Автобиография

Я родилась 6 марта (старого стиля) в 1903 г. в Ярославле, на Срубной улице, в доме Окерблём, где жила тогда моя бабушка Мария Николаевна Борщова и куда моя мама приехала перед моим появлением на свет.

Отец мой Сергей Александрович Китицын (1876-1955), юрист по образованию, начал службу в Костроме секретарем Съезда земских начальников, затем стал присяжным поверенным (адвокатом) при Костромском Окружном суде.

Мать – Елизавета Михайловна, урожденная Борщова (1882-1966).

У моих родителей было трое детей. Кроме меня, сын Михаил (рожд. 1904 г.) и дочь Анна (рожд. 1912 г.).

 

Детство мое прошло в небольшой усадьбе Малышково, на правом берегу Волги, недалеко от города Костромы. В усадьбе был деревянный двухэтажный дом, построенный в духе классицизма, с изразцовыми печами внутри, и старый парк с прудами.

В Малышкове мы жили безвыездно до поступления в школу, т. е. года до 1911. Тогда мы переехали в Кострому и сняли квартиру на Богоявленской улице в доме Михина[1]. Летом мы возвращались в Малышково.

 

Меня и Мишу отдали в частную подготовительную школу Марии Николаевны Борткевич, которая находилась в начале Марьинской улицы[2], по левую сторону, в двухэтажном доме.

Мне было почти 8 лет, я умела читать, и меня приняли сразу во 2-ой класс. Мишу – в первый.

Школа была несколько необычной. М. Н. Борткевич ученики должны были звать тетей Маничкой, ее мужа-путейца (судя по мундиру) – дядей Висей[3], их сына гимназиста (м. б. реалиста?) Левой, а старенькую прислугу и школьную уборщицу – Ирочкой.

Русский язык преподавала Ольга Ивановна Миролюбова – строгая немолодая учительница, арифметику Ольга Львовна Скворцова, молодая и добрая. Мы между собой ее звали Ольга Любовна, т. к. по окончании уроков за ней заходил ее жених Усольцев, брал ее под руку и уводил.

Тетя Маничка преподавала нам немецкий язык. Одно время была еще учительница пенья Латышева.

Школа была трехгодичной, учились в ней в основном дети интеллигенции. Со мной в классе были Ляля Толвинская, Наташа Соснина (дочь офицера), Лиза Махова, Володя Сахаров (сын скрипача из оркестра городского театра). Помню еще Клеченова, Чувиляева. Но больше всех мне запомнился Коля Сахаров, высокий мальчик с тонкими чертами лица. Он учился на класс старше меня. Говорили, что Коля вместе с отцом играет на скрипке в театре.

В те предвоенные годы в Костроме часто устраивались детские праздники, спектакли: то басни Крылова в лицах, то «война грибов» и особенно часто пьесы со снежинками. Помню еще туманные картины, когда действие шло за освещенным белым занавесом и зрители видели только силуэты действующих лиц.

 

В 1913 году я выдержала вступительный экзамен (единственный экзамен за всю жизнь) в частную Смольяниновскую гимназию. К этому времени мы переехали на Нижнюю Дебрю, в дом №12 (теперь №14), который приобрели мои родители.

Гимназия находилась в конце Мшанской улицы[4], и путь туда с Нижней Дебри проходил через весь город.

О Смольяниновской гимназии у меня сохранились самые лучшие воспоминания.

Здесь господствовали дух демократизма и справедливость. В гимназии учились дети из разных социальных слоев: дочери фабрикантов, интеллигенции, ремесленников, мелких служащих, крестьян. Ко всем было одинаковое отношение.

Со мной один год училась Таня Махаева, дочь генерала. Математика ей не давалась, и ее оставляли на второй год чуть ли не в каждом классе.

Форма в гимназии была синяя, фартук черный. Те, у кого не было средств иметь шерстяную форму, носили сатиновую. Не редкостью были рукава с наставками из материи другого оттенка (вместо продранных на локтях).

Начальницу гимназии Юлию Владимировну Смольянинову мы уважали и побаивались, хотя она ни разу не повысила голоса. Юлия Владимировна преподавала французский язык.

Директор гимназии Владимир Иванович Жданов был добрейшим человеком. Он был, как тогда говорили, из семинаристов, окал и не всегда правильно ставил ударения.

В нашем классе классной дамой была Надежда Капитоновна Захарова, племянница начальницы. Надежда Капитоновна преподавала русский язык и старалась привить нам понятия и навыки деликатности, корректности, тактичности. Мы любили Надежду Капитоновну, осенью девочки приносили ей цветы. Она ставила их в классе на учительский столик. Дарить учителям подарки в гимназии было не принято. Помню, как в день именин Надежды Капитоновны (Вера, Надежда, Любовь) одна из девочек преподнесла ей коробку конфет. Надежда Капитоновна отказалась от подарка, посоветовала угостить подруг. Но Маруся Ульянова унесла коробку домой.

Об остальных учителях могу сказать только хорошее. Но одну учительницу, Александру Ивановну Карасевич, поминаю лихом. Она преподавала русский язык в 4 классе, когда по программе шел синтаксис сложного предложения. Я, к сожалению, так и не научилась ставить знаки препинания и освоила эту премудрость только тогда, когда сама стала преподавать русский язык в школе. Преподавала Александра Ивановна, должно быть, очень плохо, общения с ученицами у нее не было, ее не любили и звали «Сашка – плешивая морда» за то, что у нее была приплетная коса, а это тогда казалось позорным.

А вот Веру Сергеевну Молчанову, учительницу литературы в старших классах, вспоминаю с великой благодарностью. Вера Сергеевна была резкая и не очень приятная в обращении с ученицами, многим она не нравилась. Я же на ее уроках пересаживалась на первую парту, боясь пропустить хоть одно ее слово. Помню, с каким интересом я слушала ее рассказ о Комедии дель-арте.

