ГЛАВА III

«Старый» дом щелыковской усадьбы

1

Жилой дом в Щелыкове очаровал Александра Николаевича с первого же взгляда. 2 мая 1848 года он пишет в своем дневнике, что дом «удивительно хорош как снаружи оригинальностью архитектуры, так и внутри удобством помещения... Дом стоит на высокой горе, которая справа и слева изрыта такими восхитительными оврагами, покрытыми кудрявыми сосенками и липами, что никак не выдумаешь ничего подобного» (XIII, 186-187).

Этот дом действительно оригинален внешне1 и весьма удобен, уютен расположением комнат внутри2.

Он — одноэтажный. Но антресоли в виде верхнего полуэтажа с восемью окнами придают ему с северного фасада облик двухэтажного. Четыре белые колонны посредине открытой террасы и два крыльца по углам, черное, служебное (восточное), и парадное (западное), к которому подъезжали экипажи, сообщают ему нарядность и своеобразную импозантность.

Высокий чердак над остальной частью здания с большим полукруглым окном на юг позволил сделать всю крышу на одном уровне, что способствует стройности и гармоничности архитектуры дома.

На южном фасаде большая терраса, крытая тесом, с парусиновым бордюром наверху, с опускающимися на шнурах, наподобие штор, занавесками из сурового полотна.

На террасе длинный некрашеный стол, а вокруг него плетеная мебель: стулья, кресла, диванчики. Южная терраса — место вечернего чая, дружеских бесед с гостями, а иногда в жаркие дни и творческой работы драматурга.

Во времена Островского с южной террасы открывался вид на деревню Василёво, на церковь погоста Бережки и на церковь села Твердово. Владельцы усадьбы строго следили, чтобы эта панорама не закрывалась зелеными насаждениями усадьбы. Просеки прочищались, липы на склоне перед домом регулярно подстригались.

На окнах южной стороны для защиты от солнца были маркизы, то есть наружные навесы. 20 июня 1878 года Островский сообщал Бурдину, что «лютая гроза сорвала и поковеркала у нас маркизы» (XV, 118).

Дом, окруженный цветником, отделялся от двора палисадником, тянувшимся от полукаменного служебного флигеля до дома с одной стороны и от дома до здания скотного двора с другой стороны, с воротами у прогона, спускавшегося к реке Куекше.

Внутри, по виду и расположению комнат, дом как бы делился на две резко отличающиеся друг от друга части — зимнюю и летнюю. Зимняя — это комнаты северного фасада, с низкими потолками, небольшими окнами, обилием печей и лежанок (в антресолях). Летняя — 4 большие комнаты, с высокими потолками, большими окнами, выходящими на солнечные стороны. При Александре Николаевиче это были столовая, гостиная, кабинет и спальня. Драматург с удовольствием, в особенности в первые дни приезда, расхаживал по комнатам так нравящегося ему старинного дома. Здесь чувствовались заботливая рука хозяев и порядок, неукоснительно сохранявшийся по раз заведенным правилам. По обычаю того времени полы — белые, то есть некрашеные. Сделанные из дуба, часто мывшиеся, они всегда были безупречно чистыми. Внутренняя обстановка не отличалась роскошью, но не казалась и бедной. Все выглядело очень просто и в то же время строго, солидно.

Вспоминая обстановку «старого» щелыковского дома, дочь актера Ф. А. Бурдина, Т. Ф. Склифосовская, отмечает, что «меблировка дома простая, бесхитростная, мебель тяжеловатая, старинная, солидная»3. Кроме того, во всей обстановке, в убранстве комнат «старого» дома проглядывала любовь его хозяев ко всему русскому. Соседка по Щелыкову, Мария Гавриловна Олихова, не могла не отметить: «Он вообще любил все русское, и в доме у них было по-старинному»4.

Поднявшись по лестнице парадного крыльца, посетитель через двустворчатую дверь попадал в закрытую его часть. Он проходил расположенные влево и вправо чуланчики. В левом из них хранились рыболовные принадлежности Александра Николаевича.

За чуланчиками следовала вторая двустворчатая дверь, ведущая в сени. По воспоминаниям М. М. Шателен, здесь в небольшом углублении стоял коричневый рундучок.

Через тяжелую, обитую войлоком дверь посетитель входил в прихожую. В прихожей налево на стене были вешалки. Тут же, в углу, оригинальная, окрашенная светло-коричневым лаком палка-стул, с которой Александр Николаевич ходил в дальние прогулки. Направо под окном размещались две старинные скамейки-лари коричневого цвета. Здесь же висело зеркало.

Из прихожей в столовую вели две двустворчатые двери, располагавшиеся по обе стороны большой белой изразцовой печки. Но всегда действующей при Островском, по-видимому, была лишь правая, ближе к окну.

