Экология национальных природных богатств

Разрушение и гибель таежной биоты

Начну с исторического вступления. Исторические документы свидетельствуют, что в прежние времена Костромская губерния обладала еще большей, чем в настоящем, лесистостью, представляя картину почти сплошного пустынно-лесного пространства. В XVI в., по свидетельству Герберштейна, приводимому приват-доцентом Рожковым в его известной работе «Сельское хозяйство Московской Руси в XVI в.», все земли к северу от Волги, а следовательно и большая часть нынешней Костромской губернии, «отличались лесистостью, и почти непрерывные леса покрывали пространство между Двиной, Корелой, Московией и Соловками», — писал в своем труде «Леса и лесное хозяйство Костромской губернии», (т. XIII, ч. I. — С. 23) земский статистик Е.Дюбюк в 1912 году.

Но не только Заволжье давало такую картину: и малолесный о настоящее время юго-запад, правобережная сторона Костромской губернии, был покрыт дремучими лесами. По словам того же Герберштейна, «были покрыты лесами все земли на правом берегу от Углича до Нижнего».

Большая часть городских поселений и монастырей возникает, как это удостоверяют источники, среди первобытного леса. На том месте, где в настоящее время находится Макарьев, до 1439 г. была совершенная пустыня, покрытая непроходимым лесом, состоящим из дубов, сосен и лиственниц. «Обитель, основанная преподобным Макарием, была первым человеческим жильем в этой стороне», — писал Крживоблоцкий в книге «Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Костромская губерния.» (СПб, 1861. — С. 609).

На месте нынешнего Солигалича существовали дремучие леса, среди которых в 1335 г. и был основан Галичским князем Феодором Симеоновичем монастырь (Крживоблоцкий, стр. 606). Точно так же монастыри Железноборовский, Предтеченский (в 15 верстах от Буя), Кривоозерский (близ Юрьевца), Авраамиево-Городецкий и ряд других — возникают в глухих незаселенных, сплошь покрытых лесом, пустынях (Памятная книжка Костромской губернии на 1862, составленная Костромским Губернским статистическим комитетом. Кострома, 1862. — С. 346),

«В XV столетии в окрестностях Нерехты еще существовало бортеводство и имелись бобровые гоны-факты, достаточно ярко характеризующие высокую лесистость края в прошлом.

О высокой лесистости Костромской окраины свидетельствуют также распространенные в те времена по многих местностях губернии соляные варницы, требовавшие большого количества топлива для выварки соли и потому возникавшие только в лесных областях. Такие варницы существовали не только в нынешних Солигаличском, Чухломском и Макарьевском уездах, но также в Приволжской части губернии. В последней, помимо Нерехты, значительное число варниц с незапамятных времен находилось в посаде Большие Соли» (Дюбюк Е. Указ. соч. — С. 24). Следы от добычи топлива для соляных варниц в виде угольных ям мы до сих пор встречаем в солигаличских, чухломских и костромских лесах

В период, прошедший от губернского межевания 1818 г. до 90-х гг. XIX в., наблюдалось обезлесизание губернии. Наиболее интенсивно шло обезлесивание в Буйском (убыль 30,3% лесной площади со времен генерального межевания), Костромском (19,9%), Макарьевском (17,6%), Варнавинском (16,7%), Ватлужском. (9,7%) и Нерехтском (9,0%) уездах. Менее интенсивно сократилась лесная площадь в Галичском и Солигаличском уездах; очень небольшое сокращение отмечалось в Кологривском и Юрьевецком уездах. Наконец, Чухломский и Кинешемский уезды обнаруживают не убыль, а, наоборот, прибыль лесной площади.

«Несомненно, — пишет далее Е.Дюбюк, — основным фактором сокращения лесной площади в Костромской губернии явилась колонизация». (Указ. соч. — С. 28).

Но колонизация шла неравномерно по всей территории губернии. Юго-западная часть губернии издавна играла роль колонизационного очага. Нерехтский край, некогда покрытый дремучими лесами, стал обезлесиваться под влиянием колонизационной волны, так как безопасность края влекла сюда население и с юга — от набегов татар, и с запада — от постоянных войн с Польшей. Край быстро заселился, а вековые леса были изрублены и превращены в пашни. Уже во времена генерального межевания лесистость этого края не превышала 29%. В аналогичном положении находилась и большая часть Галичского уезда, занимавшего в Московской Руси одно из первых мест по густоте населения.

