Литературная жизнь Костромы в послеоктябрьское десятилетие (1917—1929)

Ветхие страницы костромских газет и журналов этих лет хранят бесценные сведения о возникновении и развитии молодой костромской литературы после 1917 года, а также огромное количество стихов, рассказов, очерков и других произведений, авторы которых пришли в нее из рабоче-крестьянской среды или из рядов интеллигентов-революционеров.

О литературной жизни Костромы 1920-х годов писали некоторые из ее организаторов и участников, а позже — литературные краеведы. Сейчас «Северная правда» периодически организует «экспедиции» в литературное прошлое нашего края. В 1981 году справочно-библиографический отдел Костромской областной библиотеки и Костромская писательская организация издали библиографический указатель «Писатели Костромы (1918—1975)», содержащий биографии и перечни произведений. Семистраничное предисловие дает лишь самые главные сведения о становлении литературной жизни в нашем городе за 60 лет. Поэтому одна из наших задач состоит в дополнении указанного очерка новыми фактами из истории литературной Костромы 1920-х годов.

С сожалением следует отметить, что костромская литература, особенно этих лет, не изучена как целостное явление, не выявлена ее региональная специфика, ее связь со всей ранней советской литературой. Иное отношение к «своей» литературе у наших соседей-ивановцев; достаточно назвать хотя бы две работы: 1) Поликарпов А., Орлов А. Очерк поэзии текстильного края. Иваново, 1959; 2) Дм. Семеновский и поэты его круга / Вступ. ст., сост., подгот. текста, биограф. замеч. и примеч. А. Л. Агеева и П. В. Куприяновского. Л., 1989. (Библиотека поэта). Конечно, костромская литература 1920-х была менее сильной, чем ивановская, но и она имеет свою интересную историю как часть литературы «текстильного края», литературы Поволжья, литературы России, всей нашей литературы советского периода…

Как же «зачиналась»[1] послеоктябрьская костромская литература?

Прежде чем проросли ее первые, лучшие всходы, прошло немало времени. Условия, в которых это происходило, в основном, были такими же, как и везде. В Костроме тоже произошло «размежевание» интеллигенции. Часть ее составила оппозицию Советской власти. Газеты зафиксировали, в частности, факт саботажа ее распоряжений чиновниками окружного суда (Северный рабочий[2]. 1918. 11 янв.). Следствием конфликта между большевиками и другими партиями стало закрытие газет «Поволжский Вестник», «Народная свобода». В марте 1918 года Костромской ревтрибунал слушал дело по обвинению редактора-издателя этого органа партии КД В. Карашевича в «деятельности с целью дискредитировать большевизм в широких слоях населения» (СР. 1918. № 209); после подавления мятежа эсеров были закрыты и их издания.

Костромская губерния также стала ареной гражданской войны со всеми ее последствиями. Части, сформированные в Костроме, уходили не только «на борьбу с Калединым», а позже — на Восточный и Южный фронты; продотрядам, созданным для реквизиции продовольствия, пришлось силой оружия отбирать его у сопротивлявшихся крестьян своих уездов, и там лилась кровь, особенно в «хлебных». Расстреливали не только укрывавших хлеб или оказывавших сопротивление, но и заложников. Например, в октябре 1918 года, по свидетельству очевидца, в Ветлужском уезде «в ответ на белый террор» были расстреляны 10 «участников белогвардейского выступления» и 10 заложников (СР. 1918. № 378). В этом же номере М. Левашов, сообщавший о штрафах и принудительных работах, которыми были наказаны «кулаки» за оскорбление активистов-комбедовцев в Кологривском уезде, называл это «легкой карой» и считал справедливым расстрел 10 «негодяев-кулаков» для «облегчения участи бедняка».

После покушения на В. И. Ленина губернская газета опубликовала статью, автор которой, призвав не уподобляться «кровавым авантюристам-савинковцам», предложил свой вариант «классового террора»: «Ущемите хвост всем бесящимся от радости по случаю преступления мадам Каплан переведением их на классовый паек в 1/16 фунта хлеба… За преступления против наших товарищей класс буржуазии должен отбыть миллион лет принудительных работ…» (М. Степанов. Красный террор // СР. 1918. 5 сент.). Как орган Костромского комитета РСДРП (б) «Северный рабочий» в это время уделял много внимания и нейтрализации выступлений против братоубийственной войны и «красного террора» писателей В. Г. Короленко («Торжество победителей» // Русские ведомости. 1917. № 265) и А. М. Горького («Несвоевременные мысли»). В газете много раз перепечатывались из центральной прессы статьи, осуждающие этих писателей за «уход в другой лагерь», «воспитание злобы к революции» и т. п. Выступили по этому поводу и костромские литераторы, принявшие новую власть. Например, театральный обозреватель В. Стариков осудил «вечно оппозиционную интеллигенцию, начавшую с декабрьской Голгофы и кончившую жалобным хныканьем партии испуганных интеллигентов, клеймящих революцию, отнявшую у них белую булку и “Русские Ведомости”» (Стариков В. Интеллигенция и революция // СР. 1919. 23 марта). Намеренно дав своей заметке заглавие знаменитой статьи А. Блока января 1918 года «Интеллигенция и революция», автор указал на него как на образец подлинного интеллигента и поэта-гражданина, «примкнувшего к революции и не убоявшегося анафемы буржуазных газет». Любопытно, что несколько раньше СТАРИКОВ обратился с таким призывом «К интеллигентным силам Костромы»:

Придите к тем, на ком цепей
Еще не стерся след кровавый,
Но кто восстал на подвиг правый
И жизнью жертвует своей
За счастье жен и сыновей…
Для всех, кто хныкал и скорбел,
Работа жаркая приспела,
И если власть — не ваш удел,
То просвещенье — ваше дело!
(СР. 1919. 4 марта)

О подвиге автора «Двенадцати» писал, уже в год смерти поэта, и ведущий костромской критик тех лет А. ВИЛЕНКИН: «Один Блок, давно чаявший революцию и мечтавший о ней, не испугался, когда раздались ее раскаты, один он принял ее как должное» (Виленкин А. Памяти Блока // КМ. 1921. 19 авг.).

