Первые религиозно-философские чтения в Костроме [*]
I. Флоренский и православная традиция
Религиозно-философские чтения, прошедшие 24–27 мая в Костроме по инициативе местного фонда культуры, для нашего города событие огромной важности, обращающее нас к бесценным источникам русской духовной мысли. А потому есть смысл рассказать об этой конференции поподробней. Предлагаем читателям отчет нашего корреспондента. Первая статья посвящена выступлениям на тему творчества Павла Александровича Флоренского.
[*] Общий заголовок дан при интернет-публикации.
24 мая, в день славянской письменности и культуры, Кострома встречала гостей, приехавших на религиозно-философские чтения, посвященные П. А. Флоренскому и В. В. Розанову. Гости из Москвы, Санкт-Петербурга, Череповца и даже далекой Италии знакомились с городом и его достопримечательностями.
С впечатлений о городе и начала на следующий день, 25 мая, выступавшая первой гостья из Италии доктор философии университета из Бергамо Н. М. Каухчашвили:
– Я очень рада счастливой случайности оказаться в Костроме, – отметила она. – Этому способствовала возникшая тесная связь между Костромской и Миланской епархиями.
Епархия, к слову сказать, действительно сыграла достойную роль в организации чтений, которые проходили в здании Костромского училища. Перед началом конференции к участникам обратился со словами приветствия епископ Костромской и Галичский Александр, а чтения открылись литией, проведенной самим владыкой.
Нина Михайловна Каухчашвили посвятила свое выступление произведению П. А. Флоренского «Соль земли», и в частности – проблеме влияния житийной литературы на духовную жизнь русского общества.
– Перестройка положила начало изданиям религиозного характера, – сказала, в частности, доктор Каухчашвили, – и это дало возможность познакомиться с работами русских православных философов, ранее мне неизвестными.
Итальянская гостья провела параллель между православной и католической агеографическими традициями, подчеркнув особенности той духовной атмосферы, которую создавали православные подвижники. В православной традиции сначала народ избирает святого, и только потом происходит официальная его канонизация. В католической же агеографии кандидатуру для канонизации выдвигает специальная комиссия, назначаемая церковью, которая обсуждает кандидатуру. При этом уважение и любовь народа и решение комиссии могут не совпасть.
Другой важной чертой православной традиции является стремление обеспечить человеку обретение истины через опыт собственной жизни. Эти наблюдения доктора Каухчашвили, между прочим, совпадают с основной мыслью крупного русского писателя Бориса Зайцева, высказанной им в житийной повести «Преподобный Сергий Радонежский», где он, сравнивая религиозную деятельность католика Франциска Ассизского и православного Сергия Радонежского, отмечает, что святой Франциск проповедовал учение Христа, а отец Сергий жил по учению Христа.
Обращаясь к житийному стилю о. Павла Флоренского, Нина Михайловна подчеркнула его общее со всей православной традицией стремление в чертах облика святого не скрывать житейские проявления его характера. Одновременно она показала и индивидуальную манеру Флоренского-писателя, умеющего деталям, бытовым нюансам – «вещицам», как выразилась профессор из Бергамо, – придать образно-символическое значение, что резко расширяло тот мир, который возникал в произведениях о. Павла. Это хорошо видно на его житии о старце Исидоре.
Интересным было замечание итальянской ученой о том, что в основе структуры философской мысли и системы Флоренского лежит… математика. Отец Павел даже любовь считал доказуемой математически.
Для стиля писателя Флоренского характерен диалог с читателем. Для него важны не только непосредственное обращение к читателю, но и реакция воспринимающего. Поэтому он был убежден в том, что мысль нельзя заранее подготовить, она должна рождаться в диалоге с воспринимающим. Это побудило Флоренского использовать прием, который первым применил среди русских писателей Н. Гоголь (а впоследствии, добавим от себя, использовал и Ф. Достоевский): он вводит читателя в свой мир через подробности, якобы знакомые ему так же, как и читателю, тем самым создавая атмосферу доверительности. Каухчашвили привела пример из предисловия к сборнику повестей Н. В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки»:
«…Да вот было и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко мне, то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку… Про Диканьку же, я думаю, вы наслышались вдоволь… Приехавши же в Диканьку, спросите только первого попавшегося навстречу: “А где живет пасечник Рудый Панько?”…»
Такие же приемы мы найдем и в других произведениях Гоголя (например, в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка»). Эти же приемы использует и Павел Флоренский.
