ЕПИСКОП ГЕРОНТИЙ (ЛАКОМКИН)

ВОСПОМИНАНИЯ

Сказание о родословии Лакомкиных

Как и почему произошла фамилия Лакомкиных – християн-старообрядцев деревни Большого Золотилова Ивановской области, бывшей Костромской

Родоначальник этой фамилии был некто старец – благочестивый христианин, старообрядец Белокриницкой иерархии, по имени ИЯКОВ, родившийся в конце 17 столетия. Воспитан был в очень благочестивой христианской семье в деревне Золотилове. Был весьма грамотный. Тогда было сильное гонение. Он решился без стеснения, открыто исповедать правоверие; был так называемый записной старообрядец* (раскольник), платил два налога (за старообрядчество и за ношение бороды) и неоднократно без очереди призывался на военную службу.

История предания свидетельствует, что он очень был милостив к неимущим и для того, чтобы всегда иметь при себе деньги – гроши – копеечки, он на поясе носил особый мешочек, называемый «лакомка».

Другие люди обычно такой мешочек «лакомку» носили только по праздникам, давая детям гостинцы и бедным милостыню, а дедушка Ияков носил эту «лакомку» ежедневно – и на работах крестьянства, и всегда, за это его и прозвали «Лакомка». А сына его, Стефана, назвали Лакомкин, т.е. сын Лакомки.

Далее пошло поколение фамилии-прозвища Лакомкиных.

Стефан имел двух сыновей: Парфена и Герасима. От Герасима родился Феодор – впоследствии был первым священником при дер. Золотилове. У него было 4 сына и дочери, семья была большая и все ревнивые старообрядцы. А от Парфена родился Григорий. Григорий имел очень большую семью. Его жена Евдокия, несмотря на то, что тогда было крепостное право – три дня работала барину-помещику и три дня для себя. Она поодиночке всего родила 19 человек. При этом с Григорием были, т.е. жили вместе, и дедушка, и бабушка, и тетушки; имена их уже неизвестны.

Семья Григория Парфеновича доходила [до] более 40 человек. Все жили вместе и мирно, в полном послушании и смирении.

Григорий Парфенович обучил своих сыновей и дочерей не только грамоте читать по-славянски и петь, но и арифметике и письму. Особо талантливы были Николай Григорьевич и Иван Григорьевич. Тогда это было редкостью. Две девицы (вековухи) были особо обучены даже и знаменному пению в г. Шуе и в Москве.

Дети его – часть умирали во младенчестве, но большая часть и взрослыми. Один из сыновей, Павел, умер 21-го года – от злых людей был отравлен, потому что не захотел жениться на девице-никониянке. Страдал от отравы 3 дня, без суда виновных простили. А он – красавец и по душе и телу – отошел к Богу. Две его сестры-вековухи умерли девицами, читая слово божие, имея особое горение к Богу. В чистоте тела и души отошли к Богу. Были обучены они знаменному пению и уставу службы.

Тогда было сильное гонение. Молились при закрытых окнах и ставили сторожей около здания, где молились, чтобы не быть арестованными. Власти часто отбирали и книги и св. иконы, облачения, даже и подручники.

Григорий Парфенович рано женил своих сыновей. Занимались крестьянством и ткали на дому полотна от купцов. В дому было до 5 станов.

Старший сын, Николай, и Иван с детства занимались чтением св. книг, так как кругом были разноверия. Всякий хвалил свою веру. Были рядом и беспоповцы, более пяти разных групп: федосеевцы, поморцы, спасовцы, странники – из них денежники и безденежники. Последние считали деньги за антихристову печать, поэтому деньги в руки не брали. Потом были рядом единоверцы и главное – никонияне. Никоновские миссионеры всегда нападали и требовали ответов. А больше всего старались арестовывать и гнать старообрядцев.

Впоследствии Григорий Парфенович четырех сыновей с женами их определил в село Яковлевское, в 18 километрах от Золотилова, к купцу Сидорову Сосипатру Дмитриевичу.

Николая Григорьевича, как особо развитого, [С. Д. Сидоров] определил управляющим их ручной ткацкой, а Ивана и Зиновия в контору по счетоводству и ведению и приемке товаров. Сергей был личным кучером хозяина. Жены их ткали вручную полотна.

Николай Григорьевич, как особо был развит, он из ручной ткацкой, которая была на 40 станов, сразу их работы улучшил, обдумал посредством картона вырабатывать разные цветы, и затем выткали на скатерти портрет Александра Николаевича второго и отправили во дворец. За это хозяин получил золотого орла, высшую награду.

Затем, Николай Григорьевич из ручной ткацкой на 40 станов сделал паровую самоткацкую, более 200 станов, и ещё особую фабрику отделочную. Хозяин полагал, что паровое движение есть от диявола, и не хотел этого. Когда же ему Николай Григорьевич объяснил и сказал: почему диявола не заставить работать для пользы народа? – тогда он, Сидоров, согласился.

И, несмотря на блестящие заслуги его и братьев и безукоризненную их жизнь, только за то, что они не захотели быть беспоповцами, каким был сам хозяин, всех 4-х братьев с женами в 24 часа уволили с работы. Пришлось им всем возвратиться к родному отцу и заняться крестьянством.

Такова была участь братьев Лакомкиных.

Подробности будут указаны в описании семьи Ивана Григорьевича Лакомкина.

Потомство Лакомкиных

Правнук дедушки Якова, Федор Герасимович, при появлении архиепископа Антония в Москве был избран от прихожан и поставлен был от архиепископа Антония первым священником в Золотилово для христиан-старообрядцев.

Отец Феодор Герасимович имел большую семью из 4-х сыновей: Иван Феодорович (большой), Парфений Феодорович, Василий Феодорович и Иван Феодорович (малый). Потомство Лакомкиных имело как бы какие-то особые таланты, особые способности по всем отраслям. Кроме крестьянства, они приспособились делать набивки платков из бумажной ткани, даже и ситцы разных рисунков, особенно это было развито у Парфена Феодоровича, несмотря на то, что он был совсем почти неграмотный.

При всем этом все они были очень религиозны и начитаны. Парфен Федорович, имея при своем промысле, при его заводе, 5–10 человек постоянных рабочих, из них грамотных по праздникам заставлял читать св. книги и делал в них закладки и отметки – зная каждую отметку, о чем там говорится. Он помнил текст. Так что и миссионеры не в силах были с ним вести беседы. В книге Кирилловой, Катехизисе большом, Маргарите и т.п. имелось от 200 до 400 закладочек приклеенных, и он знал, что отмечено в борьбе с никониянами и беспоповцами. Каждая закладка у него была в уме. Он старался помнить и листы, а главное – разноцветные закладочки.

Старший сын у Парфена, Артемий, самоучкою обучился при паровом двигателе и разных приводах лошадьми печатать ситцы разных рисунков и красить материи в разные цвета, а особенно пюс (красной цвет) и кубовые, черные и темно-синие цвета, и они не линяли и не выгорали. А второй сын, Георгий, изучил варить мыла и разные гарные масла. Имел в этом особые способности, давая пользу людям. У большого Ивана дети были все знаменитые слесаря, а особенно из них – по прозвищу «баков Иван», он чинил всякие швейные машины, был часовых дел мастером и всяких потребностей, а на заводе у Пелевина – незаменимым мастером по слесарному и по машинам.

У Василия Федоровича старший сын Андрей получил звание крахмального мастера, а два – специалисты по счетоводству; особо в этом отличился Дмитрий Васильевич.

Проще говоря, к удивлению всех, потомство Лакомкиных было от природы богато талантами разных способностей. Но переживания разных несчастий в жизни мешали их развитиям, а главное – гонения на веру. Но, несмотря на все это, они могли в Золотилове изо всей губернии г. Костромы первые получить разрешение от М.В.Д. на постройку молитвенного Дома, каковой и был построен в 1885 году на усадьбе Парфена Федоровича.

Второй священник в Золотилове был Иван Григорьевич Лакомкин, а после него его сын Георгий, священствовал 19 лет и был епископом Донской епархии; умер в 1932 году. Брат его Григорий Иванович был священником в Стрельникове, а потом епископом Петроградско-Тверским.

Заботами и старанием Епископа Геннадия, епископа Геронтия в Золотилове была построена Церковь каменная и освящена в 1915 году; очень с хорошим иконостасом и иконами, и был обоснован хор любителей певцов и певиц. В 1931 году храм их был закрыт.

Много было стараний восстановить храм, но просьбы были отклонены. Люди остались и без храма и без священника.

Последний священник был о. Феодор Сидоров, очень религиозный и талантливый священник и добрый пастырь.

Приход пришел в полное запустение, но надеются еще восстановить св. Храм. Это покажет будущее.

Да будет воля Божия на все.

Краткое описание жизни старообрядческого священника д. Золотилова, бывшей Костромской, ныне Ивановской области – Иоанна Григорьевича Лакомкина, его супруги Манефы Дмитриевны и их семейства

Отцы наши поведаша нам, не утаися от чад их в род ин.

Возвещающа хвалы Господня и силы Его, и Чудес Его, яже сотвори.
(Псалом 77, 3–4)

В описании жизни указанных лиц – всюду видны особые проявления силы Божией, чудесных событий и покровительства Всевышнего. Все то, что известно было, то и записано, сознавая, дабы не погрешить, а описать то, что было и что известно, как передавали отцы и деды и другие лица и как Всеведущий Бог над ними проявлял Свои неописуемые силы и судьбы уст Его.

Иоанн Григорьевич родился в большой семье благочестивых родителей 31/XII–1844 г. (Тезоименитство его 7 января). Воспитан был при строгом християнском благочестии в старообрядчестве, приемлющих священств Белокриницкой иерархии. Обучен был не только церковной славянской грамоте и пению, но со своими братьями и арифметике и письму. В те времена, при крепостном праве, это было редкое явление, а тем более родители его, Григорий Парфенович и жена его Евдокия и их семья большая, и были так называемые записные старообрядцы (раскольники), открыто и смело верующие по старым св. книгам, не имея общения с господствующей никониянскою Церковью.

Тогда было сильное гонение на старообрядцев. Григорий Парфенович 2 раза незаконно за религию был призван на военную службу, но Божиею помощью помещик Бологовский и его жена оба раза освободили его от этого, за его безукоризненную жизнь и благочестие.

Иван Григорьевич и старший его брат Николай с детства возлюбили чтение святых книг, никакие детские игры и развлечения их не касались. На буднях усиленная крестьянская работа (3 дня в неделю на помещика и 3 дня на себя), а в праздники – за богослужения, и весь день вместо отдыха чтение св. книг. Когда достигли брачного возраста, их около 17–18 лет женили. Для Ивана Григорьевича родители подобрали особо благочестивую девушку знатных крестьян и благочестивых родителей д. Василькова – девицу Манефу Дмитриевну, хорошо грамотную по церковно-славянскому языку. Тогда это было тоже редкостью. Девица Манефа по своей кротости, скромности и целомудрости уже не хотела вступать в брак, но ее отец, зная благочестивость Лакомкиных, благословил сочетание ей св. браком, несмотря даже и на то, что она была старше жениха годов на пять.

После вступления их в брак Манефа Дмитриевна была по счету в семье 36-й. Их отец дал распоряжение четырех сыновей с женами определить на фабрику в с. Яковлевское, в 18 километрах, к купцу Сидорову Сосипатру Дмитриевичу, старообрядцу-беспоповцу. Николай Григорьевич определен был управляющим фабрики, Иван и Зиновий – в контору в качестве счетоводов и [по] приемке и распределению товаров, Сергей – в качестве кучера самого хозяина, а жены их – ткачихами. У них была ткацкая вручную – полотенца, скатерти и полотна в 3–5–7 подножек. Было до 40 станков, ткали-вырабатывали из льна: полотна, салфетки, скатерти, полотенца.

Николай Григорьевич, как особо был развит и грамотный, через короткое время из ручной фабрички создал паровую самоткацкую и научил работать полотенцы и скатерти не только шашечками, но и [в] разные цветы и рисунки посредством картона, и, наконец, выткали портрет государя Александра 2 и представили это достижение во дворец. В награду хозяин получил золотой орел. Фабрика увеличилась из 40 станков до 200 станков и больше со всякими отделками товаров.

В это время помер у беспоповцев настоятель их моленной. Хозяин особо стал просить быть настоятелем, и в то же время и управляющим, Николая Григорьевича. Он категорически отказался, доказывая несправедливость беспоповства. И ни на какие вознаграждения не соглашался. Хозяин, несмотря на неописуемые заслуги его и его братьев и блестящие безукоризненные их труды, приказал их всех рассчитать и уволить с фабрики. Так и было сделано. Все они неожиданно возвратились в родной дом, и пришлось им всем заняться крестьянством. Семья увеличилась [на] более 40 человек.

