Е.Р. Коточигова
Соавторы А.Н. Островского

Александр Николаевич Островский называл себя «печальником за русское драматическое искусство» 1. Свою заслугу он видел не только в том, что создал «целый народный театр» (т. 12, с. 151), написав около пятидесяти пьес. Всю жизнь он собирал вокруг себя молодых драматургов, стараясь помочь им советом и поддержкой. «Другие искусства имеют школы, академии, высокое покровительство, меценатов… у русского драматического искусства один только я. Я — всё: и академия, и меценат, и защита» (т. 12, с. 246). В Щелыкове после смерти драматурга было обнаружено около 30 пьес, присланных ему со всех концов России 2. «Я, как только стал на ноги, так и начал другим помогать» (т. 12, с. 251), — имел полное право сказать о себе драматург в конце жизни.

Первый опыт написания пьесы в соавторстве принес Островскому горькое разочарование. Выступавший в качестве наставника актер и драматург Дмитрий Андреевич Горев — настоящая фамилия Тарасенко (Тарасенков) — позднее обвинил своего «ученика» в плагиате. Беспочвенная клевета Горева глубоко ранила молодого Островского 3. Эта страница биографии драматурга хорошо изучена благодаря А.И. Ревякину, опубликовавшему в 1963 г. письма Островского и Горева 4. Несмотря на столь неудачный опыт совместной работы, Островский всю жизнь относился со вниманием к литераторам, обращавшимся к нему за помощью.

Будучи молодым драматургом и редактором журнала «Москвитянин» (1841–1856), Островский участвовал в становлении многих начинающих писателей. Литературные судьбы Егора Эдуардовича Дриянского (1812–1872), Ивана Федоровича Горбунова (1831–1895) и многих других тесно связаны с именем Островского 5.

В 1860-е годы драматург продолжал работать с начинающими авторами. При этом сотрудничество не ограничивалось советами, рецензиями, рекомендательными письмами к издателям. Иногда это были переделки и либретто 6; иногда — соавторство «поневоле». Таким было, например, «искушение от Гедеонова» — взаимодействие с директором императорских театров Степаном Александровичем Гедеоновым (1816–1878); в результате появилась историческая драма «Василиса Мелентьева» (1868) 7.

Но особенно активизировалась работа с молодыми авторами в 1870–1880-е годы, когда Островский был уже признанным мастером русской сцены. В 1869 г. драматург выступил инициатором создания Общества русских драматических писателей (ОРДП) 8. Это объединение, официально учрежденное 21 октября 1874 г. (председатель — Островский, секретарь — В.И. Родиславский), было призвано защищать авторские права драматических писателей и композиторов, материально поддерживать нуждающихся, помогать молодым талантам. Островский до конца жизни интенсивно занимался делами Общества, оставаясь его бессменным председателем (переизбирался 11 раз) 9.

Общество проводило конкурсы на лучшее произведение, и Островский принимал в них активное участие. Он возглавлял московскую комиссию по рассмотрению представленных на конкурс пьес, которые далеко не всегда его радовали. В письме к Михаилу Провычу Садовскому от 19 сентября 1876 г. он сетовал: «… уж пришлось прочесть десятка полтора разных "пьесов" (мне их высылает Родиславский), но что только насочинено! Прочтешь, разведешь руки да только скажешь: "Ах, Боже мой!"» (т. 15, с. 73). Однако Островский добросовестно рецензировал все.

К прославленному мэтру потянулись молодые прозаики и драматурги со всей России. Островский стал для многих кумиром, непререкаемым авторитетом; к его мнению прислушивались. Как «приговора» 10 (1880) ждал отзыва Островского о своем очерке К. Поприц. А студент историко-филологического факультета Московского университета Александр Алексеевич Кудрявцев (1863-1893) обратился к Островскому с письмом (1883), в котором жаловался, что в литературе нет таких авторитетных профессионалов, как в научной среде, где молодой ученый всегда может найти и совет, и поддержку. Он просил Островского стать для него таким «профессором» и высказать мнение о присланной пьесе. Завершал Кудрявцев свое послание (четыре рукописные страницы) так: «Надо кончать письмо, оно и без того длинно. Плохая рекомендация для первого знакомства, а мне все-таки, кажется… что нужно было бы сказать что-то еще, что могло бы убедить Вас; ну все равно, думается, что Вы и без того согласитесь, хотя бы потому, что Вы — Островский» 11.

Анна Станиславовна Шабельская была уже сложившейся писательницей, когда обратилась к драматургу с подобной же просьбой; но и для нее мнение драматурга было чрезвычайно ценным, о чем она сообщала в письме от 1 марта 1885 г.: «Я Вам так верю, что если бы Вы мне написали, прочитавши мою комедию: "Брось, не смей писать драматические сцены", — я бы бросила» (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 2446).

