«Смертный бой не ради славы, ради жизни на земле…»:
костромская поэзия 1941—1945 годов на уроках литературы в старших классах

Война разделила костромских писателей на ушедших на фронт (Евгений Осетров, Алексей Никитин, Виктор Хрящев, Александр Часовников, Алексей Румянцев) и оставшихся по возрасту или состоянию здоровья в Костроме (Н. Соколов, Н. Орлов, В. Лебедев, вернувшийся в родной город из блокадного Ленинграда). Кроме них, в «Северной правде» публиковались «самодеятельные» поэты, военкоры, которые до войны были ее рабкорами или селькорами: Михаил Кулапин, Алексей Рыкалин, Федор Кульков и другие.

Характеризуя костромскую поэзию военных лет, Б. Гусев в статье «Строки мужества» (Молодой ленинец. 1967. 9 мая) справедливо заметил: «Эта поэзия родилась с первыми залпами Великой Отечественной войны. Мужественная и искренняя, она пронизана великой моральной силой, нравственной чистотой, стойкостью и ненавистью к фашизму».

Действительно, уже в первый день войны прикованный к постели тяжелой болезнью Николай Соколов написал стихотворение «Ударил час!»:

Ударил час… Нас мать зовет.
На подвиг и на смерть.
Пехота грозная идет,
Орлы взмывают в твердь.
Ударил час… Коварный враг
Напал на отчий дом.
Победоносный красный флаг
Мы в грозный бой несем.
Агрессор наглый, берегись!
Ответишь головой!
За Родину, за честь, за жизнь
Мы все идем на бой.
(Соколов Н. Просторная земля: Стихи. Кострома, 1947. С. 72; также: СП. 1941. 28 июня)

Реальность войны востребовала прежде всего публицистическую поэзию, соединявшую так называемый «стиль общих слов» с глубокой искренностью. А. Твардовский в статье «Поэзия Михаила Исаковского» писал о том, что «… голос его всегда искренен, даже тогда, когда он служит преходящему, газетно-публицистическому предназначению…» Поэты-костромичи не достигли тех высот, которых достиг автор стихотворений «В прифронтовом лесу», «Русской женщине», «Враги сожгли родную хату…», но искренни они были в той же мере. Учащиеся склонны считать, особенно сегодня, «плохой» публицистическую поэзию в целом, и надо их в этом разубедить, читая стихи военных лет, — от «Священной войны» до «Его зарыли в шар земной…», в том числе и стихи костромичей. Кроме того, они должны знать: о фактах прошлого надо судить, учитывая его законы, а не с позиции сегодняшнего высокомерного «всезнания». Тогда, например, агитплакат «За правое дело» (СП. 1941. 7 авг.), написанный поэтом-костромичом Н. Орловым, многократно включался в программу концертов коллектива драмтеатра и выступлений агитбригад и пользовался большим успехом.

Фронтовая поэзия воинов-костромичей

Первые стихи костромских поэтов с пометкой «Действующая армия» появились в «Северной правде» уже в начале 1942 года после разгрома немцев под Москвой. Этому знаменательному событию посвятил свое стихотворение «Москва отомстит» Алексей РЫКАЛИН — «Москва богатырский свой меч подняла…» (СП. 1942. 14 февр.).

Следующие стихи Алексея Рыкалина были посвящены начавшейся Сталинградской битве и отразили весь драматизм сложившейся для наших войск ситуации после выхода немцев к Волге. Поэт в стихотворении «Ни шагу назад!» (СП. 1942. 23 сент.) в полной мере использовал внушающую силу «заклинающего» слова, сосредоточенную в призыве названия и рефрене; здесь же прозвучал и мотив исторической памяти:

…За нами родимые волжские дали,
С тревогою смотрит на нас Сталинград.
Стоять за Отчизну, как предки стояли,
Стоять до конца, и ни шагу назад.
Встречай, как герой, эту наглую свору,
И если бывает в бою горячо,
Ты вспомни, как бился за землю Суворов,
Как Невский стоял за Отчизну с мечом.
…В свинцовом дожде, в урагане пожарищ
Над нами три слова набатом гудят —
Ни шагу назад не отступим, товарищ,
Ни шагу, ни шагу, ни шагу назад!

В стихотворении Рыкалина «Тебе говорит она» (СП. 1942. 24 окт.) заклинание было вложено в уста любимой солдата, взывающей к его воинскому, мужскому долгу:

Я не стану звать тебя любимым,
Ты подругой не зови меня,
Если ты в седых разрывах дыма
Испугался вражьего огня…

Во многих патриотических стихах наших воинов-поэтов звучал «костромской мотив». Вспоминает родное село «на устье Костромки» Ал. ВОЛИН (Алексей Иванович Никитин) в стихотворении «Солдатская клятва» (СП. 1943. 15 авг.). В стихотворении «Родному городу» Ал. Волин признается в том, что «…в городах полосы фронтовой / Будто схожее что-то / Есть малость / Со старинной Моей Костромой…» (СП. 1943. 10 янв.).

