Законоучительство - Деятельность в Историческом обществе

Сельское белое духовенство, особенно церковнослужители, в массе своей пребывало в бедности, иногда в подлинной нищете и невежестве. Материальное положение зависело от прихода: там, где было много помещиков, богатых крестьян, лавочников, духовные лица были обеспечены за счет платы за требы и могли даже нанимать работников для обработки земли. Но там, где помещиков было мало или не имелось совсем, крестьянство было бедным, а деревни редкими, плата за требы была копеечной и нередко производилась продуктами. Духовенство должно было само работать в поле.[а] Место учителя в приходском или уездном училище давало дополнительный заработок, поэтому понятно желание священников заполучить такое место.

«Когда 1826 года осенью место катихизатора при Нерехотском уездном училище, после священника Семена Кострова, оказалось праздным, то директор Юрий Никитич[б] должность катихизатора обещал Нерехотскому протоиерею Иоанну Кандорскому. Появившись с историею Западной церкви, я переломил дело, Юрий Никитич тогда же велел пустить в ход просьбу Диева, а Кандорскому отказал, за что Кандорский, пылая мщением, учинил через жандармского в Костроме чиновника Александра Павлова Арсеньева, посредством Бенкендорфа, донос Государю Императору, что в Нерехте скрывается ересь в девицах незамужних, признающих божеством солнце, начальником же этой ереси есть директор училищ Юрий Никитич Бартенев. Повод к этому взят с того, что Нерехчанки-девицы носили черное одеяние, сходное с рясками монахинь. По именному секретному повелению 1828 г., о Пасхе во Вторник, Костромской губернатор Карл Баумгартен с чиновником поручений Семеном Евстафиевичем Жадовским на санях, по расстроенной дороге, прибыл в Нерехту для следствия. В Нерехте из окольных селений собрано было до 40 девиц в черных рясках. Но сколь ни старались найти ересь, к оной ни малейшего повода не оказалось, кроме того, что по незамужности носили длинное черное одеяние, Нерехчане под присягою все утвердительно показали, что девицы нимало никогда ими не замечаются в ереси, что при отличнейшем поведении они каждогодно приобщаются по нескольку раз и всякий день ходят молиться в церкви. В домах девиц сделан был строжайший обыск, не найдется ли бумаг, по коим они будто бы воспевали песни солнцу, но ничего подобного сему не найдено. После чего по жалобе директора Юрия Никитича высочайше велено разыскать, от кого именно последовал такой донос. Арсеньев показал, что об ереси ему донесено Нерехотским протоиереем Кандорским. Но как донос учинен только со слов его, Кандорский на очной ставке, учиненной в присутствии губернатора и Костромского владыки, заперся и клялся, что он лицем никогда не видал Арсеньева, не только не доносил ему. За это Арсеньеву, вступившему в донос со слов, высочайше велено учинить строгий в открытых дверях Правительствующего Сената выговор со внесением в формуляр. В Августе 1829 года Юрий Никитич лично явился к Государю Императору, чтобы объясниться о доносчике, что Кандорский донес из мщения, что обойден в катихизаторстве; что оное, несмотря на просьбу преосвященного Самуила, письмами ходатайствовавшего пред ним, директором, за Кандорского, предоставлено сельскому священнику, обратившему на себя предпочтение своими сочинениями, который за ученые труды свои Обществом Истории и Древностей Российских сделан соревнователем».[в]

Еще больше бед от этих козней претерпел сам Михаил Яковлевич: «Враги мои, по действу претендента моего, сильного и неистощимого на хитрости, протоиерея Кандорского, еще в начале моего первого служения в законоучительской должности, старались от оной оттереть меня. Местный мой начальник, штатный смотритель Павел Иванович Яблоков, сколько усердно действовал при определении моем в училище, столько вскоре после сего своим отношением ко мне дал противное направление. <...> Когда в Костроме для обозрения гимназии был попечитель Московского округа князь Сергей Михайлович Голицын, то Кандорский лично явился к нему с просьбою об определении его в законоучители, представляя, что за Диевым по Консистории много дел, причем представил и записку об оных. Но его сиятельство ее не принял, сказав: "Диев известен как отличнейший законоучитель, особенно учеными трудами; таких людей не удивительно чернить". <...> После того в 1839 году сообща враги мои составили такой ков, по коему я 14 месяцев был отстранен от училища. <...> А как после 14 месячного моего отсутствия я вступил в училище, то в своем формуляре <...> показывал, что все суждения по Консистории Святейшим Синодом <...> признаны маловажными, что самое законоучительской моей службе дало счастливое направление, и было причиною награждения сначала набедренником, потом скуфьею и представлением к камилавке».[г]