Несмотря на занятость, Островский старался прочитать все присланные ему пьесы. Секретарь драматурга Николай Антонович Кропачев (1841 — после 1916) 12 провел с ним последние годы жизни и написал воспоминания, в которых свидетельствует, что Островский немалую долю свободного времени отдавал просмотру пьес начинающих драматургов 13. Став помощником драматурга, Н.А. Кропачев, видел свою задачу в том, чтобы по возможности оградить его от назойливых посетителей. Однажды он не пропустил к драматургу начинающего актера: по словам этого последнего, он «крайне невежливым и дерзким заявлением» «воспретил» ему войти. Обиженный претендент на роль Жадова из «Доходного места» решил в письменной форме обратиться к драматургу и заодно пожаловаться на его секретаря: «Сочувствуя лицам, с которыми на будущее время могло бы случиться подобное происшествие, я счел долгом написать об этом Вам, как единственному защитнику этих лиц» (ГЦТМ. Ф. 200. Ед.хр. 1067).

Не со всеми корреспондентами устанавливались деловые, либо дружеские отношения, но большинство тех, кто обращался за помощью к Островскому, сохраняли благодарность на всю жизнь 14. Драматург принимал посильное участие прежде всего в судьбе тех, кто был ему близок по духу.

По воспоминаниям Ивана Александровича Купчинского, Островский, читая пьесы начинающих, делил авторов по принципу «наш» — «не наш». Купчинский принес свои пьесы в 1879 г. После того, как драматург их прочел, он радостно встретил едва знакомого ему автора: «Наш, Вы наш, да где же это Вы раньше были?» 15. Демократически настроенных талантливых писателей Островский приближал к себе, старался поддержать, передать свой опыт, часто предлагал сотрудничество. «Если в сотне глупых и пустых актов, — писал Островский в 1884 г. в "Автобиографической заметке", — я найду хоть одно явление, талантливо написанное, — я уж и рад, и утешен, я сейчас разыскиваю автора, приближаю его к себе и начинаю учить» (т. 12, с. 251-252).

«Тут было не одно только желание прийти на помощь начинающим писателям, — считал Владимир Михайлович Минорский, — но, по-видимому, и затаенное желание найти человека, который мог бы быть его учеником» 16.

Вряд ли можно составить полный список тех авторов, которых Островский счел «нашими» и с которыми сотрудничал. Наиболее известными в 1870-1880-х годах были Николай Яковлевич Соловьев (1845-1898) и Петр Михайлович Невежин (1841-1919) 17. В соавторстве с Соловьевым созданы пьесы «Счастливый день» (1877), «Женитьба Белугина» (1878), «Дикарка» (1880), «Светит, да не греет» (1881). С Невежиным написаны «Блажь» (1881) и «Старое по-новому» (1882). Оба автора вошли в историю театра как самостоятельные драматурги. Влияние пьес Островского чувствуется во многих пьесах И.А. Купчинского. Драматург предлагал Н.А. Кропачеву написать вместе с ним пьесу 18. Завязалась переписка с Г.Г. Лукиным, А.С. Шабельской, А.Д. Мысовской. Известно, что Островский переводил комедию некого Генри Джеймса Байрона «Наши мальчики» в соавторстве со своим давним знакомым, актером Василием Фомичем Ватсоном (ум. 1896; театральный псевдоним — Дубровин) (т. 16, с. 329, 405) 19. В письме от 14 июля 1885 г. драматург предлагал ему указать, что перевод сделан «под редакциею А.Н. Островского» (т. 16, с. 182) — для того чтобы пьеса успешнее прошла цензурные препоны. Однако пьеса не была одобрена Театрально-литературным комитетом (ТЛК; основан в 1856 г.) 20.

В 1885-1886 гг. работа Островского с молодыми авторами приобрела для него особое значение: она стала частью борьбы за создание нового театра. Несмотря на ухудшение здоровья, он мечтал получить должность руководителя императорскими театрами, которая, как он надеялся, поможет воплотить в жизнь заветные мечты о народном театре 21. По мысли Островского, театр призван выполнять просветительскую миссию. «Драматическая поэзия ближе к народу» (т. 12, с. 123), — утверждал он, ибо: «…Слово, сказанное со сцены, гораздо сильнее действует, чем прочтенное в книге дома» (там же, с. 16); «Кто рожден владеть сердцами, тот должен владеть и сценой» (там же, с. 230).

Необходима «цивилизующая сила искусства» (т. 12, с. 26), чтобы оказывать воздействие на так называемую «свежую публику», для которой, главным образом, и писал драматург. С такой публикой театр способен сотворить чудеса: «…искусство должно уметь управиться с этой силой, холодно рассудочной, полудикой по своим хищническим и чувственным инстинктам, но вместе с тем наивной и детски увлекающейся. Это и дикарь по энергии и по своим хищническим стремлениям, но вместе с тем и свежая натура, богатая хорошими задатками, готовая на благородный подвиг, на самоотвержение. Жизнь дает практику его дурным инстинктам… Надо разбудить в нем хорошие инстинкты — и это дело искусства и по преимуществу драматического… Свежую душу театр захватывает властною рукою и ведет, куда захочет» (там же, с. 121-122). В результате: «Дельное, разумное и нравственное эта публика слышит и видит только в театре, в театре она очеловечивается» (там же, с. 256). Но для этого необходимы новые авторы и пьесы.