В заключение Каухчашвили отметила экуменическое мироощущение Флоренского, воспринимавшего мир как космическое целое. «Надо молиться матери одной, остальное – экклесиастическая канцелярия», – говорил отец Павел еще в 1923 году.
Интересным было и выступление кандидата философских наук из Череповца В. Б. Анохина, назвавшего свое сообщение «Живая истина Флоренского». Он как бы продолжил вслед за Каухчашвили выявление особенностей православного философского мышления в творчестве Флоренского. Отец Павел выступил против кантовского понимания истины, которое остается в рамках рационального. Истина Канта, подчеркнул Валерий Борисович, двухмерна. Человек, по Канту, воспринимает мир через сетку своего сознания, он даже может плести эти сети, но что он в них выловит – неизвестно. На этом Кант останавливается. Флоренский идет дальше: он выдвигает идею теодицеи – оправдания Бога. Если Кант останавливается там, где начинаются неразрешимые противоречия, то Флоренский снимает эти противоречия идеей Бога. Когда речь идет о крайних категориальных понятиях (например: как выразить бесконечную конечность?), то сопрягать их можно лишь, когда они существуют в целостности. Эту целостность дает любовь. Флоренский совершает прорыв за пределы рационального. Чтобы обнаружить истину, необходимо вырваться из замкнутого круга двухмерного пространства, поясняет В. Анохин. Если, допустим, цилиндр спроецировать на стену, то в проекции мы получим… прямоугольник, а если на пол, то мы увидим круг. Теперь, если представить, что двухмерное пространство населяют какие-то существа, то одни будут думать, что цилиндр – это прямоугольник, а другие – что это круг. Чтобы получить истину, нужен прорыв в трехмерное пространство. Именно это и совершает Флоренский, выдвинув идею теодицеи.
Продолжая сопоставление культурных традиций Запада и Руси, В. Анохин отметил, что дело не в том, что Европа оперирует логикой, а Русь – чувством. Дело в том, что превалирует. Русскому мышлению присуще свойство выходить за пределы рационального. Запад нарабатывает нормы, мы их прорываем, ищем иррациональную суть.
Любопытным было замечание философа из Череповца о том, что слово имеет самоорганизующее значение, оно несет в себе энергию, которая суммирует в себе энергию человека и объекта, обозначенного этим словом. О значении слова высказался и зам. редактора «Московского журнала» А. Д. Червяков, темой выступления которого была первая монография о П. А. Флоренском. Бывают просто слова, их составляет рассудок. От них в душе остается лишь мусор, заявил оратор. Но есть и слова, наполненные глубоким смыслом, дающим приобщение к тайнам бытия. К этим истинам Царства Небесного нельзя приобщиться, не пройдя через собственные страдания. Этот путь и прошел о. Павел Флоренский, вот почему к нему тянулись люди, вот почему он был фигурой, соразмерной Леонардо да Винчи. Истина лежит не в сфере анализа, к истине приходят через любовь. Истину мы найдем не в научной диссертации, а в живой проповеди. Последние отличаются друг от друга так же, как отличаются вера в Бога абстрактная, от ума, и вера в Бога в лоне церкви. Только вера в Церковь обязывает, заметил Алексей Дмитриевич. Творчество Павла Флоренского укрепляет это убеждение, подчеркнул он. Если книги В. Розанова можно «читать покуривая», то есть книги, которые так читать невозможно. Среди них – труды о. Павла Флоренского…
Костромской край. – 1992. – 2 июня.
II. Флоренский и мы
«Здесь нет ни одной персональной судьбы,
Здесь судьбы в единую слиты…»
В. Высоцкий
Выступления, на которых я уже останавливался, были целиком посвящены творчеству П. А. Флоренского. Но были и другие подходы, где его творчество увязывалось с существующими сегодня светскими проблемами и с судьбою самого Флоренского.