Граф М.В. Толстой в своих воспоминаниях «Хранилище моей памяти» писал: «В первый раз случилось мне видеть отца протоиерея Диева в 1829 году в селе Красном Нерехотского уезда, при освящении придела в честь преподобного Сергия в имении родного дяди моего П.Н. Сумарокова, бывшего тогда почетным смотрителем Нерехотского уездного училища. Несмотря на свою раннюю молодость, я заметил в обращении отца Михаила с гостями и даже местным губернатором полную самостоятельность, с отсутствием всякой лести и унижения».[д]

Представление в 1826 г. Ю.Н. Бартеневу о. Михаилом Диевым сочинения об истории Западной церкви положило начало его научной деятельности. Сохранились и были опубликованы 45 писем М. Я. Диева к И. М. Снегиреву и 34 письма И. М. Снегирева к М. Я. Диеву за период с 1829 по 1857 гг. Благодаря этой переписке мы можем в хронологическом порядке проследить, когда и какие труды представлялись им в вышеупомянутое общество.

16 января 1830 г. в письме М.Я. Диеву И.М. Снегирев сообщает: «Статью вашу о Нерехте, по соизволению г. Председателя помещу в Ист. и Стат. журнале, издаваемом от М. университета и, смотря по обстоятельствам, напечатаю в Летописях или Трудах И.о.».[е] 1 февраля 1830 г. М.Я. Диев писал М.И. Снегиреву о представлении других своих сочинений: Истории Костромы и Исторического описания гор. Галича.

И.М. Снегирев в это время занимается составлением сборника русских пословиц и поговорок, а также описанием обычаев и праздников, поэтому заинтересован в расширении географии своих исследований. Михаил Яковлевич активно включается в процесс сбора местных пословиц, поговорок, обычаев, как это видно из переписки: «При почтенном писании вашем я имел честь и удовольствие получить собрание нерехотских и костромских пословиц и поговорок...».[ж] «Доставленные вами мне местные пословицы и поговорки послужили поверкою собранных мною в вашей стороне и значительно дополнили мое собрание».[з] «...повторяю <...> искреннюю свою благодарность за ваше мне содействие своими верными и умными наблюдениями в своем круге, который вы расширяете своими познаниями в истории, географии и древностях».[и]

Иван Михайлович лестно отзывается о трудах сельского священника, чем способствует еще большему его увлечению любимым предметом: «Ваши труды у меня пред глазами и на душе. <...> занятия ваши отечественною историею и древностями делают вам истинную честь, а науке пользу <...>. Если б Истор. общество имело в разных местах России подобных вам сотрудников, оно много бы приобрело собранием и соображением местных, частных сведений, из коих можно бы составить общее».[к] «Ваше описание Нерехотской старины в разных отношениях есть академический подвиг и шаг вперед».[л]

Однако участие М. Я. Диева в работе Исторического общества не вызвало одобрения у епархиального начальства в лице преосвященного Павла Подлипского. В письме от 13 февраля 1831 г. И.М. Снегирев уведомляет М.Я. Диева: «О последнем заседании Ист. общества, где представлены были ваши сочинения, вы прочтете в газетах. Все зависящее от меня делаю и готов делать для вашей чести и пользы с искренним удовольствием». Но о заседании Исторического общества 23 января 1831 года прочитал не только М. Я. Диев: «Епархиальному начальству давно было неприятно, что сочинения представляю через почтеннейшего Юрия Никитича, Отец Архимандрит Афанасий[м] даже лично изъявил мне о сем неудовольствие пастыря. После того, как было опубликовано в Московских Ведомостях о заседании исторического Общества 23 января, преосвященный в половине февраля определил, чтобы я в течение полугода приискал место при другой церкви. Случай к сему был следующий: по родству всех церковников церкви нашей кроме меня одного, и потому, что по их неисправности продолжается по доносам моим более 10 лет, я просил преосвященнейшего развесть их. Другой священник, племянник известного костромского протоиерея Арсеньева, узнав о том, подпоил некоторых из прихожан подать на меня просьбу, что они меня не желают иметь при церкви священником за то, что будто рано и скоро пою обедни, не сходил в Богоявленьев день с другим священником на воду и не ходил в ход около вотчины. Прочие прихожане были включены в просьбу заочно, так что человек за десять, умеющих грамоте, подписались другие, даже; чтобы дать значительность сей просьбе, простой мужик в ней назван мирским старостой, между тем как в это время вотчиной заведовал настоящий мирской староста, утвержденный казенною палатою, ибо прихожане казенного ведомства. Даже из прописанных прихожан человек с 30 дали мне аттестат уже после подачи просьбы в похвальных выражениях. С приобщением сего аттестата также данного в 1826 году от всей вотчины, я просил преосвященнейшего разыскать о фальшивости просьбы и допустить меня к показанию, чтобы я мог более высказать ту фальшивость; но вместо всего сего, т.е. при очевидной фальшивости и не отобрав от меня никакого показания (и истинно решив дело без суда!), определили меня вывесть, между тем как сродники доселе не разведены и дела их довольно важные и обследованные, именно в утрате церковных вещей в 1819 году, в утайке церковных денег, также в утайке четверых солдатских детей, в обвенчании малолетней и в оставлении литургии, доселе не решены: одно из сих дел продолжается более 13 лет.

