ГЛАВА I

Сборы и путь в Щелыково

1

Село Михайловское, Ясная Поляна, Спасское-Лутовиново, Карабиха...

Эти места бесконечно дороги русскому человеку: и памятью о величайших именах его национальной литературы — Пушкине, Л. Толстом, Тургеневе, Некрасове — и чарующей прелестью своей природы.

К драгоценным реликвиям отечественной культуры относится и сельцо Щелыково, органически вошедшее в жизнь и творчество великого русского драматурга А. Н. Островского.

Александр Николаевич считал себя родственно связанным с этим уголком Костромской губернии начиная с первой поездки туда, с 1848 года. Вот как он записал свои впечатления о встречах с костромичами: «Это земляки мои возлюбленные, с которыми я, кажется, сойдусь хорошо»1. Костромичом Островский называл себя и позже. В беседе со своими друзьями, происходившей в середине 50-х годов, он говорил: «Вот наш костромич Сусанин не шумел: выбрал время к ночи, завел врагов в самую лесную глушь; там и погиб с ними без вести, да так, что до сих пор историки не кончили еще спора о том, существовал ли еще он в самом деле на белом свете» 2.

Александр Николаевич с 1868 года с наступлением весны уезжал в Щелыково. Сюда влекло его от городской сутолоки, или, как однажды он выразился, «от разных беспокойств» (XV, 37), шума и пыли, чтобы подышать свежим воздухом, успокоить расшатанные за зиму нервы, восстановить свои силы.

Чем больше драматург уставал и болел, тем желанней становился для него день отъезда в усадьбу или, как он чаще называл ее, сельцо. Так, в начале марта 1870 года Островский извещал Ф. А. Бурдина: «Теперь мы оба (то есть он и его жена, Мария Васильевна.— А. Р.) ждем только весны, чтобы уехать в деревню» (XIV, 185).

С годами сильнее подтачивалось здоровье драматурга, и необходимость в летнем отдыхе увеличивалась. «Здоровье мое нехорошо,— сообщал он 12 апреля 1874 года П. И. Андроникову,— вся надежда моя на Щелыково» (XV, 35). Проболев всю зиму 1875 года, Александр Николаевич 26 марта с горечью писал А. А. Потехину: «У меня теперь только одна мечта: добраться как-нибудь до Кинешмы, чтобы если уж не восстановить, то хоть поддержать свежим весенним воздухом падающие силы» (XV, 50). В письме к Ф. А. Бурдину от 23 марта 1878 года драматург, сетуя на здоровье («из рук вон плохо»), уведомляет: «...жду не дождусь возможности уехать в деревню» (XV, ИЗ)3. В 1886 году Александр Николаевич с особенным нетерпением ждал отъезда в любимую усадьбу. Всю зиму 1885 года он мечтал: «Лишь бы мне дожить до весны, чтобы поехать в Щелыково!»4.

Явно переутомляясь в мае-июне делами по управлению московскими труппами, экзаменами в театральной школе, пробными спектаклями и другими занятиями по императорским театрам, драматург все чаще и чаще повторял: «Скорей в деревню, на покой»5.

Уже в предвестии близкого отъезда в деревню, в половине апреля, он высказывал нижегородской писательнице А. Д. Мысовской свои надежды на живительный отдых: «В половине мая мы закрываем театры, и я отправляюсь на Волгу дать отдых усталой душе и старому телу...» (XVI, 236).

2

Сборы в усадьбу начинались задолго до выезда. «Мне,— уведомлял драматург 10 апреля 1871 года Ф. А. Бурдина,— пора собираться в деревню» (XIV, 202). И через 13 дней снова писал ему: «Теперь у меня идут сборы в деревню, много хлопот» (XIV, 204).

Готовились солидно, обстоятельно — на несколько месяцев. Все бакалейно-гастрономические продукты обычно закупали в Москве.

