Александр Дурилов

Истинный Бог Василия Розанова

Эти слова с полным правом могли бы принадлежать и самому Розанову: подобная ситуация в известной мере сопровождала его на протяжении всей жизни. Таков уж удел гения. Но были в этой жизни и особо острые критические периоды, когда, казалось, и сама она, эта жизнь, висела лишь на тонком волоске. И тогда эти слова приобретали буквальный смысл.

Я имею в виду тот отрезок его жизненного пути, когда он учительствовал. Не ощущая в себе никакого призвания к педагогической деятельности и не обладая необходимыми для неё личностными качествами, Розанов не мог не переживать её как вынужденную, и потому особенно ненавистную, необходимость. Судя по свидетельствам его учеников, среди которых были М. М. Пришвин, И. А. Бунин, С. Н. Булгаков, педагог он был попросту никуда не годный. Розанов по отношению к учащимся проявлял явно садистские наклонности. Они платили ему той же монетой, снабдив его кличкой «Козёл»: «Среднего роста, рыжий, с всегда красным, как из бани, лицом, с припухшим носом картошкой, близорукими глазами, с воспалёнными веками за стёклами очков, козлиной бородкой и чувственными красными и всегда влажными губами, он отнюдь своею внешностью не располагал к себе. Мы же, его ученики, ненавидели его лютой ненавистью, и все, как один»[2]. «И было за что», — добавит от себя каждый, кто возьмёт на себя труд прочесть приведённые здесь воспоминания до конца!

Положение Розанова усугублялось и неудачной женитьбой, и неприязненным отношением со стороны коллег, и подозрительностью и недоверием начальства. Полный жизненный крах, казалось, был неминуем (впоследствии Розанов вспоминал, что был близок к сумасшествию), если бы не интенсивная, глубокая и напряжённая жизнь его творческого духа. Итогом её явился философский трактат «О понимании» (1886). О том, что работа над ним выполнялась в состоянии «инсайта»[3], свидетельствует биограф Розанова, ссылаясь на него самого: «Книга писалась без подготовки, без справок, без “литературы предмета”. Уходя от “мучительницы” (А. Сусловой) в гостиницу Дудина (в Брянске), он работал легко и радостно: “Разложу листочки — и пишу. Всё ‘О понимании’ написано со счастьем”. Без поправок, на едином дыхании. “Обыкновенно это бывало так, — вспоминал Розанов через тридцать лет, — утром, ‘в ясность’, глотнув чаю, я открывал толстую рукопись, где кончил вчера. Вид её и что ‘вот столько уже сделано’ — приводили меня в радость. Эту радость я и ‘поддевал на иголку’ писательства”»[4].

Затем последовала работа над переводом «Метафизики» Аристотеля. О том, как протекала она, мы узнаём из воспоминаний товарища и компаньона Розанова по этой работе П. Д. Первова: «Мы работали изо дня в день целый год, кроме каникул. Это было какое-то непрерывное философское вдохновение. Работа на высотах мышления настолько захватывала, что вся текущая проза жизни представлялась каким-то ненужным сном, и это было лучшее время жизни»[5]. И такая работа, добавлю я от себя, продолжалась для Розанова затем всю его последующую жизнь, до последнего её мгновения. Ведь жить в мысли, жить мыслью и есть философия, философский образ жизни. Бытие в мысли — это подлинная, в отличие от обыденной жизни, реальность философа.

Таким образом, единственным спасением от невыносимой рутины казённой службы, от всех житейских неурядиц было для Розанова в тот период его жизни философское творчество. Оно, как мы видим, сопровождалось переживаниями экстатических состояний, которые приносили ему и огромную радость, и ощущение полноты и осмысленности жизни. Подобного рода состояния не раз фиксировали философы. Платон в диалоге «Пир», подробно описав его, охарактеризовал его как состояние захваченности философским Эросом. В сущности, это не что иное, как философское стремление к Истине, Добру и Красоте как высшим ценностям. Быть захваченным таким стремлением — значит полюбить их безоглядно и жертвенно до полного самозабвения и полной самоотдачи, ничего не требуя взамен, и тем самым обрести подлинность собственного бытия, обрести самого себя. Для философа — это обретение своей идентичности. Выдающийся немецкий философ ХХ века Мартин Хайдеггер назвал подобное состояние пребыванием «в некоем фундаментальном настроении»: «Поскольку понимание и философствование не рядовое занятие в числе других, но совершается в основании человеческого бытия, то настроения, из которых вырастают философская захваченность и хватка философских понятий, с необходимостью и всегда суть основные настроения нашего бытия, такие, которые постоянно и сущностно пронизывают своей мелодией человека, хотя он совсем не обязательно должен и распознавать их как таковые. Философия осуществляется всегда в некоем фундаментальном настроении»[6].