В остальной части губернии, особенно на севере и северо-востоке, колонизационный процесс, а вместе с ним и внешнее его выражение — обращение леса в пашню и покос — начались позднее, совершались не так интенсивно и далеко еще не закончились даже и в начале XX века. В Ветлужском, Кологривском и других краях до недавних пор еще продолжался процесс заселения лесных пустыней путем образования новых починков. В этих уездах, как и вообще на севере, крестьяне-колонисты селились почти исключительно по рекам, оставляя нетронутыми громадные лесные пустыни, служившие прибежищем разве лишь нелегальным элементам крепостного общества.

Сопоставляя лесистость с густотой населения и процентом крестьянского земледелия, легко убедиться, что эти факторы находятся в тесном взаимоотношении.

В то время (конец XVIII — начало XIX вв.) лесистость Костромской губ. составляла 64% при плотности сельского населения 20,4 чел. на 1 кв. версту и среднем проценте крестьянского землевладения, равном 44, со значительной амплитудой этих показателей: 81,0 — лесистость, 11,3 — плотность, 20,2 — процент крестьянского землевладения в Кологривском уезде до 26,3-47,6-83,6 соответственно, в Нерехтском уезде.

«Таким образом, перед нами рельефно вырисовывается значение крестьянской запашки и покоса как факторов, обуславливающих убыль лесной площади» (Дюбюк. — С. 28).

Убыль лесной площади со времен генерального межевания почти совпадает с увеличением сельскохозяйственной площади: убыль лесов — 547 тыс. дес., прибыль с.-х. угодий — 542 тыс. дес.

Е.Дюбюк отмечает, что борьба между лесом и с.-х. угодьями — процесс двусторонний. Эту закономерность отмечал и Крживоблоцкий (С. 34): «Если с одной стороны, — писал он, — распахивались луговины и расчищались леса под покосы и пашни, то, с другой стороны, множество прежних перелогов и часть сухих лесных лугов запущены под леса; часто под строевыми рощами и борами на сотнях десятин заметны загоны прежних полей, а тем более это встречается в кустарных пустошах» (С. 34). Сам Е.Дюбюк видел сосняки в возрасте 40—50 лет, выросшие на местах запущенных пашен. «Значительное количество запущенных пашен в Солигаличском уезде заросло ельником и лиственными породами». (Дюбюк.— С. 32).

Изложенные Е.Дюбюком факты зарастания пашем в Солигаличском, Чухломском, Костромском и др. уездах подтверждаются данными наших исследований на территории перечисленных выше районов. При проведении в 1972-1988 гг. научных исследований в насаждениях в возрасте от 60 до 130 лет почти повсеместно можно было видеть старопахотные загоны.

Несмотря на закономерный процесс убыли лесных площадей в результате увеличения сельскохозяйственного производства, в составе лесов Костромской губ. в преобладающем большинстве были представлены хвойные насаждения и лишь приблизительно четвертая часть насаждений характеризовалась преобладанием лиственных пород. Процентное содержание хвойных насаждений меняется в том же направлении, как и лесистость, то есть, чем выше лесистость уезда, тем больший процент насаждений представляется хвойными. В направлении с северо-востока на юго-запад вместе с лесистостью снижается и доля хвойных пород. Это связано с общеизвестным явлением — сменой пород, т. е. с появлением на вырубках из под хвойных насаждений быстрорастущей лиственной заросли.

Таким образом, на рубеже XIX-XX вв. намечается четкая тенденция разрушения первобытной таежной биоты Костромского края, которая усугубилась с введением в начале 30-х годов сплошнолесосечных, носящих характер лесосводки, концентрированных рубок. Только за первые 35 лет (с 1912 по 1947 гг.) в результате рубок и последующей смены пород площадь лиственных лесов удвоилась, а удельный вес их возрос с 20 до 48 процентов.

Доля хвойных за этот же период снизилась на 27%, а за 60 лет — на 32%. За период интенсивной лесо-эксплуатации, когда рубилось по 3-4 расчетных лесосеки (с 1947 по 1973 гг.), площади хвойных лесов уменьшились на 4,5% и перешли 50-процентный рубеж, составляя около 48% от лесопокрытой площади. Однако если учесть, что в этих 48% больше половины составляют лиственные породы, то доля хвойных пород составит всего около 25% от покрытых лесом площадей.