Большие закупки требовали единовременных крупных затрат, что доставляло дополнительные хлопоты.

12 апреля 1878 года Александр Николаевич жаловался Н. Я. Соловьеву: «Надо собираться в деревню, а денег нет» (XV, 115). В тот же день он просит Ф. А. Бурдина: «Нельзя ли сделать так, чтоб я получил. деньги хоть в конце Фоминой, иначе я принужден буду отложить отъезд в деревню; а это для меня будет большой бедой и большим горем» (XV, 114-115).

Главная тяжесть сборов ложилась, разумеется, на жену — Марию Васильевну, но и Александр Николаевич не оставался в стороне. «Пора собираться в деревню,—сообщал он Бурдину 11 апреля 1879 года,— а с моей семьей подъем нелегок» (XV, 141). 8 мая 1881 года он уведомлял Н. Я. Соловьева: «Сборы в деревню со всей семьей уж совсем сбили меня с ног. Мы уезжаем через два дня» (XVI, 15).

Весь основной багаж (продукты, предметы хозяйственного обихода, одежду) Островские отправляли в Щелыково заранее, а сами ехали налегке. «У нас уже все отправлено»,— извещал драматург Бурдина 27 апреля 1878 года (XV, 116).

В тот же день, горюя о задержке выплаты денег из кассы императорских театров, драматург пишет Ф. А. Бурдину:

«А 2-го мая ко мне явятся со счетами за отправленный товар: от Лапина за бакалейный, от Депре и кн. Воронцова за вино, от Бабкова за рыбу, от Бостанжогло за табак, от Филиппова за чай и сахар и т. д.— этот порядок заведен уж одиннадцатый год» (XV, 116).

3

В Щелыково Островские выезжали в первой половине мая, чаще всего между 5 и 10 числами. Отступления от заведенного порядка были весьма редкими6.

При отсутствии железной дороги Островские добирались до Щелыкова: на лошадях до Ярославля или до Нижнего Новгорода, а затем на пароходе до Кинешмы; до Нижнего Новгорода по железной дороге, а потом на пароходе до Кинешмы. Путешествие на лошадях, совершаемое через Сергиев-Посад, Переяславль-Залесский, Ростов Великий, Ярославль было самым длительным и мучительным. Но оно в то же время являлось для драматурга замечательным средством познания жизни, быта, труда своего народа. Сколько было на этом пути интересных встреч, разговоров, случаев!

О том, сколь Островский был любопытен и наблюдателен в пути, убедительно свидетельствует дневник его первой поездки в Щелыково. Александра Николаевича привлекают быт, нравы, обычаи населения, до слез умиляет красота природы, восторгают памятники культуры.

С ранних лет драматург умел видеть не только безысходное горе, тяжелый труд народа, но и его духовное величие, нравственную красоту, музыкально-поэтическое дарование. В дневнике костромских впечатлений 1848 года он записал: «Мы стоим на крутейшей горе, под ногами у нас Волга, и по ней взад и вперед идут суда, то на парусах, то бурлаками, и одна очаровательная песня преследует нас неотразимо. Вот подходит расшива, и издали чуть слышны очаровательные звуки; все ближе и ближе, песнь растет и полилась, наконец, во весь голос, потом мало-помалу начала стихать, а между тем уж подходит другая расшива и разрастается та же песня. И так нет конца этой песне» (XIII, 184-185).

С 1871 года, в связи с завершением строительства Иваново-Кинешемской железной дороги, Островские начали пользоваться только этим видом транспорта, тратя на него всего от 15 до 17 часов. Они садились днем в 70-е годы на пассажирский (XV, 69), а в 80-е годы на почтовый (XVI, 81) поезд Нижегородской железной дороги, затем пересаживались в Новках на Кинешемскую дорогу и в семь часов утра следующего дня прибывали в Кинешму.

В пору Островского это был оживленный торгово-промышленный город возрастающего значения, с населением около четырех тысяч человек, а потом и много более.

