Александр Дурилов

В. В. Розанов как философ и историк науки

Во всех своих публикациях, посвящённых Розанову как философу, начиная с 1999 года, я постоянно обращаюсь к опыту моего осмысления такого раннего текста Розанова, каким является его философский трактат «О понимании» (1886 год). И каждый раз всё более убеждаюсь в том, что изучение этого произведения с целью его более адекватного понимания могло бы снять бытующие в некоторых умах поверхностные представления о творчестве Розанова как о процессе во многом спонтанном, интуитивном. А о его мировоззрении — как противоречивом, непоследовательном и несистематичном.

Попытаюсь обосновать свою точку зрения, обратившись к тому, как представлена в этом тексте его основная тема — тема философии науки. Для этого необходимо прояснить смысл подзаголовка этого трактата: «Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания». «Цельное знание» в современном понимании содержания этого понятия — это не что иное, как мировоззрение, а мировоззрение как предмет исследования является, прежде всего и по преимуществу — приоритетом философии. Следовательно, наука как цельное знание есть наука, понимаемая в качестве мировоззрения. А философский трактат, предметом которого является философский анализ науки как цельного знания, есть трактат по философии науки.

Таким образом, Розанов здесь, по существу, выступает в качестве философа науки. Он даёт своё определение этой отрасли философского знания, не употребляя при этом самого термина «философия науки»: «Учение о науке есть изложение не истин, которые в ней, но истин об ней самой — о том, в чём состоит её природа, каковы её свойства, какое она имеет назначение и, наконец, каково сходство и различие её, как внешнее, так и внутреннее» [1].

Важно отметить также полемическую, антипозитивистскую направленность трактата. Вольно или невольно Розанов следовал здесь традиции, заложенной славянофилами и Вл. Соловьёвым (магистерская диссертация которого, защищённая в 1874 году, называлась «Кризис западной философии» и имела подзаголовок: «Против позитивистов»). И это не случайно в силу целого ряда причин, одной из которых является тот факт, что философия науки как самостоятельная область исследований оформилась в рамках позитивизма в середине XIX века. Позитивизм (от слова позитивный, положительный в значении «настоящее подлинное знание, познание, наука») как философское направление с самого момента появления заявил своё монопольное право на философскую интерпретацию науки. Основоположник позитивизма Огюст Конт (1798—1857) абсолютизировал, преувеличивал роль науки в жизни человека и общества, придав ей статус определяющего фактора и критерия исторического прогресса. Более того, сама философия в понимании позитивистов оправдывала своё право на существование только в качестве философии науки — как дисциплина, занимающаяся описанием и классификацией различных отраслей научного знания, включая в себя анализ методов и приёмов научного познания.

Саму же науку позитивисты понимали крайне утилитарно — лишь в качестве инструмента решения практических задач, возникающих перед человеком в процессе его жизнедеятельности. Мотивация научного творчества как стремления человека к познанию окружающего мира и самого себя, с этой точки зрения, лежит исключительно лишь в плоскости практических потребностей человека. В своё время один из основоположников новоевропейской науки и философии Френсис Бэкон (1214—1294) образно и ёмко выразил этот взгляд на познание в афоризме «Знание — сила». Но наиболее рельефно такой взгляд на науку выражают слова одного из основоположников марксизма-ленинизма, Фридриха Энгельса (1820—1895), о том, что практическая нужда движет познание быстрее, чем десятки университетов вместе взятых.

Трактат Розанова «О понимании», с одной стороны, содержит в себе развёрнутое последовательное опровержение такой утилитаристской, прагматической, примитивно деляческой концепции науки. С другой же стороны, он представляет собой систематическое изложение собственной позиции его автора в понимании природы науки, её значения и роли в жизни человека и общества, исторических условий её существования и развития. Рассматриваются также различные принципы классификации наук, вытекающие из концепции науки как цельного знания, принадлежащей самому Розанову. При этом аргументация в подтверждение своей точки зрения имплицитно, то есть в неявном виде, опирается на историю философии. Мы не найдём в тексте прямых ссылок на сочинения Аристотеля, Спинозы и других философов. Однако эксплицитно, то есть в явной форме, Розанов подтверждает свою точку зрения посредством прямого обращения к примерам из истории науки и философии. Поэтому нельзя однозначно ответить на вопрос о том, являются ли примеры из истории науки, приводимые Розановым в подтверждение своих философских построений, всего лишь иллюстрациями, аргументами в пользу его идей, или, наоборот, сами эти идеи выросли на основе обобщения фактов из истории науки. Однако в любом случае перед нами не просто логический приём, но глубоко продуманная методология понимания науки как социального и культурного явления.