Николай Григорьевич, переутомленный работами и заботами на фабрике и чтением книг, получил чахотку, к крестьянским работам был неспособен. Он последнюю свою жизнь потратил на чтение святых книг и делал из них выписки по разным вопросам в борьбе и с никониянами и с беспоповцами, их в кругу было более 5 разных групп: федосеевцы, поморцы, спасовцы, странники, и из них – денежники и безденежники. Одни деньги брали, а другие считали деньги за антихристову печать. Единоверцы, а потом раздорники – иосифовцы и иовцы (т.е. неокружники). Вот у него на все вопросы разноверующих и были ответы в выписках написаны своею рукой, так как в книгах тогда была особая нужда. Выписок у него было с Иваном Григорьевичем более 10 пудов. Полный громадный сундук. Очень, очень жаль: во время пожара не могли его вытащить и все это неоценимое сокровище сгорело. Остались выписки, бывшие в раздаче по християнам, и часть копий с них.

Он всю свою жизнь горел только к Богу и к защите правоверия. Был в беседах не победим. Жена и он, оба, в одном году предали св. свои души в руци Божии.

Остались две дочери-девицы, сироты, и они были выданы замуж, а две его сестры-девицы, ученые в г. Шуе пению, так в девицах и померли. От них другие были научены знаменному пению, уставу службы.

В это время помер священник д. Золотилова о. Феодор Герасимович Лакомкин. На его место единогласно прихожанами был избран Иван Григорьевич Лакомкин.

От прихода д. Золотилова было избрано два кандидата: один Иван Григорьевич и другой – Галактион д. Золотовки. Когда они прибыли в Москву, по достоинству по исповеди был поставлен во священники Иван Григорьевич, а Галактион канонически, по недостоинству, должен быть забракован; последнему было очень унизительно, ему хотелось быть священником, а его этого лишили.

Пока обучали о. Иоанна, Галактион оставался в Москве под видом ознакомления с г. Москвой и ея святынями. В это время епископом на Москву незаконно был поставлен второй Антоний, тогда как в Москве был архиепископ Антоний, называемый Шутов. Галактион узнал, что второй Антоний пребывал в доме купца Винокурова, он пробрался туда и объяснил о себе, что его не поставили во священники. Второй Антоний, несмотря на его недостоинство, поставил его не в Золотилово, а в Золотовку, 7 верст от Золотилова. Этого Галактиона поставили с условием, чтобы он не имел общения с о. Иоанном Лакомкиным, зазирая его, что они якобы окружники.

По приезде на родину сразу о. Галактион стал делать раздор, несмотря на свое недостоинство.

Священник о. Иоанн, а тем более его брат Николай очень были начитаны во св. писании – [Николай] в то время еще был жив. Они сразу же поехали в Москву и все подробно узнали о незаконности второго Антония и что раздор был не из-за окружного послания, а из-за денег Рогожского кладбища, украденных Винкуровым, когда он был попечителем на Рогожском кладбище. За это его и уволили. И он, Винокуров, и другие написали подложное прошение к Митрополиту Кириллу в Белую Криницу – незаконно поставили второго Антония (Гуслицкого). Впоследствии он был запрещен от Митрополита и Соборне извержен. И бывши в запрещении и извержении, он, епископ Антоний, поставил во епископы Иосифа Нижегородского, а епископ Иосиф поставил на Москву Иова, и между ними произошел раздор с проклятиями друг друга. Так в Золотовке и получилось две группы, две веры: одни назывались Иосифовцы, другие – Иовцы.

Такое было печальное событие по научению врага-диявола. Эту историю и событие о. Иоанну и его детям пришлось всесторонне изучить и доказывать всю гибельность раздора и бороться с ним.

На долю молодого священника Иоанна выпал тяжелый крест. Гонение от никониян, борьба с никониянами и единоверцами. Борьба с беспоповцами – их было более 5 разделений: федосеевцы, поморцы, спасовцы, странники (денежники и безденежники) и две группы раздорников. Ему всегда нужно быть готовому давать ответы всем указанным разноверцам. Но Бог ему помогал, и у него была особая начитанность.

Через 2–3 года Николай помер. Он остался один. Моленную закрыли. Ему пришлось ходатайствовать об открытии другой моленной, и Бог помог. Министерство В.Д. разрешило построить молитвенный дом в Золотилове. С большими трудами храм был построен на усадьбе Парфена Федоровича Лакомкина. Это было в 1885 г.

Ранее молились при доме о. Феодора, почти рядом с волостным правлением. Много раз отбирали книги, св. иконы, подсвечники, даже и подручники, многих арестовывали. Но вот в 1885 г. храм разрешили. Несмотря на разрешение, и тут были попытки к гонению.

Один из смелых урядников узнал, что в праздник была литургия, он с соцким и десятскими в головных уборах вбегают в храм, приказали кончить богослужение. О. Иоанн смело продолжал служить, народ, возмутившись, закричал, объяснив о разрешении. Когда обжаловали становому приставу, уряднику было сделано строгое замечание, и [он] был переведен в другую волость.

При начале постановления его во священники еще трудность была у о. Иоанна: он неожиданно был отделен из дома; с большим трудом ему пришлось поставить небольшой домик под соломой 8х8 арш., и это было только благодаря отцу его жены Манефы Дмитриевны.

Кругом гонение, приход малый и бедный: было 32 записных семейств старообрядцев и столько же незаписных, – малые дети. Всего было 5 сыновей, одна дочь. Два сына померли во младенчестве, один сын глухонемой. Старший сын Георгий, дочь Варвара и сын Григорий – их нужно было обучить грамоте и письму и церковному чтению и пению. Главное средство к жизни было крестьянство, но и оно бедное. Единственная была помощь от отца Манефы Дмитриевны.

У Григория Парфеновича семья была очень большая, и как-то был неурожай. Но он любил поминать умерших родных, а их было много. Несмотря на то, что он имел постоялый двор и ямщину – держал 3–4 лошадей для того, чтобы возить почту и начальство (это было уже после освобождения крестьян), – у хозяина-старика летом в августе получилось так, что осталось денег всего 3 рубля. Он решил сделать на них поминание умерших и заявил семье, что нынче годового праздника 18 августа, Флора и Лавра, он делать не в силах и чтобы и они в гости к родным на Успение и на другие праздники не ходили.

Семья приуныла. Один из сыновей заметил отцу и сказал: «Лучше бы ты не делал поминки, а годовой праздник бы сделал». Дедушка ответил: «Я пока хозяин, и я знаю, что в Библии и других св. книгах говорится: кто умерших поминает, тот не обеднеет». Ему заметили: «А у тебя и гроша нет». Он не знал, чего и отвечать. Он, старик, очень опечалился, вышел на улицу, сел у дома на завалинку и задумался: как же быть? «Может, я ошибся, – говорил он себе. – Господи! Помоги мне, грешному! Научи меня и вразуми. Не знаю, как быть?» Вдруг слышит: едут с колокольчиком парой. Увидав его, спрашивают: где дом Григория Парфеновича? Он ответил, что он и есть Григорий Парфенович. Из экипажа выходит молодой человек и заявляет: «Я сын бывшего вашего барина – помещика Бологовского, который очень любил Вас, Григорий Парфенович. Он помер, завещал мне сделать у вас поминки за упокой его. Разрешите ночевать у вас и помянуть моего дорогого отца». Старик радушно встретил гостя, поплакал о Бологовском, зная, что он был для всех очень хороший, а особо для него, и что он выкупил всю вотчину и наградил землей и лесами бесплатно.

Багаж с ним был – 2 большие корзины (сундуки), в одной столовая и чайная посуда, ножи и вилки и в другой разные яства: тут и паюсная икра, и осетрина копченая; были всякие сладкия вкусныя ядения. Время было Успенского поста. Там были и разные сласти, варенье и сладкие пироги.

Сын барина попросил все распаковать и собрать на стол. Поставили самовар, начали кушать за упокой его отца. Все стеснялись, мало все кушали. Барин заявил, что утром его разбудить в 8 час. утра и ничего для него не готовить. А это все привезенное им за упокой его отца. Но семья Григория Парфеновича не поняла этого. Там был сервиз столовой и чайной посуды и масса дорогих яств.

Утром встали, молодой барин, прощаясь, дает дедушке Григорию свернутую бумажку; он полагал, что это рубль. Не брал, говорил, что ели, пили свое, а за ночлег брали с человека только 10 коп. Быстро гость сел в свой экипаж и уехал. Дедушка посмотрел – а у него в кармане 100 руб. Как говорят, екатеринка. Взошел в дом, а там и корзины запакованные стоят. Он в ужас пришел. Скорее приказал оседлать лошадь, чтобы корзины возвратить гостю и 100 руб., как ошибочно вместо рубля данные ему.

Сын Сергей быстро поехал на ст. Горкино. 18 верст. Успел прибыть до отхода поезда. У них был особый вагон. Барин объяснил, что корзины, и что в них, и 100 рублей – это подарок за упокой его отца, особо любившего дедушку Григория, на помин его, и еще дал 10 руб. Сергею Григорьевичу за труд езды, а тогда извощик в тарантасе стоил 60–70 коп. Сергей Григорьевич с двумя корзинами и с деньгами поехал домой, со слезами поблагодарил барина.

По возвращении Сергея все было объяснено и была неописуемая радость у всех. Был сделан и годовой праздник, и на Успение семья его радостно гостила у родных. А праздник Флора и Лавра был необыкновенным. Гостили крестьяне, приехавшие на праздник, не видавшие белой хорошей фарфоровой посуды, и ножей, и вилок металлических. Когда угощали паюсной икрой, и копченой осетриной, и другими яствами – многие в жизни своей первый раз вкушали таковые ядения.

Ясно оправдались слова Библии и св. книг о поминовении умерших. Дедушка Григорий ожил, и больше он никакой нужды не имел. В то время 100 рублей были большим капиталом, а на 10 рублей дополнительных был сделан годовой праздник. Часто он вспоминал и рассказывал об этом чуде Христа. Его дети и внучата прекрасно знали это событие, славя Бога, вспоминая истинность св. Библии и других св. книг.

Дедушка Григорий внимателен был не только ко своей семье своего дома, но и к семье сына своего, священника о. Иоанна. Он строго смотрел, чтобы утром и вечером совершались молитвы, а также и перед пищей, после, чтобы молитвы читались вслух; за трапезой чтобы разговоров не было. Чтобы все было по чину и благообразно, чтобы никто не пропускал богослужения в храме. Чтобы в семьях были мир и любовь. Строго следил за воспитанием детей, а особо в семье у о. Иоанна.

Старший сын был у о. Иоанна – Георгий, а затем дочь Варвара и сын Григорий. Родители их, особо мать, строго следили и охраняли от всяких уличных греховностей их. На буднях обременены были все крестьянской работой, а в праздники чтобы все были за богослужением, и после обеда разрешалось детям отдыхать, на улице только до 6 часов вечера.

К матери нередко собирались ее подруги и другие люди. Они любили вслух читать книгу Златоуст и жития святых по Четь минеи, а детей заставляли слушать и потом рассказывать или сами им подробно объясняли о прочитанном. Когда дети читающих не понимали славянского языка и, видя взрослых, плачущих при чтении, после спрашивали наедине свою мать: о чем же так плакали Вы и гости? Мать со слезами подробно объясняла… Такое праздничное домашнее чтение св. книг было и у дедушки Парфена Федоровича. Там собиралось помногу християн-слушателей. Читали там книгу о Вере, Кириллову, Маргарит и другие св. книги.

Старший сын Георгий во время юношества нередко приглашался во св. храм г. Иванова за повседневные службы в качестве чтеца. Но у него было особое желание выучиться знаменному пению. 18 лет его женили. На втором году супружества он уехал в с. Елесино (Горьковская обл.), где жил владыка Кирилл, и там всю зиму обучался пению. Потом был определен в торговлю к одному старообрядцу с. Кохмы, с тем чтобы по праздникам совершать в дому богослужение.

Очень трудно было о. Иоанну без старшего сына и по делам храма и по крестьянству. При всем этом у него от всяких угроз, и перегруженности работами, и чтения св. книг появилась чахотка легких; болезнь день ото дня увеличивалась. Доктора объявили ему, что оба легких парализованы. Смерть должна быть скоропостижна. Последние 2 года он был очень болен, но ходил, делая все свои духовные дела; крестьянские дела уже делать не мог.