Отец Георгий (Ю. М. Эдельштейн) продолжил тему значения слова. Является ли слово сгустком энергии? Если слово – имя вещи или явления, то является ли имя сгустком энергии? Влияет ли имя на человека, носящего его? Каковы взаимоотношения человека и его имени? Отец Георгий напомнил аудитории, что Платон считал имя отражением идеи, а затем развернул вопрос в христианской плоскости, приведя слова из Священного Писания: «И сказал Бог: да будет свет». Зачем он говорил, если некому было слушать? В книге Бытия (ст. 19–20) Адам дает всем животным имена. Как он давал им имена? Познавая их зерно, их сущность? Или ставя на них печати? Насколько понятие соответствует конкретному его выражению? О. Павел Флоренский ликвидирует это противоречие. Он сравнивает имя с иконой, переводя проблему в область конкретно-чувственную и преодолевая возможные противоречия между формальной и содержательной стороной слова-понятия.
– Однако это противоречие не преодолено в реальной жизни церкви, – неожиданно заключил свое сообщение отец Георгий. – Насколько то, что выражено в слове, соответствует реальному содержанию деятельности нашей епархии? Существует выбор: или ты служишь церкви как составной части нового политического режима, или ты остаешься с народом.
Отец Георгий обвинил руководство Костромской епархии в том, что оно остается кагэбэшно-партийной номенклатурой. Это вызвало неудовольствие среди некоторых слушателей, потребовавших от него оставаться в рамках темы выступления.
Об использовании имени Павла Флоренского в политических целях и правыми и левыми говорила кандидат филологических наук Е. В. Иванова (Москва) в своем сообщении «Наследие П. А. Флоренского сегодня». Правые, например, с одной стороны, считают его «своим», поскольку о. Павел был монархистом, но с другой, критикуют его (наряду с Глебом Якуниным) за ересь.
Е. Иванова обратила внимание на то, как скрупулезно занимался Павел Александрович восстановлением генеалогии своего рода. О и был убежден, что мысль семейна: каждый человек должен познать цель, идею своего рода, именно не личную, а родовую.
Об этом же говорил внук П. Флоренского – Павел Васильевич Флоренский: Надо писать себя. Расспросите своих стариков. Пишите сегодняшний день. Сегодня наши записи будут казаться малоинтересными, но завтра, оставленные на бумаге, они станут бесценными. У нас любят сначала задушить человека, а потом гордиться им и ставить ему памятники, – с горечью заметил он, – Солженицынский «Один день Ивана Денисовича», конечно, гениальное произведение, но в жизни все грубее и страшнее. И всё это не вчерашний день…
Боль человека не только на судьбе своего великого деда, но и на своей собственной испытавшего пресс «социалистической демократии», не может не быть понятна тем, кто сталкивается и сегодня с холуями, угодничающими перед новой властью и, будь их воля, готовыми снова засадить за решетку всех, кто не вписывается в их новое лакейское единогласие. И это, по словам Павла Васильевича, не так уж и нереально: если вы не юрист, то, прочитав дела, поверите в виновность подсудимого. Дела 20-х годов шиты белыми нитками, но в фабрикациях 30-х годов всё «чисто», каждая бумажка подшита, всё задокументировано… Бабушка Павла Васильевича писала письма Сталину, и каждая бумага переправлялась по соответствующим инстанциям, каждый раз решалось, виноват дед или нет, отпустить его или не отпустить, а между тем человека уже давно не было в живых…
О. Павел Флоренский не захотел уезжать из России, хотя ему предлагал свою помощь президент Чехословакии Масарик, обещал создать условия для научной работы.
«Лучше грешить и разделять грехи с народом своей родины, чем благополучно жить на чужбине», – таков был его ответ. И о. Павел разделил судьбу миллионов других невинно убиенных соотечественников.
Пускали слух, будто Флоренского задавило бревном. Вообще бревно имело у большевиков какой-то навязчиво-мистический смысл, горько пошутил Флоренский-младший; бревно, которое нес Ильич, бревно, которым якобы убило о. Павла Флоренского, бревна в фильме Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Абуладзе знал, что многие заключенные, чтобы дать знать о себе, оставляли в щелях бревен свои пальцы, чтобы потом по отпечаткам пальцев за границей, куда часто посылался этот лес, можно было восстановить свою личность, стертую бездушной рукой сталинского следователя. В фильме Абуладзе этот реальный факт смягчен: там отрубленные пальцы, втиснутые в трещины бревен, заменены выцарапанными на дереве надписями…
В выступлении внука Флоренского часто звучал лейтмотив: не надо сваливать все на ЧК, на коммунистов. Мы сами хороши. И сегодня есть немало, с позволения сказать, людей, готовых заняться этой мясницкой работой, и, кстати, даже не очень скрывающих это. Причем свои шкурные интересы они обязательно оправдывают какой-нибудь красивой идеей.
