Наталья Леванина

Сергей Потехин — поэт, отшельник, инопланетянин

Толстая книга с портретом

Передо мной «Весь Потехин» (Кострома, 2020). Именно так называется эта необычная книга стихов. В ней на восьмистах страниц собрано всё, что ее составители (К.В. Сезонов, Е.Л. Балашова) сумели отыскать из опубликованного и сохранившегося. На обложке стилизованный портрет автора — поэта Сергея Потехина.

Книга необычная и портрет необычный. Про книгу чуть позже, а пока рассмотрим изображение поэта. Нечасто у нас на хорошо изданных толстенных книгах помещают изображение ныне (слава Богу!) здравствующего автора (фото К. Сезонова*, коллаж Н. Кудрякова). А тут не просто фотопортрет. Изображение, намекающее, ни много ни мало, на известный портрет Данте Алигьери, кисти не менее знаменитого Сандро Ботичелли.

Ого! — было первой моей реакцией. — Ну, дают земляки! Какую недетскую параллель навели!

А ведь, действительно, если приглядеться, внешне очень они похожи: первый поэт эпохи Возрождения и ныне живущий русский поэт. Кстати, поразительное сходство именно с ботичеллиевой картиной. Не с суровым портретом кисти Рафаэля, не с грустным мечтателем на полотне Репина, подчеркнувшим «неотмирность» молодого поэта, а именно с психологически сложным изображением Данте, выполненным Ботичелли.

Сравните портреты. То же узкое, слегка удлиненное лицо, высокий лоб, тонкие губы. Та же зрелая мудрость во взоре, спокойствие и уверенность. Тот же один-в-один орлиный профиль. Темная, неприметная одежда на портрете Потехина, как и красное монашеское одеяние Данте, выполняют сходную функцию — обе подчеркивают скромность и аскетизм героев.

Есть и отличия. Из-под красной ткани, покрывающей голову итальянского классика, лукаво выбивается краешек белого колпака, намекающего на самоиронию, которой не бывает лишен ни один по-настоящему великий человек.

У Потехина колпак не виден. Но он есть. Не снаружи — внутри.

С колпаками, кажется, разобралась. А как быть с лавровым венком на голове поэтов, символом неоспоримых заслуг в искусстве? Ну, с Данте всё понятно: итальянский поэт, мыслитель, богослов, один из основоположников литературного итальянского языка, политический деятель. Создатель знаменитой «Божественной комедии». Впрочем, это сейчас его так Википедия величает. А при жизни — никаких почестей и венков, суровое изгнание из родной Флоренции и смерть на чужбине. Слава гораздо позже нашла итальянского героя.

А что означает венок на челе современного русского поэта? — А вы вглядитесь в его глаза, и сами всё поймете. Глаза-то смеются! Потехин будто забавляется и над венком, и над собой, и над нами, слегка сбитыми с толку.

Впрочем, лавровый венок в символике раннего христианства означал совсем другое: не, прости Господи, горделивость и славу, а мученичество. И это, пожалуй, ближе к нашему герою которой отнюдь не жуирует по жизни. Хотя тянет он свою лямку привычно, без пафоса, порой даже весело. Такой веселый мученик.

Отступление с биографией

Стихи Сергея Потехина я знаю давно. А вот автобиографию его — нет, не читала. К тому же лично с ним не знакома. Так что начну с его автобиографии, опубликованной здесь же.

Ай, да Потехин, ай да!.. Давно я так не хохотала. Ну, всех умыл! Идя навстречу пожеланиям трудящихся, то бишь составителей и издателей, сотворил-таки своё жизнеописание. Ничего подобного я не читывала, хотя много произведений в этом жанре через мои руки прошло.

…Писательские автобиографии бывают разные. Сдержанные, лаконичные, на пару страниц, и болтливые, в нескольких томах. Жанровые разновидности тоже на любой вкус: исповедь, дневник, мемуары, автобиографический роман. Но неизменно на первом месте — автор и его жизнеописание.