Интересно в этом плане и стихотворение М. КУЛАПИНА «Пишу тебе письмо, любимый город…» (СП, 1942, 16 авг.). В балладе «Родом я с Волги» (СП. 1943. 14 авг.) Кулапин попытался создать образ своего рода «костромского Тёркина»:

…Пришло пополненье, к нему вышли мы.
Во время знакомства один рассказал нам:
— А родом я с Волги, из Костромы…
— Ага, костромич! Ну, мы город ваш знаем —
Лечили там раны, ходили там в сад.
Особенно в памяти мы сохраняем
Заботу о нас врача Державца…
С тех пор костромич был в особом почете,
Понравился всем простотою лица,
Стрелял он отлично, и не было в роте
И даже в полку — веселее бойца…

В годы войны было написано немало «именных» произведений, посвященных конкретным, реальным лицам, написанных как бы «с натуры»:

Слух идет по батарее,
И уверен каждый в том,
Что когда-то был Киреев
В Костроме часовщиком.
Вечно занят, озабочен,
Часто крутит он усы.
Говорят, Киреев точен,
Как хорошие часы.
Залегла в лесу пехота,
Ей одной подчас невмочь.
И всегда с большой охотой
Он берется ей помочь.
Пушка рявкает сердито,
Иней падает, пушист.
Третий выстрел. «Цель накрыта!» —
Говорит телефонист.
Так громит фашистов дзоты
Темной ночкой, ясным днем
Дядя Коля, друг пехоты,
Управляющий огнем
(Скопец Н. «Артиллерист» // СП. 1943. 28 февр.)

Часто в стихах костромичей-фронтовиков появлялся пейзаж как «примета», часть Родины. В лирике пейзаж никогда не является просто «картиной природы», он — «зеркало» человеческого состояния, его души. В стихах о войне, по замечанию исследователей, происходит «наращивание пейзажных деталей до их символического заострения» (Пьяных М. Ф. Ради жизни на земле: Кн. для учителя. М., Просвещение, 1985. С. 207).

Среди небольшого количества опубликованных в «Северной правде» стихов поэта-костромича Алексея НИКИТИНА (Ал. ВОЛИНА) лучшие — именно «пейзажные»:

Когда-то здесь упал снаряд.
Осталась яма — след войны.
И кто б подумал, что назад
Сюда придут былые дни…
Цветок — на самом дне, кругом
Кровоточащая земля,
А он вошел, как будто в дом,
Воскрес из пепла и огня…
(«Цветок в воронке» // СП. 1944. 4 апр.)

На выразительном контрасте построено стихотворение Никитина «Июнь»:

В ста метрах от меня враги,
А здесь черемуха цветет,
Стрижи порхают у реки,
Встает оранжевый восход…
Цветет земля. Ликует жизнь,
Благоухает скатерть трав,
И неба ласковая синь
Купает в воздухе ветра.
В ста метрах от меня враги
Там ночь, там птицы не поют
Земля-страдалица горит,
В краю своем ища приют.
Там смерть гуляет по дворам,
Там ворон черный вьется в небе,
В полуночные вечера
В озерах плачет белый лебедь…
(СП. 1944. 25 июня)

Как и у многих поэтов тех лет, сам «пейзаж» как бы преломлен через «призму» войны в стихотворении А. ЧАСОВНИКОВА «В эту ночь»:

Темноту пробил луны осколок,
Звезды, как осколки от гранат.
Вот еще один отбит поселок,
Истреблен еще врага отряд.
В снежном море тонут мародеры,
Бьет в лицо крылатая метель.
Скоро полночь станет на просторах,
Новый год выходит под шрапнель…
(СП. 1942. 1 янв.)

Частым и желанным «гостем» литстраниц газеты был Евгений ОСЕТРОВ, работавший в разных литературных жанрах и написавший много хороших стихов. Одним из первых было опубликовано стихотворение об однополчанах:

Пусть падают мины вокруг,
Пусть непогодь черная злится,
С катушкой отважно ползут
Чудесные люди — связисты.
Молчат молодые поля,
Но ниткою кабеля чистой
Исчертят фронтовый район
Чудесные люди — связисты.
Мы страха не знаем в бою,
Про нас ведь не зря говорится,
Что родину любят свою
Чудесные люди — связисты…
(«Чудесные люди — связисты» // СП. 1942. 28 июня)

Именно ему довелось написать свою «Землянку», текст которой можно сопоставить с текстом А. Суркова:

Горит фитиль в заржавленной жестянке,
За дверью дождь, за дверью ходит мрак.
А мы сидим в сухой своей землянке —
Москвич, волжанин, парень-сибиряк.
Трещит валежник в глиняной печурке,
Мы с разных мест, но здесь одна семья.
Взгрустнул товарищ о своей дочурке —
Из дома что-то долго нет письма.
Но, может быть, письмо уже в дороге,
Быть может, почтальон его несет.
Споем, товарищ, чтоб забыть тревоги,
О доме пусть гармонь твоя поет.
Нас родина на грозный бой созвала.
Нам родина оружие дала,
Нас ждет еще больших боев немало,
Нас ждут еще великие дела.
(Осетров Е. «В землянке» // СП. 1942. 10 сент.)