– Я узнал, кто «настучал» на деда. Но мне советуют не раскрывать имя Иуды, по крайней мере, пока это не будет подтверждено не только словесным свидетельством, но и документальным…
О. Павел Флоренский был расстрелян 8 декабря 1937 года в Ленинграде. Сведения эти дал в 1989 г. тогдашний шеф КГБ Крючков.
В ряде выступлений были освещены факты, свидетельствующие, как жили в первые годы новой власти «бывшие» люди, которые на фоне серой, грязной, грубой человеческой массы были слишком заметны. И это было опасно: «бывшие» вызывали ненависть толпы. О том, как жили окруженные этой молчаливой до поры ненавистью толпы граф Олсуфьев, о. Мансуров, о. Флоренский, рассказал москвич кандидат философских наук С. М. Половинкин. О дружбе П. А. Флоренского и С. С. Троицкого рассказала Т. В. Войтюк (Кострома). О необходимости внесения в учебники по этике идей русской православной философии говорил костромич А. П. Дурилов. Важность скорейшего пересмотра преподаваемого предмета несомненна: ведь нация теряет свои, присущие ей ориентиры, подчеркнул он.
На конференции выступил самодеятельный фольклорный коллектив из технологического института, исполнивший некоторые из частушек, собранных П. А. Флоренским и проанализированных им в статье «Несколько замечаний к собранию костромских частушек Нерехтского уезда» (1909). Выступавшие по этому вопросу подчеркивали, что в работе по сбору частушек Флоренский видел не этнографические изыскания, а возможность через фольклор проникнуться народным мироощущением.
Разнообразие граней дарования творческой личности Павла Александровича Флоренского отразилось в не менее разнообразной программе выступлений. «День Флоренского» был исключительно насыщенным и подарил всем, кто не поленился побывать на чтениях, много свежих впечатлений.
Костромской край. – 1992. – 3 июня.
III. У России есть свой Леонардо…
Насколько цельно вырастала из сообщений выступавших фигура П. А. Флоренского, настолько же противоречиво и даже в некотором смысле скандально и полемично сложился день, посвященный Василию Васильевичу Розанову.
Впрочем, начался он очень даже благопристойно. Первым выступил А. Н. Николюкин с темой «Кострома – родина В. В. Розанова». Он остановился на тех географических и духовных пунктах, которые начали формирование личности великого русского философа, предвосхитившего развитие философии, по мнению выступавшего позднее Ю. И. Сидоренко, по меньшей мере, на пару тысяч лет.
Город Ветлуга, название которого дала река Ветлуга, названная историком «проселочной» рекой, был одним из таких же многих «проселочных» городов России. Здесь и прошли детские годы писателя. В биографии Розанова ветлужский край соединился с кологривским – там родился его отец Василий Федорович. Мать Розанова Надежда Ивановна Шишкина по происхождению дворянка, чем немало гордилась вся семья. В 1859 году отец Василия Васильевича – Василий Федорович получает первый и, кажется, единственный в жизни отпуск в две недели, чтобы перевезти семью из Ветлуги в Кострому. В это же время усердно и много трудившийся Василий Федорович получает чин коллежского асессора, а в 1861 г. внезапно умирает. Жизнь стала нелегкая, на пенсию отца, и это тоже важная часть биографии будущего писателя.
– Собственно писательская биография Розанова начинается в 1899 году в газете А. Суворина, продолжает свой рассказ Александр Николаевич Николюкин и, переходя к общей оценке творчества писателя, отмечает, что Розанова часто обвиняли в непоследовательности и противоречивости, тут же опровергая эти обвинения словами Н. Бердяева о том, что Розанов не более противоречив, чем противоречива сама Природа, а потому бессмысленно обвинять писателя в беспринципности.