Природа науки, согласно Розанову, состоит в том, что она есть понимание: «И в самом деле, что есть в науке или может когда-либо появиться в ней, кроме понимания?» [2]. Далее он ещё раз подчёркивает: «Принципиально, что наука есть Понимание, как в процессе своём, так и в сущности, и цели» [3]. В доказательство этого своего основного тезиса Розанов приводит последовательно и систематически развитое, всесторонне обоснованное учение о понимании. Подробное изложение этого учения и тем более детальный его анализ и оценка возможны только в рамках специального большого исследования. Укажем здесь лишь на то, что понимание у Розанова — это не просто универсальная познавательная процедура и не только герменевтика как искусство интерпретации, то есть методологический приём. Понимание у него выступает в качестве мировоззренческой категории, характеризующей способ ориентации человека в мире, как специфически человеческий модус бытия, делающий человека человеком: «Понимание есть процесс свободно-необходимый в отношении к жизни человека и в отношении к природе его; в понимании раскрывается часть первозданной природы человека; оно есть первое и конечное назначение человека» [4].

Уместно заметить здесь, что такой подход к проблеме понимания артикулировался в западной философии лишь в ХХ столетии в рамках философии экзистенциализма в работе немецкого философа Мартина Хайдеггера (1889—1976) «Бытие и время», вышедшей в свет в 1927 году. Однако М. Хайдеггер, как атеистически мыслящий философ, исключил из классической универсальной триады понимания «Бог—Мир—Человек» понятие Бога. Для Розанова же понимание является атрибутом родовой сущности человека как творения Бога, социального и природного существа. Человеку, по убеждению Розанова, присуща первозданная, вечная и неизменная природа, и эта природа есть понимание. Поэтому, совершая акт понимания, независимо от того, сознательно он это делает или бессознательно, человек следует своей природе и воле Творца, создавшего его, а всё, что препятствует пониманию, противоречит воле Творца всего сущего и наносит ущерб природе человека. Поэтому понимание у Розанова, в отличие от последовательного атеиста М. Хайдеггера, является не инструментом герменевтики (искусства интерпретации) как метода гуманитарных наук, но становится вариантом религиозно-философской антропологии. Перед нами целостная концепция человека, развиваемая в русле парадигмы классической философии, основными смыслообразующими компонентами которой является триада «Бог— Мир—Человек». Вместе с тем, здесь ощутимо влияние известного аристотелевского тезиса, с которого начинается знаменитая «Метафизика»: «Все люди от природы стремятся к знанию». И знание, и понимание представляют ценность сами по себе, человек к ним стремится в силу своей природы ради них самих: они самоценны сами по себе, независимо от того, можно ли из них извлечь какую-либо выгоду.

Понимание — фундаментальная потребность человеческого существа как такового, которая является не менее важной и значимой для него, чем другие потребности, удовлетворение которых связано с поддержанием и сохранением его жизни. Ведь знание и понимание, согласно Аристотелю, необходимы ради них самих. В специальном исследовании на эту тему мы находим: «…аристотелевская "первая философия" органично вырастает из двухсотлетней традиции греческого умозрения. Взять хотя бы его учение о самоценности бытия: в этике Аристотель утверждает, что высшее блаженство для существа просто быть (если это существо доброе); нервом всей аристотелевской физики является стремление быть; высшая цель познания — просто видеть бытие (если это действительно бытие). Телеология Аристотеля не выходит за рамки античного понятия бытия, ведь целью является именно бытие. Не разрывает она и связь наличного многообразия мира с Абсолютом. Даже, если Абсолюта не удалось достигнуть, целью остаётся его идеал-представитель в материальном мире — середина. Культ середины в аристотелевской философии далёк от трезвой умеренности и поощрения посредственности. В учении о стремлении вещи к своему месту, о середине в моральном поведении, даже в некоторых мотивах выяснения среднего термина в силлогизме мы узнаём старинное героическое усилие греков о мере, достигаемой усилием воли и разума» [5].

