Л. П. Пискунов (Кострома)

Из истории моей родины

О прошлом деревни Вёжи под Костромой

...Вот уже более сорока лет (1956 г.), как создано Костромское водохранилище, или, как его называют, Костромское море. Сотни лодок и катеров, тысячи рыболовов бороздят его воды. Известность его распространилась далеко за пределы области. А мне не раз приходилось спрашивать иных рыболовов: что вы знаете о жизни на месте (дне) Костромского моря? Одни отвечали, что были здесь сёла, деревни и их выселили, а другие просто пожимали плечами, не находя ответа.

На создание этого моря затрачены огромные материальные средства. Там работали несколько лет тысячи людей, сотни автомашин и тракторов, несколько (6–8) земснарядов. Ведь, чтобы подготовить ложе моря, нужно было вырубить тысячи гектаров лесов и кустарников, переселить около 20 населённых пунктов — сёл и деревень. А ведь такие сёла, как Куниково, имели более четырёхсот дворов, а Мисково и Жарки — и того больше.

Нужно было намыть пятидесятикилометровую дамбу — от судоверфи в г. Костроме до посёлка Прибрежный. Построить насосную станцию. И масса других работ. По предполагаемому проекту, — отшнурованная дамбой часть плодородных земель ближе к городу должна была давать небывало высокие урожаи сельхозпродукции и возместить ту её часть, которую давала затопленная водохранилищем территория. Но вот, спустя 40 лет, на деле оказалось иное. Большая часть сенокосных угодий и бывшей пашни заросла кустарником и лесом, кочками и бурьяном.

А что даёт нам этот мелководный бассейн водохранилища? В год вылавливается 50–60 тонн рыбы всеми категориями рыбаков; это промысловики, любители и браконьеры. На долю водохранилища приходится энное количество кВт-ч. электроэнергии, вырабатываемой Горьковской ГЭС. А в марте месяце каждого года при понижении уровня воды в Волге с мелководий водохранилища стекают тысячи кубометров тухлой воды, которую костромичи пьют. Время идёт, история остаётся. А что было на дне рукотворного моря 70–100–150 лет назад, знают уже единицы людей, и то по рассказам старожилов.

Крестьяне деревни Вёжи. Слева направо: Михаил Григорьевич Тупицын, Нестор Алексеевич Лёзин, Пётр Фёдорович Пискунов. Фотография около 1913 года.

Мне довелось родиться и жить до самого переселения в этом дивном крае и запомнить много рассказов, легенд — как родителей, так и других старожилов наших сёл и деревень.

Наша местность, где сейчас плещется так называемое Костромское море, до затопления была уникальна в природно-географическом отношении. Вряд ли в европейской части России найдётся ещё 2–3 таких своеобразных уголка. Ну, а уж в наших близлежащих областях, я точно уверяю: нет, не встречалось. Я преклоняюсь и отдаю должное уважение великому сыну России, поэту Н.А. Некрасову, который воспел-описал жизнь болотно-низменного края. По размерам вся эта низина составляла примерно 40х20 км. А уникальность её состояла в образе жизни людей этих мест. Через эту низину протекали реки, такие как Кострома, Соть, Касть, Узокса со множеством их притоков. Было много больших озёр — таких как Каменник, Идоломское (с водным зеркалом около 250 га), Великое, Ботвино, два озера Поповы, Боранское, Першино, Семёново, Красное, Грясково. Было много мелких озёр, по 1–2 га, и каждое имело своё название. По берегам рек и озёр рос ивовый кустарник, много было ягод чёрной смородины, ежевики, калины. Между рек и озёр росли превосходные заливные травы, где находились сенокосные угодья. Все эти реки и озёра буквально кишели рыбой, так как были уникальные условия для нереста и нагула.

Необыкновенно своеобразен был весенний разлив. Вся низина от Ипатьевского монастыря до с. Глазова на р. Соти в Ярославской области (с юга на север) и от с. Бухалова до пос. Прибрежного (с запада на восток) с конца марта по середину мая затоплялась водой. Огромные лесные массивы погружались в воду, оставляя редкие островки суши. Кто бывал в это время в затопленном лесу в солнечный день на лодке, тот всю жизнь не забудет прелести природы, наполненной пением птиц, кряканьем уток, кваканьем лягушек, криками чаек, воркованьем тетёрки, ворочаньем огромных икряных щук в залитых водой кустах и валежнике.

Лес чист и прозрачен, листа ещё нет. Только на вербах и краснотале появились барашки. В это время на редких островках застигнутые врасплох оставались зайцы, лоси, лисы и волки. Лоси иногда пускались вплавь искать более подходящее пристанище. Их плавало в большие вёсны много. Некоторые звери погибали, даже волки. Как отмечали старожилы, самые большие весенние разливы были в 1915, 1926 и 1936 годах. Узнав об этом явлении, писатель М.М.Пришвин в 1937 году приехал на весенний разлив в деревню Вёжи, но разлив в 1937 году был небольшой, не такой, как в 1936 г., а ему хотелось посмотреть это стихийное явление и описать. Второй раз он приезжал в 1940 году.

Весенние разливы для жителей наших сёл и деревень представляли определённую опасность и доставляли много хлопот, хотя к весеннему разливу и готовились заблаговременно. Деревни окружала вода. Амбары стояли в воде, их ещё с зимы загружали тяжёлыми предметами (балластом), на второй этаж заносили кирпич, дрова, другие тяжести, а в самый разлив, когда начинало подтоплять, ставили большие чаны (бочки) и заливали их водой: боялись, что б амбары не смыло водой и ледоходом.

ежевские бани в солнечный день.
Вид с южной стороны. Фото 1935 г.

Бани были на высоких столбах и обсажены деревьями для защиты от волнений и ледохода со стороны реки. Бани и амбары стояли отдельно от деревни — бани в одной стороне, а амбары в другой, метров за двести от деревни, а не позади дома, в огороде, как в большинстве русских деревень. В самые большие разливы крайние дома в деревнях затопляло, даже в печки заходила вода. В это время все боялись возникновения пожара.

Противопожарная работа проводилась со всем населением, и была серьёзная требовательность ко всем. Курить в улице на ходу было строго запрещено. Печи топили только утром. В улице в готовности стояли две пожарные машины ручной качки, круглосуточно велось дежурство с «караулкой» — побрякушкой.

Улицы в деревне были забиты скирдами сена, скотина у многих стояла в проулках, так как из затопленных домов и дворов её приходилось временно ставить на улице.

Старики рассказывали, что во время больших разливов (полоев) из Костромы буксиры привозили старые деревянные баржи и днища; на них размещали скот — на случай эвакуации. В это время единственным средством передвижения были лодки — бо\тники: в баню, в амбар, в другую деревню, в город Кострому можно было попасть только на лодке. Лодок было много разных форм, размеров и грузоподъёмности. Все лодки были долблёнки. Самые большие — грузоподъёмностью до двух и более тонн. Самые маленькие — охотничьи и рыбацкие ботники-челноки. В город Кострому по большой воде ездили на больших 4-х весельных лодках, иногда под парусом. Маршрут был таков: Вёжи — Аганино — Яковлевское — Кострома, это по течению. Из Костромы, мимо стен Ипатьевского монастыря (по речке Игуменке), мимо д. Тепра, д. Скрывалово Губачёвского с/с, местечко Ваташка, Вёжи.

В конце прошлого века и начале XX-го, да и в более ранние времена (старики и родители рассказывали) во время больших подъёмов воды, когда начинало подтоплять некоторые дома, священники организовывали своеобразные крестные ходы — на больших лодках устанавливали иконы-хоругви, и, в руках держа иконы, целая флотилия из нескольких лодок объезжала с молебном вокруг деревень, прося милости Божией, чтоб не сотворилось пожара, бури, мора. Священник стоял в лодке и, размахивая кадилом, пел молитвы, а дьякон, и хористы, и все прихожане подпевали. Так объезжали на лодках вокруг три раза. Потом вылезали из лодок, шли к часовне, которая стояла посреди нашей деревни Вёжи, и там молебен продолжали. Так было и в Ведёрках, Спасе — там тоже стояли посреди деревни часовни. В это время, пока шёл молебен, псаломщик звонил в колокол на колокольне в селе Спасе. В тихую погоду по воде звон колокола был слышен за 10–12 километров. В весенний разлив в колокол звонили в большие туманы, когда не видно было ориентиров плывущим на лодках, и по ночам. Были случаи блуждения по полою, когда вместо назначенного места приезжали в другое или на то, откуда выехали. По звону колоколов местное население различало, чьи колокола звонят. В Мискове, в Куникове, в Сущёве, в Спасе, в Глазове Ярославской области, в Шунге, в Яковлевском и т.д.  — у каждых колоколов была своя мелодия, своё звучание. Когда в пасхальное раннее утро начинался звон колоколов со всех колоколен, то при тихой погоде на большом пространстве воды возникал удивительный эффект игры солнца над водой (говорили: это солнышко Пасхе радуется).

Через месяц-полтора вода спадала, и напитавшаяся водой земля была очень плодородной. Луга-сенокосы покрывались зелёным ковром разнотравья. Начинались полевые работы.

Особенности весенних разливов

Большой подъём воды в нашей низине в разные годы зависел от погодных условий. В основном происходил при дружном потеплении в середине и конце марта месяца — как на нашей территории, так и в верховьях Волги. Тогда таяние снегов происходило одновременно и потоки весенних вод устремлялись в нашу низину. Основную массу воды давала Волга. Она делала подпор водам наших рек — Костроме, Соти и Касти. В это время вода прибывала по метру и более в сутки. Но бывали годы, когда Волга запаздывала со своим сбросом воды, и наши реки за неделю сбегали без большого подъёма. Иногда в марте длительное время стояли ночные и утренние заморозки, и тогда таяние снегов в лесах происходило медленно, влага в мороз испарялась. В эти годы разливы были совсем незначительные.