Е. Осетров нашел свой «вариант» решения традиционной темы военной поэзии — дружбы двух верных боевых товарищей в стихотворении «Два костромича»:

Земляки у нас служили —
Дружба горяча,
Два товарища, два друга,
Два костромича.
Батальон раз шел в атаку,
Мне не умолчать,
Как сражалися два друга,
Два костромича.
Грозно пушки рокотали,
Пулемет стучал,
Но нигде не отступали
Два костромича.
Вместе письма получали
С родины своей,
И горели две медали
На груди друзей.
И одно не поделили,
Признаемся мы,
Портрет девушки красивой
Родом с Костромы.
И об этом часто спорят,
Мне не умолчать,
Два товарища, два друга,
Два костромича.
(СП. 1943. 30 мая)

Отозвалась в поэзии Осетрова и еще одна традиционная тема фронтовой лирики — «поклонение» солдатской шинели:

И в морозы, и в метели
Выручала нас шинель.
Выручала нас в июле,
И в бою, и в карауле.
С непогоды в дом войдешь,
Мягкий хлястик отстегнешь,
Пусть буран стучит в стекло,
Под шинелью нам тепло.
Эх, солдатская шинель
Скатка боевая!
Через тысячи дорог
Мы прошли, родная,
Аккуратно сшитая,
Пулями пробитая,
Помнят вековые ели,
Как мы на привалах пели,
Как в лесах среди метели
Укрывали нас шинели.
(СП. 1943. 21 февр.)

В 1944 года после тяжелого ранения Осетров вернулся в Кострому, стал работать в редакции «Северной правды». Следует обратить внимание на то, что в нашей поэзии в целом использование исторического материала носило разный характер: если в начале войны основным было духовное вооружение народа перед иноземным захватчиком, то в ее конце уже приближение Победы подтверждало давнюю истину: «Кто с мечом к нам придет — от меча и погибнет». И Е. Осетров в конце войны выходил к своей будущей главной теме — осмыслению русской истории как непрерывного и вечного процесса. В этот нескончаемый общий поток включалась и седая древность, и близившаяся к концу война, и его личная судьба пришедшего с войны солдата. В стихотворении «У стен Ипатьевского монастыря» он признавался:

…Здесь я понял — перед прошлым
Я всю жизнь в ответе.
Здесь меня на подвиг звал
Древнерусский ветер.
(СП. 1944. 5 июля)

Евгению Осетрову предстояло стать профессиональным писателем, о чем свидетельствовало и количество и качество написанных в годы войны не только стихов, но и очерков и рассказов.

«Второй фронт» костромской поэзии (1941—1945)

«Вторым литературным фронтом» были писатели, оставшиеся в городе по возрасту или состоянию здоровья.

Особенной общественной и творческой активностью среди них отличался Николай Александрович ОРЛОВ. Страницы «Северной правды» 1941—1944 годов сохранили много его стихов, являвшихся публицистическими откликами «на злобу дня»: агитплакат «За правое дело», стихотворения «Мы отомстим» (СП. 1941. 16 окт.), «Мы гоним фашистов» (СП. 1942. 1 февр.), «На харьковском направлении» (СП. 1942. 29 мая), «Сталинградская победа» (СП. 1943. 5 февр.) и многие другие; отрывки из поэмы «Севастополь» о героической обороне города, в котором он 15 лет назад служил в морской авиации и писал свои «солнечные стихи». Стихи Н. Орлова отличались свойствами, присущими публицистической поэзии военных лет: агитационным характером, приоритетом авторского голоса, заряженного внушающей силой слова, обращенного ко всем и к каждому. Его стихи нуждались в большой аудитории слушателей, и они ее получили. Концертная бригада, организованная Орловым и ведущей артисткой ленинградской эстрады З. С. Колчиной, славилась особой популярностью. Участниками его концертов были и местные актеры драмтеатра, певцы и музыканты. В одном из писем из Камышина, где сейчас живет поэт, он вспоминает: «Неизменной участницей всех моих концертов и активной участницей костромской общественной жизни была исполнительница жанровых песен А. А. Маянская…». Здесь же он вспоминает о том, как на его авторском вечере в марте 1942 года присутствовал поэт Павел Антокольский, одобрительно отозвавшийся о его стихах.

Но в мае 1944 года случилось несчастье: Н. Орлов был арестован за неосторожно сказанное слово. Стихи, написанные в ГУЛАГе, являющиеся «контрударом» по системе насилия, судом над нею, можно найти в сборнике Н. Орлова «Ордер на обыск», изданном в 1992 году в г. Камышине, где с 1951 года после освобождения вынужден был поселиться поэт. Некоторые «стихи лагерных лет» публиковались и в костромских газетах в связи с 90-летием Н. А. Орлова в 1993 году.

Заметную роль в литературной жизни Костромы играл и поэт Николай Николаевич СОКОЛОВ, несмотря на болезнь, надолго приковавшую его к постели. В 1944 году, после образования самостоятельной Костромской области, он вошел в бюро костромского литобъединения и несколько лет был его председателем. Еще в довоенных стихах Соколова был заметно ощутим романтический мотив связи поколений, памяти о погибших в годы гражданской войны. В 1941—1945 годов этот «романтический историзм» усиливается. В стихотворении «Сестренка» (СП. 1941. 9 окт.) молодое поколение «сороковых» принимает боевую эстафету от поколения «двадцатых». В стихотворении «Наш праздник» (СП. 1943. 28 февр.) друзья поэта по пионерскому детству шагают уже в солдатском строю. Замечательное стихотворение «Костя Булдаков» (1941—1946) посвящено другу детства, солдату, ставшему после войны преподавателем и ученым-историком, известным многим костромичам и бывшим студентам Костромского педагогического института, где К. А. Булдаков читал курс отечественной истории (стихотворение включено в сборник: Соколов Н. Просторная земля. Кострома, 1947. С. 107—109). На волне победной радости весной 1945 года Соколов написал известную тогда «Песню о Костроме», перекликавшуюся с знаменитой песней М. Блантера на стихи М. Исаковского «Где ж вы, где ж вы, очи карие?»:

…Ратный подвиг завершая,
Земляки-фронтовики
Вспоминают у Дуная
Костромские огоньки.
В Кострому приводят снова
Все дороги, все пути…
Лучше города родного
Во вселенной не найти.
(СП. 1945. 15 апр.)

