Художественный облик Костромы
Нынешняя Кострома, живописно раскинувшаяся на левом берегу Волги, находится очень недалеко от тех заповедных лесов Ветлужского края, где протекают медленно Керженец и Унжа, в прозрачных водах которых отражаются высокие, серые, мохом и грибами поросшие, шатры церковные, ещё более тёмные скиты староверческие, мрачные, но просторные, храмы святого Варнавы, да как в кружевном убрании церкви монастыря Макарьевского.
В прозрачную глубину этих вод смотрится вырезной рисунок елей и сосен, лист папоротника прибрежного да белая чашечка ландыша... Неподалеку Кострома - от озер, светлым зеркалом среди дремучих лесов блестящих. На берегах этих вод, древние города Галич, Чухлома, да старинные соборы Солигаличские. И ясная гладь лесных вод напоминает о том священном озере, с которым связана прекрасная легенда о фантастическом видении сказочного града Китежа.
Недалеко от Костромы и это легендарное озеро, на берегах которого ещё в недавнее время «Белицы» праздновали весну, поклоняясь богу Яриле, сжигали и хоронили «Кострому».
Все эти воспоминания и впечатления возникают в душе чуткого обозревателя старины Костромской при виде церквей её, вырисовывающихся на фоне заволожских далей.
Конечно, здешним людям (которые завели электричество, построили мельницу-крупорушку да фабрику-белилку), ушедшим с головой в мелочи своих житейских дел, не ощутить этого, окружающего их на каждом шагу, полного сказочности архитектурного пейзажа; да подчас они и сами своим обликом входят в весь этот, каким-то чудом сохранившийся, уклад быта и старины.
Но покинув иной, стремящийся приблизиться к общему европейскому типу, русский город - и, уже подъезжая к Костроме летом ли, или зимой, можно почувствовать эту необычайную исторически-насыщенную художественность облика, наполняющую воображение воспоминаниями о былом, полном фантастической живописности своих образов.
Еще задолго до пристани, когда на фоне синеющих лесистых далей нежно вырисуются белые колокольни костромские и, заглушая шум парохода, плеск волн, крик чаек и песнопение косарей на лугах заливных и душистых, послышится разносящийся свободно по водной шири малиновый звон колоколов или когда в прозрачном воздухе, напоенном опьяняющею душистостью цветущих лип и смолистых кедров, покажутся потонувшие в темной зелени монастырские башни с бойницами, да главы золотом блещущие - образ какого-то волшебного города встает на небосклоне живым миражем.
По зеленым крутосклонам от врат к переходам монастырским разбегаются тропинки; на небе горят одни кресты – золоченые, а внизу темнеют, другие кресты деревянные, прячущиеся на могилках, в прохладной тени…
Вот там, выйдя из монастырской ограды через маленькую калиточку, можно предаться мечтам, так хорошо слушать оттуда разносящуюся по широкой равнине заливных лугов песню косарей; в воздухе тогда так тихо, что слышны доносящиеся издалека звуки оттачиваемых кос.
Взгляд не встретит здесь ничего изменяющего ваше впечатление – вдали блестит лишь узкая лента Волги, а за нею синеют холмы старинного Городища и Селища.
А когда к вечерне зазвонит колокол низкого звука, умолкнут песнопения, угомонятся люди и все в природе, кажется, что даже купающиеся в последних лучах солнца верхушки дерев благоговейно будут слушать эти звуки, сливающиеся гармонично со всею музыкальностью пейзажа.
Зимой, когда вы едете на тройке с бубенцами московским «большаком» между аллей екатерининских берез заиндевевших, и вам покажутся далеко на холме как бы изо льда и снега сделанные игрушечные домики – вам видна Кострома!
Зеленые и красные квадратики, и ярко-синие и золотые главки и шары, и белые колонны – это домики и старые церкви, ротонды, аркады и колонны, рассыпавшиеся по берегу ледяной обширной равнины.
Но впечатление увеличивается еще более, когда, переехав через Волгу, предстанут перед вами вблизи эти белоснежные храмы, увенчанные огромными витыми главами с блестящей зеленой чешуей, покрытыми шарами и золотыми куполами, окруженные деревьями, и особенно красиво выделяющиеся на бледно-голубом прозрачном небосклоне, когда там загорается вечерняя звезда…
На фоне черного неба, когда покровом жутким ночь окружит все стены зданий, ярко освещенных огнем фонаря, они покажутся еще живее, еще фееричнее. Выглядывают тогда исподлобья темные окна домов, а те, которые озарены изнутри светом, позволяют нам увидеть иную жизнь, ту, что за стенами, за геранью и за занавеской кружевной, у лампады, на мебели старинной и у рододендрона широколистного.
Так сладостно бывает вечером, бродя по улицам пустынным, уйти в миры чужие, облететь мечтою все эти маленькие домики, увидеть весь уют патриархального уклада, мир предрассудков и ограниченного счастья всех этих маленьких людей, ушедших целиком в жизнь своего родного провинциального городка.
И церкви с куполами, усыпанными крупными яркими звездочками, увенчанные пирамидами, шпицами и вазами, вытянутыми, сплюснутыми, перевитыми, задекорированными гирляндами и лентами, с затейливым узором оконных наличников, карнизов, с бусами кокошников и порталов, с клеймами резного камня, изображающими то зверя лютого, то птицу – неясыть, то льва геральдического, окрашенные пестрыми колерами в шашку, или в лимонный цвет, на котором, как на парчу, положено кружево белых украшений, - полны той особенной сказочной прелести, которая бывает под хрустальным кровом колпака или пресс-бюара, в засушенных цветах весны, давно минувшей…
Над старинными стенами свешиваются низко и ласково покрытые инеем отяжелевшие ветви деревьев, придавая фантастический вид всему окружающему; возвышаются покрытые шапками снега стройные ели; выглядывают из-за крыш лохматые кедры или рисующие на темном небе, как иней на стекле узор из страусовых перьев, березы.