Тяжелое было положение. Крестьянские работы все падали на м.* Манефу, и ее малолетнюю дочь, и сына Григория, который только что кончил начальную школу с отличием и особо год учился церковно-славянскому чтению.

***

Отец Иоанн был под судом по церковным делам. Пристав и урядники не разрешали хоронить до 7 дней; когда уже тело разложилось, тогда уже разрешили – чтобы и над мертвым поиздеваться.

Неописуемое было горе матушки Манефы и ее детей, а также и у прихожан-християн, оставшихся без священника.

На похороны был вызван старший сын Георгий Иванович. Мать Манефа упросила его быть хозяином малолетних детей ее и воспитателем. Он согласился. Прихожане же, собравшись, единогласно решили просить Георгия Ивановича быть у них священником вместо его отца. После долгих колебаний было обоюдное соглашение. Епископ Кирилл Нижегородской и Костромской знал хорошо Георгия Ивановича как своего ученика и охотно поставил его во священники для прихода д. Золотилова.

Тяжелый крест был для юного священника. Кругом гонения, нападки миссионеров, разноверия. Всем нужно давать подобающие объяснения, а в семье недостатки, приход очень бедный. Но с Божьею помощью энергично взялся за все дела молодой о. Георгий. Он сразу же, по благословению епископа Кирилла, взял учителя пения – некоего Василия Ивановича Крестьянинова (он помер протоиереем в с. Дулеве 1948 г.), только что кончившего учение пения. Он, Крестьянинов, собрал две группы – 4 и 6 человек, начал учить всех знаменному пению и чтению, начиная с Григория Ивановича.

Во время похорон о. Иоанна один знаменитый рисовальщик, сын священника г. Иванова Голубев, заметил очень богатые способности к рисованию у Григория Ивановича, решил взять его в Иваново, где и сам жил, получая в то время 70–80 руб. в месяц, и обучить его рисованию.

Юному Григорию это очень понравилось, а тем более, он был очень слаб силами и здоровьем и не обладал особым голосом. Он смело заявил своему отцу крестному и старшему брату, что он собирается ехать в Иваново и излишне обучаться рисованию. Узнал об этом дед Григорий. Тот всесторонне объяснил, что в первую очередь нужно изучить крестьянство и християнские науки, а потом и мастерство, указывая на пример его сыновей и пословицу: «В людях, как ни живи, а за скобочку держись». Настойчиво и резонно сказал, чтобы и в уме не было этого, а теперь же серьезно и усердно приказал обучаться знаменному пению и уставу богослужения.

С осени и до весны были обучения. Прошли актай и кое-что из обиходного пения. Григорий шел передом. Весной учитель уехал на родину, и осенью его взяли на военную службу.

С осени о. Георгий строго приказал крестнику Григорию продолжать учение пения, и вновь взяли еще до 10 человек, и юноше Григорию поручено учить всех и самому учиться и быть уставщиком левого крылоса.

Молодому учителю нужно было до учеников протвердить, просмотреть, что нужно учить петь сначала самому, а потом преподавать ученикам. Так и устав, и порядок службы. Богослужение было только по воскресным дням и праздникам.

Причем, о. Георгий объявил, что если будут в пении и уставе службы ошибки или непристойности на крылосе, за всякое нарушение по 100 поклонов земных с молитвой «без числа согреших». Молиться у амвона в храме. Дисциплина была очень строгая и твердая. О каком-либо гулянии и думать не приходилось. Все сутки были распределены. В праздники отдых был с обеда и до 6 часов вечера. Одно говорили юному Григорию и мать, и о. Георгий: «Готовы ли устав, песнопения, и спевки, и учение на праздники? Учи других и себя». Благодаря только еще помощи из г. Иванова, где был знаменитый регент, учитель Семен В. Власов, который много помогал юному учителю, годов через 4–5 Золотиловский хор певчих считался отличным.

По закону предстояла воинская повинность, имущим власти дано было право староверов призывать по наружному виду. Григорий Иванович ростом был мал и худосилен, медлили его и призывать. Мать его и брат решили женить его до призыва на военную службу. Сами нашли невесту ему, и мать положительно заявила: «Да, я благословляю жениться на указанной девушке». Сын желал жениться на другой, а мать отклонила. Юный сын сказал: «Знаю, что в библии написано, что благословение родителей утверждает домы чад». Несмотря на то, что не имел особой любви к указанной девушке и даже и не знал ее, он решил подчиниться воле матери, веря в слова библии. Так и получилось. Когда был совершен брак, чин венчания, то у сочетавшихся оказалась какая-то особая, неописуемая сердечная любовь, каковая неизменна была до смерти.

Невеста – Анна Дмитриевна Нечаева – была из деревни Жеребчихи, в 9 километрах. Там и обычаи брачных вечеров были другие, чем в Золотилове. Во время вечера у невесты, по языческому обычаю, жених и невеста должны первые совершать танцы, а за ними и гости все должны плясать. Жених Григорий Иванович категорически отказался, ибо он никогда в жизни не плясал и не танцевал, считая это великим грехом. Стали уговаривать невесту. Она отказывается, но обратилась за советом к жениху. Он положительно заявил, что пляшущая жена – невеста сатанина и т.п. «Если Вы, – говорил он, – позволите танцевать, то уже будете не моя невеста, а сатаны». И он, жених, должен оставить вечер и не считать ее своею невестой. Это было сказано тихо. Но мать ее, очень благочестивая женщина, это услышала и положительно заявила гостям, что у них хотя и есть указанный обычай, но его выполнять молодые не будут, и дочь ее категорически отказалась. Предложили продолжать вечер, как умеют гости. Танцев не было. Для зрителей показалось это странным – говорили: «Староверы не хотят исполнять их местные обычаи, а особо старовер-жених». В деревне Жеребчихе только два дома было староверов.

Брак указанных молодых был очень счастлив, и любовь между ними была неописуема. Но вот через три года гражданская Власть решила призвать Григория Ивановича на военную службу. В указанное время Григорию Ивановичу от роду было около 25 лет. За прошлые 5–6 лет за обучение детей пению и чтению почти ежемесячно были протоколы с угрозой суда. Утрата и отсутствие Григория были весьма нежелательны для семьи и церкви. Молодому священнику о. Георгию брат был не только уставщиком и регентом по пению, а главным единодушным помощником по защите правоверия. Оба брата все свои свободные минуты тратили на чтение книг и полемику с инаковерующими. У обоих было пламенное горение защиты веры и правоты их св. церкви.

Весной перед призывом, не зная об этом, Григория Ивановича уговорили поступить на фабрику, где он пробыл только 9 дней в качестве конторщика на окладе 10 руб. в месяц, а далее ему было предложено 40 руб. в месяц. Но прихожане уговорили его быть дома. Церковь без него запустела. Он согласился.

Весна... Женский пол, особо жена о. Георгия, настояли, чтобы сделать раздел, а тем более, ожидали призыва на военную службу. Братья очень мирно жили, этого не желали. Но мать благословила. Она избрала себе Григория Ивановича и, главное, – кроткую и миролюбивую его жену Анну Дмитриевну. Раздел был совершен очень мирно, хотя без желания братьев. Старший брат о. Георгий с женой и братом, глухонемым Иваном, и Григорий – с женой и матерью. Раздел был пополам.

А тут, по злобе гражданской Власти имущих, решили безовременно взять на военную службу [Григория], а писарь всех более злился [и] решил для смеху вероисповедание вместо «старообрядец-раскольник» записать «православный», чтобы в военной службе невольно его заставили совершить общение с ересью. Григорий Иванович это обнаружил и заявил Военному начальнику. Тот сделал строгое замечание писарю и написал вместо «раскольника» «старообрядец».

Весной землю начали пахать надвое, хлеб надвое, а харчи решили делать до осени вместе. У о. Георгия жена матушка Ольга была в положении. Врачи признавали младенца приросшим, роды – опасными и [что] нужна операция. Матушка Ольга на это не согласилась. Решила вызвать духовного отца – исповедалась, причастилась и с болезнью ожидала время рождения.

В начале сентября был призван на военную службу Григорий Иванович и вместе с другими, как рекрут, на 2 месяца был отпущен домой. Григорий Иванович решил в эти 2 месяца ознакомиться с сапожным мастерством, по согласию с семьей, сознавая, что раскольников в военной службе преследуют и [в] унтер-офицерское звание не производят, лучше служить в мастерской.

***

В один из воскресных дней, 18 сентября, решили, что после обедни Анна Дмитриевна поедет к своей матери погостить, работы крестьянства все были кончены. К вечеру Григорию Ивановичу нужно было идти на пристань реки Волги Семигорье, в 12 километрах от Золотилова, а там 20 км по Волге до г. Кинешмы – один час езды. О. Георгий уехал к больному.

Матушка Ольга приготовила чай, чтобы на дорогу угостить, собрала гостинцев и на дорогу Григорию Ивановичу, и ее родным в г. Кинешме. Затем она произвела как бы особую исповедь. Она, горько плача, сознавала свой плохой характер и ошибки в жизни. Она себя считала недостойной женой такого хорошего человека, священника о. Георгия. Она оплакивала, что дележ семьи – из-за нее. Она все свои проступки горько оплакивала и особо в оскорблении членов семьи и матери. Она как бы чувствовала приближение смерти, она со слезами прощалась и у матери Манефы. Кончили чаепитие. Она решила проводить Григория Ивановича за деревню и там со слезами простилась, пожелав счастливого пути.

Через четыре часа Григорий Иванович был уже в Кинешме, в дому сапожного мастера; раздав подарки, он пошел к другим родным и там ночевал. Утром рано встал. Ночь провел в раздумье о предположенном учении. Расстроившись, идя по берегу Волги и видя снизу идущие пароходы, решил посмотреть на пристани: нет ли кого из пассажиров знакомых, размышляя: стоит ли тратить время на учение и нужно ли оно? Решил лучше поехать к жене и там погостить.

А когда сел на пароход, продумал, с какими глазами он придет к теще, осуждая себя в необдуманности, страдая в особой тоске. Когда сошел с парохода на пристань Семигорье, встретил дядю его жены, который спросил: «А что у вас дома?» У них получено извещение, что матушка умерла, а их две: матушка Манефа – старушка, мать семьи, и матушка Ольга, жена о. Георгия, – а которая умерла, не знают. Срочно поискал извозчика – их не оказалось. Быстро пришлось идти пешком. Через 2 часа уже дома.

О, ужас! Матушка Ольга уже лежала на столе мертвая, и младенца заметно во утробе – не разродившись. О. Георгий срочно поехал в г. Иваново за священником – духовным отцом – и сделать закупку на похороны. Одна мать старуха дома с малыми детьми; тут же прибыла и Анна Дмитриевна – жена Григория Ивановича, и другие родные.

Оказалось так: матушка Ольга в воскресенье вечером почувствовала время родов; была приглашена бабка-акушерка, послали за доктором в село Вичугу, 15 км. Крови прошли, младенец остался в утробе. И так она истекала кровию, чувствуя приближение смерти. Муж о. Георгий и мать при ней. Приходили суседи прощаться, и все прощались. Она слезно со всеми прощалась, никакие меры лечения не помогли. Утром около 6 часов 20 сентября она скончалась, а врач прибыл в 7 часов. Проверив все, сказал, что сделать ничего нельзя.

Горе и печаль были неописуемы.

Отцу Георгию было около 33 лет, трое детей: дочери Марии – 7 лет, мальчику Ивану – 5 и Александру –3 года. Похороны были совершены обычно. Горе и печаль – семье и приходу – были неописуемы.

После совершения похорон матушки Ольги о. Георгий, обращаясь к брату Григорию, сказал: «Прошу дележ прекратить, а жить вместе в мире и любви, как они и были. Анну Дмитриевну прошу быть хозяйкой дома и матерью моих детей-сирот». Так и было сделано.

Мать же их, матушка Манефа, была в слабом здоровье. На нее сильно повлияла смерть ее сестры Клавдии, скоропостижно умершей от побоев мужа и изменника в верности супружеской жизни (это было 5–6 лет тому назад), и призыв сына-любимца на военную службу. Когда постигла такая трагическая смерть Клавдию Дмитриевну, сестру матушки Манефы, он, муж, после похорон, как принятый в дом и имеющий после жены дочь Парасковию 7 лет, узнал, что выданным замуж от родителей из недвижимого имущества полагается 14 часть. А они, две сестры, по личному завещанию отца пользовались лесами пополам, их было около 40 десятин. Феодор Антонович, муж Клавдии, восстановил себя опекуном дочери и подал в суд иск на свояченицу Манефу за неправильное пользование лесом – за 10 лет около 1000 руб. Суд признал взыскать и лишить права пользования лесами.