«Карта» костромской поэзии военных лет была бы неполной без имени ленинградки Веры СКВОРЦОВОЙ (1924—1955), эвакуированной в наш город. Ее произведения составили сборник «Стихотворения» (Л., 1957), к сожалению, не включивший лирику костромского периода.

В обзоре костромской поэзии военных лет можно было назвать и другие имена, но мы ограничились теми, чьи стихи публиковались в печати довольно часто.

«…Но мир настал. Вздохните, люди, переступив войны порог…»:
костромская поэзия послевоенного десятилетия (1945—1953) на уроках в старших классах

В первые дни мира советская поэзия закономерно воздала должное погибшим и вернувшимся с войны солдатам-победителям и труженикам тыла, в том числе и костромичам. В обзоре стихов, присланных в редакцию за полгода некоторыми уже известными и многими впервые взявшимися за перо людьми, было сказано: «Много чувств и мыслей волнует нас в это величественное время…» (Салажов Н. О Победе // СП. 1945. 2 дек.). Ощущение неповторимости и значения свершившегося выразил в стихотворении «За Новый год!» Н. СОКОЛОВ:

Часы пробьют последний час,
И сорок пятый год
При всех отличиях, от нас
В историю уйдет…
Итак, друзья, за старый год!
За честь его побед!
За новый год! И за приход
Несчетных славных лет.
(СП. 1946. 1 янв.)

Одическое ликование, ожидание совершенно иной, счастливой жизни были естественной реакцией на вынужденный аскетизм военных лет. Во многих стихах предсказывалась скорая встреча поэтов-фронтовиков с родиной. Е. ОСЕТРОВ в очередном обзоре стихов «От всего сердца» цитировал «Песню о Костроме» М. КУЛАПИНА:

Пою я о том, как в бураны и зной
В атаку мы степью шагали в дыму.
И помнил всегда я мой город родной,
Мою колыбель — Кострому.
Пройду по Советской к Молочной горе,
Пройду к пристаням по знакомой Лесной,
Любуясь, как в светлых лучах на заре
Сверкает мой город родной.
(СП. 1945. 12 дек.)

А. ЧАСОВНИКОВ в «Письме в Кострому», написанном в мае 1945 года в поверженном Берлине, заявлял уверенно:

…Там, в приволжском парке,
Что в воде голубится,
Где встречался с Волгою
Грустный Левитан,
Я тебе поведаю
О берлинских улицах,
Где мы песни волжские
Пели под баян…
(СП. 1945. 19 авг.; полный текст: Часовников А. Волгари: Стихи. Кострома, 1947. С. 34—37)

Эти и многие подобные стихи, как и во время войны, были основаны на «памяти сердца» о родной Костроме накануне возвращения с фронта.

Некоторые публикации в «литературной странице» областной газеты интересны и ценны своей «документальностью», точностью передачи душевных переживаний расстающихся однополчан, лирическим психологизмом, лишенным излишней патетики:

Сегодня радость у меня
И в то же время грусть
— С родным полком сегодня я
Надолго расстаюсь.
Уходят многие со мной,
Окончив ратный труд.
Идем к семье, идем домой,
Они давно нас ждут.
Там мать, отец, сестра и брат,
Родная сторона…
В последний раз пойдем, солдат,
Посмотрим из окна,
На сопки, пади, поля шелк,
На пестрые холмы,
Где на границе зоркий полк,
Где так сроднились мы.
А время птицею летит,
Спешит за часом час.
И эшелон давно стоит,
Везти готовый нас.
(Константинов П. «Прощание с полком» // СП. 1946. 7 июля)

И вот пришло время самой встречи с родиной и семьей. Этой теме посвящены все стихотворения Валентина БОКАЕВА: «Встреча» (СП. 1945. 8 окт.), «Городок любимый», «Домой», «В родном городе» (СП. 1946. 31 марта, 16 июня, 7 июля). Процитируем две строфы из первого:

Родной поселок ласково встречает
Улыбкой ослепительных окон.
И тополя верхушками качают,
Как будто шлют издалека поклон.
Вот поворот, и я уже у дома…
В груди никак волненья не унять.
И подступает радость комом к горлу,
Когда бросается в объятья мать…

Стихотворение в целом может показаться многословным, но это объяснимо стремлением запечатлеть все подробности ситуации, сделать поэтический «снимок», где есть место всему: олицетворенному пейзажу, поведению людей, а главное — психологическому состоянию возвратившегося воина.