В «Памятной книжке» Костромской губернии на 1862 год о Кинешме сказано: «Герб города Кинешмы — в зеленое поле два свертка полотна, означающие, что этот город производит ими хороший торг.

Кинешма находится в 86 с четвертью верстах от Костромы на большом Нижегородском тракте. Город расположен на возвышенности, на правом берегу Волги, с юго-востока и запада огибается небольшими речками Кинешемкою и Кизахою. Живописные окрестности делают Кинешму одним из самых красивых городов по местоположению».

А. А. Потехин в 1851 году в очерке «Уездный городок Кинешма» с явным восхищением писал: «Издали, с Волги, Кинешма представляется большим каменным замком, построенным на высоком берегу озера, потому что городок этот кокетливо выставляет на набережную все лучшие свои каменные здания, а Волга простирается в этом месте в ширину почти до 400 сажен. Первое благоприятное впечатление, производимое этим городком издали, не уменьшается, но еще увеличивается, когда ваша лодка, скользя по поверхности глубокой в этом месте Волги, останавливается прямо против него. Перед вами крутой правый берег Волги, на вершине его высится белая масса собора, прекрасная архитектура которого невольно привлечет ваше внимание»7.

Кинешма еще с XVIII века славилась полотняными фабриками и хлебным рынком. Ее торговлю сильно оживляли две ежегодные ярмарки — Тихоновская (с 16 по 24 июня) и Крестовоздвиженская (с 14 сентября по 1 октября).

Кинешма являлась преддверием восхищавшей драматурга щелыковской природы. Он любовался ее чудесным приволжским бульваром, тянувшимся по краю высокого берега, изящными беседками и длинной крутой лестницей, спускавшейся к Волге.

Кинешемский бульвар — достопримечательность, привлекавшая и привлекающая всех любителей природы.

11 июня 1870 года, оказавшись проездом в Кинешме, Н. А. Дубровский записал в своем дневнике: «Из собора я пошел на городской бульвар или, лучше сказать, в маленькую березовую аллейку, разбитую против присутственных мест; сидел там в беседке и любовался на Волгу и противоположный ее берег»8.

Островского всегда потрясала изумительная панорама, открывавшаяся с кинешемской набережной. Внизу ее — широко раскинувшаяся Волга, то спокойная, то бурная, но неизменно величавая и прекрасная. На ней кипит жизнь: плывут баржи, плоты и беляны, идут пароходы, бегут под парусами расшивы, снуют лодки... Величавая река, извиваясь, уходит вверх и вниз серебристой лентой, теряясь в туманной дымке неоглядного воздушного пространства.

На том берегу — необъятная перспектива заволжских полей, лугов и лесов, с высящимися колокольнями сельских церквей, помещичьими домами, деревнями.

На вокзале Островских обычно ждали лошади, присланные из усадьбы. Если погода не благоприятствовала переезду через Волгу, то кучер вез семью драматурга на постоялый двор, где постоянно останавливались приезжавшие туда по делам усадьбы приказчик и рабочие. Вероятно, это был дом Тюрина на Московской улице (XV, 180).

По крутому спуску тройка лошадей, сдерживаемая кучером, осторожно спускалась к перевозу.

Переезд через Волгу не всегда оказывался приятным. Так, прибыв 9 мая 1868 года в Кинешму, Александр Николаевич по случаю страшной бури с дождем и снегом не мог в этот день добраться до Щелыкова и с большим трудом, при сильном ветре, потратив два часа, переехал Волгу только на следующий день. Задержанный в Кинешме разбушевавшейся стихией, драматург писал Марии Васильевне: «Не можем попасть в Щелыково по причине очень сильного ветра... Переезжать нельзя, перевозить никто не берется; ветер страшный, и Волга в полном разливе, воды столько, что я никогда и не видывал: так мы целый день и сидим на воде на пристани в холоде. Теперь перебрались в город в гостиницу, где ночуем»9.

Эту волжскую бурю, произведшую на драматурга большое впечатление, он описал в не дошедшем до нас письме к брату10.

В 1873 году паром, на котором Островские перебирались через Волгу, едва не был потоплен буксирным пароходом. К. В. Загорский, бывший вместе с драматургом, вспоминает: «Выехавши на середину Волги, мы увидели, что по левую сторону Волги шел буксирный пароход. Нужно было опередить его, а иначе отнесло бы нас далеко по течению. Александр Николаевич сел на весло, я тоже, и начали усиленно грести и перед самым носом парохода проскользнули так, что волна от парохода чуть не опрокинула лодку. Александр Николаевич очень испугался, побледнел, но ничего не говорил. Мы благополучно переправились на другой берег и в экипажах отправились в усадьбу»11.

Но в безветренную погоду, когда Волга плавно катит свои воды, переезд через нее, как правило, доставлял драматургу большое удовольствие. 23 мая 1881 года он извещал Бурдина: «Мы, сверх ожидания, доехали не только благополучно, но даже приятно. Погода была теплая, совсем летняя, мы ехали всю дорогу и переезжали Волгу в легком платье» (XVI, 16).

4

Переправившись на пароме через Волгу, Островские поднимались в гору и выезжали на дорогу в Щелыково, которая, как и ныне, лежала по Галичскому тракту.

В те времена эта дорога была до крайности ухабистая, после дождей колеистая, в глубоких выбоинах — ямах, в лужах. Иногда, особенно осенью, она представляла сплошную жидкую глину. Ехать по такой дороге было мукой мученической. Лошади шли шагом, в лучшем случае легкой рысцой, старательно объезжая рытвины разбитого пути.

Если в ненастье эта дорога становилась непроезжей, то в жаркую погоду — нестерпимо пыльной. 5 июня 1877 года, приехав в Щелыково, Александр Николаевич извещал Марию Васильевну: «Дорога не только просохла, но так пыльна, что я до сих пор не промою глаз»12.

Но этот тракт, соединяющий Кинешму с городом Галичем, кроме мучений доставлял и известный интерес своей бойкостью. По нему в сухую погоду мчались лихие пары и тройки запряженных лошадей с их владельцами—помещиками, чиновниками и купцами. Тут же тянулись брички и фургоны мелких перекупщиков кустарных изделий, хлебных и других продуктов питания, медленно тащились обозы с тяжелой поклажей. Шли и пешеходы — в одиночку и группами. С. В. Максимов правильно заметил, что по этому тракту в известные времена года возвращался «из столиц на побывку в родные деревни партиями рабочий люд, выходящий на отхожие промыслы из Галицкого, Чухломского и Кологривского уездов в Костромской губернии»13.

Дорога то расширялась, то суживалась обступавшим ее лесом. Перед Островским развертывались уже знакомые картины: на самом берегу Волги деревня Чирково (ныне здесь конечная остановка автобуса), затем усадьба Погост (И. Д. Бологовского, потом Ф. А. Бредихина, впоследствии И. В. Шулепникова), деревни Платково, Зубцово, Кривякино, Хвостово. Все эти деревни, по сравнению с окрестными, были более многолюдными и состоятельными14.

В Хвостове, перед крутым спуском к речке Порныш, приходилось слезать и идти пешком. После деревни Хвостово до самого Щелыкова шел сплошной лес. Когда перемежались конные и пешие путники, то в безмолвной, настороженной тишине дремучего леса непроизвольно вспоминались рассказы о грабежах и убийствах, совершавшихся на этом тракте. 19 декабря 1869 года управительница Щелыкова сообщала Островскому: «У нас сильный грабеж и много народу убивают, и наш возчик едет на Кострому: отсюда ближе бы (до Москвы.— А. Р.), да боится!»15. Здесь «пошаливали» и в более поздние годы. И путешественников невольно охватывал страх16.