Во время разливов и схода воды население: рыбаки, охотники, сплавщики леса — ежедневно следило за уровнем воды. Каждый рыболов или охотник, приезжая в лес на островок, прежде чем заняться делом, сначала всегда ставил мерку, т.е. втыкал палочку с меткой в вершках или делал зарубку на дереве, стоящем в воде. В деревне также на берегу постоянно стояли мерки. Приезжающим из разных мест, например из Мискова, Бухалова, Шунги, Самети, при первой встрече задавали вопрос: «Как у вас вода, — прибывает или убывает?» Особенно за уровнем воды следили сплавщики леса. Там нужно было уловить момент, чтоб с лесных полоев вывести плоты с лесом.

В старые времена тяжела и в то же время интересна была эта работа. Плоты с лесом из пойм выводили вручную. Связав в так называемую го\нку 10–12 плотов, бригада сплавщиков на гонке (головном плоту) ставила домик-избушку, где и жила. Сплавляли до определённого места по полою под «Дубинушку»: на лодке-каюре метров за 200–300 отвозили якорь с привязанным к нему канатом, другой конец которого завозили на гонку, где за него тянули, и таким образом гонка двигалась. Канат собирали снова в лодку, укладывая его в круг, чтобы при следующем завозе якоря он не спутался. Чтоб видно было, где выброшен якорь и не ползёт ли он, а также на случай обрыва каната, к якорю на верёвке крепили поплавок, почему-то называемый су\кой. Так сплавляли как в старые времена, так и уже в послевоенные годы, вплоть до затопления, так как многие городские организации, фабрики, заводы, колхозы запасали лес-дрова каждый по отдельности. За казённым лесом (что заготавливали леспромхозы) к определённому месту приходили пароходы-буксиры. Но до этого места, фарватера, плоты из лесных пойм выводили также вручную — за якорь.

К уровню воды была очень чувствительна рыба. Когда вода прибывала, рыба шла на берег, в кусты, в лес, где вода прогревалась быстрее, на тёплые скошенные поляны — там она скорее созревала для нереста и нерестилась. Как только вода шла на убыль, из лесу рыба тотчас исчезала и сходила вслед за водой. Когда вода в лесах стояла долго, рыба там и выгуливалась.

Основные занятия жителей

Как возникли наши поселения, точных сведений нет. И нет сведений, когда, как, в каком году построена церковь Спас-Преображения в селе Спасе, перевезённая в 1954 году в Ипатьевский монастырь.

Деревянная церковь Преображения была перенесена на территорию Ипатьевского монастыря в 1954 году

Летом 1996 г. на месте бывшей деревни Вёжи группой археологов в течение июня — июля велись раскопки. 12–15 июля я с братом Анатолием ездил навестить тот родной островок и поговорить с археологами. Они нам сообщили, что нашли вещественные доказательства того, что поселение возникло до татарского нашествия.

Не менее интересно и то, что отдельные группы поселений имели свои названия, кроме официальных. Так, например, с. Шунга, Яковлевское, Стрельниково и прилегающие к ним деревни имели название Мыс, а людей называли мысовые. Село Саметь и выселенные в 1953-55 гг. деревни бывшего Губачёвского сельсовета называли Заво`ржье. Между сёлами Шунгой и Саметью протекала речка Воржа, которая в весенний разлив соединяла Волгу с рекой У`зоксой. Село Петрилово, деревни Шемякино, Пасынково, Шабаново, Палачёво называли Ба`ршина а, говорили: «Откуда приехали?» — «Да из Баршины». Примыкающие деревни Ярославской области, как-то: Сошкино, Привалово, Филинское, Слоново и др. — называли Хаза`ра. Говорили: «Ходила в Хазару с рыбой», или: «Хазара выехала на реку Соть сенокос ставить». Жителей села Куникова звали Ля`хи, говорили, что они польского происхождения. Наши деревни: Вёжи, Ведёрки и Спас — называли Пого`стье. Говорили: «Приехали из Погостья», или: «Пошли в гости в Погостье».

В наших сёлах и деревнях, как-то: Куниково, Мисково, Жарки, Спас, Ведёрки, Вёжи — озимые (хлеб) не сеяли, так как поля заливались водой. Но с очень давних времён выращивали хмель. Помните, Н.А. Некрасов писал: «Исстари хмель здесь родится на диво», а писал он это, посещая наши Вёжи где-то в середине XIX века. Основными источниками существования и доходов населения являлись: 1. Хмелеводство, 2. Рыболовство, 3. Скотоводство и сенокошение для продажи, 4. Охота промысловая, 5. Заготовка и сплав леса.

Часть мужского населения уходила на заработки в Питер.

Самым древним и доходным занятием в нашем низменном крае являлось хмелеводство.

Наша местность, затопляемая весенними водами, была очень благоприятна для выращивания хмеля. Хмельники (так назывались места, где выращивают хмель) размещались в большом дубовом лесу, называемом Зае\зной, посреди которого проходила в старые времена так называемая Боярская дорога, ведущая в близлежащие деревни Ярославской области — за реку Соть, к железнодорожной станции Данилов.

С древних времён на Руси главным напитком было пиво, а хмель является неотъемлемым компонентом в пивоварении. Хмель мог расти только в защищённом от ветров месте, и на участках-хмельниках с обеих сторон высаживали деревья — дубы, вязы, вётлы.

Как рос хмель, — это было красивейшее зрелище. Люди нынешнего поколения уже не представляют его красоты. Хмель — корневое вьющееся растение, плоды его — мягкие шишки с терпким специфическим запахом. Весной, после схода воды, от хмельного корня появлялся росток, в это время к нему втыкали так называемый хмельнишний кол, высотой 6–7 метров. Зацепившись за него, росток, поднимаясь до верхушки кола, распускал свои ветви. Участки-хмельники были небольшие — метров 7–8 в ширину и 12–15 в длину, а корни высаживали примерно на 70–80 см друг от друга, рядами, чтобы можно было пройти между ними для обработки и ухода.

Для выращивания хмеля требовалось большое количество хмельнишных кольев. Их заготовляли сами крестьяне, а иногда покупали в близлежащих деревнях Ярославской губернии, на базарах или привозили по заказу. Кол был только еловый или сосновый, его берегли; после щипки-уборки хмеля колья ставили в суслоны у больших деревьев или заносили в овин. На хмельниках ставили овины для сушки хмеля и других нужд. Обычно овины строили на 2–3 родственные семьи.

Сушили хмель так: сырой, только сощипанный с ветки хмель носили большими круглыми корзинами на второй этаж овина и рассыпали на пол, на котором была разостлана так называемая ча\ща — это большое редкотканое из пеньковой нити полотно. Внизу овина, на земле, жгли костёр, жар от костра устремлялся под потолок. Чтобы не было большого пламени, а больше жару, жгли большие суковатые поленья, которые невозможно было расколоть на дрова. Такие кряжи-поленья называли подовинниками. Когда сушили хмель, в огонь бросали серу; говорили, что это для придания блестящего золотистого цвета и чтоб хмель лучше хранился (назывался «серкованный хмель»).

Хмель выращивали как для домашнего потребления (всюду варили пиво), так и на продажу — он пользовался большим спросом по всей России и отправлялся за границу. Ещё с начала XVIII века, а может и в более ранние времена, местные мужики-торговцы на лошадях возили продавать его в Вологду, Вятку, Тверь, Бежецк и другие места. В 1905 –12 годах, в связи с созданием сельскохозяйственного общества и кредитного товарищества, роль производства хмеля значительно возросла. По железной дороге покупатели заезжали из Сибири и других дальних мест России.

Примерно в 1914–18 годах сельскохозяйственное общество строит большие кирпичные склады-производства в с. Куникове и д. Ведёрках для сушки, хранения и фасовки хмеля. Там его принимали у крестьян как на хранение, так и для реализации. Родители рассказывали: хмель прессовали в пачки, как чай, по 1 фунту, 2–5 и более, на каждую пачку наклеивали красивую этикетку, где был изображён медведь, стоящий на задних лапах, в правой лапе он держал кружку с пенящимся пивом, а в левой — ветку хмеля.

С каждым годом спрос на хмель возрастал, особенно выросли доходы от него в годы революции и НЭПа. Так было до 1930 г., до коллективизации. В годы коллективизации хмель повсеместно был уничтожен. На бывших хмельниках в колхозное время стали сажать табак, цикорий, картофель. Цикорий не прижился, а табак и картофель давали большие урожаи.

Поспевал хмель к 1 августа, уборка-щипка требовала много рабочих рук. Каждую ветвь нужно было спустить с кола и, не примяв её, ощипать все плоды-шишки в корзину. Поэтому на щипку хмеля в наши сёла приходило много рабочего люду — молодёжи из других мест.

Вторым доходным занятием было сенокошение, торговля сеном и сенокосными угодьями (пожнями). Как гласят легенды и рассказы старожилов, большая часть этого низменного края: от бывшей деревни Прости (это граница с Ярославской областью на р. Соти) до оз. Каменника с севера на юг, и от местечка Омутская на р. Касти (тоже граница с Ярославской областью)  — ныне это место называется Кастинские ворота — до нынешнего посёлка Прибрежного с запада на восток — его земля и воды принадлежали с древних времён нашим сёлам и деревням: селу Спасу, д. Вёжам и Ведёркам, населением которых владел помещик Алексей Московцев; может быть, он был последним их владельцем. Из рассказов известно, что помещик этот слыл хорошим, добрым человеком. Наследство передавать было некому, и, умирая, Московцев написал в Костромскую губернскую управу завещание о том, что наследства он никому не оставляет, а земли и воды оставляет за его подданными крестьянами.

После его смерти все земельные, лесные и водные угодья были поделены между «ревизскими душами». Это значило, что надел земли получал только мужской пол. И был заведён порядок: кто из мужского полу в округе умирал, его надел передавался очередному новорожденному младенцу «мужеска полу», независимо от родства. Получалось так: у кого в семье рождалось больше девочек, тем было плохо, на девочек надела не причиталось, и приходилось пожни, хмельники покупать, брать в аренду или идти в батраки, обрабатывать чужие за доли процента. А у кого в семьях рождались мальчики, хозяева-родители избытки наделов продавали, отдавали для обработки исполу. А то и просто пропивали на корню, травой, какому-нибудь знакомому богатею. Эта несправедливость являлась причиной нежелательных поступков со стороны родителей. Были семьи, где рождались одни девочки, и имея один надел, приходилось дочерей с малых лет отдавать в няни, служанки или просто батрачки, так как семья не могла себя обеспечить средствами существования. Так было, по рассказам стариков, до 1905–07 гг., т.е. до столыпинской реформы. В эти годы так называемые «ревизские души» отменили и сделали передел, т.е. стали делить наделы по едокам — на мужское и женское население.