Тема возвращения и встречи в лирическом аспекте реализована в задушевном стихотворении Светланы СТЕПАНОВОЙ «В первый вечер»:

Час пришел. Разлука миновала.
Раньше всех я на вокзал пришла,
С нетерпеньем из туманной дали
Поезда московского ждала.
Снег кружится, медленно спускаясь.
Все тропинки, все замел следы.
Я стою, смотрю, не отрываясь,
На твои знакомые черты.
В первый вечер встречи долгожданной
Нам скорее хочется домой.
Хорошо пройтись нам по Бульварной,
Любоваться нашей Костромой.
На твои погоны снег ложится
Серебристый, мягкий и сырой,
В воздухе пушинками кружится
И совсем засыпал нас с тобой.
(СП. 1945. 25 нояб.)

Несколько иначе, в эпическом, повествовательном сюжете, тяготеющем к обобщению, тема встречи решена в стихотворении Николая СОКОЛОВА «Возвращение»:

Долгожданное свиданье.
Отчий край и отчий дом.
Клёна желтое сиянье
Облетает за окном.
После длительной разлуки,
В первый раз после войны
Жмут друзья друг другу руки
В море мирной тишины.
Чтоб удача фронтовая,
Обретенная в борьбе,
С нами шла, не отставая,
В мирной жизни и труде
И за то, чтоб из развалин
Проросла скорей весна,
Наливает наш хозяин
Нам московского вина.
(СП. 1945. 14 окт.)

Продуктивной оказалась и попытка воплощения этой темы с помощью приемов фольклорной поэтики, а также «драматургического» сюжета:

По селу идет герой
В черной бурке фронтовой,
Стройный, бравый, сероглазый,
На груди к звезде звезда.
Все девчата млеют разом:
Это — парень! Это — да!
Ищет он селенье Кряжи,
Незнакомку ищет Машу,
Что прислала молодцу,
Наилучшему бойцу
Теплый шарфик вязаный
И письмо, где сказано:
«Ты носи подарок мой,
Вспоминай о Маше.
Я прошу тебя, герой,
К нам приехать в Кряжи…»
— Где же мне найти такую?
Я вам просто растолкую:
Если в Кряжи — здесь их шесть,
Если Маша — их не счесть,
Если Маша мастерица —
Стало быть, моя сестрица.
Но чтоб зря не бить камней, —
Если в гости — то ко мне!
(Самовский С. «По селу идет герой» // СП. 1945. 5 дек.)

Легко заметить, что все первые отклики на завоеванную Победу и начало мирной жизни, появившиеся в 1945-м и начале 1946-го, светлы и оптимистичны. Затем нашей поэзии пришлось решать новые задачи, связанные с трагедийно-философским осмыслением войны, «возвращаться» в нее «жестокой памятью». Пророческими оказались предположения поэта П. Антокольского о том, что «Отечественная война в поэзии не кончилась: в поэзии она продолжается — и как тема, и как внутреннее обязательство» (Литературная газета. 1945. 22 мая). «Третья волна» военной прозы, начатая «Судьбой человека» М. Шолохова (1956), лишь спустя десятилетие приступила к выполнению этой же задачи. Причину данного явления объяснил позже А. Ананьев в статье «Война жила во мне»: «Притрагиваться к войне было мучительно, как к ране» (Ананьев А. Война жила во мне // Литературная газета. 1978. 27 сент.). Послевоенная поэзия превозмогла эту муку. Отдав должное «радости свершенного», поэты-костромичи также обратились к теме горестной памяти о войне, погубившей миллионы жизней, «внесшей поправки в миллионы человеческих судеб» (Астафьев В. Всему свой час. М., 1985. С.95).

Во-первых, надо было поклониться солдатскому самопожертвованию, и это выполнили песни, баллады и поэмы, посвященные героям-землякам Юрию Смирнову, И. Сазонову и многим другим. Сопоставим две баллады, чтобы показать, как в границах одного жанра сами приемы различны у разных поэтов в зависимости от поэтической задачи. «Баллада о невернувшемся» Н. СОКОЛОВА напоминает известное «монументальное» стихотворение С. Орлова «Его зарыли в шар земной…», хотя является «именной», посвященной костромичу И. Сазонову, сражавшемуся с фашистами во Франции и похороненному там:

…Бежав из немецкого плена,
В гористом французском краю
Сражался он самозабвенно
За отчую Волгу свою.
И спит он в Савойе нетленно,
Не видит во сне Кострому,
Но солнце её неизменно
Приходит с востока к нему.
(СП. 1946. 31 марта)

Это пример возвышенно-символической баллады, отличающейся романтической напряженностью. Судьба героя исключительна. Иначе построен балладный сюжет в стихотворении Евгения СТАРШИНОВА «Баллада о сапере. Памяти комсомольца Ивана Теличко»:

…Нет. Он умел еще владеть собой,
Рванул за провод… Взрыв ужасной силы!
Так в вихре дыма, черном и густом,
Вошел в бессмертье там, на поле боя,
Герой, что лег перекидным мостом
И путь к победе проложил собою.
(СП. 1948. 29 окт.)

Как и в знаменитом стихотворении Б. Пастернака «Смерть сапера», здесь главенствует реалистическая конкретность, запечатлевшая сам момент и обстоятельства подвига рядового труженика войны, лишь в конце переведенная в высокое обобщение.