Завершая свое обстоятельное выступление, А. Н. Николюкин посетовал на то, что Кострома до сих пор не удосужилась установить мемориальную доску на здании нынешнего технологического института на Муравьевке, где когда-то учился (в первой мужской гимназии) Розанов, хотя другая доска, посвященная ректору института Н. Н. Суслову, все же висит. Это неожиданно стало поводом для дискуссии. Среди слушателей оказалась дочь Н. Суслова, которая выразила свое возмущение унижением имени отца – заслуженного человека. В результате разговор переместился на тему роли личности в истории. Равноценно ли то, что остается в исторической памяти? Потом предметом спора стал вопрос, следует ли сохранять памятники как дореволюционным деятелям России, так и большевистским вождям. Может ли история быть избирательной, а если может, то каковы будут критерии отбора?
В связи с этим интересным было выступление В. Г. Сукача (Москва). Он заявил, что такой неожиданный поворот в обсуждении творчества писателя произошел как-то очень по-розановски. Высказывая свою точку зрения на вопрос об исторической памяти, В. Сукач согласился, что в истории должно остаться все. Но все, что останется в памяти, не может и не должно быть равноценно, ибо есть вещи разрушительные. Во дворце дожей в Венеции среди портретов правителей Венецианской республики вы можете увидеть… пустые рамы. Поэтому зачем канонизировать, скажем, Ленина?
Если отец Павел Флоренский начинается с Иисуса, то Василий Розанов живет с именем Божиим до Иисуса, заметил выступавший, как бы намекая на ветхозаветное мироощущение Розанова и ища у него поддержки. Надо ли это понимать так, что Розанов, вместо того, чтобы простить ударившего его по одной щеке и подставить ему вторую, предпочел бы ветхозаветное «око за око» и «зуб за зуб», оратор не уточнил.
Разумеется, в истории каждому должно воздаться по делам его. Но автор, видимо, «запамятовал», что мы – результат всего, что было в истории. Предать забвению какую-то ее часть – значит, уйти от себя истинных. Как в этом случае отделить белое от черного? И как тогда быть с христианским «не судите…»? Не случайно эта часть выступления В. Сукача встретила возражения у участников чтений. В частности, зам. редактора «Московского журнала» А. Д. Червяков выступил против антитезы Ветхого и Нового Завета. Не согласился A. Червяков и с заявлением B. Сукача, назвавшего Розанова «юродивым русской литературы». Разгорелся спор. Сукач настаивал, что использование маски юродивого – очень важное свойство всей русской литературы. Как бы, например, высказал свои мысли Достоевский, если бы его персонажи не прибегали к этой маске? Червяков согласился с тем, что эта маска, может быть, и присуща интеллигенции, но категорически возражал, что она присуща всему русскому народу.
– Юродивый знает больше, но придуривается, будто знает меньше, – парировал Сукач. – Это есть в любом русском характере. Что такое Иван-дурак, что такое хитрый русский мужичок? Да любой русский человек таков!
Их спор неожиданно прервал вопрос из зала: следует ли понимать, что жизнь Розанова есть пример бытия человека, живущего в православии, но без церкви? Ответ В. Сукача был отрицательный.
Большое оживление среди участников конференции вызвало выступление кандидата философских наук доцента Костромского сельхозинститута Ю. И. Сидоренко.
– Мы пытаемся мыслить логически, используя при этом понятия-костыли, которые лишь порождают иллюзии, – начал Юрий Иванович. – Даже Кант остался в пределах этого. А вот Розанов умел идти одновременно в противоположных направлениях. Это давало неожиданные, парадоксальные результаты. Например, все мы думаем, что существуем в прошедшем, настоящем и будущем времени. Если вдуматься, то можно прийти к мнению, что настоящего времени нет: то, что вы только что прочитали, уже в прошедшем, то, на что в следующую секунду переключится ваше внимание, еще в будущем. Мы живем между прошлым и будущим. Розанов сделал поразительное открытие: все, что мы делаем, говорим, – ради будущего. Любая деятельность оправдана для нас, если она связана с тем, что будет потом, в ближайшем или отдаленном будущем. Значит, мы живем лишь в одном времени – в будущем! Розанов говорил о потенциальности жизни, предвосхитив развитие философии, по меньшей мере, на две тысячи лет вперед. Он, подобно Леонардо да Винчи, искал способы проникновения в будущее, чтобы получать оттуда информацию. Круг интересов философа и писателя необъятен. Среди интересующих его проблем есть даже такие, как исследования о чресельном начале, в котором он обогнал на несколько порядков Зигмунда Фрейда; известен и его интерес к еврейству.