Столовая — самая обширная из всех комнат щелыковского дома. В ней по стенам размещалось: при входе налево, по северной стене, закрывая второй вход из прихожей, небольшой светлый березовый буфет; почти в начале восточной стены — окошечко из столовой в буфетную; рядом, по правую его сторону, стоял столик, а на нем старинный, еще от Николая Федоровича, самовар. Рядом с ним медная полоскательница и чайное полотенце. Далее, вдоль стены, почти до дверей в гостиную, располагался ряд «запасных» (на случай приезда гостей) довольно массивных светлых венских стульев с плетеными сиденьями. Вдоль южной стены красовались плетеные жардиньерки с цветами. У западной стены, у окон, также жардиньерки с цветами, в простенках два раскладных ломберных стола с малиновым внутри сукном. Над одним из них висели стенные часы в светлой восьмигранной оправе.

Середину столовой занимал большой овальный раздвижной стол («сороконожка»), вокруг него — венские стулья.

Сверху спускалась висячая лампа с белым фарфоровым абажуром.

По воспоминаниям М. М. Шателен, в углу между южной и западной стеной стоял венский диванчик, а над ним небольшой образ Николая-чудотворца; на всех окнах (их шесть, три на запад и три на юг) висели соломенные жалюзи и легкие летние занавески с подхватами5.

Во времена Островского кухни в помещичьих домах никогда не располагались в самом доме, они всегда находились в другом здании. Так и здесь, кухня размещалась в первом этаже полукаменного служебного флигеля, расположенного вблизи жилого дома. Оттуда кушанья приносились через черное крыльцо в буфетную комнату в кастрюлях, там переливались в суповую миску или выкладывались на блюда и через окошечко передавались в столовую. Миска ставилась перед хозяйкой, которая разливала суп по тарелкам, вторые же блюда обычно обносились, и каждый сидящий за столом сам себе накладывал их на тарелку, после чего блюдо ставилось перед хозяйкой. Использованная посуда собиралась горничной и передавалась ею через окошечко в буфетную.

Распорядок дня обычно был таков: в восемь-девять часов — утренний чай; в час-половина второго — обед; в четыре с половиной-пять часов — дневной чай; в восемь часов — ужин. Ложились рано — не позже десяти часов. Однако иногда этот порядок нарушался в зависимости от наличия гостей, задуманных дальних прогулок, пикников, поездок на рыбную ловлю на реку Меру и т. п.

В хорошую теплую погоду чай пили, а иногда и ужинали не в столовой, а на южной террасе; бывало, что и обедали там.

К трапезам приглашали звоном колокола, висевшего на столбе у черного крыльца. В тихую погоду этот звон был слышен на расстоянии полутора-двух верст от усадьбы.

Из гостиной двустворчатые двери вели на запад — в столовую, на юг — на крытую террасу и на восток — в кабинет.

Гостиная была небольшая, с двумя изразцовыми печами, затемненная крышей над террасой, но очень любимая семьей Островских. Летом, даже в самые жаркие дни, там было прохладно: крыша террасы не пропускала солнечных лучей, в осенние же холодные и ненастные дни там было тепло: опять-таки крыша террасы препятствовала проникновению в комнату холодных ветров. Убранство гостиной было простое, довольно типичное для той поры. У восточной стены стояло старинное фортепьяно, около него — пуф, а перед ним стул, кажется, венский. Над инструментом, на стене, зеркало, отражавшее свет от свечных канделябров фортепьяно. У северной стены стоял невысокий мягкий диван, перед ним овальный стол, на одной ножке, под ним ковер, вокруг стола и в свободных простенках два мягких кресла и шесть мягких стульев. Мебель была мягкой, без всяких видимых деревянных частей, обита однотипным материалом с узкой бахромой внизу. На столе, покрытом тяжелой скатертью с широкой бахромой, располагались: большая керосиновая лампа с фарфоровым расписным резервуаром и шелковым абажуром с бахромой, вазочка с цветами и пепельница. Между диваном и пианино, у полукруглого зеркала белой изразцовой печи находилась простая черная этажерка на три полки, на которой лежали ноты. На западной стене, в узкой из золоченого багета раме, висела олеография «Мадонны» Мурильо. На северной стене, над диваном, в такой же рамке висела написанная неизвестным итальянским художником масляными красками картина (по всей вероятности, «Мария Магдалина»). По словам старшей дочери Александра Николаевича, Марии Александровны, эта картина подарена ей в годы ее детства каким-то старцем, пешком путешествовавшим «по святым местам». Над дверью, выходившей на террасу, и рядом с ней расположенными двумя узкими оконцами — неширокий ламбрекен с узкой бахромой, по внешним сторонам окон — массивные тяжелые занавески с узкой бахромой, на подхватах из такой же бахромы.

