Александр Павлович Дурилов,
кандидат философских наук, свободный исследователь
Философия как текст
В статье [*] рассматривается философия как вербальный текст, проводится попытка классификации философских текстов по степени их авторской аутентичности и самобытности.
Ключевые слова: философия, история философии, текст, первичный текст, вторичный текст, идеальный текст, «Великая цепь бытия», медитация, философия в строгом смысле, пафос, мыльные пузыри дутого глубокомыслия.
Никто из делающих своей профессией шарлатанство не может обладать точным и ясным умом.
Вольтер
Невообразимый хаос и неразбериха воцаряются в голове при слове «философия». В сознании всплывает необозримый океан направлений, школ и философов и бесконечный ряд дефиниций, допускающих неисчислимую бездну интерпретаций. И всё это не проясняет, а затрудняет понимание существа философии. В историко-философской науке предпринимаются многочисленные классификации по различным основаниям, призванные внести ясность в бесконечное многообразие философских феноменов: по национальной традиции, по исторически эпохам (формационный и цивилизационный подходы), по персоналиям и т.д. Но любая классификация основывается на анализе философских текстов, ибо философия как таковая является вербально выраженной интерпретацией или просто текстом. Я подчёркиваю здесь слово «вербальный», т.е. словесно выраженный, ибо текст может быть не только словесным.
Не менее очевидно также и то, что философия — это мысль от первого лица, плод индивидуального творчества философа как личности: «...философское познание есть заведомо действие личного разума или отдельного лица во всей ясности его индивидуального сознания. Субъект философии есть по преимуществу единичное я как познающее» (Вл. Соловьёв) [9, с. 6]. В этом проявляется уникальность философии, её несводимость ни к какой иной форме духовной деятельности, её незаменимость и самоценность, ибо: «У человечества нет другого окошка, через которое оно может видеть и дышать, чем прозрение одиночек» (С.С. Неретина) [5, с. 3].
Философия имеет дело не с проблемами, но с тайной бытия человека, а «о тайне же найдётся что говорить и целую вечность. Тайна не есть просто отсутствие, небытие. Она также не есть и то, что может быть раскрыто или разрешено. Тайна, которая может быть раскрыта, вовсе не тайна, а только наше временное недомыслие, более или менее случайная загадка и незнание ввиду тех или иных обстоятельств. Тайна есть то, что по самому существу своему никогда не может быть раскрыто. Но она может являться» (А.Ф. Лосев) [2, с. 337].
Поэтому философия как таковая не является наукой в строгом смысле слова, а скорее выступает как некий фактор истории, который находит своё выражение в том, что называют словом «пафос». На это обращает внимание американский философ Артур Лавджой в книге «Великая цепь бытия». Понимая под пафосом комплекс смутных эмоциональных реакций, он выделяет следующие виды метафизического пафоса: 1. Пафос туманности; 2. Пафос эзотеричности; 3. Пафос вечности; 4. Пафос монизма или пантезима; 5. Пафос волюнтарзма (философия И.Г. Фихте). Не оспаривая специфичность понимания данным автором понятия «пафос», я бы добавил сюда и близкий моему сердцу пафос прояснения смыслов, свойственный творчеству Л. Витгенштейна: «Мне хотелось бы искоренить из философского языка предложения, к которым люди, как заколдованные, возвращаются вновь и вновь» [1, с. 69].
Все эти обстоятельства проливают некоторый свет на то, почему в философии, как ни в одной из форм духовного творчества и академических дисциплин, возможны шарлатанство и ложная учёность. Пожалуй нигде, как в философских текстах, не встретишь такого количества авторов, обильно пускающих мыльные пузыри дутого глубокомыслия.
Для внесения бо́льшей ясности в понимание существа философии я предлагаю в качестве основания деления для классификации философских текстов принять степень их значимости в истории философии и культуры в целом. Эта значимость может определяться в первую очередь, самобытностью текста, его оригинальностью, новизной постановки проблем и предлагаемых в нём решений, его субъективной и объективной эффективностью. Не последнюю роль в этом играет одарённость личности философа и его роль в истории философии и культуры. По данному основанию можно выделить три вида философских текстов: 1. Первичный философский текст; 2. Вторичный философский текст и 3. Идеальный философский текст.
