ГЛАВА IX

А. Н. Островский — общественный деятель  

1

Реакционные исследователи, критики и мемуаристы создавали представление об Островском как о человеке общественно-пассивном, замкнутом, поглощенном лишь узкопрофессиональными интересами. А между тем он всегда был общественным деятелем большого размаха. Активное отношение к социальным событиям и вопросам драматург проявлял и в Щелыкове.

Думая здесь о судьбах русской драматургии и русского театра, он заявил: «Я как русский готов жертвовать для отечества всем, чем могу» (XII, 152). И эти слова подтвердил плодотворным трудом на благо своей страны и родного искусства.

В 1872 году прогрессивная русская общественность горячо отметила 25-летие литературной деятельности Островского. Но этот юбилей прошел в обстановке холодного равнодушия к нему официальных кругов. Более того, министерство императорского двора ответило на ходатайство драматурга о пенсии грубым отказом.

Поддерживая в данном случае прогрессивную общественность, Кинешемское уездное земское собрание откликнулось на юбилей своего земляка-драматурга избранием его почетным мировым судьей.

Мировые суды были введены в России судебной реформой 1864 года. Они состояли из участковых мировых судей (первая инстанция) и съезда мировых судей. Съезд мировых судей, состоявший из всех судей данного уезда, в том числе и почетных, рассматривал только апелляционные дела, то есть наиболее сложные и спорные. Мировые судьи избирались уездным земским собранием на три года из лиц, владевших недвижимым имуществом от 3 до 15 тысяч рублей. На них возлагалось рассмотрение мелких как гражданских (по искам на суммы до тысячи рублей), так и уголовных дел. Мировые судьи были призваны укреплять самодержавный дворянско-буржуазный режим. По уставу о наказаниях, эти судьи могли применять выговоры, замечания и внушения, денежные взыскания, аресты до трех месяцев, заключение в тюрьму до полутора лет. Более строгие наказания налагались за действия против тогдашнего социально-политического строя.

Обязанности почетного мирового судьи, присутствовавшего лишь на съездах — общественные, неоплачиваемые. Но особенная активность их выполнения поощрялась чинами и орденами.

М. Н. Островский придавал избранию брата большое значение. 31 марта 1872 года он писал Александру Николаевичу: «От души радуюсь... и тому, что ты избран почетным мировым судьей» 1.

По существовавшему положению мировые судьи должны были являться для исполнения своих обязанностей в форменных мундирах. Это требование распространялось и на почетных мировых судей. Островскому пришлось шить мундир. Он был недоволен лишними хлопотами и издержками. И вот, чтобы и приличие соблюсти и денег меньше извести, им изыскиваются материал и портной попроще. «На Святой,— напоминает он Н. А. Дубровскому 23 мая,— когда ты был у меня с Дюбюком, ты говорил мне, чтобы я не заказывал Крадувилю мундира с воротником, что это будет дорого, а что ты знаешь таких мастеров, которые берут за шитье недорого, не более 25 рублей. Теперь воротник ты отдал Шадрину, а он берет такую же цену, как Крадувиль. Если можно найти у него готовый, подешевле (но не очень плохой), то возьми и передай Крадувилю» (XIV, 232).

С помощью Дубровского воротник был куплен, хотя и показался слишком дорогим. «Любезнейший друг, Николай Александрович,— писал ему 20 июня драматург,— за покупку воротника стоит тебя самого взять за воротник. Можно ли платить такую кучу денег за амуницию, которую мне придется надевать один раз в месяц!» (XIV, 233). Мысль о напрасно истраченных деньгах не покидает драматурга, и он с присущим ему юмором добавляет в письме: «за воротник душить буду, когда в Москву приеду».

Но если Островский с явной неохотой тратился на полагавшуюся земскому деятелю «амуницию», то свои общественные обязанности он выполнял в высшей степени добросовестно.

Видя заботу Островского об общественных делах, дворянство* избрало его на чрезвычайном собрании 20 марта 1874 года уездным пред водителем 2. На следующий день Е. Е. Львов, исполнявший обязанности секретаря уездного предводителя дворянства, послал об этом извещение драматургу. Но Островский отказался принять на себя эту должность.

Причин тому было много. Во-первых, сатирический обличитель дворянства, автор таких пьес, как «На всякого мудреца довольно простоты», «Бешеные деньги» и «Лес», не мог возглавить в своей основе реакционное дворянство, встать на защиту его интересов. Во-вторых, эта должность отвлекала бы его от писательского труда, который он считал драгоценным даром, налагавшим на него высокие гражданские обязанности (XIV, 16). В-третьих, она требовала постоянной жизни в Щелыкове, лишала его литературно-театральных общений и создавала трудности в воспитании и образовании детей. Ради почетной должности драматург не мог пойти на какой-либо ущерб в воспитании и образовании своих детей.

Но в официальном ответе на свое избрание, составленном в высшей степени уважительно и дипломатично, драматург сослался лишь на социально нейтральные причины: расстроенное здоровье, необходимость быть в Москве по роду своих занятий и ради воспитания детей. 2 апреля он писал секретарю кинешемского предводителя дворянства: «Милостивый государь, Егор Егорович, на письмо Ваше от 26 марта за № 105 имею честь уведомить Вас, милостивый государь, что я высоко и от души ценю то лестное внимание, которым почтили меня многоуважаемые дворяне Кинешемского уезда, избрав меня предводителем; покорнейше прошу Вас, милостивейший государь, передать им мою искреннюю и сердечную благодарность за оказанную мне честь; если б здоровье мое позволило мне посвятить мои силы этой должности, то я употребил бы все старания, чтобы посильными трудами моими хоть сколько-нибудь возблагодарить за доверенность, которую оказывают мне кинешемские дворяне своим выбором.

Но здоровье мое совершенно расстроено, а воспитание детей и другие мои занятия требуют большую часть года безотлучно пребывать в Москве, и потому я, к величайшему моему сожалению, принужден отклонить оказанную мне честь избранием меня в кинешемские предводители и отказаться от этой должности» 3.

По-видимому, Е. Е. Львов известил об избрании в предводители кинешемского дворянства не только самого А. Н. Островского, а и губернского предводителя дворянства. 8 апреля, сообщая драматургу о его избрании, В. М. Титов просил о доставлении ему формулярного списка о службе. По приезде в Щелыково, 18 мая, Александр Николаевич писал ему, что «по весьма уважительным причинам и, между прочим, вследствие совершенно расстроенного здоровья» он не может «принять лестных обязанностей» (XVI, 254) 4, возложенных на него кинешемским дворянством.

Должность предводителя уездного дворянства не соответствовала основным жизненным целям Островского, и он от нее отказался без всяких раздумий. Но об этом отказе очень сожалел его брат М. Н.Островский. Тут отчетливо сказались различия в их социально-политических убеждениях.