«Репертуар Русского театра, чтобы достигать целей … должен быть преимущественно русский и непременно избранный, потому что только истинно художественные произведения производят на публику желанное цивилизующее действие. Тщательной постановки новых: одной или двух исторических драм, трех-четырех комедий и одной пьесы сказочного, забавного содержания для святочных и масленичных спектаклей весьма достаточно для сезона при запасном репертуаре, состоящем из лучших русских произведений прежних годов и из переводов классических иностранных пьес, имеющих всемирное художественное значение…» (т. 12, с. 182), — писал Островский в 1882 г. Таким образом, в репертуаре предпочтительны русские пьесы, но также и классические западноевропейские: «Мы — нация молодая, никакие национальные предубеждения не ослепляют нас…» (там же, с. 96); нужны и переводные пьесы «сказочного, забавного содержания» (там же, с. 182).

В последние годы жизни Островский искал авторов, способных помочь ему осуществить планы по обновлению репертуара. Русский репертуар оставался по-прежнему бедным. Конечно, к тому времени Островский уже «создал целый народный театр» (т. 12, с. 151). Без ложной скромности он мог сказать: «…более трети столетия в истории русской драматической литературы назовется моим именем» (т. 16, с. 48). Безусловно, он высоко ценил А.С. Грибоедова, который «внес живую струю жизненной правды в русскую драматическую литературу» (т. 12, с. 187), Пушкина и Гоголя, открывших «эпоху национального самосознания» отечественного искусства. Но репертуар необходимо ежегодно обновлять: «Мы должны начинать сначала, — должны начинать свою родную, русскую школу…» (т. 12, с. 122-123); «у нас есть русская школа живописи, есть русская музыка, позволительно нам желать и русской школы драматического искусства» (там же, с. 123), — настаивал Островский.

Несколько талантливых пьес из купеческого быта Григория Григорьевича Лукина, присланных Островскому в декабре 1884 г., были способны, считал Островский, пополнить репертуар московских театров конца 1880-х годов. В 1885 г. завязывается переписка драматурга с Александрой Станиславовной Толочиной-Шабельской, автором рассказов и повестей из народной жизни. Писатель надеялся после совместной доработки поставить ее пьесы на сцене в 1886-1887 гг. С другой стороны, Островскому нужны были авторы, которые могли бы переводить или переделывать иноязычные пьесы. «В иностранных репертуарах, — отмечал он еще в 1872 г. –… есть все-таки много хорошего и пригодного для нашей сцены…» (т. 12, с. 91).

Сразу после вступления в должность заведующего репертуарной частью императорских московских театров (1 янв. 1886 г.) Островский вводит в штат В.Ф. Ватсона и рекомендует его на должность помощника режиссера, с тем, чтобы командировать за границу для знакомства с постановками классических и современных иностранных пьес (т. 12, с. 299). В 1885 г. к Островскому обратилась нижегородская поэтесса Анна Дмитриевна Мысовская — ей предлагалось стать переводчицей сказок-феерий.

Таким образом, в 1885-1886 гг. Островский сотрудничает с Г.Г. Лукиным, А.С. Шабельской и А.Д. Мысовской. Однако работу с этими авторами он не успел довести до конца. Лишившись покровительства Островского, они не смогли продолжить карьеру драматургов. О них известно немного. Каковы же судьбы этих людей, на которых возлагал надежды Островский?

Большие надежды Островский связывал с Григорием Григорьевичем Лукиным (ок. 1855 — не позднее 1926) 22. Драматург считал его пьесы «талантливо написанными» (т. 16, с. 160), способными пополнить «бытовой репертуар»: «…бытовое направление в драме, выражающееся в очерках, картинах и сценах из народного быта, направление свежее, совершенно лишенное рутины и ходульности и в высшей степени дельное…» (т. 12, с. 14), — писал Островский в 1862 г.

Биографические сведения о Г.Г. Лукине очень скудны. Он был чиновником и, чтобы прокормить семью, много работал в Москве, затем в Самаре, где служил в акцизном управлении, сначала младшим, потом старшим помощником надзирателя. В 1915 г. получил чин надворного советника. Такое прозаическое занятие, как измерение «квасильных чанов», не погасило его любви к театру (ГЦТМ. Ф. 133. Ед. хр. 1154). В конце 1884 г., когда Лукин написал письмо Островскому, им были сочинены уже несколько пьес: «фарс-водевиль» «Мужебоязнь» (Правительственный Вестник. СПб., 1883. № 179), комедия «По разным дорогам» (цензур. разр.: дек. 1884) и должен был выйти «Баловень» (цензур. разр.: 16 янв. 1886). Пьесы ставились на провинциальных сценах и были напечатаны в литографированном виде. Однако четыре последующие пьесы: «Золото не говорит, а много творит», «Погубили», «Метеор» и «Чужая душа — дремучий лес» — не были разрешены цензурой. Верно изображенный крестьянский быт и четко очерченные характеры, однако, не очень сочетались с мелодраматизмом сюжета, нагромождением в нем жестокого и мрачного, что создавало в целом тяжелое впечатление.