1. Первичный философский текст содержит в себе то, что ранее до него никакой другой текст в себя не включал. Философ выступает здесь как бы в качестве первооткрывателя неизведанных земель: «Любое серьёзное умственное усилие открывает перед нами неизведанные пути и уносит от общего берега к безлюдным островам, где нас посещают необычные мысли» (Х. Ортега-и-Гассет) [7, с. 51]. В таком тексте содержится непосредственная интерпретация бытия, переживаемая субъективно как личностный медитативный опыт автора. В нём всё отличается новизной и оригинальностью как в своём проблемном поле, так и в своём методологическом отношении и языковом выражении. В таком тексте зафиксирована уникальность, единственность и единичность, неповторимость и однократность, самоценность бытия автора, его творческий, экзистенциальный облик. Не менее очевидна и самопроизвольность возникновения такого рода текста, созданного как бы по озарению свыше: «...говоря об экзистенциальном облике Декарта, можно сказать, что его тексты представляют собой не просто изложение его идей или добытых знаний. Они выражают реальный медитативный опыт автора, продуманный им с абсолютным ощущением что на кон поставлена жизнь и что она зависит от разрешения движения его мысли и духовных состояний, метафизического томления» (М.К. Мамардашвили) [3, с. 9]. Итак, первичный философский текст — это вербально выраженная медитация как духовная практика, позволяющая человеку взять на себя ответственность за содержание своих мыслей, которые в конечном счёте определяют жизнь и судьбу автора. Собственного говоря, совокупность таких первичных текстов, в том смысле, о котором речь шла выше, и есть философия в строгом смысле этого слова. «Много званых, но мало избранных», ибо подражателей лелеют — самостоятельных гонят.
2. Вторичный философский текст — это текст созданный по поводу, а то и по причине уже написанного философского текста. Он является, производным от первичного философского текста, сопутствует ему и взаимодействует с ним. Его роль в основном состоит в том, чтобы служить прояснению содержания первичного текста, раскрытию истолкованию тех смыслов, которые заложены в нём. Это может быть интерпретация, комментирование, критическое осмысление и многое другое. Автор такого текста в данном случае выступает как бы соавтором, он пишет текст по поводу текста и рассказывает об этом своим читателям. Иногда такой текст для историко-философского процесса может быть не менее значимым, чем первичный текст, но в его создании главную роль играет эрудиция, трудолюбие и добросовестность, то, что называют учёностью или философской культурой автора. Такие тексты в истории философии составляют подавляющее большинство. К ним можно отнести всю учебно-методическую литературу, справочники, энциклопедии, компендиумы по философии. Они необходимы, но не следует принимать этого рода тексты за чистое золото философии.
3. Идеальный философский текст. Я говорю не об идеальном тексте вообще, идеальном для всех и для каждого, а об идеальном для меня лично, в том смысле, каким я бы хотел его видеть в моём исполнении. И в этом смысле тоже можно оценивать философское произведение по разным основаниям. Например, по тому, какую роль текст сыграл в судьбе самого автора (субъективная значимость). Ведь не секрет, что философские произведения пишут прежде всего для себя самого в силу глубокой внутренней духовной потребности или, если хотите, духовной жажды: «Написание этой книги не было роскошью. Это было средством выжить. Когда человек пишет книгу, он освобождает свой дух от гнетущих впечатлений. Книга является подлинной, если она написана не просто так, а для того, чтобы расчистить путь для дальнейшей жизни и работы» (О. Розеншток-Хюсси) [8, с. 139].
