Письма С. В. Максимова к А. В. Старчевскому

(Подготовка текста, вступительная статья и комментарий А. Павлова)

«В мае 1855 я оставлял Петербург для некоторых уездов Владимирской губернии, населенных теми промышленниками, которые в разных местах России носят разные названия. В большей части случаев они известны под общим прозванием офеней, ходебщиков, коробейщиков, разносчиков …» (1) Так писал С. В. Максимов в 1860 году в очерке «В дороге» о своем первом путешествии по нечерноземным губерниям центральной России. Начав с Владимирской, молодой литератор побывал в Нижегородской, Вятской и Костромской губерниях. Результатом этого путешествия стал ряд очерков из народного быта, собранных в 1871 году в сборник «Лесная глушь». «Это был один из первых опытов прямого изучения народного быта», — писал академик А. Н. Пыпин, называя очерки С. В. Максимова «новой полосой литературных интересов» русского общества накануне освобождения крестьян.

Материальную и моральную поддержку в путешествии оказал Максимову неофициальный редактор журнала «Библиотека для чтения» А. В. Старчевский, который за год с небольшим до того напечатал первый очерк начинающего литератора. Зависимость от облагодетельствовавшего, но прижимистого редактора чувствуется и в письмах. Максимов возлагал большие надежды на Старчевского, особенно когда тот задумал издавать журнал «Сын Отечества», поэтому и во время второго «литературного путешествия» к побережью Северного Ледовитого океана он поддерживал с ним тесную связь. Мы видим в письмах положительные отзывы о первых номерах этого журнала. Но к 60-м годам пути их расходятся. Демократические настроения покинули педантичного и скуповатого Старчевского, а Максимов стал тесно сотрудничать с «Отечественными записками», которые вскоре возглавили Н. А. Некрасов и М. Е. Салтыков-Щедрин.

Письма С. В. Максимова к А. В. Старчевскому имеют разные отправные географические пункты. Первое послано во время первого путешествия из Вятской губернии, три следующих — из Архангельска. Они имеют отношение ко второму путешествию, которое совершалось уже по заданию морского министерства. За ними идут две записки, из которых особенно интересная вторая, позволяющая предположить, что С. В. Максимов и Л. А. Мей какое-то время выполняли функции рецензентов в журнале А. В. Старчевского «Сын Отечества». Интересны и суждения Максимова по поводу ранних литературных опытов Н. Успенского, никому тогда не известного студента Медико-хирургической академии, где недавно обучался и сам Максимов. Может быть, именно он стал «крестным отцом» будущего известного писателя, поддержав положительным отзывом, так как именно рассказы «Старуха» и «Крестины», напечатанные в 1857 году на страницах «Сын Отечества», считаются началом литературной карьеры Н. Успенского.

В целом письма к А. В. Старчевскому имеют ряд любопытных сведений об интересах начинающего писателя, его взглядах на журналистику середины 50-х годов XIX века, характеризуют культурную жизнь российской окраины.

Милостивейший государь, добрейший и многоуважаемый Альберт Викентьевич!

Если можно иногда чувствовать сильную благодарность и не уметь высказаться, то едва ли не то же самое и со мною теперь, когда я взялся за перо, чтобы уверить Вас в своей преданности и благодарности за то, что наконец вижу родную семью сестры, чем решительно обязан Вам и доброму Вячеславу Петровичу (1). Вместе с Вашим отправляю письмо и к нему и опять с докукой (2), вынужденной и неизбежной: дорога так далека и дорога, что чуть-чуть дотащился, если принять в расчет все разъезды далеко в сторону от торного пути, по проселкам и закоулкам. Целый месяц возился я с вязниковцами (офенями (3) и богомазами), пока добрался до бурлаков и видел миряка — мужчину-кликушу (4), который зевал на базаре в селе Пурех (5).

В Нижнем не успел познакомиться с Далем (1), но получил приглашение на обратном пути, когда надеюсь увидеть и ярмарку (2) в полном разгаре. Хотелось бы говорить Вам о многом, но боюсь наскучить Вам в ту пору, помнится, когда Вам дорога каждая минута, особенно если Вы уже приступили к исполнению задуманного предприятия (3). Пусть лучше литературная работа убедит Вас в том, что я не даром забрался в глушь и не даром воспользовался Вашим доверием, потому что все-таки посильно постараюсь оправдать его.