Это таинственное, мистическое настроение, это «нечто», поскольку оно не имеет точного названия, позволяет обрести философу необходимые для творчества отрешённость и сосредоточенность. К нему Розанов относился серьёзно, так как оно было более высоко упорядоченным и осмысленным, более цельным, чем он сам. Пребывание в этом состоянии вырывало его из хаоса, распада и рассеяния обыденной жизни, из стихийных отношений к миру и к другим людям. Оно придавало стойкость по отношению к случайностям житейского существования, оберегало от капризов его собственного психического облика, данного ему от рождения. Так он обретал некую позицию, которая имела в его глазах большее значение, нежели то, чем он жил в быту и на службе. Эта позиция приобщала его жизнь к более универсальному и вместе с тем более личностному миру мысли, чем был тот ограниченный и пошлый мирок, в котором он вынужден был существовать.

Дело в том, что философское творчество — это не просто написание философских текстов. Это в самом точном и полном смысле этого слова сотворение другого мира, иной реальности, и эта реальность характеризуется подлинностью и полнотой в противоположность неподлинности и ущербности обыденной жизни. В основании философского Эроса как стремления к Истине, Добру и Красоте лежит острое неприятие всего окружающего строя жизни и ощущение внутренней независимости от него. И это состояние невозможно вызвать произвольно. Оно сродни любви, пониманию и вдохновению, которые приходят не тогда, когда это угодно бывает нам, а тогда, когда это заблагорассудится им. И мы здесь ровным счётом ничего поделать не можем. Мы здесь в лучшем случае бываем лишь исполнителями.

В человеке есть, по-видимому, нечто, что называется внутренним голосом, и достаточно бывает услышать этот голос и последовать за ним, чтобы Бог помог ему в пути. И Розанов, судя по всему, был щедро наделён этим даром. Поэтому он всегда шёл своим путём, не пользуясь внешней поддержкой, не требуя никаких гарантий, а следуя лишь внутреннему слову. Тогда и появлялась сила, побуждавшая к действию, к преодолению, та сила, которая, в конечном счёте, и лежит в основе всех свершений человеческого духа. Эта сила родственна религиозному чувству, ибо она вырастает из религиозного отношения к миру. Она, по словам Мераба Мамардашвили, является общей для религии и философии: «…В основе философского умозрения, а также религии, равно того и другого, лежит один ход или одна мысль, что есть какая-то другая жизнь, более реальная, чем та, которой мы живём в нашей повседневной обыденной жизни. И что в этой повседневной жизни миры продолжаются, времена удваиваются, а там всё обстоит иначе, там и есть истинная реальность»[7].

Вместе с тем, переход в эту реальность не совершается сам собой, без напряжённого усилия со стороны самого философствующего. Он происходит лишь через те состояния, которые Мамардашвили назвал «фиксированными точками интенсивности»[8]. Мысль по своей природе идеальна и в актуальном своём бытии длится только усилием мыслящего человека. Она требует постоянного личностного усилия. Поэтому создание философского текста это не просто изложение какой-то совокупности тех или иных идей, и не только сотворение некой особой, выражаясь современным языком, виртуальной реальности. Это всегда и самопознание, самосозидание, сотворение собственной личности самим философом. Это с необходимостью происходит ещё и потому, что философские проблемы, будучи по своей природе предельно общими, абстрактными, вечными, всегда носят глубоко личностный, экзистенциальный характер. Философское сознание как бы довлеет в себе, существуя вне времени и пространства, и вместе с тем, присутствует всегда «здесь и теперь» в качестве конкретного личностного переживания философа. Философия не просто высшая форма выражения достоинства человека как мыслящего существа. Она ещё и форма личностного бытия в общечеловеческом.