В это же время священник о. Георгий, увидя, что дом и постройки после отца своего пришли в ветхость, решил построить другой. Попалась случайно, очень дешево, одна старая шатровая мельница размером 17 х 12 арш., стоимостью 110 руб. Денег у него было всего 10 руб. Он решил занять денег и построить необходимый дом для всей семьи, надеясь и на лесную часть как наследство матери. С большим трудом поставили этот дом, покрыли. И вдруг еще неожиданно явился хозяин усадебной земли, где был поставлен дом. Он подал в суд, имея большие деньги. Присудили дом сломать, очистить землю, а тут и иск 1000 руб., а у него, о. Георгия, долгу было 400 руб. Да и стены дома из старой постройки вычинены. И если сломать, то только на дрова. Это было за год до женитьбы Григория Ивановича. Мать-старуха и два брата решили: пусть дом ломают. А для семьи решили вырыть землянку и лишь бы только как-то уплатить долги. Приход очень бедный, также и крестьянство бедное. О. Георгию указали хотя пьяницу, но очень опытного юриста в г. Плесе. Он за три рубля написал прошение о несправедливости постановления суда и подал куда нужно.

Через несколько времени дочь Феодора Антоновича, их дяди, Парасковия 7 лет помирает. Похоронили. Манефа Дмитриевна очутилась единая наследница на все имущество после своего отца. Волостной старшина срочно вызывает ее в Правление. Она, очень тихая, кроткая, перепугалась и одна не пошла, Взяла сына, о. Георгия. Там ей объявили, что она есть наследница и владелица и чтобы вместе с властями срочно ехала в деревню Васильково получить все имущество, и дом, и леса, и документы на них, а Феодору Антоновичу причитается 14 часть. Дом и постройку, стоящие более 1000 руб., она уступила ему за 400 руб., чтобы уплатить долги за свой дом. А через несколько дней сообщают: жалобщику о удалении дома якобы с его усадьбы отказать и усад земли принадлежит неотъемлемо братьям Лакомкиным.

Пережитое горе и неописуемая радость сильно повлияли на здоровье м. Манефы. Забота о женитьбе сына Григория и неопределенность его призыва на военную службу, воспитание младшего сына Ивана, глухонемого, – это все очень ее обессилило. Ивана решили обучить сапожному мастерству – отдали на 5 лет, и обучить грамоте как глухонемого. Дочь Варвару решили выдать замуж. Хорошо, что она попала очень в благочестивую семью: муж был фельдшер, а отец его впоследствии принял иночество – был подлинно святой жизни. Старушке, матери Манефе, много причинила горя и печали неожиданная кончина матушки Ольги 20 сентября 1899 г. – ей было 33 года, и оставила она трех малолетних детей. И призыв на военную службу сына, любимца Григория Ивановича. Это все повлияло на ее легкие. Оба легкие были поражены туберкулезом.

В половине ноября любимца-сына Григория Ивановича ей, старице, и любимой жене его Анне Дмитриевне пришлось проводить на четыре года на военную службу. Горя и печали для них и для всей семьи было очень много. Остается мать-старуха больная, о. Георгий 33 лет, с сиротами – малолетними детьми, молодая солдатка Анна Дмитриевна и глухонемой Иван, около десяти лет. Всем достался очень и очень тяжелый крест.

Для молодого священника-вдовца путь жизни был очень тяжелый, не говоря о том, что весь приход и храм падает на его плечи и что лишился помощника в полемике и руководителя в храме, а главное – нужно ему быть безукоризненным в глазах народа и прихожан как молодому вдовцу; такая же участь падает на молодую солдатку Анну Дмитриевну. Но этот путь они прошли безукоризненно, и в чести и во славу Божию Христовой церкви. Годовые праздники были исключены, полная трезвость в дому и порядок благочестия. Были случаи брачных трапез близких и родных Анны Дмитриевны – она категорически отказывалась, считая себя как вдовой и дабы не было зазора от мужа.

***

У Григория Ивановича солдатство было полное всяких приключений и переживаний. Первый год проходил строевую службу при полной строгости той, бывшей дисциплины. За отказ петь песни он немало получал пощечин и наказаний, за неядение мясной и скоромной пищи в посты – подозрение ему: как уклонение от военной службы. На второй год его определили в полковую канцелярию писарем, полагая, что он не раскольник (так тогда называли старообрядцев); а у него в формуляре было написано «старообрядец» – по их мнению, единоверец господствующей церкви.

Когда наступил великий пост, полковой писарь объявил, что писаря будут говеть первую неделю и в пятницу – исповедь, в субботу – причащение. Когда настало время идти в церковь, Григорий Иванович заявил, что он старообрядец и что не может быть на исповеди у священника, которого он считает еретиком второго чина. Полковой писарь спросил: «Как же, вы разве не признаете нашу церковь православной?» Григорий Иванович ответил: «Признаю еретической за ее заблуждения, клятвы и гонения на старообрядцев и т.п. ереси». Полковой писарь говорит: «Поэтому вы и государя признаете еретиком? Он член православной церкви». Григорий Иванович ответил: «Я не касаюсь религиозных убеждений Его Величества и не знаю, как он верит». Об этом было доложено полковому адъютанту. Тот малоопытен в законах веры, но, судя по сказанному, приказано было арестовать Григория Ивановича на 20 суток за хулу на Церковь и оскорбление Его Величества и предать полковому суду.

В это время Григорий Иванович вспомнил, что если нужно обжаловать приказ начальника, то нужно прежде лично заявить ему об этом. Он заявил адъютанту, что арест признает незаконным и что будет жаловаться по команде включительно до Его Величества. За религиозные убеждения не должны быть аресты. Адъютант закричал, начал ругаться. В это время в канцелярию вошел священник-академик – преподаватель женской гимназии (это было в городе Шавли). Этот священник был друг адъютанта, но неверующий; вместе с ним пьянствовал и бывал в открытых домах, оба без жен. Как говорят, кутили во всю, без стеснения.

Священник спросил, что за крик и в чем ругань? Адъютант объяснил, что Лакомкин не только нейдет в православную Церковь, но назвал ее еретической и т.п. Священник, обращаясь к Лакомкину, спросил, какого тот вероисповедания. Лакомкин ответил: «Старообрядческого, приемлющих священство Белокриницкой иерархии – по Рогоженскому кладбищу». Священник сказал, что он учился в академии в Москве и бывал на Рогожском кладбище и хорошо знает редкости икон и жизнь и убеждения старообрядчества. И затем задал некоторые вопросы полемического характера и получил подобающие ответы.

Обратившись к адъютанту, сказал: «Вы не имеете права его арестовывать и невольно заставить его идти в Вашу Церковь, а более подходяще будет поступить с ним так: пусть полковой священник убедит его». Но он, Лакомкин, этого и в мыслях своих не допускает, указывая твердость веры и обоснование вины над господствующей Церковью. Тут же, обличая адъютанта при всех, священник говорит: «Вот мы оба первую неделю поста пьянствовали, и сам знаешь, где были, а в субботу ты хочешь причащаться. Это явное кощунство. А у старообрядцев в этом – каноническая строгость и благоговение. Я, – говорит о себе, – неверующий, жена у меня развратничает и меня оставила, и я также, но я уже не касаюсь никаких святынь. А вы себя именуете православными. В чем же ваше православие? А еще хотите казнить искренне убежденного христианина старых обрядов, это нелепо и вам стыдно делать так бесчеловечно. А ты за это сам можешь подлежать суду. Человек открыто высказал свои убеждения, а вы уже и казнить. Их бесстыдно гнали более 200 лет. Этим только унизили вы свою Церковь…» Адъютант тут же взял свой приказ об аресте и подписанную им записку; разорвав ея, приказал написать приказ отправить Лакомкина на увещание к полковому священнику. Побеседовав еще с адъютантом, священник вместе с ним куда-то пошёл. А Лакомкина отправили в полковую церковь. Там священник спросил о убеждении его. Он, Лакомкин, также отказался быть у него на исповеди и причащении, указывая ереси Церкви их. Священник дал Лакомкину миссионерскую книжку о расколе. Предложил прочитать и о последующем ему сообщить. В книге приказов отметил, что дальнейшему убеждению не подлежит и в церковь ходить не принуждать. Впоследствии был в дружестве к Лакомкину и его зарегистрировал быть его писарем по его церковной отчетности.

В канцелярии адъютант и командир полка стали относиться к Лакомкину очень хорошо и безнаказанно, кроме полкового писаря. Тот все время враждовал, а особо, когда Лакомкина произвели в старшие писаря и адъютант вверил ему секретный шкаф и все доверил. За все время оставил его артельщиком по питанию писарей, как верного и тверезого человека. Тут Лакомкин был очень рад, что он мог за все время жить, не нарушая постов. Писаря все были очень довольны за хорошее их питание. Во всем указанном было особое Божие покровительство и чудесное спасение.

В полку был в безобразии архив бумаг. Командир полка доверил привести в порядок архив Лакомкину, как умеющему хорошо рисовать и писать по-славянски и имеющему особую опытность. Он привел в образцовый порядок все бумаги и приказы, сложил в отдельные папки с крупными надписями каждого дела и приказал сделать этажерки, установил все бумаги по годам. Архив был в порядке. Бумаги, приказы хранились почти за 200 лет, ибо 113 пехотный Старорусский полк был очень старый полк, заслуженный. Осталась масса лишних бумаг, ее продали. Покупатели были очень хитрые. При вешании бумаг писаря Лакомкина и других обманули. Приказали перевесить, оказалось, что более чем на 100 пудов обвешано. Покупатель налгал, что якобы за деньги они давали им какие угодно походы. Вот тут полковой писарь опять с радостию хотел Лакомкина предать суду. Но заведующий хозяйством, подполковник, и командир полка, видя блестящие честные труды Лакомкина, все ликвидировали. Пережить все это было нелегко. Были угрозы на три года тюрьмы. Вскоре, когда начальник корпуса посмотрел на архив, который ранее был в беспорядке, он выразил командиру полка особую благодарность за образцовый порядок архива. Доверие к Лакомкину стало еще более, несмотря на частые жалобы полкового писаря, который очень злился: зачем такое доверие староверу и ругателю их Церкви. И тут явно было Божие покровительство и чудесное спасение Лакомкина.

К празднику Рождества Христова Лакомкин на листе бумаги нарисовал праздник Рождества Христова и слова приветствия, как приветственное письмо, и без спроса отпечатал его на камне литографии для рассылки с праздником Рождества Христова и с Новым Годом. А на обороте можно было писать свои пожелания. Всем очень это приветствие понравилось. Для всех отпечатали около 100 листов. Кто-то преподнес его и полковому писарю. Тот взял и послал своим родным. А когда узнал, что это сделал Лакомкин, он тут же написал жалобу – якобы это кощунство, что изображение Рождества Христова литографировали, печатая на камне.

О ужас! Опять всполох, опять адъютанту и командиру жалобы. Когда командир узнал, сказал, что нужно было спросить разрешение. «Тогда бы мы и для всего полка отпечатали для солдат». Лакомкин остался безнаказанным. Явно, безоговорочно видно и здесь, как сила Божия и Его покровители всюду защищали его.

Через два года Лакомкин едет на родину в месячный отпуск к жене и родным. Жена его за два года очень пополнела. Когда прибыл на родину Григорий Иванович, он спрашивал родных, а особо сестру секретно расспрашивал, о поведении его жены. Все ответили, что она себя ведет очень образцово и безукоризненна во всем. А когда прибыл в свою деревню, одна враждующая болтливая соседка, остановив его, говорит: «Что, на родины и крестины приехал? Жена скоро родит». Немало могло быть возмущения. Но, прожив месяц, не было рождения, и к 4 году Анна Дмитриевна еще полнее сделалась, и только через год при муже родила сына Геннадия, а потом оказалось: клеветница – болтливая соседка – всенародно раскаивалась в клевете, завидовала, что очень Анна Дмитриевна мирно жила с о. Георгием и в семье и матерински заботилась о сиротах. Переписка у Григория Ивановича с женой была не менее 2 раза в месяц. Сам Григорий Иванович в полку себя вел безукоризненно. Одно утешение его было св. книги и усиленная работа в канцелярии. До матери доходили сведения и о бывших на него гонениях и желании арестовать любимого ея сына. Она, как сердобольная мать, принимала это близко к сердцу, и болезнь легких ее увеличивалась, но она особо горячо и усердно об нем молилась. В 1900 году неожиданно болезнь ея увеличилась, и у нее пошла кровь через гортань, так что более полуведра натекло крови. Была исправлена, пособорована, был приглашен знаменитый врач Купеческий. Он заключил, что оба легких особо сильно повреждены. Осталось ее жизни несколько часов. Как только встанет – легкие отвалятся и ей будет смерть.

О. Георгий и Анна Дмитриевна взяли в помощь двух старух, чтобы они следили и не позволяли ей вставать. А Григорию Ивановичу собрались послать телеграмму, но выжидали подавать – не зная, как написать: что мать при смерти или что мать скончалась.

Ночью эти медсестры-старицы обе уснули и не слыхали, когда болящая встала, оправила и зажгла лампадочки у св. икон и начала молиться полунощницу. В это время они пробудились, подбежали к ней, стали просить ея, чтобы ее положить на постель. Она их убеждала, говоря: «Дайте мне спокойно помолиться». Разбудили о. Георгия и Анну Дмитриевну, и те уговаривали ее лечь. Она и их просила не мешать ей молиться. Кончив молитву, сама легла и попросила любимую сноху Анну Дмитриевну, чтобы она сварила ей клюквенного киселька и холодного бы она могла покушать, извиняясь, что она не в силах помочь в стряпне и почистить картошку. Утром встала, покушала. Потом начала и ходить и помогать стряпать. Через неделю или 10 дней врач, бывший у больной, увидев о. Георгия, спросил у него, когда похоронили мать. Он ответил, что она жива и помогает в дому. Ходит в церковь и т.п. Доктор не поверил. Через день приезжает с другим, опытным доктором и проверили положение здоровья; оба нашли, что у нее легких нет – отвалились. А почему жива? Непонятно. Один сказал, что у староверов и организм по-другому устроен. После этого мать Манефа жила ровно 15 лет. Разве это не чудо Божие? Все удивлялись на нее. Она особо радовалась, когда возвратился любимый сын Григорий с военной службы, и в звании старшего писаря и кандидат на заурядного военного чиновника с аттестациями; она была в особой восторженной и в неописуемой радости, славя и благодаря Бога за все.

Перед окончанием военной службы Лакомкину было предложено выдержать экзамен на заурядного военного чиновника. Время свободного у него почти не было, подготовляться некогда, но он решил держать экзамен. Выдержал на отлично. И тут явно была опять помощь Божия.

Один из товарищей особо предупреждал Григория Ивановича, чтобы он не держал экзамена на заурядного военного чиновника. Ожидалась война. В первую очередь будут брать заурядных военных чиновников. Григорий Иванович решил последовать воле Божией и делать так, как приказывало ему начальство. Получилось обратное: когда была война с японцами в 1904 г., все писаря были взяты на войну, а Григорий Иванович, как кандидат на заурядного военного чиновника, взят не был. И тут чудесная сила Божия спасла его.

***

Прибыл домой даже на месяц раньше, чем другие, к годовому празднику 18 августа Флора и Лавра. Освобожден был за его особые отличия и безукоризненное поведение. Радость была неописуема и для его жены, матери, и для любимого брата. Григорий Иванович с любимым братом о. Георгием энергично взялись за благоустройство прихода и св. храма. Григорий Иванович собрал до 20 человек учеников по пению, всемерно постарался восстановлять пение и чинность во св. храме, живя очень мирно в семье, воспитывая совместно и сирот о. Георгия.

Тут опять, как дикие звери, со всех сторон начали гонения на родных братьев. Обучать пению и чтению препятствовали, требуя от него аттестат знания за гимназию, несмотря на то, что даже и семинаристы не знали знаменного пения. Всюду чинили козни и грозили судом и арестом.

В г. Плесе на Волге люди любили старую веру. Под старость многие присоединялись. А это законами было до 1906 года запрещено. Но о. Георгий был смел – и присоединял и их отпевал. По городам старообрядцам провожать покойников было воспрещено, а в селах было можно. В г. Плесе рядом – слобода-село, разделяла их речка. Вот Григорий Иванович, провожая покойника по городу, не пел. А как только перешел речку – запел с хором своим «Святый Боже». Тут и урядник и протокол. Угрозы арестом и судом. Просил взятки, было отказано. Ожидали ареста.

Вскоре помер старообрядец на Пасхе в разлив Волги. Кладбище ниже по Волге, за слободу. Когда вышли из дома с покойником, не пели, а как сели на большую лодку (завозня), помещающую более 50 человек, на лодке на воде запели надгробное «Христос Воскресе». Чудные звонкие голоса хора разливались по воде; тысяча зрителей г. Плеса слушали старообрядческое пение с особым желанием.

Не успели возвратиться с кладбища – опять урядник, опять протокол. Григорий Иванович объяснил уряднику, что есть разъяснение, что петь нельзя только по улицам города, а в деревнях можно; но не указано нигде, что запрещено петь на воде – на Волге. Урядник обещал привлечь к суду как Григория Ивановича, так и его брата о. Георгия. Но ему отказали. Сила Божия не допустила. В полемике храбрость у о. Георгия была неописуема.

Когда женился Григорий Иванович, свояк его был беспоповец, считая свою веру лучше всех. Решили созвать беседу. Беспоповских начетчиков было 6 человек, а о. Георгий поехал только с братом. Беседа была в Писцове, в доме Чернисовых. Хозяин очень рьяный беспоповец. Слушатели не могли вместиться в обширный дом. Хозяин увидал, что их настоятели являются безответными. Он решил подкупить пьяниц-рабочих, чтобы они убили обоих братьев, когда пойдут с беседы. Те согласились за полведра водки.

Когда они выпили четверть вина, пришли просить еще денег на четверть, хозяин поскупился. Братьям Лакомкиным доложили, что их ожидает смерть, их тайно из дома вывели во время перерыва беседы. А пьяные открыто публике – слушателям – заявили, что они должны были убить братьев Лакомкиных, половина денег получена, ждут расчета, а хозяин деньги задержал. Публика взбунтовалась и открыто обличила наставников и их хозяина. Все ясно видели их безответственность и наглость порыва на убийство – не стесняясь, они, беспоповцы, говорили: «Лучше будет их убить». Свояк со всей своей семьей присоединился, за что был лишен богатства его родственником – богачом-беспоповцем.

Подобная была беседа и в деревне Максимкове, с угрозой избить, и еще в деревне за селом Яковлевским беседа была с беспоповцами. Но угрозы их еще больше указывали их неправоту. А приход о. Георгия быстро увеличивался.

Вот пример: в деревне Куделихе, в 35 км от Золотилова, родился младенец – там была одна бедная семья старообрядцев. В сенокос горячая работа, но приходит старичок, просит приехать крестить на дом. Ехать никто не соглашается. Братья решили нанять за себя людей в сенокос и лошадь для перевозки сена за 3 рубля. А на своей лошади поехали. Приехавши в деревню Куделиху, чинно, не спеша, совершили таинство крещения. Зрителей было более 50 человек. Там были никонияне и беспоповцы. О. Георгий объяснил о таинстве крещения. За труд получил 40 коп. и 20 коп. его брату. Вечером бы нужно ехать домой. Попросили побеседовать. Остались, несмотря на сенокосные работы. Беседа была от 5 часов вечера до 10 часов. После беседы более 15 человек присоединились. Получилось вместо одной семьи 5–6 семей. По приезде домой обоих братьев жены их и семья изрядно поругали, но у них была особая радость за успешность дела. Подобных случаев было очень много. При о. Иоанне приход был около 400 человек обоего пола, а при о. Георгии приход был уже более 800 человек.

Так изо дня в день увеличивался приход. Храм был отремонтирован. Иконостас вызолочен. Но храм стал для прихожан мал. Решили увеличить его, сделать сзади придел 9 х 12 аршин и прирубить особый алтарь. Но усадьба была мала, соседей решили просить уделить земли. Они отказали и просили много денег за землю. Это сильно огорчило прихожан. Братья решили делать особый каменный храм, так как этому, деревянному, угрожала опасность от огня. Кругом были жилые помещения.

Деревня отвела участок земли, и на ней Григорий Иванович решил сделать кирпичный завод. Всю пользу кирпича выделять на церковь. Но увы! Глина была не подходящая для кирпича. Завод приносил убыток. Но все-таки церковь делать было решено, но не спеша и при больших затруднениях. Главное – не было средств.

Но вот настигает их горькая для них беда и неожиданность. В Стрельникове близ г. Костромы умер священник о. Иоанн. Все прихожане единогласно избирают в священники Григория Ивановича. На это был согласен и вл. Иннокентий, имевший при себе свидетельство о его достоинстве. В неделю св. отец 1906 года неожиданно в Золотилово приезжает епископ Иннокентий. Это в тот день, когда Григорий Иванович собрался ехать получить свидетельство на окончание гимназии, о чем он был вперед проэкзаменован Директором учительской Семинарии села Хренова.

Владыка задержал, приостановил поездку. И тут же начали уговаривать с представителями от прихожан села Стрельникова дать согласие на принятие священства. О. Георгия дома не было, только дома были мать Манефа и жена Григория Ивановича. Все они дружно отказывались, не давая согласия. Но мать сказала, что не возражает ему служить Богу в священном сане, но «в нашей церкви». Владыка подтвердил: «Да, да, конечно, в нашей Церкви, завтра я и поставлю его дьяконом». Мать Манефа поняла, что для Золотиловского храма, а владыка уклончиво говорил: «Да, да, для нашей Христовой Церкви».

После многих слез и трапезы предложено было Григорию Ивановичу вместе со Владыкою и прибывшим дияконом читать правило, каноны и причастные часы, это подготовка к хиротонии. Быстро дано извещение в деревни прихода о прибытии Владыки. Молящихся собралось много. К началу всенощной прибыл и о. Георгий. Тот усиленно протестовал и доказывал, что без брата ему и быть нельзя. А он был благочинным. Владыка ему строго заметил, что тогда приход придется оставить без священника. «Вы же благочинный, вы должны помогать. Все равно ваш брат у вас не будет. Его давно ожидают и в другие приходы». Решение было окончательное, чтобы совершить хиротонию.

Среди молящихся был слух, что Григория Ивановича будут ставить во дияконы для их храма. Торжество и радость были неописуемы. После обедни и трапезы Владыка приказал готовиться к отъезду и новому диякону, как бы учиться. Тут уже все поняли, что это для Стрельникова. 7 дней побыл дияконом, служил в Нижнем, учился, а в праздник св. Троицы поехали в село Васильево на Волге, и там торжественно была совершена Хиротония его 21 мая 1906 года во священники села Стрельникова. Разлука матери Манефы с любимым сыном была очень нелегкая, а также его и с братом. Но пришлось примириться.

Мать Манефа по слабости здоровья жила в отдельном помещении, и там любимое ее дело было – молитва за все богослужения, и домашнее правило (даже она во все вдовство свое молилась), и иноческое правило, и чтение св. книг, а в свободное время делала ручные восковые свечи и просфоры. Она считала себя счастливой, что два сына во священном сане, молилась за них, сознавая тяжелый крест служения, и нелегко ей было жить не вместе с о. Григорием. Такая жизнь ее продолжалась до самой кончины её – 16 августа 1915 года.

Вскоре женили сына, Ивана глухонемого. Его хорошо обучили сапожному мастерству и читать. Нелегко было для него найти невесту. Но нашлась одна девушка-сирота. Мать Манефа дала ей вперед обещание, что она до гроба будет жить с ней. Она сначала не умела говорить с глухонемым, а потом скоро научилась. Жили очень-очень хорошо и в любви. Иван Иванович еще прошел мастерство шорное. Был особо талантлив. Чинил тракторы, сам вострил плуги и починял сеялки и веялки и особым был мастером по сапожному делу и шорному. Впоследствии обслуживал два колхоза. Случайно пьяные наехали на него, оглоблей ударило в висок, он упал, и по нем проехали, он через день помер, 5 августа 1933 года. Оставил жену с 4 малолетними детьми-сиротами… Горе для его жены было неописуемо. Особо сожалели его и колхозы, незаменимый был мастер и честный труженик.

***

О. Григория обучали священнослужению только три дня, и Владыка сказал, что народ в Стрельникове очень увлечен в пьянство, очень характерный, вспыльчивый, неоднократно и его лично оскорблял. Просил быть аккуратным и наказал строго, чтобы каждый праздник и воскресенье на основании 58 правила св. апостол и 19 правила 6 Вселенского Собора непременно поучать прихожан от слова Божия и св. книг.

Поручение было дано свыше сил.

Встретили о. Григория очень радушно. Он вперед телеграфировал о приезде и что сразу же по приезде будет совершено молебствие храму Покрова Пресвятой Богородицы.

Храм был переполнен молящимися. Совершили торжественное молебствие, и вот в первый раз молодой священник решил сказать проповедь о мире и любви и его трудовых обязанностях. Все были очень довольны. От радости плакали.

По окончании молебствия подходит под благословение женщина-вдова, оставшаяся жена бывшего их священника; со слезами заявила, что народ здесь как звери, пьяницы. Муж ее умер неожиданно, не мог терпеть всего этого. Заключила: «Дай Бог хотя бы один месяц вы послужили. С голоду помрете». Слова Епископа и матушки немало давали расстройств молодому священнику. Он решил пока жить одному, а если не будет хлеба – выпросить у брата хлеба хотя на полгода. А затем будет видно. И только тогда можно перевезти и жену.

После молебствия была обычная трапеза.

Дома для священника не было. Решено сразу же строить дом. Но о. Григорий заявил, что он побудет на частных квартирах, но в первую очередь нужно ремонтировать и перестроить храм Божий. В храме была походная церковь, вместо амвона были шпалы неприкрепленные. Иконы на гвоздочках, без иконостаса, пожертвованные от прихожан. В храме грязь, чернота. Храм деревянный, нештукатуренный, обычная моленная (он построен был в 1885 г.), грозила опасность и от потолка. Размер храма 20 х 15 аршин, и сторожка. Олтарь прирублен был после.

На другой же день о. Григорий у сторожа попросил топор и пилу и что нужно; тут же и царские двери, и северную и южную двери – полотно (парча) приделали на рамку – навесили, чтобы свободно затворялись и отворялись. Шпалы были прикреплены, сделали как амвон. Собрали людей и храм привели в порядок. Вымыли пол и с потолка и стен пыль и тенета удалили. Иконы привели в порядок.

На воскресение Всех святых за богослужением молящихся было много. Все увидали и некоторое ублагоустройство. Служба была торжественна. По окончании было соответствующее поучение, раньше этого не было. Народ был очень, очень доволен.

На квартиру Павлы Иосифовны, где определен быть священник, нанесли ему питания очень много. 3 четверти молока, мяса, рыбы, масла и все необходимое, так что больше, чем на месяц. О. Григорий увидал матушку Феодосию и объяснил ей, что он обеспечен более, чем на месяц. Она ответила: «Это на первый раз, а потом и куска хлеба не будет». Молодой священник не обращал на это внимания. О. Григорием собрано было общее собрание прихожан, и сделали учет, оказалось церковных денег 41 руб. Сделали перевыборы церковного совета, и решено было перестроить св. храм: сделать переднюю часть храма двухэтажную, высота приблизительно 9–10 аршин. Поставить на храм главы и кресты. Несмотря на такую малую сумму церковных денег, смета была составлена на сумму около 2000 руб. Предложены подписные листы и добровольные сборы. Избрана была и страдательная комиссия. Храм был 20 х 15 аршин, высота стен 6 аршин, и только 12 было рядов. Толщина леса была необыкновенная, а такого леса подобрать было трудно, но решили храм строить.

Через 2–3 недели прибыла и матушка Анна Дмитриевна. Ее сразу же все очень полюбили. Она была очень скромная, поучительная, как-то умела со всеми ладить. Изо дня в день начали приглашать прихожане батюшку и матушку в гости. Участились молебствия, всенощные, заказные литургии, и все – чтоб были в гостях и батюшка и матушка.

Старая матушка стала претендовать, завидовать – протестуя, что на каком основании попадья всюду ездит с батюшкой, ранее этого не было. Любовь к новому священнику и матушке от прихожан была неописуема.

О. Григорий к осени решил открыть начальное училище (пока в частном дому) для детей старообрядцев и при нем обучение пению. Это было в 1906 году. Ему разрешили. Он сам был назначен законоучителем, а учительницы – от Земства, за их счет. А это для него было дороже всего. Он очень любил детей. Через год, с разрешения Земства, начали строить новое училище на 110 человек для учения грамоте и на 40–50 человек для учения пению и при нем квартиры на 2 человека, учительские. Работы были успешны.

О. Григорий должен был и сам готовиться к преподаванию закона Божия в 4 отделениях, ибо обучение было четырехгодичное, с расширенной программой. Нужно помогать и учительницам, нужно исполнять и требы, и богослужения и готовить проповеди. Время по каждым суткам было расписано, минуты свободной не было. Матушка особо оберегала его во всем, а главное – чтобы не было ошибок в проповедях и в службе.

О. Григорий видел, что в приходе особо развито пьянство и другие греховности; он решил открыть «братство трезвости». Составил устав и утвердил его у Власти имущих. Назначены были особые лекции – чтения с пением по воскресным дням и четвергам по вечерам. А тут нападки миссионеров. Но отец Григорий – где сам, а где вызывал начетчиков – умело оправдывал Святую Христову Церковь от всяких нападок.

Но вот настигает его несчастие. Матушка Анна в 1908 году летом заболела лихорадкой и другими болезнями, 8 недель лежала, пришлось ее исправить и соборовать, а 17 сентября она тихо скончалась в больнице. Утеря для него и прихода была неописуема. Она семь недель лежала дома. Последние 4 недели ничего не ела и не пила, а только озноб и рвота через каждые 2 часа на все сутки. На последнюю неделю по совету врача и людей ее отправили в больницу. Там через 3 дня она уже сама вставала. Муж был у нее 15 сентября и с ее совета поехал к епископу в Нижний установить время освящения храма. Она обещалась через неделю выписаться. А получилось, что 17/IX она неожиданно скончалась – были преждевременные роды 5–6 месячного младенца. В Нижнем неожиданно о. Григорий получает телеграмму: «Матушка скончалась, скорее приезжайте». Сразу же поехал, взяв с собою диякона. А пароход засел на мель, сутки простоял на месте. Прибыл в четвертый день после смерти жены. Печаль и горе для о. Григория были неописуемы, а тем более, они жили между себя очень в подлинной, хорошей любви. Остались сиротами два сына – Геннадий трех лет и Анатолий 1½ года. Из полной, упитанной матушки Анны остались одни косточки. До неузнаваемости высохла. Похороны были очень торжественны, было 7 священников и 1 диякон и большой хор певчих.

***

Почему такая была жизнь Анны Дмитриевны, во всех отношениях очень похвальной, честной, целомудренной, а главно – серьезно благочестивой? Потому что так умело, заботливо воспитала ее знаменитая благочестием ея мать Евдокия Максимовна Нечаева из деревни Жеребчихи. Мать ея в молодых годах осталась вдовой после мужа, имея при себе 3 сына и 3 дочери. Одного сына она отправила, как одинокая была у родителей, в деревню Горки – он там и женился и получил наследство. Второй сын Степан остался при матери за хозяина вместо своего умершаго отца.

Старшую дочь Анну <так!> выдала замуж, и она вскоре умерла. Выдала и вторую, Евдокию, в село Писцово. Благодаря ея хорошему воспитанию она сумела мужа и всю семью из беспоповцев обратить в истинную веру. Сын младший Александр был ослушником матери, и волна греховностей его захлестнула, он все доброе родителей бросил; а третью дочь Анну она очень строго воспитывала с детства. На гулянья не отпускала. Кончив начальную школу, научила ее шитью и всему хозяйству по крестьянству. Она ей вложила в сердце любовь к молитве и чтению псалтыри (еще в девочках она читала сорокоусты, псалтыри) и потом отдала замуж ее за Григория Ивановича. Она, Евдокия Максимовна, умело ее во всем научала и в супружестве. Был случай вскоре после брака, когда зять с дочкой приехали к ней в гости. Она заметила, что дочь без спроса мужа вышла к подругам, бывшим у окна их дома; тут были и молодежь – юноши. Она спросила зятя: «Вы разрешили ей выйти к подругам и молодежи?» Зять ответил: «Нет». Он и не знал, где жена, полагая, что она помогает по дому. Она вызвала с улицы дочь и подвела к мужу, очень и очень серьезно все ей объяснила, что так делать нельзя, и в присутствии мужа так сильно начала ее терзать за волосья и строго предложила просить у мужа прощения. Она смиренно исполнила и у матери простилась. Даже и муж был тронут до слез. Ему было жаль жены. После этого до гроба она без спроса мужа за порог дома не выходила. Мать же за каждым шагом следила и очень и очень внимательна была к жизни дочери, всегда давала весьма добрые и мудрые советы о жизни. Евдокия Максимовна очень любила зятя Григория Ивановича за его скромность и трезвость и мирную целомудренную супружескую жизнь.

Так научен был и сын ея Стефан. Он был сочетан в брак, и жизнь в их доме была образцовая. Сын Степан и его жена умерли в благочестии по-христиански, а их мать Евдокия приняла иночество от зятя – когда он был епископом – и жизнь свою кончила в подвигах поста и молитвы при св. храме с. Стрельникова.

Вот и дочь ея Анна была образцовой постницей и молитвенницей. По Великим постам в седьмицах кушала по одному разу в день пищу без масла. Разрешала на масло в субботы и в воскресения. Так жила до гроба. А когда болела, за семь дней до кончины позвала к себе мужа, просила усугубить молитвы за ея. Предсказала свою скорую кончину, дала мужу завет воспитать во благочестии детей и не менять священство на женщину, т.е. не жениться. До гроба был в священном сане и благочестии. [Исполнено?]* было ее духовное завещание. Вечная и добрая память жене и матери-теще. Это неоценимые были личности.

* Текст утрачен.

***

После похорон о. Григорий, что было у матушки, тут же все раздал родным и неимущим. Сыну оставил одно обручальное кольцо. Шелковые, венчальные платья переделал на подризники для храма.

Вот сразу же масса испытаний и весьма трудный крест. Нужно воспитать двух сыновей. Нужно себя охранять от всяких подозрений, и масса церковных дел и дел по училищу и братству. Вот эти неисчислимые дела и любовь к ним молодому вдовцу много облегчало тернистый путь. Времени не было ему увлекаться ни во что. Дела и дела… К удивлению всех, о. Григорий все это перенес как бы обычно. Он с первых же дней своего служения быстро из молодых певцов подготовил в Москве у учителя знаменного пения Озорнова двух хороших учителей, а особенно Василия Иосифовича Егина. Он очень хорошо изучил пение по напевам Рогожского Кладбища и, главное, обладал необыкновенным, исключительно хорошим басом. И так хорошо изучил знаменное и демественное пение, что не было ему подобных, особо в запевах «Блажен муж», «Хвалите имя Господне», «На реце Вавилонстей» и других.

Учение пения день ото дня улучшалось. Хор быстро достиг более 100 человек, более 60 человек девочек и более 40 человек мальчиков, не считая старцев. В приходе была сильная борьба против женского пения – не прихожан, а старых певцов, в большинстве пьяниц. О. Григорий сам не пил вина, приучил и уставщиков не пить. Был полный порядок и во всем чинность. Два года учили петь девочек и мальчиков, но на крылос их в праздники не пускали, а только на буднях. И вот на праздник Введения 1908 г., по просьбе прихожан, о. Григорий благословил мальчиков и девочек встать на крылос во главе с учителем пения В. И. Егиным – мальчикам и девочкам на правом крылосе, а остальным всем на левом.

Специально были приготовлены мальчики сказывать «Хвалите имя Господне», и после седальна велегласно мальчик сказал: «Хвалите имя Господне!» Регент-бас В. И. Егин и два дисканта вместе запели «Хвалите имя Господне». А потом всем хором запели «Хвалите, раби, Господа». От радости и молитвеннаго настроения вся церковь плакала. Просили батюшку, чтобы пел только правый крылос, но о. Григорий упросил, чтобы оба крылоса пели. Это было начало любительского детского хора. А потом их распределили: мальчиков – на правый крылос, а девочек – на левый. И голоса сильные уровняли, чтобы оба крылоса пели одинаково. Так и было, и так и до сего дня существует.

Из Стрельниковского училища учителей-учительниц певцов было обучено более двух десятков. Их распределяли по приходам епархии. Слава о Стрельникове была на всю Русь. Так энергично и неустанно трудился о. Григорий.

В 1910 году узнали в Стрельникове, что о. Григорий назначен в кандидаты во епископы, и в Стрельниково специально приезжали представители от Петроградско-Тверской епархии просить его. О. Григорий категорически отказался, но представители увидели и узнали его труды на месте. Побывали в училище, послушали преподавание закона Божия, и лекции, и проповеди о. Григория; они заявили, что будут просить освященный собор, который был назначен на 25 августа 1911 г.