Какие авторы — такие и биографии: дотошные и вральные, мстительные и великодушные, веселые и занудные. Случается и так, что писатель вдруг так вдохновится этой сладкой темой и так распишется, что автобиография его выйдет интереснее всех остальных его сочинений («Автобиография» Агаты Кристи, например). Одни в своей биографии осторожничают, стараются никого не обидеть, другие сдают своё окружение с потрохами. Некоторые ваяют свою биографию с суровой решимостью войти в литературу не мытьем, так катаньем. Есть и такие, которые получают от процесса явное удовольствие и от души развлекаются, будто вовсе и не думают о последствиях своей лихости (все три автобиографических романа Стивена Фрая, например).

Некоторые автобиографические книги читать неловко из-за их нехорошей откровенности и выболтанных подробностей своей и чужой интимной жизни (Генри Миллер). Иные напрягают тем, что с первой же страницы выдают шкурные страхи и застарелые комплексы автора: а ну как кто-то (в первую очередь, жена!), прочитав написанное, рассердится да и выбросит в сердцах на помойку все его пожелтевшие бумажные завалы вместо того, чтобы с трепетом и слезой перечитывать сотворенное гениальным мужем и размещать всё это добро в музейчике (пусть даже маленьком, школьном) его, писателя, светлого имени.

Авторы, талантом поскромнее и характером поназойливее, идут на штурм автобиографического жанра, как на последнюю возможность прилепиться к литературе. О, эти дотошные ребята помнят всё, что им в этой затее нужно! Разбуди их ночью — доложат и не собьются: кто из известных и успешных их отметил и похвалил, что именно сказал и когда это случилось. Умолчат они только о таких сопутствующих этим эпохальным событиям обстоятельствах, как место действия (кухня, пивнуха, ресторация) и состояние оценщика (чаще всего сильно нетверёзое). Понятно, что запивший оценщик готов хвалить кого и за что угодно, лишь бы этот «некто» не останавливался и наливал.

И, вроде бы, ничего страшного в том нет. Пьют, как и пишут наши авторы, почти исключительно за свой счет. Государство на них давно уже не тратится. А меценатов на Руси всегда было меньше, чем писателей. Да и денежных читателей (и неденежных тоже!) у этих бедолаг отродясь не водилось.

Но опубликованная биография — это текст, а ним всегда всё не так просто и безобидно. Он безжалостно рентгенит автора. И порой такое высвечивает! Поделюсь свежим впечатлением. Буквально на днях вычитала у вполне серьезного автора, в ее (как уже понятно, дамы) опубликованной автобиографии, такие важные новости: в каком классе, какая учительница похвалила ее за удачно написанное школьное сочинение. В каком году, в каком номере была опубликована в районной газетке ее первая, «на случай» статья, и кто-что сказал по этому поводу. И так несколько десятков страниц. Всё строго задокументировано.

Из этой протокольной автобиографии (полагаю, неожиданно для ее автора) вдруг возник по-настоящему жалкий образ не уверенной в себе, обиженной на весь белый свет женщины, желающей своей биографией компенсировать «недополучение». Почти буквальная иллюстрация к пассажу Достоевского: «Ограниченному “обыкновенному” человеку нет, например, ничего легче, как вообразить себя человеком необыкновенным и оригинальным и усладиться тем без всяких колебаний». Такая наглость наивности.

Конечно, случаются и приятные неожиданности: со стёбом и усмешечкой над собой и над самой затеей с автобиографией. Скромно, лихо, не как бы, а точно — нехотя. Спасаясь от неминучей неловкости юмором. Не обмазывая соплеменников ничем не подходящим и не слизывая это «неподходящее» с нижней части тулова сильных мира сего.

Читаешь и понимаешь: оригинал. Уникум. Встречаются они не часто и не везде. Как заметила эксцентричная генеральша Епанчина: "Оригиналы мы... под стеклом надо нас всех показывать, меня первую, по десяти копеек за вход". Так и есть!

Готовьте свои десять копеек, господа! Сейчас мы познакомимся с автобиографией такого оригинала.

«Биоврафия» поэта

…В книгу, о которой веду речь, вошли три части того, что Сергей Потехин в свойственной ему шутейной манере назвал «автобиоврафией». Автор компенсирует лаконизм повествования шутками-прибаутками о службе в стройбате; о своей, так сказать, армейской живописи, не нашедшей понимания у начальства; и рухнувшей, не без помощи рядового Потехина, сортирной крыше, протолкнувшей в просторное «очко» задумчиво сидевшего на нем командира.

В рассказе о своей недолгой службе автор, несмотря на реальные злоключения, вполне литературен. Видимо, решил: дело прошлое, унизительное, вполне подойдет «Игра в Швейка», с импровизацией на тему книжных перипетий этого простодушного героя: «Когда раздавали обмундирование, мне досталось всё абсолютно не по росту и размеру, огородное пугало выглядит куда грациознее и элегантнее. Все однополчане помирали со смеху, видя такого чудика. Пришлось подыгрывать, чтоб не обижали и не обижались (с дурака какой спрос?). В итоге в сопровождении врача санчасти был отправлен в Ижевскую психбольницу, где благополучно дождался досрочного «дембеля».

А мы и рады. Уцелел в лихом стройбате пиит, и слава Богу! Гашек бы тоже порадовался.

В третьей части Автобиографии Потехин составителем книги был поставлен перед необходимостью ответить на нешуточный вопрос: как он вошел в Поэзию? — «А никак! — сходу отбривает поэт. — Поэзия не партия, в которую можно войти и выйти, вступить в другую, ощущая на башмаках лишь запах вещества, в которое вступил».

И это понятно. Одно дело — смеяться над своими личными передрягами, а совсем другое — говорить о поэзии. Далее перо Потехина сбивается с шуточной колеи и абсолютно серьезнеет. Сразу ясно: тут — главное. Здесь его ориентир и смысл. «Кому повезет, в того Поэзия входит сама, исподволь, с ароматом цветов, шелестом листвы, сиянием снегов, трепетным сердцебиением любимой женщины, берет в свой блаженный плен, дарит океан неведомых доселе откровений».

И точка отсчета тут — заоблачная: «наше солнышко» Александр Сергеевич Пушкин.

И кто же, скажите, выдержит такое соседство, не излечившись от гордыни! Особенно когда гордыня — это и вообще не его. Хотя кто этих пересмешников разберёт? Что его, а что — нет? Вот и в своей биоврафии Потехин лишь чуть приоткрыл дверь и неохотно впустил нас в свою прихожую. А когда выпроводил, от души позабавился над простофилями:

Не заметили,
Пни копчёные,
Что орешки сплошь
Золочёные?
А ядро у них —
Чисто золото,
Не раскушено,
Не расколото.

…Да уж, разные бывают люди и сотворённые ими жизнеописания! Мне, конечно, ближе и интереснее потехинский вариант, ведь смеяться над собой могут только сильные и умные. Только им по разуму понять: нагишаться перед людьми срамно, да и некрасиво, в конце концов! Кому нужны истерики возрастного затворника! Не стенать-не плакаться, а затолкать все свои нешуточные проблемы под истрепавшийся шутовской колпак. Из него, если будет время и настроение, можно скроить что-нибудь путное, «дурацкие стишки», например. А можно и недурацкие. Как пойдёт! Если вирши приличные, если будут они кому-то надобны — не пропадут и в мусорном ведре. А коль блажь неудачная, то и жалеть не о чем.

