Е. Ф. Дюбюк
ДНЕВНИК

4/V. Введены талоны на сахар — в месяц на душу по 1 фунту (по 22 коп. фунт).

В Буйском уезде на Махровском разъезде на шпалах человек с лошадью зарабатывает по 12 р.; началась постройка железной дороги Буй — Данилов. На Махровском разъезде, кроме наших грузов, грузят кобылки для сёдел, берёзовые ложа, шахтовые подпорки.

2/V. Приехал Пеша с фронта — он в зем. Союзе. Рассказывал курьёзы. Посылает из Москвы счетоводов, оказывается, один из них — не счетовод, а торговец коврами. Студент-естественник заведует баней. Бывший помещик бьёт по лицу конюхов.

5/V. Нелепые слухи о том, что немцы взяли Ригу, а в Закавказье мы потерпели поражение.

6/V. Купил библиотеку Колодезникова (свыше 300 книг) за 55 р. Когда её привезли, дети обрадовались не меньше меня, особенно Петя энциклопедическому словарю. Он с Витей пытался, пользуясь словарём Макарова, читать французскую газету «Journal». Я от приобретения на седьмом небе. Среди книг такие перлы, как Забелина «Большой боярин в своей вотчине» или «Житьё-бытьё на Корёге».

13/V. Мясо 50 к. фунт, сахарный песок 23 1/2 к. фунт, мыло 40 к. фунт (а было 13 к.). Пешу переосвидетельствовали и взяли в солдаты.

14/V. Говорят, дрова осенью дойдут до 40 р. сажень. Видел у Лапина челобитную времён Михаила Фёдоровича и позднее — Головцына Костромского уезда, Логинова стана, Андомской волости. (Предлагал 5 штук — 15 руб.).

Поляк-лесничий рассказывал про жизнь на фронте (около Нарева)1. От пушечных громов двери растворялись, стёкла звенели; уходя, жгли всё — имущество, книги. Говорил, что до смерти не забудет впечатление — видел, как входили в траншеи в глубоком молчании солдаты — словно заживо хоронились. Шёл снег и падал на траву. По этому поводу поляк говорит: у нас примета, что на святых Панкрация, Бонифация и Сервация всегда холодно.

16/V. Ходит слух, что на Большой Кашинской фабрике забастовка, требуют квартирных.

19/V. Холод, на траве лежит снег. Весь май небывало холодный.

21/V. Наташа в белой шапочке, синей юбочке и матросской блузе пошла держать вступительный экзамен в Григоровскую гимназию2 в 1 класс. Петя переведён с наградой в 4 класс. Великолепные у него баллы, он сияет, его распустили на каникулы.

Управа после совещания с заведующими решила вместо месяца дать двухнедельный отпуск, рабочий день с 10 до 3 часов дня и на лето ввести субботы.

22/V. Наташа храбрая — зашла в сад, в беседку, Дарья-дворничиха стала её выгонять. Наташа не боится нисколько. Я выскочил, как ошпаренный, кричу Дарье: «Не смейте трогать Наташу, я голову Вам оторву».

У Трентино австрийцы теснят итальянцев, турки усиливаются в Армении. Произошёл морской бой между немцами и англичанами. Потери англичан 100 тысяч <нрзб.> 3.

23/V. Наташины баллы: закон4 4, русский 4 (диктовка с 1 ошибкой), арифметика 3 (задачу решила, в устном спуталась).

Иван Капитонович Коновалов рассказывал — из Москвы послано на юг за углём 20 тысяч вагонов, вернулись порожнем, грузить уголь некому; в копях частые забастовки. В Костромской губернии на фабриках летом ждут забастовок, служащие кочуют с места на место.

24/V. Была у меня помещица Надежда Геннадьевна Бирюкова, у неё лесные делянки около с. Красного — всего 387 десятин. Советовалась — нельзя ли найти лесоустроителя. Хочет продать землю: «Нет лучше продать, так-то спокойнее, а то нас побьют (на войне), а земли мужики отнимут и разделят».

Видел лесопромышленника Быкова из Галичского уезда. Рассказывал, что идет скупка лесных дач, скупают дрова. Лесовладельцы продают дрова так: уславливаются о цене, с тем чтобы расчёт производился по цене арифметической средней между нынешней и будущей (ко времени исполнения поставки).

Наше наступление на фронте от Припяти до Румынии — взято 13 тысяч пленных.5

Слышал, что дом Колодезникова куплен Собенниковым Н.Н. за 55 тыс. руб.

25/V. Купили рояль Беккера за 600 руб. у госпожи Половецкой . Арестанты его перенесли.

Зацветает сирень, начинает цвести спирея дубровколистная, расцвел чистотел.

26/5. Корабль, на котором ехал английский военный министр Китченер в Петроград, наскочил на мину. Китченер погиб.6 Наше наступление развивается, взято 40 тысяч пленных.