Как видим, раскол интеллигенции не снял вопроса о ее «долге» перед народом, о ее обязанностях «сеять разумное, доброе, вечное». Поэтому в Костроме не только спорили с Горьким, осуждавшим «скифские» гримасы на лице революционного народа, склонного к анархизму и «диким выходкам», но и соглашались с его призывами осуществлять «возбуждение в народе — рядом с возбужденными в нем эмоциями политическими — эмоций этических и эстетических». Вот что писал в 1919 году В. Невский, ответственный Костромского горисполкома за народное образование: «Чувство красоты настолько оскудело в народном сознании, повседневный быт масс настолько не эстетичен, грубость и грязь окружающей среды настолько велики, что даже первобытный дикарь, меняющий хлеб на безделушки, был больше эстет, чем мы» (СР. 1919. 7 марта). Ликвидация безграмотности, на которую в первую очередь были призваны учителя и другие работники просвещения и культуры, не могла решить всех задач культурной работы среди населения. Поэтому одновременно создавалась сеть рабочих клубов, студий, кружков, библиотек, приобщавших тысячи людей к участию в различных видах творческой деятельности на любительском или профессиональном уровне. В конце 1918 года в Костроме был открыт университет — «по образцу университета Шанявского» (СР. 1918. 15 сент.).

И в Костроме происходили жаркие схватки между «нигилистами» пролеткультовской ориентации и сторонниками усвоения «старой культуры». У нас пролеткультовцы атаковали прежде всего репертуар Городского театра, и их наскоки поддержал В. Стариков: «Уж около двух лет живет Россия по-новому, но все еще по-старому живет русский театр. Крылов, Дьяченко, Потапенко, в лучшем случае Островский продолжают пестрить афиши провинциальных театров…» (КМ. 1919. 24 авг.). Летом 1919-го круто активизировалась деятельность Костромского пролеткульта. В августе состоялся губернский съезд, на котором по докладу И. Беляева, была принята резолюция, призывающая создавать «классовое искусство»: «Пьесы старого буржуазного театра, в громадном большинстве строясь на почве личных интересов, частью на борьбе за имущество, культивировали индивидуалистическое начало и инстинкт собственника. Пьесы нового театра должны культивировать коллективизм как культурно-воспитывающее начало грядущего общественного строя. Артистический профессионализм старого театра должен смениться работой пролетарских драматических коллективов, осуществляющих культурно-творческие задания в области сцены, не отрываясь от станка…» В резолюции по другому докладу говорилось: «Место религии должно занять искусство во всех его проявлениях… В основу пролетарского творчества должно быть заложено здоровое пролетарское чувство, освобождающее человеческий дух от пут религии и капитала » (КМ. 1919. 28 авг.).

Но высказывались и оппоненты пролеткультовцев: «Немыслимо и слишком примитивно обзывать все минувшее искусство «буржуазным»… Нет, пролетариат участвовал в создании прежнего искусства. Оно теперь — его достояние. Вечная красота художественных образов, завоевания культуры и науки — это слишком много, чтобы все это отдавать с легким сердцем, чтобы все это отвергать во имя будущего» (С. Б. Искусство прежней эпохи // КМ. 1919. 17 дек.). Выступил против ниспровергателей классики и прибывший в разгар спора в Кострому Б. М. Волин, рекомендованный ЦК КРП(б) на должность председателя губисполкома: «Пролетариат не отказывается от наследства, полученного от буржуазного мира. Из этого наследства он выбирает наиболее вечное, наиболее ценное, наиболее общечеловеческое, наиболее гениальное» (Волин Б. Театральные заметки // КМ. 1920. 4 янв.).

Дискуссии о театральном репертуаре отражали парадоксальное и в то же время закономерное для тех лет сосуществование в нем «классики» и жанров «агиттеатра». Не обошла Кострому и мода на «массовые инсценировки». Первая состоялась 25 июля 1920 года на городской площади. Зрители наблюдали, как «красноармеец, попавший в плен к белополякам», агитировал своим мужественным поведением на допросе, а затем и пламенной речью «польских солдат» и склонял их к братанию, которым завершилось «представление». Но самой «массовой» была инсценировка «Взятие Перекопа», устроенная в районе военных лагерей на Кинешемском тракте: «актерами» являлись красноармейцы двух расположенных в Костроме пехотных полков и кавалеристы. Театрализация политических и идеологических форм жизни порождала и такие «мероприятия», как «красное рождество», «красные крестины» и т. п.; в этом ряду надо выделить и так называемые «спектакли-митинги», в организации которых принимали участие руководители городской и губернской власти. Вот как проходил один из них в начале 1920 года. После доклада П. Бляхина «Через победу к миру» и небольшого концерта была показана пьеса, написанная докладчиком на ту же тему (она «изображала военный эпизод из современной гражданской войны»); затем были показаны «силуэты борцов за коммунизм»: Б. Волин изображал Карла Маркса, Д. Долматов — Троцкого, А. Касаткин — Ленина[3]. «Апофеозом» стало исполнение всеми присутствовавшими «Марсельезы». «Один такой вечер стоит десяти митингов», — писал корреспондент газеты, предложив неоднократно повторить в клубах этот «спектакль-митинг» (Пр-ов Н. Спектакль-митинг в Городском театре // КМ. 1920. 15 февр.). Тот же автор, подчеркнувший, что «эти вещи производят на массу большее впечатление, чем лучшие пьесы старого театра», все-таки должен был сказать о «примитивности», слишком ярко выраженном утилитарном, агитационном характере таких инсценировок (Прохоров Н. Театральные заметки: К новым берегам // КМ,1920. 24 марта). В. Стариков также писал о пьесе П. Бляхина «Через победу к миру» как «несомненно сильной в агитационном отношении и совершенно слабой художественно» (Стариков В. Текущий репертуар городского театра // КМ, 1920, 2 апр.).