Диверсант космический

…Оттого что я, вслед за многими, назову Сергея Потехина чудаком, затворником и отшельником — сведений о нем это не добавит. Уже давно не новость. Информационный бум докатился и до галичской глубинки. Теперь Потехин в Костромщине — местная знаменитость. Бренд, как говорится. И как-то не слишком бросилось в глаза, что словосочетание «знаменитый отшельник» — чистейший оксюморон, нелепица, сапоги всмятку. Впрочем, в потехинском духе. У него всегда так, соединение несоединимого.

Можно, конечно, прочитать Автобиографию Потехина и простодушно поверить ей. Можно посмотреть телевизионную программу, ему посвященную, и решить, что познакомился с поэтом. Можно потолковать со знающими его, поэта, людьми, и услышать их мнение. Но если вы хотите узнать поэта без посредников — способ один: читать его стихи. Как говаривал Маяковский, «Я поэт. И этим интересен».

Итак, мы уже поняли: прикинуться чудаком — привычный потехинский кульбит, выручавший его во многих ситуациях. Он давно уже привык не изъясняться по поводу своей персоны, а обращать всё в смех, в потеху . И, не дожидаясь такой предсказуемой реакции на себя, непредсказуемого, он первый смеется над своими житейскими и прочими нескладухами, которых у него, в его вольной (одинокой, беззащитной, нищей) жизни — пруд пруди! Собственно, из них эта жизнь и состоит:

Вы напрасно за мной ходили:
Я с нуждой — не разлить водой.
У меня штаны худые,
И карман у меня пустой.
 
У меня голова дырява,
Даже имя свое забыл.
На окошке цветок деряба,
За окошком — бурьян да пыль.
 
Все меняется в этом мире,
Не меняюсь лишь я ничуть.
Дохнут мухи в моей квартире,
Не найдя ничего куснуть.
 
Сам с собой не найду я сладу,
Не могу по-другому жить.
Мне хотя б на штаны заплату,
Мне хотя бы карман зашить…

Вы думаете, это замороченные гиперболы, литоты, эвфемизмы? — Ничего подобного. В стихе документальная правда, не вся, конечно, не самая страшная. А чего народ-то пугать? Уж лучше смешить! Так считает он, Сергей Потехин.

Ни к чему поэтам,
Нищим альтруистам,
Щеголять пред «светом»
В платье серебристом.
 
Лучше быть бродягой,
Рыжим до отрыжки,
И лечить бодягой
Синяки да шишки.
 
Не рычать сердито
Перед мирным станом,
Знаться с Афродитой,
Бахусом и Паном.
 
Не бояться чёрта,
Воевать с судьбою.
Оставаясь твёрдо
Лишь самим собою.

А если вдуматься, отсмеявшись, то ему, живущему на пустынном юру, на семи ветрах, не защищенному от судьбы ничем: ни домом-крепостью, ни деньгами, ни запасным аэродромом, — остается надеяться только на себя: на свое здоровье, выносливость, легкий характер и железную волю к жизни. Да еще — на удачу. Надеясь, что Бог по-прежнему любит чудаков, детей и пьяниц, одним словом — поэтов, отличающихся от «нормальных» людей тем, что живут они не по расчету, а по наитию:

Обрушиться грозится потолок.
Вздыхает крыша, требуя соломы.
Прекрасно видно запад и восток
Через её глазастые проёмы.
 
Бормочут люди: «Чокнулся чудак!»
И докторша с пристрастьем допросила.
Влечёт меня частенько на чердак
Какая-то неведомая сила.
 
Худая крыша, право, не беда.
Труба черна, как чёртовы чернила.
В одной прорехе вспыхнула звезда,
В другой зарница небо озарила.
 
До самых окон высится сумёт.
Трясёт хибару тяжкая простуда.
Любой прохожий сразу же поймёт,
Что в ней живёт гороховое чудо.
 
Заботиться о кровле недосуг:
Хозяин громко песни распевает.
Стоит избёнка окнами на юг,
И солнышко её не забывает…

При всей своей открытости Потехин совсем не прост, образность его стиха может быть изысканной и утонченной:

Зачерпну из бадейки воды,
Тупоносые сброшу ботинки.
От окошка до ближней звезды
По хрустальной скользну паутинке.
 
Положу тишину на зубок,
Оторву лепесток у потемок.
Нераспутанных мыслей клубок
До утра прокатает котенок.
 
На рассвете растает звезда,
Брызнет утро березовым соком,
Заиграет в бадейке вода,
А ботиночки скрипнут с упреком.

Ох, и гордый народ, эти чудаки, с усмешечкой несущие свой крест, как орясину али кочергу, которыми отбиваются от всех, посягающих на их достоинство. Не любят они, чтобы их жалели. Потехину это, правда, не надо, потому что другая жизнь ему просто не подходит. Он про себя это точно знает:

Но я не винтик и не гвоздь,
Пусть выгляжу комически.
Я — на земле нежданный гость.
Я — диверсант космический.

Сотворенная им для себя и из себя жизнь не менее диковинна, чем и его стихи. Собственно, она эти стихи и рождает. Этот простак понимает: не будь у него ТАКОЙ жизни — не было бы и ТАКИХ стихов. А велика или мала плата — рассудят потомки.

Кто из нас не терял головы,
Ослепленный таинственным светом?
Но попробуй тот свет улови,
Даже если родился поэтом.
 
Воссиял, закружил и померк,
Воротились постылые будни.
Замедляется времени бег,
Продолжаются козни и плутни.
 
Наказаньем становится сон
Для души, воспаленной и ждущей.
Не забудешь, как был потрясен
Дивной музыкой, с неба идущей.
 
Вдруг проснешься в холодном поту,
Ощутив нестерпимость желанья
Бросить всё и ступить за черту,
В даль, откуда исходит сиянье.

«Молюсь колдобинам и пням…»

Не сомневаюсь, что уж кому-кому, а Потехину точно есть что рассказать, захоти он это сделать. Например, как он, давно уже предпочтя уединение, одолевает его? Ведь, как всякая стихия, одиночество, с его мощным разливом времени, коварным числом вариантов и возможностей, а также непредвиденных обстоятельств и опасных ситуаций, — под силу только крепким орешкам.

И как он управляется со своими страхами? Есть ли они у него вообще? Ведь мороз продирает по шкуре, как представишь его в тесном соседстве с клубком копошащихся крыс в полутемном, холодном углу его одинокого дома.

А как быть с лихими гостями, которые могут пожаловать откуда и когда угодно? Что делать с лесным зверьем, незвано оказавшимся на твоем пороге? Перечислять можно долго.

Чего-чего, а страхов у современного человека — пруд пруди! Страх заболеть и не выздороветь, страх потерять разум и не найти его, страх покалечиться и остаться инвалидом. А есть еще и метафизический страх пустоты, который ежеминутно надо чем-то заполнять.

Мы поступаем привычно, просто и бессмысленно: убиваем время, беря себе в сообщники ненавистный телевизор, безразмерный Интернет и назойливый телефон.

Но Потехин, похоже, с метафизикой раз и навсегда разобрался — он выбрал главное, то, что мы, жестокие и неумные, обычно умертвляем: главное и невосполнимое сокровище человека — ВРЕМЯ ЕГО ЖИЗНИ. Посмотрите, как вдумчиво он живет:

На морозе скалы стынут,
Рядом с ними не согреться.
Улыбаясь, душу вынуть —
Вот единственное средство.
В их холодное сверканье
Впиться добрыми глазами, —
И тогда заплачут камни
Настоящими слезами.

У Потехина время потому и «терпит», что, как говаривал князь Мышкин, время «совершенно его». Кстати, не только в этом совпали реальный человек и любимый герой Достоевского. Они совпали в главном: оба понимают жизнь не как открытие, а как бесконечное открывание, как процесс, который и есть жизнь настоящая.

У Сергея Потехина этот процесс — вдумчивый, неспешный, со вкусом. Он именно проживает свою жизнь, а не обнаруживает вдруг с ужасом: неделя, весна, молодость пролетела! Всё как в топку! Без смысла и остатка.

У этого отважного одиночки от прожитого остаются не сберкнижки со сгоревшими счетами, не ожирение от искушений и излишеств, не психозы от безделья, а золотые крупинки стихов. Случаются и настоящие самородки.

Стало грустно. Сел, притих
И не сделаю ни шагу:
Нету вымыслов таких,
Чтоб слеза прожгла бумагу.
 
Лживым словом не мани,
Будь оно свежо и ало —
Мне фантазии мои
Только сердце нашептало.
 
Я без компаса найду
В поднебесной круговерти
Путеводную звезду,
Уводящую в бессмертье.
 
И когда наступит час
Неземного вдохновенья,
Я заплачу в первый раз
От её прикосновенья.

И кто виноват, что у нас кишка тонка? Что восторгу перед дарами жизни мы предпочитаем вечную тревогу и суету? Что веселости предпочитаем злость? Вопросы можно задавать до бесконечности. Ответ один: не забывайте! — это наш выбор.

Но есть и другой, иной путь. Например, тот, о котором я сейчас толкую, — путь отшельника и поэта Сергея Потехина.

Он умеет тратить время по своему усмотрению, то есть только на то, что считает самым необходимым — на поддержание тела и духа. Утепляет дом, выращивает овощи, ловит рыбу, собирает грибы. Если есть из чего — готовит еду, коли повезет — балуется винцом, а приедут редкие гости — принимает их, не церемонясь. Изредка вспоминает: запустил себя, надо бы приобрАзиться, а то, не дай Бог, кто заявится — испугаю еще. И принимается, как может, приводить себя в порядок. Потом бросает это пустое занятие: столько еще дел ждет! А ведь хочется еще и душеньку порадовать — слепить новых глиняных чудилок, записать стих, который уже давно торкается в нем, а он все бумажки чистой не сыщет!

Да, в мире у Потехина свой уголок, своя норка, малопонятная и малопригодная для большинства из нас. И обретения тоже свои.

Мрачна моя опочивальня,
И мрачен свет в окне ночном.
Но изумительно хрустальна
Печаль о памятном былом.
Еще не справлены поминки
По тем несбыточным мечтам,
Где в каждой капельке-росинке
Построен мною Божий храм,
Где дивный сад, в котором птицы
Поют зарю в жару и стынь,
А родники живой водицы
Поят солодку и полынь.
Пускай душа лакала зелье,
Непотребимое скотом,
Она справляет новоселье
В парящем замке золотом.
Еще трагичней и нелепей
Бывали беды от разрух.
Мечта жива, покуда в склепе
Любви не выветрился дух...

Вот вы, дорогие друзья, сколько бы смогли такой жизнью прожить? Если честно? — То-то… Не всем дано! А Потехин живет четверть века и, кажется, счастлив. Как и очень похожий на него, уже упоминавшийся герой Достоевского: «О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его! О, я только не умею высказать... а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят...»

У Потехина в его стихах — о том же, только по-своему, с густой примесью мерянского язычества:

Мне хорошо в моей глуши,
Далек исход ее плачевный.
Для очищения души
Вхожу я в лес, как в храм священный.
 
Молюсь колдобинам и пням,
Иных богов не признавая,
Деревья смотрят на меня,
И в каждом есть душа живая.
………………………………
Природа — ласковая мать,
Грешно над нею нам смеяться.
Мы научились покорять,
Но разучились поклоняться.