О реформе 1861 г., отмене крепостного права, легенд и рассказав не осталось, видимо, это не коснулось наших деревень.

С 1905–07 годов жизнь в наших деревнях быстро меняется в лучшую сторону. В это время создаются сельскохозяйственное общество и кредитное товарищество. Организуется сельхозбанк. При переделе наделов на крестьян-едоков, как-то: хмельников, сенокосных угодий, озёр, лесных массивов — был оставлен общественный фонд. Этот фонд — сенокосы, озёра, лес — общество продавало, сдавало в аренду, а средства шли на общественное обустройство. Строили плотины на озёрах — езы\, они имели значение как для ловли рыбы тягой воды, так и для предупреждения затопления сенокосных угодий во время паводков. Производили и ремонт многочисленных мостов через реки и овраги, вели строительство складов для сушки хмеля, приобретали пожарные машины и т.д. В с. Спасе в 1916–17 гг. была построена первая сельская электростанция на три деревни (с.Спас, дд. Вёжи Ведёрки) венгерским инженером Шестинским, или Шекстинским. Кирпичные стены здания электростанции ещё сохранились до сих пор в селе Спасе, но проработала она недолго, годах в 1920–21 сломалась динамо-машина, её увезли на ремонт в Кострому, и после этого станция работу не возобновляла.

Сельхозобщество через свой банк своим крестьянам выдавало ссуды за небольшие проценты для покупки породистого скота, лошадей, для строительства домов, амбаров. В связи с опасностью пожаров дома в деревнях стали строить в большинстве кирпичные, для чего возводились примитивные кирпичные заводы в Вёжах, в Овинцах и в селе Куникове — к 1930 г. было 6 небольших кирпичных заводов.

Сельскохозяйственное общество возглавляли добросовестные, авторитетные местные мужики, к тому же была действенная ревизионная комиссия, которая два раза в году проводила очередные ревизии, да ещё и внезапные.

Интересен был порядок пользования наделами.

1. Хмельники выделялись на постоянное пользование, каждый крестьянин получал свой постоянный участок-хмельник, на котором строил свой овин, обрабатывал и удобрял его по-своему. Мог его и продать.

2. Сенокосные угодья (пожни) по жеребью делили каждый год. Было несколько сот пожен, и каждая имела своё название и границы. Все пожни были внесены в шнуровую книгу, где было указано качество травостоя и примерно сколько пудов сена накашивалось на каждой пожне.

Поскольку качество травостоя было неодинаково, как и расстояние от дома-деревни, а также опасности подтопления паводками заставили мудрых мужиков делить их каждый год, что было более справедливо. Если в один год доставалось не очень хорошая пожня и далеко от дома, то на следущий год могла достаться хорошая и близко. Всё решал жребий. Контора сельскохозяйственного общества была в деревне Вёжи, и вот в начале июня в определённый день назначалась жеребьёвка сенокосных угодий. По количеству едоков определялись пожни. По величине укоса пожни были разные, на одних накашивали по 500–700 пудов, на других — 80–100. Были и недовольные, тогда назначали комиссию и проверяли, так как покосы или вымокали, или, во время весенних штормов, замусоривались наносами. В эти же дни объявлялись торги на общественные сенокосы. Покупателей было много. Из города, из Заволжья, из Шунги, Стрельникова и других мест. Эти дни были наподобие ярмарочного праздника, тут торговали сенокосами, травой на корню и те, у кого было много наделов, а косить некому. По завершению торгов на лугу, около весовой, под вётлами, пили так называемые ли\тки — покупали ведро или два вина (водки) и всех участников угощали, а кто не пил, тому домой с собой не давали.

Косили, сгребали в копны и метали в стога вручную. Косила каждая семья отдельно. Кто одинокие, малосемейные и безлошадные, кооперировались по 2–3 семьи, или 2–3 человека. На дальние сенокосы выезжали на всё время, пока сенокос не закончат. Туда ехали мужчины, женщины, взрослые дети с лошадью. Ставили полога, делали из прутьев и травы — сена шалаши и там жили, пока не скосят всю пожню. Кому доставалась пожня ближе к дому, те ходили ночевать домой.

В это время вся наша низина оживала, наполнялась звуками, ржаньем лошадей, звоном кос, иногда по вечерам и песней. В жаркий день весь этот зелёный ковёр приходил в движенье: где сгребали сено, где метали стоги, где возили копны лошадьми к стогу, где их носили носилками на руках; где-то на берегу реки дымился костёр, и далеко по ветру разносился запах супа или подгоревшей каши.

К сенокосу загодя готовили и лёгкую одежду. Женщины шили просторные ситцевые лёгкие платья и обязательно белые платки, мужчины одевались также в белые или холщовые-льняные рубахи и холщовые штаны, на ноги в подавляющем большинстве надевали лапти, в них было легко и удобно, ноги не опревали, и безопасно от укуса змей, ушибов и порезов.

На время сенокосов запасали и более калорийную пищу: вяленое мясо, сушёную рыбу, из которой варили супы, гречу, пшено. Постоянно был сыр, творог, но самыми изысканными считались варёное кислое молоко и квас домашнего приготовления, охлаждённый в колодце или реке.

Сенокос длился до начала августа. Иногда, если лето выдавалось сырым и дождливым, — до 20 августа. После этого срока трава теряла свои питательные качества и годилась разве что на подстилку. Поэтому в сухие жаркие дни крестьяне работали по 18–20 часов. Косить начинали в 3–4 часа утра по росе и косили до 8–9, потом часа 2 отдых, завтрак; в это время, с 8 до 12, дети, старики разбивали валки, сушили сено. С 12–13 часов сено начинали сгребать и складывать в копны. В сухую погоду копны сразу в стог не метали, а на другой день их снова растрясали для подсушки и потом уже метали в стог. Такое сено было более качественное, не пылилось, прядки-клочья однородной травы перемешивались, и сено делалаось приятным, запашистым. Знатоки-специалисты при покупке сена сразу это видели, а также определяли, когда сено скошено. Называлось сено первой косы и последки. Старики говорили: в каждом стоге сена скошенном до Петрова дня (это 12 июля) есть пуд мёда.

К середине августа, закончив сенокос, каждый крестьянин подводил итог, сколько накосилось на его пожнях сена, сколько скотины можно пустить в зиму, сколько сена он может продать.

Торговля сеном

К Преображеньеву дню, 19 августа, вся наша низина — от Ипатьевского монастыря до села Глазова Ярославской области на реке Соти — покрывалась десятками тысяч стогов свежескошенного заливного сена. У нас в Вёжах сено с лугов летом никуда не увозилось. Стога стояли в лугах до зимы и даже до весны, так как летом не везде можно было подъехать даже на лошади. С первым санным путём начиналась вывозка и торговля сеном, с этого времени жизнь в наших деревнях оживала — ежедневно ехали за сеном десятки подвод: кто покупать, кто вывозить своё накошенное летом. Все дни у весовой стоял шум, смех, ругань и т.п.

Старинная весовая находилась между амбарами и деревней; она состояла из четырёх или шести высоких столбов, наверху которых лежали толстые дубовые перекладины. К ним было подведено коромысло весов длиной метра четыре, на концах коромысла укреплены по четыре цепи. Концы первых четырёх были закреплены за площадку для гирь размером 1,2х1,2 метра, а другие четыре цепи цепляли за воз. Зацепив воз, мужики ставили на площадку гири: 1–2х пудовые и 10 и 20-фунтовые. Когда гирь не хватало, на площадку вставали 2–3 мужика, после чего воз отрывался от земли, а стрелка на коромысле указывала равенство веса воза и гирь. Процесс был трудоёмкий и длительный, поэтому на весы иногда выстраивалась очередь. Продавали сено и оптом (стогом) или возом, на глаз. Надо отметить, что глаз как у покупателей, так и у продавцов был очень намётан и ошибка бывала незначительная.

В старые времена в Костроме содержалось много скота, коров, лошадей и потребность в сене была огромна. Все фабрики и заводы имели свои конюшни в сотни и более лошадей, и многие из них, не имея собственных покосов, закупали сено в наших краях и на сенном рынке в Костроме, который находился до 70х годов на нынешней площади Мира. Часто крестьяне своё сено возили сами продавать на сенной базар в Кострому, где цена была значительно выше. По зимним дорогам днём и ночью непрерывно тянулись обозы с сеном и другой продукцией. Для обслуживания этого процесса с давних времён в наших сёлах и деревнях появились чайные, где путники могли обогреться и напоить лошадей, попить горячего чаю, перекусить, узнать какие-то новости, кого-то встретить и переговорить.

Но основная масса сена шла на выкорм собственного скота и лошадей. Скота в нашем крае было много. В каждом доме до коллективизации 1930 г. было по 1–3 коровы, молодняк, овцы, лошади. Надаивалось большое количество молока, и с древних времён в каждой деревне была сыроварня частного владельца, куда крестьяне сдавали излишки молока.

Сыроварение

До создания сельхозобщества (1910–12 г.), как и в других краях России, в каждой деревне-селе имелись частные сыроварни, куда население-крестьяне сдавали излишки молока. Частник-сыровар устанавливал свою цену на сдаваемое ему молоко, являясь как бы монополистом, так как девать молоко больше было некуда. А крестьяне, соблюдая посты, временами имели большой избыток молока. Надо сказать, что сыр вырабатывался порой в антисанитарных условиях, так как всё делалось вручную, на глазок. Летом, в жару, у сыроварни летали рои мух. С созданием сельскохозяйственного общества во многих деревнях и сёлах были построены общественные сыроварни, с более высокой технологией по тем временам. Так и у нас в деревне Вёжи была сыроварня с кирпичным бетонированным подвалом для вызревания сыра.