Классическому репертуару пришлось тогда конкурировать не только с «агиттеатром». В годы нэпа костромские театры, чтобы обеспечить в условиях хозрасчета более или менее сносные условия для существования, вынуждены были ставить и так называемые «коммерческие» спектакли, привлекавшие зрителей с туго набитым кошельком. У драматического театра появился тогда еще и «внешний» соперник — кинематограф, показывавший в основном американские «боевики», что, кстати, вызывало у «отцов» тревогу за «детей» не меньшую, чем сегодняшние видеофильмы. Хроника тех лет зафиксировала случаи хулиганских выходок молодежи, возбужденной сюжетом очередного «вестерна», прямо у выхода из «Пале-Театра».

И все же основу театрального репертуара в течение 1920-х годов составляли пьесы Островского, Чехова, Л. Толстого, А. Толстого, Гоголя, Лермонтова, Грибоедова, Л. Андреева, Блока, Мережковского (заметим: автор пьесы «Павел I» давно находился в эмиграции, а Костромской городской театр открыл ею сезон 1922/23 года!), Ибсена, Гамсуна, Б. Шоу и других драматургов-мастеров. Классическая драматургия одолевала примитивную. Подводя итоги театральной зимы 1920 года, В. Стариков отмечал: «Двумя вершинами театрального мира в Костроме являлись: Театр студийных постановок под руководством артиста студии Московского художественного театра А. Д. Попова и Городской театр, в котором работал коллектив Петроградского Малого Государственного драматического театра во главе с режиссером Н. В. Петровым» (КМ. 1920. 2 июня). Интенсивная театральная жизнь дополнялась активной концертной деятельностью местных и гастролирующих музыкантов и певцов. Критик А. Виленкин отмечал также, что «Кострома принадлежит к числу немногих провинциальных городов, имеющих оперу, и к числу очень немногих, имеющих хорошую оперу» (Виленкин А. Постановка «Русалки» // КМ. 1922. 4 марта).

Свою лепту в культурную жизнь Костромы внесли и местные художники и музейные работники, члены Костромского научного общества, причастные к делу пропаганды изобразительного искусства. Орган губполитпросвета «Еженедельник искусства» писал о том, что в Костроме налицо — высокий интерес молодежи к занятиям в художественных кружках и школах, большое количество зрителей на выставках работ местных художников — Н. Шлеина, Б. Царнаха, В. Кутилина, К. Сакса и др. (1926. № 2. С. 9). Так же, как и в организации театрального дела, в этой области искусства не обошлось без дискуссий, инициаторами которых стали местные «борцы с Рафаэлями»: «Если нас спросят, что лучше — Рафаэль или кубизм, то мы скажем, что Рафаэль в условиях сегодняшнего дня невозможен, и уже по одному этому кубизм лучше. Другого живого искусства, кроме “левого”, сейчас нет» (Секция ИЗО, Вокруг искусства // КМ. 1920. 9 окт.). Спор на тему «Каким путем должно пойти искусство живописи» пришелся как раз на время открытия в Костроме Музея живописной культуры. В 1920 году он носил здоровый и конструктивный характер. Однако по мере все нараставшей «идеологизации» искусства полемика приобретала «проработочный» характер. Такой проработке были подвергнуты художники, объявившие себя независимыми от идейной платформы КоАХРР, создавшие группу «Нео-Аргус». Они были обвинены в увлечении «поисками формы вопреки содержанию», «вызывающими недоумение на нашей советской почве» (Дидо. Краска для краски // Еженедельник искусства. 1926. № 1. С. 8).

Таков, в самых общих чертах, тот «фон», та обстановка, в которой возникали те или иные формы собственно литературной жизни в Костроме, хотя этот «фон» имел к ней самое прямое отношение.