Текст трактата «О понимании» в этом отношении тоже представляет собой не просто систематическое изложение того круга идей, которые владели Розановым в момент его написания. Он представляет собой также и фиксацию тех мистических медитативных состояний, аналогичных религиозному экстазу, которые переживал его автор и которые знакомы только подлинному философу. Это есть состояние мысли в её неотчуждённом, действенном бытии, когда она владеет философом. Такая мысль характеризуется самодостаточностью и самоценностью независимо ни от её конкретного содержания и формы, ни от её результата, ни от её практической значимости, её истинности или ложности. Она ценна сама по себе и как таковая ничего не производит кроме самой мысли. Философия продуцирует не мысль о чём-то, а мысль, производящую мысль. И это возможно лишь на пределе доступного человеку напряжения сил в так называемых чистых или граничных состояниях, которые характеризуют положение мыслителя в процессе самого акта мысли. По существу, мысль представляет собою некую форму, или некоторое состояние понимания человеком чего-либо, или его воплощение в то, что ему стало понятным. При этом сам мыслящий ясно и остро осознаёт себя живущим в данных конкретных обстоятельствах места и времени и вместе с тем чувствует, что он реализовался во всей полноте заложенных в нём возможностей. Однако чтобы мысль пребывала в таком состоянии, надо осуществить акт понимания внутри самого бытия, проделать работу по его поддержанию и воспроизводству. Необходимо обеспечить и выдержать некоторые предпосылки и условия бытия мысли как таковой. Во-первых, надо иметь решимость идти на предельное напряжение своих сил и возможностей, а, во-вторых, иметь мужество идти к тому, что в принципе недостижимо. Ведь философия стремится познать то, что в принципе познать невозможно, поэтому философские проблемы и принадлежат к числу заведомо не разрешимых. Философия, если её понимать не как учебную дисциплину или форму научного исследования, а как духовный поиск, всегда представляет собой рискованное предприятие. Результат такого поиска непредсказуем, а последствия могут привести и к безумию.

Однако сам факт выбора этого пути, который включает в себя и решимость, и мужество, есть уже в некоторой мере и определённый результат. Об этом свидетельствует такой знаток человеческой души, как Августин Блаженный: «Стоит лишь захотеть идти, и ты уже не только идёшь, ты уже у цели, но захотеть надо сильно, от всего сердца, а не метаться взад-вперёд со своей полубольной волей, в которой одно желание борется с другим, и то одно берёт верх, то другое»[9].

На это мог решиться лишь человек, обладающий способностью трансцендирования (то есть выхода за пределы налично данного существования), ощущающий в себе силу войти в иную реальность и тем самым реализовать себя, став другим. И Розанов в полной мере проявил здесь силу воли (бытия) собственной личности, где «Я» не какая-то фиксированная в пространстве и времени неподвижная и неизменная точка, а сфера изменения во времени и вместе с тем тождества, своей идентичности себе. Ему стоило заглянуть в себя, чтобы увидеть, что есть возможное, потенциальное, но неизвестное ему «Я», и есть «Я», которое ему известно, и есть возможность свободы выбора своего подлинного «Я». Это свидетельствует о том, что Розанов, несмотря на его широко известную амбивалентность, беспринципность, противоречивость и непоследовательность, на самом деле обладал нерушимым единством личности, внутренней идеей, которая обеспечивала и духовное многообразие и устойчивое единство его духа.

Уже в период создания трактата «О понимании» он отчётливо осознавал всё значение мысли как таковой в человеческой жизни как её идеальной субстанции, которая лежит в основании самой природы человека. Так, рассуждая о добре и зле и говоря о «безболезненной жизни» как безусловном добре, Розанов подчёркивает, что она возможна лишь тогда, «когда организм, как произведение физической природы, не выходит из пределов её условий, но живёт среди них, как и всё другое, лежащее в ней. Этим объясняется, между прочим, продолжительная и чуждая физических страданий жизнь людей, деятельность которых по преимуществу состоит в мышлении. Живя духом и в духе, они как бы забывают о теле, предоставляют его своим естественным нуждам и влечениям, не задерживая их и не возбуждая воображением, мыслью. Как ни странна покажется наша мысль, но мы скажем, что жизнь этих людей стоит ближе к природе, — ближе, чем тех людей, которые живут постоянно среди природы. Потому что жить сообразно с природой для человека — значит жить в согласии со своею природою, но не с природою чего-либо другого, например, животного…»[10].