Особенно велики потери еловых лесов, которые в этот период составили около 270 тыс. га, или 8,6%. Одновременно на 152 тыс. гектаров, или на 4,5%, возросли площади мягколиственных лесов, что подтверждает факт прогрессирующей смены пород на обширных площадях сплошнолесосечных рубок. Тенденция смены пород смягчается ростом площадей сосновых насаждений на 130 тыс. гектаров, или 4,1%. Объясняется это хорошей возобновляемостью сосняков на боровых песчаных почвах.

Силами заключенных лагерей НКВД системы ГУЛАГ, в состав которых входил и Унжлаг, вырублены сосново-лиственничные корабельные рощи Унженско Ветлужской низменности, заказанные по указу Петра I.

Сейчас дорубаются первобытные еловые леса на Северных Увалах, кстати, тоже входившие ранее в состав казенных дач. Свидетелем их величия остался небольшой участок — лесной резерват «Кологривский лес» площадью всего 918 га, который после длительной борьбы и многотрудных усилий решением Госплана РСФСР выделен в качестве памятника природы республиканского значения.

Между тем, по свидетельству того же Е.Дюбюка (Леса и лесное хозяйство Костромской губернии, ч. III. Кострома, 1915. — С. 26), крестьянские общины к лесу относились бережно. В то время, т. е. после отмены крепостного права, практиковался так называемый «заказ» лесных участков. «Обращение в «заказ» всей неделенной части надельного леса, — пишет Е.Дюбюк,— знаменует собой переход лесопользования на высшую ступень регулировки. Такое пользование, где не только нормируется размер его, но и возникают заботы о том, чтобы сделать его непрерывным, отвечает стадии правильного лесного хозяйства». Далее автор констатирует, что такое более или менее правильное хозяйство существует во многих общинах (везде курсив мой — А.П.).

Итак, принцип непрерывности пользования лесом был не только сформулирован, но и действовал уже во второй половине XVIII столетия. «В среднем по губернии не рубится около 17% всех наделенных лесных участков» (Е. Дюбюк, 1915. — С. 27).

С начала 30-х годов текущего века леса Костромского края подвергались массированной вырубке вначале, до Великой Отечественной войны, на западе, затем, в послевоенное время, на востоке и севере. Рубка велась сплошь концентрированными лесосеками размером километр на километр и более и по существу носила характер лесосводки.

Никакой не могло быть речи о заповедниках и памятниках природы края. Хотя еще в начале текущего века знаменитый русский лесовод, основоположник труда «Учение о лесе» Георгий Федорович Морозов писал: «Я думаю, что изменение формы лесной растительности, отражаясь на жизни леса, на жизни окрестностей и т. д., влияет на человека еще иным путем; измененная природа должна изменить эстетический вкус . Бессознательно и невольно человек-художник черпал из леса не только настроение, но и набросы тех форм, которые потом отражались в архитектуре, орнаментике и т. п. Сказанного, полагаю, достаточно, чтобы оправдать то движение, глубоко симпатичное, которое недавно у нас зародилось, именно движение в пользу необходимости сохранения памятника природы» (Морозов Г.Ф. Учение о лесе. Изд. 2-е. Л.; М.: Госиздат, 1925. — С 314). Это высказывание истинного русского лесовода вскрывает нравственное социальное значение лесов, их влияние на творчество людей, нравственный облик и духовное воспитание человека.

Какие же формы человек-художник может почерпнуть, обозревая изуродованные гусеницами лесосечных машин вырубки, захламленные древесиной ручьи и речки, брошенные и доживающие свой век убогие лесные и сельские поселки? Разве может почерпнуть он вдохновение, когда вместо отраженных в голубых жемчужинах озер и рек вековых елей и сосен он видит изуродованные илистые берега, зарастающие чахлым тальником и ольшаником?

На глазах скудеет и исчезает русский ландшафт, превращается в хаос оскверненная таежная биота с ее некогда дремучими лесами, пахучими лугами, светлыми речками и озерами. Уже не жужжит почти нигде труженик-шмель, редко вспорхнет бабочка и прожурчит серебряной трелью жаворонок, а в лесных опушках полей нередко встретишь тушки куропаток и тетеревов, целлофановые мешки из-под удобрений и другой химии, груды гниющей соломы и другого мусора.