Для того, чтобы написать такой текст, надо, как минимум, создать свой жизненный мир, автономное пространство и время своего суверенного существования. Чтобы с полным на то основанием можно было заявить, что моя философия — это мой опыт сопротивления всему в стремлении отстоять своё право быть не таким, как все. Это — первое. Всё остальное — потом. Не менее важным было бы и право заявить о том, что я никогда не был героем никакого времени, за исключением своего собственного, которым всегда распоряжался так, как мне заблагорассудится. Такой текст создаётся с ясным сознанием того, что никто другой, кроме тебя, его никогда написать не сможет. При этом автор не может даже и предполагать, например, какое влияние его текст может оказать на историю философской мысли, или какое значение может иметь в общественной жизни современников и последующих поколений, т.е. какова будет его объективная эффективность. И здесь неизбежно возникают две проблемы, которые так или иначе всегда обсуждались в истории философской мысли. Первая проблема — это проблема ясности изложения философских проблем. И вторая — это проблема ответственности мыслителя за выраженную им мысль, за то, как она может повлиять на других людей.
Что касается ясности изложения, то для меня вполне очевидно, что не следует отграничивать философскую мудрость от повседневности и живой коммуникации, ибо от этого страдают обе стороны. Мысль, которая изначально имеет бесконечное количество степеней свободы, в работе над стилем её выражения ограничивается, кристаллизуется, приобретает определённость и форму, становясь тем самым пригодной для дальнейшего действия в публичном пространстве. В результате текст в его окончательном виде освобождается от той псевдо-философской глубины, первым признаком которой служит темнота изложения. В отличие от большинства философов, любящих напускать туман, я предпочитаю ясность, и пока её нет, молчу. Текст должен стать таким, чтобы читатель, начав его читать, был пленён, захвачен его стилем и содержанием и уже не смог бы от него оторваться. А прочитав до конца — стал бы совершенно другим человеком: не таким, каким он был до встречи с ним.
Но каким именно? Об этом лучше не думать совсем, ибо неисповедимы пути Господни, и нам совершенно неизвестно, какое воздействие и на кого могут оказать наши слова:
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся...
Так, например, о судьбе идей Ф. Ницше К.А. Свасьян в предисловии к 2-томнику сочинений Ницше посвятил специальную главу под названием «Посмертные судьбы»: «Злая насмешка судьбы: самому аристократичному из мыслителей, индивидуалисту, поддерживающему свою жизнь строжайшей аскезой одиночества и презирающему даже театр, в котором “господствует сосед”, довелось посмертно побить наиболее внушительные рекорды по части массового эффекта и стать едва ли не всеядным властителем дум начинающегося столетия» [см.: 6, с. 34].
Печально известна и роковая для России судьба идей К. Маркса.
«Ибо философу не дано определить, что станет более действенным в сознании людей: его фундаментальные рефлексии или речи, или даже индивидуальные беседы» [4].
Литература1. Витгенштейн Л. О достоверности [тезис № 30] // Вопросы философии. — 1991. — № 2.
2. Лосев А.Ф. Са́мое само́ // Лосев А.Ф. Миф. Число. Сущность. — М.: Мысль, 1994.
3. Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. — М.: Изд. группа «Прогресс»; «Культура», 1993.
4. Миронов В.В. Власть как предмет социально-философской рефлексии // Вопросы философии. — 2018. — № 12. — [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://vphil.ru/index.php?option=com_content
5. Неретина С.С. Философские одиночества. — М.: ИФРАН, 2008.
6. Ницше Ф. Соч. в 2 т. — Т. 1. — М.: Мысль, 1990.
7. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия. — М.: Наука, 1993.
8. Розеншток-Хюсси О. Прощание с Декартом // Вопросы философии. — 1997. — № 8.
9. Соловьёв Вл. Кризис западной философии // Соловьёв В.С. Соч. в 2 т. — Т. 2. — М.: Мысль, 1988.
__________________________________
[*] Доклад, подготовленный для II Всероссийской научной конференции «“Сапоговские штудии. Актуальные вопросы гуманитарного знания”. К 80-летию со Дня рождения В.А. Сапогова» (Кострома, 2 марта 2019 г.).