Отчаявшийся молодой автор послал свои пьесы Островскому с просьбой помочь их переделать. Островский ответил. Всего известно 6 писем Островского и 7 писем Лукина (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 1131-1137).

Более других Островскому понравилась драма «Чужая душа — дремучий лес». Вероятно, именно эту пьесу драматург в письме (от 9 сент. 1885 г.) к брату М.Н. Островскому назвал «просто шедевром» (т. 16, с. 195) 23 и с ней он собирался дебютировать на сцене Малого театра в новой должности заведующего репертуаром императорских театров. В пьесе чувствовалось влияние «Грозы» А.Н. Островского, «Горькой судьбины» А.Ф. Писемского и пьесы А.А. Потехина «Суд людской — не Божий». В письме от 10 апреля 1885 г. Островский сообщал Лукину, что закончил переделку пьесы и собирается поставить ее — теперь «цензурную и очень эффектную вещь» (т. 16, с. 161) — на сцене Малого театра; в главной роли предполагалась П.А. Стрепетова (там же, с. 237).

Однако смерть Островского похоронила и надежды молодого автора увидеть свое произведение в Малом. Лукин побывал в 1886 г. в Москве у вдовы — Марьи Васильевны — и выяснил, что переделанной пьесы у нее нет. Драматург предпринял попытку сам поставить пьесу. По его словам, он договорился о постановке на очень выгодных условиях в московском театре Корша. Однако требовалось цензурное разрешение. Лукин отправляется в Петербург. Но здесь, в неофициальной беседе, цензор, по его словам, признался: «Ваша пьеса настолько сильна, правдива и жизненна, что пропустить ее я не могу…» (ГЦТМ. Ф. 133. Ед хр. 1156, письмо Ф.А. Куманину от 14 июня 1889 г.).

В 1886 г. в «Самарской газете» (№ 151) была напечатана заметка о том, что в бумагах покойного Островского найдена неопубликованная пьеса. Лукин в подтверждение того, что «Чужая душа — дремучий лес» принадлежит ему, публикует в той же газете (№ 154) письма Островского к нему, из которых это видно. Лестное мнение великого драматурга о пьесе, надежда найти ее в переделанном Островским виде и опубликовать — все это возбуждало интерес к личности самарского автора. В мае 1889 г. Лукин пишет письмо главному редактору нового журнала «Артист» (1889-1894) Федору Александровичу Куманину с предложением сотрудничать в его журнале. Ф.А. Куманин отвечает. Завязалась переписка (см. письма Лукина к Ф.А. Куманину: ГЦТМ. Ф. 133. Ед хр. 1154-1162). По просьбе редакции, автор в письме от 14 июня 1889 г. сообщал сведения обо всех своих пьесах, написанных и поставленных, рассказывал о безуспешных хлопотах в Петербурге о цензурном разрешении пьесы «Чужая душа…». А в конце приписал: «Пишу, а голова идет кругом. Очень уж меня обрадовало ваше любезное письмо, — оно меня пробудило от долгой трехлетней спячки. Дай Бог только, чтоб это пробуждение не было напрасным» (ГЦТМ. Ф. 133. Ед. хр. 1156).

Однако вскоре в столичной прессе разразился скандал. В журнале «Колосья» (1889. № 12) за подписью А.Н. Островского и Г.Г. Лукина была напечатана пьеса «Чужая душа — дремучий лес». В опубликованном тексте Лукин не обнаружил ни одного исправления, сделанного Островским. Соавтор Островского был уязвлен — он не мог понять, на каком основании его пьеса приписывается также Островскому: «Я, главным образом, испугался того, что мое произведение хотят у меня отнять… Островский писал хорошо, но его перо не может составить мне литературного имени» (см. копию письма главному редактору журнала «Колосья» от 5 янв. 1990 г.// ГЦТМ. Ф. 133. Ед. хр. 1161).

М.В. Островская также была возмущена. Вероятно, она сочла, что Лукин намеренно напечатал пьесу за двумя подписями, чтобы привлечь к ней внимание публики. Она написала резкое письмо Лукину и письмо в газету «Новое время» (1889. 6 дек. № 4948) с опровержением факта участия ее мужа в переделке пьесы. Ф.А. Куманин тоже был не доволен: ведь он надеялся у себя в «Артисте» первым опубликовать пьесу.

