Неодетая весна

Рассказывая о путешествии по Костромской и Ярославской земле в повести «Неодетая весна» в 1940 году, Пришвин стремится уловить неповторимые черты переменчивого лика русской природы.

«Михаил Михайлович: — Так люблю, что уйдет — выброшусь из окна. Скажут: она вернется, только постой на горячей сковородке, — и я постою.
Валерия Дмитриевна: — Я скучаю без вас…
И поцеловала в самые губы. После нее остался у меня голубь в груди, с ним я и уснул. Ночью проснулся: голубь трепещет. Утром встал — все голубь!»

Эти строки записаны Михаилом Пришвиным в «дневнике любви», который они с Валерией Дмитриевной написали позже, когда бури и невзгоды, сопутствовавшие началу их совместной жизни, были уже позади. Они как будто дважды прожили свою любовь: первый раз — в жизни, второй — на страницах общего дневника. У Пришвиных не было детей. И этот совместный дневник — как общий ребенок, который пронесе историю жизни и любви своих родителей через много лет после того, как их самих уже не будет на свете. Эта любовь-дитя приподняла их над миром реальности, над суетой и бедами. Этот дневник любви — как хлеб для голодных и отчаявшихся. А когда-то голодными и отчаявшимися были сами Михаил Михайлович и Валерия Дмитриевна. «Всю жизнь я только и делал, что служил голодным поваром у людей. Но вот пришел мой час, и мне подают кусок хлеба». Так Пришвин встретил появление в его жизни Валерии Дмитриевны.

16 января 1940 года был самым холодным днем самой холодной московской зимы. Именно этот день погубил все фруктовые деревья в средней полосе России. На улицах стояла морозная мгла, и дрожащие тени людей почти бесшумно скользили по улицам. В этот день Валерия Дмитриевна Лебедева переступила порог дома автора нашумевшего «Жень-шеня». Она пришла по рекомендации работать у Пришвина литературным секретарем — разбирать и готовить к печати «документы его жизни». С самого начала они не понравились друг другу настолько, что первая их встреча обещала стать последней. Валерия Дмитриевна чувствовала себя бесконечно неловко посреди большой освещенной венецианской люстрой комнаты. Ей хотелось исчезнуть, лишь бы он не заметил ее перебинтованных с ватой, обмороженных ног. Михаилу Михайловичу не терпелось начать работу, было не до лирики.

Но та, что вошла в его жизнь как сотрудница, призванная привести в порядок дневники его прошлого, стала женой, с появлением которой у Пришвина началась новая жизнь.

Через много лет он запишет в своем дневнике: «День нашей встречи с Л. (“праздник отмороженной ноги”), за нами осталось 13 лет нашего счастья. И теперь вся моя рассеянная жизнь собралась и заключилась в пределах этих лет. Всякое событие, всякое сильное впечатление теперь определяется как бегущие сюда потоки».

Пришвин решил расстаться с женой Ефросиньей Павловной за несколько лет до встречи с Валерией Дмитриевной. Его брак сложно было назвать счастливым: долгую супружескую жизнь он прожил «полумонахом», как сам же иронически писал в дневниках после неудачной юношеской влюбленности Пришвин женился буквально на первой встречной малограмотной и не близкой ему духовно женщине. Однако именно с Ефросиньей Павловной прошла вся его жизнь. Даже решив жить отдельно, он жалел ее и старался смягчить удар постепенностью своего отдаления. Для начала он переселился из собственного дома в Загорске в Москву, в Лаврушинский переулок. Нарочно выбрал квартиру повыше, на шестом этаже: препятствие для жены, чтобы она, боясь пользоваться лифтом, пореже приезжала в Москву. Сам же Пришвин теперь бывал в Загорске наездами, как гость.

Кое-как примирившись с отдельным проживанием мужа, Павловна (так Пришвин называет ее в дневнике) не смогла вынести появления в его жизни другой женщины — может быть, потому, что всегда тяжелее терять то, во владение чем ты так и не вступил. Началась настоящая война, изматывающая, разрушительная, бессмысленная.

Однако для Пришвина куда страшнее оказалось другое — перспектива обмануть ожидания и надежды самого дорогого ему отныне человека, его Ляли. Все в его жизни теперь только ради нее.