Насупились и конусообразные верхушки башней монастыря, покрытые снегом, и охраняющие златоверхие храмы, что за высокими стенами.
Занесены высокими сугробами снега широкие паперти, колокольни, церкви, калиточки и ворота заснувших особняков купеческих и барских, со светящимися оконцами, покрытыми радужными узорами.
Снег лежит и на оградах и фонарях, и на гнездах ворон, черными стаями с криком громоздящихся на обледенелых сучьях старых деревьев.
Перед утренею, когда потухают звезды, бледнеет небо и загораются яхонты на краю его, и зазвонят колокола, разве не покажутся тогда волшебными звуки мерного звона, разносящиеся в морозном воздухе по пустым еще улицам?
Или ночью, когда тени так темны и небо почти черно, и ярок свет фонарей, и все реже и реже мелькают закутанные в огромные шубы силуэты людей, разве не сказочен седой и почти слепой дедушка – сторож с деревянной примитивной колотушкой?
Разве не сказочны наклонившиеся набок и вперед «Триумфальные» ворота с пирамидами, поставленными на шары?
Разве не сказочна и эта желтая церковка с белым кружевным узором и с бусами на кокошниках? Разве не сказочны врата ее низенькие, оттененные колонками, с железною дверцею на тяжелом затворе? Разве не покажется вам, что вот дверь заскрипит, приоткроется, и из нее, нагнувшись над притолокой, выглянет худой сгорбленный седой старичок в бархатной шапке и в громадной шубе? Разве не сказочны, наконец, эти барочные нагромождения соборной колокольни – не раз уподобленной «пагоде индусской»?
Разве не сон сохранившаяся в своем древнем облике железная огромная лампада, что теплится неугасаемым пламенем у лика Богоматери, там, высоко, у закомар соборного храма, озаряя слегка яркое золото его вычурных куполов? Разве не сказочны своим положением поставленные посреди сада или пустынного дворика, окруженного низенькими домиками, занесенными сугробами снега, эти церковки с мохнатыми главками, похожие на скиты одинокие? Разве не фантастичны все эти калиточки, часовенки и купола?
А быт тридцатых и сороковых годов, каким-то чудом сохранившийся до наших дней? Каланча с сонным пожарным, гауптвахта с арестованными офицерами, а полосатые будки часовых, и столбы перед постоялыми дворами, - неужели все это, столь пригодное для декорации Гоголевской и даже Грибоедовской пьесы – не чудо, не феерия, а действительность??
А прелесть крепкого аромата бакалейных лавочек, терпкий запах близ кожевенных линий, или в табачных рядах, или воркование голубей под сводами мучных или льняных линий? Во всем этом также выражается провинциальная жизнь.
А чугунные решетки, украшенные гирляндами из черных цветов, вырастающие как бы из снега, а иконы - восьмиугольные, круглые – под сводами гостиных дворов? А этот скрип клеенкой обитых трактирных дверей, из которых валит пар и вкусный запах, а обитые стеклярусом карусели с пегими, рыжими и вороными лошадками, удивленно смотрящими блестящими глазами и, на радость детворы, кружащимися под звуки инструмента из бутылок, до половины налитых водою? А танцы под громыхание духового оркестра в белоколонном зале Дворянского Собрания, где встретить можно еще типы давнишних времен: дам в желтых парчовых нарядах, в платках ярко-узорчатых, с белыми страусовыми перьями в пудренных волосах, или мужчин в костюмах очаковских времен и покорения Крыма…
Проникнув через затворы врат из старинных железных цепей в уютные церковки костромские, и ощутив все сохранившееся здесь религиозное настроение, взглянув на чудеса, изображенные на фресках, увидев апокалипсических страшных коней – бледных, рыжих, черных, белых - на фоне аллей и трельяжей, увитых виноградными лозами, средневековых юношей близ гротов и террас усаженного померанцевыми деревьями фантастического сада – можно испытать чувство еще большего художественного наслаждения. А черные, красные, золотые и светло-серые краски фресок, покрывающие стены папертных пристроек, или голубые, рыжие и коричневые, покрывающие своды, абсиды и столбы – разве они не говорят все о том же волшебстве постижения красоты нашими предками?
А разве не чаруют иконы в басменных, филигранных, перламутровых и усыпанных самоцветными каменьями окладах, искрящиеся при свете трепетного пламени свечи как чистый свет на ярком солнце? А разве не прекрасны лики икон – темные, оливковые, коричневые, лаком крытые, с дугообразными бровями и удивленно, кротко на мир смотрящими глазами? А вот кресты с «песочком иорданским» и с частью одеяла Пафнутия Боровского, разве они не говорят о вере без критицизма, без колебаний все в то же чудо, все в ту же красоту?
Красива Кострома и осенью, когда в багрянце и золоте листвы купаются ярко-синие купола и зеленые шатры ее церквей.
Есть прелесть значительная в Костроме и раннею весною, когда в половодье вода, окружая весь город, подходит к Ипатиевскому монастырю, и он кажется плавучим островом. Длинные серые заборы охватывают тогда море яблонового цвета; кружатся над крышами змеи бумажные, запущенные мальчишками; высоко и пугливо перелетают с крыши на крышу голуби – серые, сизые, пегие, сверкая белым крылом на фоне грозовой майской тучи…
А над церквами парят жаворонки, славословящие красоту, доступную им больше, чем многим людям, лишенным чутья прекрасного и не замечающим ее даже тогда, когда, как в Костроме, она их окружает почти всюду.