На поля пришла интенсивная технология возделывания зерновых, овощных и технических культур, а по-моему, пришла злая беда. Ведь что такое интенсивная технология? Это значит химия, химия и еще раз химия. Забыт и выброшен из практики травопольный севооборот, позволяющий вести сбалансированное экологозащитное сельское хозяйство. Читаю журнал «Русская мысль» за 1888 год об укладе жизни крестьянской общины, где написано, что крестьянин не имел права продавать на сторону навоз. Излишки навоза он мог сбыть только внутри общины. Теперь же эти «излишки» навозной жижи с животноводческих комплексов смываются в речки, убивая в них все живое, кроме сине-зеленых водорослей.

Непомерное увлечение химией привело к проблеме нитратов в продуктах питания, которая грозит нарушением генетического аппарата у человека. Сейчас глазную причину рождения дебильных детей видят в злоупотреблении алкоголем, а, может быть, все же корни этого зла лежат глубже — в самом разрушении генетического аппарата химическими токсическими веществами, попадающими в организм человека с пищей и водой? Сейчас уже доказано, что результаты химической войны во Вьетнаме, которую вели американцы, сказываются много лет спустя из-за нарушения пищевых цепей человека. Человек употребляет с пищей эти токсиканты не непосредственно после их внесения в почву, а после того как они усваиваются растениями и животными, употребляющими в пищу эти растения, а затем попадающими на стол человеку. Все равно последствия оказываются трагическими — рождались и продолжают рождаться дети уродцы.

По своей ранимости природу нашей таежной биоты можно сравнить с тропической природой Вьетнама. А стало быть, применяя интенсивную технологию в земледелии, мы сами себе объявили химическую войну.

Химия в сельском хозяйстве — это коварное, но скрытое зло, ибо в процессе обработки полей не видно явных последствий, кроме порыжевших березовых опушек полей. Зато последствия эти вскрываются позднее, когда человек употребляет с пищей и водой ртутные и нитратные препараты. Ведь ничего из того, что вносится на поля со средствами химии, не исчезает бесследно: либо эти вещества усваиваются растениями и попадают в организм человека с пищей, либо, смываясь с полей в растворенном состоянии, попадают в ручьи, речки и подземные воды, и оттуда с питьевой водой или с животными, которые пьют эту воду, вновь попадают в человеческий организм.

Кстати сказать, там, на Западе, вовремя спохватились, особенно после нашумевших книг американских писателей «Безмолвная весна» и «Оскальпированная земля». Химические средства там применяются в основном при выращивании пищевых продуктов, идущих на экспорт, в том числе, стало быть, и нам. Имеются отдельные продуктовые магазины: для продуктов, выращенных без средств химии, цены выше, а с применением оных — ниже. Убежден, что и у нас в стране не все едят продукты, сдобренные химическими приправами. Но круг этих людей очень ограничен.

Можно еще много говорить об этом и выслушивать возражения со стороны химиков и мелиораторов, которые считают свои меры единственно эффективными в решении так называемой продовольственной программы.

Но ведь есть же пример, показанный народным академиком Терентием Семеновичем Мальцевым, который сумел путем правильной агротехники и рационального сочетания всех элементов ландшафта — поля, луга, леса, речки — избавить посевы продовольственных культур и от сорняков, и от вредных насекомых. Причем показал это на примере большого хозяйства.

Видимо, сильна еще бюрократическая рутина, которая тормозит внедрение всего нового, прогрессивного.

Можно подумать, что я начинаю уклоняться от основной темы. Напротив, я только подхожу к ней, ибо все, о чем я здесь пишу, является неотъемлемым компонентом таежной биоты, то есть единой экологической системы, вернее, сгустком многих экосистем, включая мир насекомых и микроорганизмов, а также всю инфраструктуру человеческого общества. А потому нельзя рассматривать последствия разрушения лесной экосистемы в отрыве от дисбаланса, вносимого человеком в агрофитоценозы и гидробиоценозы своей бездарной хозяйственной деятельностью.