Столь обширная цитата имеет целью показать прямое влияние философии Аристотеля как на замысел написания трактата «О понимании», так и на реализацию этого замысла при создании Розановым этого произведения, хотя, как уже говорилось, прямого цитирования в тексте Розанова нигде не обнаруживается. Не менее ощутимо здесь и влияние такого любимого Розановым философа, каким был Бенедикт Спиноза с его известным девизом: «Не плакать, не смеяться, но понимать». Именно этим влиянием и был обусловлен весь антиутилитарный пафос всего трактата «О понимании». Мотивация научного творчества лежит в бескорыстном стремлении человека к пониманию и знанию. Она направлена на удовлетворение фундаментальной потребности природы человека, которая состоит в познании и понимании. Потребность эта настолько значима и сильна в человеке, что в её удовлетворении и заключается, согласно Розанову, назначение науки: «Назначение науки состоит в том, чтобы, познав всё познаваемое, окончательно удовлетворить разум и доставить ему успокоение. Т. е. уничтожить часть зла, лежащего в мире, именно ту, которая присуща разуму — боль в нём от сознания незнания, беспокойство от неуверенности в знании, наконец, ложь, призраки, фантомы, которыми он наполнил своё существование, избегая боли незнания и не находя сил к знанию. И, уничтожив зло это, — заменить его благом спокойного созерцания истины, чистой и законченной. Таково общее назначение науки»[6]. Поэтому это стремление невозможно искусственно стимулировать, если его нет, равно как и насильственно затормозить, если оно есть: «Отсюда становится понятным, почему так безуспешна всегда была борьба против науки и почему так бесплодно всё, что делается для её процветания. И те и другие усилия основывались на непонимании её сущности и её происхождения: и всё, что создали и создают они, лежит вне науки, в стороне от пути, которым движется она. Костры не остановили её, а университеты и академии не помогут ей. И в самом деле, какие гонения перенесла она, и они не остановили её развития, потому что не действовали на причины, из которых она развивается. Века наибольших преследований не были ли веками её величайшего торжества, временами открытий, о которых с детства привыкли слышать мы?» [7]. Однако то новое, что привносит сюда Розанов, это понимание неразрывной связи мотивации научного творчества учёного с той конкретной исторической эпохой, в которой протекает и развивается его жизнь и деятельность.

Согласно Розанову, в одних исторических условиях существует благоприятная для научного творчества социальная и духовная атмосфера, а в других исторических условиях она отсутствует. С этим обстоятельством и связан расцвет науки в тот или иной конкретный период исторического бытия того или иного народа. В качестве необходимого духовного основания, способствующего расцвету науки, Розанов называет наличие духа религиозности у того или иного народа. Он напрямую связывает рост духа религиозности в ту или иную историческую эпоху с ростом научного знания. Вопреки распространённому мнению, выросшему как раз из философии позитивизма, о несовместимости науки и религии и их взаимной враждебности, Розанов утверждает, что дух религиозности, напротив, способствует росту и расцвету научного творчества: «Это неизменное сопутствование двух фактов, сильной религиозности и духа научного изыскания, продолжающееся в течение всей истории человечества, не разрывающееся ни при каких прихотливых изменениях одного из них, заставляет предполагать между ними причинную связь, которую мы постарались указать в настоящем сознании при религиозности грани, отделяющей известное от неизвестного. Оно, это сознание, лежащее следствием в религии и причиною в науке, делает то, что наименее религиозные народы суть вместе и наименее способные к науке, и обратно — наиболее религиозные обнаруживают наибольшее творчество в ней» [8].