Вызвали меня телеграммой в Петроград в Особое совещание по топливу.7

27/V. В дороге — вагон II класса. Попутчик — офицер-технолог, поляк-помещик. Сестра милосердия — киевлянка, брюнетка. Рассказывала с детской простотой и наивностью, как ей больно было узнать — она была сестрой милосердия в монастырском лазарете — узнать*, что из 180 монахов ни один не пошёл в монастырь по влечению, а все по разным житейским мотивам — из-за хлеба, «отец прогнал», из-за дурной болезни.

28/V. Ждал в канцелярии по заготовке дров 5–6 часов профессора Сташевича. Два канцеляриста всё время абсолютно ничего не делали: один из них курил мундштук и читал «Ведомости Петроградского градоначальства»8, другой глубокомысленно смотрел в потолок, вертя возле губ карандашом. Если бы почистить канцелярии — да отправить бы таких господ на сельскохозяйственные работы. Набольшие же то и дело пили чай, ели простоквашу, бутерброды, делились впечатлениями о загородных прогулках и дачной жизни. Так и не дождался Сташевича. Узнал, что вызвали меня по вопросу о переписи дров.

30/V. Был в Лесном. Стояла тропическая жара, обливался потом, беспрерывно пил сельтерскую и лимонад.

По случаю Троицына дня — тьма народу в парке. Мимо проходят, очевидно, рабочие. Слышу обрывок разговора: «Вышли и выкинули флаг… а тут казармы неподалёку, солдаты нас окружили... штыки на нас, видим, ничего не поделаешь — сдались».

Был у Сташевича, который был очень любезен. Убедился: сами они не знают, какая и для чего им нужна перепись.

Мы взяли всего 106 тысяч пленных, вернули не только Луцк, но и Дубно.

31 мая и 1 июня. Бывал у Кауфмана, помогал ему в составлении формуляров для переписи. Кауфман уговаривал меня остаться в Питере и руководить переписью заготовок дров. Я отказывался.

2 июня. Проездом в Ярославле. Оржецкий рассказывал о своей поездке в Англию. Поразило его то, что видные лондонские адвокаты ежедневно вечерами работают в организациях, связанных с войной, участвуя лично непременно физическим трудом, а также, что маркиза исполняла обязанности горничной.

3 июня. Выступал в Костромской городской Думе по вопросу о переводе Н. Алекс. Института в Кострому. Дума постановила послать делегацию для хлопот, обещала земли и пр.

4/VI. Лапти дошли в цене до 1 руб. 15 коп. за пару. Появилась мода на лапти.

Клава и дети переехали сегодня на дачу. Два воза обошлись в 14 руб. Гроза их застигла в пути. Говорят, Кашинская фабрика бастует.

5/VI. Я с Витей в 7 час. утра ушли* на дачу. Рожь волнуется как море. Устал. Придя на дачу, спал несколько часов. Потом за вечерним чаем острил. Милая Наташа громко смеялась.

На даче свои интересы. Наша кошка Мурка цыплёнка у соседки утащила, пришлось давать соседке отступного; а то петух наш запропастился и т.д.

6/VI. Видел Ипполита Александровича Сабанеева, который был здесь проездом. Глаза блестят, лицо <нрзб.>. Он умирает — у него аневризма сердца, он приговорён к смерти. Волнуется, жестикулирует, захвачен вопросами математической статистики, возмущается эклектизмом Кауфмана.

7/VI. Зарисовываю с натуры. Солдат провожают с музыкой. Человек с перевязанной ногой говорит: «Наша берёт, а всё новых посылают на позиции». — «Куда это идут?» — «Куда!? На позицию. Небось, нашего брата, на костылях, с музыкой не провожают», — говорит со злобой. Мужик с рыжеватой облезлой бородкой. «Зря народ пропадает», — сокрушённо говорит он. На глаза навёртываются слёзы.

9/VI. Мужик на лошади под Костромой зарабатывает 20 руб. в день.

10/VI. День моего рождения. Стукнуло 40 лет. А я, как ребёнок, проснулся сегодня рано, часов в 4–5 утра, любовался, как редели тучки. Вспомнил, что сегодня мой день и... улыбнулся — и стало так ясно, чисто, хорошо на душе.

Пришёл на службу и нашёл письмо священника Парийского. «Нахвалите меня Апушкину как попа,— пишет он,— чтобы меня назначили в Никольское». Письмо наивное, и я рассмеялся. Вообще, хотелось быть добрым, приветливым.

12/VI. Был на даче. Острая тоска. Ссора с Клавой.

13/VI. Утром ушёл с дачи. Дорогой чуть не плакал.

15/VI. Мясо 58 к. фунт, яйца 50 к. десяток, сливочное масло 1р. 10 к. фунт, вобла 10 к. штука.

16/VI. Пухолёт — все дорожки и трава в пуху, от тополей.

17/VI. Говорят, в Нижнем был погром лавок на почве сахарного голода. В результате вместо 5/6 фунта на душу стали выдавать по 3 фунта.

Либкнехт9 приговорён к 2 1/2 годам каторги.

После дождей установилась ясная погода.

19 и 20/VI. Был на даче. Болел желудком, целый день лежал.