Примите же, добрый и многоуважаемый Альберт Викентьевич, мою душевную благодарность за Вашу хлеб-соль и родственное участие в моей судьбе и занятиях, если не надоели Вам мои докучливые просьбы, то и теперь я вполне уверен в Вашей доброте и позволяю себе смелость прибегнуть к Вашему посредству в деле пособия к окончанию моих странствий. В Нижнем думаю прожить недели две, и как бы кстати получить там на обратный путь те 50-60 рублей, о которых покорнейше прошу Вячеслава Петровича, надеясь на его доброту и Ваше посредство. Теперь отдыхаю у сестры в радушном кругу ее небольшой семьи, где все родное и задушевное так хорошо и привлекательно.

Что наша «Библиотека»? Июньскую книжку бегал смотреть в Москве у Батунова, а здесь хотя трое-четверо выписывают, но не видел еще. Брат выписывает «Отечеств. зап.» и «Спб. Вед.», меняясь на остальные журналы для прочтения. Если нужна моя статья, то поспешу выслать «Миряка», а то позвольте уж лучше отложить до приезда, когда все уложится и переварится, а теперь всего много в запасе, но кучей и бестолку. Воспоминаниями, по-моему, жить лучше и свежее.

Позвольте попросить Вас передать мое нижайшее почтение Марье Ивановне (1). Друга (2) целую по-приятельски, хотя и издалека, но с прежним расположением.

Свидетельствую Вам, многоуважаемый Альберт Викемтьевич, свое искреннее почтение и совершенную преданность, остаюсь всегда покорным слугою Вашим Сергей Максимов.

10 июля 1855, Слободской.

Простите за несвязность письма: все мысли как-то собираются с трудом, и не найдешь разом, за что ухватиться, а вместе с тем боязнь наскучить Вам излишнею болтовнёю.

16 апреля 1856. Архангельск.

Примите, добрейший и многоуважаемый мною Альберт Викентьевич, мое душевное поздравление с Светлым праздником, а главное с окончательным правом на издание «Сына», публикацию о котором я с особенным удовольствием прочел недавно в одном из номеров «Пчелы». Дай Вам Бог возможных успехов за Вашу добрую душу и всегдашнюю искренность. Если и мои посильные труды пригодятся тут, то я всегдашний слуга и буду готовиться. Теперь же могу Вам сказать только одно, что мне удалось отыскать рукопись об Азовском Сиденьи (1), но, к несчастью, без начала и конца, если она еще не опубликована читающей публике, то прямо ей место в Вашем журнале. Подробные сведения об этой рукописи я посылаю к В. П. Печаткину вместе с окончиваемой моей повестушкой «Кулачок» (сельский учитель)» (2), которой убедительнейше прошу Вас уделить местечко в июньской книжке, к выходу которой она поспеет. Я отсылаю посылку на будущей неделе. Статья невелика, более всех моих прежних (думаю, выйдет листа четыре), если не окарнает цензор; писал с развязанными руками, в особенном ударе и поэтому статья отчего-то особенно больше других моих нравится мне самому. Постойте за нее перед цензором, не уступайте слишком; все так просто и искренно, что самому подозрительному взгляду покажется вероятным и дозволенным. Но ведь на вкус мастера нет, а Ваше посредство тут много поможет и порадует авторское сердце, тем более, что статья почему-то начинает пользоваться моим полным сочувствием.

Архангельское поручение (3) начал тем, что прочел все, писаное до меня о губернии, и теперь сижу и жду, когда вскроется Двина, чтобы на первой же ладье отправиться в Соловецкий монастырь и дальше по берегу моря; сижу и скучаю, не видя никакого исхода, несмотря на множество знакомств и характерных развлечений вроде балов, визитов, обедов, к дому привязывает чтение и потом отделка рассказа, который быстро двигаю к концу. И что тогда делать, когда кончу? — не знаю!