 Как-то я встретилась с Верой Сергеевной в научной библиотеке. Она спросила, на какой факультет я поступила. Узнав, что на словесное отделение гуманитарного факультета, сделала удивленное лицо. Удивление было не искренним, она, конечно, понимала свою роль в сделанном мною выборе.

Война 1914 г. В классе появились беженцы: Валя Валицкая, Мина Новицкая, Зина Хруцкая.

Миля Покровская, серьезная девочка, дочь учителя (ее отец был, кажется, инспектором народных училищ) отстригла косу и бежала на войну. Вернули с пути. Учились мы тогда во втором классе.

 

Позже нас перевели в здание реального училища, которое находилось на другой стороне улицы, против гимназии. А Смольяниновская гимназия была занята, должно быть, под госпиталь.

В реальном училище у нас появились новые учителя – Василий Иванович Буевский, Никанор Лаврентьевич Иванов и другие.

 

В 1918 г. в Костроме произошла «школьная революция»: не дожидаясь реформы сверху, ученики сами решили произвести переворот и организовать «новую школу» в здании 1-ой мужской гимназии. Я была в числе учеников, которые перестали ходить на уроки в свои школы и поступили в «новую школу». «Новая школа» просуществовала недолго.

 

В 1919-1920 учебном году нас, бывших смольяниновских гимназисток, объединили с учениками духовной семинарии. Теперь это стала 12-ая советская школа 2-ой ступени. Помещалась она в «Старом дворе»[5], во втором этаже.

Эту школу я окончила в 1920 году. Экзаменов тогда не было.

 

В том же 1920 году я поступила в Костромской университет на словесное отделение гуманитарного факультета. Тоже без экзаменов.

О Костромском университете имеется в печати ряд статей*[6], к сожалению, кратких.

Костромской университет объединил лучшие профессорские и преподавательские силы столиц. Одни профессора переселились в Кострому, другие приезжали читать курс лекций.

Для меня Костромской университет, несмотря на очень тяжелые условия жизни, был самой светлой, самой радостной порой. Как будто я попала в волшебную сказку.

 

В 1922 г. Костромской университет закрылся, и я перевелась в 1923 г. в Ярославский университет, который и окончила по словесно-историческому отделению Педагогического факультета в 1924 г. Вскоре Ярославский университет был преобразован в Педагогический институт, и свидетельство об окончании университета я получила за подписью ректора Ярославского Педагогического института Павла Никодимовича Груздева (прежде он был учителем в Костроме).

Дипломную работу я писала уже дома, в Костроме, на тему: «Внешкольное образование в г. Костроме с 1900 по 1924 г.». Материалом мне служили в основном печатные отчеты разных ведомств, которые я разыскивала в Костромской Научной библиотеке и других учреждениях. Курьез: «Отчеты Общества трезвости» я нашла на спиртоводочном заводе.

О Ярославском периоде жизни у меня не осталось ярких впечатлений. Все было прозаично. Занятия с нами вели главным образом бывшие преподавали средних школ. Правда, приезжали и профессора – Бочкарев, Анисимов, Смирнов-Кутачесский. Смирнов-Кутачесский провел с нами фольклорную экскурсию в Диево Городище, где мы, студенты, учились записывать от населения произведения народной словесности.

Условия жизни в Ярославле были крайне тяжелыми, т. к. у меня не было никаких средств к существованию. Мама, живущая в Костроме без всяких средств, бедствовала с чадами и домочадцами и ничем не могла мне помочь. Стипендии я не получала. В то время, кажется, вообще никто не получал стипендий. Более того, на меня была наложена плата за обучение в Ярославском университете, которую я, разумеется, не могла внести, и мне было отказано в выдаче свидетельства об окончании (дали временную справку). Только через 3 года, в 1927 г., я смогла скопить нужную сумму и расплатилась с Ярославским Пединститутом.

В Ярославле мне пришлось пережить чистку. Вычищали студентов за социальное происхождение. Меня чистка не коснулась, т. к. я была на 4 курсе. Общее настроение было настолько нервозным, что одна девочка, которой тоже не коснулась чистка, не выдержала волнения и отравилась (кажется, не насмерть).

По окончании университета я получила направление на учительскую работу в Пошехонье, но не воспользовалась им, т. к. не могла оставить семью, для которой я должна была стать опорой (отец к этому времени от нас отделился). Кроме того, педагогическая деятельность меня не привлекала.

 

В 1925 году я связала свою судьбу с Костромским Научным Обществом. С 1 апреля 1925 г. я была принята сотрудником этнологической экспедиции Этнологической станции КНО (работала бесплатно), с 1 октября зачислена научным сотрудником 1-го разряда Этнологической станции и проработала там до 15 декабря 1929 г., когда была уволена «за сокращением штата».

Кроме того с 1 марта 1926 г. я состояла нештатным сотрудником Костромского музея по доисторическому отделу (работала бесплатно). С февраля по май 1929 г. работала по совместительству научным сотрудником музея – заведовала отделом местной промышленности.

В 1928 г. зарегистрирована объединенной экспертной комиссией ЦЕКУБУ[7] и секцией научных работников в качестве научного работника по группе В по специальности этнология и фольклор.

Из всех лет моего более чем тридцатилетнего трудового стажа 4 года, проработанные в Костроме, были самыми интересными и плодотворными.

В штате Этнологической станции было два сотрудника и заведующий. Кроме меня там работала Нина Петровна Беляева – художница, а после ее отъезда из Костромы – Елена Михайловна Полянская. Заведующим станцией был по совместительству Василий Иванович Смирнов, который в силу загруженности работой по музею и Научному обществу не мог уделять много времени Этнологической станции. Научной работой он занимался главным образом дома в неслужебное время.

