НАША РОДНЯ. ПОЕЗДКА В ВАРШАВУ

С соседними помещичьими семьями наша семья почти не зналась. Только близкие родные — семья И.И. Григорова, проживавшая в двух верстах в усадьбе Ново-Покровское — были частыми гостями у нас, а мы у них. Дочери И.И. Григорова, Соня и Вера, были нашими друзьями в детские годы. Они были отданы в гимназию Фишер в Москве, а до этого не проходило недели, чтобы или мы у них, или они у нас не побывали. Это — в обычное время, а в праздники, в дни рождения и именины всегда бывали вместе.

Изредка приезжали двоюродные братья и сестры Щулепниковы — дети моей тетки по матери, они жили в 29 верстах в усадьбе Погост близ Кинешмы. Но все они были старше нас, а младший Коля — моложе, так что близости между нами не было.

Почти каждое лето приезжали другие братья и сестры: со стороны матери — Колмаковы из Варшавы, Матвеевы из города Радома, со стороны отца — Григоровы из города Вятки. Эти почти все по годам подходили к нам, и особенно близкими были дети тетки О.М. Григоровой — Гриша, Андрюша, Леночка и Оля. Оля была моя ровесница, и до сего времени мы с ней сохранили самые лучшие, близкие, родственные отношения.

Связанная столькими нитями с польской столицей, моя мать Вера Александровна почти ежегодно ездила в Варшаву. Когда появились дети, мама во время поездок в Варшаву оставляла их на попечение бабушки — своей свекрови Анны Николаевны — и няни, а когда дети подросли, то стала брать с собой и их. В одну из поездок с мамой в Варшаву отправились мой брат Митрофан и я. Поездка эта совершилась в 1911 году, уехали мы из Александровского летом, в начале августа, а домой вернулись уже в декабре.

Из Александровского мы выехали на «ямщике» — в нашем Кинешемском уезде очень хорошо была поставлена ямская служба. С 1904 года в уезде была налажена телефонная связь со всеми нужными учреждениями и наиболее культурными усадьбами. Достаточно было позвонить на ближайшую ямскую станцию, в деревню Ивашево на Галичском тракте (эта деревня была в 10 верстах от нас), и через час-два к крыльцу нашего дома подъезжала запряженная в тарантас пара лошадей с неизменным колокольцом под дугой и с украшенной бубенчиками сбруей. Начиналась обычная предотъездная суета. Кроме того, что перед отъездом надо было закусить, еще готовилась масса так называемых подорожников. Вся езда от Александровского до усадьбы моей тетушки, Екатерины Александровны Шулепниковой, Погост, находившейся в 29 верстах, занимала не более 3-х часов, а подорожников готовилось так много, что невольно вспоминалась пословица: «едешь на день — бери хлеба на неделю».

Выехав из ворот и бросив последний взгляд на родной дом и окружающие его постройки, спускаемся под гору, где стоят риги: в центре молотильный сарай, по краям два овина, а между овинами и сараем — «тока» (у нас их называли «ладони»), оба крытые тесом. Еще немного — и подъезжаем к мосту через реку Медозу. Выше моста против каждой опоры стоят четыре ледореза. Затем — подъем в гору, на которой расположилась деревня Данильцево. Сразу напротив моста, на высоком месте, красуется начальная школа, к которой ведет деревянная лестница. На лестнице через определенные промежутки сделаны площадки со скамеечками. Школа огорожена хорошим забором, за ним растут молодые деревца и кусты сирени, акации. Моя бабушка Анна Николаевна была попечительницей этой школы, и преподававшие в Данильцеве учительницы были частыми гостями Александровского; особенно мне запомнилась П.И. Рязановская. Далее стояла в некотором отдалении от дороги так называемая «магазея» — амбар для складирования зерна, где хранился семенной фонд и запасы тех крестьян, которые обеспечивали себя урожаем со своих полос. Данильцево производит впечатление зажиточной деревни. Все избы крыты хорошими крышами: тесом, некоторые железом. Многие дома обшиты тесом. В целом деревня — а в ней около 20 домохозяев — имеет вид очень привлекательный. Она ближе всех к нашему Александровскому, все мужики и бабы нам хорошо знакомы, многие у нас в усадьбе работали. На выезде из деревни — белый кирпичный столбик с выемкой, в которой находилась какая-то иконка и кружка, куда прохожие бросали монеты. Эта выемка запиралась железным засовом.

Проехав Данильцево, спускаемся вниз, оставляя влево Распопинскую фабрику (ныне — Александровская бумажная фабрика), и вскоре начинается трудный подъем на гору, называемую «Маклаковка». В то время дорога была грунтовая, с массой разъезженных колей, и в дождливое время лошадям было трудно тащить груженые телеги, редкие ямские тарантасы и еще более редкие дворянские коляски и пролетки. Маклаковка была одним из труднейших участков дороги до Кинешмы (впоследствии, в 1919 году, на Маклаковке было совершено убийство одного из видных местных революционных деятелей — председателя коммуны «Борец», некоего Кирсана Леонтьевича).

Одолеваем подъем, вскоре показывается деревня Горки, действительно стоящая на высоком левом берегу реки Меры. Дорога проходит через деревню, и далеко разносящийся переливчатый звон колокольца и перезвон бубенчиков оповещают, в первую очередь деревенских ребятишек, об их обязанности — открывать и закрывать ворота на въезде и выезде из деревни перед проезжающими экипажами. За эту услугу проезжающие обычно одаривали ребятишек или медными копейками, или специально для этой цели покупаемыми перед отъездом самыми дешевыми конфетами. У нас такие конфеты так и назывались — «отворишечьи». Во вторую очередь звук колокольчика будоражил деревенских собак, сбегавшихся отовсюду облаивать проезжающие экипажи, причем ярость этих собак увеличивалась тем, что обычно ямщик начинал стегать кнутом тех из них, которые подбегали близко к тарантасу. А ребятишки, подобрав брошенные конфеты, стремглав бежали к следующим воротам, ожидая там еще гостинцев за свой труд. В каждой деревне обычно были двое ворот — на обоих концах пролегавшей через деревню дороги.

Проехав Горки, спускаемся к пойме реки Меры. В те далекие годы моста на ней не было, а для перевоза подвод и экипажей ходил паром. С одного берега до другого был протянут канат, и стоящий на пароме перевозчик, перебирая руками по канату, быстрехонько причаливал паром с телегой или экипажем к противоположному берегу.

Вот и усадьба Погост. Кроме Е.А. Щулепниковой, здесь жила также моя бабушка по матери — Юлия Карловна, и мама всегда останавливалась в Погосте на день, два и даже более. Здесь было много моих двоюродных братьев и сестер: две кузины, Лиля и Вера, и пять кузенов — Шура, Алеша, Ваня, Коля и (?). Увы, теперь из них доживают свой век только обе кузины — старушки 90 и 88 лет, а всех кузенов поглотили войны с 1914 по 1945 годы. Далее до железнодорожного вокзала Кинешмы мы обычно ехали на лошадях из Погоста — в этой усадьбе были прекрасные лошади и экипажи. Мне особенно запомнился белый Сокол; он обычно возил бабушку, но так как она по своему преклонному возрасту редко куда выезжала, то Соколу приходилось возить и других. Пара лошадей — серый в яблоках Князь и гнедой Угол — обычно ходили в дышловой упряжке и были «приписаны» к тетушке Екатерине Александровне.

Поездка по железной дороге для меня не была новостью, ибо мы с мамой уже ездили в Москву и в Петербург, поэтому паровозы, вагоны, вокзалы были мне знакомы. Я даже разбирался в типах паровозов. На нашей линии Кинешма — Москва в то время пассажирские поезда водили паровозы, называвшиеся «аннушками» — серии «А». На Александровской же, ранее называвшейся «Московско-Брестской», железной дороге пассажирские поезда водили более современные паровозы серии «Н». Товарные поезда обслуживались «овечками» — заслуженными паровозами серии «О», дожившими до «глубокой старости» (эти паровозы, служившие уже только маневровыми, я встречал еще в 50-е годы). В гражданскую войну «овечки» были движущей силой бронепоездов, которые сыграли очень значительную роль как в Красной, так и в Белой армиях.

И вот, в конце лета 1911 года я снова в Москве. О более ранних моих пребываниях в первопрестольной у меня остались очень смутные воспоминания...