Можно сказать, что в первые годы литературная жизнь в городе и в губернии еще даже не могла «встать на ноги». Некоторые наши литераторы, уже нашедшие свою дорогу к читателю до 1917 года, работали за пределами губернии: в Москве — И. М. Касаткин, В Петрограде — И. С. Логинов, в Иваново-Вознесенске — А. Н. Благов и М. Д. Артамонов. Возвратился на постоянное жительство в с. Вохму П. С. Козлов, автор первой пьесы советского репертуара «Легенда о коммунаре». Но печатался он в великоустюжских, вологодских и архангельских изданиях (см.: Писатели Костромы. С. 16)[4]. В 1918 году вернулся в родной Галич поэт-правдист А. Н. Соловьев-Нелюдим, в течение нескольких лет он работал редактором уездной газеты, издавал в Галиче сборники своих стихов (Там же. С. 17). Однако в губернской газете его стихи появлялись редко, а в 1921 году он уехал в Петроград. Ф. С. Чумбаров-Лучинский и А. А. Языков погибли в боях. На Западном фронте воевал Анатолий Дьяконов. Другие известные костромские писатели еще не связали себя с профессиональным литературным творчеством, так как занимались организацией продотрядов (Александр Алешин), комсомольской (Семен. Дунаев — секретарь Андреевской комсячейки) или партийной (Владимир Никифоровский — секретарь Варнавинского укома) работой. Поэтому Николай Алешин в своей статье «Зачинатели» точно заметил, что литературная жизнь Костромы оживилась лишь после гражданской войны.

Но читатель не мог довольствоваться только дореволюционной литературой, хотя с увеличением числа грамотных спрос на нее все возрастал. Совершившаяся в стране революция и события гражданской войны требовали отклика в устном и письменном слове. Раскол народа, прежде всего крестьянства, на враждовавшие стороны привел, в частности, к появлению частушек «просоветских» и «антисоветских». Но очень многие захотели приобщиться тогда и к слову литературному: «Великий Октябрь вызвал в массах небывалую тягу к художественному творчеству. На страницах костромских газет той поры печаталось множество стихотворений. Авторы любили скрываться под звучными и броскими псевдонимами…» (Писатели Костромы. С. 4). Добавим: газеты публиковали также «самодельные» фельетоны, рассказы. Все эти «произведения» были подражательными, и «диапазон» имитации был широк, например:

Н. КНЯЗЕВ «К буржую»

Что, буржуй толстый,
Пригорюнился?
И чело твое
Омрачилося?
Аль не нравится
Власть Советская?
Власть рабочего
И крестьянина?
(СР, 1919, 9 мая)

В. ВАЛЕРИЕВ
«Из дневника красноармейца»

…Я часовой.
В могиле спит товарищ — мой старый друг, крестьянин, хлебороб.
Здесь — мать и я…
И в зеркале пожарищ сверкал и рдел жемчужный мой сугроб.
(СР. 1918. 17 нояб.)

Довольно часто встречалось подражание Некрасову:

И сжилась ты со скорбью народною
Вся народного горя полна…
Над полями, весной многоводною
За волною катилась волна…
Волга-мать! Будь защитой страдающим!
Пусть подхватит твой вольный размах
Братский отклик, привет голодающим,
Нашу помощь в тяжелых баржах…[5]
(Соловьев-Нелюдим А. «К Волге» // КМ. 1921. 2 окт.)

В сырой, болотной местности,
В пространстве меж окопами
У заграждений-проволок
Сошлися три «врага»…
Сошлися — и заспорили,
Заспорившись, повздорили,
Пожалуй бы, подралися,
Да парни были дельные…[6]
(Фанвич Г. (Г .Ф. Устинов)
«Как жить вольготнее…» // СР. 1917. 31 дек.)

Иногда губернская газета публиковала стихи без указания автора, которым был, очевидно, работник редакции. Только на таком, по сути, «внелитературном» уровне, поддерживать «пульс» литературной жизни в газете долго было невозможно. Редакции прибегли к помощи «донора» — молодой литературы всей страны.

С произведениями каких писателей-современников знакомился читатель костромских газет и журналов? Конечно, очень часто печатали Демьяна Бедного, а также стихи пролетарских поэтов П. Арского, В. Александровского, И. Садофьева, В. Князева, С. Ганьшина, Я. Бердникова, создававших образ революционного времени и народа средствами плакатно-пафосного стиля. Но особое внимание было оказано Алексею Гастеву. Кострома знала его хорошо: в 1905 году он работал в партийной организации города, руководил боевой дружиной, был председателем Совета рабочих депутатов, наконец, представлял костромскую делегацию РСДРП на IV съезде в Стокгольме. И вот в середине 1919 года, как раз в период организации и активизации Костромского Пролеткульта, «Красный Мир», открывший рубрику «Пролетарские мотивы», начал щедро публиковать стихи и миниатюры А. Гастева, прославлявшие «пролетарское коллективное сознание» и индустриальную мощь государства: «Мы растем из железа», «Рельсы», «Ворота», «Мы посягнули…», «Балки», «Звоны», «Башня» и др. Произведения Гастева должны были стать как бы идейной и творческой школой для местных поэтов-студийцев. Позже, в двадцатые годы, костромские издания публиковали произведения Н. Асеева, И. Бабеля, А. Безыменского, П. Бессалько, А. Благова, В. Брюсова, А. Волжского, М. Горького, А. Грина, И. Доронина, С. Есенина, А. Жарова, И. Ионова, И. Касаткина, В. Кириллова, В. Кумача, Н. Ляшко, В. Маяковского, А. Неверова, С. Обрадовича, П. Орешина, Н. Полетаева, А. Ширяевца и других.

Большое значение имело появление в Костроме литераторов из других городов. Выше уже было сказано о П. А. Бляхине, совмещавшем основную работу в губернских органах власти с литературными занятиями. Он выступал и как публицист-антирелигиозник, и как автор агитпьес, которые имели успех у рабочего зрителя.