«Очень жаль,— писал он драматургу,— что тебе приходится отказываться от должности уездного предводителя дворянства... Отказываешься ты, вероятно, потому, что нельзя соединить исправление этой должности с жизнью большей части года в Москве. Если этого нельзя, то нечего и думать о принятии этой должности, но если бы можно было исправлять должность предводителя и жить по-прежнему вне Москвы только несколько летних месяцев, то ты, конечно, не отказался бы от предводительства, зная — как мало у нас вполне достойных людей на выборных должностях» 5.

Решительно отказавшись от должности предводителя дворянства, драматург согласился в то же время стать членом уездного земского собрания.

Его единогласно закрытой баллотировкой избрали в гласные Кинешемского уездного земского собрания в 1874 и в 1877 годах 6.

Земские собрания, созданные по Положению о земских учреждениях 1864 года, были распорядительными органами земства. Главенствующее положение в них занимали помещики. На эти собрания возлагался контроль за деятельностью исполнительных органов земства. В компетенцию земства входили местные хозяйственные дела.

«...земская реформа,— писал Ленин,— была одной из тех уступок, которые отбила у самодержавного правительства волна общественного возбуждения и революционного натиска». Но при этом «с самого начала... роль депутатов от населения ограничивалась голой практикой, простым техническим исполнением круга задач, очерченным все тем же чиновничеством» 7.

Островский аккуратно посещал все сессии мировых судей и гласных уездного земства, происходившие в пору его пребывания в Щелыкове. На это время ему приходилось прерывать свой отдых, оставлять работу и выезжать в Кинешму.

Начиная с 1872 года его письма пестрят упоминаниями об участии в съездах мировых судей и гласных Кинешемского земства. 10 июля 1876 года, приглашая Бурдина в Щелыково, он пишет ему. «Лучше, если бы ты приехал не «после 15-го», а именно 15-го, тогда бы я тебя встретил на железной дороге и довез до Щелыкова. Я 14-го числа буду в Кинешме на съезде и ночую на 15-е» (XVI, 68). 21 июня 1877 года драматург извещал брата Андрея Николаевича Островского: «По приезде почти целую неделю пробыл в Кинешме на съезде и на выборе гласных» (XV, 87). 22 августа 1881 года он сообщал Бурдину: «Письмо твое я получил в Кинешме во время мирового съезда, вслед за ним было экстренное земское собрание, и пропутался я долго» (XVI, 20).

Островский воспринимал свои обязанности общественного избранника не формально, а по существу. Он внимательно слушал разбиравшиеся на съездах мировых судей и гласных Кинешемского земства вопросы и содействовал правильному их решению. На этих съездах перед ним проходили дела об исках денег, о порубках и расхищении леса, о землепользовании, о кражах, о нанесении оскорблений словами и действиями, о поджогах, о нарушениях общественной тишины и т. д. 8

Об одном из морально-бытовых дел, особенно заинтересовавшем Островского, рассказывает К. В. Загорский. Его содержание — жалоба жены на жестокое обращение мужа и просьба освободить ее от совместного с ним сожительства.

Оказалось, что «мировой судья ничего не может сделать как предложить сторонам примирение, потому что обвиняемый на обвинение его отвечает, что он маленько поучил жену. Но если судья заметит, что обвиняемый очень ревностно исполняет роль учителя, то он наталкивает истицу на то обстоятельство, что во время нанесения побоев, не держал ли он за платье или за руку. И если истица скажет, что держал ее за руку или платок, то судья судит не за нанесение побоев, а за насилие» 9.

Как почетный мировой судья Островский стремился к защите интересов обездоленных, бедных мещан, ремесленников, крестьян. Так, например, однажды на съезде мировых судей разбиралось дело крестьянина Ивашевской волости, у которого решением первой инстанции несправедливо отобрали часть надельной земли. По этому делу в качестве защитника выступил В. И. Верховский. После судебного заседания, вставшего на сторону крестьянина-бедняка, Островский писал Верховскому: «Я не ожидал, что Вы обладаете богатым даром слова. Ваше выступление было содержательным и с большим огоньком. В заключение Вы позволили себе резкое (дерзкое) выступление: «Положение о крестьянах 1861 года, с его разъяснениями, дополнениями и временными правилами нужно сдать в архив и поставить на нем крест». От души радуюсь, что дело выиграно, хотя были прения между членами суда» 10.

Принимая во внимание особый интерес драматурга к крестьянству, кинешемский предводитель дворянства Н. А. Рылеев 1 января 1875 года предложил ему «занять должность члена... Кинешемского уездного по крестьянским делам Присутствия» 11.

Александр Николаевич не счел возможным принять эту должность, требующую постоянного присутствия в Кинешме.

Кинешемское земское собрание пыталось и впоследствии избирать Островского для выполнения общественных поручений. В 1876 году он был избран в ревизионную и приготовительную комиссии в числе 12 членов, но ввиду занятости и пребывания в Москве драматург от участия в этих комиссиях отказался.

Как почетный мировой судья и гласный земского собрания Островский широко раздвигал круг своих общений с самыми разнообразными людьми, всесторонне знакомился с жизнью уезда, с нуждами его населения, с противоречиями сословных интересов.

Земские собрания, дававшие ему возможность тесного знакомства с представителями почти всех тогдашних общественных классов, не всегда проходили спокойно, нередко они принимали весьма бурный характер. 24 февраля 1877 года предводитель дворянства Рылеев закрыл землевладельческий съезд еще до окончания выборов, так как в избирательном ящике при баллотировании трех дворян оказались серебряный пятиалтынный, пуговица и окурок папиросы. На этом собрании развернулась острая сословная борьба. Большая часть дворян при обнаружении в баллотировочном ящике недозволенных предметов требовала закрытия собрания, а купцы и часть представителей духовного сословия настаивали на его продолжении. «Я,— сообщал Рылеев по начальству,— видя, что страсти начинают разгораться и что дело может легко дойти до неприличных выходок, тем более что некоторые из представителей духовенства были в совершенно нетрезвом виде, объявил собрание закрытым» 12.

Островский не присутствовал на этом собрании, но обо всем происшедшем он был, разумеется, подробно осведомлен.

Этот и подобные ему факты разномыслия дворянства и буржуазии могли способствовать правильному пониманию драматургом общественных отношений той поры.

На земских собраниях обсуждались вопросы просвещения, здравоохранения, земледелия, животноводства, садоводства, пчеловодства, устройства дорог, режима рек (например, о признании рек Меры и Медозы — сплавными). Здесь также решались дела о недоимках, о стипендиях учащимся, о натуральных повинностях, о земских сборах, о штрафных таксах за порубку лесов и т. п.

Деятельность Островского в качестве гласного уездного земского собрания была направлена на улучшение жизни и повышение культуры населения города Кинешмы и его уезда, в особенности крестьян. Драматург энергично хлопотал об устройстве в Кинешемском уезде проселочных и шоссейных дорог, об удешевлении перевоза через Волгу, о создании общества взаимного кредита, об открытии в Кинешме телеграфной станции, об оставлении независимой от телеграфа почтовой конторы и о многом другом.

