Эпоха Древней Руси

Возникшее во второй половине IX в. Древнерусское государство объединило в своих границах земли, занятые разноплеменным населением. Уже на раннем этапе произошло включение в орбиту его политического влияния обширной территории Верхнего Поволжья и Волго-Окского междуречья. В значительной степени этот процесс был обусловлен значением Волги, связывавшей страны Балтики и Северную Русь с Волжской Болгарией, Хаза-рией и арабским Востоком. Водная магистраль, пересекавшая Восточноевропейскую равнину, являлась тем стержнем, вокруг которого устанавливались первые торговые, культурные и социально-политические контакты северных славянских и финских племен (рис.30).

Наиболее рано в эти процессы была вовлечена меря, которая, согласно летописному свидетельству, проживала на «Ростовском» (Неро) и «Клещине» (Плещеево) озерах, а по археологическим данным занимала более обширную область в пределах Волго-Клязьминского междуречья и, возможно, Костромского Поволжья. В летописи сведения о мере помещены в первых статьях 862-907 гг. [ПВЛ, 1950. С. 10, 13, 18, 20, 23].

Ранние связи летописной мерянской земли с формирующейся Русью засвидетельствованы археологическими данными. К IX в. относятся древнейшие клады восточных монет на Верхней Волге, в бассейнах озера Неро и реки Клязьмы. Их связь с международной торговлей подтверждается наличием на некоторых арабских монетах-дирхемах граффити — скандинавских рунических знаков и изображений воинских атрибутов. Многочисленные привозные вещи известны в археологической коллекции мерянского племенного центра — Сарского городища близ озера Неро. В середине IX в. первые торжища появляются в районе будущего Ярославля. В конце столетия, в некоторых местах в X в., в Волго-Клязьминском междуречье появляется первое древнерусское население, основываются города — Ростов, Суздаль.

Рис. 30. Торговые пути конца I тыс. н. э.

В отличие от Ростовской земли археологические свидетельства о приобщении финноязычных обитателей Костромского края к ранней международной торговле до последнего времени отсутствовали. Регион представлялся неким «медвежьем углом», включенным в систему активных внешних связей лишь с конца XI-XII вв. Однако раскопки поселения Унорож позволили взглянуть на проблему по-новому.

Городище Унорож на карте Костромской области

Как уже отмечалось, Унорож был центром локальной финской группировки, заселявшей северный берег Галичского озера и верхнее течение озерного истока р. Вексы. Поселение занимало уплощенную вершину останца в излучине р. Тойги в 1 км от впадения этого малого притока в Вексу Галичскую. Его высота над рекой и прилегающей поймой достигает 8 м, а площадь превышает 1 га (рис. 31). Памятник известен как городище, хотя земляные валы отсутствуют. Но по своему топографическому положению это действительно городище, поскольку поселок был расположен в месте, хорошо укрепленном природой. Возможно, что по периметру высоких и крутых склонов стоял частокол.

Городище Унорож. Ситуационный план

Средневековый культурный слой памятника разделяется на два основных горизонта. Верхний из них принадлежит древнерусскому времени и датируется XII-XIII вв. Древнерусский Унорож, таким образом, существовал одновременно с Галичем — форпостом феодального освоения Заволжья, основанным в 30 км к востоку на Галичском озере.

Нижний горизонт относится к X - началу XI вв. Подстилающая его плотная глина определила постоянный влажный режим нижних отложений. Поэтому здесь удалось проследить остатки деревянных построек и обнаружить прекрасно сохранившиеся изделия из кости и рога.

Первопоселенцы на исследованном участке городища появились в самом начале X в. Выявленные здесь жилища представлены срубными, квадратными в плане постройками площадью 20-22 кв.м. Их центральную часть занимали очаги на круглой глинобитной основе, обложенной камнями. При строительстве жилищ в некоторых случаях делалась подсыпка из глины, которая обеспечивала определенную плотность и чистоту пола. Устройство очагов и глиняного пола отличают Унорож от других исследованных поселений Костромского и Ярославского Поволжья. Вместе с тем они находят аналогии на древнеудмуртских памятниках бассейна р. Чепцы, притока р. Вятки. Как станет ясно из дальнейшего изложения, подобное сходство имеет, возможно, не случайный характер.

Рис. 31. План Унорожского поселения с указанием раскопанных участков.

Археологические данные характеризуют Унорож X в. как центр развитой и уже достаточно специализированной производственной деятельности. На исследованном участке выявлена особая ремесленная зона металлургов. Здесь открыты ювелирные горны, представлявшие собой обложенные камнем округлые или прямоугольные глинобитные очаги с прокаленной до кирпичного обжига центральной рабочей частью. Многочисленные находки позволяют проследить весь цикл деятельности местных литейщиков. Можно заключить, что часть попадавшего в мастерские цветного металла поступала в виде полуфабрикатов или даже готовых изделий, шедших в переплавку. Так, рядом с одним из горнов был обнаружен горшок с остатками расплавленной бронзы и прикипевшего к ней предмета из того же металла. В другом горшке производилась плавка олова. Но в большинстве случаев плавка велась в специальных небольших сосудах — тиглях (рис.32, 1-3). На одном тигле сохранились отпечатки клещей, с помощью которых ювелир устанавливал сосудик в горн. Унорожские тигли представлены однотипной формой, для которой характерны коническое дно и треугольное устье. Такой тип литейных сосудов известен лишь на отдельных исследованных памятниках конца I тыс. н. э.: племенном центре ростовской мери — Сарском городище, в древнерусском Ростове и на поселении Крутик, расположенном в области летописного племени весь в верховье Шексны. Но самые ранние тигли подобного облика известны в Старой Ладоге — первой столице «державы Рюриковичей», возникшей в середине VIII в. на стратегически важном участке международных торговых артерий, связывавших Балтику с районами Восточной Европы и более удаленными землями. Предполагается, что именно из этого центра на северо-западной окраине зарождающейся Руси шло начальное распространение некоторых технологических новинок, в том числе и унифицированной формы тиглей.

Разливка металла по формам происходила с помощью глиняных льячек в форме ковшиков с полым основанием для крепления деревянной ручки (рис.32, 4-6). На поселении найдено 20 целых и фрагментированных льячек, различающихся по размерам и характеру оформления. Наряду с крупными, уже неоднократно использовавшимися в производстве экземплярами, представлены более мелкие, украшенные разнообразным орнаментом. Аналогии таким орудиям широко известны в древностях финских племен Поволжья и белозерской веси.

В производственной зоне встречены также несколько литейных формочек и инструменты ремесленников -— железная лопаточка с одним раскованным и противоположным заостренным концом, служившая для удаления заусениц с готового изделия (рис.32, 7), миниатюрные пробои, зубила. Многочисленны находки кузнечного шлака. Около одного из горнов обнаружено скопление лепешковидных криц — сваренного в домницах железа. Его изготовляли из болотной руды, сами плавильные печи по обычаю располагались за пределами поселения. Поблизости занимались и косторезным делом, о чем свидетельствуют многочисленные находки заготовок, отходов и готовых изделий из кости и рога.

Рис. 32. Унорож. Инструментарий литейщика.