Как уже было сказано, из гостиной двустворчатая дверь вела в кабинет драматурга, почти квадратную, очень светлую комнату, с тремя окнами, выходящими на юг, и двумя — на восток. В северной стене, ближе к окну — двустворчатая дверь в спальню. Вдоль остальной части стены широкая турецкая тахта со спинкой из четырех съемных подушек и валиками по бокам. Перед тахтой — круглый стол на одной ножке, на нем тяжелая скатерть с бахромой. На столе стояла вазочка с цветами и лежал большой альбом с фотографиями. Под столом ковер. По вечерам в комнату вносилась и ставилась на стол большая керосиновая лампа, аналогичная стоявшей в гостиной. Вокруг стола и вдоль западной стены простые черные полумягкие кресла и такие же стулья.

Вдоль южной стены, под окнами, большого размера письменный стол, на двух тумбочках-шкафиках. Верхняя доска затянута сукном. Молва приписывает изготовление стола самому Александру Николаевичу, так как стол явно кустарной работы. Однако, вероятнее всего, по просьбе драматурга, стол сделал его друг, местный искусный столяр-самоучка Иван Викторович Соболев. На столе — 2 медных канделябра на несколько свечей с зелеными абажурами, изящный деревянный дорожный ларец для письменных принадлежностей (заграничный подарок брата — М. Н. Островского), кожаный бювар, жестяная коробка, служившая драматургу табачницей, колокольчик, вазочка с цветами, чернильница, подставка для ручек, полочка для подручных книг, фотографии в рамках (отца, жены и нескольких близких друзей) и в правом углу — счеты — признак хозяйственных забот А. Н. Островского. В правой тумбочке хранились всякие хозяйственные документы по Щелыкову, в левой — рукописи. У стола — удобное плетеное кресло. Рядом с ним деревянная пепельница-песочница с откидной крышкой. Справа и слева от стола, у крайних окон — по мягкому стулу. Рядом со стулом, в правом углу — простая черная этажерка (на 4 полки) с книгами. В простенке между окнами восточной стены — ломберный стол, на нем — канделябры со свечами. Все стены кабинета были завешаны фотографиями, большинство из которых в рамках, выпиленных самим драматургом. Всю западную стену и большую часть северной (над тахтой) занимала большая, филигранной работы составная деревянная рамка с рисунком, изображающим переплетенные между собой ветки плюща. К специально вделанным в нее небольшим дощечкам были прикреплены главным образом визитные фотографии актеров Московского Малого театра, игравших в его пьесах. В простенках над письменным столом, справа — фотография Марии Васильевны с малолетней дочерью Машей на руках (1868), слева — фотографии Михаила Николаевича. Тут же на стене висел самодельный барометр, сделанный самим Александром Николаевичем, в виде католического монаха, стоявшего в келье перед аналоем. В ясную погоду принадлежавший его одежде капюшон откидывался, в ненастную — плотно надвигался на голову.

Простенки восточной стороны тоже занимали фотографии, среди них, над ломберным столом, в небольшой черной рамке — группа членов редакции журнала «Современник».

На всех окнах — соломенные жалюзи и легкие занавески.

Спальня представляла собой небольшую комнату с одним окном, выходящим на запад. Поскольку жена драматурга, Мария Васильевна, занимала эту комнату и после смерти драматурга в течение 20 лет (она умерла в 1906 году), за комнатой крепко закрепилось название «спальня Марии Васильевны». В ней вдоль южной стены располагалась кровать с пружинным матрацем, рядом ночной столик, покрытый салфеткой, на котором стояли подсвечник со свечой, стакан с водой, колокольчик, пепельница и спичечница (Мария Васильевна курила). У противоположной стены — умывальник, туалетный столик с пуфом и бельевой комод. У восточной стены, под окном, рабочий столик, по его краям по небольшому мягкому креслу. В правом углу висела старинная икона. На окне — соломенные жалюзи и цветастые ситцевые занавески. В глубине комнаты дверь с застекленным и завешанным занавесочкой верхом вела в темный чулан, где помещались большой платяной шкаф и громадный деревянный сундук, на котором лежал ворох перин и подушек. Мария Васильевна очень боялась грозы; когда начинало греметь, она забиралась в чулан и зарывалась в перины и подушки, чтобы не видеть молнии и не слышать ударов грома.

Здесь же стоял небольшой железный несгораемый шкаф для сохранения документов — «пудов в пять», вспоминал о нем Н. Н. Любимов.

Посередине пола в чулане был небольшой люк, плотно прикрывавшийся откидывавшейся на петлях крышкой со вделанным в нее чугунным кольцом. Узенькая крутая стремянка вела в небольшой подвальчик (подполье), очевидно оборудованный еще при постройке дома. Что хранилось там при Островских и вообще хранилось ли там что-нибудь — сказать трудно: ни в семейных преданиях, ни в воспоминаниях современников никакого упоминания об этом подполье нет.

Под спальней Марии Васильевны и частично под кабинетом было оборудовано неглубокое подвальное помещение с выходом на восток (как раз под окном спальни), где в невысоких ящиках с песком хранились привозимые на лето бутылки с виноградным вином, на полках стояли бутылки с наливками и настойками, банки с вареньем, маринады и прочие припасы.

Из спальни Марии Васильевны двустворчатая дверь на север вела в помещение, примыкавшее к черному крыльцу. В былые времена, до крестьянской реформы 1861 года, это была «девичья», то есть помещение, где работали «сенные девушки», занимаясь различного вида рукоделием под наблюдением приставленной к ним надзирательницы — старушки, обычно лежавшей в этой же комнате на теплой изразцовой лежанке. Название «девичьей» за этим помещением сохранилось по традиции и после реформы. При Александре Николаевиче и после него иначе как «девичья» его не называли. Вдоль небольших оконец, выходящих на восток, стояли такие же лари-рундуки, что и в прихожей. На одной из стен — керосиновая лампа. На окнах — светленькие ситцевые занавески с подхватами. Вдоль северной стенки, между выходом на черное крыльцо и дверью в кладовую, стоял большой, чисто выструганный деревянный стол. На нем крестьянки выкладывали Марии Васильевне приносимые ими для продажи продукты: яйца, ягоды, грибы, дичь, рыбу и т. п. У противоположной стены (южной) стоял еще стол, меньших размеров. За ним Мария Васильевна принимала и промеривала приносимые ей домотканое холщовое полотно различной толщины, кустарные тряпочные дорожки, плетеное кружево и т. д. Рядом с лежанкой, расположенной у западной стенки, — дверь, ведущая в кладовую — небольшую комнату с окном, выходящим на северную террасу, в которое была вставлена решетка из клепаных железных полосок. По бокам, во всю длину комнаты, стояли неширокие деревянные стеллажи с тремя редко поставленными полками. Под окном — небольшой некрашеный столик, на котором лежал безмен, и стул. В этой кладовой, ключи от которой Мария Васильевна всегда носила при себе, хранились на одной стороне всякая неходовая и запасная столовая и кухонная посуда (тазы, кувшины и т. п. ), а на другой — сухие продукты, как-то: сахарные головы в синей обертке (рядом с ними машинка для колки сахара), «пудовички» (мешочки на пуд) с мукой, крупой, горохом, сахарным песком, стояли жестяные банки со специями, висели сухие грибы... Верхние полки занимали пустые четвертные и полуведерные бутыли, разного размера стеклянные банки (под будущие наливки и варенье). Каждое утро сюда приходил повар, и Мария Васильевна, заказывая ему кушанья, с весу выдавала нужные продукты. Мясо, молочные и прочие портящиеся продукты хранились на леднике или в специальном подвале, в здании скотного двора, и отпускались там на месте, но тоже по счету. Только свежие овощи и ягоды повар получал от садовника, который тут же собирал их ему с грядок и кустов. Расположение помещений в черном крыльце было таким же, как и в парадном. Обитая войлоком тяжелая дверь вела из девичьей в сени, где против окна в углублении стояла небольшая лоханка на высоких ножках, над ней подвешенный на шнурах чугунный умывальник — «утка». Слева на гвозде — полотенце; справа — скамейка с ведрами с водой: речной — для умывания, ключевой — для питья, над ними тянутый железный ковшик, рядом — коромысло. Далее двустворчатая дверь вела в темную, обшитую часть крыльца с чуланчиками с каждой стороны. В одном из них хранились щетки, веники, тряпки и прочие хозяйственные мелочи. Отсюда двустворчатая дверь вела к открытой части крыльца со ступеньками вниз.

Девичья соединяется с прихожей узким коридором, южная стенка которого тянется под лестницами, ведущими на антресоли. Здесь по стене стояли деревянный сундук и простой, темного цвета посудный шкаф. Рядом — небольшая дверь в буфетную. В противоположной, северной стенке — двери в две жилые комнаты северного фасада. В первые годы владения Щелыковом, до постройки дома за полукаменным флигелем (так называемого «нового» дома, в отличие от основного дома, именовавшегося «старым»), в этих комнатах северного фасада, имевших отдельный выход через северную террасу, располагался Михаил Николаевич Островский, когда приезжал в Щелыково. В меньшей комнате была его спальня, в большей, с дверью на террасу, — его кабинет. Здесь же в отсутствие Михаила Николаевича жили, когда приезжали к Александру Николаевичу, и младшие братья, Петр и Андрей Николаевичи. После постройки «нового» дома Михаил Николаевич обосновался в нем, братья же Петр и Андрей продолжали жить в «старом» доме, в северных комнатах, которые так и именовались «комнатами братьев Александра Николаевича». После рождения младшего сына драматурга, Николая (1877), его сперва поселили с нянькой в этих комнатах, но через несколько лет Николая переселили наверх, где жили остальные сыновья Александра Николаевича, а нижние комнаты вернулись в распоряжение братьев. Как были обставлены эти комнаты при Александре Николаевиче — неизвестно, об этом не сохранилось никаких указаний и воспоминаний. Но Андрей Николаевич там часто живал и после смерти своего старшего брата. К концу XIX века, по воспоминаниям М. М. Шателен, эти комнаты выглядели следующим образом. В меньшей комнате с окном на террасу была спальня. Комната эта настолько узкая, что для размещения той скромной обстановки, которая там была, пришлось совсем закрыть и заставить дверь в коридор — выход был только через большую комнату. У западной стенки, вплотную к закрытой двери в коридор, стояла узкая кровать типа походной, рядом — ночной столик. У той же стенки, ближе к окну, стоял небольшой комод, у окна, в противоположном от комода углу, простой квадратный столик с одним ящиком, на нем — керосиновая лампа. Против кровати — зеркало изразцовой печи, топившейся из коридора, далее железный умывальник, над ним небольшое настенное зеркало, рядом полочка для умывальных принадлежностей и вешалка для полотенца. В комнате было всего два стула, больше не вмещалось, один — у стола, второй — у стены между комодом и кроватью. Когда-то между маленькой и большой комнатами была дверь, ведущая в маленькую, но, открытая, она располагалась почти во всю ширину комнаты, мешая проходу по ней. Видимо, по этой причине дверь сняли. В большой комнате, очевидно, работал Андрей Николаевич, увлекавшийся в то время изучением флоры Костромской губернии. Посередине этой комнаты, занимая почти половину ее, стоял деревянный некрашеный стол грубой работы без ящиков. На нем деревянный пресс размером in folio, между досками которого закладывалась толстая книга того же размера из фильтрованной бумаги в кожаном переплете, куда клались подлежащие сушке растения. Тут же лежали надписанные конверты и пакеты с уже засушенными образцами костромской флоры.

В этой комнате, как и в гостиной, по внутренним углам были две изразцовые печки, топившиеся из коридора. Возле одной стоял матерчатый вышитый экран, возле второй — принадлежавшая Михаилу Николаевичу camera obscura, покрытая большим куском черной материи. Кроме того, в комнате была плетеная мебель — диванчик, кресла, стулья.

По воспоминаниям Н. Н. Любимова, на стенах этой комнаты находились две картины: «Проводы новобранца» И. Е. Репина и вид на взморье или озеро6. В одном углу висел образ Богоматери.

Среди обслуживающего персонала «старого» дома эта комната слыла под названием «рабочего кабинета» Островского. В ней, в отсутствие братьев и гостей, которые иногда занимали эту комнату, Александр Николаевич занимался хозяйственными делами, принимал рабочих усадьбы, приказчика, просителей-крестьян и т. д.

На окне в маленькой комнате — соломенные жалюзи.

Все жилые комнаты первого этажа были оклеены обоями, что придавало им особую уютность.

На второй этаж ведут две узенькие деревянные лестницы: из прихожей переднего крыльца в «мальчиковую», а из «девичьей» — в девичью половины. Там симметрично расположены шесть небольших комнат, предназначенных для детей, с узким проходом вдоль, отделенным от лестниц невысокой балюстрадой. Все эти комнаты были с белеными стенами и обставлены одинаково просто. В них стояли деревянные кровати, сделанные без единого гвоздя, с сенниками, положенными на доски, с пикейными или байковыми одеялами и пуховыми подушками (по две на кровати). В каждой комнате был ночной столик, обычный небольшой квадратный стол, два венских стула, умывальник и комод в четыре или пять ящиков.

В девичьих комнатах висели зеркала. На всех окнах жалюзи.

В четырех комнатах, выходящих на север, — лежанки, облицованные кафелем. В девичьей половине, в меньшей комнате, с окном на восток, помещалась гувернантка, в остальных двух — дочери драматурга Мария и Любовь. Там же размещались, когда приезжали, сестры Александра Николаевича, Мария и Надежда Николаевны.