И как бы продолжая портрет Василия Васильевича, но уже за пределами его философских идей, Юрий Иванович попробовал приемами физиономистики открыть тайны той маски, которую мы видим на портретах Василия Васильевича в качестве его лица.
– Его лицо несет в себе черты не только русского типа, видите? В его лице есть что-то азиатское, скорее всего, это черты древнего, хазарского, типа лица. И это соединение европейских и восточных черт породило острые контрасты между видимым Розановым и Розановым, живущим скрытой, внутренней жизнью. Прежде всего, это обнаженность нервов и… дикое нахальство. Но то нахальство, которое, как говорят французы, очаровывает, – хитро добавляет Сидоренко. Розанов, скорее, женский тип. Все, о чем бы он ни думал или говорил, так или иначе связано с женщиной. Через женщину для Розанова выражено все. Внутренне он потрясающе развратен, но эта его утонченная аморальность сдерживалась твердыми нравственными установками.
Дальнейшие рассуждения Ю. И. Сидоренко были прерваны энергичными протестами некоторых слушателей.
– Если ты любишь свою мать, то зачем тебе химический состав ее тела!? – запротестовал зам. редактора «Московского журнала» А. Д. Червяков. – Это просто некорректно!
– Скажу словами самого Розанова: слава Богу, в мораль я не вляпался!! – парировал Ю. И. Сидоренко. И добавил:
– Жизнь великих людей – всегда общественное достояние, хотят они этого или не хотят.
А. Н. Николюкин спросил Юрия Ивановича:
– Вы создали образ Розанова по портрету. Но портретов в его жизни было много и он на них был разный. Не лучше ли создавать портрет человека по результатам его деятельности?
– Разумеется, одно ни в коем случае не исключает другое, – согласился Ю. Сидоренко. – Но я хотел показать, что существует множество способов изучения человеческого феномена, и для раскрытия столь противоречивой личности, как Розанов, нужны разнообразные подходы.
В выступлении отца Евгения Никитина, настоятеля Христорождественского храма в селе Спас-Верховье Судиславского района, прозвучала мысль о том, что жизнь Василия Васильевича Розанова дает урок каждому человеку. И даже не столько сама жизнь, хотя имеется достаточно много доказательств искренней религиозности Розанова, а его смерть. Церковь оценивала жизнь человека не по жизни, а по смерти, ибо то, как ведет себя человек в момент перехода в иной мир, многое открывает в нем. Василий Розанов умер как истинно православный человек…
Среди участников чтений был и автор первой книги о В. Розанове – редактор издательства «Аврора» Валерий Александрович Фатеев. Темой своего выступления он избрал жизнь отца Феодора Бухарева. Одновременно он подвел некоторые итоги. Вся русская литература проходит через Розанова, отметил он. Литература Розанова есть его нереализованная жизнь и его материализованные мечты. На этой почве не могло не возникнуть в его творчестве юродствование, которое у Розанова выразилось в борьбе возвышенно-христианского и язычески-низменного начал. Тема юродивости в русской литературе была способом борьбы с рационализмом. В. Фатеев согласился и с другой, уже высказывавшейся на чтениях мыслью о противопоставлении в творчестве Розанова ветхозаветного и новозаветного мироощущений…
В целом «день Розанова» прошел не менее насыщенно, чем «день Флоренского». Один из участников религиозно-философских чтений А. Н. Николюкин отметил, что чтения в Костроме – начало широкого обсуждения нашего духовного наследия. Он высоко оценил усилия Костромского фонда культуры, Костромского философского общества и Костромской епархии по организации чтений, пожелал, чтобы чтения эти не ограничились разовым подходом. Одно дело – проводить такую конференцию в Москве или Санкт-Петербурге, используя имеющиеся столичные возможности, другое дело – организовать ее в той же Костроме. Сегодня это трудно вдвойне. Архивы норовят «приватизировать», а управляющее ими ведомство делает попытки разговаривать с исследователями на языке коммерции. Уже были сделаны попытки закрыть исследователям путь в архивы Цветаевой, того же Розанова. Проблемы возникали у исследователей относительно работы в ЦГАЛИ. Государство должно взять на себя задачу обеспечения условий для дальнейшего исследования русского духовного наследия. А то, что интерес к нему растет, подтвердили встречи в Костроме.
Костромской край. – 1992. – 6 июня.
Опубликовано: