Василий Смирнов

От Молвитина до Буя

Из записной книжки краеведа

В районе Молвитина и далее к северу до Буя мне нужно было ознакомиться с крестьянской стройкой и получить сведения о здешнем плотницком промысле. Попутно с этой работой в моей записной книжке накопилось порядочно разных заметок о том, что встречалось на пути, около чего краевед не пройдет безучастно, хотя бы и шел он с определенно поставленной целью. Об этих местах, о встречах и впечатлениях я и хочу здесь поделиться с читателями.

В селениях – будет ли то город, деревня или село – самое привлекательное для меня – само население и архитектура. Последняя раньше бросается в глаза.

Село Молвитино, куда я попал летом 1928 года, почти город с населением более тысячи человек. Село расположено в несколько улиц на высоком холме, господствующем над долиной поймы рек Волочницы и Шачи.

Очень много каменных и полукаменных больших зданий и двухэтажных деревянных под железными крышами. На всех этих сооружениях лежит печать недавно разбогатевших их владельцев – крестьян, побывавших на заработках в Москве. При домах пошиба окраин больших городов сохранились хлевы, клетушки, амбарушки, так как население не расстается с земледелием и скотоводством. Прочно, хозяйственно построенные дома уродливой архитектуры выкрашены краской. На крышах дачного типа балкончики сплошь покрыты пиленой кружевной резьбой. За село вынесены амбары и верховые с печами овины.

Бросается в глаза: в Молвитине и в ближайших деревнях много заколоченных домов – это значит, что владельцы вместе с семьями в отходе – делают шапки в Москве, в Ленинграде или в другом месте. Рядом видишь большие двухэтажные дома, которые зияют побитыми стеклами, выломанными рамами, то беспризорные дома бывших буржуев. За селом я видел новое каменное здание бывшей богадельни, пустующее, с начисто выбитыми стеклами. Можно заключить, что в Молвитине нет квартирного кризиса.

Среди села остатки памятника Александру II в виде гранитного пьедестала, который был поставлен благодарными жителями Молвитина, как и теперь еще свидетельствует на нем надпись. Самый бюст смела могучая рука революции, здесь служили первый благодарственный молебен по случаю революции, здесь теперь устраиваются первомайские и другие митинги, и тогда на пьедестал ставится на время гипсовый бюст Ильича. Сюда сходится по вечерам молодежь грызть подсолнухи.

Когда-то в Молвитине писал свою известную картину «Грачи прилетели» Саврасов. Той кладбищенской колоколенки теперь нет, березы уже вырублены, но грачи устроили новые шумные колонии во многих садах Молвитина. Такой же архитектуры высокая шатровая колокольня у здешнего собора, насчитывающего триста с лишком лет…

Часть Молвитина замощена булыжником, в остальных улицах и закоулках – тогда была дождливая погода – липкая непролазная грязь. Разбитые тяжелые дороги и глинистая грязь объяснили мне смысл здешней телеги-коряки.

Очень трудно в два-три дня, которыми я располагал, присмотреться к здешнему обывателю, нащупать пульс здешней жизни и понять интересы жителей.

Я забежал в ВИК, где можно было видеть в прокуренных комнатах с продавленным диваном и стульями, с старыми плакатами на стенах, с стенгазетой обычную повседневную напряженную работу и где мне охотно дали нужные справки. Зашел в одну из чайных, мимо которых краеведу проходить, не заглянув, не следует. На дверях прочел объявление, что завтра будет гастроль известного атлета Бориссо, который исполнит «живой мост и живой скелет, конкурс красоты телодвижения и игры мускулов» и т.д. Больше я не видел в Молвитине ни одной афиши, ни одного свежего плаката.

В Молвитине любят чай. В чайную три раза в день ходят пить чай, захватывая с собой из дома хлеб и другую снедь. Давно уже чайная стала центром общественной жизни, как у древних таким местом была баня. Здесь можно узнать все важные новости и слышать обсуждение самых разнообразных вопросов. В Молвитине говорят чрезвычайно много, как-то безудержно, не слушая собеседника и не давая ему открыть рот. В это время животрепещущей темой был вопрос о самообложении, по-видимому, не очень нравившемся некоторым из молвитинцев. Некооперированный шапошник жаловался на недостаток материала. Ему пришлось, распоров старую жакетку, сделать из нее три фуражки, которые он и принес с собой в чайную продавать. Заглянул я также в одну из школ, чтобы потолковать насчет организации здесь краеведческого кружка. По усталому, рассеянному виду педагога я заключил, что попал не по адресу. Не удалось мне застать секретаря местной партячейки. Побывал кое у кого из обывателей.

За чаем с пирогами меня познакомили с историей Молвитина, когда-то принадлежавшего барону Фон-Кистеру. Последним земля, застроенная селом, и площадь были проданы в начале восьмидесятых годов прошлого столетия одному купцу, взимавшему до революции обильную поземельную дань с молвитинцев. В 1883 г. был здесь открыт винокуренный завод, просуществовавший лет 10. Шапошное производство, которым жило и живет Молвитино, появилось здесь неизвестно когда и откуда. Называли, между прочим, Каргополь, из которого занесено шапошничество. Молвитино – самый крупный центр шапошного производства. В настоящее время шапошно-картузный промысел насчитывает в молвитинском районе свыше 1500 человек. Теперь шапошничество начинает оттягиваться в центры сбыта, а шапошник на определенные сезоны уезжает в Москву и Ленинград. Рассказывали о недавнем прошлом, когда крупные капиталы наживались несколькими фамилиями, державшими в своих руках рынок и в зависимости – шапошников. Попытки создать крупное шапошное дело на кооперативных началах в Молвитине, к сожалению, долго не удавались: в 1920 г. сгорела государственная пошивная фабрика, на которой работало до 100 человек, шивших еще со времени германской войны не только шапки, но и гимнастерки, белье и т.д.

Хожу по окрестным деревням, раскиданным на противоположных сторонах долины. В Евлеве и Степурине я видел, как делаются деревянные игрушки – коньки с тележкой, которыми завален был раньше рынок Костромы, Буя, Судиславля. Когда-то здесь этот промысел был очень широко распространен. Теперь он умирает. Евлевский конек вытесняет нижегородская (семеновская) игрушка. «В нашей игрушке никаких правилов нет, не то, что в нижегородской. Мы не ученые. Работа топорная». Действительно, осиновый конек почти целиком делается топором и ножом. Молотки, скобель, шильце и желобчатое долотцо дополняют несложный инструментарий игрушечника. Красят мелом на клею. По белому фону сажей ставятся черные яблочки, кроном пятнают желтые и суриком красные. Для кружков на колесиках и яблочек есть особое приспособление вроде деревянного циркуля – «воробинка» и для раскраски – кисточка из щетины, вставленной в куричью «зорьку», т.е. конец перышка, надетого на палочку. Промысел идет из старины, и стилизованный конек делается по старой традиции. Попытки учесть, сколько сработает и выработает кустарь, безнадежны. Из боязни налога вам скажут: «Раньше был расходишка игрушке, а теперь ремесло падает», – игрушка идет тупо, в магазины не берут – сера работа и цена дешевая (7 руб. за 100 штук).

В д. Степурино игрушка делается иначе. Старик Павел Захарович Брусенин, маляр по профессии, «по зимам от безделья стал работать коней», а теперь только и занят этим. «Я на што посмотрю, все сумею сделать. Делал и куклы, и пряхи. Впервые сделал коня, присмотревшись к привезенной от Троицы игрушке». Здешние кони и коляски других форм, красятся масляной краской, распятнываются также разнообразных цветов яблоками и расписываются зубчиками. Трехрогая молвитинская пряха широко распространяется отсюда во все стороны (я встречал ее и на р. Костроме, и в Галичском уезде около Игодова), делается к сезону – к Филипповкам – и красится чаще всего красной краской. И в Евлеве, и в Степурине кустари мне сделали полный набор игрушек и их частей в процессе производства – для музея.

Мне сказали, что у д. Бараново есть курганы. Оказалось, что по круче горы и ниже на самой подбережице, как здесь называют нижнюю террасу у реки, весенние и подземные воды сделали полушарые оползни.

Есть такой довольно крупный по числу занятых в нем лиц кустарный промысел, который, думается мне, никогда не будет механизирован, – это плетение лаптей. Весь инструментарий лапотника состоит из кодочика и ножа. Нужна еще колодка (называют ее «дерево»), на правую и на левую ногу одна и та же.

Чтобы правильно описать какой-нибудь промысел, необходимо самому выучиться этому производству, так как во всяком деле, даже в плетении лаптей, есть своя суть дела, которую сразу не схватишь. С плетением лаптей я ознакомился у одного старика в д. Грибово. Сырье в виде трубок липовой коры покупают на Буйском базаре. Мера счета – «ноша» и «полуношка» (около полутора десятков). Довольно длительная процедура подготовки материала. Первое – надо «навертеть» трубки (лыко). Вертят их в дыму, в печи распаривают. Затем мочат лыко – в прудовой воде или в квашоной – последняя предпочитается (съедает лучше). Далее – чинят лыко, нарезают из трубок липовой коры ленты в 1 см шириной – «ремешки» и, наконец, скоблят, выравнивают и мнут. Первая процедура делается ножом, вторая – тупой стороной того же ножа. Закладывают лапоть с пяты (на правую ногу с правой руки) в лык да 3 лыки потом вплетают в «рожу». Через оборник перегибаются заготовленные лычки пополам и потом переплетаются между собою. Вторая стадия плетения начинается после того, как весь лапоть сплетется в один ряд. В него вставляется колодка, и начинается «ковыряжье щен» – переплетание лыком при помощи кодочика второй раз. Сплетенный лапоть подрезается (подравнивают выставившиеся кончики лык) и опаливается на жару. Одним словом, лапоть может быть сделан чисто и аккуратно. «Уседом сидеть, так три пары сплетешь, проворный пять пар за день плетет». Из готового материала один лапоть плетется 1 1/2 часа.

Дедушка Василий бранит свое ремесло: «Работа непользительная. Петр плел, и тот проклел. Кто, говорит, это ремесло делает, тот не сыт, не голоден».

В доме гнетущая нужда, на всем печать бедности. Сам он в домотканине («за 9 лет одну рубаху купил»), в рваном хорошенькие двое внучат, больная жена, два года не слезавшая с кровати. Даже часы давно остановлены тараканами.

Он был очень доволен, когда я закупил у него для музея кодочик, «дерево», чиненую и ношеную лутошку и лапти в разных стадиях производства. В деревнях очень интересуются – кто и зачем ты ходишь, сколько за это платят жалованья?

Некоторую часть пути потом я сделал с другими краеведами – с П.А. Царевым (1), который в это время отдыхал и готов был идти куда угодно, и с Л.С. Китицыной (2), изучавшей горшечное дело в Молвитине, в Жданове, а потом в Петровском. Мы просто рекомендуемся краеведами: надо вводить среди широких масс в употребление это понятие. Нужно сказать, что идея краеведения очень легко понимается в деревне. Здесь быстро какими-то неведомыми путями узнают о каждом новом человеке всю подноготную. «Вон идут краеведы!» – говорили, встречая нас в деревнях и на дорогах, крестьяне. Отношение к нам было неизменно приветливое.

Недалеко от деревни Григорово, на лесной дорожке, нам кто-то крикнул из кустов: «Обойдите сторонкой!» На дороге в колеях была положена солома.

Из кустов вышел человек с ведром в руке, высокий красивый мужчина лет сорока, без фуражки в белой рубахе без пояс; босой, в засученных высоко брюках. Черпая ведром, он переносил на дорогу муравейник со всем содержимым.

Это оказался известный здесь в округе всем от мала до велика Полиевкт Иваныч, страстный любитель птиц. Для них он этим оригинальным манером собирал муравьиные яйца. Первый раз я видел, как добывается этот экспортный товар. Высыпанные на дорогу муравьи спешат спасти яйца, которые быстро перетаскивают в колеи под солому. Собранные отсюда яйца на противне замариваются в печи, потом подсушиваются на солнце. Сразу же мы узнали от Полиевкта Иваныча целый ряд естественно-исторических сведений по этой части. Оказывается, в году бывают два раза муравьиные яйца – первые притом бывают крупнее, вторые мельче. Муравей земляной больнее кусает, нежели тот, который обитает в муравейных кучах. И т.д. Тут же он показал нам сорочье гнездо с детками. Все живое в лесу и на лугу было у него на учете.

Мы условились с П.И., что переночуем у него – мне очень хотелось посмотреть его поближе. И я не пожалел, что остановился у него. Дом и двор у него полон животных: гуси, утки, голуби, куры, щеглы, зяблики, клесты, семейство кошки и крохотные утята бегают вместе на полу. Со всеми он разговаривает, все его понимают. К окну подошла чья-то нищенствующая собака, П.И. бросил ей кусок хлеба. Удивляешься, сколько жизни и радости дает этот один человек кругом себя. Не раз он воспитывал зайцев, лисят и т.д. У него жили соловьи, скворец с белыми пятнами, грач с белым пером. Между прочим, ему каким-то образом удалось сделать ручными тетеревов, долгое время живших у него в комнате, – задача, до сих пор никем еще не решенная.

На столе у П.И. газеты, издание «Новой деревни». Он интересуется очень многими вопросами, спокойно и остроумно обсуждая их. П.И. – одинокий бобыль. Он волостной статистик, рассыльный, письмоносец и сторож при школе. Его рассказы о птицах, о ловле рыб чрезвычайно интересны. Например, от него я узнал, что самые заботливые, по его наблюдениям, о своих детях птицы – это гуси. Клестов ловят таким манером: наваливают снежную кучу примерно в аршин высоты в еловом лесу, ставят дощечку с петлями из конского волоса, немного припорашивают снежком. Затем кучу обливают квасной гущей с солью. Клесты зимой двигаются громадными стаями по тем местам, где урожай шишек.

Никто другой, думаю, не может отсюда послужить так делу фенологии, как он: надо связать его с «Мироведением» (3).

Верстах в полутора от Григорова лежит усадьба Бочатино, принадлежавшая раньше Борщовым, а потом Кашпировым. На редкость красивое местечко выбрали для усадьбы. Река Шача огибает часть холма, на котором расположена усадьба с старым запущенным парком, заросшим молодняком и частью вырубленным, и искалеченным. С другой стороны – живописные берега речки Станковки. С холма открывается далекий горизонт с массой деревушек.

Здание усадьбы имеет ту же архитектуру, как и здание окружного суда в Костроме, по-видимому, устроенные одним и тем же архитектором по заказу Борщова, которому принадлежало когда-то и здание суда. Фасад с колоннами и очень красивой железной решеткой балкона обращен к долине Шачи. Усадьба интересна и с противоположной стороны, со стороны красного двора…

На красном дворе ряд каменных служб, построенных в ампирном стиле, кухня, в которой теперь стоит корова хуторянина, и людская, в которой живет семья последнего.

Я не люблю смотреть на разрушающиеся здания, и вид этого хорошего образчика русского ампира с разрушающейся крышей, отваливающейся штукатуркой, с выбитыми окошками, выдранными скобами дверей и шпингалетами окон был прямо удручающий. В дверях вырваны все замки, в красивых печах выломаны металлические вьюшки. В гостиной второго этажа – разбитый ампирного стиля большой орган палисандрового дерева, валяются его большие валы, сломанный диван, части разбитой хрустальной лампы. Всюду в комнатах хлам, обломки, всевозможный мусор… Парк вырубают.

Изящная орнаментальная живопись, покрывающая стены и потолки, в каждой комнате различная. В гостиной розовый по штукатурке фон стен расписан у дверей лозами винограда. По бледно-голубому фризу золотистой краской выполнены тонкие классические виньетки. В следующей комнате (малое зало) коричневатого тона фрески представляют сцены амуров. В одной комнате сохранилась кафельная печь. Осталось изящное обрамление камина с росписью. Оригинальны маленькие зеленые голландские печи. Особенно очаровательна живопись в одной из 36 комнат дома – во втором этаже. Здесь нежными красками в виньетках фризов вписаны медальоны с музами. Вероятно, эта комната служила библиотекой. Я очень пожалел, что не было фотографии, которую обещался взять мой спутник, который ради особого шика бродил по деревням с пустым футляром, служившим складом папирос и записных книжек. Пришлось заняться зарисовкой.

Кашпировы, последние хозяева усадьбы, как передают, высланные в 1925 г., оставили здесь довольно много имущества, которое продавали с торгов, тащили, особенно гуляющая здесь молодежь окрестных деревень. На курево и ради озорства расхищена была большая библиотека. В хламе на полу мы нашли несколько книжек: томик De imitation Christ… слово не дописано, парижское издание 1744 г., Almanach des muses de la republique frangaise (1801), Le miroir ou contes Morau… (4) берлинское издание с прелестными раскрашенными иллюстрациями.

В третьем этаже на полу валялся интересный портрет дамы масляной краской, судя по прическе и костюму начала XIX ст. На чердаке мы нашли осколок мастиковой вазы с головкой сатира и бронзовую ампирную люстру. От хуторянина я узнал, что недавно отсюда были вывезены еще два портрета одним костромичом. Позднее мне удалось их добыть для музея – это отличной сохранности портрет неизвестной старушки в ковровом платке и портрет молодой дамы.

Из Григорова мы ходили еще через с. Ильинское на Шаче посмотреть на «Чертов камень». Нужно отметить живописность местности этого села. Кстати, в церкви здесь есть две отличные картины («Мадонна» и муч. Варвара) из Бочатина, вероятно, того же мастера, который писал муз.

«Чертов камень» приблизительно в километре от села в густом березовом лесу. Такой значительной толщи выход песчаника в здешних местах необычен. Обнажение имеет 6 метров высоты, и сколько еще скрыто ниже под осыпью, заросшей травой и кустарниками. На камне вырос толстый густой лес. Рассказывают, что когда-то был виден вход в пещеру, постепенно осыпавшийся, что на стенах были видны какие-то знаки и рисунки. Во всяком случае, этот ландшафт скалы и леса с лесными ручейками незабываем.

Я решил провести лишний день в Бочатине за зарисовками фресок и уголков усадьбы. Мои спутники разошлись в разные стороны: Л.С. Китицына – в Петровское к горшечникам, П.А. Царева я попросил обойти Медвежье и Кишинское озера в бассейне Андобы в расчете обнаружить здесь следы доисторической культуры.

Вечером Лидия Сергеевна поделилась своими интересными наблюдениями над горшечным промыслом в Петровском. Здесь горшечники орнаментируют свою налепную посуду, между прочим, штампами, очень напоминающими характер орнамента неолитической и палеолитической керамики: «узоры пишут писками» – так называют они штампы (5).

На другой день пришел измученный, голодный, промокший под дождем П.А. Царев. Ему удалось натолкнуться на древнюю стоянку близ Медвежьего озера. Пришлось простить ему пустой футляр от фотографического аппарата и его круглые (для солидности) очки и перестроить намеченный мною маршрут.

Через с. Носково П.А. и я направились к Медвежьему озеру. «Боровинка» (так называется это место) находится на юго-восточном конце озера. Последнее имеет километра 1 1/2 – 2 длины, сильно заболоченные берега с этой стороны.

«Боровинка» представляет из себя старый песчаный берег озера, теперь метрах в 200 от воды поросший сосновым лесом. Пробный небольшой шурф (180–160 см), сделанный нами у лесной дороги, показал, что сверху до глубины 20–30 см залегает подзол, ниже до 60 см идет ровный желтый песок, в котором попадаются обломки керамики. Между прочим, был найден обломок кремневой стрелы и кусочек шлифованного из шифера предмета. В другом шурфе, заложенном к югу от первого, обнаружилась зольная прослойка на глубине 50 см, а ниже 60–70 см всюду подстилает материковый песок.

Этот пункт любопытен в том отношении, что здесь встречена однородная керамика с редко-ямочными и нежно-ямочными вдавлениями и другим нежным штампом. Эта особая культура попадалась нам в «Подовьюкове» (стоянка у с. Шунги) и на стояке у д. Овинцы Костромского у. Если бы удалось когда-нибудь собрать керамики здесь побольше и изучить, ее легко бы можно было узнавать и выделять в сложных больших стоянках с несколькими перемешанными культурами.

В Борщине, Бабышеве, Федотове, Никольском, Починке, Худлове. Носкове, Синейникове, Селище и в других окрестных деревнях и селах были когда-то помещичьи усадьбы, теперь разваленные или совсем исчезнувшие. Кое-где увидишь остатки парка с одичалым колокольчиком, с прудами и беседками, в другом месте старики расскажут о крепостном праве, озноб от которого далеко не забылся. В д. Фролово Малое, когда-то тоже бывшей усадьбе, бедный одинокий дед Степан Петрович, у которого я ночевал, рассказывал, как помещик Шипов, которому была проиграна усадьба, пригнал сюда из Куданова три семейства крестьян, как последним приходилось на барщину ходить под самую Кострому (в Елизаветино).

Иду и думаю, что дала краю культура дворянских гнезд. По деревням довольно часто видишь ампирные балкончики, ворота и крылечки с колоннами, выдержанными в том же стиле наличники окон – вот и все видимое воздействие в стройке помещичьей культуры. В избе встретишь интересный мотив скамьи, лесенки на голбец, спинку деревянной кровати, полочку и т.д. У председателя райсовета в с. Носково полон дом ампира. Меня удивило, что даже такие предметы, как полатный брус, причелины скамей, перегородки, имеют ампирные золоченые окладки. Оказывается, он купил старый церковный иконостас и остроумно приспособил его части для украшения своего жилища.

Одно интересное наблюдение можно, кстати, отметить здесь. Нигде в другом месте края мне не приходилось видеть столько народной росписи. Сказался малярный отхожий промысел. Опечик, голбец, посудник, филенчатый шкафчик, люлька и т.д. нередко расписаны цветами, вазами с цветком и птичкой, львами и проч. В одной деревне (Молочное Андреевской в.) имеются на воротах двора в четырех клеймах любопытные изображения львов и коней, а на двери крыльца фигура солдата с обнаженной шашкой с надписью: «Не ходи, зарублю». Встречается живопись, датированная: лев и виноград 1812 г. (в д. Молочное). Сюжет цветка с птичкой я встретил в д. Дубровка, в доме Д.В. Смирнова – дата живописи 1821 г. В д. Григорово на шкафе ваза с цветами, исполненными желтыми, бледно-голубыми, коричневыми, белыми красками, и с птичкой имеет подпись: «1886 г.» Расписывал, как объяснили хозяева, Перцев А.И. из Завражья. В д. Фролове – изображение льва на шкафе, дата 1818 г. Интересные расписанные дощечки 30-х годов от посудника и тябла мне подарил в д. Братилово Р.Т. Смирнов (в Костромском музее). С большим вкусом сделанную роспись крылечка я видел на доме Билибина в д. Оклесово.

В этой деревне мне удалось приобрести для музея целый резной фасад дома с подписью мастера, насчитывающий, по словам хозяев, 120-летний возраст. Помимо малярной профессии и независимо от помещичьего ампира, население хранит какие-то старинные художественные традиции…

«Заводопеешь ты у нас», – говорили мне в Юрине. Непрерывные дожди напоили до отказа луга и пашни. Везде хлюпает вода, непролазная грязь на дорогах. Я ходил босой, высоко засучившись.

Сижу в избе и записываю сказки, которые рассказывает за вязаньем веников больному горбатому мальчику девушка 17 лет. Одна за другой текут сказки про Василису Несчастную, про двух братьев, про то, как барин отелился. «В одном городе жил-был барин с барыней. Жили богато. Барин ничего не работал – выспится, погуляет, поест и опять спать. Вот он все пил парное молоко и до чего сделался толстый…» Сказочница Лена почта неграмотная, сказки она слышала от отца, рассказывает их гладко, как по книге... Сказки в деревне почти везде еще найдешь. Мне называли нескольких известных здесь сказочников и особенно указывали на Никиту Тимофеевича Котова из деревни Коломино. Я разыскал Н.Т. Котова. Он, печник-самоучка, перекладывал печку в бане. От него я узнал некоторые интересные сведения по части патрубка с опечка, кожуха, о том, как можно по-разному нарядить печку – пилястрочками, челноками, и в щиточке устроить зеркальце, и т.д. Но сказок я от него не записал. Он был занят своим делом и очень высоким стилем выражал свои мысли, вроде того: «Из-за коммерческих долгов и война вспыхнула», «был такой период, все сгорнизовались»… Вообще, я заметил, что при встрече с нами, городскими людьми, в деревне начинают говорить иногда не тем языком, который употребляют в разговоре между собою. Когда заговорят таким манером с вами, перевести человека на надлежащие рельсы бывает уже трудно.

Замечу, что Н.Т. Котов, как и подобает истинному артисту, а может быть, по другим причинам, начал отказываться: «Пустое говорят, что я сказочник». А потом обещал рассказать, когда будет посвободнее, закончив философски беседу: «Что ж, дни у нас не купленные, каждый день для нас подарок».

В том же Коломине гораздый был сказки сказывать Александр Васильевич, по прозвищу «Барин». Одевался и вел себя, как барин, и потешный был, как шут, чудить любил. Об этой фигуре надо было бы собрать более подробные сведения, так как это представляет интерес для выяснения творчества Н.А. Некрасова, который вывел, думаю, этого «Барина» в «Кому живется весело…»

Все Юрино и ряд окрестных деревень когда-то занимались своеобразным промыслом, ходили «по грушу». Забирали в Молвитине, в Буе или в Костроме пряники, конфекты («с морхотком»), семечки, иголки, булавки, кружево, тесемку, пояски, мыло, чай, сахар, постом – веретена, челноки, прошвы – на это выменивали лен, щетину, шерсть и другой деревенский товар. Уезжали за сотни верст. В д. Сергеево Иван Афанасьевич и сейчас еще грушечничает. Один ведерник из д. Конюхово рассказал мне сказку, в которой герой «ходит по грушу» с приговором, не оставляющим никакого сомнения в том, что некрасовский образ Якова взят из здешних мест.

Занимающиеся изучением творчества Некрасова, может быть, подробнее выяснят этот вопрос. Упомяну кстати, что Кашпировы, владельцы Бочатина, упоминаются в той же поэме Некрасова – «Зузенята с Кашпирятами»…

В Юрине орут на самолетах (пашут сохой), в д. Филюшино плугом, переделанным на манер косули. В деревне придумали приделать к плугу приспособление, называемое решеткой, благодаря которой регулируется глубина вспашки. Другая особенность этого земледельческого орудия, что рычаг опилен и приделаны две ручки.

Чаще, однако, здесь видишь косулю, которые делают в д. Сырневе.

Мне хочется посмотреть всю деревню, которую мы, городские, так мало знаем, заглянуть во все ее щели, в самую гущу. В Кокошине выбираю самую старенькую избу самого бедного крестьянина И.Ф. Соколова. Захожу. Дом, построенный 70 лет тому назад (двор глаголем), худой, с покривившимися полами. Куча оборванных хорошеньких ребят ревет хором. Едят сочни из ржаной муки, окуная их предварительно в общую чашку с молоком. Картошки нет, капусты нет, пшена нет, в лавке хлеба уже куплено 15 пудов, до нового еще понадобится 5 пудов, но муки трудно достать – кто имеет лишний хлеб, тот не продает или продает по высокой цене: «неподмоготно купить».

Земля неродимая здесь, и окортомить (арендовать) негде. Стройка: дом с двором и сараюшка. Амбара и овина своего нет. (Овины с подлазком без печей.) Телку придется продать, потому что сена не хватит. Кроме нее, на дворе лошадь и корова – вся живность. Землеустройство еще не проходило здесь, и у него земли не вдоволь, по-старому, душа с четвертью. Подсобный промысел у него ведерный. «Ремесло наше наподобие мишшаво (нищее). А кто ево изобретал, и тому бы провалитца!» (промысел распространился на памяти, передавали, что его принес из Москвы некто Феофаныч). «Заработаю десятку в две недели, издыхаем на чужой стороне, а все нет ничего, а доход на меня исчислили 500 р. Вот как у нас разбираются. Ненависьво в деревне. Треплешься из года в год. Плотники лучше зарабатывают (в Вичуге по 5–6 руб. на день). Он домой от Пасхи за 8 недель принесет рублей 300–350. У нево домашность, а исчислят доходу столько же. Сейчас никому не охота быть богатым, все в бедные идем. Отстаиваем которые за себя горлом…»

Последнее он пояснил таким образом: «Плотник бывает разный – который с “свершонки” (проценты) берет наподобие подрядчика. На собрании горлом врут (о своих доходах), а нас совесть убивает. Сказать бы – врешь».

Недоумеваешь, что может спасти положение, кроме коллективного хозяйства, о чем здесь тогда бедняцкая часть не слыхала еще или не понимала.

Значительная часть населения, «е свенче», как сами они себя называют, хлебом не скучает. Но живут довольно грязно: вонь, тараканы. Жалобы на то, что налоги большие – не заведи лишнюю корову. Бранят бедноту, переделы: бедняки, говорят, имели 2–3 десятины, и те были не обработаны. Что заработают шапками, то и пропьют. Рыло мокрое – вот и бедняки. Если порвется наше хозяйство – деревня им держалась, – хлеба не будет, пропадет и город, и деревня… Одним словом, мотивы очень известные.

Очень интересные сведения по плотницкому промыслу и по архитектуре избы дал мне в этой деревне старик плотник Гордей Иваныч, ходивший работать и за Чухлому, и в Кострому, и к Середе. Из разговоров с такими специалистами для меня понемногу выясняется эволюция избы и двора в здешнем крае. Когда-то здесь сплошь строились дома и дворы под разными крышами («дом с разжелобком» или «дом под двумя конями»). Двурядная связь потом (по экономическим причинам) заменена была домом с двором под полой. Более зажиточная часть строит и развивает тип дома с двором сбоку. Двор сзади – более позднее явление, объясняемое тем обстоятельством, что с ростом населения дворина становится меньше (по лицу 15 аршин).

Еще одно незабываемое воспоминание осталось у меня от д. Кокошино. Любезные хозяева, у которых я остановился ночевать, предложили мне по случаю субботы попариться в печи. Я проделал весь ритуал. Должен сказать, мыться в печи – дело непростое. Нужен навык, большое искусство. Сидишь в печи на соломке, согнувшись и памятуя, что разогнуться нельзя, что размахивать руками тоже нельзя – ударишься о свод или стены. С мылом, мочалкой и с водой действуешь ощупью: устье закрыто, и темно, как в душе грешника, лишь в углу (в задороге) светятся еще не затухшие угли. Чугун с горячей водой в печи и шайка с холодной на шестке, чтобы наполнить еще раз таз свежей чистой водой. Если печка хорошо вытоплена, можно произвольно повысить температуру до любых пределов, поддавая с веника водой на свод и стены. Несмотря на самую тщательную осторожность, я жестоко измазался в саже и вызвал самый искренний смех хозяина. Потом я «скачивался» во дворе чистой водой. Лошадь и корова равнодушно взирали на эту операцию. Когда я взошел в избу, так же равнодушно смотрела на меня хозяйка и, когда я одевался, делала замечания, что-то вроде того: «Какой ты худущий…»

Направляюсь через деревни в Железный Борок и везде встречаю что-нибудь любопытное, что оставляет след в моей записной книжке. Когда разговоришься, расспросишь, окажется, каждый человек чем-нибудь да замечателен, что-нибудь да умеет делать: один умеет делать борону, другой клещи для хомута, третий может склепать колесную железную втулку с перьями и врезать ее в ступицу. У всех здесь какое-нибудь ремесло. Некоторые знают по два и по три ремесла или что-то знают примечательное. Ребята расскажут, как по весне они ходят сочать березу («сладко, жирно!»), едят кошачью ядель, песты и т.д…

Хуже, когда народа не застанешь или почему-нибудь не заладится надлежащий подход.

В селе Павловском народ ушел в крестный ход, «моление по случаю червя, лет 30 назад истребившего здесь хлеба». Когда я усумнился в целесообразности такого препровождения времени, баба, у которой я пил молоко, сразу перестала быть разговорчивой, промолвив лишь: «Дураки и теперь уже не молятся, а умные почитают»…

В Дубровках все мужчины, справивши пашню, «ушли в плотники». Сел под окном, что-то зарисовываю. Слышу, в избе баба говорит про меня: «Вот, чего-то ходит по деревням, дома списывает – ему то ли надо заплатить, а с кого? Опять с нас». Брюхатые бабы, замазанные, с ребятишками, обступили меня. Спрашивают, не выдам ли способия. При таких условиях не так-то просто бывает развивать массовое краеведение.

Железный Борок – село, выросшее под оградой монастыря. Рассказывают, что предки теперешних жителей были ссыльными сюда на принудительные работы, когда монастырь добывал здесь железную руду.

Борок – большое селение с отличной стройкой – до 100 домов. Здесь плотники и хлебопашцы. Есть школа. Библиотека. Изба-читальня.

Монастырь представляет своеобразное учреждение. Часть монастырских корпусов занимает сельхозартель, храмы остались за монахами, которые расселились по квартирам. Их около полутора десятков, их бюджет составляется из доходов от богомольцев и из того, что дают ходы с иконой Иакова по Костромской и Ярославской губерниям. В это время как раз игумен с иконой ушел в большое село Контеево.

Звонят колокола ко всенощной. Группами, в лаптях, из разных мест бредут богомолки. Железный Борок привлекателен для них, между прочим, тем, что живет тут человек святой жизни монах Осаф (6). Он отчитывает от разных немочей и подает советы, вещает. К нему стекаются из далеких мест: из Чудцы, из Осека (Ярославской губ.), даже, говорят, из Перми, и главным образом, старухи и старики, изредка приходят и молодые.

Богомольцы проживают здесь по неделе, работая из усердия на преподобного. На этих туристах зарабатывал не только монастырь, но и чайные, и граждане Борка. Может быть, поэтому так крепко они держатся монастыря. Нередко увидишь здесь крестьянок – молодых девушек в монашенских костюмах: черное под ремень платье, вроде подрясников, и белая на кромку косыночка. Мне не доводилось видеть нигде ничего подобного. Я думал сначала, что это чернички. Оказалось, таково влияние монастыря. Передавали, что и некоторые крестьяне ходят в монашеских полукафтанах.

Мне не приходилось еще видеть святых, и я отправился разыскивать отца Осафа. Мы встретились на узкой тропке во ржи. Он шел от службы. Высокий, худой, наклонив ничем не примечательное лицо, полное крупных веснушек, с прямыми прядями черных волос, живыми темными глазами. Типичный крестьянин-ярославец, одетый в скуфью и подрясник, подпоясанный широким кожаным ремнем. Рекомендуюсь: краевед, интересуюсь разными разностями, в том числе и монастырем, который хотел бы посмотреть. Прошел он со мной до монастыря, где сдал меня другому монаху, а сам ушел. Я не успел себе составить представление, откуда сила влияния на темные массы подобных людей.

Монастырь на берегу Тебзы обнесен каменной стеной с хорошенькими башнями. В зелени ограды два белых старых храма и шатровая высокая колокольня.

В церкви хранится кольчуга Иакова, выходца из Литвы, вероятно, на чердаках еще можно было бы увидать что-нибудь интересное. Но было уже поздно, и стесняли монах и пять послушников, молчаливо ходившие за мной, как тени. В библиотеке монастыря я нашел восемь рукописей XVI–XVII вв., которые тогда мне не отдали, и обратил внимание на живопись некоторых икон.

Когда я рисовал за оградой монастыря, ко мне подошел бледный чахоточный брат Яков. Разговорились. Он шапошник из-под Молвитина. Работал в Москве. Тип, описанный А.П. Чеховым в рассказе…

Я шел в Буй, шагая за телегой, нагруженной наличниками, купленными в Борке, и другим музейным скарбом, шел среди хвойного леса с самым любимым мною крепким грибным ароматом, шел и думал, сколько интересного можно встретить, вот так шатаясь по краю, за 2 недели.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1) Павел Михайлович Царев – краевед, с 1927 года директор Галичского музея.

2) Лидия Сергеевна Китицына – сотрудник этнологической станции КНО, жена В И. Смирнова.

3) «Мироведение» – Русское общество любителей мироведения. Его секретарь и редактор Известий общества Д.О. Святский был большим другом В.И. Смирнова.

4) «Подражание», «Альманах музеев Французской республики», «Зеркало, или Сказки Моро» (искаж франц.).

5) Материалы Л.С. Китицыной об этом см. ГАКО. Р-550. Оп. 1. Д. 123.

6) Осаф – Иосаф (в миру Григорий Меркурьевич Сазанов), иеромонах Железноборовского монастыря.

(При публикации максимально сохранены особенности авторской орфографии и пунктуации.)

По изданию: Губернский дом. 1996. № 3. С. 24–32.

Опубликовано: 09.03.2022