После революции жизнь деревни быстро изменялась, старый быт уходил в прошлое. Надо было ловить мгновение, чтобы его зафиксировать, поэтому наше внимание было сосредоточено на сборе материала. С обработкой его мы подчас запаздывали, откладывая ее на будущее.

Я участвовала в ежегодных этнологических экспедициях по Костромскому краю. Занималась диалектологией, составляла словарь местных говоров, записала множество сказок, песен и других произведений народного творчества. Собирала экспонаты для Костромского музея: концы полотенец «браной» и «выкладной» техники и многие предметы народного быта.

В быв. Бычихинской и Башутинской волостях Костромского района[8] я встретилась с весьма примитивной техникой тканья узорных поясков-тесемочек. Пояски ткали на картах – квадратных дощечках с дырками по углам. Я приобрела эти дощечки с начатым ткать пояском, собрала коллекцию поясков для музея. Научилась расшифровывать надписи на «тесёмочках». Буквы на поясках располагались в несколько рядов, так что прочесть их было очень трудно. Вот одна из надписей.

«Прекрасен розен свет в лете так и ты мил на свете прекрасен ты собою да нет тебя со мною во дальней стороне спомни милой обо мне рострили ево сердечко стосковал бы обо мне прости мой милый тепере боле не видать».

На пояске текст с твердыми знаками.

Ширина тесёмочки 1,5 см с каемками, между которыми четыре узких ряда (0,3 см) разных цветов. Длина пояса 126 см.

Я описала поясок, который приобрела для себя и который хранится у меня до сих пор. Не могу решить, какому музею его передать[9].

Статья о поясках опубликована в 1940 г. В. И. Смирнов. Русское узорное тканье (Костромские пояски). «Советская этнография». 1940, III, стр. 92-106.

Я попросила Василия Ивановича вычеркнуть мою фамилию как соавтора этой работы. Опасалась, ведь у меня дочь.

Темой моих занятий было народное питание – кулинария. Материалом мне служили 1) данные анкеты, разосланной Костромской губернской Архивной комиссией в 1899, 1903 и 1909 гг., 2) ответы на анкету, распространенную Костромским Научным обществом в 1922 г., 3) записи разных лиц, хранящиеся в архиве Этнологической станции, 4) личные наблюдения, сделанные в экспедициях 1926-1927 гг.

Наиболее полно я успела разработать тему – народное печенье. Собранную мною коллекцию печенья я передала в Костромской музей (Все пропало).

В Трудах Костромского Научного Общества, вып. XLI, 1927, напечатана статья: Л. Китицына. Хлеб. Из материалов по народному питанию Костромской области[10].

На эту работу ссылается Е. И. Горюнова в монографии Этническая история Волго-Окского междуречия. М. 1961.

В разделе Религиозные представления мери (стр. 145) она пишет:

«Материальные аксессуары шаманского действия – фигурки различных животных, которыми увешан шаманский костюм, – сохраняются позднее в форме ритуального, обрядового печенья. Весьма любопытная коллекция его собрана в той же Костромской области Л. Китицыной».

 

Очень меня интересовал гончарный промысел в его примитивных формах, сохранившихся в Костромской области. В 1927-1929 гг. я обследовала 16 селений в Костромском, Буйском и Галичском уездах, где встретилась с самыми примитивными способами гончарства: ручной гончарный круг, налепная техника, обжиг в обыкновенных печах и даже в курных избах.

В быв. Буйском и Галичском уездах удалось собрать уникальную коллекцию штампов для нанесения орнамента на сосудах (пѝски)[11]. Приобрела образцы посуды для Костромского музея. (Все пропало)

35 лет спустя, по рекомендации Е. И. Горюновой, моя статья – «Примитивные формы гончарства Костромской области» – была опубликована в журнале «Советская археология» №3, 1964, стр. 149-164.

Ссылки на эту статью см. в книге: Д. А. Крайнов. Древнейшая история Волго-Окского междуречия. М. 1972, стр. 152, 153.

Свои полевые записи по обследованию гончарства в 1927-1929 гг. я размножила на пишущей машинке и передала А. А. Бобринскому – заведующему керамической лабораторией Института Археологии АН СССР, по его просьбе. Второй экземпляр у меня приобрел (за 30 р.) Научно-исследовательский институт художественной промышленности для своей научной библиотеки (в 1963 г.).

 

За время работы в Костроме мною были составлены программы:

Программа для собирания сведений о народном питании. 1927, стр. 1-8.

Программа для собирания сведений по гончарному производству. 1928, стр. 1-6.

Кроме этого совместно с В. И. Смирновым составлены Анкета по народному словарю. 1927 (опубликована без указания фамилий авторов) и Программа по изучению быта рабочих. 1929.

Программы вышли в «Серии программ и инструкций, издаваемых Иваново-Вознесенским обществом краеведения и Костромским научным обществом по изучению местного края при участии Центрального Бюро Краеведения».

 

Во все годы работы на Этнологической станции я принимала деятельное участие в археологических раскопках, которые производил Василий Иванович Смирнов.

Перечислю пункты, где я работала на раскопках:

«Борань», «Станок», «Ватажка», Говядиновский могильник, «Пески» (Умиление), городище Пуп, Половчиновская стоянка, Федоровская стоянка.

Кроме того принимала участие в археологических разведках и сборе материала в следующих местах:

Святое, Стрельниково, оз. Стойка, оз. Каменник, оз. Борисово, Поповка, «Быки», Туровское и др.*[12]

В зимние месяцы занималась обработкой археологического материала, составляла описи коллекций. Реставрировала  глиняные сосуды с Борани, Песков, Говядинова. В этой работе мне помогал юный археолог Петя Третьяков*[13]. (Все пропало в Костромском музее)

 

Свой летний отпуск я использовала для участия в Антропологической Комплексной экспедиции Антропологического института МГУ, возглавляемой Борисом Сергеевичем Жуковым. Работала я в отряде под руководством Отто Николаевича Бадера с 1926 по 1929 гг.

В 1926 г. мы проехали на лодке по Унже от Кологрива до Юрьевца (350 км) с целью обследования берегов в археологическом отношении. В последующие годы я участвовала в раскопках стоянки Холомониха, Пирова городища, городища Лысая гора близ Гороховца (Владимирская обл.), Синькова городища Дмитровского р-на Московской обл., Владычинской стоянки (Рязанская обл.).

Под руководством О. Н. Бадера участвовала в раскопках Дьякова городища и курганов близ деревни Черемушки (Москва). Это были учебные раскопки осенью 1926 г., когда я училась на Курсах переподготовки музейных работников.

На краткосрочные курсы музейных работников при Отделе музеев Главнауки НКП я была командирована Костромским музеем. На курсах я встретилась с лучшими музейными работниками из разных городов, начиная с Хабаровска и кончая Крымом. Слушала лекции видных специалистов и знаменитостей вплоть до академика Н. Я. Марра.

Большое впечатление произвела на меня экскурсия в Кремль (в те годы закрытый для посетителей) под руководством И. Э. Грабаря.

Практические занятия по археологии я проходила в Институте Антропологии МГУ у Бориса Сергеевича Жукова. Видя мое увлечение археологией, Б. С. Жуков предложил мне стать сотрудницей его лаборатории. Отказалась. Ведь я была единственной опорой семьи.

 

В декабре 1929 г. кончился костромской период моей жизни. С Костромой я рассталась навсегда.

 

Работа моя в Костроме была прервана на полуслове. Вскоре после увольнения с Этнологической станции я вместе с мужем, В. И. Смирновым, переехала в Иваново-Вознесенск, который стал к этому времени центром Ивановской Промышленной области. 11 декабря 1929 г. принята на должность хранителя подотдела Кустарной промышленности Ивановского областного музея. На этой должности проработала до 9 января 1931 г., когда была принуждена уволиться «по собственному желанию».

В Кустарном п/о Музея были представлены интересные экспонаты, поступившие с областных выставок, устраиваемых к Съездам Советов. Особенно привлекательны были коллекции художественных изделий Палеха, Холуя и Мстёры.

С обычным энтузиазмом принялась я за работу в незнакомой мне области. Начала с библиографии кустарных промыслов, просматривала издания Земств тех губерний, которые вошли в Ивановскую Промышленную область. Составила картотеку. Особенно много пришлось потрудиться над изданиями Владимирского Земства, т. к. во Владимирской губернии кустарные промыслы были очень развиты.

Долго потом я возила за собой огромную связку библиографических карточек кустарной промышленности ИПО. Все жаль было их выбросить, ведь это мой труд, на который было потрачено все мое свободное время. В конце концов выбросила в мусорный ящик.

 

В Иванове я пробовала начать педагогическую деятельность: работая в музее, преподавала по совместительству русский язык и литературу в Ивановском техникуме связи. 21/I 1931 г. была уволена из техникума по той же причине, что и из Ивановского музея.

 

Необходимо было работать, т. к. средств к существованию у меня не было. Через биржу труда 2/II-31 получила направление на должность архивариуса при Ивановском Облзу[14]. Затем была переведена на должность секретаря-статистика при секторе индустриализации и механизации сельского хозяйства.

Уволилась 4/VIII 1931 г., т. к. уезжала в Архангельск к мужу.

Ивановский период самый бессмысленный в моей жизни. Потеря времени.

Единственное светлое воспоминание осталось от наших с Василием Ивановичем археологических разведок во время летнего отпуска 1930 г., когда была открыта и начата раскопками стоянка близ озера Сахтыш, ставшая впоследствии знаменитой, благодаря многолетним раскопкам Дмитрия Александровича Крайнова, начатым им в 1964 году. Д. А. Крайнов – начальник Верхневолжской экспедиции Института Археологии А. Н. СССР.

 

В Архангельск я приехала в августе 1931 г. В силу сложившихся обстоятельств мне пришлось осваивать новые, совершенно чуждые мне специальности.

15/VIII-31 я поступила на должность библиотекаря в Северный Геолого-Разведочный трест, который недавно начал свою деятельность в Архангельске. Пришлось создавать библиотеку на пустом месте. К счастью, для ведомственной библиотеки не нужна была десятичная классификация, которой я тогда не знала. Книги расставлялись и каталоги велись в предметном порядке.

19/III 1932 г. я уволилась с этой должности, т. к. не полагалось служить мужу и жене в одном учреждении. А Василий Иванович поступил как раз в этот трест заведующим отделом минеральных ресурсов.

Вскоре (22/III 1932) меня приняли в качестве сотрудника Геодезического справочного бюро Северного краевого отделения Северо-западного Аэрофотогеодезического треста.

Организовывать Геодезическое справочное бюро пришлось на пустом месте. Работала я в совершенно не знакомой мне области науки и техники, одна в разных ролях: была и библиотекарем и архивариусом и врид.[15] зав. ГСБ.

И замелькали передо мной новые понятия: нивелировка, триангуляция, астрономические пункты и т. д. и т. п. Отправляющимся на полевые работы сотрудникам я должна была давать справочный материал.

Ездила в командировку в Москву в какое-то главное московское Геосправбюро, старалась усвоить методы работы. Одним слово, развила бурную деятельность.

Наконец, в августе 1934 г. на должность зав. Геосправбюро был назначен инженер-геодезист пенсионного возраста, а я осталась старшим техником. Вскоре Северный Аэрофотогеотрест объединился с Северным геологическим трестом и стал называться Северным Геолого-Гидро-Геодезическим трестом.

В 1935 г. у меня родилась дочь Таня, и я принуждена была оставить работу в ГСБ (14/IV 1935). Не работала около полугода.

В Архангельске в это время открылась Северная Картографическая фабрика Всесоюзного Картографического треста ГГГГУ НКТП СССР[16]. Меня пригласили туда на работу. 28/IX 1935 г. я была зачислена в качестве зав. картографического справочного бюро с возложением обязанностей по руководству организуемого бюро транскрипции. Пришлось организовывать картохранилище опять на пустом месте: собирать картографический материал в разных учреждениях, следить за картографическими съемками, которые производились разными учреждениями и ведомствами в Северном крае.

Нужно было конструировать шкафы для хранения карт в развернутом виде*[17].

По примеру Московского Картсправбюро я стала выпускать (на пишущей машинке) бюллетень новых поступлений в Картсправбюро, отмечать изменения границ регионов, переименование населенных пунктов и т. д. Рассылала бюллетень по родственным учреждениям.

И опять занялась библиографией. Составила «Библиографический указатель карт Северного края». В указатель вошли карты общие и специальные, как изданные отдельными листами, так и помещенные в атласах и книгах. На эту работу у меня был заключен договор с Сев. Картографической фабрикой. Предполагалось, что мой указатель войдет как приложение к атласу, который готовил к печати оказавшийся в Архангельске «волею судеб» московский картограф Белавин.

Издание атласа не состоялось, и я стала искать путей к опубликованию своего указателя. Послала экземпляр в Ленинград, в Географическое общество, и получила положительный отзыв самого Ю. М. Шокальского, председателя Географического общества. Рукопись потом попала в Библиотеку Академии Наук. Возвращая мне рукопись, Библиотека писала (1/II 1937):

«Учитывая, что посылаемая рукопись представляет большой интерес для Картографического отдела Библиотеки, просим в случае ее издания один экземпляр прислать в Библиотеку Академии Наук».

Опубликовать Библиографический указатель карт Северного края мне не удалось. Рукопись приобрел у меня Убеко-Север[18].

С работой в Картсправбюро я вполне освоилась, работала с большим интересом, чувствовала, что мои знания полезны людям. Сотрудники постоянно обращались ко мне за материалами и советами. Но здоровье мое становилось все хуже и хуже. Моя маленькая дочка Таня была настолько беспокойным ребенком, что я тяжело заболела и вынуждена была оставить работу 3/VII 1938.

Василий Иванович продал кое-какие вещи и на эти деньги купил для меня путевку в Евпаторию, в костно-туберкулезный санаторий, где я и пробыла два месяца. У меня обострился туберкулез лимфатических желез, которым я начала болеть в голодные годы гражданской войны.

Так кончилась в Архангельске моя «геолого-гидро-геодезическая и картографическая» служба.

 

По возвращении из Евпатории я была принуждена искать работу, хотя со здоровьем у меня было попрежнему плохо.

16/IX 1938 г. я поступила преподавателем русского языка и литературы в среднюю школу, расположенную в противоположном конце города на «Быку».

Через год (26/VII 1939) перешла в 10-ую среднюю школу в «Кузнечихе», где и проработала до своего отъезда из Архангельска в 1945 г. (18/VIII 1945).

 

Летние отпуска, как и прежде, я занималась археологическими обследованиями и раскопками вместе с Василием Ивановичем. Так в 1934 г. мы прошли пешком по Летнему берегу Белого моря от Пертоминска до Рикасихи, обследуя многочисленные стоянки. В 1936 г. производили сборы археологического материала около Зимней Золотицы. В 1940 г. я принимала участие в раскопках стоянки «Кубенино» близ Каргополя.

22 октября 1941 г. Василий Иванович умер.

Не хочется вспоминать годы войны в Архангельске. Для нашей семьи это было подобно тому, что описал Чаковский в «Блокаде» Ленинграда. Мы погибали от голода. Мама, которая жила тогда с нами, не вставала с постели, а когда попыталась встать, упала и сломала ногу, так хрупки были кости. До конца жизни мама ходила на костылях. Таня к 1944-45 учебному году была уже безнадежно больна, не ходила в школу, лежала. Я распухала от голода так, что ноги были как у слона. Но опускать руки мне было нельзя, надо было спасать семью.

Работы и обязанностей было очень много. Я преподавала по совместительству русский язык лежачим больным у их постелей в костно-туберкулезном отделении больницы. Учила подростков в вечерней школе. Принимала вступительные экзамены в медицинский техникум. Была донором. Дежурила в подшефном госпитале. Летних отпусков тогда учителям не давали. Пилила дрова для школы, сплавляла бревна по каналу на лесобирже, работала маляром на ремонте школы. Вместе с учениками работала на сельскохозяйственных работах в совхозах и колхозах.

В редкие выходные дни, осенью, ездила одна, не думая об опасности, в неведомые мне архангельские леса за брусникой. Меняла бруснику на хлеб.

В те дни, когда получала больничный лист, отправлялась на толкучку и меняла на хлеб все, что могла, начиная от одежды и кончая фотографиями красивых дам, которые я вынимала из старого фамильного альбома. Готова была отдать за маленький кусочек хлеба любую вещь, потому что я не могла вернуться домой с пустыми руками.

 

К концу войны мое здоровье и здоровье Тани пришло в такое тяжелое состояние, что Врачебно-контрольная комиссия дала заключение и мне и ей о необходимости перемены климата*[19]. Несмотря на это, Отдел Народного Образования упорно отказывался освободить меня от работы в Архангельске и, как это ни странно, предлагал перевести меня еще дальше на север, в Мезень, обещая выдать для дочери валенки.

С большим трудом мне удалось вырваться из Архангельска, этого голодного и чужого мне города. К этому времени мой брат, находившийся в течение всей войны на фронте, смог взять к себе маму.

 

Уезжая из Архангельска, я отправила архив Василия Ивановича в Ленинград. Археологическую часть в Гос. Эрмитаж, этнографическую – в Гос. музей этнографии народов СССР. Библиотеку Василия Ивановича (гл. обр. этнография) приобрела у меня Архангельская научная библиотека. Полученных за книги денег хватило лишь на то, чтобы упаковать и отправить вещи и выехать самим из Архангельска. Все было трудно и дорого. Пришлось бросить почти все имущество, а более ценные для нас вещи: альбомы с фотографиями предков и другие фотографии, старинные и памятные вещички, печатные работы Василия Ивановича и пр. – я заколотила в ящики и послала по железной дороге одновременно с вещами первой необходимости. Домашний скарб дошел благополучно, а ящики с заветными вещами пропали на железной дороге бесследно.

 

Переселилась я с дочерью в Сталинградскую область, в казачью станицу Глазуновскую, про которую сами ее жители говорили: «Что ни двор, то вор». Действительно, воровство здесь было возведено в культ.

Назначена была преподавателем литературы 8-10 классов (18/VIII 1945). Место это мне нашел мой отец, который, выйдя на пенсию, увлекся рыбной ловлей, ездил летом на Дон и жил в каком-то маленьком хуторе. Тут его и война застала.

В первые послевоенные годы в этой местности была жестокая засуха, и мы месяцами не видели куска хлеба, ели желуди. Купить продукты у местного населения нам было трудно, т. к. мы были там совсем чужими, казаки видели в нас людей другой национальности, т. к. себя русскими не считали. В магазине же практически ничего из продуктов купить было нельзя. Основным продуктом питания у нас было сепарированное молоко, которое мы брали на молокозаводе, и пили его без хлеба. В последующие годы вышло распоряжение продавать служащим, в том числе и учителям, хлеб через магазин.

Учителям давали участки земли под огороды. Многие учителя также держали коров, свиней, кур и пр. Мы долго скитались по частным квартирам, хозяйства не имели. Засаживали только свой огородный участок. Несмотря на большой труд, который вкладывали в обработку участка, хорошего урожая мы не получали, т. к. нам выделяли участки мало пригодные для огородничества.

Занятия велись в плохо отапливаемой школе, ученики и учителя сидели на уроках в пальто и валенках. Заготовка дров для школы велась силами учителей и учащихся.

Все 8 лет работы в Глазуновской школе я готовилась к урокам и проверяла тетради ночами при свете коптилки, позднее – керосиновой лампы.

Проработала я в Глазуновской школе 8 лет (до 17/VIII 1953). Здесь я тяжело заболела, нужно было обратиться к онкологу, которого в сельской больнице не было. Брат помог мне уволиться из Глазуновской школы, подал ходатайство в ОблОНО и, как защитник Сталинграда, просил отпустить меня для лечения.

 

Я перебралась в г. Ростов Ярославской области, где тогда работал брат, и поселилась у него. Зачислена была в Ростовскую среднюю школу №1 учительницей литературы 8-10 классов (17/VIII 1953).

В 1958 г. вышла на пенсию по возрасту и приехала в Загорск, где в это время работала моя дочь, окончившая Менделеевский химико-технологический институт в Москве. С 1958 г. живу с дочерью в г. Хотькове Загорского района Московской области. С 1965 г. живем в пятиэтажном панельном доме, на 4 этаже. До этого снимали комнаты в частных домах без всяких удобств. Для отопления собирали мусор на дорогах и еловые шишки в Абрамцевском лесу.

 

О педагогической деятельности.

Моя педагогическая деятельность началась в Архангельске в 1938 г. Это был самый тяжелый период в моей трудовой жизни. Я совершенно не была готова к учительской работе, не была знакома с программой средней школы, не имела навыков преподавания. Кроме того по складу своей натуры я не подходила к педагогической профессии: у меня не было учительского апломба, не было самоуверенности и чувства превосходства перед учениками. Ораторскими способностями я тоже не отличалась. В Костромском университете мы изучали Лукреция, Плавта, Теренция, трубадуров, миннезингеров и мейстерзингеров, Шатобриана и Гофмана и т. д. Все это было увлекательно, но в школе мне не пригодилось. Наоборот, очень пригодились знания, которые я получила, слушая лекции по истории древнерусской литературы, истории русского языка, русской народной словесности. Особенно памятны занятия с Сергеем Михайловичем Бонди, который читал курсы: поэтика, введение в изучение Пушкина и вел семинарий по Пушкину. Проф. Перцов читал специальный курс по Гоголю.

 

В свидетельстве об окончании Ярославского университета значится: история новейшей русской литературы, методика  и методология русской литературы, а также целый ряд педагогических предметов: экспериментальная педагогика, психология детства и юношества, трудовая школа, физическое воспитание и т. д.

Сдавала я зачеты по этим курсам в силу необходимости, без всякого интереса. Читались эти курсы настолько неинтересно, что я старалась пропускать лекции.

Словом, я приступила к педагогической работе с почти пустой головой. Невероятные усилия и сознание долга перед учениками помогли мне преодолеть все препятствия и трудности в этой работе. Приведу выдержку из характеристики, данной мне в школе.

«… проявила себя как опытная, глубоко знающая свой предмет преподавательница. Лидия Сергеевна всегда добросовестно готовилась к урокам, используя обширную литературу, как методическую, так и критическую, и много работала над повышением своего педагогического мастерства. В течение 6 лет преподавания в 10-ой школе руководила методическим объединением преподавателей русского языка и литературы … вела литературный кружок, старалась приучить учащихся к самостоятельной работе, используя заранее подготовленные учащимися доклады и рефераты». 7 августа 1945 г. (Архангельск)

В приведенной характеристике все соответствует действительности.

 

Трудности, которые стояли на моем пути, я преодолела потому, что не пошла по проторенному пути формализма в преподавании и критически отнеслась к школьным учебникам. Я приучала учащихся к самостоятельной работе над текстом литературного произведения и над русским языком. Как оживились ученики, когда разбор литературного произведения проходил путем докладов, а иногда и с содокладами, самих учащихся. С каким вниманием и интересом слушали ученики своих товарищей. Так изучались характеристики действующих лиц «Горе от ума». «Евгений Онегин». Отдельные эпизоды романа давались для пересказа ученикам. Помню, какой эффект произвел «доклад» мальчика Воронова: дуэль Онегина с Ленским.

И еще: последнее объяснение Онегина с Татьяной девочка передавала так трогательно, с пересказа переходя на текст. Я посмотрела на класс – у некоторых учениц навертывались слезы. Но это было уже в другом месте, в другой школе.

В 9-10 классах темы докладов учащихся были, разумеется, сложнее.

В августе 1950 г. я делала доклад на научно-практической конференции учителей Сталинградской области на тему: развитие навыков самостоятельной работы учащихся над текстами художественных произведений и литературно-критических статей. В случайно уцелевшем экземпляре доклада читаем:

«Были случаи, когда ученики брали и более ответственные темы. Выступая на уроке с докладами, они заменяли собой учителя. Так, в прошлом учебном году ученик 9 класса Ларичев*[20] с большим успехом сделал характеристику творчества Бальзака. При подготовке к докладу он использовал материал в журнале «Литература в школе» и газетные статьи. … Этот вид работы ценен тем, что ученик приучается готовиться по нескольким источникам».

В декабре 1952 г. я выступила с докладом перед учителями Сталинграда и области на тему: «Опыт работы литературного кружка». Литературным кружком я руководила все годы своей работы в школе. Выпускали стенную «Литературную газету», где помещались и произведения самих учащихся, устраивались читательские конференции, проводились литературные викторины, вызывавшие особый интерес учащихся. Особенно полюбились школьникам литературные вечера, посвященные творчеству писателя (Крылова, Гоголя и др.), когда доклад иллюстрировался инсценировками и чтением отрывков из произведений. Такие вечера проходили при полном зале.

Члены литературного кружка выступали также с докладами перед постановкой пьес на школьной сцене.

Литературный кружок очень сближал меня с учениками.

Я выписывала «Литературную газету», подписывалась на «Роман-газету», т. обр. была в курсе новинок. Я предлагала учащимся знакомиться с произведениями, награжденными государственными премиями, делать по ним доклады и писать сочинения.

Итог моей восьмилетней работы в станице Глазуновской, расположенной в глуши, вдали от железной дороги, где до 1951 года не было даже радио, вполне удовлетворительный. Большинство выпускников 10 класса поступили в высшие учебные заведения, в том числе московские и ленинградские.

 

Подготовке к урокам я отдавала много сил и времени. Старалась сама осмыслить литературное произведение, знакомилась с его разработками в журнале «Литература в школе», прочитывала все литературоведческие статьи, которые только могла достать. Помню, что на изучение «Цыган» Пушкина по программе отводилось 4 часа. Я же на подготовку к разбору этого известного произведения потратила около 40 часов.

В голодные годы войны у меня пропала память, да так и не восстановилась. Ежегодно я должна была готовиться заново к каждому уроку. Подготовка к урокам с вечера была бесполезна. Чтобы удержать нужный материал в памяти, приходилось готовиться с утра, точнее, с полночи.

Конспекты уроков я писала настолько подробными, что их нельзя было назвать конспектами. Это был полный текст разработки темы. Ничего не сохранилось: часть тетрадей растеряна при переездах, остальные раздала знакомым учителям, когда вышла на пенсию.

 

В Ростовской газете «Сталинский путь» №66 от 1 июня 1956 г. напечатана статья «На аттестат зрелости», в которой незнакомый мне автор пишет:

«Подготовку к экзаменам Лидия Сергеевна вела в течение всего учебного года… По требованию учителя учащиеся вели общую тетрадь по литературе. В нее записывали планы изучаемых тем, вопросы к анализу произведений и художественных образов, хронологические даты. Здесь же записывали цитаты из того или иного произведения, вели наблюдения за языком художественных произведений. Эта тетрадь послужила хорошим пособием при подготовке к экзаменам… Из 30 учащихся 10 класса “Г” 20 сдали литературу на оценки “4” и “5”».

 

До сих пор я писала о своей работе в 8-10 классах, но я преподавала и в 5-7 классах, где главное внимание обращала на развитие речи, устной и письменной, и на грамотность учащихся. На уроках русского языка я старалась вызвать активность учащихся. Например: ученики должны были вычертить схему сложного предложения с сочинением и подчинением, с несколькими придаточными, с причастными и деепричастными оборотами. Одна моя ученица вспоминала, с каким интересом она «распутывала» сложные предложения и при этом чувствовала себя как бы участницей детективной истории.

Я проверяла все тетради учащихся: классные, домашние, тетради для дополнительных заданий, требовала работы над каждой ошибкой, давала дополнительные задания индивидуальные. С отстающими учениками занималась дополнительно, чаще всего с каждым учеником отдельно и не только в течение учебного года, но порой и во время летних каникул (разумеется, бесплатно).

Теперь каждое 1 сентября я с облегчением думаю, что мне не нужно идти в школу.

– “ –

Перед отъездом из Архангельска в 1945 г. часть вещей мне удалось определить на чердак к бывшей нашей квартирной хозяйке Марии Александровне Амосовой. Там остался целиком архив писем Василия Ивановича – 5 ящиков, разные фотографии, черновые рукописи Василия Ивановича и еще какие-то предметы.

Все последующие годы я старалась не думать об оставленных вещах, считала их погибшими, переписку с М. А. Амосовой я не вела. Но случилось чудо. М. А. Амосова продала дом и уехала на родину в Сыктывкар. Перед отъездом она сумела нас разыскать в Хотькове.

Так через 14 лет я поехала в Архангельск и с невероятным трудом привезла ящики с эпистолярным архивом и некоторые мелкие вещи.

Архив писем привела в порядок и составила опись.

В это время ко мне обратилась М. И.[21] Орехова, директор Костромского музея, с просьбой написать биографию Василия Ивановича и дать для экспозиции в музее что-нибудь из его вещей.

1961-1963 годы я работала над этой темой и озаглавила рукопись: «Материалы для биографии В. И. Смирнова». Когда я закончила, М. И. Орехова в музее уже не работала[22], и я передала экземпляр Костромскому государственному областному архиву. Через некоторое время, по совету П. Н. Третьякова, послала экземпляр в Ленинградское отделение Института археологии А. Н. СССР, затем в Архангельский краеведческий музей. И, наконец, в 1977 г. в Государственный Исторический музей передала экземпляр биографии одновременно с эпистолярным архивом Василия Ивановича. Обзор этого архива сделал С. Б. Филимонов*[23].

Мой труд по составлению биографии В. И. Смирнова не пропал даром: он послужил нескольким авторам материалом для журнальных и газетных статей о В. И. Смирнове (А. А. Куратов, В. Н. Бочков, П. Н. Третьяков, С. Б. Филимонов).

В 1977 году все, что осталось у меня от архива Василия Ивановича, в том числе и личные его документы, я передала В. С. Соболеву, директору Костромского государственного областного архива, для хранения в архиве.

 

С 1959 года начался новый период моей жизни. Мне удалось разыскать Отто Николаевича Бадера и возобновить с ним знакомство. Отто Николаевич предложил мне принять участие в Камской археологической экспедиции, которая под его руководством вела раскопки в зоне затопления Воткинской ГЭС (Пермская область).

Два года 1959 и 1960 я работала в этой экспедиции в качестве старшего лаборанта в следующих пунктах: Бойцово, Забойная, Ново-Ильинское, Камский бор, Турбинский могильник, Заюрчимское селище. Остальных пунктов сейчас не припомню.

Два года я работала на стоянке Сунгирь (Владимирская область) под руководством О. Н. Бадера. В 1963 г. в Москве состоялся симпозиум по стратиграфии и периодизации палеолита, который проводили Институт Археологии и Институт Геологии А. Н. СССР. 3-7 сентября для участников симпозиума была организована экскурсия в район верхнепалеолитической стоянки Сунгирь. Руководили экскурсией О. Н. Бадер – археология и В. И. Громов – геология и палеонтология. Повидала я тогда зарубежных знаменитостей из Венгрии, Румынии, ГДР, Польши, Чехословакии и др. Больше всех мне понравился чехословацкий археолог Карел Валох. Когда я поделилась этим со студентками, работавшими на раскопках, они возразили: «Нет никого лучше нашего Отто Николаевича». Я с ними вполне согласна.

 

В 1962 году Н. Н. Воронин пригласил меня участвовать в раскопках руин большого храма XII-XIII вв. на окраине Смоленска, на Рачевке. Я проработала там два сезона. Раскопки архитектурного памятника были для меня делом совершенно новым и тем более интересным, что я работала с таким замечательным человеком и ученым, как Николай Николаевич Воронин.

На раскопках у меня была маленькая удача. Видя, как школьник (рабочими были школьники) нерадиво и небрежно орудует лопатой, я отстранила его и стала на его место. Вскоре мне попался кусок штукатурки со следами процарапанных букв. Разобрав целую груду выброшенного раскопками щебня, я подобрала еще несколько кусков той же надписи. Н. Н. Воронин в статье «Смоленские граффити» пишет:

«Подлинной жемчужиной является большая трехстрочная надпись граффити длиной 28-30 см и шириной 4,5 см, собранная Л. С. Китицыной по частям в щебне…» «Советская археология», №2, 1964.

Академик Б. А. Рыбаков подарил мне оттиск своей статьи «Смоленская надпись XIII в. о “врагах игуменах”» с надписью: Глубокоуважаемой Л. С. Китицыной, руками которой воскрешена надпись.

 

Мне очень хотелось поработать на раскопках фатьяновских могильников, и я попросилась в экспедицию, которой руководил Дмитрий Александрович Крайнов, специалист по фатьяновской культуре. Он принял меня на должность старшего лаборанта. Начала я работу в Верхневолжской археологической экспедиции Института Археологии А. Н. СССР в 1964 г. и продолжаю ее до сих пор, хотя уже несколько лет не езжу на раскопки (по домашним обстоятельствам). Занимаюсь на дому обработкой коллекций, добытых раскопками Верхневолжской экспедиции.

Перечислю пункты, где я принимала участие в раскопках.

Ярославская область: Золоторучье, Богоявление, Ворокса, Караш, Кухмарь; фатьяновские могильники: Волосово-Даниловский, Никульцинский, Воронковский, Наумовский, Голузиновский.

Ивановская область: Сахтыш, Стрелка на реке Лух.

Калининская область: Черная грязь, Ронское на озере Селигер, городище Отмичи, Пентуровское городище, Тургиновский фатьяновский могильник.

В зимнее время составляла описи коллекций из раскопок Верхневолжской экспедиции. Зарплату получаю как пенсионерка, за 2 месяца в году, остальное время работаю на общественных началах.

В сборнике «Восточная Европа в эпоху камня и бронзы», вышедшем к 70-летию Д. А. Крайнова, напечатана моя статья: «Находка изображения уточек на стоянке Сахтыш I». М. 1976.

5 июля 1978 г.       Л. Китицына.