В мальчиковой половине жили сыновья Александра Николаевича — Александр, Михаил и Сергей, впоследствии также Николай и их воспитатель. Продолжая семейные традиции, начиная с деда, Федора Ивановича, Александр Николаевич считал, что дать детям хорошее воспитание и образование — значит, дать им все. Поэтому он не жалел на домашних учителей и гувернанток никаких средств.

В Щелыково Островские обычно брали с собой гувернантку, обучавшую детей английскому языку (Анна Эрнестовна), преподавательницу (или преподавателя) немецкого языка (Мария Карловна), воспитателя (Иван Алексеевич) или домашнего учителя (Виктор Федорович Подпалый).

Эти лица приезжали в Щелыково для занятий с детьми в 80-е годы. В начале 70-х годов в усадьбе был учитель немецкого языка, в 1874 году — гувернантка Анна Исаевна, а в 1879 году — Юлия Альфонсовна.

2

Островский всегда был неравнодушен к цветам, и они пестрели, лаская взор, на каждом шагу. Во всех комнатах дома располагались столики и подставки (плетеные треноги) для цветов. На письменном столе драматурга чередовались с весны ландыши, а потом незабудки. В гостиной, столовой и на террасе помимо жардиньерок с цветами на всех столах стояли красивые букеты полевых и садовых цветов.

Если полеводческое и животноводческое хозяйства приносили Александру Николаевичу по преимуществу лишь огорчения, то цветочное и огородное хозяйства радовали его, но они никогда не рассматривались как возможные статьи дохода.

Несмотря на наличие садовника, много внимания и забот цветочным насаждениям отдавал и сам Александр Николаевич. Различные сорта цветочных и иных семян он доставал еще зимой, прибегая к услугам своих приятелей в Петербурге, если нужные семена не находились в Москве. «В прошлом году, — обращался драматург 27 февраля 1873 года к Бурдину, — я просил тебя купить мне кой-какие семена, но не указал магазина, где их взять, теперь я этот магазин знаю и могу указать тебе. Сделай одолжение, утешь меня, поезжай в Малую Конюшенную (дом Томашевской, № 8) в магазин Петра Бука и купи мне: семян — клюквы (15 к. ), брусники (15 к. ), эндивий — эскароль желтый (10 к. ), (зеленый эскароль у меня есть), ромен красный (15 к. )» (XV, 8).

В марте 1882 года драматург использует приезд в Москву своего брата — Михаила Николаевича, чтобы познакомиться через него с садовником (цветоводом) Петровской академии.

Наряду с другими цветами в Щелыкове издавна культивировались махровые георгины. Но в 1884 году драматург решил поменять их на кустовые, и 16 марта из Петербурга писал жене: «Вместо георгин посеем на это лето новые георгины — не махровые, но кустовые, очень декоративные». Через три дня он указывал и источник добывания кустовых георгин: «Сейчас у меня был знаменитый Регель, он тебе вышлет земляники и клубники целые сотни кустов, 8 кустов крыжовника, 12 лучших георгин»7.

30 марта эти георгины вместе с крыжовником и крупноплодной земляникой совершенно бесплатно, из уважения к драматургу, были высланы Регелем из Петербурга и 3 апреля получены в Кинешме8.

«Старый» дом, окруженный цветником и деревьями, буквально утопал в зелени. Цветочные клумбы, окаймленные зеленым дерном, окружали дом с трех сторон, западной, южной, восточной, прерываясь лишь у входа в подвал и у лестниц южной террасы. На клумбах красовались лилии, ирисы, георгины, резеда, петунья, флоксы, пионы, табак. Вся внешняя стена кабинета была увита плющом.

Против южной террасы очень красиво спускается лестница вниз, к нижнему парку. Направо и налево от нее располагались беседки из желтой акации, переплетенной хмелем, а внутри них скамеечки в виде буквы «п».

У самого начала лестницы, с каждой ее стороны — кирпичные квадратные выбеленные столбики, увенчивающиеся большими вазонами с настурциями. Вокруг дома густо росли кусты сирени, жасмина, желтой акации, жимолости, пионов разного цвета. Много было и черемухи, которую в период цветения Александр Николаевич очень любил. Т. Ф. Склифосовская вспоминает: «В комнатах всегда полумрак от разросшихся кустов сирени, жасминов, жимолости и пр. Под окнами кабинета, где наш великий драматург обдумывал свои произведения, клумбы запущенных цветов: огненно-желтых лилий, ирисов и других»9.

Нижний парк и сад вокруг дома содержались в большой чистоте. Каждую весну расчищались дорожки, сгребались и зарывались прошлогодние листья. Большое внимание уделялось также травяному покрову Красного двора.

По просьбе М. Н. Островского расчищался и верхний парк, известный в их семье под названием «овражки». 4 сентября 1869 года Михаил Николаевич спрашивал драматурга: «Чистят ли мои милые овражки»10. 9 ноября того же года он напоминал брату: «Напиши, пожалуйста, — сделал ли ты какое-нибудь распоряжение насчет овражков в Щелыкове, т. е. чтобы их очистили, скотины не пускали»11. Наступила весна 1870 года, и Михаил Николаевич снова обращает внимание Александра Николаевича на овражки: «Не забудь своего обещания исполнить мой каприз — очистить овражки, защитить их от скота и сделать вообще их местом, удобным для прогулок»12.

Строя флигель для Михаила Николаевича, Островский задумал заодно сделать в нижнем и верхнем парках несколько беседок. «Сделай милость, — писал Александр Николаевич 25 июля 1871 года к Н. А. Дубровскому, — попроси архитектора (С. А. Елагина. — А. Р. ) прислать рисуночки беседок» (XIV, 210). Рисунки Елагин немедленно прислал. Островскому они очень понравились. «Поблагодари, — отвечал он Дубровскому, — за меня архитекторчика, рисунки его очень милы и легко исполнимы» (XIV, 211). В течение 1871 — 1872 годов на дорожках нижнего и верхнего парков были поставлены скамеечки и построены, по-видимому, две беседки. Одна, двухэтажная, в верхнем парке, а другая, по словам Н. Н. Любимова, подобная ей, «но много меньше размером и похуже», под «старым» домом, вправо от каменной лестницы»13. В начале XX века эта каменная лестница заменила деревянную.

Так нижний и верхний парки постепенно благоустраивались.

Н. А. Кропачев вспоминает, что по склону холма, на котором стоит усадьба, «спускается обширный парк... »14. Т. Ф. Склифосовская уточняет: «От дома спускается к реке старый заглохший сад с столетними деревьями. Узенькие тенистые аллеи с кое-где почерневшими скамейками»15.

Самой любимой беседкой драматурга всегда была двухэтажная в верхнем парке. По воспоминаниям детей драматурга, дошедшим до его внучки М. М. Шателен, Александр Николаевич вносил последние изменения в текст «Снегурочки», уже посланной в печать, работая в двухэтажной беседке (летом 1873 года), и они прозвали ее «Снегурочкиной».

Во времена Островского парк украшался тремя прудами: маленьким, под двухэтажной беседкой, чуть левее ее и ближе к реке; средним — ниже и левее «старого» дома; большим — за средним. В ту пору даже в маленьком прудике, постоянно расчищаемом, водились крупные караси. Средний, с искусственным островком посередине, поддерживается в хорошем состоянии и ныне. Большой пруд, расположенный у самой реки Куекши и отделявшийся от ее русла неширокими перемычками, уничтожен в сильное половодье промывом перемычки; он превратился во вторую протоку Куекши. В настоящее время эта протока затянулась16.

Особенно доволен был Александр Николаевич своим огородом, расположенным между Красным двором и верхним парком, на юг и запад от скотного двора. В огороде была небольшая теплица и ряд парников, прилегавших к южному фасаду скотного двора, который служил надежной защитой от холодных северных ветров.

Садовник Феофан Сметанин, многие годы работавший в усадьбе, не только ухаживал за цветами, а был и большим мастером в огородном хозяйстве. Помимо обычных овощей он выращивал всевозможные сорта капусты (цветную, брюссельскую, савойскую и т. п.), горошек, фасоль, артишоки, спаржу, всевозможные приправные травы, до десяти сортов салата и даже... декоративные тыквы. В парниках вызревали у него арбузы и дыни, чем он очень гордился. Островский приходил в восторг от выращиваемых им овощей. Приглашая в 1870 году Бурдина в Щелыково, драматург писал: «Я тебя попотчую таким салатом, какого ты не только не едал, но и не видывал» (XIV, 188). К. В. Загорский вспоминает, что Александр Николаевич «был очень доволен, когда Феофан приносил ему несколько огурцов, только что сорванных с гряды... »17.

Не обходил вниманием Феофан и ягодник, расположенный в западной части огорода. В изобилии росли там всевозможные сорта клубники, малины, смородины, крыжовника. Ягоды подавались к столу, с избытком хватало их на наливки и на заготовки (варенья, желе, сиропов), которыми Мария Васильевна обеспечивала семью на все зимнее время.