Вот какой интересный случай произошёл в семье моего деда Фёдора Ивановича Пискунова. Как и все в Вёжах, его семья сдавала молоко частнику — Василию Фёдоровичу Кокину; он деду являлся двоюродным братом. Цену за молоко он назначал одну, на весь год. А когда открыли общественную сыроварню, объявили: «Принимать молоко будем пока, как и В.Ф. Кокин, по его цене, но если удастся сыр продать дороже, то, возможно, будет добавка». Надо отметить, что качество сыра в общественной сыроварне стало лучше, и торговые представители приезжали покупать его из Питера и Москвы. Тогда наш дед Фёдор Иванович собрал свой семейный совет: трёх сыновей, дочь и супругу Прасковью Васильевну — и объявил: куда теперь молоко сдавать будем — в новую сыроварню или по-старому В.Ф. Кокину? И добавил, что у Васи-то надёжно, и «при том он мой двоюродный брат», а тут ещё всё новое, неизвестно, что будет. Как с главой семьи, супруга, сыновья и дочь согласились: «Носить молоко будем к В.Ф. Кокину». И вот в конце года, подводя итоги по общественной сыроварне, сдавшие молоко туда, получили на каждый рубль за сданное молоко по 30 копеек доплаты. Озадаченный дед, как не раз рассказывал мой отец Пётр Фёдорович, пошёл к В.Ф. Кокину заявить, что вот, де, в общественной-то сыроварне доплата, а мы тебе сдали около 200 пудов молока; будешь ли доплачивать? Тот отказался. Тогда дед заявил: «Уж извини, Василий Фёдорович, но с нового года мы тоже будем носить молоко в общественную сыроварню», что сделали и другие жители. А Кокину свою частную сыроварню пришлось закрыть.

Рыболовство и торговля рыбой

В весенний разлив вместе с водой вся наша низина заполнялась рыбой: с весенними водами рыба сходила с верховьев рек Костромы, Соти, Касти, Узоксы; основная же масса рыбы поднималась с Волги.

Методов ловли рыбы было несколько. Самым древним, не требующим много сетематериалов, являлся метод с использованием тяги воды. Почти на всех больших и малых озёрах в истоках были сооружены плотины, так называемые езы. Весной при спаде воды исток перекрывали сетью, ставили так называемую загру\зу, на загрузе делали большой кошель, куда рыба заходила по течению. Потом этот кошель подсекали натяжением верёвки и, подъехав на лодке, рыбу из кошеля-подсека вываливали прямо в лодкуб .

В плотину-езу, смотря по величине озера, при сооружении вставляли деревянные трубы диаметром 30–50 см. Для большого водоёма делали две–три трубы. Со стороны озера, чтоб вода не сходила в трубу, вставляли пробку-затычку. Уровень воды в озере удерживали на 1–1,5 метра выше. Летом рыбу ловили только для потребительских нужд, на праздники, для повседневной еды немного. За лето в озёрах рыба выгуливалась, набирала вес.

Как наступали заморозки и реки-озёра покрывались льдом, начинался основной лов. У плотин-езов на большинстве больших озёр сооружали рыбацкие избушки, где рыбаки посменно по 2–3 человека заступали на сутки-вахту. Зимний лов производился так: на трубу надевали редкотканый из пеньковой нити рукав длиной 6–8 метров; из трубы вытаскивали пробку-затычку, вода из озера устремлялась в трубу- рукав , а вместе с ней и рыба, которая оставалась в рукаве; оставалось только крюком поднять из воды рукав с рыбой и вытряхнуть её, как из мешка, в специально установленную на санках большую корзину. Теперь её живую отвозили на специально устроенное на льду гумно, где перемешивали со снегом, чтоб не смерзалась, и хорошо промораживали. Затем сортировали по видам, мелочь — ва\ндыш — просеивали через металлическую сетку, освобождая от снега и льда, складывали в корзины и увозили в деревню. Сдавали торговцам рыбой, делили по паям, везли в город продавать и т.д. Таким методом воду из озера за декабрь-январь спускали почти до дна, а вместе с ним и всю рыбу, крупную и мелочь. Часть рыбы, которая не смогла сойти, прижатая льдом, задыхалась. Но с наступлением весеннего половодья, благоприятных условий для естественного нереста к следующему лету все озёра вновь кишели рыбой, и так продолжалось веками.

Надо отметить, что в проточных реках рыба не задыхалась, и там применялись другие методы лова. Другой, не менее древний лов в большой весенний разлив случался и лещёвками — мережа\ми, которые ставили-метали в затопленных лесах-кустарниках: по лесным дорогам, на полянках, по опушкам леса, где рыба нагуливалась, нерестилась. До сооружения водохранилища запретов на лов рыбы во время нереста не существовало. Наоборот, во время нереста шёл основной лов.

В весенний разлив в местах, где было течение, в речных протоках между островов, ставили перемёты ветеле\й (самоловушек), куда рыба заходила, а выйти не могла. Этот метод был эффективным при спаде воды, в нерест особенно много попадалось леща.

В летнее время в озёрах ловили мережами-путами: обмётывали мережой кусты, траву-камыш в кольцо и ботом (специальным, на длинном шесте) ботали-пугали по камышу-траве, рыба от испуга устремлялась в мережу и запутывалась.

Ставили в озёрах ветеля-ловушки на растяжку, особенно этим методом много ловили линя и карася.

В реках летом ловили г\оном. Говорили: «Поехали Соть гонять». Это делалось так: мережой-сетью реку перекрывали в двух местах, например, плёс или омут, в этом отрезке ботали-стучали-гнали рыбу по течению, потом мережи с рыбой выбирали в лодку, рыбу выпутывали, укладывали в корзину и ехали вверх — повторяли следующий гон. Так трудились весь день, и иногда за 2–3 гона лодка- ботник наполнялась рыбой.

На удочки летом взрослые рыбаки никогда не ловили, считали детской забавой и тратой времени. Но мы, ребятишки, этим любили заниматься, особенно лазить по колодам во время купаний.

В зимнее время, кроме тягой воды на езах, ловили подлёдным неводом, гоном со льда; забавно-азартным был лов на блесну. Как только появлялся первый лёд, большинство мужиков, и особенно ребятишек, с блёснами в корзинах устремлялись на речки-озёра. Блеснился окунь, щука. На щуку блеснили всю зиму (каждый рыбак в своём, любимом ему месте), сидели на одной лунке, делали из брезента или дерюжки загородку от ветра, а в морозные дни брали с собой чугунок с углями, чтоб согреть руки. Было много и других методов лова.

В старое время, т.е. в конце XIX в. и до 1930 г., рыбу ловили и продавали свободно, кто как хотел. В нашей деревне Вёжи торговлей рыбой занимались два человека — это Московцев Александр Филиппович и Тупицын Григорий Петрович, а позднее — его сын Константин Григорьевич. Весной у них за двором в реке плавали рубленые садки для живой рыбы, с отсеками, под замком. От рыбаков живую рыбу они принимали по весу и вытряхивали в садок, цену устанавливали-договаривались каждый раз новую, так как в городе цена на рыбу менялась даже в течение дня. Накопив в садке определённое количество, рыбу сачком перегружали в большую лодку с водой и живьём везли на вёслах или под парусом в Кострому продавать. Торговля в городе рыбой велась на берегу Волги у Молочной горы — прямо из лодки, живой; покупали как население, так и для ресторанов — оптом. Тут уже, по привозу и наличию, назначалась определённая цена. Бывали случаи, когда приходилось продавать дешевле, чем купили у рыбаков.

Летом рыбу возили и на лошадях — в корзинах со льдом, уже охлаждённую, и продавали в мясном ряду рынка или сдавали прямо в ресторан.

География сбыта-продажи рыбы была обширна. Зимой и летом много рыбы возили продавать по сёлам-деревням: в Шунгу, Саметь, Яковлевское, город, в близлежащие сёла Ярославской области: Привалово, Слоново, Закобякино, Шигино. Особенно много возили продавать рыбы зимой в торговое село Середа Ярославской области. Там были большие базары, и рыба пользовалась большим спросом.

С 1930 г., в связи с коллективизацией, все водоёмы перешли в колхозное пользование. Хотя методы лова и не изменились, порядки стали другие — выловленную рыбу надлежало сдавать по плану райпотребсоюза в фабрично-заводские столовые города. Продавать для нужд колхоза разрешалось минимальное количество. Жизнь рыбаков перешла в два уровня: в одном, основном, ловили для колхоза официально, в другом, тайном, по ночам для себя.

С 1936 г. функции организации лова и сбыта перешли от райпотребсоюза ко вновь созданному рыбозаводу, который, не имея перерабатывающей базы, занимался тем же распределением выловленной рыбы по предприятиям города Костромы. Первым директором рыбозавода был финн по национальности — Дитлов Кирилл Сергеевич. В связи с пуском Рыбинской ГЭС в 1940–41 г. условия рыболовства в нашей низине сильно пострадали, и вся жизнь изменилась в худшую сторону.

1. Нарушились естественные весенние разливы, так как волжская весенняя вода удерживалась Рыбинской плотиной и уровень её у города Костромы был низкий, а без волжского подпора наши реки: Кострома, Соть, Касть — быстро сбегали, и большой уровень воды не удерживался. Выметанная рыбой икра обсыхала на кустах, кочках, и мальки не успевали проклюнуться. Осенью и зимой, наоборот, случались паводки. Рыбинская ГЭС начинала работать на полную мощь, сброс воды увеличивался, и уровень её в Волге поднимался, заливая нашу низину. Образовывался подпор воды в озёрах снизу, вследствие чего прекращалась тяга воды из озёр, рыба в озёрах или задыхалась, или сходила на свежую проточную воду, так как во время войны не хватало рыбацких рук, чтоб обгрузить все озёра, укрепить, нарастить насыпь земли на плотинах-езах и т.д.

2. Нарушались зимние дороги, проложенные по рекам, озёрам, низменным местам: их то заливало, то, при убыли воды, лёд повисал на берегах, что также представляло неудобства и опасность для рыбаков.

3. Осенью и в начале зимы подтопляло стога сена в низких местах, куда ещё невозможно было подъехать и вывезти сено санным путём.