Трактат «О понимании» представляет собой текст, который всецело определил дальнейшую судьбу его автора, поскольку в самом акте его создания речь шла о собственном выборе себя, о встрече с судьбой, с Богом. Как это протекало в действительности, мы никогда не узнаем. В конечном счёте, это навсегда останется скрытым для нас под покровом мистической тайны. Но ясно одно: в этом тексте запечатлено бытие трансцендирующего усилия, переживание фундаментальных отношений бытия. Понимание, которое является его темой, предстаёт здесь не как психологическое состояние и акт познания, но как принцип бытия человека в мире, способ его ориентации в пространстве и времени, метод организации его жизненного мира. Посредством «Трактата» Розанов производил акты собственной жизни, создавал самого себя как понимающего, чувствующего, видящего существа. Он осознавал посредством него свою жизнь, понимал посредством него реальный мир и самого себя в нём. Одним словом, свою жизнь как понимающего, этического или мыслящего существа Розанов и выражал в этом тексте, в котором он в то же время реализовывал некоторую целостность и упорядоченность своей сознательной жизни. В этом нашла выражение его фундаментальная страсть человека, желающего дать родиться тому, что находилось лишь в зачаточном состоянии, стремление к тому, чтобы осуществиться. В буквальном смысле это был огонь бытия, который горел в том, кто стремился завоевать себе право и свободу самому понимать своё дело, живущее по своим собственным законам.

При всём различии судеб и философских принципов и построений в переживаниях и прозрениях философов обнаруживается и нечто глубоко им всем общее, то, что объединяет всех их и, по-видимому, соответствует неким неведомым им самим и непостижимым законам философского творчества. Трактат Розанова в этом отношении (по той роли, какую он сыграл в судьбе его автора) вполне сопоставим с таким философским шедевром ХХ столетия, каким является знаменитый «Логико-философский трактат» Людвига Витгенштейна: «…этот текст сыграл совершенно очевидную медиативно-мифологическую роль в жизни Витгенштейна. Известно, что первые 30 лет жизни Витгенштейн находился на грани самоубийства. Занятия логикой были для него активной и мучительной психотерапией. Он так же мучительно размышлял о теории типов Рассела, как и о своих внутренних психологических и нравственных проблемах. Для него логика и собственная внутренняя жизнь тоже были в определённом смысле — одно. Не случайно именно на фронте и в плену замысел “Трактата” был окончательно приведён в исполнение. Будучи текстом-медиатором, подобно “Утешению философией” Боэция, “Трактат” примирил Витгенштейна с жизнью и смертью»[11].

Совершенно очевидно, что и трактат «О понимании» сыграл подобную же роль текста-медиатора в жизни Розанова. Мифологическая роль его тоже очевидна: ведь автор творил его и издавал на свои кровные, тяжёлым трудом заработанные средства в условиях, которые не располагали к философскому труду. Его вела надежда на то, что он будет замечен и оценён в научном и философском мире и что это, возможно, поможет навсегда избавиться от ненавистной педагогической лямки. Однако, как известно, ни одной житейской проблемы Василий Васильевич этой книгой не решил. Но он сохранил и развил себя в качестве самостоятельно мыслящей творческой личности, сохранил своё человеческое достоинство.

Нельзя не обратить внимания и на то, что Розанов предстаёт в книге «О понимании» как горячо и глубоко верующий мыслитель. Всё произведение пронизано светлым религиозным чувством, содержание его и пафос не оставляют никаких сомнений в том, что автор был ведом верой. Его вела вера в разумность, красоту и вечную гармонию бытия как творения Бога, его вела вера в неизменную и вечную разумность «первозданной природы человека», наконец, его вела и поддерживала вера в самого себя, в собственный разум и творческие задатки. Живым, неиссякаемым источником, питавшим эту веру, была вера в Творца. Эта вера не только вела Розанова, помогая преодолевать все трудности и препятствия, которые возникали на его непростом жизненном пути, но и примиряла его с неприглядной действительностью, за которою он всегда прозревал конечную разумность Творения и никогда не терял её из вида. Отсюда вырастало то трепетное, священное отношение Розанова к бытию как к великому чуду, которое впоследствии присутствовало во всех его творениях. Этим объясняется и бережное, исключительно внимательное и бесконечно терпимое отношение Розанова к человеческой жизни, несмотря на всё несовершенство человека, ибо сам факт его бытия можно понять лишь религиозно: «Во всём сказанном нами о религии если есть что непостижимое и удивительное, так это то, что есть человек и в нём мысль, чувство и воля. Это факт, которому ничего подобного мы не знаем в физической природе, которую одну исследуют наши органы чувств, явление своеобразное, ни с чем не схожее, над которым сколько бы ни задумывался человек, он всё ещё подумает недостаточно. Но раз этот факт есть, всё остальное становится не только естественно и разумно, да ещё и неизбежно к принятию»[12].