«На этом пути помогают силы природы. Я уже чувствую, что могу быть жестоким, когда надо — война так война».

При этом у каждого внутри трепещет вопрос: а правда ли? Не обманулись ли? Не поспешили ли?

«Мы отправились путешествовать в неведомую страну вечного счастья. Теперь все пойдет по-другому, и я твердо знаю, что если и тут будет обман, я умру».

«Весь смысл наших бесед, догадок о том, что жизнь есть роман. И это говорят люди, в совокупности имеющие более 100 лет, и говорят в то время, когда вокруг везде кипит война и только урывками возможно бывает добыть себе кое-какое пропитание. Никогда в жизни моей не было такой яркой схватки с Кощеем за роман — за жизнь. И она это знает, но только все еще не уверена во мне, все спрашивает, допытывается, правда ли я ее полюбил не на жизнь, а на смерть».

Михаил Пришвин и Валерия Дмитриевна

Пришвин оказался тверд в своем выборе: «от прошлого — только книги ничего для себя». Родные люди, с которыми его связывали годы, стали для писателя отныне лишь «претендентами на мебель», не более. Сыновья — Лев и Петр — не приняли «отцовской блажи», особенно опасаясь лишиться наследства. Всякое общение фактически прекратилось. Поверив друг в друга и в любовь, Михаил Михайлович и Валерия Дмитриевна сожгли за собою корабли. От их любви и веры все преграды рассыпались, как фанерные декорации. «Утверждаюсь все больше в своем праве на это счастье и обязанности своей его достичь и охранять».

Ему говорили: одумайся, ты же старик, о какой новой жизни может быть речь? А Пришвин — как Дон Кихот преклонных лет, который всю жизнь спасал человечество, а на склоне дней вдруг обнаружил, что ничего нет на свете лучше, и честнее, и чище, чем всей душою любить одного конкретного человека, заботиться о нем и быть любимым.

В 67 лет известный писатель, полный творческих идей, охотник, путешественник превратился во влюбленного, потерявшего голову мальчишку. Он явно нравился себе таким, по такому себе он тосковал и горевал всю свою взрослую жизнь.

«Она сказала, что сдерживает себя, и я тоже стал себя сдерживать благоразумно. Итак, когда она ушла, я взял ее изгрызанный карандашик и тоже погрыз, а резинку понюхал: захотелось узнать, так ли ее резинка пахнет, как все. Резинка почему-то вовсе не пахла».

Когда ее не было рядом, Пришвин часами и днями повторял про себя, как весеннюю музыку: Ля-ля, Ля-ля, Ля-ля…

А когда трудности и долги прошлого заявляли о себе слишком громко, говорил себе так: «Заруби же себе на носу, Михаил, что надо быть уверенным, что желанье твоей жизни исполнилось, что пришла та самая, кого ты ждал. Долой, Михаил, все мученья, все сомнения! Покупай хороших каленых орехов и отправляйтесь вместе в кино».

«Бесчеловечный писатель», — сказала как-то о Пришвине Зинаида Гиппиус. Это потому, наверное, что писал он всю жизнь о том, что чувствовал ближе и острее всего, — о лесе и его обитателях. И не было в этом пейзаже человека и любви к нему, потому что в жизни самого Михаила Михайловича не было настоящей любви, не было человека. А ведь без любви, по замечанию самого Пришвина, даже зайцы жить не могут. «Можно в 20 лет сказать все, как Лермонтов, а если срок не дается, то в старости будешь как юноша писать». После встречи с Валерией Дмитриевной Пришвин написал свою знаменитую «Кладовую солнца» и «Глаза земли».

С появлением настоящей любви Пришвин само творчество рассматривал не как цель, но как средство сделать жизнь полнее и реальнее. «Писал интимные страницы о женщине, в них чего-то не хватало: моя женщина изрекала мысли как профессор. Л. чуть-чуть поправила, только прикоснулась — и эти страницы стали прекрасными. Вот этого-то мне и не хватало всю жизнь, чтобы моей поэзии коснулась женщина». Строки, написанные Михаилом Михайловичем о Валерии Дмитриевне, складываются в настоящую поэму — лучшую из всего, что было им написано. Самую лиричную, личную, самую сказочную и реальную одновременно.