4. Весной при небольших разливах во время штормов засорялись сенокосные угодья различным мусором, иногда образовывались километровые приплески.

5. Ухудшились условия езды на лодках из г. Костромы, когда реки, не выходя из берегов, имели быстрое течение, и езда на вёслах была очень затруднена. Тогда, где было возможно, лодки тянули бечевой по рекам Костроме, Узоксе и Соти.

6. Ухудшились условия работ по сплаву: лес, вывезенный зимой на полой, не всегда вода поднимала. Буксиры-пароходы не могли пройти в полой из-за низкого уровня воды. Иногда гонки плотов с лесом оседали на мелях и оставались до следующей весны; лес за это время портился, гнил, растаскивался.

Вот такой жизненный урок нам был преподнесён сооружением первой на Волге Рыбинской ГЭС.

Охота

М.Г.Тупицын на осенней охоте на реке Касти (после утренней зори).
На берегу видна подсадная утка. Фотография конца 30-х гг.

Не менее увлекательным и доходным занятием являлась охота. До самого затопления водохранилищем и переселения жителей этих мест в 1953–55 г. вся наша низина, озёра, леса, луга, перелески, болота имели превосходные условия для различных охот, для воспроизводства дичи. Надо заметить, медведи в наших лесах не водились; по рассказам старожилов и моего отца, только однажды в весенний разлив — в годах 1923–25 — был обнаружен на острове Красная Грива на р. Соти медведь. Была на него устроена охота, но безуспешно — медведь с острова исчез, собаки след утеряли. Предполагали, что он тихо уплыл по кустам, а кто-то из охотников это прозевал. До этого, с начала века и после, медведей не встречали.

В наш «низменный край» с давних времён тянулись как известные охотники, так и менее известные. Надо отметить, что великий поэт Н.А. Некрасов посетил края деда Мазая по чьим-то рассказам, рекомендациям. Кстати, по рассказам старожилов, видимо, один из охотников — друзей Н.А. Некрасова — барин, по фамилии Гордеев, женил своего сына на правнучке деда Мазая, Мазайхиной Марии Васильевне, рождения примерно 1875–79 г. О том, как барин приезжал с Марией Васильевной в гости на масленицу в Вёжи, как их жители встречали, стоит писать целый рассказ.

Вот какие сведения остались в моей памяти из рассказов и предположений. Надо сказать, что Н.А. Некрасов в своё время ездил как в наши Вёжи на охоту, так и в другие места не один, а с кем-то в компании. А описанный в его стихотворении внук Мазая — это, видимо, никто иной, как Василий Мазайхин, он был рождения примерно 1845–50 годов. Этот внук Василий с супругой были плодовиты и нарожали 8–10 детей. Вот они: Мария, о которой идёт речь, Агния, Анастасия, Сергей, Павел, Евдокия, Александра. Это те, что дожили до взрослого возраста, надо учесть, что в те времена большая часть детей умирала от различных болезней. Вся эта семья была скромная, богомольная, рукодельная. Самая лучшая пряха в деревне была Евдокия Васильевна, она пряла самые тонкие нити для рыбацких сетей. Как сам Василий, так и сыновья Сергей и Павел спиртное вообще не потребляли. Как рассказывал мой отец и другие старики, Василий был рыбак, ставил перемёты ветелей в разлив, метал в лесах лещёвки, мережи. Занимался хмелеводством. Что Василий был и охотник, не упоминалось, не были охотниками и его сыновья Сергей и Павел — это уже в наше время. Их дом, Мазайхин, был самым старым кирпичным домом в деревне и сложен был не на извести, а на глине. Первоначально он был на три окна, двухэтажный, а годах в 1870–80 были сделаны придел ещё на два окна в два этажа и сарай по всей ширине дома. Над окнами второго этажа на стене была прикреплена металлическая табличка величиной с большую тарелку, где было вытиснуто и покрашено следующее:

«Российское страховое общество.Застраховано 1870 год».

Наш дом был напротив через улицу, и эту табличку часто приходилось видеть из окна. У них дома был колодец, но в моё время, в 1930-х годах, воду из него не брали. А всё же называли «Мазайхин колодец».

Так вот, Мария Васильевна была выдана замуж за купца или помещика Гордеева. Как его было имя-отчество, неизвестно. А только остались воспоминания: «Барин Гордеев», и всё. Жили они, видимо, в Петербурге. Считали, что это Петриловский помещик-барин, который владел деревнями Шемякино, Петрилово, Пасынково, Шабаново, Палачёво. Например, на озере Великом была большая заводь и называлась она «Гордеева заводь».

В конце прошлого – начале этого века в Моховатом была огромная, на 100 ульев, пасека, где пасечником был Тупицын Пётр Петрович (дядя известного охотника из Вёжей Михаила Тупицына), и называлась она «Гордеевская пасека».

Наш дед по матери из д. Ведёрки Романов Алексей Андреевич был женат на простой крестьянке из д. Шемякина Деулиной Анне Петровне. Это было примерно в 1880 г. Так вот, как рассказывала уже моя мать, отец её Алексей Андреевич за невесту барину платил выкуп. А если жених не мог заплатить выкупа, то невеста должна идти с барином в баню мыться или на ночь в светлицу. Это для тех невест, видимо, было правило, кто выходил на сторону из его поданных деревень. Приходившая из Шемякина в гости тётушка матери Александра Евдокимова рассказывала о жестокости барина к своим крестьянам. Так, за некоторые провинности барин (а может его управляющий) одевали в сенокос на провинившегося тулуп, подпоясывали кушаком и заставляли косить, сажали в подвал на 2–3 дня и не давали еды. Видимо, не зря деревня Палачёво в этой вотчине такое название имела и недавно, после создания водохранилища, переименована в д. Разлив. В другом случае этого Мазайхина зятя называли «Мышкинский барин». На другой стороне от Палачёва, но уже в Ярославской области, есть д. Мышкино (остановка Ломовская) и есть городок Мышкин, тоже Ярославской области.

Остаётся загадкой и то, где и как познакомились, сосватались барин Гордеев и простая крестьянка Мария, которая в Кострому-то ездила раз в 3–4 года. И я пришёл к выводу, что это связано с посещением Н.А. Некрасова, в компании с которым бывал отец или дядя барина Гордеева.

А вот рассказы очевидцев о приезде барина Гордеева в гости к Мазайхиным на масленичной неделе ( они приезжали на последней неделе мясоеда). В деревне все поджидали, особенно, кто выпивал. Вот как рассказывал отец. Уже с утра с понедельника начинали бегать на край деревни за Елисеев дом, и, приложив ладонь к уху, слушали, не звенит ли колокольчик, не ухает ли кучер на лошадей. И если слышали, то бежали по деревне и кричали: «Едут! Едут!» У дома собиралась толпа. «Мы , ребетня, — говорит отец, — с палками стояли в сторонке и ждали.» Вот тройка подъезжала к дому, кучер соскакивал с козел и снимал с коленей барина и барыни покрывало. Из санков выходил барин и доставал гармонь, заигрывая плясовую, Мария снимала ротонду-шубу и пускалась в пляс, толпа окружала. Кто-то из мужиков помогал кучеру и хозяину дома распрягать лошадей, растирали их клочком сена и одевали попоны, вели во двор. Пройдя в плясе несколько кругов, Мария здоровалась, кланялась землякам, барин доставал кошелёк и давал мужикам на 2–3 четверти водки. А потом запускал руки в оба кармана и горстями бросал мелочь-монеты в сугробы по улице. «Мы, — говорит отец, — стремглав пускались подбирать, палками выкувыривали из снега». Гости заходили в дом.

В эти масленичние дни принято за правило катать невест. Катались по кругу Вёжи, Ведёрки, Спас на саночках расписных при наряженных лошадях в лёгкой, так называемой немецкой, упряжке. Старики-родители, гости выходили на улицы смотреть, чей парень едет, что за девицу везёт, как они одеты, как лошадь идёт, какова упряжка.

Угостившись, отдохнув, кучер и хозяин дома запрягали тройку. Барин с Марией усаживались в саночки и пристраивались к поезду катающихся; в Спасе, в Ведёрках их останавливали мужики и барина качали, после чего он давал на водку; сняв шапки, мужики благодарили барина, и он ехал дальше. Так барин Гордеев приезжал в начале века много раз. Потом, как рассказывали, Мария заболела чахоткой, он, барин, возил её лечить за границу на воды. И вскоре, видимо в 1913–15 годах, она умерла.

Местных охотников было много: пожалуй, в каждом третьем доме ружьё или два были. Были охотники-чудаки, вроде некрасовского Кузи, который сломал у ружьишка курок. Были профессионалы-промысловики, занимались заготовкой пушнины, дичи для продажи. Были организаторы барских охот. Таким слыл с конца века XIX-го и до коллективизации 1930 г. житель д. Ведёрки Ленев Алексей Иванович, к нему приезжали на охоту знатные люди из города, из других мест, из Питера. У него содержалась псарня гончих собак, стая подсадных уток, флажковые облавы на волков, капканы и др. принадлежности. Моя мать до замужества жила в д. Ведёрки и рассказывала, как Алексей Иванович и охотники привозили на лошади по несколько убитых волков, а иногда пойманных в капканы, живых. До 1915–17 г. большинство ружей были шомпольные, с центральным боем были единицы. Сейчас проясняется, что Алексей Иванович, совместно с бывшим царским отставным офицером Губером Иваном Ивановичем, проживающим в годы НЭПа в селе Андреевском (позднее он был председателем колхоза в д. Абатурове Костромского района, это около Сущёва), готовился для приёма на охоту (видимо на уток) бывшего главвоенмора, революционера и соратника В.И. Ленина Л.Д. Троцкого, но охота по каким-то обстоятельствам не состоялась. Был в д. Вёжи охотник-промысловик и организатор охот уже в советское время — Тупицын Михаил Григорьевич, к нему на охоту дважды приезжал с большой группой других охотников писатель, автор «Цусимы», А.С. Новиков-Прибой — это в 1936–39 годах. Приезжали на охоту Д. Зуев, В. Ставский, С.В. Михалков и ещё какой-то гипнотизёр, а также постоянно ездили известные охотники из города.

Основная, большая часть охотников охотилась только на уток, эта охота не являлась промыслом, а была как бы забавой, отдыхом. В каждом втором или третьем доме в зиму содержались по 3–4 подсадные утки для весенней охоты на селезней. Прилёта уток, весны ждали, как праздника; готовились, чинили ботники, заготавливали еловый лапник для шалашей-укрытий, заготавливали порох-дробь, пристреливали ружья. И хотя существовало в Костроме охотобщество, волокиты, ограничений и всякой бюрократии не существовало. Можно было свободно купить ружьё, порох, дробь. Строгого вступления в общество не требовалось — большая часть деревенских охотников не являлась членами общества. Охотиться с нарезным стволом было строго запрещено. Промысловики (а это с начала века и до 1941 г., как помнится, были в Вёжах: Семёнов Иван Сергеевич, Тупицын Михаил Григорьевич, Ропотов Фёдор Христофорович, Клюев Павел Николаевич, Лаврентьев Иван Никандрович, Тукин Николай Яковлевич; в с. Спас: Баданин Александр Александрович, Дюшков Роман Галактионович, Баданин Николай Геннадьевич, Кубашин Ананий и другие; в д. Ведёрки: Ленёв Алексей Иванович, Фирстов Николай Григорьевич с сыном Николаем, Фирстов Константин Павлович, Корнилов Александр Корнильевич) промышляли белку, норку, куницу, горностая, хоря, лису, волка. На лосей в довоенное время охотились мало, и только во время войны и позднее стали их отстреливать воинские части из города, и были организованы 2 бригады в д. Моховатое от Песочных лагерей для их войсковой части. С этих пор и пошло большое браконьерство на лосей. Уток местные охотники отстреливали немного, три-два-пять селезней за зорю. Влёт стреляли немногие, стреляли в сидячих около подсадной утки; с заряда старались подстрелить две-три утки, так как берегли патроны. Были случаи, когда и по дюжине набивали. В первую очередь утки-дичь шли на питание собственной семьи, с утками, куликами, тетеревами варили супы, тушили картошку. Излишки иногда возили продавать в город, где на дичь всегда был спрос.

При появлении волков в наших местах организовывали облавы и отстреливали. В одной такой охоте в 1948 г. 21 августа довелось участвовать и мне: стоял на номере и подстрелил молодого волчонка, за что получил премию 70 руб. А всего в этой охоте-загоне убили 8 или 9 волков.

Сопутствующие занятия и ремёсла

Плетение лаптей

Плетение лаптей

Я часто хожу по центру Костромы, прохожу мимо памятников И. Сусанину, В.И. Ленину в парке и всегда ощущаю, что чего-то тут не достаёт, а недостаёт, считаю, памятника русскому лапотному мужику. Как бы украсил он город, и виделась бы история Руси в этом памятнике. Представляю его таким: русский мужичок, сидя на завалинке, с кодочигом в руке плетёт лапоть (простите за фантазию). Лапоть с незапамятных времён и до конца Великой Отечественной войны являлся на Руси основной обувью. Плели и носили их повсеместно — в деревнях, в сёлах. В редком доме в семье не умели их плести. Он был удобен, лёгок, в лаптях работали как летом, так и зимой.

В нашем низменном крае, как нигде, этому способствовало большое количество произраставшей липы. До образования водохранилища были огромные лесные массивы, где произрастала почти одна липа. Это Белкина Грива, Липовая, Красная Грива, Клитишная, Плоцкая, Овинцы.

Интересно и само дерево липа. Сколько от него исходит полезных изделий: 1) лапти, 2) мочало, из которого ткали рогожи-кули, вили верёвки, делали мочалки для мытья в бане и другие изделия; 3) из толстых лип делали кадки для мёда и грибов, опарницы, ложки, различные другие поделки. А как горит липа в печке — без треска и копоти, как масло. Только нет от неё большого жара, как от берёзы, ольхи. И не менее важен липовый мёд, её соцветия как лекарственное сырьё. Лапотным делом в наших сёлах занимались профессионально, в старое время лапти возили продавать на базары-ярмарки. На базары, ярмарки возили продавать и лыко. В годы революции и НЭПа жители наших Вёжей, Пётр Никитич Клюев и Сергей Иванович Клюев, возили лыко на ярмарки в Семёновское-Лапотное (Островское) на своих лошадях, и была неплохая выгода: оттуда везли зерно-овёс и другое. В годы НЭПа и коллективизации лапти в деревне принимало сельскохозяйственное общество, а позднее потребкооперация. Особенно много плели лаптей в с. Куникове.

Всю весну-половодье мимо наших Вёжей ежедневно ехало по нескольку лодок из Куникова в наши рощи драть лыко. Это был момент для заготовки лыка — летом на лошади не всегда можно было проехать. Рубили и осенью-зимой по первопутку.

Что ещё немаловажно отметить: чем больше вырубали молодую липу, тем больше её произрастало. Сегодня срубил одну липку-лутошку, на следующий год от её корня-пенька произрастали 3–4 новых отростка.

Процесс плетения был сложный. Каждую липку толщиной в 2–3–4 см нужно было распластать по сердцевине длиной в 1,5–2 метра, а потом, переломив её в нескольких местах, отделить кору-лыко от древесины, затем снять верхний слой коры, выровнять вершину и корень лыка по ширине. Сухое лыко сначала вымачивали в пруду-реке, свивали из лыка оборье-верёвочки, которым опутывали ногу, чтоб не сваливались лапоть с ноги и портянка с ноги-голени, затем заплетали с носка ( пока без колодки), а потом, когда носок получится, сажали на колодку по размеру.

В 30-е годы потребительская кооперация много лаптей поставляла на строительство льнокомбината им. Зворыкина, строительство железнодорожного моста через Волгу и другие объекты. Из наших сёл-деревень: Куникова, Вёжей, Ведёрок, Спаса, Мискова — везли возами. Это было по мобилизации, трудовая повинность за паёк хлеба, без зарплаты во время Великой Отечественной войны.

Сейчас доживает свой век в селе Спасе великая труженица тыла бывшая наша соседка по Вёжам Лидия Николаевна Ветрова, девичья фамилия Данилова — мастер лапотных дел в прошлом. Всю войну с начала и до 1947 г. она и ещё две сестры Тупицыны, Ольга Константиновна и Мария Константиновна, плели лапти для Космынинского торфопредприятия. Помню: почти каждый летний день они выставляли скамейку на крыльце, выносили пучок лыка и начиналась работа; когда забирала тоска, запевали песню (это занятие было помимо колхозной работы, по вечерам).

В 20–30 годы, да и раньше, деревенские дети в школу ходили большей частью в лаптях. С конца Великой Отечественной войны на смену лаптям стали появляться резиновые сапоги, которые принялся массово производить Ярославский завод резинотехнических изделий. Наши жители решили перепрофилироваться — лаптей стали плести меньше, а больше заготавливать мочала, из которого делали мочалки для мытья в бане и возили их продавать в Ярославль, Кострому, Вологду, где был на мочалки большой спрос. В Ярославле на мытном базаре покупали на толкучке резиновые сапоги и галоши. К началу 60-х годов лапти совсем утеряли своё значение, уже очень редко кого в это время встретишь в лаптях. А сегодня можно на них посмотреть только в музее, а жаль, нужно бы чем-то закрепить об них память.

Ткачество

Уже с чистого понедельника во многих домах в деревне начинали устанавливать ткацкие станы. Помню, приходила моя тётушка Вера Алексеевна Тенегина, звала мать: «Пойдём, Татьяна, сновать кросна», т.е. налаживать ткачество.

С древних времён сельские жители носили домотканую одежду, рубахи-подштанники, дети повсеместно ходили в домотканой одежде. Ткали постельное бельё, навины, полотенца, скатерти и шерстяные портянки на пеньковой основе (онучи) для ношения в лаптях, дерюги. Примерно с начала XX века для ткачества стали покупать в городах хлопчатобумажную нить фабричного производства. А до этого для ткачества пряли вручную на прялках лён, пеньку, крутили на веретене, подвешенном к потолку. Ткацкий труд был тяжёлый, после каждого хлопка, челнок вручную нужно было отправлять в обратную сторону. Поэтому посменно садились за стан все женщины семейства: бабушка, мать, снохи, дочери, иногда ткали и мужики. Вытканные ткани, называемые навиной, расстилали в огороде (или в другом месте) на наст для отбеливания, летом расстилали на росе по раннему утру. К Пасхе станы разбирали и уносили в амбар до следующего Великого поста. Правда, некоторые ткали и летом — у кого было мало полевых и сенокосных работ. Особенно красивы были половики и дерюжки, их ткали из разноцветных рваных тряпок, старой одежды, платьев, сарафанов. А холсты красили, варили в коре различных деревьев: ольхи, ивы, дуба, крушины и других; особенно красивый, коричневый цвет был из ольхи.

Прядение

Лён в нашей низине не возделывали, а закупали его в сёлах Ярославской области и других местах. Но хорошо родилась у нас конопля-пенька, её — помню я — вязали в большие пучки-снопы и вымачивали в реке, потом мяли, как лён, и отделяли от костры, расчёсывали в повесьма и из готового волокна вили верёвки вручную для хозяйственных нужд — они были намного крепче, чем из мочала. Пряли нити для ткачества (основ). А большую часть использовали для вязания рыболовных снастей, мереж, ветелей, криг, сеж, ряжей и косяков.

Сетевязание

Вступая в пай или покупая у общества какой-то водоём-озеро, каждый рыбак должен был иметь определённый набор сетей; для загрузы (перекрытия) схода рыбы весной требовалось определённое количество квадратных метров сети-косяка. Его, как и другие сети, вязали сами рыбаки, отдавали как заказ другим, кто этим занимался; вязало почти всё население — старушки, дети. Косяки для загруз смолили, чтоб были крепче и дольше не сопревали в воде; мережи, ветеля, криги дубили в коре дуба, ольхи, ивы.