В принятой им для себя системе ценностей нет страха не состояться, недополучить наград на ярмарке тщеславия. Ему это от души по фигу. Но у него, похоже, нет и самых элементарных страхов: он не боится голодать и холодать, не боится болеть и стареть, остаться без средств к существованию, не боится одичать, в конце концов. А если и боится, то как-то умеет скрывать это. Тоже не всем дано. А ему-то как это удается? Читайте его стихи, друзья, в них он честен и с собой и с нами, читателями. Там всё отыщете.

…Существует такой закон искусства: если на сцене объявилось ружье, оно в спектакле непременно выстрелит. У нас таким многозначительным «ружьем» мелькнул на обложке профиль Данте. И вот, пожалуйста, его секрет крепости духа, под которым Потехин подписался бы с легким сердцем. «Поверь — когда в нас подлых мыслей нет, Нам ничего не следует бояться ... Зло ближнему — вот где источник бед, Оно и сбросит в пропасть, может статься», — так поддержал гениальный итальянец своего русского поэтического собрата, спустя семь сотен лет.

К нему не зарастёт народная тропа…

Творчеством своим Сергей Потехин, как и все современные русские писатели (за очень малым исключением, которое можно не принимать в расчет) не кормится. Зато окормляет им всех желающих, что тоже случается нечасто.

А они, эти «желающие», его преданные читатели, похоже, не переводятся. Более того, число их растет! Люди сами отыскивают поэта и протаптывают к нему тропинку. Приносят еду, краски и бумагу. Издают его книги и пишут о нем статьи. Это, пожалуй, и есть главное чудо, его секрет одоления холода, голода и одиночества. Его уникальная формула счастья. Впрочем, как всегда, формулирует он её буднично, иронично и беспафосно:

Жил, на целый свет окрысясь.
Все едят, а я — говей?..
Вдруг прислали десять тысяч.
Пискнул в брюхе соловей.
 
Подлетели кверху гирьки
На тарелочке с нуждой.
Накуплю лапши да кильки,
Побегу, как молодой.
 
Отскребли на сердце кошки,
Не успел я духом пасть.
Разноцветные сапожки
На одну сменяю масть.
 
Всех врагов оставил с носом
Важен, как архиерей.
Буду пользоваться спросом,
Словно просо у курей.
 
Навострил Пегас подкову,
Бьет копытом: и-го-го!
Ой, спасибо Базанкову
И компании его!

Правильность интуитивно выбранного Потехиным пути и способа его общения с миром, пришлась бы по душе чтимому мною классику, которого в статье о Потехине я уже несколько раз вспоминала: «Бросая ваше семя, бросая вашу “милостыню”, ваше доброе дело в какой бы то ни было форме, вы отдаете часть вашей личности и принимаете в себя часть другой; вы взаимно приобщаетесь один к другому; еще несколько внимания, и вы вознаграждаетесь уже знанием, самыми неожиданными открытиями» (Ф.М. Достоевский. Роман «Идиот»). Например, такими:

Осень спешила, шумел листопад,
Падала с клёнов незвонкая бронза,
Я по оранжевым листьям ступал,
Как по осколочкам солнца.
Кто меня выманил, кто пригласил
В жгучий буран красоты и печали?
Каждый листок от тоски голосил,
Бурые ветки молчали.
Может, впервые подумалось мне:
«Время свой бег не замедлит.
Мир без меня обойдётся вполне.
Мне-то его кто заменит?»

Порой Потехин «проговаривается» и называет свое скромное жилище неожиданно высоко: не логовом, не берлогой, даже не домом — обителью, обозначая уровень происходящего в нем.

Спокойна тихая обитель.
Цветет крапива у плетня.
Любите, граждане, любите
Плетень, крапиву и меня.
Плетень — за что? За то, что скромен:
Он о себе не много мнит,
Из прутьев он, а не из бревен,
И высотой не знаменит.
Крапива смотрится красиво
И обжигает — как огнем:
Но виновата ли крапива,
Что мы и рвем её, и мнем…
Любить меня? Кому охота?
Как ни крути — невзрачен вид.
Я — человек! И это что-то
Кому-нибудь да говорит.