Памяти фронтового друга Степана Елисеенко, погибшего под Зееловым, посвятил стихотворение «Слово о дружбе» А. ЧАСОВНИКОВ, включив его в свой сборник «Верность Родине» (Кострома, 1952 С.46—48) в раздел с симптоматичным названием «На фронтовых дорогах». Удачным стало соединение личного и общенародного в лирическом цикле Алексея НИКИТИНА «Стихи о верности» в форме «писем издалека» к любимой. Представим их строфой из стихотворения «Какая ты хорошая, ей-богу…»:

…Я письма перечитываю трижды,
Смотрю на карточку часами в поздний вечер
И прихожу к решенью: надо выжить
Во что бы то ни стало нам до встречи.
(СП. 1946. 16 июня)

Стихи костромского поэта-фронтовика «подключались» к той плодотворной лирической «линии», которая была открыта шедеврами — «Землянкой» Суркова, «Жди меня» Симонова, где жанр послания к реальной женщине смог ошеломляюще, но закономерно передать всеобщность выраженного в них чувства.

Если стихи Никитина запечатлели драматизм разлуки, стихотворения другого поэта-костромича Виктора ВОЛКОВА, бывшего летчика, потерявшего после ранения зрение, возвысились до трагизма, потому что не только война, но и жизнь после войны стали для поэта «Испытанием». Так он назвал цикл, опубликованный в пятом литературном сборнике «Кострома» (1953. С. 122—123). Вот последнее стихотворение из него:

Я ослеп. Я ничего не вижу…
Что ж!.. Презрев безвременную тьму,
Я войну всем сердцем ненавижу
И ее зачинщиков кляну.
Потому что в годы испытаний,
Тех, какие принесла война,
Злое зелье горя и страданий
Я испил до капельки, до дна.

Постепенно все большее место в стихах фронтовиков-костромичей начала занимать тема мирного труда, но и в них нередко главным героем становился бывший воин, теперь — созидатель:

Мы с ним сдружились под Москвой,
Сдружились в обороне.
На Шпрее встретились весной
В переднем эшелоне.
Был Зубов мастер гать стелить
Для танков по болотам,
Мосты-понтоны наводить:
Шагай вперед, пехота!
Вчера в газете: «Награжден
Ряд знатных лесорубов»…
Среди портретов и имен —
Андрей Петрович Зубов.
Уверен я, Андрей, что ты
Теперь в лесу, как в части,
Ты строишь новые мосты
И переправы к счастью.
(Козак А. «Слава сапера» // СП. I948. 9 мая)

Образ воина и труженика, сюжет таких стихотворений становились «скрепами», соединявшими время войны и первые годы мирной жизни:

Всё помнится водителю,
Всё в памяти свежо,
Как шел он победителем
Немецким рубежом…
Воспоминанья множатся,
А над полями — дождь.
Шофер-герой торопится,
Везет на склады рожь…
(Герасимов А. «Шофер» // СП. 1948. 24 окт.)

Еще в 30-е годы в советской прозе и поэзии отчетливо проявилась тенденция сопоставления «труда» с «боем»; война усилила ее, что подтверждается значительным количеством послевоенных произведений.

Приведем заключительную строфу из стихотворения Н. Соколова «Наш Первомай», предельно насыщенную «батальной» лексикой:

…Так же, как в сраженья и разведки,
В полной силе рук, машин, ума,
На фронты рабочей пятилетки
По-солдатски вышла Кострома.
(СП. 1947. 1 мая)

Очень часто образ «труда-сражения» встречается в стихах С. ПЛОТНИКОВА: «…У нас началась посевная, В атаку пошли трактора» («Земляк» // СП. 1948. 11 мая); «…Идет на поля в наступленье Грохочущий тракторный строй» («Майское утро» // СП. 1950. 1 мая). В этих текстах можно видеть наглядный пример превращения образа в «штамп», абстракцию, что было одним из недостатков поэзии тех лет, наряду с поверхностностью, напыщенностью, беглой описательностью и т. п., особенно в стихах, названных позже «датскими» (от слова «дата»). Сами поэты на Первом совещании молодых писателей в Москве (1947 г.) констатировали: «…Стихи о труде — пока хуже военных» (Литературная газета. 1947. 15 марта).

Часто стихи поэтов-костромичей послевоенного десятилетия содержали в себе огрехи литературы 1930-х годов, где производственный процесс выходил на первый план и заслонял человека. Например, чрезмерное увлечение «технологией» проявилось не только в романе А. Никитина «Ткачи», но и в ряде его стихов; сошлемся на «Ткачиху»:

Как дирижер, идет она
Сквозь строй станков живых и скорых,
А нить, как белая струна,
Плетет на ткани цвет-узоры…

Далее говорится вроде бы о человеке, но человека-то и нет, лишь его «тень»:

Глаза блестят, как два луча,
Обрыв иль смена челнока —
Секунды, и опять стучать
Начнет железо у станка…
(СП. 1946. 17 нояб.)