По основным культурным показателям население Унорожа близко финским обитателям Поволжья и Волго-Клязьминского междуречья. Сходство проявляется в типах местной лепной посуды, ряде металлических украшений (рис.33, 2-16), характере изготовления и декоре костяных изделий. Предположительно прогнозируется и этническая принадлежность жителей Унорожа и связанных с ним поселений: возникший по близости город Галич с XIII в. упоминается в летописях как «Мерский», фиксируя тем самым его положение на земле мери. Следует, правда, еще раз оговорить, что соотношение галичского дорусского населения с локальными группами поволжских финнов остается пока не совсем ясным из-за слабой изученности синхронных памятников.

Рис. 33. Унорож. Изделия из цветных металлов (1-18) и железа (19-21).

Особенностью Унорожа является обилие найденных при раскопках иноземных предметов, свидетельствующих о включении поселка в систему существовавших международных связей. Обращает на себя внимание концентрация в нижнем горизонте стеклянных бус — всего обнаружено свыше 200 экз. Это, в основном, желтый, синий, зеленый рубленый бисер и разноцветные многочастные пронизки. Представлены также украшенные полихром-ными «глазками» круглые бусы, серебро- и золотостеклянные. Последние изготавливались с помощью серебристой металлической фольги, перекрытой слоем бесцветного или желтого стекла, что придавало им характерный вид, отвечающий их названию. Есть и другие виды бус, помимо стеклянных встречены сердоликовые бусы. Все они имеют аналогии в древностях Северной Руси и Скандинавии. Обилие бус — явное свидетельство их появления в X в. как особого вида товара, так как в быту у финнов Поволжья этот род украшений изначально использовался редко. Достаточно вспомнить единичные находки бус на раскопанных Ду-расовском и Поповском городищах, других поселениях и могильниках.

С обилием импортных бус коррелируются и другие привозные вещи. Из основания культурного слоя происходит серебряная арабская монета (саманидский дирхем) с датой чеканки 892-907 гг. Здесь же встречена болгарская керамика, в отличие от местной лепной, изготовленная на гончарном круге. В том же слое найден крупный односторонний гребень (рис. 34, 1). Такой тип гребней имеет скандинавское происхождение и в Старой Ладоге они известны в слоях VIII - начала X в. Более поздними являются небольшие гребни с геометрическим узором, получившие широкое распространение в X-XI вв. (рис.34, 2-4). Уникальной является бронзовая орнаментированная игла с подвижным кольцом — поздняя разновидность скандинавских кольцевидных фибул, датируемых концом IX-X вв. (рис.33, 1) Эта находка, наряду с кольцевидной фибулой X в. из бассейна р. Чепцы, служит древнейшим археологическим свидетельством дальнего проникновения на восток украшений из Балтийского региона в полосе к северу от Волги.

Рис. 34. Унорож. Изделия из кости.

Из найденных на городище ножей часть представлена типично финскими изделиями (рис.33, 19). Другая форма орудий, с уступом в основании клинка при переходе к черенку (рис. 33, 20), представляет собой орудия с трехслойным строением лезвия. Технология трехслойного пакета подразумевает сварку, а затем ковку клинка со стальной полосой в центре и боковыми полосами из железа. Такие ножи по своему происхождению связаны с Северной Европой и в восточноевропейских землях появились только в последней четверти I тыс. н. э. Их распространение на вос-точно-финских территориях объясняется усилением связей последних с Северной Русью.

Некоторые находки указывают на связи с Приладожьем и Белозерьем — территорией летописной веси. Это бронзовые бусы-«флакончики» (рис.33, 17, 18) и два близких по форме и идентичных по оформлению цельных односторонних гребня с парными фигурками коней в полный рост на спинке (рис.34, 6, 7). Аналогии им известны лишь на одном памятнике — уже упоминавшемся поселении Крутик в низовьях Шексны.

Приведенные данные не оставляют сомнения в том, что в начале X в. финское населения бассейна Галичского озера уже было включено в систему активных связей с Северо-Западом, осуществлявшихся через Белозерье и р. Шексну.

Прослеживается еще одно — восточное — направление торговых связей. Наиболее отчетливо оно документировано коллекцией изделий из кости. Среди них серийно представлены односторонние цельные гребни с фигурными спинками, украшенными парными конскими головками (рис.34, 10, 11). Бытование сходных по оформлению изделий отмечено в материалах X-XI вв. мери, мари, мордвы и удмуртов при наибольшей их популярности у североудмуртского населения бассейна р. Чепцы. В чепецких древностях хорошо известны аналогии таким изделиям, как роговая лопатка с фигурной рукоятью, фигурная рукоятка шила, рукоятки ножей, роговые втулки, пряслица и т.д. (рис.34, 12; 35).

Рис. 35. Унорож. Изделия из кости.

Таким образом, материальная культура раннего Унорожа отражает влияние на местную культуру, связанную с волжско-финскими традициями, северо-западного компонента, отражающего связи с Ладогой, Новгородом, Белозерьем, и восточного компонента, документирующего устойчивые контакты с Прикамьем, прежде всего с древнеудмуртским населением. По всей вероятности, это объясняется близостью памятника к Сухоно-Вычегодс-кому торговому пути, существование которого предполагалось многими исследователями. Дорога по основным водным магистралям соединяла обширную область финского Прикамья со славянскими землями, а через них — и странами Балтики. [Иванова М.Г., 1987. С. 77-78]. На Унорожском поселении могли завязываться непосредственные контакты между представителями разных народов. Об этом свидетельствуют общие элементы местного и чепец-кого домостроительства, заимствование кузнецами северо-западной технологии трехслойного пакета (перечень может быть продолжен).

Унорож, географически тяготея к срединному участку реконструируемой магистрали, оказывается все же за пределами ее основной трассы. Однако еще Е.И.Горюнова, ведущий исследователь финских древностей Поволжья, заметила, что «область в бассейне южных притоков Сухоны и Вычегды изобилует речными волоками, что дает возможность легко проникать на значительные расстояния к югу от магистрального пути. В область Костромского Поволжья можно было попасть по р. Юг и р. Костроме через Галичское озеро. Видимо, этот путь обусловил рост такого отдаленного города как Галич «Мерский», округа которого в предшествующее время являлась местом международной пушной торговли» [Горюнова Е.И., 1961. С. 151]. Именно в поисках мехов, высоко ценившихся на европейских и восточных рынках, торговцы из Ладоги и Новгорода, равно как и из Волжской Болгарии, проникали в еще не подвластные молодому Древнерусскому государству земли и предлагали свой товар (бусы, металлические украшения, орудия труда, бытовой инвентарь) в обмен на пушнину. Постоянные контакты вели к постепенному изменению традиционного уклада жизни местных финских племен. Усваивались культурные, ремесленные и иные новации. Теряя прежнюю родовую замкнутость, коренные обитатели европейского Северо-Востока втягиваются в общие процессы, связанные с зарождением и формированием раннефеодальной Руси.

По материалам Унорожа можно говорить лишь о начале таких изменений. Однако этот вывод, справедливый для конкретного исторического района Галичского озера, вряд ли может быть распространен на весь обширный Костромской край, который на рубеже I-II тыс. н. э. еще оставался в стороне от общеисторического процесса. Качественно новый период в его истории относится уже к собственно древнерусской эпохе.

Костромской край в древнерусскую эпоху

Включение Костромского края в состав древнерусских территорий явилось составной частью общего славянского освоения новых земель, приобретшего с середины XI в. и особенно начала XII в. характер массового движения на Северо-Восток. На этом этапе выделяются элементы как крестьянской, так и феодальной колонизации. С одной стороны, происходил отлив сельского населения из южных княжеств, опустошаемых набегами степняков, на север, в районы Залесской Руси. Начинается продвижение кре-стьян-земледельцев с ранее плотно освоенных ополий — Ростовского, Юрьевского, Суздальского, на окраинные территории. С другой стороны, все более активизируется деятельность князей, направленная на расширение границ Ростово-Суздальской (Владимирской, «Низовской») земли. Возникавшие новые города отмечали пути распространения феодальной дани.