Все взаимосвязано, даже, казалось бы, далеко отстоящие от этих нарушений социально-экономические условия жизни населения нашего края, его материальная и духовная культура. Ведь не потому человек стал безразличен ко всему окружающему миру, что он плохо воспитан или мало начитан, или более того — экологически неграмотен, а потому, что, видя бездушное, безнравственное отношение к природе со стороны руководящего звена общества, он становится невоспитанным и экологически неграмотным, ибо эти элементы культуры противоречат его восприятию действительного мира.

Ниже я остановлюсь на тех неблагоприятных для нравственного начала человека последствиях, которые были вызваны разрушением памятников материальной культуры. Здесь скажу, что разрушение природных ландшафтов ведет к еще большему падению нравственности, так как памятники материальной культуры можно восстановить в течение жизни одного поколения людей, памятники же природы оказались утраченными на веха, а многие из них — навсегда.

Произошла трагедия — живого человека оторвали от живой природы. Ведь до сих пор человек рассматривался вне природы, так как во всех научных, публицистических и политических документах речь идет не иначе как об охране окружающей среды. Иными словами, это означает, что есть человек, общество, а есть окружающая их среда. Между тем будто бы умышленно замалчивается тот факт, что именно Россия является родиной учения о биосфере, превратившегося впоследствии в учение о ноосфере, благодаря трудам великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского. Именно Вернадский гениально предсказал, что в лице человека природа должна приобрести абстрактное мышление и только органическое вплетение человеческой мысли в биосферный процесс может спасти нашу планету от гибели. В свою очередь человек, став составной частью биосферы на основе синергетического, т. е. взаимно усиливающегося процесса слияния, станет не «царем природы», как это считалось до сегодняшнего дня, а приобретет силу механизма разумного управления биосферными процессами на основе глубокого познания закономерности этих процессов. Не вызывает сомнения тот факт, что природа создала человека для того, чтобы познать себя. И если общество вовремя не одумается, то в обозримом будущем человечеству грозит неминуемая гибель.

Самой опасной тенденцией человеческого общества сейчас становится стремление к ускоренному воспроизводству материальных благ без учета компенсационных возможностей природы. Отсюда и озонные дыры в ионосфере, и прогрессирующий процесс утончения озоновой оболочки, и развитие энтропийных процессов, грозящих планете тепловой смертью, и кислотные дожди, уничтожающие целые лесные массивы.

Для всех становится очевидным факт опасности для человечества технологической слабости сверхдержавы, так как ее отсталые технологии ведут к экологической катастрофе, к полному разрушению таежной биоты, к лишению человечества элементарных жизненно необходимых функций — пресной воды, чистого воздуха, пищи, не говоря уже об эстетическом удовлетворении природными ландшафтами.

У названных процессов нет государственных границ, а стало быть, предотвращение их является неотложной задачей всего человечества, для чего оно должно стремиться к отказу от государственного суверенитета, разоружению и формированию единого человеческого общества планеты Земля. Альтернативы этим процессам нет...

Сейчас в Костромском крае формируется новая структура лесов: на месте первобытных разновозрастных пихтово-еловых и сосново-еловых лесов возникают производные березняки, осинники и сероольшанники, несущие в себе огромный потенциал естественного возобновления темнохвойных пород ели и пихты. От каждой последующей генерации лиственных древостоев, а на богатых почвах и в течение одного поколения лиственных пород, в составе березовых насаждений увеличивается примесь осины и снижается потенциал лесообразовательного процесса елово-пихтового элемента леса.

Намечается четкая тенденция к деградации хозяйственно ценных лесных массивов, что создает реальную угрозу перевода высокопродуктивных хвойных древостоев в низкопродуктивные олуговелые гнилые осинники или в заболоченные пространства.

Некоторые лесоводы склонны считать, что в этом нет ничего страшного, что, дескать, после вырубки ели всегда вначале площадь заселяется березой и осиной, под пологом которых снова поселяется ель и постепенно вытесняет березу. Это опасное заблуждение. Так могло быть только тогда, когда вырубались небольшие площади и вырубки были окружены стенами хвойного леса, которые являлись постоянными и обильными обсеменителями вырубаемых площадей. Теперь же, когда хвойные массивы вырублены на огромных площадях и семечку упасть неоткуда, эти массивы обречены на полную деградацию.