В середине 1920-х годов в Кострому приехал Николай Евгеньевич Вирта, опубликовавший в костромских журналах «Ледокол» и «Октябрь» свои рассказы и очерки, а в молодежной газете «Смена» — приключенческий роман «Тайна заброшенной хижины».

Определенную роль в литературной жизни Костромы сыграл и Георгий Феофанович Устинов, друг Сергея Есенина. Он часто выступал на диспутах, был организатором местных писательских сил.

Связывали Кострому с литературной жизнью страны приезды в город знаменитых писателей. В сентябре 1919 года Совет Пролеткульта устроил в Народном доме встречу костромичей с С. Г. Скитальцем, который исполнил под гусли несколько волжских песен, прочитал свои стихи и рассказ «Казнь лейтенанта Шмидта». В 1920 году в городе неоднократно выступал Федор Сологуб. На одном из вечеров писатель читал главы из романа «Заклинательница змей», написанного, как сообщалось, «на костромском материале» (КМ. 1920. 15 июля). Приезжал в Кострому А. В. Луначарский, который летом 1919 года выступал не только перед отправляющимися на фронт коммунистами и слушателями Народного университета, но и в Доме искусств, где читал свою пьесу «Фауст и город». В конце 1923 года Кострому посетил активнейший организатор советской литературы критик А. К. Воронский. По сообщению А. Виленкина, выступление Воронского имело цель «поставить вопросы художественной политики и культуры в центр внимания костромской партийной организации» (КМ. 1923. 15 нояб.). На открытие Шунгенской электростанции летом 1923 года приезжал Д. Бедный. В 1928 году ожидался приезд в Кострому А. М. Горького, но он не состоялся. Побывал в Костроме И. Бабель, наблюдавший переселение в здания Ипатьевского монастыря семей костромских рабочих и написавший об этом рассказ «Конец Святого Ипатия», сопровожденный при публикации в «Правде» пометой: «Кострома, 20 декабря 1923 г». (В 1924 году рассказ был напечатан в «Красном мире»). В 1928 году в Костроме выступали члены актива Ленинградской ассоциации пролетарских писателей А. Крайский, А. Тверняк.

Одной из форм организации и деятельности костромских писателей были литературные вечера, диспуты и так называемые «суды».

Литературные вечера могли организовываться по случаю юбилеев. Например, в декабре 1921 года в Костроме и губернии были проведены «Некрасовские дни» в связи со 100-летием со дня рождения поэта. В 1918 году костромская печать откликнулась на 50-летие М. Горького, отметив, правда, с прискорбием, что юбилей «увенчался» «“Несвоевременными мыслями” о злобе, дикости, жестокости и невежестве русского народа» (СР. 1918. 31 марта). Костромская общественность провела траурные «вечера памяти» в связи со смертью Д. Фурманова, С. Есенина; Театр студийных постановок подготовил вечер памяти А. Блока; интеллигенция откликнулась на призыв почтить память умершего В. Г. Короленко (в Солигаличе был проведен траурный вечер); поэты-костромичи выразили свое и общее горе в связи с самоубийством Маяковского.

Когда костромские литераторы набрали силу, они довольно часто стали встречаться со своими читателями. Особенно часто выступали перед публикой А. Алешин, С. Дунаев, В. Лебедев, В. Никифоровский, А. Дьяконов, Г. Ясин.

Иногда устраивались диспуты. Например, в декабре 1922 года Губполитпросвет организовал всколыхнувший костромичей диспут на тему «Куда идет современное искусство? Нужен ли нам Островский?». Диспут удался. «Через Островского перешагнуть нельзя», — заключил свое выступление критик Виленкин. Иную точку зрения высказал поэт Дьяконов, заявив: «Островский — Баян мещанства и антиколлективизма… — неинтересен, чужд и не нужен нам» (КМ. 1922. 10 дек.). В 1927 году в Партклубе состоялся диспут о поэзии Есенина, собравший около 500 человек в основном молодежь. И хотя кампания борьбы с «есенинщиной» уже давно началась по всей стране и на этом собрании выступали ораторы, обвинявшие поэта в «наклонности к анархо-индивидуализму, чуждому задачам коммунистического воспитания», это был все-таки диспут, на котором высказались и защитники Есенина. Идеологический подход к творчеству поэта проявился и в спектакле, который привезли в Кострому в этом же году артисты Московского театра чтеца, но представление называлось все же «инсценированным спором о творчестве Есенина». Вот что писал о нем обозреватель: «Постановка “Есенина” — отклик на тот огромный общественный интерес, огромное внимание, которое уделяется в настоящее время Есенину и главным образом “есенинщине”. Путь Есенина показан театром почти полностью от “Сорокоуста” до “Черного человека”… Актеры-чтецы говорят словами критических статей и отзывов о Есенине Полонского, Семашко, Воронского и Бухарина, иллюстрируя их художественным исполнением произведений поэта» (СП. 1927. 5 июля). К сожалению, через год-два началась травля «прокулацких литераторов» — С. Клычкова, Н. Клюева, Б. Пильняка и многих других, и Есенину, включенному идеологическими функционерами в их число, пришлось посмертно испытать многолетнюю «ссылку в беспамятство». Тех, кто пытался вспомнить о нем, блюстители дистиллированной идеологии вынюхивали и преследовали. Известны, например, случаи увольнения учителей, читавших стихи Есенина на уроках…