Некоторые стихи о труде возвращаются к еще более ранним, пролеткультовским традициям 1920-х годов, «песням о железе» М. Герасимова, С. Обрадовича, В. Кириллова. Особенно ярко это проявилось в стихотворении регулярно публиковавшегося в областной газете строгальщика завода им. Красина Юрия Полозова «Дума о заводе»:

…Гул станков, запевы шестеренок —
Музыка свободного труда!
Сердцем понимающим, влюбленным
Подберу я к музыке слова.
Молодое жаркое кипенье
В каждом цехе — силы торжество!
Сколько для поэта вдохновенья
В говоре завода моего!
(СП. 1948. 1 мая)

Закономерно особое место в послевоенной костромской литературе заняла пейзажная лирика: пришла пора напомнить землякам о красоте спасенной от врага «малой родины», Волги, лесов, лугов и полей, неповторимости мгновений весны, лета, осени и зимы как общей жизни человека и природы. Всё это вошло в стихи Г. Миловой, Н. Соколова, С. Плотникова, А. Часовникова и других поэтов Костромы. Но идеологический нажим сказался и на характере пейзажной лирики. Например, опубликованные в «Костромском альманахе» (1946. С. 140—141) стихи Г. Миловой «Подснежник» и «Когда цветет…» вызвали глумление в критике. Они были названы «образцом идейной пустоты», «уводящими читателя от реальной жизни в безмятежный мир цветов…» (Никитин А. Мимо жизни // СП. 1947. 26 янв.). Автор рецензии, сам талантливый поэт-лирик, вряд ли по собственной воле охаял Милову и ряд других авторов альманаха: так поступить «велела партия». Конечно, не только боязнь идеологической проработки, но и сам напряженный труд людей привносили в пейзажную и любовную лирику своего рода «увязку» с героической работой. Это обнаруживается в очень большом количестве стихов, где пейзаж оказывается дополненным «производственным» мотивом или его «декорацией». Например, все «пейзажные» стихи в августовской «литстранице» «Северной правды» посвящены сенокосной и уборочной страде (СП. 1948. 28 авг.). Это «Урожай» А. Часовникова, «В поле» А. Герасимова, «В июльский полдень» С. Плотникова, «Лето» Ю. Полозова и др. Для наглядности приведем одно из стихотворений А. Часовникова на тему помощи костромских лесорубов и плотогонов восстающему из руин Сталинграду:

Хвойный лес посуровел, от стужи немея,
Ходит ветер в родимой лесной стороне.
Заковали морозы красавицу Нею
И ее сторожить приказали луне.
Снова солнце отыщет ключи золотые
И распустит морозов, метелей посты,
Выйдут к берегу рослые братья лесные
Выпускать на разлив караваны-плоты…
И когда на параде флаги, алея,
Возвестят трудовую победную новь,
Отыщите на карте красавицу Нею,
Что несла Сталинграду народа любовь…
(Часовников А. «На лесной реке» // СП. 1949. 27 нояб.)

Картина природы, живущей во времени, как самодостаточный художественный образ изредка был главным в стихотворениях тех лет, что проявлялось уже в названиях: С. Плотников «Рабочее утро» (СП. 1951. 14 окт.); Н. Соколов «Посевная весна» (СП. 1948. 30 апр.). Симптоматично, что в отзыве на сборник Н. Соколова «Просторная земля» Плотников подчеркнул: «Наиболее выразительными являются стихи о труде… Не было бы таким богатым ощущение новизны и красоты окружающего пейзажа, если бы во всем этом не чувствовалось труда человека-преобразователя…» (Плотников С. О стихах Н. Соколова // Кострома: Лит. сб. 1950. № 3. С. 277—278). Он выделяет стихи, утверждающие приоритет преображенной природы:

…Потому-то мне дороже Черного
И других естественных морей
Это море, море рукотворное
Всемогущей родины моей.
(Соколов Н. Просторная земля. Кострома, 1947. С. 10)

Живой причастностью к сегодняшнему дню были отмечены и стихи об истории костромского края. Все ее периоды — от древности до победной войны были отражены и воспеты. И все же в названном выше сборнике Н. Соколов утверждал свою концепцию, полемически назвав стихотворение «О лучшем в городе»:

Не преданьями, не Ипатием
Город мой — Кострома красна,
Много пота и крови потратили
Ее люди во все времена…
Я люблю ее улицы узкие,
Славу прошлых ее веков…
Но милее мне лица русские
Современников- земляков…
(Там же. С. 16—17)

Видение прошлого во взаимосвязи с современностью присутствует у поэта даже в стихах о подвиге Ивана Сусанина. «Песня об Иване Сусанине» почти вся повторяет рылеевский сюжет, но последняя строфа обращает читателя к «ближней истории»:

…Под Костромой метет пурга.
Живет Сусанин в песнях громких:
Страшны захватчикам снега,
Еще страшней его потомки.
(Там же. С. 55)

Та же идея — в основе стихотворения «Сусанинская»:

Воевали, партизанили
В поле снежном и в лесах.
Пели песню о Сусанине
Молодые голоса…
Внуки в битвах не растратили
Чести дедовской земли.
Не прошли враги к Ипатию
И от смерти не ушли…
(Там же. С. 50)

Не были исключены и другие решения этой темы: «Сусанин» А. Часовникова почти лишен связи с современностью и вписан в вечность: «Слава героя нетленна в веках»; к тому же стихотворение открывает цикл «Старина» (Часовников А. Верность Родине. Кострома, I952. С. 61).