Расширение ростово-суздальской государственной территории в юго-восточном и северном направлениях происходит, в основном, во второй половине XII - первой трети XIII в. [Насонов А.Н., 1951. С. 187, 188]. Первые упоминания о Костромском крае, точнее о его городских центрах, относятся к началу XIII в. В 1213 г. после смерти великого князя Всеволода Юрьевича разгорелась усобица между его сыновьями: ростовским князем Константином и юрьевским — Владимиром, с одной стороны, владимирским князем Юрием и переславским Ярославом — с другой, причем «зача Константин рать, отъять у Гюрге Соль Великую, а Кострому пожже, а у Ярослава отъя Нерехъть» [ПСРЛ. Т. 24. С. 111]. Судя по летописному свидетельству, Кострома и Соль Великая (расположена на р. Солонице в 3 км от ее устья) принадлежали Владимирскому, а Нерехта Переславскому удельному княжеству. Под 1219 г. упоминается город Унжа, подвергшийся нападению Волжских болгар, а под 1238 г. — Галич Мерьский (в некоторых списках Володимерский) как конечный пункт монголо-татарского вторжения в Заволжье [Кучкин В.А., 1984, С. 93, 94]. Летописи зафиксировали уже существовавшие города, в то время как основаны они были раньше, в разные годы ХП столетия [Насонов А.Н., 1951. С. 193-196; Кучкин В.В., 1984. С. 93, 94].

Появление редких городов ознаменовало изменение политического статуса региона, его включение в состав основной территории Древнерусского государства. Одновременно с этим процессом, и даже опережая его по времени, происходит сложение качественно новой системы сельского расселения, документированной распространением курганных могильников и связанных с ними, но пока почти не изученных, поселений [Рябинин Е.А., 1986.].

Обряд захоронения под земляными насыпями был привнесен в древние финские земли извне. Во второй половине 1 тыс. н. э. он появился у славян и, по мере их продвижения по обширным северным пространствам, иногда усваивался иноязычными племенами. Поэтому появление курганов прямо или опосредованно связано со славянскими погребальными традициями и, соответственно, притоком в новые районы древнерусского населения.

Рис. 36. Курганные могильники Костромского Поволжья. I — западный (Костромской) регион; II — центральный (Колдомо-Сунжинский) регион; III — восточный (Кинешемский) регион.

Зона раннего освоения определялась прежде всего природными условиями осваиваемой территории. Многочисленные курганные кладбища Костромского и Ивановского Поволжья разбросаны по обеим берегам Волги и ее мелких притоков (рис.36). Они известны также в низовьях крупных рек волжского левобережья — Костромы и Меры, но отсутствуют в Костромской низменности и почти не встречаются в глубинных районах Заволжья. Северный район распространения курганов отмечен единичными памятниками в бассейне р. Шуи, левого притока р. Немды и в бассейнах Андобы и Мезы, левых притоков Костромы. На правобережье Волги наиболее удаленной от главной реки оказывается компактная группа могильников в верховьях р. Солоницы. В общей сложности, с учетом данных прошлого столетия, в Поволжье насчитывалось около 3000 насыпей, отмеченных почти в 300 местностях. При сопоставлении данных археологии и характера природных условий можно сделать вывод, что поселенцы древнерусской эпохи осваивали возвышенные участки по берегам Волги и бассейны мелких или низовья более крупных притоков, почти не проникая в глубинные районы края. Их привлекали только наиболее плодородные подзолистые, преимущественно суглинистые почвы. Несмотря на общую залесенность территории, наблюдается приуроченность сельских поселений к пространствам, где лесные массивы чередовались с открытыми участками. Все это с очевидностью указывает на причины и характер продвижения в Поволжье русских первопоселенцев: поиски новых, пригодных для хлебопашества земель, определивших и саму систему раннего крестьянского расселения.

За более чем столетний период исследований в Костромском крае вскрыто около 1900 курганов в составе 225 групп. Это составляет примерно 60% всех известных насыпей, к настоящему времени почти не сохранившихся. Накопленный археологический фонд служит основной базой для изучения средневекового прошлого древней финской территории и одного из центров сложения северо-восточных великорусов.*

* Среди первоисточников ведущее место занимают полевые дневники и отчеты членов КГУАК, ныне хранящиеся в Институте истории материальной культуры РАН (Санкт-Петербург), а также публикации сводного характера [Нефедов Ф.Д., 1899; Бекаревич Н.М., 1901]. О более поздних исследованиях курганных древностей основная документация представлена в архиве Института археологии РАН (Москва). Добытый вещевой материал сосредоточен в Государственном Эрмитаже, Костромском и Ивановском областных музеях. Существующая информация суммирована в монографии автора раздела [Рябинин Е.А., 1986].

Характеристика курганных древностей

В Костромском (и Ивановском) Поволжье выделяются три территориальных скопления памятников, между которыми находятся зоны, лишенные средневековых могильников.

Первая группа располагалась в западной части костромского течения Волги, на правобережье, между реками Черной и Кубанью, а на левом берегу — в бассейнах рек Стежеры, Покши и ее притока Сендеги. К этому же ареалу примыкали немногочисленные могильники в низовьях р. Костромы и ее притоках Мезе и Андобе, а также в бассейнах правых притоков Волги — Солони-цы и Шачи. Всего в этом регионе, условно названном Костромским или западным, насчитывалось 150 курганных групп, включавших до 1800 насыпей. Второе скопление существовало ниже по Волге. Курганы находились по обеим берегам Волги на ее притоках Колдоме, Шехонке, Локше, Кистеге, и Сунже. Здесь, по данным конца прошлого столетия, насчитывалось 96 погребальных памятников, насчитывавших до 1000 курганов. Эту территориальную группу — Колдомо-Сунженскую или центральную, отделял от Костромской почти 30-километровый участок волжского побережья, на котором известны лишь единичные могильники. Еще одно скопление курганов отмечалось в окрестностях г. Кинешмы, в бассейнах мелких волжских притоков: Кинешемки, Ваги, Черной, Елнати и в низовьях Меры. Это Кинешемская или восточная группа. Здесь была известна 21 курганная группа, включавшая около 200 насыпей.

Наиболее ранние курганы в Костромском Поволжье появились в конце XI - начале XII вв., однако их массовое распространение относится ко второй половине XII-XIII вв. Сложность сложившейся этнокультурной ситуации отразилась в разнообразии форм и размеров насыпей, особенностях их сооружения, деталях погребального обряда и инвентаре захоронений. Особенно наглядно это прослеживается при сопоставлении региональных групп памятников.

Для западного региона характерны небольшие насыпи, высота которых составляла в среднем 30-80 см, а диаметр основания не превышал 4 м. Нередко встречались и едва заметные могильные холмики, возвышавшиеся всего на 20 см. Курганы имели правильную полусферическую форму, лишь в двух случаях были отмечены насыпи вытянутых очертаний. Особенность памятников района является использование камней при сооружении курганов. Здесь сосредоточено 75% всех исследованных насыпей с кольцевой обкладкой основания и все курганы с поверхностной вымосткой из мелких булыжников.