Своеобразной формой литературной жизни были «литсуды». Вообще всякого рода инсценированные «суды» сосуществовали наряду с системой органов государственной юрисдикции и копировали их, а подчас и сближались с ними. Например, в «Суде над мировым пролетариатом», на который отдел Агитпропа губкома, проводивший «Неделю Коминтерна», пригласил «всех рабочих, работниц, красноармейцев, членов РКП и РКС» (КМ. 1921. 10 дек.), было очень много «игры», хотя это был «суд» политический. По сути дела, был устроен своего рода «спектакль», т.е. была найдена еще одна разновидность «агиттеатра». Иной характер носило «действо», устроенное по поводу отказа одного из красноармейцев от «ликбеза»; газета сообщала, что «в составлении приговора принимали участие до 200 приглашенных красноармейцев» (Красный понедельник. 1923. № 1. С. 4). Это был самый настоящий товарищеский суд, хотя он назывался «инсценировкой». Близки к ним, на наш взгляд, были и партсобрания, на которых принимали в партию, потому что в двадцатые годы они могли, очевидно, быть открытыми. Любопытно, что перед этим губернская газета публиковала списки подавших заявления, нередко предварив их таким, например, заголовком: «Что ты можешь сказать плохого об этих товарищах?».

Понятно, что в этих условиях привилась идея и литературных «судов». Они внедрялись в школьную жизнь: «Доклады, беседы и даже лекции в голове подростка оставляют только наиболее яркие моменты, хорошо же поставленный литературный суд дает целостное представление об известной вещи…» (КМ. 1920. № 169). Иногда такие суды проводились как масштабные, показательные мероприятия. Одним из них стал состоявшийся в городском театре 20 мая 1923 года «суд» над героем повести Л. Толстого «Отец Сергий». Роль Касатского исполнял загримированный актер, в нужный момент «дававший показания» и «потуплявший голову». Об этом суде был дан подробный репортаж. Председатель «суда» объяснил публике, что суд над о. Сергием «является судом над идеологией дворянства»; обвинитель добавил, что князь Касатский проявил «низменные качества тогдашней интеллигенции»; защитники оправдывали его действия тем, что он «являлся продуктом своей эпохи» и постоянно стремился к самоусовершенствованию. «Приговор» учел и объединил все эти аргументы. В подобных инсценировках еще было много развлекательного и безобидного, но они объективно оказались формой идеологической подготовки народа к временам настоящих, страшных политических процессов конца 1920—1930-х годов.

После Октября вся жизнь перестраивалась «на новый лад», поэтому и потянувшиеся к перу поэты и писатели из рабоче-крестьянской среды стремились к объединению для решения и собственных творческих задач, и задач общенародных. Их первым «куратором» явилась Костромская организация Пролеткульта, провозгласившая лозунг: «Культура рабочего есть дело его самого». Совет Пролеткульта решил создать, наряду с другими, и литературную секцию, задачей которой должно было стать «словесное художественное творчество на почве пролетарской, классовой» и «знакомство рабочих с техникой этого творчества и образцами творчества буржуазной эпохи» (КМ. 1919. 6 авг). Планировался даже выпуск журнала, по образцу московского пролеткультовского «Горна». Газеты и сотрудники их редакций начали поиск талантов, и их труд можно без натяжки сравнить с трудом золотоискателей. Они получали «тысячи тонн словесной руды», из которой добывали крупицы хорошей лирики и прозы. На страницах газет того времени часто можно встретить ответы: «Ваши стихи не пойдут» и т. п. Иногда авторы приглашались для разговора в редакцию. И очень редко — но это случалось — селькор, рабкор или человек, впервые пославший стихи или рассказ в газету, получал одобрительный ответ. Так был, по-видимому, «найден», Семен ДУНАЕВ, секретарь Андреевской комсомольской ячейки, организовавший не только литературный кружок, но и журнал «Дитя Севера», который был напечатан с помощью резиновых букв и проиллюстрирован самим издателем. Он вошел в костромскую литературу через «дверь» газеты «Красный мир» со стихотворением-призывом «В народ!»:

Во имя братского сознанья,
Во имя правды и труда,
В рядах крестьян все наши знанья,
Друзья, разделим навсегда!
Пока любовью вся согрета
Земля, вдохнем в них новый дух,
Зажжем в сердцах их факел света,
Наполним правдою их слух.
Пусть каждый семя истин сеет
В веками позабытый край,
А там уж добрый всход созреет
И даст обильный урожай.
(КМ. 1920. 15 февр.)

Начинающий поэт воспользовался здесь характерным для того времени стилем «общих слов», но написано было это искренно — народником-просветителем советского времени. В редакции это почувствовали, и через три дня в «Почтовом ящике» газеты был дан совет: «Семену Дунаеву. Пишите чаще о том, как живет деревня. Пишите коротко» (КМ. 1920. 19 февр.). Через некоторое время С. Дунаев переехал в Кострому, стал редактором губернской газеты «Голос молодежи», активным сотрудником всех газет и журналов города.

Из литкружка с. Андреевское Молвитинского уезда (Сусанинского района) «вышла» в костромскую, а после переезда в Ленинград и в со-юзную литературу поэтесса Мария Ивановна КОМИССАРОВА.

Для начинающих поэтов была создана литературная студия, руководимая С. М. БОНДИ, который тогда преподавал в Костромском рабоче-крестьянском университете. 1 апреля 1921 года в университете и состоялся, по-видимому, первый публичный вечер студийцев. Обозреватель, писавший, что «от теперешнего состава студии нельзя требовать пролетарской поэзии», назвал стихи некоторых поэтов выражением «больных настроений». Он все же отметил наличие таланта у раскритикованного в пух и прах Николая СОКОЛОВА, названного «костромским Мариенгофом», у В. ЛЕБЕДЕВА, как «вполне определившегося» поэта, у А. АЛЕШИНА, как «наиболее бодрого из студийцев» (Пл. Новл. Вечер поэтов (Об интеллигентских настроениях) // КМ. 1921. 3 апр.).