Когда в 1884 году Феофан Сметанин, рассорившись из-за чего-то с бывшим тогда управляющим Бандыком (кажется, из-за оплаты труда), покинул Щелыково, Александр Николаевич очень огорчился. Он считал, что деревня без огорода для него ничего не стоит, и просил достать, на крайний случай, «хоть огородника хорошего». К счастью, садовник нашелся — Александр Иванович Федоров18.

12 марта 1884 года, обрадованный известием о приискании садовника, драматург писал Марии Васильевне: «Слава богу... Теперь необходимо, чтоб он поскорей написал, какие ему нужны огородные семена; список цветочным семенам я тебе пришлю немедленно»19.

«Старый» дом и его внутреннее и внешнее расположение, вся усадьба в целом нравились всем посетителям Островских.

12 июля 1870 года Н. А. Дубровский записал в своем дневнике: «Дом стоит на горе, по склону которой разбит сад; за садом идет большой луг, примыкающий к небольшой, но довольно красивой извилистой речке Куекше. Вид с балкона на реку и даль чрезвычайно живописен; особенную красоту этому виду придает зеркальная речка Куекша, извивающаяся под самой усадьбой»20.

Т. Ф. Склифосовская, бывшая в Щелыкове десятилетием позднее, вспоминает: «И дом, и сад со старыми березами, и покривившаяся банька на берегу Куекши — все такое простенькое, бесхитростное, дышит покоем, тишиной — все какое-то свое, наше родное, близкое»21.

Т. Ф. Склифософская, подчеркивая «бесхитростность» «старого» щелыковского дома, лишний раз свидетельствует о том, что он ни в какой мере не мог удовлетворить Кутузовых, бывших владельцев усадьбы, в качестве главного дома поры расцвета их материального благосостояния.

Уже высказывалась изустно и в печати версия о большом каменном доме, располагавшемся в другом месте усадьбы, но погибшем от пожара. Эта версия становится все более и более вероятной.

Косвенным свидетельством этого, на наш взгляд, является и церковь Николы на Бережках, ныне входящая в состав заповедника имени А. Н. Островского и охраняемая как замечательный памятник прошлой культуры: архитектурной и живописной.

Эту церковь мог построить только очень богатый помещик, владелец роскошных палат. Она необычна.

Журналист С. Спиро, посетивший ее в 1911 году, пишет: «Церковь замечательно интересна внутри. Она разделяется на два этажа: на нижний — зимний и верхний — летний. Более роскошно убранство верхнего этажа, зато в нижнем сохранено больше старины.

Вся живопись и лепка представляют из себя редкую, может быть, единственную в русской церкви, смесь православия, католичества и масонства... Весь иконостас верхнего этажа в стиле рококо. Тут же наряду с иконописными произведениями итальянских мастеров есть старинные картины кинешемских живописцев. Есть и фигуры святых, как бы привезенные из польских костелов» («Русское слово», 1911, № 128, 5 июня).

По изустным преданиям, иконостас нижнего этажа этой церкви был перенесен из деревянной, существовавшей еще в 1626 году.

Для строительства иконостаса второго этажа были приглашены: живописцы и зодчие из Италии.

О широком, вельможном образе жизни генерал-майора Ф. М. Кутузова, тогдашнего владельца Щелыкова, говорит наличие в усадьбе этой поры более полусотни (59) дворовых. В конце XVIII — начале XIX века в Щелыкове было восемь изб, в которых жили дворовые.

Есть основание предполагать, что Кутузовы строили Щелыково, не жалея средств, как центральную усадьбу крупнопоместного владения, возводя в ней каменные здания. В верхнем парке Щелыкова, за оврагом, на горе, рядом с ныне существующей двухэтажной беседкой сохранилась россыпь старинного кирпича, следы оснований больших колонн, признаки подвалов с бутовой кладкой.

Следы ям и каменных фундаментов сохраняются и в других местах усадьбы. М. М. Шателен, внучка А. Н. Островского, в начале XX века слышала версию о каменных павильонах и гротах с «нимфами», располагавшихся якобы в нижнем парке, неподалеку от нынешней каменной лестницы, по правую ее сторону, если идти вниз.

По изустному преданию, каменные фундаменты — остатки прежнего барского дома и других зданий, уничтоженных пожаром. Но когда произошел этот пожар, остается загадкой.

В Щелыковском поместье Ф. М. Кутузова, ставшего костромским предводителем дворянства (1788 — 1800), находилось 40 крестьянских дворов и 107 мужских ревизских душ, работавших по оброку.

Во внутреннем убранстве церкви Николы на Бережках, несомненно, отразилось влияние на русское дворянство католичества и масонства. В данном случае все объясняется очень просто: один из совладельцев Щелыкова был Алексей Михайлович Кутузов (1749—1797), известный в свое время писатель, переводчик, друг А. Н. Радищева один из руководителей русского масонства.