В центральном регионе преобладали значительно более крупные курганы, среди которых лишь 10% имели высоту менее 80 см. Известны насыпи высотой 2-3 м, а уникальная по величине «сопка» в пустоши Сухаревой у дер. Левашиха на правобережье Волги достигала высоты 4,4 м. Курганы имели разную форму: полусферическую, коническую, овальную в плане. Применение камня при их сооружении не получило заметного распространения: лишь 16% насыпей было окружено по основанию каменной обкладкой.

В восточном регионе значительно увеличивается число овальных насыпей, достаточно характерны и небольшие по высоте полусферической формы. Поверхностные вымостки здесь отсутствуют, а обкладка основания отмечена лишь в одной курганной группе.

В X-XI вв. на большинстве восточнославянских территорий происходит смена погребальной обрядности: вместо сожжения (кремации) стала абсолютно преобладать ингумация, обычное захоронение (трупоположение). В окраинных землях Руси обряд кремации изредка появлялся и в более позднее время. В Костромском Поволжье он отмечен всего в 15 случаях из 1500 документированных погребений.

В западной части Костромского края курганы с трупосожжениями выявлены на правобережье Волги и в бассейне ее левого притока р. Сеньги. Кремация совершалась на стороне, после чего остатки сожжения вместе с углями и золой переносились на площадку, поверх которой возводилась насыпь. Иногда кальцинированные (пережженные) кости заворачивали в бересту или помещали в глиняный горшок — погребальную урну.

В центральном регионе были курганы, содержавшие кремацию на месте. Остатки сожжения находились в основании крупных насыпей, к которым принадлежала и уже упомянутая «сопка» у дер. Левашиха. При раскопках курганов были прослежены мощные слои крупного угля и обожженных кусков дерева, что было непохоже на остатки обычного погребального костра. Исследовавший курганы Колдомо-Сунженского региона Ф.Д.Нефедов в качестве эксперта пригласил опытного лодочного мастера. Оказалось, что в трех определимых по деревянным деталям случаях сожжения совершались в лодках, а в одном — в санях.

В связи с этим можно добавить следующее. Еще до проведения раскопок появилась большая статья известного русского этнографа Д.Н.Анучина, в которой автор на богатейшем этнографическом и историческом материале выявил реальные доказательства существования в древности погребального ритуала, включавшего использование саней и лодок для захоронения умерших. У приуральских и волжских финнов, равно как и у русского населения, еще в прошлом столетии наблюдался в некоторых местностях обычай отвозить покойников на погост непременно в санях, причем сани оставляли затем на могиле. По сведениям крупного отечественного этнографа Д.К.Зеленина, сани в славянской погребальной обрядности могли заменяться лодками при перевозке умершего по рекам и озерам [Зеленин Д.К., 1991. С. 350]. Учитывая приуроченность костромских могильников к рекам, использование лодок в ритуальных целях вполне объяснимо.

Пережитком обряда трупосожжения были ритуальные кострища в основании кургана или в насыпи. Своеобразный обряд отмечен в курганах у дер. Коряково близ Костромы, наиболее ранних в Костромском Поволжье. В трех случаях поверх умершего был сооружен настил из бревен, опиравшийся по бокам на бревенчатые переводины. Сооружение поджигалось и в момент наивысшего жара засыпалось землей. Следствием этого являлась полная или частичная кремация умерших [Леонтьев А.Е., 19846].

Ингумация (трупоположение) чаще всего совершалась в основании насыпи (66% документированных комплексов), но встречались и погребения в мелких подкурганных ямах (32%), иногда — в насыпном грунте, на специальной подсыпке выше уровня окружающей поверхности. Подавляющая часть умерших погребена в вытянутом положении, но в Колдомо-Сунженском регионе зафиксированы 5 случаев захоронений в сидячей позе и 3 — в скорченной, лежа на боку с подогнутыми ногами. В Кинешемском Поволжье выявлена традиция расчленения погребенных или захоронения в подкурганной яме лишь одной головы. Этот обычай известен у волго-окских финских племен и прослежен в некоторых древнерусских курганах соседних территорий.

Большинство захоронений имело общеславянскую ориентировку, при которой умершего клали головой на запад. Смысл такого положения виделся в том, что при ожидаемом будущем воскресении человек увидит солнце на востоке в момент восхода [Рыбаков Б.А., 1987. С. 110]. При христианизации положение головой на запад было признано каноническим и таковым является до настоящего времени.

Довольно значительная часть погребенных имела и другие ориентировки — головой к северу, югу или востоку. Применительно к Костромскому Поволжью такое могло быть связано с проявлением дорусских финских традиций. В этом отношении заметно различие отдельных курганных регионов. На западе курганного ареала господствовала северо-западная ориентировка, сочетавшаяся с северной. В центральном районе известны погребения головой на север и юго-запад. Такие промежуточные по отношению к сторонам света ориентировки можно рассматривать как своего рода компромиссные в славянской и финской обрядности. В условиях тесных родственных связей между мелкими разноязыкими группами населения (подробнее о них ниже) такой ритуальный симбиоз представляется вполне реальным. Что касается Кинешемского региона, то здесь, наряду с западной, достаточно часто отмечалась и противоположная — восточная ориентировка.

Редко, но отмечены в курганах домовины. В Кинешемских насыпях выявлены сооружения в один венец из уложенных в основание бревен. В западном регионе достаточно часто встречались остатки долбленых колод или, значительно реже, дощатых гробов. Своеобразное сооружение в подкурганной могильной яме обнаружил в 1927 г. В.И.Смирнов в одной из насыпей у дер. Пепелино. Оно представляло собой гробовище из толстых досок высотой 60 см с дощатой двускатной крышкой. В литературе неоднократно отмечалось сходство таких конструкций с реальными жилыми постройками. Но возможно, что в данном случае это была имитация появившихся во второй половине XII в. каменных саркофагов феодальной знати.

Свыше половины известных курганных захоронений сопровождались вещевыми находками. Богатый и разнообразный материал костромских курганов отразил особенности местной культуры, сложившейся на разноплеменной основе и приобретшей в процессе развития яркие «областные» черты. В наиболее полном виде такие традиции нашли воплощение в этнографически значимых элементах женского комплекса одежды.

Почти непременным атрибутом женского убора являлись височные украшения и серьги (рис.37, А). Наибольшей популярностью пользовались небольшие проволочные колечки диаметром 2-4 см. Они, как правило, изготовлялись из бронзы, но встречались изделия из низкопробного серебра. По характеру оформления концов выделяется разновидность с расплющенным и свернутым в завиток одним концом. Украшения носили по обе стороны головы и прикрепляли ремешками к налобной кожаной или матерчатой ленте, остатки которых иногда сохраняются в погребениях. Количество колец в головном уборе варьировало от двух до шести, но порой было более значительным, составляя наборы из 10-12 экземпляров. Кольца с завитком на конце могут рассматриваться как сугубо местный элемент народного костюма.

Рис. 37. Костромские курганы. А — височные украшения; Б — гривны.

Менее распространенными были височные украшения, привнесенные из других областей Руси. Однако именно они в сочетании с другими находками позволяют наметить исходные районы древнерусского освоения края. Выделяются следующие основные формы.

Крупные браслетообразные проволочные кольца, среди которых преобладают образцы с обмоткой на одном конце. Костромские находки относятся к особому варианту колец, сложившемуся на Верхней Волге в процессе кривичского (славянское племя кривичей известно по летописи) освоения восточных территорий.

Крупные кольца с выделенными на проволоке раскованными щитками. Известны под названием «ромбощитковые», новгородского типа. Название говорит само за себя. Как и предыдущая форма, ромбощитковые кольца встречены преимущественно в западной части курганного ареала.

Литые ложновитые кольца и проволочные серьги с пластинчатым серповидным щитком — так называемые лунничные. Подобные были известны у финского населения бассейна р. Сухоны и к северу от этой реки, но встречались и в других районах Северо-Восточной Руси.

Бусинные кольца или серьги изготовлялись из проволоки, на которую нанизывались металлические бусины, полые или литые. Большинство таких изделий является подражанием городским украшениям, причем на сопредельных территориях их концентрация наблюдается близ крупных городов Ростово-Суздальской земли. В Костромском крае они преимущественно встречены в Колдомо-Сунженском регионе.

Рис. 38. Костромские курганы. Украшения рук и застежки-фибулы.

К шейным и нагрудным украшениям относятся обручи-гривны и ожерелья из бус. Гривны в женском уборе не получили большого распространения, но характеризуются разнообразием форм (рис.37, Б). Насчитывающая свыше 2000 экз. коллекция бус в основном представлена разноцветными стеклянными бусинами. Значительно реже встречались изделия из полудрагоценных и поделочных камней (сердолик, горный хрусталь). Большинство находок относится к типам, получившим в X-XIII вв. широчайшее распространение в Восточной и Северной Европе.

Характерными украшениями рук, встреченными в сотнях женских погребений, являлись бронзовые браслеты и перстни, (рис.38). Браслеты древнерусского происхождения разнообразны по форме: витые из нескольких проволок или имитирующие витье, круглопроволочные и литые в виде толстой, уплощенной с внутренней стороны пластинки, пластинчатые из тонких пластин. Особенности чеканного орнамента указывают на то, что значительная их часть была изготовлена местными мастерами. С древнерусскими традициями связаны литые и пластинчатые перстни.

Одежда на груди или поясе нередко скреплялись бронзовыми «подковообразными» застежками-фибулами (рис.38). По форме они действительно напоминают маленькую подкову. Их концы снабжены плоскими или загнутыми в спираль головками, на дуге располагалась игла. Основная часть фибул относится к типам, получившим широкое распространение в районах восточного побережья Балтийского моря, на северо-западе Новгородской земли и на Верхней Волге [Мальм В.А., 1967. С. 150]. Выделяется также серия изделий со слитыми головками — специфический тип украшений, известный у северных финских племен и марийцев. Интерес представляют найденные в западной части Костромского Поволжья овальные скорлупообразные фибулы. Подобные украшения были ведущим элементом женского убора в Юго-Восточной Финляндии, Карелии, Ижорской земле и в других местах не встречены.

Большим разнообразием отличаются разного рода металлические подвески (рис.39), подразделяющиеся на три основные группы. Это изделия общедревнерусских типов, предметы христианского культа (крестики, образки), привески финно-угорского происхождения. Среди первых преобладают лунницы — украшения в виде полумесяца, которые, как полагают, отражают древнейший культ луны, широко распространенный у ряда народов Европы и Азии. В Костромском Поволжье известно свыше 60 экз. лунниц, что составляет примерно 17% всех известных таких подвесок на территории Руси от Прибалтики до Среднего Поволжья. К числу местных форм украшений относятся характерные сомкнутые лунницы с крестовидной вставкой в средней части (замкнутокрещатые).

Рис. 39. Костромские курганы. Древнерусские подвески и предметы христианского культа.

Имели не только декоративное значение и круглые подвески. Их носили как обереги, связанные с древними представлениями о солнце, как о божестве, посылающем на землю жизнь и плодородие. По форме круглые подвески подразделяются на крестовключенные, монетовидные и решетчатые. Последние были распространены преимущественно в новгородских землях, остальные имели более широкую известность.

Интерес представляют особенности использования подвесок в разных районах. В западном и восточном они, как и везде на Руси, входили в состав ожерелий. А в центральном регионе местная традиция определила преимущественное использование таких украшений в головном уборе: их находили обычно на черепах умерших. Некоторые подвески насаживались на бронзовые височные колечки.

Довольно представительна серия христианских культовых предметов. В 36 погребениях были найдены нательные крестики, преимущественно бронзовые, редко каменные. Самой многочисленной разновидностью являются миниатюрные литые кресты, обычные в древнерусских памятниках XI-XIII вв. Интересны бронзовые крестики-тельники с выемчатой желтой эмалью. Их изготовление было налажено в Киевском Поднепровье в XI в., расцвет производства относится к XII в., в последующие столетия они выходят из употребления.

Лишь в двух курганах найдены крупные кресты-складни. В одном случае половинка литого креста-энколпиона с плоскорельефной фигурой Христа найдена в захоронении на шее умершей женщины. В другом — бронзовый крест с изображением фигуры святого и плохо читаемой надписью лежал у головы погребенного мужчины. Сюжет образа скорее всего связан с канонизированными в XI в. русскими князьями Борисом и Глебом. Внутри складня сохранились мощи — остатки ткани с завернутым в нее кусочком кости.

Бронзовые образки обнаружены примерно в 20 случаях. Среди них •— небольшие литые круглые иконки со сценой Успения Богородицы и квадратные с поясным изображением Богоматери с младенцем, относящимся к типу «Умиление». С последними аналогична по сюжету еще одна стандартная группа круглых иконок. Находки образков связываются с территорией Владимиро-Суздальского княжества, где во второй половине XII в. их изготовлением предположительно занимались мастерские при владимирском Успенском соборе.

Крестики-тельники (рис.39) всегда находились на груди или шее умерших как в мужских, так и в женских погребениях. В отличие от них образки сопровождали только женские погребения, причем в некоторых случаях были встречены наборы из двухтрех иконок. На западе и востоке курганного ареала они служили нагрудными подвесками, а в центральном районе обычно их положение у головы умерших. Дважды они отмечены у бедра или на спине погребенной.

В Костромском Поволжье достаточно широко были распространены финские по происхождению шумящие подвески треугольной формы: каркасные, колечковые, спиральные (рис.40, 1-6, 9). Преобладают каркасные треугольники, представляющие собой позднюю форму украшений, которые в X-XI вв. были характерны для летописной мери Ро.стово-Суздальской земли. Колечковые подвески также находят аналогии в древностях XI в. бывшей мерянской территории и марийских могильниках. К украшениям волжских финнов относятся также распространенные подвески из соединенных в треугольник дисков. Из других шумящих украшений можно указать конические подвески с привесками из бубенчиков и колокольчиков (рис. 40, 11-13), которые использовало финское население всего восточноевропейского Севера. О связях Костромского Поволжья с финским миром Прикамья свидетельствуют сравнительно немногочисленные подвески в форме арки, якорька, флакончика (рис. 40, 7, 8, 10, 11).

Рис. 40. Костромские курганы. Изделия финно-угорских типов.

Наиболее крупную группу образуют разнообразные зооморфные подвески, воспроизводящие образы коня и водоплавающей птицы. Среди них представлены плоские литые и полые объемные фигурки, одно- и двуглавые (рис.41). Не вызывает сомнения, что многие из них изготовлены местными ювелирами. Из Поволжья эти украшения распространялись по огромной территории, достигая в западном направлении Финляндии и саамских земель Северной Швеции и Норвегии, а на востоке проникая в Прикамье и Зауралье. Специфика зооморфных амулетов заключается в их сложной семантике, связанной с глубокими истоками языческих верований. На последнем сюжете мы особо остановимся при обращении к кругу духовных представлений костромского сельского населения.