Религия, согласно Розанову, есть то, что бесконечно возвышает человека над всем сущим и над его собственной несовершенной природой, задавая ему вектор совершенствования. Религия придаёт цельность человеку, которую он утрачивает, занятый повседневной суетой, религия примиряет и уравнивает всех людей, независимо от их социального положения и национальной или профессиональной принадлежности. Она рассматривает человека просто как человека, независимо от его достоинств и заслуг. Наконец, только в религии человек предстаёт во всём своём величии и красоте: «Быть может, ни в одном из видов своего творчества природа человека не является в таком величии и в такой красоте, как в творчестве религиозном»[13].

Работая над проблемой счастья, автор этой статьи наткнулся на бескрайних просторах Интернета на высказывание А. Ф. Лосева, приведённое одним из его учеников: «…ни искусство, ни наука не есть ещё условие достаточное для счастья. Правда, эта деятельность человеческого духа необходима нам, но она недостаточна. Религия есть синтез всего человеческого знания. Она же — синтез и тех источников, которые дают нам счастье»[14]. Разве это не свидетельствует о непосредственной преемственности традиции русского национального философствования, которая жива и сейчас?

В трактате «О понимании» Розанов предложил собственный вариант религиозно-философской антропологии, который составил сердцевину его мировоззрения. В дальнейшем это мировоззрение лишь совершенствовалось, в основных своих чертах оставаясь неизменным. Однако здесь речь идёт не о какой-то конкретной религии, а просто о религии вообще как таковой. Впоследствии он оставит немало противоречивых и парадоксальных высказываний о христианстве, иудаизме и других религиях, причудливым и неожиданным образом меняя свои склонности и пристрастия. Это давало веские основания приверженцам той или иной конфессии включать его в число своих сторонников, либо отвергать как иноверца, породило многочисленные споры, которые не утихают и до наших дней [15].

Для того чтобы прояснить эту сложную и запутанную картину, необходимо специальное исследование эволюции религиозно-философских взглядов Розанова. Это необходимо и потому, что споры вокруг имени Розанова и его творческого наследия носят не только академический характер. Они имеют непосредственное отношение к сфере политики и идеологии, например, хотя бы к такой проблеме, какой является проблема русской национальной идентичности. Такие исследования, несомненно, будут продолжаться. Однако уже сейчас ясно одно: с точки зрения любой конфессии и любой ортодоксии вообще Розанов был и остался еретиком, ибо еретик — это не атеист, а тот, кто верит в своего Бога и по-своему. Мы берём на себя смелость утверждать, что истинным Богом Василия Розанова, которому он поклонялся и служил на протяжении всей своей жизни, был великий Бог всех философов, Бог, имя которому Мысль. Этому Богу он никогда не мог изменить, ибо это было не в его власти. Этот Бог есть чистая Мысль как таковая в её действенном актуальном бытии, которая представляет собой идеальный план опосредования отношения человека к миру и без которой человек перестаёт быть человеком. Розанов и служил сохранению и развитию человечности в человеке посредством сохранения и развитии человечности в себе самом. Поэтому его отношение к мысли было религиозным, а мысль религиозна.

Примечания

[1] Лосев А. Ф. История эстетических учений // Форма — стиль — выражение. — М., 1995. — С. 332.

[2] Обольянинов В. В. В. В. Розанов — преподаватель в Бельской прогимназии (письмо в редакцию) // В. В. Розанов: pro et contra. Личность и творчество В. Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Кн. 1. — СПб., 1995. — С. 246.

[3] Инсайт (англ. Insight — проницательность, понимание) акт непосредственного постижения, «озарения», «откровения».

[4] Николюкин А. Н. Розанов. — М., 2001. — С. 82—83.

[5] Первов П. Д. Философ в провинции // В. В. Розанов: pro et contra. Кн. 1. — СПб., 1995. — С. 98.

[6] Хайдеггер М. Время и бытие. — М., 1993. — С. 331—332.

[7] Мамардашвили М. К. Картезианские размышления. — М., 1993. — С. 37.

[8] Там же.

[9] Августин Аврелий. Исповедь // Августин Аврелий. Исповедь. Абеляр П. История моих бедствий. — М., 1992. — С. 107—108.

[10] Розанов В. В. О понимании. — СПб., 1994. — С. 430.

[11] Руднев В. П. Витгенштейн и ХХ век // Вопросы философии. — 1998. — № 5. — С. 41.

[12] Розанов В. В. О понимании. — С. 399.

[13] Там же. — С. 348.

[14] Цит. по: Малинаускене Н. Алексей Фёдорович Лосев. Личность и наследие // http://www.pravoslavie.ru/sm/42918.htm

[15] См., например: Курганов Е., Мондри Г. Василий Розанов и евреи. — СПб., 2000.