5

На восемнадцатой версте круто поворачивали с тракта влево. До усадьбы оставалось две версты. По густому, хорошо сбереженному лесу дорога приводит к мосту через речку Куекшу, бегущую в глубокой долине. На левой стороне чуть повыше моста виднеются мельница, маслобойка и их служебные строения: дом мельника, амбар, крытый навес для лошадей и телег помольцев.

Проехав мост, лошади медленно поднимаются в гору.

Сельцо Щелыково расположено на горе. С трех сторон (западной, южной и восточной) оно окружено лесом и только с одной, северной,— пахотной землей, полосы которой спускаются к речке Сендеге, опять окаймляющейся лесом.

Уже вблизи усадьбы, за последним поворотом, справа, открывается поле, на котором виднеется рига с током для обмолота хлеба, а также сенной сарай, расположенный вдоль проезжей дороги, обсаженной березами.

Несколько дальше, тоже справа, прямо против въезда, двухэтажный амбар, с галерейками и перилами, а слева две смежные деревянные избы (зимняя и летняя) — последние уцелевшие постройки дворовых крестьян дореформенного времени.

Напротив изб, по другую сторону въездной дороги в усадьбу, огромный приземистый четырехугольный скотный двор из красного кирпича, с открытой площадкой в середине. Его северная стена выходила на проезжую дорогу17. От него на восток тянется штакетный забор, в котором большие двустворчатые ворота. Вся усадьба обнесена палисадом.

Лошади привычно сворачивают в ворота, и экипаж въезжает в усадьбу. От ворот вьется дорога, посыпанная песком.

Седоки окидывают взором раскинувшиеся перед ними строения. Левее завидневшегося «старого» дома — каменное здание в пять окон, с возвышающимся над его серединой деревянным мезонином. Внизу этого здания — «людская» и «господская» кухни и прачечная. Верх, состоящий из трех комнат, предназначался для прислуги, приказчика, а иногда, до построения «нового» дома, и гостей.

Справа от въезда, за скотным двором, небольшая теплица и погреб. К. В. Загорский вспоминает: «Налево от дома, рядом со скотным двором, был огород, парники и маленькая тепличка»18.

А вот полностью открылось и главное здание усадьбы — старинный, построенный по всей видимости в конце XVIII или в самом начале XIX века (1810?) деревянный барский дом — серый (дикий) с красной крышей. Артист К. В. Загорский, часто бывавший в этом доме, так рассказывал о нем: «Господский дом, в котором жил Александр Николаевич... деревянный, окрашен серой краской, с четырьмя колоннами, двумя крыльцами и с лицевой стороны задний фасад обращен в сад, с террасой, перед которой разбит цветник»19.

Перед домом за низкой изгородью ровным кругом, словно в хороводе, стоят стройные пихты, а посередине ель. Пихты посажены по усадебной традиции для защиты дома от северных ветров20.

Въездная дорога идет кольцом вокруг пихт. Справа от нее ответвляется малозаметная дорога к реке, по которой ездили с бочкой за водой к Куекше.

В глубине парка, много левее каменного здания, прямо у обрыва, обозначается небольшой изящный деревянный флигель с мезонином. Это «новый» дом, полностью законченный строительством и отделанный внутри, кажется, лишь в 1873 году.

Перед северной террасой главного дома, как и перед южной, красуется цветник. Воздух благоухает цветущей черемухой и сиренью. Акации здесь цветут несколько позже, во второй половине мая или в начале июня.

Путь завершен. Островских радостно встречают служители усадьбы. Ведь среди них находились и так горячо сроднившиеся с Островскими, надолго «прикипевшие» к Щелыкову приказчик Н. А. Любимов, садовник Феофан Сметанин, рабочий Андрей Кузьмич Куликов, «стряпка» Ольга...

Все входят в дом.