<...> Почитая всего больнее для сердца удалиться от Нерехты, не говорю, что дом довольно большой должен я продать за бесценок, я подавал переместить меня в другое село от Нерехты в двух верстах, но преосвященнейший прошения не принял, а сказал, чтобы я приискивал место близ Костромы. Вот моя участь! Конечно, так Богу угодно! Живя на свете 37 лет, много раз испытал я на себе, что Господь напояет нас слезами в миру, что каждому путие от Господа и что в нашей немощи совершается сила Божия. Так всегда я думал, и сии правила доселе поддерживают твердость мою; но с другой стороны сим неожиданным несчастием довольно поражена жена моя с 4 детьми и иногда смущает мысли мои. Особенно враги мои, видя нерасположение архипастыря ко мне, еще более действуют и наушничают ко вреду моему».[н]

И.М. Снегирев не оставляет без внимания жалобы Михаила Яковлевича, готов помочь, но не всегда это ему удается: «Мне хорошо знаком один из приятелей преосв. Павла, не угодно ли вам известить меня, можно ли и должно ли просить его? Я готов делать для вас, почтеннейший благоприятель, все от меня зависящее и принимаю в вас сердечное участие, моля Господа Бога, чтобы он за сие испытание крестное посетил вас с семейством счастьем и радостъю!»[о] «Сердечно жалею, что общие наши старания о вас остаются тщетными. Но Бог не убог. Кн. С.М. Голицын в апреле собирается в С.-П.; ему неоднократно говорено в вашу пользу, даже и г. Председателем Ист. общ.»[п]

Священническая деятельность отнимала много времени, доносы и происки завистников усложняли жизнь, отвлекали от любимого дела. Михаил Яковлевич подумывает об оставлении службы, но епархиальное начальство не дает на это дозволения. «Если начальству не благоугодно будет оставить меня при теперешней церкви, то думаю по слабости здоровья испросить увольнение от приходской должности, дабы остаться в Нерехте при училище, при котором служба менее будет зависеть от епархиального начальства. Ибо чем в другом и бедном селе пропитываться пашнею, которую возделывать я не привык, родясь в городе, то мне лучше и спокойнее жить в Нерехте, в коей кроме должности при училище имею родовое имение (сад и огороды), могущее при трудах принести не менее дохода, чем возделывание пашни. В нашей епархии большая половина таких сел, где не придет священнику того, что получает жалования нерехотский катихизатор. Теперешнее мое при церкви место приносит около 400 руб. и сего дохода для меня было довольно при умеренной экономии».[р]

Несмотря на заступничество И.М. Снегирева, М.Я. Диеву все-таки пришлось оставить свой приход в Тетеринском и переселиться в другое село. Правда, как он и просил, село это было близ Нерехты. «Я упомянул о перемещении в другое село. Это село Сыпаново, где прежде был Сыпановский монастырь, основанный Пахомием Нерехотским (тут его мощи находятся под спудом) и уничтоженный при учреждении штатов. Оно от Нерехты на полдень, версты две по Большой Нижегородской дороге и гораздо ближе, чем Тетеринское, где я жил более 18 лет, и против него едва ли хуже, особенно теперь».[с]

«Занятый постройкою нового дома для меня необыкновенною по прежней привычке моей к тихой жизни, доселе не имею времени представить для него (А.Н. Муравьева) продолжения о костромских святых. В половине октября надеюсь переселиться в Сыпаново, где надо с уге могу удобнее собрать подробности касательно сего предмета. К удовольствию моему на новом месте я нашел довольно любопытную архиву, оставшуюся после Сыпановских игуменов, которые несколько раз правили патриаршею Костромскою областью…». «Доколе строится дом, живу с семейством в Нерехте, откуда каждый день с зарею утреннею отправляюсь в Сыпаново, изкоего с вечернею зарею опять возвращаюсь в Нерехту». [т]

В одном из писем М.Я. Диев обращается к И.М. Снегиреву с просьбой при его имени «не печатать звание священника, а соревнователя. Причина сего, думаю, вам не безызвестна. Под последним именем, коим я горжусь, менее известно звание мое».[у] В письме от 12 ноября 1832 г. (не сохранилось) И.М. Снегирев сообщает М.Я. Диеву об избрании его действительным членом Императорского общества истории и древностей российских. В ответном письме Михаил Яковлевич пишет: «…почитаю первейшею обязанностью в лице вашем принести искреннейшую благодарность достопочтеннейшему обществу за великодушное избрание меня в звание своего члена для меня самое лестнейшее».[ф] В том же письме он посылает свою статью «Нечто о Годуновых в отношении к Ипатскому монастырю».

В начале 1833 года после двух трехлетних сроков своего секретарства в Историческом обществе И.М. Снегирев отказался от этой должности, и его место занял другой про фессор Московского университета, Степан Петрович Шевырев, человек, по словам Ивана Михайловича, достойный и благородный. Из письма Снегирева узнаем, что далеко не все члены Исторического общества положительно оценивали деятельность в нем М.Я. Диева: « …видно г. Строев[х] имеет какое-либо против вас неудовольствие, что все ваше опорочивает; он даже назвал все костр. духовенство невежественным! Аг. Председатель[ц] признал дерзостью то, что вы пишете об одном предмете с архиереем!!!».[ч] Начто М.Я. Диевотвечал: «…противные мнения любителей отечественной истории о моих занятиях непеременя твом нетого глубочайшего почтения, которое питаю к Обществу, коему одолжен я одобрением меня в посильных занятиях моих и известию оных публике. Название невежды и дерзкого неотвратит меня от намерения делать поиски, какие откроются в кругу моем, истинно тесном по моему состоянию, и смею сказать, званию».[ш]

8 сентября 1833 г. он отправляет И.М. Снегиревунову свою статью: «Поездка в город Шую», сочиненную «под руководством любителя древностей, Шуйского купца Владимира Александровича Борисова», с просьбой напечатать ее в «Московских ведомостях». 21 сентября 1834 г. посылает первую часть своей работы «О вирах»,[щ] которая будет позднее опубликована в «Русском историческом сборнике» и за которую он будет награжден денежною премиею.

17 декабря 1834 г. М.Я. Диев в письме И.М. Снегиреву жалуется: «… новая неприятность: при нашем училище 26 октября сего года все было спокойно, служили от всего сердца и любовались друг другом. В июле определился к нам новый учитель Чернышов, произведение Рязанской гимназии, иэтот пустой человекпо всем отношениям принес с собою к нам, так сказать, меч и разделение. Первоначально ссора между учителями началась с пустяков…».[ы] Михаил Яковлевич пытался примирить враждующие стороны, но тем самым вызвал неудовольствие господина смотрителя,[э] который «начал чернить меня [М.Я. Диева] со стороны успехов учеников и похваляться изгнать меня из училища, а для сего старается употребить Нерехотское купеческое общество, которое против меня вооружил изданною в октябре пословицею: бойся не на дороге воров, а в Нерехте каменных домов».