Началось почти детективное разбирательство. Лукин пишет письмо главному редактору «Колосьев» И.А. Баталину с требованием объяснить, как к нему в журнал попала его пьеса и на каком основании она подписана двумя фамилиями. Редакция в ответном письме утверждает, что Лукин сам прислал пьесу и письма Островского. В доказательство Лукину посылают копию письма драматурга от 4 дек. 1885 г., сделанную рукой Лукина, а также рукописный отрывок его пьесы. «Это похоже что-то на подлог!» — восклицает автор в письме от 14 дек. 1889 г. (ГЦТМ. Ф. 133. Ед. хр. 1159). Он вспоминает, что три с половиной года назад послал письма Островского и свою пьесу М.Е. Щедрину и еще — в журнал «Русская мысль» (там же, ед хр. 1161), однако, не получив ответа, забыл об этом. Теперь Лукин склонен был думать, что Баталин сумел достать или у кого-то выкупить пьесу, а затем опубликовать в своем журнале как сенсационную находку. Письмо Островского, которое Лукин послал в качестве рекомендательного, давало основание предположить, что драматург внес в текст пьесы некоторые «переделки».

В результате Лукин вынужден был перед всеми оправдываться. Но вместе с тем у него появилась надежда, что публикация пьесы поможет получить цензурное разрешение на сценическую постановку. Он просит Ф.А. Куманина узнать у Н.А. Кропачева, переделывал ли Островский его пьесу и где можно найти исправленный вариант. Поскольку таковой найден не был, возникла версия, что драматург устно обдумал все поправки, но не успел внести их в текст (т. 16, с. 324).

Критика обсуждала только вопрос о степени участия в ней Островского и не высказывалась о самой пьесе 24. Ее публикация не ускорила цензурного разрешения на постановку. В последнем письме Ф.А. Куманину от 1 апр. 1890 г. Лукин жаловался: «Говорят, хорошее произведение. Вот напечатано и хоть бы кто-нибудь о ней словом обмолвился, ну хоть обругали бы и того нет, ну и лезет в голову, что весь мой талант и дарование не что иное, как бред расстроенного воображения. И жалко и больно, нестерпимо больно, и придется видно это дело забросить, да куда-нибудь подальше, чтоб и дети мои его не могли найти. Волненье да мученье и себе и людям» (ГЦТМ. Ф. 133. Ед. хр. 1162).

Лишь в 1907 г. пьеса была разрешена к постановке и литографирована под названием «В сетях искушения». Лукин пытался осуществить ее сценическое воплощение и с этой целью обращался за помощью к А.И. Сумбатову-Южину, но попытки оказались безуспешными 25.

Другие его пьесы имели более счастливую судьбу. Влияние Островского и Потехина чувствуется в драме «Баловень» (М.,1885). Сюжет пьесы строится на противопоставлении идеалов народной нравственности, носителем которых является герой-крестьянин, и безнравственности городской цивилизации. В комедии «Не ревнива» (М., 1885) герой предпочитает честную бедность неправедно нажитому богатству. Усиление социальной критики и безысходности особенно заметно в монологе арестанта в пьесе «На привале» (Суфлер. 1885. 25 нояб.), долго не пропускавшейся цензурой. В 1907 г., через 22 г. после написания, пьеса повторно была запрещена за «тенденциозность рассказа, в котором подчеркивается, что арестант является жертвой несправедливости» 26.

Лукин написал кроме того комедии «Я женюсь» (Суфлер. 1885. 8 дек.) и «В захолустье» (М., 1886), которые сам не очень ценил. В письме к Островскому от 9 окт. 1885 г. он назвал их «вещами из пустеньких» (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 1134). Однако четко обрисованные характеры и оригинальные комические ситуации делали их легко читаемыми и выигрышными для постановки.

Литературная деятельность Лукина прекратилась после 1886 г.; по всей вероятности, это было вызвано его неудачами на драматургическом поприще.

В январе 1885 г. Островский получил из Киева письмо от Александры Станиславовны Толочиной-Шабельской (наст. фамилия Монтвид; 1845-?) 27. Она сообщала, что уже давно хотела познакомиться с великим драматургом, дважды приезжала в Москву, но оба раза неудачно: Островского в столице не было. И вот она решилась отправить письмо (от 27 янв. 1885 г.) вместе с книгой своих рассказов (вероятно, это «Наброски карандашом». СПб., 1884), которые, по ее словам, оценил И.С. Тургенев, отметив «большой и свежий талант» (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 2444). Она также выразила свое восхищение творчеством Островского: «Если Тургенев сумел показать нам женскую душу в моменты ее духовного высокого подъема, то Вы показали ее в минуты ее глубочайших страданий. В этом отношении с Вами никто не сравнится. Ваши комедии имели громадное влияние на мое развитие. Я восхищалась Тургеневым и чувствовала себя потрясенной Вами». И она продолжала: «Вы, Александр Николаевич, не раз приходили на помощь начинающим. Протяните мне руку … позвольте Вам прислать мою комедию…» (там же). С грустью она сообщала, что все попытки, предпринятые для постановки ее пьес, провалились. Театрально-литературный комитет находил их несценичными. В письме от 15 февр. 1885 г. она жаловалась: «Когда я 18 лет тому назад явилась к Некрасову с тетрадкой своих юношеских стихов, я чувствовала себя достойной большего уважения, чем теперь перед судом господина Боборыкина» (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 2445). Тем не менее, Шабельская мечтала творить для сцены: «Писать повести и рассказы для меня — страдание… для сцены — наслаждение. Может быть, потому последние и выходят хуже первых», — признавалась она в письме от 28 июня 1885 г. (там же, ед. хр. 2448).