Кто-то из философов науки, уже в XX веке, заметил, что философия науки без истории науки пуста, а история науки без философии науки слепа. Это, по-видимому, хорошо понимал и Розанов в своём, ещё XIX веке, когда создавал трактат «О понимании». Свои философские обобщения он иллюстрирует фактами из истории становления и развития европейской науки и философии. Так, например, подтверждая свой тезис о связи духа религиозности с ростом научного знания, он вводит, на первый взгляд, кажущееся парадоксальным понятие «верующий скептицизм» и даёт разъяснение, противопоставляя его понятию «верующая религия»: «…верующая религия со своею нетерпимостью и преследованиями гораздо менее повредила развитию науки, чем верующий скептицизм». «Выражение "верующий скептицизм" может показаться противоречащим самому себе, но это противоречие только грамматическое, — и оно пропадает, если вникнуть в то историческое явление, которое обозначается им: напр., французские энциклопедисты были скептиками, но и вместе с тем они, несомненно, были верующими в том, чего касался их скептицизм; относительно многих вопросов у них не было точных ответов, — но они нимало не сомневались, что эти ответы, если бы когда-нибудь были найдены, оказались бы непременно такими, а не иными; в XIX в. на некоторые из этих вопросов были даны ответы, но не те, которые ожидались в XVIII в.» [9]. Верующая религия, по словам Розанова, «не скрывала, что есть многое необъятное, что остаётся неизвестным для человека. Поэтому эпохи её господства отмечены в истории великою пытливостью духа и плодотворными открытиями. Вся греческая философия выросла и развивалась в глубоко религиозное время. Ксенофан, Эмпедокл, Парменид, Анаксагор, Сократ и ученики его — все они жили в эпоху, чуждую распущенности религиозного чувства, и потому-то именно во всей жизни и в каждом слове их чувствуется такая удивительная любознательность, и любовь их к трудно доставшейся истине была так велика, что некоторые из них ради неё решались оставить отечество, а другие приняли смерть» [10]. Далее Розанов указывает на прямую связь духа религиозности с ростом мотивации к научному творчеству в период европейского средневековья, затем он показывает, что такое же явление наблюдалось в XVII веке — веке первой научной революции в Европе и времени становления науки как социального института, и, наконец, в XIX веке, который принёс человечеству рождение и расцвет гуманитарных наук в Германии.

Проведённый в этой небольшой статье анализ даёт основание с полной определённостью сказать, что методология философского анализа науки, предложенная Розановым в трактате «О понимании», на столетие опередила те концепции философии науки, которые появились в рамках западной философии лишь в XX столетии. Так, например, Александр Койре (1892—1964) — французский философ и историк науки русского происхождения, разработал ряд методологических принципов, определяющих новый способ видения и интерпретации научной мысли. Ему удалось поднять историю науки на теоретический уровень путём выявления глубинных, устойчивых структур сознания, обусловливающих возможность или невозможность возникновения и развития конкретных научных идей. Основополагающим в теории Александра Койре является принцип единства научной, религиозной и философской мысли. Другая его главная идея состоит в требовании представить ход научной мысли в её творческой созидательной активности, для чего необходимо поместить изучаемые источники в интеллектуальный и духовный контекст эпохи. Разве не находим мы все эти идеи уже у Василия Розанова, но только столетием ранее?

Требование органически соединить исследования по философии науки и истории науки содержится также в работе В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», а также в работах оппонента Ленина — немецкого физика Эрнста Маха. Вообще говоря, взаимосвязь философии и истории науки создаёт некий порочный круг: понимание истории науки предполагает наличие философски обоснованной системы методов и приёмов научного исследования, в то время как последняя должна опираться на историю науки. Выход из этой ситуации состоит в предварительном формулировании некоторой философской концепции, которая была бы основана на историко-научных данных. На основе этой концепции стало бы возможным провести анализ и уточнение реальной картины исторического развития науки. Но, как видно из нашего анализа ранней работы провинциального русского учителя Василия Розанова, такая глубоко продуманная методология философского анализа развития науки у него уже была в наличии и даже апробирована на обширном историко-философском и научном материале. К сожалению, этого тогда никто не заметил.

Примечания

[1] Розанов В. В. О понимании: Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания. — М.: Танаис, 1995. — С. 441. Здесь и далее в цитатах курсив В. Розанова.

[2] Там же. — С. 613.

[3] Там же. — С. 616.

[4] Там же. — С. 618.

[5] Доброхотов А. Л. Категория бытия в классической западноевропейской философии. — М.: Изд-во МГУ, 1986. — С. 128—129.

[6] Розанов В. В. О понимании. — С. 441.

[7] Там же. — С. 623.

[8] Там же. — С. 622.

[9] Там же. — С. 621.

[10] Там же.