количеству опубликованного в «Северной правде» материала первое место принадлежит Федору КУЛЬКОВУ. В одном из очерков есть краткие биографические сведения о школьном детстве автора: сержант Кульков вспоминает, как учитель Чернопенской школы Евдоким Николаевич Соколов по субботам читал ученикам произведения русских писателей. Видимо, не без влияния учителя у мальчика из с. Качалова возникло желание не только читать, но и писать, и он стал селькором, а на фронте — военкором. С сентября 1942 по март 1945 годов он прислал в «Северную правду» несколько десятков корреспонденций, очерков, рассказов. Многие из них объединялись в тематические циклы, например, «Рассказы об отваге», записанные со слов опытного разведчика и его товарищей, совершавших удачные вылазки в немецкий тыл (СП. 1942. 13 сент.); «Фашистские изверги» — о фактах издевательства белофиннов над пленными красноармейцами и надругательства над трупами наших бойцов (СП. 1942. 8 окт.); «Так дерутся советские воины» — об умелых действиях артиллеристов, миномётчиков и снайперов (СП. 1942. 24 окт.); «Удары по тылам врага» — о боевых успехах саперов (СП. 1943. 18 июля) и т. п. Большинство очерков Кулькова — «событийные», т. е. повествующие о необычном, ярком фронтовом эпизоде. Таков, например, очерк «Поединок пушки с танками» — о дуэли артиллерийского расчета с двенадцатью танками врага, из которых было подбито шесть (СП. 1944. 9 янв.).

Но Ф. Кульков написал немало и «портретных» очерков. Как раз первым был опубликован «Механик Булыгин» (СП. 1942. 5 сент.). В нем рассказывалось о ярославце с автозавода, ставшем на фронте умелым авторемонтником. Следующим стал очерк о снайпере Зайнутдинове, на счету которого было уже 112 убитых фашистов («Грозная сила» // СП. 1942. 13 сент.). Газета неоднократно писала о воинской доблести нашего земляка Николая Васильевича Пащинина (в других публикациях — Пащенина), бывшего мастера с «Красной маёвки», ставшего на фронте бесстрашным и умелым связистом. Не раз о нем и других друзьях-связистах полка, в котором служило много костромичей, писал Ф. Кульков. Он же в очерке «Месть за друга» (СП. 1944. 2 апр.) поведал о гибели героя в бою с прорывающимися из окружения немцами.

Большой заслугой наших журналистов являлась запись ими устных народных рассказов о войне, особенно о немецкой оккупации. Делал это и Кульков в уже упомянутом цикле «Фашистские изверги», а также в очерках «Жизнь в неволе» (СП. 1944. 1 марта), «Страшный костер» и «В Молдавии» (СП. 1944. 16 и 17 мая), «Кровь и пламя» (СП. 1944. 22 июля).

Значение очерков Кулькова не только в том, что в них отразились события 1942—1945 годов, но и в том, что они вели читателя-костромича по местам боевых действий от Карелии до Молдавии.

Публикации Евгения ОСЕТРОВА имели разную жанровую форму. Первой из них было публицистическое обращение-письмо к боевым товарищам. Начав его с рассказа о том, как «узбек из Ферганской долины, парень с золотого Урала и я — волжанин» читают друг другу письма из дома и вспоминают родину, он закончил его так: «…я видел сожженные деревни под Тулой, поруганную Ясную Поляну, развалины г. Алексина, я слышал, что рассказывали люди, освобожденные от немцев. Сердце леденит от этих рассказов. Хочется идти в бой и уничтожить эту фашистскую сволочь. Мы не боимся смерти, потому что позади нас милая земля русская, наш дом, и мы не хотим, чтобы эта земля, этот дом были сожжены и опоганены немцами…» (Красноармеец Е. Осетров. Совместными усилиями разобьём врага! // СП. 1942. 24 окт.). Осетров присылал с фронта «страницы из записной книжки», в которую заносил интересные эпизоды, факты, «случаи» из жизни на войне: встречу с «сыном полка» («Мальчик из Серебряной Музги: (Из записной книжки)» // СП. 1943. 30 мая), рассказ о пожилой женщине, пленившей в подвале двух немцев-мародеров («Случай в лесной сторожке» // СП. 1943. 17 июля), рассказ о «выдумке» артиллерийского разведчика, корректировавшего огонь наших батарей из гнезда аиста («Из записной книжки. В гнезде аиста» // СП. 1944. 19 янв.).

Интересны были и фронтовые очерки Николая СКОПЦА: «Три товарища» — о боевых друзьях из Омска и Одессы, поклявшихся отомстить за костромича Василия Серова (СП. 1943. 21 февр.); «Встреча (Фронтовая быль)» — о ветеране первой мировой войны Степане Ляхнове, ставшем наводчиком орудия в батарее своего сына (СП. 1943. 5 мая). Если эти очерки по своей сюжетной организации приближаются к рассказу, то другие — «К мести!» и «Отомстим за муки товарищей!» — к публицистической статье, о чем свидетельствуют и названия, и их стиль: «…в сердце твоё, боец, стучит пепел трех казненных красноармейцев. Перед глазами встают их изуродованные, обгоревшие трупы. Мсти за них жестоко, товарищ, мсти до тех пор, пока не будет уничтожено племя фашистов!» (Скопец Н. К мести! // СП. 1943. 2 июня).

Очерки военного корреспондента «Северной правды» майора А. ГУСЕВА напоминают очерки Ф. Кулькова, но они более лаконичны и сдержаны по манере письма. Главное в них — сообщение, информация, что и является основным смыслом корреспонденции. Как правило, в центре очерков Гусева — боевые подвиги воинов разных армейских «профессий»: бронебойщиков («Истребитель вражеских танков» // СП. 1943. 29 мая), пехотинцев-мастеров штыкового боя («Рукопашная схватка» // СП. 1943. 3 окт.), саперов («Бесстрашные» // СП. 1943. 16 июня), снайперов («Мститель» // СП. 1943. 23 нояб.), разведчиков («Разведчики» // СП. 1944. 5 марта), танкистов («Экипаж машины боевой» // СП. 1943. 27 июня) и др.

Названные авторы чаще других публиковали в газете «фронтовую прозу». Иногда встречаются очерки и рассказы Алексея Румянцева, М. Кулапина, а также литераторов-ярославцев.

Таким образом, в костромской прозе 1941—1945 годов отразилась история и география войны, в ней воссоздана «портретная галерея» её тружеников и героев. Выполняя эти главные задачи, писатели-костромичи заняли своё, пусть и скромное, место в рядах русских литераторов, внесших лепту в Победу над фашизмом.