Островский в письме от 9 февр. 1885 г. (в ответ на письмо от 27 янв.) заверял, что знаком с ее творчеством и готов помочь (т. 16, с. 143). Позже, прочитав несколько пьес Шабельской, он убедился, что «драматическая форма» ей не дается (там же, с. 177). Но «русский репертуар беден, — утешал он ее, — и нам весьма желательно приобрести для сцены Ваш свежий и симпатический талант» (там же, с. 178).

Известно 10 писем Шабельской к Островскому (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 2444-2453) и 5 писем Островского к ней.

Маститый драматург предлагал начинающему автору следующую форму сотрудничества. Шабельская, у которой, по ее словам, «тысячи сюжетов в голове» (там же, ед. хр. 2444; письмо от 27 янв.), должна, «прежде чем приступить к драматической разработке» (т. 16, с. 175), сообщать эти сюжеты Островскому. «Самое трудное дело для начинающих драматических писателей, — пояснял Островский, — это расположить пьесу; а неумело сделанный сценариум вредит успеху и губит достоинства пьесы. Ловко писать пьесы можно научиться только из опыта; поэтому я и хочу облегчить Вам Ваш опыт, Вы будете работать по готовому, сделанному мною сценариуму и вместе с тем будете учиться» (там же).

В письме от 7 мая 1886 г., т. е. за месяц до смерти, драматург обсуждал пьесу «Модный врач», присланную ему Шабельской: «Пьеса Ваша хороша, только последний акт (т. е. развязка) несколько рутинен и ординарен. Если бы Вы придумали другую, более оригинальную развязку, — вышла бы очень хорошая вещь. Не потрудитесь ли Вы? А я Вам помогу. Мы были бы Вам очень благодарны; мы так нуждаемся в хороших пьесах для будущего сезона» (т. 16, с. 239-240).

После смерти Островского Шабельская продолжала издавать рассказы и романы. Таковы — роман «Три течения» (Северный вестник. СПб., 1888), «Друзья» (Русское богатство. М., 1894), повести «Накануне Ивана Купалы», «Магистр и Фрося», сборник рассказов «Мирон и Галька» (Харьков, 1892). Не оставляла она и драматургию. Однако Театрально-литературный комитет (ТЛК) вновь отклонил некоторые ее пьесы по причине несценичности.

Так, в рецензиях (за подписью: А. Веселовский, Н. Стороженко, Вл. Немирович-Данченко, И. Иванов) на комедии «Жена ученого» (Фонд ТЛК, №102; 15 февр. 1896 г.), «Без идеала» (Фонд ТЛК, № 13; б./д.), «Чтоб нам было веселей» (Фонд ТЛК, № 340; 19 дек. 1897 г.) отмечалось, что у автора есть дарование, но нет сценического опыта. В рецензии на пьесу «Без идеала» было сказано, что хотя она кажется «рисунком с натуры», театральное произведение все же «не складывается». Однако некоторые пьесы Шабельской («За добычей», «Эпикурейцы») в 1890-е годы пользовались успехом на провинциальной сцене (т. 16, с. 410).

Анна Дмитриевна Мысовская (урожденная Краснопольская; 1838- 1912) 28 родилась в г. Коломне Московской губернии. Отец ее был военным врачом, мать — из семьи мелкопоместных дворян. С 1842 г. вместе с родителями жила в Нижнем Новгороде и нижегородских имениях, принадлежавших семье. В 1862 (или 1863) г. уехала с мужем в Западный край. С 1872 г. вновь жила в Нижнем. Образование получила домашнее, по собственному признанию, «самое плохое» 29. Будучи уже взрослой, она занималась самообразованием, овладела французским, итальянским, немецким и польским языками. Самостоятельно изучала литературу и историю. В письме к Островскому от 6 нояб. 1885 г. она писала: «Кроме поэзии у меня много других познаний, которые хотя не настолько глубоки и обширны, чтобы доставить мне диплом ученого, но и не так поверхностны, чтобы служить одним бесполезным украшением салонной болтовни, так, например, мои исторические сведения почерпнуты не из одних романов, а понятия о многих науках составлены не из чтения учебников» (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 1290).

В середине 1860-х годов она начала писать стихи. Некоторые из них, посланные без ее ведома Н.А. Некрасову, — «Женское воспитание», «Сказка», «Бука» и др.– были напечатаны в «Отечественных записках» (1871. № 3).