Вскоре к названным выше поэтам присоединяются В. НИКИФОРОВСКИЙ, А. ДЬЯКОНОВ, ставшие сотрудниками редакции «Красного Мира». Газеты и журналы, издававшиеся в Костроме и уездных центрах (см. о них: Писатели Костромы. С. 4—7), и стали организационными центрами костромской литературы. Литкружок, ядро которого составили рабфаковцы, работал при «Красном Мире». По свидетельству А. Алешина, много внимания уделял ему, в ущерб собственному творчеству, В. Никифоровский. В 1927 году литературная группа организовалась при комсомольской газете «Смена». Ее «литературные четверги» привлекали пишущую молодежь. В 1925 году редакция «Северной правды» устраивала «литературные субботы», на которых местные писатели читали произведения, а публика обсуждала их.

По разным причинам литературная жизнь в Костроме развивалась неравномерно, то вспыхивая, то затихая. Этим объясняется короткая жизнь многих журналов и газет. Поэтому и «литературные страницы» газет либо выходили нерегулярно, либо сжимались до размеров «литературного уголка», либо исчезали совсем. Зато в периоды активности писательских сил или каких-нибудь политических кампаний возникала необходимость в специальных, чисто литературных изданиях. Это могли быть сборники или альманахи, например, «Сборник Костромского Пролеткульта» (1919), альманах «Девятнадцать новых» (1923), своего рода визитная карточка молодых писателей, а также издания периодические. Одно из них — литературная газета «Красный понедельник», ответственным редактором которой был руководитель Губполитпросвета А. В. ВЫСОЦКИЙ, очень много сделавший для становления литературного дела в Костроме. Газета издавалась довольно многочисленной группой работников печати и, несмотря на короткий срок существования (январь—май 1923), сумела, совместно с «Красным Миром», консолидировать лучшие писательские силы Костромы. В ней были напечатаны стихи, рассказы, очерки, фельетоны, статьи А. Алешина, В. Никифоровского, Ан. Дьяконова, Вяч. Кутилина, В. Лебедева, С. Дунаева. Здесь был интересный отдел хроники и объявлений.

Разраставшаяся костромская литература нуждалась в собственных критиках и обозревателях. Ведущим среди них был А. ВИЛЕНКИН, которого мы рискнем назвать «костромским Воронским», потому что он также стремился консолидировать писателей, выступал против «сокрушения» классического наследия. Возможно, Виленкин даже сознательно подражал Воронскому, создавая критические циклы — «Литературные силуэты», «Письма об искусстве». В «Красном понедельнике» до его закрытия он успел создать «силуэт» одного из лидеров местной литературной жизни — Александра Алешина. В «Красном понедельнике» иногда в качестве критика выступал и поэт Анатолий Дьяконов.

Итак, но свидетельству С. Дунаева, «в дни революционного подъема литературная Кострома впервые зашевелилась в 1920—1921 гг.» (Дунаев С. Литературная Кострома наших дней: (Историческая справка) // СП. 1926. 18 июля). Если с этим согласиться, не учитывая вспышку активности Пролеткульта летом 1919 года, второй пик в литературной жизни Костромы пришелся на 1923 год (издание «Красного понедельника», выход альманаха «Девятнадцать новых», приезд А. К. Воронского, а главное — продуктивная работа ведущих прозаиков и поэтов). На наш взгляд, и 1924-й не был годом «спада». Смерть Ленина сначала ошеломила, затем дала новый импульс общественной жизни, в том числе и литературной.

Третий подъем ее произошел на рубеже 1924—1925 годов в связи с приобщением писателей-костромичей к функционированию РАППа. Накануне Всесоюзного совещания пролетарских писателей 1925 года Г. Устинов обратился к ним со статьей «Необходимо организоваться», в которой писал: «Кострома имеет целый ряд литературных рабкоровских кружков, целый ряд писателей и художников, и вообще в отношении количества литературных и художественных сил стоит далеко не на последнем месте» (КМ. 1924. 14 дек.). 19 декабря состоялось собрание 16 писателей, избравших бюро, в которое вошли А. Алешин, Ф. Меден, Г. Устинов. Было принято решение издать сборник «21 января» к годовщине смерти Ленина. Делегатами на конференцию ВАПП были избраны А. Алешин и С. Дунаев. В 1925 году костромская писательская организация насчитывала, по свидетельству Дунаева, до 30 человек, писатели еженедельно собирались для обсуждения произведений. Однако в связи с выбытием из правления ассоциации ее организаторов — Г. Устинова, Ф. Медена, С. Дунаева — работа эта почти прекратилась. «Возрождение» КоАПП произошло лишь в июле 1926 года (В. С. Литературная Кострома просыпается // СП. 1926. 8 июля). Возобновилась работа кружков, снова стали проводиться литчтения и диспуты. Особенно активно занимались литературной учебой в группе при газете «Смена», насчитывавшей в 1927 году до 20 участников. В 1928 году хорошо работал кружок при библиотеке «Коллектор» (Н. Читаем и спорим // СП. 1928. 30 июня).