Как часть истории была осмыслена судьба тех, чья жизнь пришлась на 1920—1940-е годы, в стихотворении Е. Старшинова «Счастливая юность»:

Мы с тобой ходили на луга, где росы,
Где ромашки белые ты вплетала в косы.
Мы ходили в поле, где свистели пули,
На ветру морозном дрогли в карауле…
…Мы врывались вихрем в щели и окопы,
Шли гвардейским маршем по полям Европы,
А теперь мы вышли после трудных маршей
На леса крутые новостроек наших.
Поднимаем плугом костромскую суглень,
Водим эшелоны с подмосковным углем.
Нам пути открыты. Дуй, попутный ветер!
Не найти счастливей юности на свете!
(СП. 1948. 24 окт.)

Костромская поэзия, воздав должное землякам-героям войны и труда, не забыла о героизме тысяч обыкновенных людей в их повседневном труде и быте. Следуя традициям эпической поэзии 1930-х годов и развивая их, она создает в новых условиях много «портретов в стихах»: «Новый агроном» А. Часовникова (СП. 1949. 27 марта), «Почтальон» и «Бухгалтер» Ю. Полозова (СП. 1952. 17 февр., 23 нояб.), «Учительница» Е. Старшинова (СП. 1949. 6 февр.) и др. Много стихов, посвященных костромским прядильщикам, ткачихам, караваевским новаторам, красносельским ювелирам включил Н. Соколов в свой сборник «Просторная земля» (1947).

В связи с обострением международной обстановки («холодная война», угроза новой войны, боевые действия в Корее 1950—1953 годов, в которых более половины вооруженных сил были американскими) одной из основных тем стала борьба за мир, вызвавшая новый подъем политической лирики. В поэме «За далью — даль» А. Твардовский назвал точный адрес агрессора. Его знали и костромские поэты, почти все откликнувшиеся на события в Корее:

Пусть знает зарвавшийся Гарри,
Тот самый, что проклят вдвойне,
Народы земных полушарий
Войну объявляют войне.
(Плотников С. «За мир!» // СП. 1950. 16 дек.)

В их стихах преобладали ораторские интонации, появлявшиеся в начале или даже в названии: стихотворением «За мир» А. Шарапова открывался четвертый выпуск сборника «Кострома» (1952. С. 3—4); стихами «Просторы земли нам для счастья даны…», «Они глядят сюда, зверея…» и «Скажем «нет!», написанными от имени матерей всех народов, начинался и завершался сборник Г. Миловой «Стихи» (1951. С. 3—4, 68—71). Иногда авторы отказывались от эмоционально-публицистической интонации и реализовывали ту же тему в «наглядном» сюжетном стихотворении:

В порту пришвартовался «Тимирязев».
Его — советский мирный теплоход —
Осенним утром, шлепая по грязи,
Пришел встречать трудящийся народ.
На теплоходе тракторы стояли,
Мешков с мукой теснились штабеля…
А чуть поодаль танки выгружали
С заморского, с другого корабля.
Два груза — две различные страны.
Кто хочет мира, кто — войны.
(Волков В. «В Италии» // Кострома. 1953. № 5. С. 123)

Миру капитализма поэты послевоенного десятилетия противопоставляли свою страну, строящую коммунизм под руководством Сталина. Особенно много стихов о вожде было опубликовано «Северной правдой» в конце 1949 — начале 1950 годов в связи с его 70-летием. Это было закономерным, но и кризисным, пагубным явлением. Большое количество бездумно-лучезарных стихов периода позднего сталинизма уже тогда, до 1956 года, противоречило реальной жизни искалеченной войной страны, что осмелился отметить С. Щипачев в статье «О высокой требовательности»: «Мы часто, где надо и где не надо, употребляем священное слово коммунизм» (Щипачев С. О высокой требовательности // Литературная газета. 1950. 1 марта). «Грех суесловия» вынуждены были признавать и костромские литераторы. Несоответствие между «высокостью» тем и низким качеством их «реализации», особенно в стихах и прозе молодых авторов, отметил Е. Голубев в статье «Выше литературное мастерство» (СП. 1952. 20 июля). Автор ряда «обзоров» поступивших в редакцию стихов А. Часовников склонялся к «отпущению грехов». Например, сославшись на некрасовскую сентенцию «Поэтом можешь ты не быть, Но гражданином быть обязан» и неверно ее истолковывая, он хвалил все стихи, прославлявшие советскую жизнь и Сталина в особенности (Часовников А. «Голос сердца» // СП. 1947. 28 нояб.). В другой статье он писал: «…Большинство стихотворений несовершенны по форме… Но темы почти всегда заслуживают внимания…» (СП. 1949. 28 авг.).

Подводя итоги, следует сказать: путь послевоенной костромской поэзии был непростым. Она «переболела» «бесконфликтностью», поверхностной риторикой, эпидемией неряшливого отношения к слову и многими другими недугами тех времен. Но всё это не перечеркивает ее достижений, без которых невозможен был бы выход к новым рубежам во второй половине 1950-х — начале 1960-х годов. Конечно, на уроках литературы надо читать лучшие стихи, созданные мастерами слова. Именно их противопоставлял виршеплетам рубежа 1940—1950-х годов в своих многочисленных выступлениях, статьях, переписке этих лет озабоченный инфляцией поэзии выдающийся русский народный поэт М. Исаковский: «Дело все-таки в прирожденном таланте» (Исаковский М. О поэтах, о стихах, о песнях. М., 1972. С.177).