Полотно для мережей вязали из очень тонкой нити, поэтому искусство прядения требовало большого мастерства. Не каждая женщина могла выпрясть такую нить. Этим занимались с ранней осени и до весны. Во многих домах при свете керосиновой лампы — а в более ранние времена и при свете лучины — жужжали прялки и веретёна. «Или дремлешь под жужжанье своего веретена...» А.С. Пушкин.

Для изготовления ветелей (ловушек) требовалось для каждого 5 колец и дуга. Их изготавливали из черёмухи, рябины — она была гибкая, не ломалась. Для мереж требовалось большое количество поплавков, а для грузов — камешков с дырочкой, величиной с куриное яйцо; на каждую мережу их требовалось по 40 штук; первые изготовляли из берёсты, делали-вырезали заготовки, опускали в крутой кипяток, а потом накручивали на палку, чтоб в середине была дырка для тетивы. Камни-грузила делали гончары из отходов глины при гончарном производстве, их покрывали краской-глазурью и обжигали.

К началу 30-х годов появились сетевязальные фабрики и нужда в большей части сетематериалов ручной вязки отпала. Однако некоторые виды сохранились до настоящего времени.

Плетение корзин и других изделий из прута-лозы

Плетение корзин из лозы и лыка

Как я уже писал выше, по берегам рек и озёр рос в большом количестве ивовый кустарник. Он являлся исходным материалом для плетения корзин, санок-плетёнок и другой хозяйственной утвари. В старое время, когда ткали вручную, мешки как тара считались роскошью, их использовали в хозяйстве под муку-крупы и ещё некоторые продукты. А вся остальная продукция (картофель, овощи, рыба) транспортировалась в корзинах. Надо отметить, что эта продукция при транспортировке сохранялась лучше, чем в мешках.

Плетением корзин, как и лаптей, владели многие жители наших мест. Корзины имели разное назначение: бельевые, круглые с редким дном — для рытья картошки, хмелевые — для щипки хмеля, охотничьи — с окнами и перегородками для подсадных уток, с которыми ходили-ездили на охоту. Большие двуручные для перевозки картофеля и овощей. Короба-сундуки, где хранили различную хозяйственную утварь. Большие сенные корзины, из которых раздавали сено скоту, овцам, лошадям на дворах. Бельевые с крышкой, в которых носили завтраки на сенокос. Маленькие — ребятишкам за грибами-ягодами ходить. И многие другие.

Корзины плели также и на продажу, возили на базары и ярмарки, покупали на месте по заказу. В 1935–38 г. в Вёжах была организована учебная мастерская по плетению, где обучалось много наших ребят. Руководил ей мастер, по фамилии Скупнов.

Особое место в потребности корзин заняло создание колхозов, тут для каждого колхоза требовалось 1000 и более корзин ежегодно. Приезжали закупать их из других мест, где не было возможностей их плетения. С созданием водохранилища места роста прута исчезли под водой, и некоторые профессионалы по плетению из д. Тепры ездили на Ростовское озеро Ярославской области.

Что человек научился делать с детства, то не забывается до старости. Как-то летом в 1992 г. приехал я в гости к дочери в Кологрив, пошёл с внуками на Унжу купаться, глянул, а там у пляжа на берегу огромные заросли прута, а корзин в доме нет. На другой день пошёл, нарубил пучок и, хотя не плёл лет 50, попробовал — получилось, и наплёл штук 10 всем.

Повседневный быт

Трудовой день в деревенской семье начинался рано утром. Первым поднималось старшее поколение. Бабушки, матери, зажигали у божницы-киота лампадку, совершали небольшую молитву, называемую нача\л, (говорилось: «положила начал»). Потом мать зажигала небольшую керосиновую лампу-фонарь и шла во двор доить корову.

В это время поднимался дед или отец, шёл во двор за дровами и затапливал русскую печь. Подоив корову и процедив молоко, хозяйка кухни начинала готовить нехитрую повседневную пищу-еду.

Тут мать будила дочь, говорила: «Вставай, Маня, почисти картошки на суп» — или: «Сходи на речку за водой». Маня-дочь вставала, также ложила начало — молилась — и принималась за дело.

Дед-отец шёл во двор раздавать сено и корм скотине. В это время поднимались и остальные члены семьи. Каждый по указанию матери или бабушки делал дело до завтрака.

Истопив печь, скипятив самовар, кто-то из женщин семьи ошпаривал кипятком брёзовый веник и выметал избу* . После чего садились завтракать.

К этому времени должны быть все в сборе за столом, если кого-то не было (где-то задерживался), ждали. Ела вся семья из одного блюда, с одной большой сковороды. За столом сидели смирно, разговаривали тихо, немного. Если из детей кто шалил, смеялся, получал от родителей ложкой по лбу. А у некоторых на стене висел ремешок, или трёхвостка, и достаточно было отцу-матери глянуть на него, как за столом воцарялась тишина. Столы были деревянные, большие, смотря по семье.

Главным атрибутом на столе был самовар, он всегда был под парами — степень кипения его регулировали крышкой на трубе, чтоб угли в нём чуть тлели. Чай разливал дед или отец по очереди — по старшинству. Пили из чайных блюдец, ловко удерживая на пальцах у рта. Сахар был мелко нащипан кусочками и лежал в общей сахарнице, за каждым блюдцем полагалось взять один кусочек. Кто быстро выпивал, тот ждал, когда выпьют все и особенно, кто наливал. Потом наливали по второму кругу, кто не хотел, тот должен был перевернуть стакан-чашку вверх дном на блюдце. К чаю пекли колобушки-кулички, сочни, реже (в будни) пироги с картошкой, морковью, с пареной калиной — ржаные.

Кто в этот момент приходил, чужой или сосед, неблизко подойдя к столу, совершал небольшую молитву (из-за стола на это никто не реагировал), и садился недалеко от стола на лавку или на стул около печки, и молча сидел, пока не спросит хозяин: « Ну, чего тебе, Костя, надо?» После чего тот начинал излагать просьбу, вести разговор. После завтрака каждый по его способностям занимался делом, работой.

Обед также совершался в определённое время, кто где-то работал подальше от дома — в овине, амбаре — за тем посылали детей. Перед тем, как сесть за стол, каждый перед иконами должен немного помолиться — перекреститься.

В хозяйствах (большинстве) соблюдалась строжайшая экономия и порядок, за всем следил зоркий глаз хозяйки и хозяина дома, и если обнаруживалась какая-то неисправность, тотчас же подвязывалось, приколачивалось, проконопачивалось.

Всему было своё место. Например, кости от мяса, старые тряпки не выбрасывали, а относили на чердак и копили, зимой проезжали по деревням сборщики этой продукции и обменивали её на нитки, иголки, деткам свистульки и другое. Даже рыбью шелуху (когда рыбу чистили для еды и на сушку) не выбрасывали, а промывали, сушили и сдавали торговцам рыбой, а те её сдавали в рестораны для приготовления заливных блюд: желе получалось хорошее. Если на дороге валялся клок сена или полено, обязательно его подберут и домой принесут. Конская сбруя, сани, телеги постоянно проверялись, готовились загодя к сезону, а также сенокосный инвентарь: косы, грабли, вилы и т.д.

Суббота была банным днём, к этому дню приурочивали более грязную, пыльную работу* . Работали до обеда, после обеда шли в баню. Вперёд мужчины, потом женщины-дети.

Воскресенье было нерабочим днём, даже в сенокос. С утра большинство населения деревень, приодевшись в нарядную одежду, шло в церковь села Спаса, настроение придавали звон колокола и ожидание кого-то там встретить. Старикам-пожилым кого-то из родственников, знакомых, а молодёжи хотелось кому-то подмигнуть, узнать новости о подруге, товарище. И, конечно, молиться. В то время многие молодые парни пели на клиросе. Считалось это почётно.

В воскресенье готовилась более лучшая пища, пекли белые пироги, жарили рыбу, дичь, мясо.

После завтрака мужики-ребята (многие) шли к кому-то в дом, а летом к амбарам играть в карты. А девицы расходились к подружкам. Летом на улице устраивали небольшую гулянку, а зимой беседки (вечером). Весной в разлив выезжали на больших лодках меж деревень. Туда съезжались из Вёжей, Ведёрок, Спаса как парни, так и девицы: по нескольку лодок (3–5) счаливались — гурбились, называлось, — и веселились, пели песни под гармошку и даже устраивали пляску, игры, влюблялись.

О цветах

Цветы, как сейчас, в садах не выращивали, и не принято было дарить, как сейчас, на праздники, дни рождения, и похороны были без цветов. Но в каждом доме зимой и летом все окна-подоконники были уставлены горшками-кадушками с цветами — каких их только не было! Все женщины ревностно за ними ухаживали, обменивались, проходя в других деревнях, смотрели, у кого какие цветы на окнах.

О церкви

Наша церковь называлась Спас-Преображения. Престольный праздник в наших трёх деревнях был 19-го августа — Преображеньев день.

Клетская церковь Спаса Преображения в селе Спасе. Середина 50-х гг.

История строительста её неизвестна (кем построена, в каком году), но существует легенда о месте её строительства. Первоначально её хотели строить в д. Вёжи; рассказывалось, что навозят лесу-брёвен к месту строительства, а через неделю-две этот лес исчезает в одну ночь. И не оставалось никаких следов от его исчезновения, говорили: как по воздуху улетал. И оказывался в Спасе — на месте, где позднее стояла церковь; лес увозили снова в Вёжи. Привозили из леса ещё нового, и опять через неделю-две всё исчезало и опять оказывалось на том месте, где была потом построена церковь. Так было раза три, и вежане отступились, сказали: «Это Божье веленье, пусть будет так», но когда церковь построили, просили, чтоб её называли «церковь Преображения в Спас-Вёжах». Вот откуда идёт неясность в названии. «Куда поехали?» — «В Спас-Вёжи». «Где купили сено?» — «В Спас-Вёжах». И даже экскурсовод, подведя группу туристов в Ипатьевском монастыре, где стоит сейчас церковь, объясняет: «Эта церковь срублена топором без единого гвоздя, перевезена из мест затопления Костромским водохранилищем — из села Спас-Вёжи». Но административно во всех, даже старых документах значится: село — Спас, а Вёжи — это деревня. Так, например, записано в метрике моего отца: «Место рождения — деревня Вёжи, 1895 год, Мисковской волости, Костромской губернии».