Примите еще раз мою искреннюю душевную благодарность за Ваше расположение ко мне которое я умею ценить и постараюсь всеми средствами и силами быть благодарным. Я всегдашний Ваш плательщик и готов гордиться тем, что меня (не более ли даже всех) обрадовало печатное известие о том, что задуманные Вами планы пришли к благополучному, вожделенному концу. Теперь труды и усилия с Вашей стороны — и оплата за Ваше радушие, и готовность ее стороны Ваших прежних сотрудников. Дай Бог, чтобы не скупились они и были благодарны! Остается желать возможно блистательного успеха новому журналу и подкрепления Вашему трудолюбию и постоянству в новых тяжелых и скучных трудах и работах. Это единственное мое желание и, говорю как честный человек, искреннее и нелицемерное.

Трудное наступающее лето и осень найдут меня в странствиях и перекочевках и отнимут решительно все свободное время, с которым придется сладить и примириться только, может быть, в глухую зиму и ее длинные вечера. Все же по планам не думаю вернуться в Петербург раньше двух лет. Охота и при ней нетерпение страшное , так бы и летел скорее вон из скучного немецкого Архангельска в Самоедскую Мезень и Лопарскую Кандалакшу. Здесь даны мне всевозможные пособия сверх даже ожидания, всюду ласка и предупредительность, у меня даже в руках уголовные дела по делам промышленников-поморов и весьма редкое сочинение о губернии <нрзб.>, поднесенное императору Александру I. Пока буду рыться в архивах, а Двина пусть распускается и гонит лед, очищая дорогу в море. Впрочем надежда плохая, не скоро откроется путь: холода упорны. Снег по колено до сих пор, бывают и дожди (редко), и валит снег, и крутые, свирепые утренники. А между тем тоска и скука, а не болеть и сидеть сложа руки… но довольно об этом. Не желая надоедать Вам своей болтовней дальше, чтоб не отвлекать от занятий, спешу сказать Вам заветное и заочное; «Христос Воскресе!» — и пожелать Вам всего наилучшего, полного успехе и счастья. Остаюсь всегда покорным и преданным слугою Вашим

Сергей Максимов.

Супруге Вашей свидетельствую мое глубочайшее почтение, милого друга Фрейденьку крепко целую как истинный его друг и доброжелатель. С Вашим письмом посылаю письмо и к Вячеславу Петровичу. Посылка с рассказом, думаю, придет в самых первых числах мая, потому что отправляю ее на будущей (Фоминой) (1) неделе в среду.

27 апреля 1856. Архангельск.

Нарочно поспешил отослать третьего дня конченный рассказ свой «Кулачок», чтобы мог он попасть в июньскую книжку при Вашем добром посредстве, добрейший и многоуважаемый Альберт Викентьевич! Опять спешу повторить Вам свои убедительные и покорнейшие просьбы: отстаивайте его перед цензором, прикажите <нрзб.> читать корректуры и по отделке окончательной отпечатать хоть двадцать отдельных оттисков, которые, надеюсь, Вячеслав Петрович перешлет ко мне. Обратите внимание, добрейший Альберт Викентьевич, на мои просьбы, даю им важный смысл потому особенно, что новый рассказ свой, по внутреннему убеждению, считаю удавшимся лучше других. Увидеть его не в том виде, как бы хотелось — понесть оскорбление в самое сердце, в Архангельске делаешься еще более капризным и еще сильнее поддаешься возможным сомнениям. Не обидьте меня, я всегда покорный и искренний плательщик за все Ваши одолжения. Вместе с рукописью от Вячеслава же Петровича получите Вы лист обещанного изложения содержания найденной мною рукописи об Азовском Сидении; если Вы найдете ее имеющею значение, я перешлю Вам оригинал, даже половины которого не списал я в кратком изложении своем. По мне, кажется, ей прямое место где-нибудь в одном из прелестных отделов Вашего журнала, появление некоторых номеров которого меня окончательно и искренно порадовало. Душевно желаю Вам всех успехов! но вот беда! — я до сих пор не видел ни одного номера, несмотря на полное нетерпеливое мое желание. Очень бы хотелось познакомиться и с статьями, и с направлением новорожденного, тем более, что, с Вашего позволения, придется и мне положить на зубок посильную порушку. Запишите, Бога ради, в число Ваших подписчиков и прикажите высылать на мое имя в Архангельск по адресу через канцелярию г. Военного генерал-губернатора. Надеюсь, что Вы не откажете моей покорнейшей просьбе, и чем скорее, тем лучше и приятнее, и дадите таким образом возможность разгонять тоску, которая начинает мучить меня здесь, и приятно и полезно коротать бездну свободного времени. А между тем напоминание постоянно на глазах, дает мне возможность задавить лень и приняться за работу для Вас и Вашего журнала. Не забудьте же, бога ради, Альберт Викентьевич! моей покорнейшей просьбы. Здесь так все вяло, мертво и однообразно, что решительно не знаешь за что приняться и куда сунуться, даже работа едва подвинулась к концу, бежит прочь и пропадает всякая энергия. Скверная погода давит физически, скучные люди тяготят морально. Вот какое состояние духа! вот какой результат моих нетерпеливых стремлении на Север! Ехать нельзя будет еще целый месяц (думаю, до отъезда еще успею познакомиться с Вашим журналом во всяком случае он найдет меня, так распорядился сам адмирал). Брожу я и по балам, и по обедам по вечерам да толку мало: кругом все свиные рыла, по выражению гоголевского городничего. Не желая, прочем надоедать Вам больше своей болтовней и облекать Вас от спешных занятий (которые, думаю, теперь особенно трудны для Вас), прошу только внимания Вашего и того расположения, которое я привык ценить и перед которым до сих пор в страшном долгу. Ни откуда нет писем, а сам послал больше десятка! — и еще больше тоска и сомнение! Предыдущее письмо к Вам я отправил по Вашему адресу на Петербургскую сторону на первый день Пасхи, получили ли Вы его?