В письме от 25 февр. 1885 г. Мысовская обратилась к Островскому с просьбой разрешить переделку его «Снегурочки» в оперное либретто для нижегородского музыканта К.Д. Клочкова (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 1279). В следующем письме от 10 апр. она сообщала некоторые сведения о себе и выражала восхищение талантом Островского: «Я вижу в Вас народного воспитателя и руководителя, нравственное влияние которого на людей будет настолько же продолжительно, насколько продолжительны мировые понятия о добре и правде!

А знаете ли, как велико было Ваше влияние на меня? Не любовь к искусству заставила меня понять и оценить Вас, а наоборот Вы научили меня и любить, и уважать искусство ... Вы и Некрасов, заставили меня полюбить мысль и труд … но Некрасов дал мне только первый толчок, — Вы же направление» (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 1280).

Островский одобрил присланное либретто (т. 16, с. 168), хотя и счел нецелесообразным заниматься переделкой пьесы. В это время с успехом исполнялась музыка П.И. Чайковского к спектаклю-феерии «Снегурочка», по пьесе была также поставлена одноименная опера Н.А. Римского-Корсакова. Однако Островский увидел в начинающей поэтессе потенциального соавтора. Он высоко оценил легкость и изящество ее стиха. «Вы превосходно пишете стихи, после смерти гр. А. Толстого никто так не владеет русским стихом, как Вы», — отмечал Островский в письме от 28 июля 1885 г. (т. 16, с. 186). Он надеялся, что ее знание иностранных языков и горячее желание работать смогут помочь ему в создании нового репертуара. «По вступлении в должность, что будет очень скоро, — писал он, — мне придется, между прочим, заняться и поднятием репертуара, для этого будет недостаточно строгого выбора из чужих произведений (потому что выбирать не из чего); а придется поработать и самому. А так как для подобной работы времени у меня будет мало, то я буду нуждаться в помощи, т. е. в сотрудничестве, т. е. именно в том, что Вы мне сами предлагаете», — писал Островский (т. 16, с. 218-219).

Серьезный репертуар у него уже был готов, как он сам писал, но он стремился создать легкий, который бы заменил на сцене театра балет и оперетту. «Нам недостает, — считал он, — пьес с блестящей обстановкой для утренних спектаклей на Рождестве и на масленице и для вечерних по праздничным дням во время разгара сезона, когда спектакли посещаются особой публикой, когда в каждой ложе вы видите маменьку с гувернантками и боннами с удивительными бантами на головах и на прочих частях тела.… А верхние и все вообще не очень дорогие места заняты наивным (относительно искусства только) средним купечеством, посещающим театры два-три раза в год» (т. 16, с. 186). Он посоветовал Мысовской заняться переделкой «драматизированных сказок», или феерий.

Завязалась переписка. Известно 10 писем Островского и 25 писем А.Д. Мысовской к драматургу (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 1279-1303) 30.

Анна Дмитриевна была, по-видимому, незаурядным человеком и, несомненно, хорошим переводчиком. «Говоря по правде, у меня есть талант — но талант переводчика…», — читаем в ее письме от 12 июня 1885 г. (там же, ед. хр. 1282). Всю жизнь она занималась самообразованием, но чувствовала себя не до конца реализованной. В письме от 6 нояб. она признавалась Островскому: «… странные иногда бывают у человека чувства и желания! Ведь жизнь дала мне кажется, все, что привлекает многих: и материальное обеспечение, свыше даже моих неприхотливых потребностей, и довольно видное, конечно, относительно, положение в обществе, и отсутствие забот и тревог о судьбе моих близких, и лестное мнение окружающей среды, — а между тем, мне очень холодно, очень невесело живется» (там же, ед. хр. 1290).

Предложение работать вместе, поступившее от писателя, вера в которого переходила в «страшный фанатизм» (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 1290), чрезвычайно воодушевило Мысовскую. В пространных ее письмах много признаний в любви, восхищения, преклонения перед талантом драматурга: «Александр Николаевич! — писала она. — В продолжение многих лет Вы были моим высшим, не тускнеющим идеалом; чтобы понимать Вас, я работала и училась, не имея прежде никакой предварительной подготовки и не прибегая ни к чьей помощи» (там же, ед. хр. 1290). Островский стал ее кумиром, о чем она сообщала в письме от 21 нояб. 1885 г.: «Не знаю, приятно ли быть кумиром… но иметь предмет поклонения и служить ему — великое, великое счастье!» (там же, ед. хр. 1291).

Почти в каждом письме она посылала отрывки из стихов, басен, пьес. Среди них было немало восторженно наивных стихов-признаний в любви великому писателю.

Например, в письме от 26 авг. 1885 г.:

Или еще в письме от 8 апр. 1886 г.:

Островский отвечал «не часто и мало» (т. 16, с. 207), но ценил эти письма, называл их «любезными» и тепло благодарил: «Получать такие умные и оживленные письма, как Ваши, всегда очень приятно; они не только доставляют удовольствие, но и обязывают меня благодарить Вас за них» (т. 16, с. 168); «По возвращении в Москву я буду более свободен и тогда постараюсь на Ваши любезные письма и предложения ответить с той должной благодарностью и сердечной теплотой, которую они постоянно возбуждают во мне и которой они поистине заслуживают» (там же, с. 211).

Чтобы обсудить подробнее планы сотрудничества и познакомиться поближе, Островский в письме от 28 июля 1885 г. предложил ей приехать: «Да приезжайте в самом деле в Москву-то. Мы с Вами дописались до того, что пора уж по душе и поговорить» (т. 16, с. 187). С этого момента смысл жизни Мысовской сосредоточился вокруг предстоящей встречи. Она волновалась, как пройдет знакомство. Беспокоилась, не разочаруется ли ее кумир, увидев перед собой «нервного застенчивого субъекта, которого… чего доброго, придется отпаивать холодной водой! Но, как говорят итальянцы, — "будь что будет, лишь бы увидеть Рим!"» (из письма от 5 авг. 1885 г.// ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 1287).

Встреча все откладывалась из-за занятости драматурга и его нездоровья. Мысовская засыпала его письмами. Иногда, видимо, он упрекал ее в излишней эмоциональности. Так, отвечая 8 апр. 1886 г. на одно из писем Островского, она оправдывалась: «Вы находите меня экзальтированной — разве это экзальтация? … Если человек, поклоняющийся одному Богу, называется экзальтированным, то я, разумеется, тогда экзальтированная барыня» (там же, ед. хр. 1299).

В конце декабря 1885 г. личная встреча, наконец, состоялась. Но, вероятно, она не оправдала надежд Мысовской. Островский был занят и болен. Он не мог уделить много времени своей поклоннице, а потому и сам предполагал, что произвел на нее «смутное впечатление» (т. 16, с. 226).

Однако сотрудничество и переписка продолжались. По просьбе драматурга Мысовская перевела несколько пьес, в том числе одноактную комедию Т. де Банвиля «Жена Сократа» (Socrat et sa femme), которая ставилась в Московском Малом театре в 1886, 1887, 1896 гг. и шла на сценах частных театров.

Мысовская переделала пьесу «Белая роза» (английский вариант сказки «Аленький цветочек») в соответствии с планом, составленным Островским (за день до его смерти) 31. Однако поставить пьесу не удалось, хотя Мысовская и обращалась в 1888 г. с письмом к министру Императорского двора 32.

Помимо замысла работать вместе с Мысовской над сказками-феериями, были у Островского и более масштабные планы: «Мы с Вами переведем все пьесы Мольера, Вы стихотворные, а я прозаические, и издадим роскошнейшим образом. Это будет драгоценнейший подарок публике, и мы с Вами поставим себе памятник навеки» (т. 16, с. 187). Осуществить эти планы он не смог. Однако деятельность Мысовской на поприще художественных переводов оказалась достаточно успешной. С конца 1880-х годов она переводила А. Мюссе, Г. Гейне, А. Мицкевича. Публиковалась в журнале «Пантеон литературы»; наиболее удачными были переводы из А. Мюссе: «Октябрьская ночь» (1888. № 8), «Декабрьская ночь» (1888. № 12), «Майская ночь» (1889, № 5), восточная сказка «Намуна» (песнь 1, 2, 3; 1889. № 3, 10, 11), лирическая драма «Уста и чаши» (1891. № 10, 11; отд. изд.: СПб., 1891) и др. Все они вошли позднее в сборники избранных сочинений А. Мюссе и неоднократно переиздавались (в 1906, 1952, 1957 гг.).

«В природе каждого человека лежит настоятельная потребность творить себе кумиров, это доказывает нам первая заповедь, это доказывает происхождение религии», — отмечала А.Д. Мысовская в письме от 8 апр. 1886 г. (ГЦТМ. Ф. 200. Ед. хр. 1299). Лишившись одного кумира, она попала под влияние другого. В 1890-1900-х годах она устраивала в Нижнем Новгороде литературные вечера. На них бывали М. Горький, С.Я. Елпатьевский, В.Г. Короленко. По воспоминаниям современников, «одно время у Мысовской была как бы штаб-квартира по собиранию материалов для изобличительных корреспонденций (Короленко) в казанской газете» 33. Как вспоминал о ней позднее Короленко, «фигура была характерная…» 34. В стихах тех лет преобладали гражданские мотивы: отклики на важнейшие события общественно-политической жизни — на революцию 1905-1907 гг., на деятельность I-й Государственной думы и т.д. 35.

«У начинающих писателей, только один и есть защитник — это я… Что я сделал для русской драматической литературы — это оценится впоследствии», — утверждал Островский в 1884 г. (т. 16, с. 195). История отечественной культуры подтвердила его предсказания.