В письме М.Я. Диева от 19 января 1835 г. находим продолжение этой неприятной для него и других сослуживцев истории: «Лицо, о коем имел я честь писать в письме от 17 декабря, доселе продолжает действовать против меня; перед Рождеством Христовым с головою нарочно собрал мещан и купцов в думу возмутить пословицею. Хотя половина нерехотского веча сказала: нам не до этих безделиц, но некоторые довольно накричали и положили не впущать меня в каменные домы славить, этим не успокоился. 10 января я венчал на Сыпанове Нерехотского исправника г. Нечаева, сродни капочетного смотрителя, с дочерью нерехотского почтмейстера П.М. Турчановского. На другой день мой зоил нарочно собрал в свою квартиру моих коренных недоброжелателей, двух протоиереев соборного и приходского и уговаривал их подать на меня донос, что брак венчал я в четверг на пятницу. <…> От его происков лишаюсь охоты исполнять обязанность, каждый день ожидая быть изгнану, а лишиться 500 руб. для моего семейства и в моем звании составляет многое».[ю]

«Нынешним летом почувствовал я особенную склонность собирать сведения об Росс. святых, коих я описал около 30. Сердечно желал бы жития некоторых, как-то: князей, архиереев и посадников поместить в Эциклоп. Лексиконе…». В послесловии к тому же письму читаем: «Нынешним летом особенно развлечен был я постройкою церкви надгробом пр. Пахомия. Скажу чистосердечно: заботы мне казались самыми приятными при мысли построить храм Богу. При помощи его она почти оканчивается: стены покрыты уборкою, а местами живописью, для коей я помыслял картины Рафаэля и Анжело, иконостас золотом, но иконы отделываем на греческий манер. Церковь внутри походит на ту, какую в Москве видел я на Троицком подворье».[я]

11 мая1836 г.: «В Историческое Общество давно ничего не представлял я; постоянно занимаюсь сочинением Истории о владыках Новгородских, в образец взял я сочинение о тамошних посадниках, теперь остановился на 1352 годе: скуден пособиями, но скажу откровенно: никогда я не писал с такою охотою».[а*]

Привычная размеренная жизнь нередко нарушалась болезнями. Частыми были эпидемии холеры. «Незваная гостья холера, кроме Костромы и Ярославля, посетила и нашу Нерехту. <…> В Нерехту гостью сию привел бурлак, коему в болезни полиция оказала пособие к своему несчастью, ибо на третий день один из лучших ее служителей учинился жертвою холеры; вслед за ним в течение недель пяти пошло в землю человек до 18. Ныне, слава Богу, недели две не слышно ни больных, ни умирающих, как у нас в Нерехте, так и в Костроме. Трудно изъяснить свойство заразы; многие касались заразных мертвых трупов, и им ничего не сделалось; напротив, другие больных не касались и не видали, подвергались холере. Почти все учинившиеся жертвою смерти погибали от невоздержанной жизни большею частью престарелых лет, только один помер лет 34, ито большой охотник до горячих напитков. Холере подвергались робкие и думчивые; в припадках пили деготь, воду дегтярную, пепел, а многие натирались некоторою синею мазью, которою хотя все избавились от смерти, но от сильного ее действия почти у всех тех доселе трясутся зубы».[б*]

Детская смертность была особенно высокой. Четверых детей лишился Михаил Яковлевич за свою жизнь. «Богубыло угодно и меня с семейством посетить болезнями; в июне и июле у нас свирепствовала рвота с поносом и боль в ложке; это, кажется, был отголосок холеры, которая, видно, оставила свои следы в воздухе. Я и семейные мои страдали ими несколько недель; также как и у вас, девятимесячная малютка искупила нас (12 июля), как очистительная жертва Богу. С сыновней преданностию покоримся его святой и всеблагойволе, которая бедствиями очищает нас, как золото очищается огнем».а1

1836 год принес семье неизмеримое горе: «С 11 декабря все пятеро детей моих в продолжение 5 дней отчаянно слегли в постель; сначала я полагал, что корь заглянула в приют мой: по совету со врачом так и лечить начали, но это-то, кажется, и погубило их. Сначала семилетний сын, потом семнадцатилетняя, и наконец двух годов дочь на двух неделях учинились жертвою лютой смерти.б1 При первом ударе слезы лились рекою, но при тех двух не пролил я ни одной слезы, зато душевная скорбь не менее была тягостна, как и при первой потере, где слезы, по-видимому, несколько облегчали душу. Остальные два сына почти выздоровели<…>. В сем посещении единственным утешением нашел я веру и упование на Бога, и это-то спасло меня; чтобы при таких сокрушениях не пасть и самому, слабый молитвою, я принялся писать жития Ростовских святых, коих описание начато мною еще в 1835 году, но занявшись Историею Владык Новгородских я оставил его; ныне в роде словаря жизнеописание кончил почти на три буквы и написал листов около 80».в1