Желаю душевно всего Вам хорошего, прошу Вас передать мое глубокое почтение супруге Вашей, Марье Ивановне, а друга своего Фрейденьку опять крепко целую.

Затем остаюсь всегда готовым к услугам, преданным и покорным слугою Вашим.

С. Максимов.

Р.S. Странное и непонятно дело: здесь домах в шести-семи мне удалось видеть глупейший и нелепейший с виду и по внутреннему достоинству «Журнал общеполезных сведений» (1). Вот Вам еще любопытное данное для заключений и соображений о нашей читающей и подписывающейся публике! Из газет предпочитают «Пчелу», из литературных журналов — «Отечественные записки» и «Современник». Публичная библиотека выписывает все газеты и журналы, но достать их почти невозможно. «Морской сборник» тоже в ужасном ходу, и вижу едва ли не у всех, особенно военных. Журналами пользуюсь от адмирала — Военного генерал-губернатора.

Не позабудьте, пожалуйста, добрейший Альберт Викентьевич! сохранить этот оригинал моей повестушки до удобного случая к отсылке ко мне — единственный, по обыкновению. Я тоже сберегаю теперь и оригиналы как три-четыре оттиска, думаю, пригодятся после.

4 ноября 1856, Архангельск.

На днях полученное мною письмо Ваше, добрейший и многоуважаемый Альберт Викентьевич! тем еще приятнее и дороже, что дает мне возможность ответит» Вам тотчас же. Послезавтра я навсегда оставляю пресловутый Архангельск и еду на Печору. Теперь что называется перевожу дух и отдыхаю после поездки в Мезень по адски мучительной дороге. Обязательное и по-всегдашнему искреннее письмо Ваше обрадовало меня едва ли не больше всех писем, когда-либо полученных мною в это время из Петербурга. Многие строчки письма Вашего, прочитанные мною с живейшим любопытством и нетерпеливостью, поучая меня во многом и растрогавши всегда чуткие струны самолюбия, себялюбия (назовите, как хотите), являются новым доказательством всегдашнего внимания Вашего ко мне, которое я так давно привык ценить и понимать, Если я Вам нужен в чем-либо и когда-нибудь, то для Вас я готовнее, чем для кого-нибудь другого и особенно с этих пор готов служить Вам посильно, старательно и честно. Если бы не беспрестанные поездки, сопряженные с огромными препятствиями и неудобствами, я бы готов даже в настоящую пору делиться своими сведениями. Но вверенное мне и исполняемое поручение поглощает всю мою деятельность, взяться за постороннее считаю себя не в праве, да это и вне всякой возможности. Теперь более, чем когда-либо прежде, считаю себя вправе сказать, что мне некогда, у меня нет времени, я занят, и опять-таки без хвастовства и чванства — занят по горло. Вот почему я решился не печатать ничего до окончания поездки, чтобы не возбуждать ни подозрений, ни сомнений, ни сплетен, на которые так падко всякого рода и вида человечество. Тогда, если позволите, я Ваш постоянный и обязательный сотрудник, пожалуй даже на правах Тургенева, Толстого в «Современнике» (1). Передать Вам есть многое. Раздробивши свои исследования на три отдела, один из них я исключительно посвятил собиранию исторических материалов в виде сказаний, былин, грамот и теперь счастлив тем, что могу вешать их на фунты и даже пуды, и в этой массе особенно радует много таких, которые до сих пор не опубликованы, напр., «Сказание о запоре Соловецкого монастыря», жития старообрядских святых, описанные историческим Андреем Денисовым (2), десятка полтора исторических анекдотов, сведения об Артамоне Матвееве (3), Ломоносове, любимце Софьи Голицине, Иоанне Антоновиче, Петре Великом, Хмельницком и Филимонове (4). (Последнее имя, хотя и не блистательное в литературе, здесь оно имеет значение по отношению к весьма замечательным комическим событиям доброго старого времени). Если прибавить к тому 10 случаев и встреч в форме маленьких рассказов, думаю, составится из этого нечто целое, что можно напечатать и прочитавши не прибранить автора. Вот все о себе (по Вашему приглашению) и больше сказать решительно нечего. Министерство, наконец, сжалилось и выслало деньги, хотя и не в таком количестве, как я просил об этом.

Теперь несколько строк о «Сыне», тем более, что мне давно хотелось поговорить с Вами об этом; обязательный подарок Ваш дал мне возможность проследить за ним до последнего полученного мною номера. Здесь он понравился, и я обещаю Вам человек десять подписчиков, но в тех уездных городах, где почта получается один раз в неделю (а таких бездна), «Сын Отечества» неоценим и блистательно может заменить все газеты.

Не слишком ли Вы щедры на литературный отдел? За 4 целковых этого ужасно много: одного господина я чуть не поколотил за то, что удалось слышать от него пренелепое мнение: надо де помешать повести, и от чего де не провести в журнале уже установленный образец, принятый всеми другими литературными журналами. Как видите, мнение похоже на то, что не мешало бы еще посбавить цены, а таких дураков непроходимых много. Отдел провинциальной хроники ведется отлично, жаль, что скудны материалы, это, однако, не помешало одному старичку наивно заметить: «Вот, стало быть, я, кроме иностранных, и свои, отечественные известия знаю». А отдел литературный все-таки богат излишне, и если это только на первых годах знакомства журнала с публикой, то это, кажется, неизбежная жертва с Вашей стороны и, во всяком случае, щедрость. Обзоры журналов, новых книг и иностранных ученых новостей не требуют голословных похвал, они говорят сами за себя. Фельетоны Сенковского (1) не понравились и, иногда возбуждая интерес и удивление к его многосторонним сведениям, не производят общего впечатления, как он воображает. А толки о русской промышленности по поводу табачных лавок, фортепьян и обоев заподозрили его в участии в подобных предприятиях без моих объяснений.

Но вот что странно: толки о театрах здесь возбуждают интерес, и Мольер в этом случае выигрывает много. Переводы нашего джентльмена, русского Беранже (2), списываются и выучиваются наизусть. Фельетоны Серова (3) — глас вопиющего в пустыре. И если здесь еще и играют на фортепьяно, то такие пьесы, от которых тошно, надоедают такими песнями, которые набили оскомину и от которых давно-давно вянут уши, как напр. «Вот на пути село большое…», «Цыган-молодец» и проч. Я как-то сдуру напел своим сиплым козелком «Ворона» одному регенту, эту лет 30 брошенную песню, регент положил на ноты, и вот уж по возвращению из Мезени слышу ее во многих домах; песенка возродила сочувствие и произвела furor .

Яновского читают с интересом, а несколько ученых статей Знаменского (1), Яковлева (2) и друг. понравились ученому сословию гимназии. Отчего бы Вам в последовательной связи не излагать иностранную хронику? неужели это слишком дорого? или на это нет у Вас разрешения? Иностранные известия от этого выиграли бы, а подобие в «Вестнике русском» здесь замечено и возбудило живое сочувствие. Говоря о «Сыне» и желая ему от души всевозможных успехов и постоянного совершенствования, прошу Вас пересылать его уже в Петрозаводск, Н. А. Потехина (3) попросите написать его брату, пусть тот получает и читает до меня.

В Петрозаводске думаю быть непременно в феврале, если только выдержу и не проскочу недели на две в Питер, тогда надеюсь побеседовать с Вами подольше и пообстоятельнее, теперь же для подобной оказии не нахожусь, да и боюсь утомить Вас длинной болтовней: по-прежнему дорожу Вашим редким досугом и ценю Ваши свободные минуты. Истинное и душевное мое же-казанные обоими издателями «Современника» предлоначатом, что даже Краевский (1) и Зотов (2) отдают Вам свою долю сочувствия. А уже и этого, по-моему, много для начинающегося издания.

Сплетни Некрасова дошли до меня давно, гнев его по поводу офеней (1), но для меня честное слово прежде всего. При этом вспоминались мне несколько раз высказанные обоими издателями «Современника» предложения участвовать только у них и под их защитой, и я лавировал, отговаривался, сколько мог, как бы предчувствуя возможность обязательного соглашения со всею его подленькою, необдуманною бессмыслицею и не литературным, а лавочным направлением (2).

Потрудитесь, добрый Альберт Викентьевич, свидетельствовать мое глубочайшее почтение Марье Ивановне и благодарность за память. Друга Фрейдю крепко целую и душевно радуюсь за его успехи: он, видимо, ушел далеко, и собственноручное свидетельство его об еттой (1) грамотности порадовало его архангельского друга, думаю, более всех, кто знает об етом . Во всяком случае он может быть уверен и даже написать ето в прописях, что искреннюю дружбу не изменяют и не ослабляют ни расстояния, ни суровости климата, а разлука еще больше усиливает и развивает оную . В доказательство в этом при первом появлении в Питере явлюсь к нему с самоедским костюмом, как подарком с далекой и холодно-пустынной Печоры.

Желая Вам, добрейший Альберт Викентьевич, от искренне преданного сердца всего хорошего, еще раз благодарю Вас душевно за Вашу память и доброе расположение ко мне. Будьте же навсегда уверены в искренности чувств и душевного расположения во всегда преданном и уважающем Вас Максимове С.

Р.S. Соберется у Вас наша добрая семья общих знакомых (2), киньте им словечко обо мне в доказательство того, что я помню их, люблю еще больше прежнего и по русскому обычаю доземно кланяюсь.

3 августа 1857. Парфентьев.

Вот уже ровно неделя, как я в своих родных палестинах, мой добрый и многоуважаемый Альберт Викентьевич, покоен духом и телом, как говорится, настолько что могу находить и свободное время для работ своих от которых мне и спасение и насущный кусок хлеба. Предполагал пробыть здесь долее месяца, но нашел старшего брата (1) в таком положении, когда ему надо науки и науки, а сентябрь на носу, необходимый и главный месяц, как качало учебного года. На этом основании немедля беру его с собой и везу в Петербург в том предположении, чтобы отдать его до корпуса в один из пансионов. Обстоятельство, побуждающее меня сильно и много работать, так сильно, что вот уже написал начало нового рассказа «Мироед», предназначенного в Ваш журнал. По окончании его тотчас же принимаюсь за Нежить (2), из которой два: «Кликуша» и «Домовой» восстают в воображении как живые. Во всяком случае обязательности Вашей, всегда дорогой и спасительной для меня, надеюсь дать скорые и посильные отплаты. Не оставьте, Бога ради, расположением и всегдашнею искренностию Вашею меня, всегдашнего посильно честного и готового сотрудника Вашего и теперь в самую нужную, критическую пору моих странствий. Я не умел высказывать свои нужды лично, совестлив настолько, чтобы навязывать их в письмах, но верьте совести, тягощусь настоящим своим положением, тем более, что давно заработанные деньги в «Морском сборнике» как казенные могу получить только по приезду в Петербург. Помогите сотней рублей, добрейший Альберт Викентьевич, которая только-только способна придвинуть меня в столицу для работы и для будущего моего, которое все таки так грустно и кисло улыбается, что только и отдыхаешь в семье родной и семьей родной. Сами знаете, Альберт Викентьевич, я не люблю оставаться в долгу и, прося у Вас самого нужного и необходимого для себя, боюсь стеснить Вас и отяготить. Только личное Ваше обещание искупать меня из беды дает мне смелость опять потревожить Вас. Раз обязавшись, даю себе слово быть столько же постоянным и готовым работником при Вас и для Вас в «Сыне Отечества», каким был для Вас и в «Библиотеке для чтения». Безутешное состояние семьи, необходимость скоро выбираться отсюда, брат, в котором вижу все свое душевное спокойствие, а в устройстве судьбы его и свое горемычное счастье, становят меня к Вам в положение всегдашнего и по гроб готовного работника. Помогите, ради Бога многоуважаемый Альберт Викентьевич, и чем скорее тем лучше — развяжите руки. Генкель (3) 50-ю рублями отравляет половину семейного покоя и счастья, а избалованный Вами, я уже боюсь и бегу от всех оскорблений, хотя, может быть, и к худшему для себя. Во имя того же не хочу вести дел ни с «Современником», ни с Краевским, и даже с «Библиотекой», веду их только до «Офеней».

Адрес мой прост: в Парфентьев Костр. губ. И мое имя, знакомое Вам, но истинно честное имя.

Доброго друга Фрейдю целую и обещаю уже наверное подружить и познакомить с братом своим, которому уже натолковал об умном и любезном петербургском друге. Марье Ивановне мой нижайший поклон.

Примите уверение, добрейший Альберт Викентьевич, в искренности моего расположения и готовности служить Вам насколько позволит это уменье и силы всегда искренно и душевно уважающему Вас

С.Максимову.

Р.S. Нельзя ли, добрейший Альберт Викентьевич, силою Вашего посредства и влияния подействовать на неподатливое сердце Генкеля и побудить его прислать мне долг, из которого 25 руб. принадлежит бедной семье бедного моего сокашника, да и мне денег надо много, и скоро надо. Сделайте великое одолжение!

б/д

Обращаюсь к Вам, Добрейший и Многоуважаемый Альберт Викентьевич, с моею покорнейшею просьбою принять и выслушать воспитанника Казанского университета болгарина Дмитрия Милетича Михайловича, который едет на родину, где заведет библиотеку и где будет крепко нуждаться в книгах для народа. И. М. Гедеонов (1) и многие другие помогли ему в этом деле. К Вам, как к любителю и знатоку Слазянщины, он, Михайлович, по моему подсказу едет с полною уверенностью на помощь и содействие. Он желал бы иметь справочный словарь и «Сын Отечества», но приобрести их куплей не может столько же и потому, что на проезд туда нуждается в помощи, сколько и по той причине, что книжные тяжести требуют от него и лишних денег, и лишних хлопот. В личное мое одолжение сделайте полезное дело, Добрейший Альберт Викентьевич, и во имя Славянщины помогите на этот раз тому, [кто] сумеет из Вашего доброго дела сделать еще одно и такое же.

С нижайшим моим почтением остаюсь всегда Вашим покорным слугою

С.Максимов.

б/д

Я прочел оба, взятые у Вас, добрейший Альберт Викентьевич, рассказа, но по мне «Старуха» очень растянута, начало почти совсем лишнее и вовсе не вяжется с дальнейшим рассказом старухи, в котором есть драма, но плохо развитая. «Крестины» лучше, потому что короче, и если уж Вы приняли твердое намерение печатать все это, то лучше — по мне — пустить вперед «Крестины», а то «Старуха» может бросить тень на литературные достоинства, которые нетрудно отыскать в некоторых местах обоих рассказов. Стихи читал Мей (2) и, находя их очень хорошими и безобидными , изъявил желание прочесть их в корректуре. Чем же может [обидеть] добрейший и честнейший как человек и писатель Бенедиктов (3)? Желая всего наилучшего для Вашего журнала, остаюсь всегда готовый и искренний