Состояние и содержание перевоза через Волгу вызывало огромное количество жалоб на притеснения и задержки при переправе, а также на чрезвычайно тяжелый налог на жителей левого берега Волги. Между городской думой, сделавшей перевоз доходной статьей, и земством начались препирательства. И вот в 1876 году, в связи с решением земского собрания об устройстве удобного и дешевого перевоза через Волгу от земства, собрание вынесло специальное постановление «просить гласного А. Н. Островского, как постоянно живущего в столицах, предъявить, где следует, перед высшим правительством свое ходатайство о скорейшем разрешении настоящего вопроса, так как всякая оттяжка его легла бы на население уезда значительной тяжестью» 13.

Пользуясь поддержкой своего влиятельного брата Михаила Николаевича, драматург чаще всего достигал в своих хлопотах необходимого успеха. По просьбе драматурга М. Н. Островский добился через министра внутренних дел благоприятного решения вопроса о перевозе в пользу земства. Министерство разъяснило, что «на перевоз нельзя смотреть как на доходную статью города» 14. Перевоз был передан земству.

В связи с ходатайством о создании общества взаимного кредита, М. Н. Островский сообщал брату 26 февраля 1879 года: «Посылаю тебе, милый Саша, записку, полученную мною от министра финансов, из которой ты усмотришь, что устав общества взаимного кредита Кинешемского земства уже утвержден. Можешь порадовать кинешемцев» 15. Узнав об утверждении устава их общества взаимного кредита, кинешемцы прислали Александру Николаевичу благодарственную теграмму.

На просьбу драматурга о ссуде кинешемскому земству для устройства дорог М. Н. Островский 8 января 1881 года отвечал: «С Абазою я говорил о ссуде Кинешемскому земству на устройство дорог, и он мне сказал, что не откажет не только в десятках, но и в сотнях тысяч, если только о ссуде будет ходатайствовать губернское земство (с уездным земством он иметь дела не может), если ссуда эта будет употреблена на устройство подъездных путей к железной дороге» 16.

В 1872 году, в связи с 25-летием творческой деятельности драматурга, Петербургский клуб художников устроил подписку на создание ученической стипендии его имени. По желанию Александра Николаевича, 11 января 1882 года эти деньги в сумме 1016 рублей поступили в Кинешемскую земскую управу 17. Хозяйственная комиссия, заведующая расходованием сумм, ассигнованных земством на народное образование, в заседании 14 июня 1882 года постановила: «1) выразить драматургу искреннюю благодарность за пожертвованные на народное образование 1016 рублей; 2) на эти деньги покупкою приобрести для земства участок земли в сельце Панарьине и устроить на нем училищный дом с необходимою для училища мебелью, классными принадлежностями и помещением для учительницы; 3) покорнейше просить [Александра Николаевича] принять на себя звание попечителя этого училища и 4) просить предстоящее Кинешемское земское собрание ходатайствовать пред правительством о дозволении назвать это училище — училищем А. Н. Островского с постановкой портрета писателя в зале училища» 18.

В заключение хозяйственная комиссия просила Островского уведомить ее о согласии или несогласии принять на себя предлагаемое ему звание попечителя Панарьинского сельского народного училища.

По своим убеждениям А. Н. Островский — просветитель демократического направления. Считая, что народное образование играет в общественном развитии решающую роль, он активно пропагандировал свои просветительские взгляды и в жизни и в творчестве. Эти его заветные верования высказывает Мелузов, когда говорит, обращаясь к бюрократу Бакину: «У нас с Вами... постоянный поединок, непрерывная борьба. Я просвещаю, а вы развращаете... я... свое дело буду делать до конца. А если я перестану учить, перестану верить в возможность улучшать людей или малодушно погружусь в бездействие и махну рукой на все, тогда покупайте мне пистолет, спасибо скажу» («Таланты и поклонники»).

Как известно, Александр Николаевич поощрял занятия своих детей, в особенности Марии, с деревенскими ребятами, обучение их грамоте. Совершенно естественно, что он согласился стать попечителем Панарьинской школы. В марте 1883 года Костромской губернский училищный совет утвердил его в этом звании 19.

Что же касается постановки портрета А. Н. Островского в зале школы, то это встретило со стороны высших властей противодействие. Земское собрание повторило свое ходатайство 20.

17 сентября 1883 года Кинешемская земская управа извещала драматурга: «Кинешемское уездное собрание в заседании 2 сентября 1882 года, по выслушании доклада управы о пожертвованной сумме 1016 рублей на дело народного образования в Кинешемском уезде, между прочим, постановило: поставить в классном зале Панарьинского училища Ваш портрет, на что и ассигновать из суммы земства сто рублей.

Так как вышеприведенное постановление Земского собрания вошло в настоящее время в законную силу, то Кинешемская уездная земская управа имеет честь просить Вас, милостивый государь,— распорядиться изготовлением портрета у известных Вам художников, ассигнованную же на этот предмет сумму 100 рублей Вы можете получить из кассы земской управы» 21.

В 1883 году как попечитель школы Александр Николаевич пожертвовал на ее достройку дополнительно 516 рублей 22.

На деньги Петербургского клуба художников и Островского Кинешемская земская управа приобрела в сельце Панарьино участок земли и выстроила там народное училище.

Островский состоял почетным мировым судьей три трехлетия, с 21 марта 1872 года по 11 октября 1881 года. Гласным Кинешемского земства он был два трехлетия.

Но и по освобождении, по состоянию здоровья, от этих обязанностей он продолжал посильно помогать населению Кинешемского уезда. С 1884 по 1886 год драматург добивался удобной для кинешемцев организации почтово-телеграфного дела. 29 мая 1886 года М. Н. Островский извещал брата, что «в настоящее время приступлено к созданию почтовой конторы с телеграфной станцией в Кинешме и что заведующим созданным учреждением (впоследствии «начальник») назначен ваш почтмейстер Промптов» 23.

Островский поддерживал любую положительную инициативу Кинешемской общественности. С 1879 года, с основания, он состоял членом Кинешемского общества сельского хозяйства. Идея этого общества возникла в 1875 году на первом съезде сельских хозяев Кинешемского уезда (20—22 сентября), участником которого был и Александр Николаевич 24.

Важно отметить еще одно обстоятельство. В связи с убийством Александра II и восшествием на престол Александра III Островский приглашался в Кострому на собрания дворян: 18 августа 1881 года «для выражения государю императору своих чувств» и 29 апреля 1882 года по вопросу об участии в торжестве коронации. На эти собрания драматург не поехал.

В связи с частыми посещениями Островским Кинешмы его знали там все — и старые и молодые. И когда в 1906 году И. Ф. Тюменев проезжал Кинешму и из любопытства спросил своего извозчика:

Старые кинешемцы любят вспоминать о драматурге:

Кинешемцы высоко ценили общественную деятельность Островского, направленную на благоустройство их города и уезда. А сам он выполнял свои общественные обязанности весьма охотно.

2

Александр Николаевич, выполняя обязанности почетного мирового судьи и гласного земского собрания, отстаивал свойственные ему демократические убеждения и защищал общенародные интересы. Но его деятельность весьма ограничивалась сословным характером этих учреждений. Первостепенная роль принадлежала в них наиболее состоятельным помещикам.

С особенной полной отдачей, истинно по зову сердца, он работал на общественном поприще, связанном с искусством.

По инициативе А. Н. Островского, В. Ф. Одоевского, П. М. Садовского и Н. Г. Рубинштейна в 1865 году в Москве был создан Артистический кружок. Задачи этого кружка намечались очень широко: создание условий для культурного отдыха артистов, поднятие их умственного, морального и профессионального уровня, предоставление провинциальным артистам возможности выступать перед столичной публикой, материальная помощь нуждающимся артистам.

Артистический кружок имел совет старшин, драматический комитет, руководителя труппы (Н. Е. Вильде), но его душой, идейным и художественным руководителем многие годы оставался автор «Грозы».

Уезжая в Щелыково, Островский не переставал заниматься делами Артистического кружка. Между Островским и сотрудниками Артистического кружка на протяжении всего лета шла деятельная переписка. У драматурга спрашивали совета по репертуару, по бюджету, по оформлению спектаклей и многим другим вопросам, на которые он отвечал безотлагательно и обстоятельно.

Например, в августе 1873 года старшины кружка просили своего шефа написать в Петербург влиятельным лицам о некоторых изменениях в уставе кружка, и он немедленно составил необходимое ходатайство и отослал его по назначению. В сентябре того же года по срочному делу о разрешении кружку публичных спектаклей в Щелыково приезжал специальный гонец-конторщик.

Ярким свидетельством повседневных забот Островского о делах Артистического кружка может служить его письмо от 1 июля 1874 года к М. И. Цуханову, старшине Кружка, заведующему постановкой спектаклей: «...все, что в Вашем любезном письме прописано,— отвечал драматург,— я частию исполнил, частию исполню немедленно. В Петербург, кому следует, отписано. Родиславского, мне кажется, Вы боитесь более, чем следует. Лазарева и Левину не принимайте ни под каким видом — лишний расход без всякой пользы; надбавки (процентных отчислений за спектакли.— А. Р.) не бойтесь; я употреблю все свое влияние, чтобы не допустить даже и разговора об этом. Вы пишете, что репертуар составлен лучше прошлогоднего,— очень рад и прошу Вас выслать его мне на погляденье. По каким рисункам Вы заказали декорации и аксессуары для «Лира»?» (XV, 39).

В том же письме драматурга спрашивали о костюмах для действующих лиц «Короля Лира» Шекспира, и он отвечал, что для пользы трагедии Шекспира необходимо всеми мерами ограничивать порывы Пузанова, костюмера Артистического кружка, «относительно шелка и бархата и внушать ему, что для эпох доисторических коленкорами темных цветов пренебрегать не следует» (XV, 40).

Предвидя, что В. И. Родиславский, пользуясь неаккуратностью Н. Е. Вильде во взносах за спектакли Артистического кружка в кассу Общества драматических писателей, может «сотворить Кружку пакость», драматург 1 августа 1876 года спрашивает М. П. Садовского: «Неужели у Кружка дела пошли так плохо, что Вильде 130 рублей уплатить не может?» (XV, 69).

Островского интересовало все, что касалось Кружка. 8 июля 1867 года он просит Марию Васильевну. «Скажи брату своему (Василию Бахметьеву,— А. Р.), что я не имею никаких известий о клубе, чтобы он мне написал» 26. Не удовлетворяясь официальными сведениями, Александр Николаевич неоднократно напоминал М. П. Садовскому: «Уведомляйте меня, сделайте одолжение, о делах Кружка» (XV, 20).

Несмотря на то, что Островский очень быстро отвечал на все запросы, деятельность Артистического кружка во время его пребывания в Щелыкове слабела. Многие вопросы повседневной жизни Кружка не ждали ни малейшей отсрочки и требовали немедленных решений. При отсутствии Александра Николаевича, как наиболее компетентного и авторитетного для всех деятелей Кружка, важные постановления лишались необходимой продуманности, обстоятельности и последовательности.

Островский вносил в работу Кружка, в его заседания и решения присущую ему трезвость и широту взгляда, солидность и деловитость. Вот почему патриоты Кружка всегда так радовались его возвращению в Москву. 25 или 26 сентября 1874 года, узнав о сборах Островского в Москву, М. П. Садовский писал ему: «Прибытие Ваше, помимо личных моих чувств, тем более желательно, что у нас (в Артистическом кружке.— А. Р.) чувствуется слегка присутствие некоего баронства, всегда сопряженного с фантазиями. Хотя все идет довольно благополучно, но иногда бывает нужно обуздание, а солидности в нас для этого дела даже очень недостаточно. А вот уж как вы приедете, так и пустошных речей у нас поубавится» 27.

3

11 августа 1874 года А. Н. Островский получил в Щелыкове телеграмму: «Поздравляю, Устав утвержден. Уведомьте немедленно, какого числа сентября или октября приедете в Москву. При Вас откроем Общество. Родиславский» 28.

Родиславский сообщал о долгожданной победе — об утверждении устава Общества драматических писателей, о котором так длительно и деятельно хлопотали его инициаторы Островский и Родиславский.

Александр Николаевич вернулся в Москву 4 октября, а 21 октября состоялось открытие Общества русских драматических писателей. Основная цель этого Общества заключалась в улучшении материально-бытовых условий труда драматических писателей и содействии развитию отечественного драматического искусства.

Островский, будучи первым и бессменным председателем Общества, не переставал интересоваться делами Артистического кружка, но главное внимание его переключилось на работу Общества.

Еще до официального открытия Общества, 8 сентября, сразу после первых известий о его разрешении, драматург осведомляется у Бурдина: «Как отзывается в публике и литературе утверждение Драматического общества и как смотрит на это Ваше начальство?» (XV, 44). 15 сентября 1875 года он справляется у В. И. Родиславского, «нет ли чего новенького по нашему Обществу» (XV, 53). С подобными вопросами Александр Николаевич обращается к своим корреспондентам и в последующие годы.

Находясь в Щелыкове, Островский был в курсе всех текущих мероприятий Общества и продолжал руководить его делами посредством переписки. Эти дела были весьма разнообразны. В мае 1875 года нужно было подписать присланные в Щелыково письма к французским писателям. 2 июня 1876 года В. И. Родиславский запрашивал о разрешении играть в Павловске переводную пьесу Островского «Семья преступника». Драматург ответил согласием и добавлял: «разрешайте все сами моим именем, не спрашивайте меня» 29. 23 июля того же года В. И. Родиславский, посылая в Щелыково копии переписки о Красносельском театре, просил: «Подумайте и напишите, что нам делать с этим театром?» 30. В июле 1879 года в связи с предложениями издателей о литографировании новых пьес членов Общества, необходимо было высказать мнение о передаче этого дела определенному лицу. Островский отдал предпочтение Рассохину. В мае 1880 года встретилась необходимость распорядиться о подготовке венка на памятник Пушкину и о заявлении по этому поводу комиссии, учрежденной для открытия памятника.

Сотрудники Общества, щадя Островского во время его пребывания в Щелыкове, пытались избавлять его от текущих мелочей, но он настойчиво требовал, чтобы ему писали обо всем, что так или иначе касалось интересов драматических писателей. В этом смысле показательно его письмо к секретарю Общества И. М. Кондратьеву от 26 июля 1880 года: «Вы, вероятно, не получили моего письма, которое я писал Вам недели две тому назад. Должно быть, нет ничего интересного по делам Общества, а то бы Вы мне написали и без моего письма. Я у Вас, между прочим, спрашивал, справедлив ли газетный слух, что Аверкиев отдал свою новую пьесу в Малкиелевский театр (театр, открытый А. А. Бренко в 1880 году в доме Малкиеля, около памятника Пушкину, назывался чаще «Пушкинским театром».— А. Р.) в исключительное пользование на каких-то особенно выгодных условиях. Нет ли каких слухов о нашем театре (то есть о народном театре, который намеревалось открыть Общество.— А. Р.)? Вышнеградский (член Совета министерства народного просвещения.— А. Р.) написал мне одно письмо и замолк. Лентовский (крупный антрепренер.— А. Р.) и его дела меня очень интересуют, в случае разрешения театра мы с ним должны будем иметь дело; а если он прогорает, как пишут в газетах, то это плохо и для нас» (XV, 182).

23 июня 1881 года Островский спрашивал И. М. Кондратьева: «...не имею известий об Эрмитаже; знаю только, что там играет Савина; а что она играет, с кем играет, какая там труппа; каковы сборы — ничего не известно. В газетах промелькнул слух о разрешении театра Бренко; правда ли это? От Невежина я получил известие, что дела Медведева (крупного антрепренера.— А. Р.) очень плохи,— платит ли он нам?» (XVI, 17).

Значение Общества драматических писателей с каждым годом увеличивалось. Росли его связи, дела, денежные обороты, мероприятия. Ввиду этого, даже при наличии исключительного внимания Островского к делам Общества и быстрых его откликов на все запросы, секретариат Общества часто испытывал в отсутствие своего председателя затруднения. Нельзя же было посылать в Щелыково все дела и бумаги, требующие мнения председателя. И вот почему уже с августа В. И. Родиславский проявлял крайний интерес к времени предполагаемого выезда Островского из Щелыкова, а затем просил о его ускорении. 17 сентября 1875 года он писал Островскому: «Ради бога, уведомьте, когда вы воротитесь в Москву, да ворочайтесь поскорее, скучно без Вас, да и надобно Вас видеть и иметь в Москве, особенно 21 октября» 31. 30 августа 1881 года он же узнавал у драматурга: «Когда-то Вы приедете к нам? Множество дел по Обществу... Приезжайте... поскорее» 32.

4

Как человек и гражданин, горячо болевший нуждами отечественного искусства, Островский великолепно раскрывается в своих многочисленных Записках о состоянии и мерах улучшения драматургии и театра. Эти Записки Александр Николаевич с 1869 года безуспешно подавал в дирекцию императорских театров и в министерство императорского двора.

Многие Записки Островского о преобразовании театрально-драматического искусства обдумывались и писались в Щелыкове. Весной и летом 1869 года драматург продолжал здесь писать начатую в Москве «Записку об авторских правах драматических писателей». В эти же месяцы он писал «Проект законоположений о драматической собственности» и письмо к директору императорских театров С. А. Гедеонову «О положении драматического писателя».

В письме к С. А. Гедеонову он заявлял: «Московская сцена должна быть рассадником, национальной школой искусства для русских артистов и для русской публики и, главное, должна поддерживать и поднимать зарождающуюся национальную драматическую литературу, а не мешать ей» (XII, 70).

Летом 1881 года Островский составлял «Записку о нуждах императорских театров», которую позже переделал в «Записку о причинах упадка драматического театра в Москве». На эту Записку драматург возлагал особые надежды. «Кроме пьесы,— уведомлял он 30 июля Н. Я. Соловьева,— у меня есть большое дело, от которого я жду хороших результатов» (XVI, 19). Придавая этой Записке большое значение, надеясь, что по ее прочтении власти примут меры к улучшению театрального дела, Островский приостановил работу над пьесой «Таланты и поклонники». «Я работаю,— сообщал он Бурдину 10 августа,— день и ночь (но не над пьесой), я стараюсь выяснить и изложить театральное дело в России во всех отношениях и во всех подробностях» (XVI, 20).

Бурдин торопил Островского с пьесой, которая была нужна ему для очередного бенефиса. Но драматург считал необходимым прежде всего закончить «Записку о театральных преобразованиях». «Пьеса начата,— отвечал он Бурдину 29 августа,— но... я не знаю, когда ее кончу, так как занят очень важным, самым жизненным для меня делом... Я работаю день и ночь и, кажется, мой труд должен принести большую пользу драматическому искусству в России» (XVI, 22). 17 сентября того же года, разъясняя Бурдину сущность своей Записки, он писал: «Цель моей Записки... доказать необходимость частных театров и показать, какими они должны быть, чтобы русское драматическое искусство не глохло» (XVI, 23). Заканчивая Записку, драматург утверждал: «У нас есть русская школа живописи, есть русская музыка, но нет русского театра, нет русской школы драматического искусства; это оскорбляет наше патриотическое чувство. Мы не хотим умалять своего таланта и писать пошлости для публики Малого театра,— мы хотим писать для всего народа. Требования Малого театра узки, мелки; они нас давят, они кладут оковы на наши способности...» (XII, 161). Через три года, 28 августа 1884 года, Александр Николаевич так сказал об этой «Записке» в «Автобиографической заметке»: «Я просидел над ней, что называется не разгибая спины все лето, исписал полстопы бумаги, разобрал подлежащие немедленному удовлетворению потребности театра до последних мелочей» (XII, 248).

Выражая свою мечту о создании в России крупных частных театров, Островский 17 сентября 1881 года писал Бурдину: «Если я этого достигну, я буду счастлив, тогда можно спокойно доживать свои последние дни и на казенные театры махнуть рукой. От них, по-видимости, хорошего ожидать нечего» (XVI, 23).

Плодом летней работы драматурга в 1881 году явилась также «Записка о положении драматического искусства в России в настоящее время». «Москве нужен,— утверждал он в этой Записке,— прежде всего Русский театр, национальный, всероссийский. Это дело неотложное... важное, патриотическое» (XII, 121).

Доказывая необходимость частных театров, Островский, как известно, мечтал о создании в Москве народного театра. «Первый намек на задуманное предприятие устроить в Москве народный театр,— вспоминает Кропачев, — Александр Николаевич сделал мне еще в первой половине августа 1881 года в его имении Щелыково, где я гостил» 33.

Написанные Островским в 1881 году Записки не оправдали его надежд: драматург не смог победить холодного равнодушия правящей бюрократии к нуждам русского театра и явно враждебного отношения к прогрессивной русской драматургии. С горечью и болью рассказывал он о бесплодности своей работы с ноября 1881 года по март 1882 года в Комиссии для пересмотра законоположений по всем частям театрального ведомства, в которой излагал сущность своих Записок, приготовленных летом в Щелыкове: «Я пробыл пять месяцев в Петербурге и, кроме своего кабинета и Комиссии, не видал ничего; сознание, что я работаю для общего дела, для будущности русского театра, которому я посвятил всю свою жизнь, не дозволяло мне жалеть себя. Я сеял доброе семя, но «ночью пришел враг мой и посеял между пшеницею плевелы». Мои доклады слушались, принимались единогласно, но уж было заметно, что ходу им не дадут...

Так и кончилась Комиссия, и я уехал из Петербурга с поздним и горьким сознанием, что все мои труды для театра и целых полгода жизни пропали даром, что никаких благоприятных обстоятельств для русского искусства не было, что учрежденная с благою целью Комиссия была в действительности обманом надежд и ожиданий, — что слушать меня в Комиссии вовсе не желали...» (XII, 249 — 250).

Терпя поражения в борьбе с невежественными представителями царской бюрократии, Островский не смирялся, не складывал своего оружия. Он был уверен в своей правоте и добивался осуществления своих широких замыслов.

В феврале 1882 года Островскому разрешили открыть в Москве частный народный театр. Но в связи с коммерческим ажиотажем, начавшимся в том же году с отменой театральной монополии, драматург решил выждать некоторое время. Потом его увлекла неожиданно открывшаяся возможность осуществить свои идеи в Малом театре. При содействии М. Н. Островского ему пообещали активное участие в художественном руководстве московскими императорскими театрами при условии их самостоятельного управления.

Александр Николаевич возобновил и усилил свои занятия над «Записками» о необходимости преобразования императорских театров. Летом 1884 года он переработал Записку «О причинах упадка драматического театра в Москве», написал «Записку по поводу проекта «Правил о премиях императорских театров за драматические произведения», приготовил «Проект Правил о премиях дирекции императорских театров за драматические произведения» и как горестную исповедь набросал «Автобиографическую заметку».

3 июля 1884 года Островский сообщал Бурдину: «Я все сижу дома и пишу для театра: какие-то будут результаты! Доживем до осени, так увидим» (XVI, 116).

Записки о необходимости коренного преобразования императорских театров, приготовленные драматургом летом 1884 года в Щелыкове, тогда же были им отправлены, кроме «Автобиографической заметки», в Петербург Н. С. Петрову.

28 августа 1884 года, заканчивая «Автобиографическую заметку», драматург писал: «Я не буду ручаться, что все сказанные улучшения явятся сразу, сейчас; нет, легче начинать снова, чем поправлять испорченное. Я берусь установить прочную основу, энергически двинуть дело по надлежащему пути. Я положу в это дело последние мои силы; мне хочется умирать покойно, с сознанием, что я не только исполнил свой личный долг относительно призвания, т. е. не зарыл свой талант в землю, но и послужил еще обществу и государству своими знаниями, послужил, как горячий патриот» (XII, 257—258).

О том, как мучительно переживал Островский беспросветное состояние русского драматического театра, в котором в ту пору царила буржуазная развлекательная комедия, о том, как страстно хотелось ему поднять идейный и художественный уровень отечественного театра, говорят заключительные строки его «Заметки»: «...мне ждать некогда... Я задыхаюсь и задохнусь без хорошего театра, как рыба без воды. Ясные дни мои прошли, но уж очень долго тянется ночь; хоть бы под конец-то жизни зарю увидеть, и то бы радость великая» (XII, 258).

Особенно много о преобразовании театрально-драматического дела Островский писал летом 1885 года.

Александр Николаевич не торопился в этом году в Щелыково. Он нетерпеливо ожидал назначения для работы в московских императорских театрах. Об этом уже была договоренность с Н. С. Петровым, главным контролером министерства императорского двора, имевшим большое влияние на дела дирекции императорских театров.

10 мая М. Н. Островский сообщил брату результаты разговора с Н. С. Петровым: «По возвращении Всеволожского, которое должно последовать на днях, будет приступлено к соображениям об отделении московских театров. Отделение это произойдет, по всей вероятности, в течение июня месяца. Во главе театра, как было условлено, будет поставлен Майков. Относительно твоего участия в делах театра, будет непременно изыскана такая комбинация, при которой ты мог бы посвятить театру свои силы и знания» 34.

Михаил Николаевич советовал брату не задерживаться в Москве и ехать отдыхать. По получении этого письма драматург немедленно выехал в Щелыково. А между тем до него доходили разные слухи о контрдействиях, в частности П. В. Погожева, против реформы московских театров. Закрывая театральный сезон, Погожев заявил артистам об интригах и фантазиях, которым «дан отпор» и заверил их, что «все останется по-прежнему». Михаил Николаевич письмом от 19 июня успокаивал брата: «не следует на разные слухи обращать внимание и надо только уметь ждать» 35. На новые тревожные запросы драматурга о причинах задержки театральной реформы, обещанной на июнь, М. Н. Островский 4 июля телеграфировал в Щелыково: «Сколько мне известно, реформа состоится немедленно текущим годом, замедление последовало вследствие отсутствия этим летом властей из Петербурга» 36.

Александр Николаевич, находясь в полной уверенности, что театральная реформа будет вводиться в действие при его активном участии, как ему «было обещано», по приезде в Щелыково начал деятельно продумывать и набрасывать на бумагу проекты своих давно лелеемых замыслов. В течение лета он «привел в порядок все свои многолетние работы по театру, составил новый проект дешевой школы, обделал до последней детали проекты об артистах, о принятии и постановке пьес, о режиссерском управлении и пр.» (XVI, 195).

Имея в виду свои «беспрестанные труды по театру», в связи с предполагающимся вступлением в должность заведующим репертуаром московских императорских театров, драматург 12 сентября 1885 года уведомлял секретаря Общества драматических писателей И. М. Кондратьева: «Дела по самое горло, и день и ночь сижу за работой, очень утомительно» (XVI, 199). О том же драматург сообщал 5 декабря 1885 года и А. Д. Мысовской: «Летом, больной, я исписал целые стопы бумаги» (XVI, 219).

Получив от Михаила Николаевича 4 июля, а потом 12 августа подтверждение об окончательном решении высшими властями отделения московских императорских театров в самостоятельную дирекцию и не сомневаясь в собственной прикосновенности к ней, Александр Николаевич усиливает свою подготовку к ожидаемому официальному назначению. Он в какой-то мере приступает даже к частичной реализации своих намерений. Им даются обещания об определении на службу в Малый театр В. Ф. Ватсона (Дубровина), Н. А. Кропачева, Ф. А. Бурдина (XVI, 181, 182, 184, 187, 189), ведутся переговоры с А. Д. Мысовской о написании для Малого театра драматизированных сказок (XVI, 187), делаются распоряжения по репертуарной части, вызывается в Щелыково режиссер А. М. Кондратьев (XVI, 188).

И вдруг колесо фортуны резко обернулось против драматурга.