«Надо всегда иметь в виду, что Л. дает душе моей в соответствии с моим запасом, что, может быть, в ней содержится гораздо больше, чем я из нее вызываю, и значит, есть опасность в приходе другого вызывателя, более значительного. Единственным средством обороны от этого есть мое усиленное движение вперед, моя доблесть и постоянное напряженное к ней Внимание».

Прекрасная Дама, Марья Моревна, Фацелия, Русалка, Веда, День, Денечек, Ляля… Он называл ее многими именами — теми, которыми звал ее, и ждал к себе всю долгую жизнь.

Она пришла к нему, когда ей было уже под 40. В юности у Валерии Дмитриевны, как и у Пришвина, начиналась большая любовь. И так же, как он, она не сумела воплотить мечту в дело жизни. После — неудачное замужество за «другом», три года в Сибири на вольном поселении. Расставание с мужем. В настоящем — бесконечно любимая и так же бесконечно больная мама. Преподавание литературы и русского языка в заводской вечерней школе. Скитания по голодной Москве, бесплодные старания обменять комнату матери, чтобы жить с ней вместе. Жить приходилось, сжав зубы, едва зарабатывая на хлеб, и каждый раз приходить к матери со спокойным лицом. А как же иначе?

«Надо стараться дать ей самой пожить хорошо. Она это заслужила. И вот этим именно усиленным вниманием и можно удержать ее навсегда. И это в твоих руках: любишь и будешь держать, разлюбишь — уйдет».

Она ему отвечала: «Как много вы хотите от женщины! Но я вам скажу, что в последние дни я над собой работаю: я хочу прийти к решению в отношении вас навсегда расстаться с женским лукавством».

Редкие, очень редкие ссоры переживались ими так же остро, как само чувство любви. «Это было, как будто из леса или цветущего сада я вышел на какую-то голую холодно-каменистую землю, из которой ничего не растет, не живет». Так ощущал Михаил Михайлович ссоры с любимой Лялей.

День, Денечек стала для Пришвина и прекрасной музой, и заботливой женой, и верным другом.

«Когда прошла для всех обычная иллюзия влюбленности, у нас оказалось — это была вовсе не иллюзия, а средство сближения и духовного развития и обмена. После этого периода Л. стала мне матерью, и я родился вновь, по-новому стал жить, забывая даже о своих привычках. И даже характер во мне переменился, и весь я насквозь стал не таким, как был».

Проводя зимы в Лаврушинском переулке, на лето Пришвины уезжали под Звенигород, в Дунино. Там они купили дом на небольшой горке, вели жизнь обычных дачников. Вместе гуляли, думали, принимали гостей. Михаил Михайлович частенько ходил на свою любимую охоту. Дом в Дунино окружал огромный яблоневый сад. Весною, когда яблони цвели, сад становился совсем белым, и Ми- хаил Михайлович с Лялей очень любили прогуливаться по его аллеям.

Михаил Пришвин и Валерия Дмитриевна

«Сегодня я опять уверял ее, что люблю, что отдам ей последний кусок хлеба, если заболеет — не отойду, надо будет работать для нее — впрягусь как осел. И много такого наговорил и насулил. И она, выслушав все, ответила: “Но ведь так все делают”. “Кто же эти все?” — спросил я. “Все хорошие люди”, — ответила она спокойно и уверенно. И в этой уверенности я узнал, что есть на земле какая-то страна в невидимых для посвященного границах, где живут только хорошие люди. Оказалось, об этой стране я и думал, когда в молодости ходил с мужиками искать невидимый град в керженских лесах».

Сейчас деревья пришвинского сада совсем старые и больше не цветут.

Зато каждый год на именины Пришвина хранители музея пекут специальный именинный пирог, вставляя в его центр живой цветок. Так было заведено при Валерии Дмитриевне — некоторым посчастливилось застать ее и работать с ней. Эти традиции продолжают жить на маленьком островке пришвинского рая.

«Нечего клясться и обещаться. Если мы будем друг друга любить, то, само собой, будем открывать друг другу свои помыслы. А если ты разлюбишь меня и закроешься, то ответ за твою измену я беру на себя. Будь спокойна и бесстрашна, я буду охранять наше чувство… И если изменишь, я за это отвечу».

Юлия Струкова

Обзор интернета, оригинал этой страницы:
http://www.domovoy.ru/archive/year2008/januar
Дата добавления: 13.01.2008