Церковь в с. Спасе была построена метрах в 100–150 от поселения, внизу. По чему можно судить, что она построена намного позднее, чем само село Спас, так как последнее стояло на возвышенном месте, — отчасти, как и Вёжи, на привозном, прирощенном грунте.

Первоначально церковь стояла на дубовых столбах. Рядом стояла деревянная колокольня-звонница. В начале XX века под церковь были подведены кирпичные столбы-тупики, а в 1910–11 годах деревянную колокольню сломали, так как она подгнила, дала крен и представляла опасность. В 1910–14 годах рядом с ней построили кирпичную массивную колокольню, которая стоит до настоящего времени.

Как обставлена была внутри церковь, сведений не имею. Между селом и церковью было православное кладбище, на котором хоронили до 1949–50 годов.

Самый крайний дом от церкви был так называемый попов дом, он был большой, одноэтажный, на 4 больших окна по лицу. Как рассказывала мне мать, самым долгослужителем из священников был отец Сосипатр, который служил, видимо, с начала века и до революции; умер и похоронен около алтаря церкви.

Церковь и кладбище в весенние разливы подтопляло водой. В разлив в церковь из деревень ездили на лодках. Вдоль стены церкви была большая терасса-галерея, к которой привязывали лодки.

О верах и молениях

В наших местах существовало несколько верований и групп верующих. Самая большая — это православная, с церковью в селе Спас.

Была вера старообрядческая, с центром в деревне Овинцы. Это поселение, видимо, возникло во время раскола. Поселение очень старое, оно преобразовалось в деревню, видимо, из скита, основанного бежавшими в леса во времена раскола. Там и до переселения существовало старообрядческое кладбище, где и похоронен наш дед Фёдор Иванович Пискунов в 1930 г. Церкви там не было, а была так называемая молельня-дом. До 1930–36 гг. всех староверов из наших деревень хоронили в Овинцах. У нашей православной церкви в Спасе старообрядцев хоронить не полагалось.

Ещё была вера Черепенина, она тоже, видимо, была старообрядческая, но с другим уклоном-уставом, с центром в деревне Ведёрки, там также был молельный дом, священником там являлся долгое время житель д. Ведёрки Сергей Черепенин, а финансировал этот молельный дом уроженец деревни Ёмутово или Мохоньково близ с. Середы Ярославской губернии купец Юдин, крупный предприниматель, строитель в Петербурге.

Возникали и прекращали своё существование ещё небольшие группы, но они были незначительны.

В селе Куниково было две кирпичные церкви, и почему-то староверческая церковь стояла в центре села, а православная (Николы Чудотворца) — в так называемой слободе (надо сказать, что снаружи церковь была красивая, обнесена кованой оградой с кирпичными столбами).

В с. Мисково была большая кирпичная православная церковь Покрова, там (говорили старики) главный колокол весил 1000 пудов. Звон мисковского колокола отличался от других своим мощным звуком.

А вот о церкви в с. Жарки есть рассказ-легенда: её, говорят, построил костромской купец Третьяков. Какой веры она была, я не знаю. Она была небольшая, кирпичная, очень красивая-уютная, сюда по праздникам приезжала семья Третьяковых на молитвы.

Надо отметить, между верами шла постоянная борьба за вовлечение верующих каждой в свою веру. Были даже трагедии, размолвки при сватовстве-женитьбе. Сколько влюблённых пар были разлучены из-за разных вер. При сватовстве каждый сват старался перетянуть в свою веру, спорили, ругались, выторговывали материально, чтоб поступиться верой, уезжали, снова приезжали. Кто кого переубедит. Родители рассказывали: таким образом у некоторых была покалечена жизнь. Женили не по любви, а как хотелось родителям или сватам.

У старообрядцев была более строгая дисциплина как в жизни, так и в службах-молениях. Большинство, если не все, старообрядцев не курили табак, были сдержаны, а то и совсем не пили водки. Были честны и справедливы по отношению к другим. Молитвы у них велись по старому порядку. Помню, в 1975 г., мае месяце, мы хоронили нашего дядюшку в с. Чернопенье — он по вере был старообрядец. Так вот, когда его отпевали, в одной из молитв «Господи, помилуй» упоминалось сорок или более раз. Когда мы, работая ещё в колхозе в Вёжах, в 1945–47 гг. вывозили лес из овинешных лесов, то чтоб дать напиться, овинешные жители-старообрядцы не разрешали зачерпнуть ковшом в ведре воду и пить, а из ковша они наливали в кружку-стакан и потом подавали пить. Или вот какова была история одной любви в наших Вёжах, это было в 1921–22 годах. Жених был старовер, невеста православная. При нескольких попытках при сватовстве никто не уступал перейти в другую веру, и невеста решилась на уход самовольно, без свадьбы, без приданого. И только год спустя, когда родился ребёнок, мать невесты смилостивилась и благословила дочь иконой Пресвятой Богородицы. Сын их — мой друг — сейчас проживает в Костроме, и иногда приходя к нему, я обращаю внимание на ту икону в дорогом окладе, стоящую на их серванте, как реликвию тех давних событий.

У православных дисциплина была послабее, было необязательно идти в церковь каждое воскресенье и даже в праздник при плохой погоде или весной в ветер ехать на лодке в Спас, в дождь, мороз. Можно было вместо этого отмолиться дома. При рождении, крещении и регистрации в церкви имя ребёнку давалось того святого, который по святцам значился на этой неделе. Но некоторые родители, находясь со священником в хороших отношениях, могли дать понравившееся имя святого сыну-дочери и за месяц-два вперёд или назад.

Дни рождения в старое время не отмечали, а отмечали день ангела, т.е. того святого, в честь которого дано имя ребёнку. При поздравлении в семье мать произносила такие слова:

Дорогой сыночек Саша,

Поздравляем тебя с днём ангела.

Ангелу твоему — злат венец,

А тебе — доброго здоровья и счастья.

И целовала.

Прихожане помогали семье священника в сенокосных и уборочных работах. Например, вместе с проповедями во время службы священник обращался с просьбой помочь скосить ему пожню. Население откликалось, и почти из каждой семьи выделялся человек на эту помощь.

Во время праздников Пасхи и Рождества священник, дьякон и певчая (женщина) на праздничной неделе ходили по деревням со славой, т. е. заходили в дом, совершали небольшую молитву с распевом, священник в это время размахивал кадилом, наполняя дом запахом ладана. Хозяева дома давали за это что-то из продуктов — яиц, кусок мяса, рыбину или пирог, круг скоромного масла. Дьякон ходил с большой корзиной.

О транспортных связях и путях сообщений

Самым главным и устойчивым дорожным сообщением являлись зимние дороги, санный путь. Они прокладывались по рекам, озёрам, болотам; зимой на санях можно было проехать куда угодно. В это время перевозили основные массы грузов:

1. Вывозка леса на полои из лесных делянок для сплава весной по воде.

2. Вывозка сена из лугов, к которым летом невозможно было подъехать.

3. Поездки с товарами для торговли в дальние сёла и города.

Все зимние дороги — как дальние, так и местные — вешились; ставили с обеих сторон дороги вехи на расстоянии метров 30–40. Это в основном еловые большие лапы, реже — сучья-подрост других деревьев, кустарников. Делалось для того: когда дорогу заметало в пургу-метель, чтоб видны были ориентиры дороги, не сбиться с дороги, не заблудиться. За этим строго следили как местные, так и высшие власти. Как устанавливались зимние дороги, так сразу проводилась эта работа в пределах границ деревни, волости, уезда.

Вторым, не менее важным, было водное сообщение. Оно, наверное, являлось самым древним. Поскольку у нас были большие весенние разливы и множество рек, то на этот вид транспорта ложился большой объём грузоперевозок и сообщений, а самым главным являлся сплав леса.

При возникновении пароходств (примерно с 1870–80 гг.) по р. Костроме до Буя ходили пароходы с остановкой на Остром Колене — в двух километрах от с. Спас — для жителей наших деревень. В Куникове и у Мискова также были остановки. В близлежащие деревни, в г. Кострому весной и летом ездили на лодках. Летом поездки на колесе в большей части были затруднены в связи с отсутствием хороших дорог, а в сырую, дождливую погоду можно было проехать только верхом. Исключением была дорога в Кострому, где её немного подправляли, заваливали канавы, делали мосты и т.д.

Самым приятным транспортом старики почитали водный, говорили: «На лодке не тресёт, и товар не мнётся, не растресается, и дорога не пылится».

О службе в армии

К службе в царской армии наши старожилы относились с достоинством, видимо, проводилась определённая работа властями, обществом и церковью. Служить в армии считалось священной обязанностью каждого крестьянского сына. Не было каких-то злостных уклонений от службы.

Правда, не брали в армию одиночек у престарелых родителей и по медико-физическим показаниям. Отслужившего в армии парня считали за полноценного мужчину. Кого не брали в армию по физическим недостаткам, того называли «браковка» (белобилетник). Девицы таких парней не любили, провожаться избегали и замуж выходили неохотно, по нужде. Девица, вышедшая за такого парня, говорила: «Всё мужичок, не соломы пучок».

Служившие мужики каждый о своей службе рассказывал с достоинством: кто о Брусиловской армии, кто об уланском полке, кто о броненосце «Громобой», кто о флотском экипаже Кронштадта. Надо отметить, многие наши ребята призывались на флотскую службу — как в царское, так и в советское время. Многие за службу в деревне получили прозвища: Варяга, Стестель, Микада, Ермак, Фельдфебель, Улан, Гусар, Моряк Елисеев.

Призыв в царскую армию в мирное время проходил, видимо, один раз в год — осенью, на праздник Козьмы и Демьяна. Призывников сразу стригли наголо. С этого времени они назывались рекрутами, до отправки в часть. Они гуляли-рекрутились, не работали, ходили по гостям друг к другу в деревни и к родственникам. Вот какие они пели песни рекрутские:

Провожали всей деревней за Спас до городской дороги со слезами и с песнями под гармошку.