Противники театральной реформы, побежденные в прямой борьбе, принуждены были отступить. Отделение московских театров в самостоятельное управление входило в силу. И тогда они решили взорвать предполагавшуюся реформу изнутри. Для этого нужно было устранить в ней непосредственное участие А. Н. Островского. Осуществляя свой коварный план, дирекция императорских театров во главе с И. А. Всеволожским начала муссировать мысль о предложении драматургу звания почетного попечителя театральной школы. Эта мысль показалась убедительной. Ее уже приняли, и Михаил Николаевич б сентября писал брату: «Вопрос о самостоятельном управлении московских театров решен окончательно и бесповоротно... Тебе, как предполагает Н. С. Петров, будет предложено быть почетным попечителем школы» 37.

Известие о почетном попечительстве над театральной школой явилось для драматурга ошеломляющим ударом. До глубины души возмущенный провокационным решением, начисто отстраняющим его от активного участия в делах театра, Александр Николаевич 9 сентября писал из Щелыкова своему брату-министру: «...Да разве я просил при театре почетного звания? Разве после моих беспрестанных трудов по театру, доводивших меня до забвения всего окружающего... я могу ограничиться почетным званием? Для меня теперь уж нет ничего другого: или деятельное участие в управлении художественной частью в московских театрах, или смерть» (XVI, 194).

Чтобы поднять театр на должную высоту, драматург был согласен на любую должность в театре: «Пусть дадут мне хоть место режиссера,—писал он в только что цитированном письме,— хоть даже звание помощника режиссера,— только бы мне была возможность установить театральное дело как следует и успокоить от разных мытарств труппу, на которую теперь только одна надежда в России» (XVI, 196).

Александр Николаевич требовал самого решительного ответа «да или нет», приезжать ему, если да, в Петербург или ждать вызова. М. Н. Островский использовал всю силу своего влияния. 14 сентября драматург получил в Щелыкове телеграмму: «Петров просит ответить на первый вопрос «да». На второй вопрос — «не приезжай» 38. В тот же день Александр Николаевич писал: «Милый Миша! Благодарю тебя и Николая Степановича несказанно. Как сразу успокоилась душа моя, а какое блаженство я чувствую, этого нельзя выразить словами» (XVI, 201).

Островский с 1 января 1886 года стал заведующим репертуарной частью московских императорских театров.

В условиях самодержавного режима Островский, если бы и продолжал жить, не мог осуществить все свои мечты о коренном улучшении материального положения драматургов, о решительных преобразованиях императорских театров, об организации театральной школы, готовящей артистов реалистического направления, о создании народного театра и т. д. И все же им многое могло бы быть сделано. Но его проекты о коренном преобразовании театра не пропали бесследно. Именно ими руководствовались в дальнейшем прогрессивные деятели сценического искусства в борьбе за развитие национально-самобытного театра.

Театральные принципы Островского оказались особенно близкими руководителям Московского Художественного театра.

Мечты драматурга о народном театре были полностью осуществлены победившим народом в условиях советской действительности.

5

Островский, как горячий общественник, содействующий процветанию отечественной литературы, с особой отчетливостью раскрывался в его трогательных заботах о молодых писателях, о начинающих талантах.

Всегда занятый спешной работой над своими пьесами, он находил время и для бесед с начинающими драматургами, для чтения их пьес, для переписки с ними. Щелыковский адрес драматурга знали многие молодые писатели, нуждающиеся в помощи. Так, например, 25 августа 1879 года Александр Николаевич отвечал в Одессу Н. А. Гольдбергу по поводу его пьес «Живые мертвецы» и «На углу Дерибасовской». В конце июля 1883 года драматург получил из Петербурга от И. А. Вермишева изложение сюжета трехактной комедии «Драма или комедия». Среди обращавшихся к Александру Николаевичу молодых писателей были и талантливые и бездарные, и скромные и требовательно-назойливые. 10 июля 1872 года писатель Ф. П. Иванов (Борисоглебский) из Москвы напоминал драматургу о посланной ему две недели назад комедии «Банкрут» и просил не только прочесть ее, но и «отослать в Петербург или к Некрасову, или к Стасюлевичу для напечатания и вместе с тем... так, чтобы те редакции... выслали мне предварительно рублей 75—80» 39. 25 августа 1877 года В. В. Демидов из г. Иваново просил переслать его пьесу, после прочтения, «ко мне в Иванов или передать запечатанную в пакете в Кинешме в склад Балакирева для пересылки ко мне» 40. Островский не заставил долго ждать своего ответа. 3 сентября он писал Демидову: «Я нахожу, что пьеса Ваша не лишена некоторых достоинств и наблюдательности, но встречающиеся в ней резкости помешают ей — в чем я почти уверен — пройти Комитет (Театрально-литературный комитет.— А. Р.). Резкости эти заключаются в сценах, где являются пьяный сторож и извозчик, и в первом действии, где говорится о водке и пьянстве. Я согласен, что эти сцены верны жизни, но Комитет сочтет их неприличными для императорских театров. Поэтому я советую Вам послать комедию в Главное управление по делам печати, где она может пройти. Экземпляр вместе с сим посылаю с сыном Балакирева для доставления Вам» 41.

Островский стремился помочь каждому обращавшемуся к нему начинающему писателю и, если замечал в присланной рукописи проблески таланта, то радость его была неописуемой. «Если в сотне глупых и пустых актов я найду, — признавался он,— хоть одно явление, талантливо написанное,— я уж и рад, и утешен; я сейчас разыскиваю автора, приближаю его к себе и начинаю учить» (XII, 251—252).

Наиболее ярким примером того, как Островский приближал к себе и учил начинающих писателей, может служить его отношение к Н. Я. Соловьеву. Александр Николаевич помогал Соловьеву материально, терпеливо учил его драматической технике, упорному труду, скромности. Как личное горе воспринимал он появление у Соловьева, в связи с крупными успехами, творческой успокоенности и легкомыслия.

Видя опасности, подстерегающие Соловьева, Александр Николаевич начинает бороться за него. Выражением этой борьбы является его письмо, по-видимому, к А. С. Суворину, посланное из Щелыкова в начале июня 1879 года: «Помогите мне,— писал драматург,— в моих заботах об Н. Я. Соловьеве. Его положение не только серьезно, но даже опасно. Он человек вообще хороший: правдивый, сердечный и даровитый, но, как видно, смолоду не приобрел привычки к труду, а теперь уже едва ли имеет настолько нравственной силы, чтобы успешно бороться с вошедшею в кровь ленью и считать ее, в своем положении, преступлением.

Я не буду распространяться, как он чуть не погиб, как я его вывел из беды; но я должен Вам сказать, что своею помощью я поставил его в ложное положение, т. е. я дал ему возможность понюхать чаду успеха (не заслуженного им) и немножечко угореть. Если моя заботливость о нем ограничится только тем, что я для него сделал, то он запутается опять, и уж безвозвратно. Но я, пока у меня есть силы, ни в каком случае его не оставлю» (XV, 144—145).