В 1836 году епископ Павел Подлипский был переведен в Черниговскую епархию, а наего место назначен преосвященный Владимир Алявдинг1. Однако это не облегчило жизнь ученому священнослужителю. Владыка Павел сам имел склонность к научным занятиям, поэтому весьма ревностно относился к таковым иерея своей епархии: «Вследствие словесного приказания его преосвященства всякое мое сочинение, представляемое в общество, сначала показывать ему, на сих днях я представил архипастырю семь статей из сочинения моего: Обозрение Нерехотской старины в историческом и археологическом видах».д1 «Несколько собрал я подробностей о монастырях, но владыке, <…> благо угодно было приказать мне, чтобы прежде представления куда-либо о Костромских монастырях, первее предсталялему. Впрочем, у меня есть подробности о монастырях других епархий, кои могу представить непосредственно».е1 К сожалению, преосвященный Павел не гнушался использовать свое служебное положение, чтобы присвоить себе интересующие его рукописи и книги о. Михаила, о чем свидетельствуют приводимые ниже две выдержки из писем Михаила Яковлевича. И, хотя Диев прямо не называет имени владыки, с большой степенью вероятности можно сказать, что речь идет именно о нем: «Жалко, что несколькоих [монастырских грамот] я представил для прочтения одному из костромских любителей старины, и он их не только мне не отдает, но не позволяет снять с них списки».ё1 «Книг около 18, в том числе один рукописный летописец, писанный 1671 года, отбылииз моей библиотеки в Чернигов в ноябре 1836 г. Потеря невозвратима. Особенно жаль летописца».ж1 Новый же владыка, по-видимому, просто ненавидел ученость и не замедлил показать свое отношение к ученому иерею: «Преемник П.П. Подлипского в проезде через Нерехту 19 июля при духовенстве сказал мне: священнику некогда заниматься такими безделицами, как история и археология».з1

В письме от 10 сентября 1837 года М.Я. Диев писал И.М. Снегиреву: «13 мая в проезде государя наследника через Нерехту я удостоился лично с его высочеством разговаривать, будучи вызван в его квартиру, и получить от него подарок золотые часы за сочинение Истории владык Новгородских с археологическими примечаниями. Тогда имел честь видеться с Василием Андреевичем Жуковским и К.И. Арсеньевым».и1 Из воспоминаний Михаила Яковлевича, опубликованных после его смерти, узнаем подробности этой встречи: «Когда Наследник престола, Цесаревич Александр Николаевич, 13 Мая 1837 года, по прибытии в Нерехту, проехал в собор, Василий Андреевич Жуковский, приняв мою историю о Владыках Новгородских от Константина Карлыча Бошняка, встретил на квартире Цесаревича и показал мою историю, сказав: “каковы здесь сельские священники!” По вызове меня Цесаревичем в квартиру, когда Его Императорское Высочество изволил обедать, Василий Андреевич обласкал меня и потом при представлении моем Цесаревичу передал ему, что на жалованье законоучительское приобрел библиотеку, много рукописей. Он много содействовал к тому, что тогда я был от Его Высочества награжден золотыми часами. Во всю бытность Цесаревича в квартире, я находился около часа времени безотлучным при Василии Андреевиче, который, выезжая из Нерехты, историю о Владыках читал в коляске дорогою… Павел Петрович Свиньин, известный литератор, приглашенный в Костроме на другой день Наследником к обеду, передавал разговор обо мне. Цесаревич в начале обеда, обратясь к епископу Владимиру, сказал: “Диев в вашей епархии ученейший”. Владыко в ответ: “за ним много дел”. Наследник: “Я говорю не о том, а что Диев ученейший”. Архиерей опять сказал: ”за ним много дел”. Наследник прервал разговор и за обедом ни об чем с владыкою не разговаривал. Это, кажется, было причиною тех моих огорчений, какие я понес от епископа Владимира в 1839 и 1840 годах».й1 В мае 1839 г. М.Я. Диев писал И.М. Снегиреву: «2 тома Истор. Сборника, изданного Обществом, также деньги 50 [руб.] за статью я имел честь получить; <…>. В марте я послал статью: Изъяснение некоторых выражений Правды русской для Журнала Министерства Народного Просвещенияк1 <…>. Не знаю, как принята эта статья, новый опыток моих знаний по части древнего законодательства. Подумываю писать о древних уголов. законах русских <…>. Я теперь занимаюсь собиранием сведений о писателях Костромской губернии, и довольно много пописал».л1