Делались попытки компенсировать посткатастрофические явления концентрированных лесоповальных рубок массированным созданием искусственных лесов, но они привели к тому, что в землю зарыты миллиарды народных денег, а так называемые хвойные культуры частью погибли, а частью ушли под полог пионерных лиственных пород. Хотя в отчетах гремели победные рапорты— сколько вырубили лесов, столько и посадили. Не тут-то было! Природа нам жестоко мстит за каждую победу над собой.

В чем же причина такого варварского отношения к нашим лесным ресурсам, к природе в целом?

Причина кроется прежде всего в том, что леса наши лишь на бумаге являются всенародным достоянием. На самом деле по отношению к лесам продолжает вестись та же колониальная политика, о которой писал Е.Дюбюк, только во сто крат усиленная мощной ландшафтноразрушительной техникой и технологией лесосводки, при которой уничтожается все живое, даже почва.

В лесной промышленности более чем за полувековой период развития выработалось «колониальное» отношение к территориям, на которых были жестко закреплены ее лесосырьевые базы. Негативные последствия деятельности леспромхозов очевидны для экономического и социального развития нашего края. Выведя из истощенных сырьевых баз свои предприятия, они не оставляют после себя ни дорог, ни материально-технической базы, ни благоустроенного жилья, то есть ничего существенного ни из производственной, ни из социальной инфраструктуры. Зато, организуя на протяжении многих лет переход сельского населения из колхозов в леспромхозы, они существенно подрывают сельское хозяйство края. Попытки как-то реанимировать деятельность лесной промышленности передачей ей в полное пользование лесных ресурсов не могут ни к чему привести. Делается это под благовидным предлогом — для создания комплексных предприятий. Но все это лишь уловки. На самом деле вся деятельность лесной промышленности направлена на оскудение родного края, во имя выполнения экспортных поставок круглого хвойного бревна.

В то же время рентабельность лесопромышленной деятельности самая низкая среди других отраслей народного хозяйства. Ну что такое шесть процентов рентабельности? Десять-пятнадцать копеек прибыли с одного гектара закрепленных за лесопромышленными предприятиями лесных площадей! Лесорубы вынуждены жить в убогих поселках, окруженных истерзанными рубками лесами, свалками гниющей древесины. Жилища их в большинстве своем мало отличаются от довоенных построек барачного типа. На улицах грязь, развороченная гусеницами тракторов. Единственный социально-экономический стимул у кадровых рабочих леспромхозов состоит оказывает в том, чтобы отработать двенадцатилетний стаж и в пятьдесят пять лет выйти на пенсию. Вся заработанная ими прибыль на заготовках леса сгорает в жадном жерле печи так называемого народного хозяйства. Рабочим же не остается ничего от трудов своих, кроме жалкого заработка да перспективы уйти на пенсию, пока не иссякнут окончательно жизненные силы.

Под прессом лесопромышленного молоха гибнут и разрушаются не только леса и обусловленные ими все ландшафтнообразующие функции, гибнет и обезлюдивается край, названный пошлым словом «Нечерноземье».

Если во времена цитированного выше Е.Дюбюка плотность населения составляла в Кологривском уезде 11,3, а в Нерехтском — 47,6 человек на одну квадратную версту, то в 1979 г. она соответственно снизилась до 4,2-15,9 человек на квадратный километр, или в три раза.

По переписи населения в 1936 г. на территории Костромской области только сельского населения насчитывалось 1,3 млн. человек, а по переписи 1989 г. на селе живет всего 254,4 тыс. человек, то есть почти в 4,5 раза меньше. Только за десять лет, прошедших со дня переписи населения в 1979 г., убыль сельского населения составила 56 тыс. человек, и процесс этот продолжает идти в том же направлении и теми же темпами. Такой темп убыли населения на территории Костромского края можно сравнить разве что с последствиями геноцида в Кампучии.

Таким образом процесс деградации таежной биоты Костромского края, начатый в период дореволюционной колонизации и усугубленный во времена сталинских репрессий, когда начальники райотделов НКВД соревновались между собой по выявлению и уничтожению врагов народа, можно считать завершившимся.