Уезжая в Щелыково, Островский почти ежегодно увозил с собой груду чужих пьес, читал их и затем отвечал нетерпеливо ждущим авторам. Особенно много приходилось читать ему пьес начинающих драматургов, присылаемых на конкурсы Общества драматических писателей. «Пьесу Кирьяковой, — извещал он 12 сентября 1876 года М. П. Садовского,— я получил и прочитал, — что мне с ней прикажете делать? При всех ее достоинствах, ни поставить ее, ни напечатать нельзя. По приезде в Москву я могу повидаться с г-жой Кирьяковой, если она хочет, и поговорить с ней» (XV, 72). Прошла неделя, и Островский снова уведомлял М. П. Садовского: «Мне уж пришлось прочесть десятка полтора разных «пьесов» (мне их посылает Родиславский), но что только насочинено! Прочтешь, разведешь руками да только скажешь: «Ах, Боже мой!» (XV, 73).

Важно отметить, что Островский не переставал помогать молодым писателям и в самые последние приезды в Щелыково, когда он постоянно болел и был занят не только работой над своими пьесами, но и спешной подготовкой записок и докладов по вопросам преобразования театра.

В «Автобиографической заметке», законченной им 28 августа 1884 года, драматург отметил: «До сих пор у меня на столе меньше пяти чужих пьес никогда не бывает» (XII, 251).

Его советы и указания начинающим писателям отличаются прямотой, конкретностью и редкой доброжелательностью. 15 июня 1885 года он писал А. С. Шабельской. «Я прочел обе Ваши пьесы и убедился, что драматическая форма Вам незнакома. «Ночь на Иванов день» представляет ряд сцен, которые грешат затянутостью (в повести всякая верная бытовая подробность — достоинство, а для сцены — недостаток), случайностью развязки, что в драматическом произведении не должно быть, и раздвоением интереса между Присей и Христей, которая, по ходу пьесы, как будто должна вызывать сочувствие, чего она не заслуживает. Все это представляется так с особой, драматической точки зрения; как рассказ Ваша вещь прекрасна. «Господа Лапшины» есть повесть в драматической форме, а никак не драма: представлять целый ряд событий, разделенных большими промежутками времени, не должна драма,— это не ее дело; ее дело — одно событие один момент, и чем он короче, тем лучше» (XVI, 177—178).

Не желая испугать начинающую писательницу трудностями, драматург ободряет ее словами надежды: «Пожалуйста,— просит он,— не пугайтесь указанных недостатков Ваших произведений: от них избавиться при желании легко... Русский репертуар беден, и нам весьма желательно приобрести для сцены Ваш свежий и симпатический талант. Вот почему я с нетерпением жду от Вас сюжета комедии» (XVI, 178).

28 июля 1885 года драматург шлет нижегородской писательнице А. Д. Мысовской свои соображения, связанные с прочтением ее пьесы «Наши жены». «Пьеску Вашу я прочел,— пишет он,— и должен сказать Вам, что хороши в ней только стихи, а сюжет и форма не симпатичны. Сюжет не симпатичен потому, что выведены две холодно развратные женщины, а форма не симпатична потому, что это оперетка,— форма оперетки по самой своей сущности непременно требует пошлого содержания» (XVI, 185 — 186).

Начинающие драматурги ждали отзывов из Щелыкова на свои пьесы с огромным нетерпением.

26 августа 1885 года А. Д. Мысовская писала драматургу:

В самом деле, Александр Николаевич, от нетерпеливого ожидания от Вас весточки и конспекта феерии, я потеряла не только сон и аппетит, даже слух и зрение...» 42.

Начинающие писатели не только присылали, но и привозили свои рукописи в Щелыково. И здесь находили самый радушный прием. Так, например, в августе 1880 года в Щелыково привез свою повесть некий К. Поприц. Возвращаясь в Москву, он из Кинешмы 17 августа писал драматургу: «От всей полноты души благодарю Вас за снисходительность и доброту. Рука дрожит от волнения, не находится слов для выражения благодарности... Был бы счастлив, если бы Вы позволили мне поблагодарить Вас в Москве. Никогда не забуду сделанного Вами» 43.

Рукописи начинающих писателей Островский захватил с собой и в последний свой приезд в Щелыково. После смерти драматурга среди оставшихся в Щелыкове бумаг обнаружено до тридцати чужих пьес, частью уже прочтенных, а частью ждавших своей очереди.

Систематически работая с начинающими писателями, помогая им словом и делом, Островский страстно хотел передать им свой художественный опыт и тем самым способствовать подъему родной драматической литературы.

6

С 1 января 1886 года А. Н. Островский — заведующий репертуарной частью московских императорских театров, то есть идейно-художественный руководитель.

По тогда существовавшим правилам, по табели о рангах (расписание чинов, введенное Петром I), для исполнения этой должности требовался чин 5-го класса — статского советника. В связи с этим из министерства императорского двора, в распоряжении которого находились все казенные театры, были затребованы документы о деятельности Островского в качестве почетного мирового судьи. Александр Николаевич обратился к Кинешемскому съезду мировых судей со следующим прошением: «Представляя при сем аттестат о прежней моей службе, прошу Съезд взамен сего аттестата выдать мне новый с прописанием (?) моей службы почетным мировым судьей, и на основании 71 и 241 статей, учрежденных судебным уставом, сделать представление о производстве меня во все те чины, которые мне следуют по расчету времени моей службы в должности мирового судьи» 44.

Одновременно драматург просил И. В. Промптова о посылке этих документов в Петербург. Просьба драматурга была выполнена в феноменально кратчайший срок. 11 апреля он писал И. В. Промптову: «Не нахожу слов благодарить Вас за Ваши хлопоты. В понедельник я получил в Москве бумагу из Петербурга, что нужно свидетельство Кинешемского мирового съезда о моей службе почетным мировым судьей, и в четверг это свидетельство уже в Петербурге!» 45.

19 мая, беседуя с Н. А. Кропачевым, драматург среди других новостей сообщил ему и о том, что «за прослужение более трех трехлетий почетным мировым судьей в своем уезде» он «скоро будет произведен в статские советники». При этом Кропачев отметил: «Но это его не интересовало» 46.

Производство в чин статского советника Островский воспринимал как неизбежную формальность. Его всегда привлекали самые дела во имя общественного блага, а не корыстные соображения.

Еще в середине семидесятых годов драматург писал С. А. Гедеонову, директору императорских театров: «Я предполагал служить театру неофициально и совершенно бескорыстно. Мне даже стыдно говорить об этом: всякий, кто меня знает, если только не захочет лгать, скажет, что меня можно обвинить скорее в противоположном недостатке, чем в корысти. Я всегда жертвовал материальными выгодами другим, более возвышенным целям, во всю свою жизнь я не сделал ни одного шага, который можно бы было объяснить корыстным побуждением» (XII, 64).

Получив назначение на должность заведующего репертуаром московских театров, Островский, не щадя себя, горячо взялся за выполнение ответственных, трудных, хлопотливых, но долгожданных обязанностей.