Встрепенулись и Стрельниковцы, избрали делегацию на собор: М. И. Морозова и других лиц. А из Золотилова поехала сама м. Манефа просить о переводе о. Григория в Золотилово, как обещал собор 1910 г., что вместо о. Георгия, которого 8 сентября 1910 г. поставили во епископы Донского, о. Григория обещали перевести в Золотилово.

Вл. Иннокентий приказал немедленно ехать о. Григорию в Золотилово – о чем было распоряжение письменно и телеграфно. Стрельниковцы собрались к квартире отца Григория и двое суток дежурили, стерегли его, чтобы он не уехал, а сами срочно поехали в Нижний и Москву к архиепископу и добились, чтобы о. Григория оставили в Стрельникове.

Но вот Стрельниковцы и Золотиловцы во главе с м. Манефой прибыли на собор 1911 г., прибыл туда и сам о. Григорий, как ему было предложено. Когда явились ко Владыке Архиепископу Иоанну Владыка Геннадий с братом и стали его просить, тут прибыла и из Золотилова делегация, и из Стрельникова. Владыка ответил: «Просьбы ваши принимаю»,  – и их заслушал и сказал: «Доложу освященному собору», а потом сказал: «Если бы не было просьб, быть может, хотя полгода или годик оттянули бы. Но просьбами вы освященному собору открыли безоговорочно вынести только постановление – поставить о. Григория во епископа. Нельзя же его разделить и в Золотилово и в Стрельниково. Но, чтобы не обидно было тем и другим – пусть он будет Петроградско-Тверской».

На соборе и сам о. Григорий категорически отказывался, и как раз он заболел кровотечением из носа, и была головная боль. Архиепископ Иоанн сказал: «Влад. Геннадий ехал в Казань отказаться от принятия сана епископа: его холера забрала, а тебя, о. Григорий, истечение крови доведет до гроба. Пока жив, скажи: да будет воля Божия». Так и было. Но, однако же, были написаны прошения – еще хотя годом отсрочить. Весь год был особым нетерпимым ожиданием. Хотя Стрельниковцы надеялись: а может, и забудут об нем.

Но вот в 1912 г. на 25 февраля в Стрельниково прибыл епископ Иннокентий по предписанию Архиепископа Иоанна, чтобы срочно совершать постриг о. Григория и к 11 марта быть в Петрограде для совершения хиротонии о. Григория во епископы. Вл. Иннокентий в крестопоклонное воскресение за литургией поставил священника о. Никиту Виноградова на место о. Григория, а о. Григория он должен был 27–28 февраля постричь во иноки и 8 марта прибыть с ним в Петроград.

За литургией был неописуемый плач. Всем очень было жаль расставаться с любимым пастырем о. Григорием, которого так сильно все любили – не только старообрядцы, но и новообрядцы.

Вечером в воскресение было последнее вечернее чтение. Выступил сам о. Григорий, сделал два чтения. То и другое перерывали плачем народа. Училище не могло вместить слушателей.

В заключение кратко сказал слово Владыка Иннокентий и заявил, что в понедельник в 12 часов дня будут проводы о. Григория на вокзал. Прихожане, взрослые и дети их (более 300 человек), окружили дом богадельни, только что построенной о. Григорием. Храм был переполнен людьми. Когда вышел сказать прощальное слово о. Григорий, то получился общий и неутешимый плач. Плакал народ, плакал и о. Григорий. Затем более 2 часов пришлось только благословлять. Все жаждали получить последнее священническое благословение от любимого духовнаго отца.

Лошади были поданы к часу дня. Когда поехали, сани окружали так, что и ехать нельзя. Дети неутешно плакали о любимом учителе, а взрослые еще больше. Собралось несколько тысяч. Масса была новообрядцев, и те плакали. Ехать пришлось шагом до самой Костромы 6 километров в окружении тысячи людей. Что-то было неописуемое. Владыка Иннокентий нервничал, но ничего не мог сделать с волей народа. Никто никогда не видал таких проводов.

Когда подъехали к городу Костроме, на берегу реки Костромы о. Григорий обратился сам к прихожанам и едва мог их уговорить, ибо он не утерпел – сам плакал, и еще более прихожане, но он упросил, чтобы они возвратились обратно, ибо опаздывали на поезд. И тогда сразу поехали по реке Костроме за Волгу и на вокзал, и едва успели к поезду, и, взяв билеты, поехали в Нижний Новгород.

***

По прибытии в Нижний Новгород во вторник было совершено пострижение о. Григория в иночество. О наречении: имя было предложено от епархии – Герман, от о. Григория – Гурий, а от владыки Иннокентия – имя Геронтий. Все три имя были записаны на бумаге и свернуты, перемешаны, положены на св. евангелие, и во время пострига предложено было о. Георгию взять из трех свернутых бумажек одну. Оказалось имя Геронтий. 27 февраля из о. Григория был уже священноинок Геронтий.

Был дан пост, как и подобает, и затвор на 8 дней при церкви, что на Ильинке в Нижнем Новгороде. В среду 7 марта выехали со Владыкой Иннокентием в Петроград. Там встретили с особым торжеством. В субботу 10/III прибыли Архиепископ Иоанн, епископ Алеккий* и много представителей от приходов епархии. На воскресение 11 марта служба была особо торжественная, за литургией по чину было совершено рукоположение во епископы. Храм был переполнен. Епископ Геронтий, после хиротонии его, сказал подобающее слово. Немало нужно смелости человеку, из деревни призванному в модную культурную столицу, и сразу же к такой аудитории осмелился говорить проповедь. Сила Божия и благодать всегда и всюду неописуемо помогала. Из священника деревенскаго прихода – сразу столичный епископ Петроградско-Тверской епархии.

* Опечатка. Правильно: Александр.

Петроградцы спешили скорее иметь епископа, но квартиру еще для него сделать не успели. Пришлось поместиться в Богадельне среди больных, где владыке отведена была особая комната. В ней пришлось быть около полугода.

***

Немало заботы было у Владыки Геронтия о сыне, который все время был в воспитании неопределенном. Младший сын Анатолий через три месяца после смерти матери его помер. Остался один сын Геннадий, трех лет. Его воспитывала просвирня – хозяйка квартиры, где жил о. Григорий, Павла Осиповна Егина, очень религиозная вдовица, впоследствии была инокиня-схимница Поликсения; а потом воспитывала старая дева Матрена Алексеевна Баланина, впоследствии – инокиня Минодора. Когда мальчику Геннадию было пять лет, он уже читал сам повседневную полунощницу и повечерницу. Шести лет он поступил и определен был отцом во вновь устроенное свое начальное училище, девяти лет он успешно окончил четырехгодичный курс учения. Десяти лет его отец отдал в Московский старообрядческий Институт. Сирота, мальчик Геннадий, вставал в 4 часа утра читать полунощницу и молился в келии вместе с живущими подобающе иноческое келейное правило, а затем дома учился славянской грамоте. Понятия и способности у Геннадия были очень-очень хорошие. Несмотря на его малолетность, он учился очень хорошо, всегда на отлично.

Сирота Геннадий Григорьевич за всю его жизнь не имел материнской ласки, да и с отцом не всегда приходилось жить. Был тернистый ему путь жизни. Он, Геннадий, поступил в старообрядческий институт, это было в 1915 году, через два года институт был закрыт. Его отец перевез его к крестнице в Дурасово – это дочь епископа Геннадия, Мария. Там был он определен во вторую ступень учения. И там скоро было закрыто учение за то, что ученики самовольно написали две больших картины-иконы Исуса Христа и Божией Матери и повесили их в зале училища, где было много картин вождей народа. Не позволяли учительницам снимать портреты (иконы) Спасителя и Богородицы.

Потом пришлось Геннадию окончить вторую ступень в г. Костроме и проучиться год в Ленинграде. По окончании, успешно, второй ступени он поступил в институт на физико-математический факультет. Учился первым и отличником, но когда узнали, что он сын епископа и что он выступал на диспуте в защиту Бытия Божия и Христа – через два года учения его исключили и лишили голоса и прав. Куда идти и как быть дальше? Он и отец его недоумевали. Таковых было три-четыре юноши. Они, чтобы не быть безработными, трудились, где было возможно. Чистили уборные, рыли канавы, строили забор кладбища, где они жили. Потом решили обучиться мастерству жестяных дел. Нашли мастера. Родители купили инструменты и сырье-материал, а тут – налоги. Срочно пришлось ликвидировать. Пришлось ему поступить в чернорабочие – рыть землю, перетаскивать бревна и т.п. Но Бог особо милостив – оказал особое чудо. Десятнику, у котораго их было до 15 человек, нужно было сосчитать на одном доме большом, подлежащем ремонту, сколько на крыше листов железа. Геннадий из всех согласился это сделать, и, как хороший математик, он быстро все высчитал и дал письменное сведение, сколько нужно железа: на крышу, на желоба, на трубы. Десятник был удивлен, а когда узнал, что он с образованием, он его представил на право голоса и зачислил старшим рабочим в Ленинстрое. А потом десятником. Как особо отличного работника, от имени Ленинстроя его приняли в техникум. Пришлось ему 8 часов работать и 6 часов учиться. В то же время он обучал сам и других – по пению и церковнославянскому чтению. Был любитель пения и организатор и руководитель братства имени протопопа Аввакума, и их было в братстве около 100 человек. Выступал с докладами. Имел особые способности ораторства. В 1925 году был уполномочен от братства на освященный собор, где на него было обращено особое внимание, когда он говорил речь о воспитании молодежи и спасении их. Все соборяне были тронуты до слез. Ему и его отцу были особые благодарности.

В 1932 г. был арестован вместе с отцом. Когда был в лагерях – на 10 лет, – он часто писал отцу, утешая его, что они страдают за правую веру. Ежемесячно отцу посылал посылки из своих средств. Он работал прорабом и был осчастливен изучить другие квалификации. Он кончил техникум по фабричному и заводскому строительству, в лагерях дополнил знание гражданских построек. Он около ст. Талдома построил райгородок, строил шлюзы (Москва–Волга), а потом переброшен был на Николо-Уссурийскую железную дорогу, там строил вокзалы. За все десять лет был стахановцем. За религию получил еще 10 лет без права переписки. Ленинградцы все его знают, и старообрядцы неописуемо его любили за его энергию, преданность Церкви и християнству и образцовое поведение.

На четырнадцатом году страдания в лагерях помер от голода – 12 августа 1945 года. Вечная и добрая память ему.

***

В 1910 году 8 сентября был поставлен во епископы Донской епархии старший брат епископа Геронтия епископ Геннадий. Мать их, старица Манефа, считалась счастливица, что два ея сына сподобились быть епископами. Но она дома оставалась с младшим глухонемым сыном и его детьми.

Любимое ее дело было молиться Богу и читать св. книги, а особенно любила поминать родителей. Умерших родных у нее было очень много. Не было свободной недели, чтобы у нее не было памяти и годины ее родных. И она в эти дни должна совершать, кроме литургии, панихиду, поминовения и питания. Она собирала подруг ее, стариц, до десяти и больше, и вот они по мирскому уставу самыми старинными напевами совершали панихиду полного устава. Панихида их продолжалась до двух часов, а потом – обычная трапеза и чтение св. книг. Весь день у них был праздник. Семейные ей не возражали в приготовлении трапезы, и она ни у кого не отнимала время от работ, если они были заняты. У нее были как бы беседы с умершими и проявление любви к ним. В келии, где она жила, во время панихиды возжигала и кадильницы и фимиам так, что едва видны были окна. Фимиам и свечи у нее были всегда настоящие. Свечи ручные работала она сама из чистого воска.

Но вот у нее сначала заболел глаз, а потом и зрение его кончилось. Читать много не могла. Просила грамотных стариц читать ей св. книги, а особо Златоуст, Старчество, Ефрема Сирина и др.

Дети ее, епископы, два раза в год посещали св. храм и приход Золотилова. Неоднократно ей предлагали принять иночество, и все ей было приготовлено, но она, хотя и исполняла все иноческое правило, даже сугубо, в монастырь ехать не хотела: она полагала, что нарушает обещание, данное жене глухонемого сына. «А дома, – сказала она, – как бы неканонично совершать пострижение». Так и осталась не постриженной, боясь Бога и как бы не погрешить.

В 1915 году новый каменный храм решено было освящать в августе. На 15 августа назначено было поднятие колоколов на новую колокольню, а 17 августа был воскресный день, тогда было назначено освящение храма. Были приглашены 5 епископов, в том числе архиепископ и два своих. Прибыли Иннокентий и Владыка Ипатий. И два хора певчих – Петроградский и Стрельниковский, 4 диякона и 11 священников.

К этому времени матушка Манефа заболела. Заболела нога – рожистое воспаление. Особо просила мать Манефа, чтобы ее на освящение храма хотя на носилках, но принесли в храм посмотреть и послушать торжество освящения храма. Во время поднятия большого колокола она услышала звон и из келии сама выползла, быв полуслепая и больная.

Вечером оба брата, хотя и устали, но обсуждали план принятия Владык, певчих и гостей (их было более 300 человек), и как и где дать ночлег, и где устроить трапезы. Решили, что духовенство и хор певчих должны были трапезовать у окон их дома, а остальные у соседей-старообрядцев.

Вечером, только что легли спать, дочь Владыки Геннадия Мария заявляет, что матери Манефе стало хуже. Накануне она была исправлена. Решили пособоровать. Больной желательно было, чтобы духовных лиц было 7 человек, а прибыло еще только 5, но решили совершить. Пока вставали, собирали, было уже около двух часов ночи. Больная была в сознании, сама переодевшись, начала читать себе полунощницу. Когда пришли, она говорить перестала, но была в полном сознании. Начали елеосвящение, на шестой песне канона скончалась – около трех часов утра 16 августа.

Ночью спешно пришлось сделать гроб, положить ее и отнести в старый деревянный храм, ибо на 17 августа готовились к освящению нового каменного храма.

Торжество освящения было очень торжественно, было 4 епископа, 11 священников, 4 диякона, 2 хора певчих. Гостей было около 300 человек. Трапеза была под окном братьев Лакомкиных, а на другой день и их местный праздник Флора и Лавра.

После литургии 18 августа было совершено погребение матушки Манефы теми же священнослужителями и церковными служителями при большом соборе молящихся и двух хорах певчих. Просила она, чтобы ее принесли в храм. Но на освящении она не была, принесли уже умершую, и первой ей было совершено погребение в новом храме, на который немало было и ее жертвы.

Так кончилась и так была погребена всеми любимая мать Манефа, особо выделяющаяся личность по скромности, образцовой жизни во всех отношениях, а главное – по воспитанию своих детей. Сумела воспитать двух сыновей в сан епископов. Около 15 лет совершала иноческое правило и 15 лет жила – по определению врача – без легких, трудилась все время, особо любила молитву и св. пост, была особая постница и любительница чтения св. книг. Около года была при малом зрении одного глаза, но она просила читать ей св. книги ее грамотных подруг.

Вечная ей и добрая память. Нелегко было расставаться с ней ея любимым детям – с любящею их матерью.

По окончании освящения св. храма в Золотилове и погребения и похорон неоценимой и дорогой матери родные братья-епископы с Божьею помощью отправились каждый в свою епархию.

***

Епископу Геннадию нелегок был крест по управлению епархией. Епархия очень большая, более 90 приходов. Он ежегодно все их объезжал так, как и подобается; ежегодно были епархиальные съезды; масса церковных дел. Ему приходилось иметь и особого секретаря и начетчика для епархии.

Все было поставлено образцово и хорошо. Донская епархия считалась образцовой епархией. Но вот враг-дьявол и тут начал строить козни. Казаки любят казаков, но не любят других сословий, как они говорят – хохлов. А епископ Геннадий не был казак. Нашлись люди и решили Донскую епархию разделить на две епархии и на другую епархию приготовили себе кандидата – казака, некоего протоиерея о. Никифора Шефатова. Епископ Геннадий был готов на все это. Но ему донесли, что о. Шефатов, как давно овдовевший, жизнь провел зазорную. Произведено было следствие, обвинения подтвердились.

Епископ Геннадий подробно сообщил в Москву и сделал протест. Казаки неописуемо озлились на него. Были невыразимы их угрозы. А тут незаметно пришел 1932 год. Владыка Геннадий был арестован. Предложено невольно ему дать согласие на о. Шефатова. Он, епископ Геннадий, отказался. Трогательное письмо было от него написано епископу Геронтию перед его арестом, где он ясно указал-излил свою кончину. За его ревность к Богу и правоверие и, видимо, по разным доносам на него, он был осужден на крайнюю меру наказания.

Отошел к Богу в мае 1932 г. Да будет ему вечная добрая память! Пробыл епископом 21 год, да 19 во священническом сане, всего 40 лет в служении Богу и Христовой Церкви.

***

Епископ Геронтий по возвращении в свою епархию также энергично занялся делами епархии. С первого же года посвящения его во епископа – в 1912 году он был хиротонисан – он уже был избран в члены Совета Архиепископии и каждый год был на Освященных соборах помощником председателя Освященого Собора и руководителем его.

В его епархии очень много было беспоповцев, и ему сразу же пришлось везде и всюду с ними вести беседы или самому, или вызывать начетчиков. Успехи были очень хорошие. В г. Старой Руссе наших было одно семейство, и Вл. Геронтий организовал из беспоповцев приход. Нашли дом, его пожертвовал один перешедший из беспоповцев. Начали обучать пению, специально была вызвана учительница пения из его учениц – Елена Павловна Коробанова из Стрельниковского прихода. Она обучила не только пению и чтению, но и уставу церковной службы. Впоследствии у них был свой священник.

В то же время в деревне Лебединец также открыт был приход из беспоповцев, и там был знаменитый подвижник, священноинок о. Гурий, духовный сын Владыки Геронтия, тоже из беспоповцев. Там был организован хор певчих. Были намечены еще приходы в области Новгородской.

В Калининской области, в деревне Подможье, тоже был организован приход из беспоповцев. Там был священник о. Александр Устинов. В поселке Сальцы из одного семейства Петуновых, тоже из беспоповцев, создался приход. А весьма много было частных присоединений – поодиночке и по семействам. Работа в этой области, как говорят, кипела.

В Олонецкой губернии пришлось Владыке Геронтию убедить одного священника из никоновской церкви присоединиться (и настоятеля беспоповского), и ему удалось почти в один день к одному воскресению это устроить. Когда священник присоединился, он объявил прихожанам о его убеждениях. Народ согласился. Уже там был и Вл. Геронтий. Сразу всем была прочитана молитва оглашения. Все были удивлены и торжественной службой епископа. А там немало было беспоповцев. Те узнали, начали упрекать священника, зачем он перешел. А после литургии их настоятель (после поучения епископа Геронтия) объявляет: «Братия християне-беспоповцы, после долгой беседы со Владыкою я познал их веру самою истинною, и я ей уже присоединен. Кто желает идти за мной и спасти душу, советую присоединиться».

Все от удивления в ужас пришли: сразу два руководителя и оба присоединились. Многие из беспоповцев присоединились. Пришлось о. Стефана из их прихода взять на переучение служить по-старообрядчески, а настоятеля поставить во священники для указанного нового прихода.

Нелегко было выехать из указанного прихода, оказалось немало врагов. Но Бог помог.

В приходах Петроградско-Тверской епархии, во всех были открытые библиотеки и обучения пения и чтения <так!>, но приходы в большинстве были очень и очень бедны.

Самостоятельные приходы были только в Ленинграде и в г. Ржеве. В Ленинграде из 3 приходов сделали 5, во Ржеве 2 прихода обогащены были любителями пения и праздничными лекциями на разные полезные церковные темы, особо после 1917 года.

После революции возникали особые религиозные вопросы. Для того чтобы их всесторонне разрешить, в Ленинграде решено было открыть особое братство. Был составлен устав и получено было официальное разрешение на открытие братства имени священномученика протопопа Аввакума. Членов записалось около 100 человек, из них был организован и любительский хор. Братство продолжалось с 1922 по 1927 г., за это время очень много всесторонне было рассмотрено разных церковных вопросов: о бытии Божии, о загробной жизни, о правоверии, где оно, и о разноверии, по борьбе со сектантами и беспоповцами, новообрядцами и др.

В 1925 и 1926 годах епископом Геронтием были устроены в Ленинграде и Богословские пастырские курсы, на них училось около 30 человек молодежи и взрослых, даже был там епископ Тихон и некоторые священники. За курсы и братство на освященных соборах были выражены особые благодарности епископу Геронтию и другим сотрудникам.

До революции на долю епископа Геронтия очень немало досталось строить и созидать св. храмы. Лично епископом Геронтием были перестроены и вновь выстроены храмы в следующих приходах:

в Стрельникове – деревянный

Дурасове – деревянная церковь

Золотилове – каменная церковь вновь

Куникове – камен.

Дворищах – деревян.

Каримове – деревян.

Вышнем Волочке – каменная церковь

Ленинграде – каменный собор на Громовском кладбище

Лебединце – деревянная церковь

Монастырь Псковской губернии – выстроены вновь все здания на 50 чел. и деревянная церковь, очень хорошая

Сысоеве

Валуе

Острогах – каменн.

Кузнецове – каменн.

Ессентуках – каменн.

Переустройство и ремонт:

г. Кострома

с. Русса (в доме)

д. Кузнечиха и др.

Немало приходилось и освящать вновь построенных храмов.

Кроме указанных, еще, например:

в г. Харькове – каменный

с. Шувое

г. Семенове – камен.

г. Ржеве (придел)

дер. Елохине – камен.

Сычевке

Немало приходилось строить и училищ чтения и пения и организовывать их:

В Стрельникове вновь построено училище грамоты на 100 чел. и певчих на 50 чел.

В д. Павликово Яросл. обл. – вновь училище чтения и пения

Дурасове – вновь училище чтения и пения

Золотилове – в сторожке училище по пению

Ленинграде – при храме богадельни училище чтения и пения

Ржеве – при храме училищепо пению

Острогах Московск. обл – вновь при богадельне училище чтения и пения

при монастыре – при храме училище по пению

Боровске – при храме

Калуге – при храме

Вишни – при храме

Семенове Горьк. обл. – при храме

Старой Руссе Новгор. обл. – при храме

Сысоеве Псковск. обл. – при храме

Куникове Костр. обл. – при храме

Дворище Костр.обл. – при храме

А сколько за 20 лет пребывания в Ленинграде положено труда по канцелярии. Ежегодно более 1000 исходящих бумаг-писем. Это лично было писано руками епископа Геронтия, ибо у него секретаря никогда не было.

А сколько написано разных объяснений по церковным вопросам. Для этого не малая была у него своя библиотека, было более 1500 разных книг. Очень многие разнообразные и весьма полезные по всем вопросам жизни человека, особо по церковным вопросам. Все состояние Владыки было это св. книги.

Блестящая была постановка по церковному пению и чтению и, вообще, церковной християнской жизни, особо в г. Ленинграде и др. приходах. Вся вышеуказанная работа епископа Геронтия некоторым не понравилась, и обострились на это гневом: в 1932 году 13 апреля был арестован и 9 месяцев пробыл в тюрьмах Ленинграда, в том числе 5 месяцев в одиночке, и затем объявлен ему срок: 10 лет концлагерей.

О лагерях и тюрьме будет особый очерк.

По окончании лагерей с Божьею помощью возвратился в пределы Костромской области, в Дурасово и Стрельниково, в 1942 г. 23 октября ст. ст.

В Стрельникове год прослужил в звании епископа, управляя и другими приходами.

Восстановив там все приходы в должный порядок, через 1 год, в 1943 г., был вызван в Москву и поступил помощником Архиепископа Иринарха, где масса оказалась для него всяких церковных дел.

Из лагерей и Костромы епископ Геронтий прибыл в полном здравии, только в Костроме пришлось вставить новые зубы. А здесь за 6 лет пришлось потерять зрение: вместо двух глаз – остался один, со зрением не более 50%. И за это время немало пришлось поболеть всякими болезнями. По врачебному исследованию, оказывается – это влияние десятилетнего пребывания в лагерях.

Но за все слава Богу! Так всегда говорил епископ Геронтий. Он же всегда говорил: “Дондеже время имамы да делам благое паче же присным в вере” (Гал. 6, 10). Вот на основании этого с Божьею помощью и нужно всеусердно трудиться во славу Божию и Христовой Церкви.

Но очень жаль, что мало, очень мало сделано. Нужно бы больше сделать. Но немощь, слабость и суета жизни немало отняли времени в безделье, о чем строго придется отвечать пред Богом», – так смиренно он говорил и ко всем выражал свою просьбу – говорил и писал: «О чем всех прошу особо – прошу всех усугубить за меня молитвы к Богу, чтобы он, Всевышний, меня многогрешного простил и чтобы не был я осужденным от Бога в загробной жизни. Аминь».