Удручающую картину представляют собой древнерусские города Костромского края — Галич, Судиславль, Солигалич, Кологрив, Чухлома, Макарьев, которые ранее были центрами становления русской цивилизации. На сегодняшний день в них пришли в запустение остатки прошлой материальной культуры — церкви, храмы, соборы и монастыри, которые либо брошены, либо превращены в склады, мастерские и другие подсобные помещения, и даже увеселительные учреждения — клубы, кинотеатры.

Разрушение культурного наследия отрицательно влияет на нравственные устои общества и государства. Созданные еще земством очаги культуры и науки — сельскохозяйственные и педагогические училища, школы и больницы — неуклонно угасают. Гибнет цивилизация. Жилищный фонд упомянутых выше городов одряхлел и обречен на полное обветшание и разрушение. На фоне этого убожества респектабельно выглядят лишь учреждения, олицетворяющие собой командно-административную систему. Аналогичная картина, впрочем, наблюдается во всех провинциальных городах России.

Еще трагичнее выглядят русские деревни. В большинстве своем они брошены, а во многих доживают свой век убогие старики и старухи, тоже брошенные на произвол судьбы. Усадьбы и пахотные угодья зарастают лесом. В то же время не прекращается бурная деятельность мелиораторов, получающих по существу нетрудовые доходы. В области в истекшей пятилетке ими осушено заболоченных земель столько же, сколько брошено плодородных пашен в глубинных районах. Строительство вдоль асфальтированных автомагистралей потемкинских деревень, из мало приспособленных для сельской жизни, но зато помпезно разукрашенных домов, а также новых деревень на брошенных землях, подрывают веру в улучшение жизни на селе. Само дорожное строительство в России превратилось в национальную проблему и требует многомиллиардных затрат.

Истерзанные лесоповальными рубками леса, брошенные лесные и сельские поселки, зарастающие чапыжником поля и усадьбы, загаженные утопшей древесиной, стоками с ферм и полей, промышленными сбросами обезрыбленные реки края с негодной для питья водой — вот далеко не полный перечень симптомов необратимого процесса разрушения таежной биоты.

Основные отрасли, которые могут возродить угасшую жизнь сельской цивилизации и спасти от гибели таежную биоту, — это лесное и сельское хозяйство. Только коренная перестройка управления лесными и земельными ресурсами позволит предотвратить прогрессирующее разрушение таежной биоты, а следовательно и сельскохозяйственного производства на этих территориях.

В чем же выход? Выход в том, чтобы в корне изменить систему рубок в наших лесах. Нужно вовсе исключить сплошнолесосечную систему рубок на базе ландшафтноразрушительного комплекта лесосечно-транспортных машин. Новое поколение лесосечно-транспортных машин необходимо создать на базе ландшафтнозащитных движительных систем.

Только внедрение в лесосечный процесс нового поколения лесосечно-транспортных машин на ландшафтнозащитных движителях позволит уберечь от прогрессирующего разрушения таежную биоту, возродить сельскую цивилизацию и предотвратить кризисные явления.

А самое главное — надо наконец дать человеку возможность свободно трудиться на лесной и земельной ниве. Пора вернуть живого человека к живой природе. Необходимо вернуть человеку право быть хозяином на земле, а не пытаться воспитать в нем пошлое «чувство хозяина». Другой альтернативы нет.

Но все сказанное о вероятной гибели биоты нашего края бледнеет по сравнению с тем роком, который навис над нами в виде бурно строящейся Костромской АЭС. Причем строительство начато и ведется без проведения предварительной экологической экспертизы. Чем чреваты последствия работы АЭС — известно каждому. Но наша общественность, в отличие от соседей-ярославцев и вологжан, до сих пор дремлет. Видимо, настало время консолидировать с ними наши усилия и заявить решительный протест против строительства АЭС.

Остается сказать, что если предпринять хотя бы попытки спасения таежной биоты, то это могло бы стать начальным этапом предотвращения грядущей экологической катастрофы и напрямую связанного с ней экономического кризиса, так как с исчезновением хвойных строевых лесов резко ухудшится экологическая ситуация и возникнет необходимость в импорте хвойных лесоматериалов, как пришла наша страна к импорту зерна и других продуктов питания.

Настала пора оглянуться на свой дом, как пишет крупный ученый и публицист Фатей Шипунов в своей недавно вышедшей в свет одноименной книге «Оглянись на дом свой». Давно настала.

Чтобы выразить в двух словах свою боль, скажу; «За державу обидно».