Но в конце 1920-х годов вновь сложилась обстановка, невозможная для здоровой литературной жизни. Начавшиеся в стране политические процессы («шахтинское дело», «борьба с правым уклоном», антирелигиозная кампания) отозвались и в Костроме. «Копией» «шахтинского дела» можно считать так называемое «нерехтское дело». Да и по всей губернии стали «выявлять» «вредителей», «уклоняющихся», «замаскировавшихся» и т. п. Под девизом «Пролетаризировать техникумы!» из костромских учебных заведений начали «вычищать детей торговцев, кулаков, попов, дворян» (все термины и фразеология — из статей и «заголовков» газет того времени).

Ко всему этому прибавляется еще одно обстоятельство: по разным причинам из Костромы уехали А. Высоцкий, В. Лебедев, В. Никифоровский, А. Дьяконов, Г. Ясин, А. Виленкин. Результаты не замедлили сказаться. «Одним из самых слабых участков культурного фронта Костромы, несомненно, является область литературного творчества», — писала 17 ноября 1929 года «Северная правда».

Была предпринята попытка создать из членов литературных кружков местное отделение РАППа: инициативная группа пригласила примерно 50 человек на собрание в редакцию «Северной правды». После доклада А. Алешина «О положении на местном литературном фронте» решили объединиться, обследовать деятельность творческих кружков, осуществлять прием в члены КоАПП. Правлению было поручено информировать Москву и Иваново (в апреле 1929 года Костромская область стала частью Ивановской промышленной области) о создании организации. Кроме традиционных форм работы с начинающими авторами, стали использоваться новые: конкурсы на лучший рассказ, очерк или стихотворение, коллективное обсуждение произведений заранее опубликованных в «литстранице» «Северной правды».

«Литературная учеба» приобретала часто такой характер: «Рассказывайте о колхозе, об ударной бригаде, о специалистах, о стройке дома, о тракторе, о чем угодно, но отбросьте это свое “Я”. Ведь в свое произведение нужно вложить идею, дорогую рабочему классу… Но совсем плохо, когда начинающие авторы ударяются в паскуднейшую лирику, посвященную “любви”, личным ничтожным переживаниям, не имеющим никакой социальной значимости, не нужной рабочему классу, а подчас (если хороша техника и художественность) и вредной» (Д. Еще раз — о чем и как писать // СП. 1930. 31 мая).

Политическая ситуация в стране усиливала процесс идеологизации искусства, направляла его в русло «классовой борьбы», развернутой в ходе коллективизации, в сторону приоритета идеологических ценностей. «Наши произведения должны быть проникнуты политическими идеями рабочего класса. Ясно и то, что нам нужно полнокровное, здоровое искусство, надо писать художественно», — утверждал в «Заметках о пролетписателе» их автор под псевдонимом Д. Б., по-видимому, сам редактор газеты Д. Бондарев (СП. 1930. 30 апр.).

После областного съезда пролетарских писателей в г. Иваново (1930), выдвинувшего лозунг «За большевизацию творчества!», призвавшего к борьбе с «чуждыми рабочему классу тенденциями», в костромской литературной организации начала проводиться работа в соответствии с этими рапповскими установками. Собрание членов Костромской АПП приняло резолюцию о «борьбе с враждебной идеологией в литературе», «повышении классовой бдительности как в своем творчестве, так и в общественной работе» (СП. 1930. 28 авг.). В Костроме, как и в других городах, развернулась кампания по «вовлечению ударников в литературу». С этой целью на предприятиях города рапповцы начали проводить собрания, о которых заранее объявлялось в газетах, например: «Рапповцы! Сегодня, в 8 час. вечера в красном уголке фабрики “Знамя труда” — литературный вечер, посвященный призыву ударников. Явка на читку в порядке рапповской дисциплины. Бюро КоАПП» (СП. 1930. 14 дек.).

В начале 1930-х годов ошибочность «установок» рапповского руководства стала очевидной. РАПП была распущена, ее костромское отделение — тоже. Но литературная жизнь в Костроме надолго замерла по другой причине: уехали, были репрессированы или замолчали многие литераторы, а сама Костромская область перестала существовать как самостоятельная административная единица.

Поэтому 1920-е годы — первый из относительно благоприятных, богатых по содержанию и интенсивных периодов литературной жизни Костромы после 1917-го. В промежутке между нелегким временем военного коммунизма (1917—1921) и началом давления на культуру со стороны системы бюрократического абсолютизма (рубеж 1920—1930-х годов) выпали годы творческой самостоятельности талантливых поэтов и писателей разных направлений, годы их сосуществования, не исключавшего дискуссий. Это и было нормальным бытием литературы. Поэтому приезжавший в Кострому А. К. Воронский в своем выступлении подчеркивал: ни одно литературное течение не может быть возведено в искусство «государственное», все художественные направления, идеологически вытекающие из признания завоеваний Октября, имеют равное право на жизнь и внимание (КМ. 1923. 15 нояб.). И хотя костромские писатели в организационном плане «прошли» через Пролеткульт, ВАПП и РАПП, их творчество было шире пролеткультовских и рапповских «платформ». Не было и деления по социальному признаку — на «пролетарских» и «крестьянских». Было тяготение к тем или иным темам, проблемам, жанрам.

Поэтому наиболее верный путь выявления специфики литературных произведений писателей — костромичей и костромской литературы в целом — воссоздание по стихам и прозе этих лет «творческих портретов» их авторов.

Но это уже новая, следующая задача.