Стихи Потехина — это настоящий словесный заповедник. Они соприродны месту и времени, в которых рождаются. Потехин в них чист и прозрачен, как водица в его заповедной Тёбзе. В них нет острых камней и смысловых коряг, занырнув под которые, читатель ненароком рискует напороться и пораниться, а то и вовсе — не выбраться больше на белый свет. Смысл в них, как и вода в его, вроде бы, простецкой речушке, неожиданно глубок и полнится жизнью. Реальной и сочиненной.

Ногам не даю покоя.
Хоромы мне стали тесными.
Брожу над ночной рекою.
Русалок прельщаю песнями.
 
У лешего храп могучий.
Лохматому все до лампочки.
Я елкам, сбежавшим с кручи,
Приветливо глажу лапочки.
 
Под вербой, у кромки берега.
Где ветер жует сенники,
Мне встретился зайчик беленький
С письмом от самой Синильги.
 
Пойду поскорей, порадую
Красотку зеленоглазую.
Похвастаюсь ей нарядами,
По сосенкам с ней полазаю.
 
Сокровищам знаю цену я.
Недешево стану спрашивать,
Брусники лукошко целое
Нарву ради счастья нашего.

Чудо, как легко и образно! Будто не сочинил, а восхищенно выдохнул поэт. Вот только откуда взялась эта загадочная Синильга? Надо залезать в словарь, чтоб уразуметь: возникла она, конечно, неслучайно. Синильга оказалась сказочной птицей, сестрой неизвестного мне Алконоста и знакомых по сказкам Гамаюна и Финиста. А еще она вечная спутница и покровительница тех, кто всегда в пути. Муза странствий, имя которой в переводе с тунгусского означает «снег», то есть что-то очень нежное, чистое и красивое.

Теперь понятно. Неясно только, откуда это всё ведает наш лесной отшельник, по его словам, не слишком обременённый образованием? Или опять разыграл? Ох, и не прост, этот Серёжа Потехин! Похоже, в своей глуши он получает не только талант и мудрость, но и отличное образование.

Кто из нас не терял головы,
Ослеплённый таинственным светом?
Но попробуй тот свет улови,
Даже если родился поэтом.
 
Воссиял, закружил и померк,
Воротились постылые будни.
Замедляется времени бег,
Продолжаются козни и плутни.
 
Наказаньем становится сон
Для души, воспалённой и ждущей.
Не забудешь, как был потрясён
Дивной музыкой, с неба идущей.
 
Вдруг проснёшься в холодном поту,
Ощутив нестерпимость желанья
Бросить всё и ступить за черту,
Вдаль, откуда исходит сиянье.

Вместо заключения

Ох, не весь это Потехин! Во всех смыслах. У меня он получился не весь, потому что чересчур смахивает на «облако в штанах» — такой весь из себя правильный и причесанный.

Не весь еще и потому, что много чего осталось за пределами статьи, о чем хотелось бы написать. О его лихих и очень смешных «Стишках дурацких», например.

Не весь Потехин еще и оттого, что не всё нашли, не всё отобрали, не всё вообще сохранилось. Думаю, что и после выхода этого объемного труда будут появляться неизвестные потехинские рукописи и публикации.

Да и сам Потехин, кажется, не собирается после выхода этой эпической публикации имени себя, сидеть без дела — наоборот, намерен и стихи сочинять, и клубнику выращивать. Вот почему при всем уважении к создателям книги и понимании, какая большая работа проделана и сколь немало спонсорских денег потрачено, повторяю: не весь это Потехин!

А главное — не весь он потому, что исчерпать жизнь и творчество талантливого человека просто невозможно, как невозможно до конца понять его. Много еще тайн хранит этот «диверсант космический», поэт Сергей Потехин — этот, вроде бы, простой человек.

Опубликовано: 29.11.2020