Рис. 41. Костромские курганы. Зооморфные украшения.

Из остальных категорий бронзовых изделий следует выделить разнообразные игольники (рис.40, 20-26). Изящные орнаментированные образцы явно имели не только функциональное, но и эстетическое, декоративное значение. Наиболее простые по форме игольники известны в средневековье на северных финских землях от Приладожья до области обитания коми. Остальные типы имели преимущественное распространение у прибалтийс-ко-финских племен, но получили «вторую жизнь» в среде костромского населения. По крайней мере, часть таких предметов была изготовлена именно здесь, на месте.

Рис. 42. Костромские курганы. Орудия труда, оружие, бытовые предметы. 1-5 — кресала; 6 — игла с кольцом; 7 — булава; 8-11 наконечники копий, сулиц и стрел; 12, 13 — рабочие топоры; 14, 15 косы; 16, 17 — серпы (1-17 — железо).

Украшения финского облика носили на груди или прикрепляли к поясу. Массивные шумящие и объемные подвески крепились на кожаных ремешках, шерстяных или льняных шнурах, на которые нанизывались мелкие литые бусины и спиральки.

Приведенный обзор женского погребального костюма далеко не исчерпывает всего его своеобразия, но, тем не менее, дает достаточное представление о его основных этнографических признаках.

В костромских курганах часто встречался бытовой инвентарь, орудия труда, редко предметы вооружения. Наиболее массовой категорией находок являются ножи обычных древнерусских типов, отмеченные в четверти всех погребений. Ножны для них делались из кожи, иногда на каркасе из луба или бересты. В коллекции имеются нарядные экземпляры ножен из женских захоронений, украшенные узором из бронзовых спиралек. Рукоятки ножей деревянные, в некоторых случаях с проволочной обмоткой. В одном случае найдена изящная литая рукоятка с типичным древнекарельским орнаментом (рис.40, 27). Обычной находкой в мужских погребениях являлись кресала. Их носили у пояса в наборе с кремнем для высекания огня и ножом. Почти все кресала имеют характерную для своего времени овальную или удлиненноовальную форму с центральной продольной прорезью.

Среди производственного инвентаря наиболее многочисленны топоры (свыше 100 находок. Рис.42, 12, 13). Десятками экземпляров представлены косы и серпы (рис.42, 14-17). Интересно, что в Костромском Поволжье были в ходу особые формы орудий, занимавшие по своим параметрам промежуточное положение между новгородскими и среднерусскими формами — свидетельство синтеза традиций разных по исходным районам групп сельского населения [Левашова В.П., 1956. С. 70-90]. Большинство известных орудий труда найдено в курганах западного региона.

Предметы вооружения представлены почти неизвестными в крестьянской среде булавами (3 экз. Рис.42, 7), копьями (рис.42, 8), наконечниками сулиц (дротиков) и стрел (рис.42, 9-11), несколькими боевыми топорами.

Население Костромского Поволжья в XII-XIII вв.

В пестрой по составным элементам костромской курганной культуре отразилась сложная история формирования сельского населения края, которое составили как выходцы из разных древнерусских областей, так и местные финские старожилы. Археологические материалы отразили своеобразнейшее переплетение разнородных по происхождению культурных традиций. Именно на это указывал в свое время крупнейший знаток русских и финских древностей А.А.Спицын, обстоятельно проанализировавший материалы Поволжья: «Приводит в недоумение очень случайный и пестрый набор вещей костромской полумерянской культуры. Тут как-то не видно любимых форм; здесь можно надеяться встретить все и нет ничего устойчивого» [Спицын А.А., 1924. С. 15-16]. Однако все находит объяснение и намеченные при изучении обрядов и инвентаря погребений региональные различия позволяют обратиться к их историко-археологической интерпретации. Такое, разумеется, возможно лишь при комйлексном изучении археологических источников, материалов антропологии, лингвистики, топонимики, этнографии.

Локальные особенности курганной культуры во многом определялись исходными районами и направлениями древнерусской колонизации. Однако конкретные пути этого заселения могут быть восстановлены с известной условностью, так как костромские курганы обособлены, отделены от соседних освоенных областей пространствами, почти лишенными археологических памятников (рис.43). Передвигавшиеся малочисленные группы населения пересекали малоплодородные и непригодные для освоения территории, оседая на удобных для сельскохозяйственной деятельности участках Поволжья.

Рис. 43. Костромское Поволжье и сопредельные территории в эпоху русского средневековья. Условные обозначения: 1 — курганные группы; 2 — древнерусские поселения; 3 — летописные центры домонгольского времени; 4 — основные пункты монастырско-крестьянской колонизации Заволжья XIV— начала XVI вв.; 5 — приблизительная граница Костромского удельного княжества третьей четверти XIII в.; 6 — «чудские» волости и станы (А — Ликурги, Б — Иледам, Г — Мерский стан, Д — Шухомаш).

Активное участие в сложении сельского населения Костромского края выходцев из «низовских» земель не вызывает сомнений. Это подтверждается самим ходом исторического процесса, включением края в состав Ростово-Суздальского (Владимирского) княжества. Южное направление освоения реконструируется следующим образом. Ближе всего к костромскому течению Волги расположен район древнерусских поселений и могильников в бассейне р. Нерль Клязьминская и междуречье Нерли и Уводи. Верховья последней близко подходят к истокам р. Солоницы, на которой имелись компактные группы погребальных памятников. Именно по этому пути, шедшему из коренной области Суздальской земли, велось «окняжение» Костромского Поволжья, что подтверждается расположением ранних летописных центров: Нерехты, Соли Великой, Костромы. Еще один путь пролегал по рекам Тезе и Луху. Наконец, восточные памятники, находившиеся к югу от устья р. Унжи оставлены переселенцами, продвигавшимися по Волге от Городца Радилова и постепенно осваивавшими Унжинский бассейн.

Шло освоение Заволжья и со стороны северо-западных русских земель. Это был долгий процесс. Появление новгородцев отмечено археологическими памятниками X-XIII вв., известными на левых притоках Волги: Медведице, Мологе, Шексне, Колпи, Суде. Следы новгородского присутствия выявляются и в материалах сопредельного с рассматриваемой территорией Ярославского Поволжья. В XI-XII вв. сеть новгородских погостов охватывает бассейн Сухоны и Заволочье — летописную область между Сухоной и Северной Двиной. В первой половине XII столетия источники фиксируют столкновения новгородцев с ростовцами, также расширявшими к северу свои владения — «низовская» дань распространилась на земли нижнего течения Сухоны, где возник ростовский форпост Устюг, и часть Заволочья. Как глубоко к этому времени новгородцы могли проникнуть в область формирования курганной культуры, летописные источники не сообщают. Но об их расселении свидетельствуют архаические элементы лексики в северорусских говорах, восходящие к эпохе начального освоения края. Лексическая зона, отражающая появление новгородцев, охватывает течение р. Костромы и бассейны Галичского и Чухломского озер. Некоторые следы новгородского языкового влияния прослеживаются на остальной территории Костромского Поволжья, но лишь в отдельных элементах при господстве лексики, сложившейся на основе ранних владимирских (ростово-суздальских) говоров [Мельниченко Г.Г., 1974. С. 90].

Данные истории и лингвистики подтверждаются археологией, что становится очевидным при сравнении материалов отдельных территориальных групп памятников.

Крупные насыпи сопковидной и конической формы центрального (Колдомо-Сунженского) региона типичны для центральных районов Ростово-Суздальской земли, и их появление связано с появлением переселенцев из ранее освоенных славянами «ополий». Это подтверждается и характером некоторых находок. Именно в центральном регионе обнаружены обычные в древнерусских городах стеклянные браслеты и все известные восточные монеты X в. с приклепанными ушками, использовавшиеся в ожерельях. До попадания в костромские погребения XII-XIII вв. они в течение нескольких поколений были украшениями женщин, живших в прежних местах. Естественно предположить, что и браслеты, и монеты-подвески попали в Поволжье вместе с переселенцами из районов, издавна включенных в оживленную торговлю и имевших старые городские центры. Не менее показательна концентрация в центральном регионе литых подражаний городским типам серег и христианских образков, изготовлявшихся во Владимире.

В Кинешемском и, в меньшей степени, в Колдомо-Сунженском регионе получили распространение небольшие насыпи овальной формы. Такие курганы, по-видимому, могли представлять погребальные традиции обрусевшего мерянского или славяно-мерянс-кого населения, жившего на периферии территории летописной мери. За пределами Поволжья они известны в бассейнах левых притоков Клязьмы — Тезы и Уводи, а также в некоторых местах Ярославского и Тверского Верхневолжья. В Кинешемском регионе овальные насыпи изначальны, в центральном — такие курганы образуют периферийное окружение основного массива могильников. Такая особенность говорит о том, что носители этой традиции в процессе своего расселения вынуждены были оседать на окраинах уже освоенных земель.

Иной была история формирования сельской округи г. Костромы. Выше уже отмечалось, что распространение курганов с камнями поверх насыпей и бытование верхневолжских по облику височных колец указывают на появление потомков кривичей из Тверского и Ярославского Поволжья — вниз по реке. Однако это направление колонизации не было главным. Преобладающие в западном регионе курганы с каменными обкладками основания со всеми известными оговорками могут быть связаны с традициями населения Северо-Запада. О проникновении в окрестности Костромы выходцев из Новгородской земли свидетельствует и вещевой материал погребений. Именно здесь сконцентрирована подавляющая часть ромбощитковых височных колец «новгородского типа». Еще более отчетливо связи Костромского региона с северо-западом Руси доказывает представительная серия изделий прибалтийско-финского происхождения — вертикальные игольники, фибулы карельского типа и т.д. Судя по распространению курганов с каменными обкладками и характерных украшений, потомки новгородцев могли проникать и ниже по течению Волги. В свою очередь, и район Костромы был знаком населению более восточных местностей, о чем говорит появление двух курганных групп с овальными насыпями. Примечательно, что одна из них, Коряковская, явилась наиболее ранним из известных средневековых кладбищ данного района.

Следует заметить, что отдельные типы прибалтийско-финских пс происхождению украшений довольно равномерно распределены во всех районах. Но это те изделия, которые производились по привозным образцам. В результате их заимствования этнически смешанным населением они приобрели здесь «вторую жизнь», превратившись в элементы собственно костромской народной культуры.

Тот факт, что в большинстве погребений выходцев с Северо-Запада собственно новгородские типы изделий постоянно сочетаются с формами, характерными для финских племен Новгородской земли, показывает, что продвижение в Поволжье шло не из коренных славянских земель Великого Новгорода, а с окраин. Это могли быть северные и восточные территории, такие как летописный Бежецкий ряд и Обонежье. В колонизационный процесс были вовлечены и отдельные группы ижоры и корелы — предки современной ижорской и карельской народности.

Продвижение переселенцев из новгородских земель шло по течению р. Сухоны с выходом в бассейн р. Костромы. Давнее знакомство с этим путем находит подтверждение в материалах X в. Унорожа. Судя по присутствию в курганах предметов, типичных для северных финских племен, вероятно появление в Поволжье даже представителей летописной чуди заволочской.

Первые новгородцы достигли Костромского Поволжья в тот период, когда край скорее всего еще был «ничейным» и, в сущности, являлся такой же областью свободного освоения, как и земли Заволочья. Расширение новгородских владений не сопровождалось строительством крепостей и городов. Оно обеспечивалось созданием на новых землях погостов — неукрепленных административных центров, куда стекалась дань подвластного населения. Археологические данные позволяют предполагать нечто подобное и в Костромском Поволжье до распространения здесь власти Владимирских князей.

Еще в 1870 г. Г.М.Девочкин раскопал 40 курганов у дер. Пьянково в бассейне р. Кубани. Их материал резко выделяется среди всех 1700 исследованных и документированных курганных комплексов. Отсюда происходит четверть всех известных серпов и кос, почти 20% топоров. Самое главное — это очевидный военизированный облик мужских захоронений. Именно здесь обнаружено большинство костромских боевых топоров, копий, стрел, все три булавы. В трех случаях умершего сопровождали предметы трех видов вооружения. Такие захоронения XII-XIII вв. могли принадлежать «свободным и обеспеченным членам общества, имевшим возможность носить оружие», в частности, представителям сельской администрации [Кирпичников А.Н., 1971. С. 49~\. Очевидно, в материалах Пьян-ковского могильника получил археологическое отражение процесс формирования погоста — военно-административного центра на пути новгородского освоения Поволжья. Этот процесс не был длительным и не мог увенчаться успехом. Появление во второй половине XII в. городов Костромы и Галича закрепило территорию за Владимирским княжеством. Под контролем владимирских князей оказался и основной путь проникновения новгородцев в Поволжье.

Колонизационное движение во многом определило облик и особенности формировавшегося населения края. Но следует учитывать и другие факторы. Это внутреннее развитие общества и, что немаловажно, включение в состав древнерусского населения автохтонных финноязычных жителей.

Субстратные особенности костромской курганной культуры отмечаются всеми исследователями. Вместе с тем, выявление традиций костромских финнов затруднено рядом обстоятельств. Археологические памятники, по времени непосредственно предшествующие славянской колонизации, в костромском течении Волги редки и малоизучены. Мощная древнерусская «вуаль», осложненная к тому же наличием значительного финно-угорского компонента, попавшего в костромское Поволжье из других областей, скрывает и сглаживает культурные особенности разноплеменных групп. К тому же переход дос-лавянского населения к новому для него погребальному курганному обряду должен был неизбежно придать местным погребальным традициям качественно новые черты. Следует учитывать и тенденцию к формированию «областной» культуры, впитавшей в себя разные по происхождению компоненты. Наконец, чересполосное проживание пришлых и местных жителей сопровождалось установлением брачных связей между ними, их физическим и культурным смешением. В целом, на имеющихся материалах можно проследить не саму культуру аборигенного населения, а лишь ее реликтовое наследие в древнерусское время.

Субстратные особенности определяют своеобразие 320 погребений, входивших в состав 123 из 225 исследованных могильников. Эти цифры можно полагать заниженными, так как они основаны прежде всего на материалах женских погребений с инвентарем финских типов. Если же предположить, что число женских захоронений, отражая усредненную демографическую ситуацию, могло соответствовать количеству мужских, то доля финского или смешанного славяно-финского населения составляла, при всех возможных оговорках, около 40-50%.

Наличие финно-угорского компонента среди сельских обитателей края подтверждается результатами антропологического изучения курганных черепов. В краниологической серии представлены как европеоидный (славянский) тип, так и урало-лапоноид-ный (финский, применительно к рассматриваемому региону) тип, причем именно в Костромском Поволжье «последний локализуется почти в чистом виде» [Трофимова Т.А., 1946. С. 98, 108]. По данным других исследований, для физического облика населения Волго-Окского междуречья и прилегающего Поволжья в древнерусское время было характерно ослабление европеоидных черт под влиянием местного дославянского населения [Алексеева Т.И., 1973. С. 23, 49-51, 199]. Следует отметить, что археологические данные все же не позволяют оценивать местную финскую составляющую древнерусского населения столь высокой долей. Своеобразие физического облика могло быть следствием многочисленных этнических контактов славян лесной зоны на протяжении многих поколений.

При обращении к территориальному распределению могильников с «чудскими»традициями устанавливается увеличение их числа в восточном направлении. В Кинешемском регионе почти все раскопанные курганные группы характеризовались наличием в них финской «примеси», в Колдомо-Сунженском она отмечена в основной части погребальных памятников, в районе Костромы наблюдается иная картина. Компактный курганный массив, имеющий финскую подоснову, локализуется на левобережье Волги в нижнем течении р. Покши и на ее притоке р. Сендеге. В правобережье наблюдается чересполосное расположение могильников с финскими традициями.

Выявленная картина отразила существование локальных групп местного населения в период древнерусского освоения края. Одна из них в западной части Поволжья в создавшихся условиях быстро и почти полностью утратила свою самобытность. К ее характерным, археологически улавливаемым особенностям, относился обычай северо-западной ориентировки захоронений с положением рук умерших на бедрах, помещение орудий труда у пояса, а также приношение заупокойных даров — зооморфных и шумящих подвесок в специальных коробочках. Покрой одежды определял использование подковообразных фибул в качестве нагрудных застежек. Для второй территориальной группировки в центральной части Костромского Поволжья было характерно положение умерших головой на юг и юго-запад с руками, сложенными на груди. Местные особенности проявились в способе использования элементов убора в женской одежде. Фибулами скреплялся только пояс, нагрудные и шейные украшения часто использовались как привески к височным кольцам. Верх кожаной обуви снабжался декоративными металлическими кольцами, неизвестными в других регионах. Орудия труда клали в ногах погребенных. Наконец, для третьей Кинешемской группы следует признать характерными восточную ориентировку и традицию расчленения умерших, наличие срубных конструкций и погребения под глиняными «заливками» (сводами). Последняя особенность сближает этот регион с центральным, что обусловлено существовавшими брачными связями между жителями обоих регионов. Об этом свидетельствует и распространение общих этнографических элементов женского костюма.

К какой древней народности относились дославянские обитатели Поволжья, попавшие в область первоначального древнерусского расселения, письменные источники не сообщают. В научной литературе утвердилось мнение о их принадлежности особой, костромской группе мери, отличной по многим чертам от мери летописной, ростовской области [Горюнова Е.И., 1961. С. 244-248]. Не исключалась даже возможность языковой и культурной близости костромских финнов и ветлужских мари [Горюнова Е.И., 1967. С. 78], хотя в этом случае приобретает проблематичность сама мерянская основа населения Поволжья. Сохранившиеся источники — археологические, исторические, лингвистические, антропологические — позволяют выдвинуть различные гипотезы о генезисе и исторической судьбе костромских финнов. Однако совокупность имеющихся данных подводит к выводу, что этноним «меря» применительно к дорусскому населению Костромского Поволжья появился позднее, чем в летописной области ростовской мери. В условиях преобладающей колонизации со стороны Ростово-Суздальских земель вполне вероятно, что привычное название коренного населения — «меря» — было перенесено и на жителей Поволжья, равно тому, как разнородное финское население Северной Руси зачастую слыло под общим прозванием «чудь».

Система расселения и хозяйство населения Костромского Поволжья в XI-XIII вв.

Характерной чертой костромских курганов является большая численность могильников и их тесное расположение при малом количестве курганов в каждом из них. Большинство могильников (86%) содержали до 20 насыпей, причем преобладали группы, включавшие не более 10 захоронений. О степени плотности памятников можно судить по следующим данным. В бассейнах рек Покши и Сендеги на территории 20 х 18 км находились 70 курганных групп с общим числом насыпей свыше 700, а в правобережье Колдомо-Сунженского региона на участке 18 х 6 км в 38 группах насчитывалось 400 захоронений. Наиболее крупные могильники отмечены в верхнем течении р. Сендеги (до 40-45 курганов) и в Колдомо-Сунженском регионе, где известны отдельные группы, содержавшие 50-70 насыпей. В 14 пунктах разных территорий отмечены одиночные курганы.

Средневековые кладбища обычно располагались близ рек и ручьев на возвышенных участках поверхности: крутых берегах и вершинах всхолмлений, около склонов оврагов. На Волге могильники, как правило, сооружались на верхней террасе коренного берега, редко встречаясь в других местах. В районах скопления памятников курганные группы нередко образовывали сплошные цепочки, тянувшиеся вдоль берегов Волги и ее притоков. Расстояние между соседними пунктами могло составлять всего лишь 0,5-1 км. Лишь незначительное.число курганных кладбищ зафиксировано на сравнительном удалении от рек, но и в таких случаях можно предполагать их приуроченность к пересохшим к нашему времени руслам мелких речек и ручьев или к берегам небольших водоемов, превратившихся ныне в болота.

Типичность выявленной картины подтверждается расположением сельских поселений — селищ. Их появление на водоразделах относится к времени не ранее XIII в. и было обусловлено процессом внутренней колонизации и необходимостью приближения мест обитания к земельным угодьям [Ивановская область, 1994. С. 47]. Какими были поселения, жители которых оставили после себя столь незначительные по размерам кладбища? По мнению исследователей, они принадлежали членам одной семьи [Третьяков П.Н., 1931. С. 9, 10] и представляли собой небольшие «починки на лесных росчистях» [Горюнова Е.И., 1961. С.222].

С этой темой непосредственно связан вопрос о продолжительности существования поселков и характере хозяйственной деятельности их обитателей. Исследование курганной группы у дер. Коряково близ г. Костромы показало, что кладбище принадлежало большой патриархальной семье или нескольким малым родственным семьям (муж, жена, родители, дети) и использовалось в течение около 50 лет на протяжении жизни трех поколений. Вначале семья насчитывала 10 человек взрослых и не менее 4 детей. Со временем число жителей уменьшилось: счет захоронений по поколениям — 10-6-2 [Леонтьев А.Е., 19846]. Очевидно здесь, как и во многих других местностях Костромского Поволжья, начальный период древнерусской колонизации характеризовался относительной подвижностью крестьянских групп, после определенного промежутка времени покидавших старые селения и основывавших новые. В значительной степени неустойчивость сети поселений была обусловлена спецификой хозяйственного уклада.

На раннем этапе аграрного освоения края применялись подсечная и залежная системы земледелия. Вот как описывает, исходя из этнографических данных, классическую подсеку Д.К.Зеленин: «В начале лета, мае или июне, когда весь растительный мир в полном цвету, деревья на поляне валят, подрубая их как можно ближе к земле, и оставляют сохнуть на месте. Поваленный лес должен покрыть поляну по возможности равномерно: при этом

С.И. Алексеев, К.И. Комаров, А.Е. Леонтьев, С.В. Ошибкина, Е.А. Рябинин. Археология Костромского края