21/VI. Офицер с фронта рассказывал, что армия очень ценит работу общественных организаций — без них ничего бы не было. Все полковые командиры шлют благодарности этим союзам, хотя им и рекомендуют не обращаться к организациям за помощью.

Говорил об образцовой организации и порядке в учреждениях земских городских союзов10 — за одни бани армия должна сказать им спасибо. Прекрасные бани — после них в баню Зимина не захочешь идти... а прежде вши даже солдат заедали.

Далее говорил, что армия ничего так болезненно не переживала, как роспуск Думы, отставку Поливанова11. В Думу верят, сильно верят.

22/VI. Поехал в Питер. По городу торжественные похороны скоропостижно умершего полкового командира Чуйкова. Говорят, был хворый, скверно обращался с солдатами, запарывал их.

На паром не пускали, пришлось переправиться через Волгу на лодке. Старушка рассказывала в лодке: полковник умер от разрыва сердца на смотру. Приезжал ревизор — генерал; офицеры заготовили жалобу на полковника; тот, зная это, волновался и от волнения умер.

Попутчики в вагоне: латыш-торговец из Риги, толстяк-коммерсант (немец-колонист). Последний интересно рассказывал о стеклянных заводах в Прибалтийском крае в период введения винной монополии.

Стеклянные заводы росли, как грибы, спрос на гласмахеров (стеклянных мастеров) был небывалый. Все они с гонором. Приходит в контору оборванец и гордо заявляет, что желает видеть директора: «Я — гласмахер». Приходилось с такими господами быть очень вежливым, давать под паспорт 100–200 р. вперёд. Когда толстяк стал директором завода, ему сказали: «Пожалуйста, деликатнее обращайтесь с гласмахерами — среди них есть просто разбойники, которым ровно ничего не стоит и человека убить». Особенно предупреждали быть осторожным с одним немцем, и фамилия-то его была такая странная, разбойничья — Кексель. «Ростом он немного ниже меня, коренастый, сажень в плечах, с развитой мускулатурой и сильными грудными мышцами — брюнет, красивый, чёрные глаза, взгляд которых редко кто выдерживал. Он был социал-демократ, не признавал никого — ни Бога, ни чёрта, ни царя! Но зато и мастер был своего дела, работал чудесно и в высшей степени добросовестно». Толстяк ходил по заводу и останавливался перед станком Кекселя, любовался его работой (выдуваньем). На третий день Кексель, когда к нему подошёл толстяк, бросил работу, соскочил со станка: «Кто Вы такой и какое Вы имеете право здесь останавливаться?» Толстяк: «Если останавливаюсь, то значит имею право». Кексель: «Кто Вы такой?» Толстяк: «Не кричите, я не глухой». Обступили их сошедшиеся на шум мастера, смотрят, чья возьмёт. «Я (толстяк) и говорю: «Остановился я потому, что любуюсь Вашей работой. Работаете Вы чудесно; Вы да ещё кой-кто из мастеров только так дивно работают». Кексель (смягчённый): «Да... Да... я хорошо работаю...Никто так не сработает». Толстяк: «А знаете что, Кексель... Вы водку пили?» Кексель (озадаченный): «Нет». Толстяк: «А вот, неправда ли, хорошо бы выпить водочки. Вот Вам деньги, достаньте водки... Знаете, мне захотелось выпить, а главное, попробовать селёдки, которую Вы, гласмахер, так искусно жарите». (Сельдь заворачивается в мокрую бумагу и — в раскалённый песок, получается объядение; жарят и картофель). После этого Кексель и толстяк стали друзья. Когда мастера кричали: «Мало огня, много огня», толстяк всегда просил Кекселя проверять. Тот проверял, и если оказывалось, что мастер врёт, то нередко последний летел кубарем со станка.

Но вот, что случилось далее. Приехал хозяин, мастера протянули стекло через дорогу, и он за это дал им на пропой несколько десятков рублей. Все выпили. Хозяин и зайди в завод. Кексель пьян. Хозяин смотрит на его работу и стал давать советы: «Почему Вы делаете так, а не этак...» Кексель ему и брякни: «Потому что Вы дурак». «Позвольте... я знаю четыре языка, кончил три университета, какой же я дурак... Не называю же я Вас дураком только, например, за то, что Вы не знаете французского языка. Почему же я дурак?». «Потому что Вы не гласмахер». «Хорошо... если я дурак, зачем же Вы служите у дурака?» «И не буду служить у него... Возьму расчёт». Хозяин обиделся и ушёл. Директор уговорил его не увольнять Кекселя, упрашивал последнего извиниться. Кексель и слышать не хочет: «Не сниму с него дурака, раз сказал «дурак», значит, так дураком и останется». Так и ушёл Кексель c завода, — плакал, а ушёл. Не работник был, а золото.

Слышал рассказ, что на фронте солдат за хулиганство секут. Один солдат у галичанина поджёг ульи — выпороли, потом получил Георгия.

23–26 июня. Жара в Питере изрядная, был в заседании комиссии по переписи дров. Состав её: Кауфман, склизкий, как угорь, и большой кокет; прямой, симпатичный и деликатный вице-инспектор корпуса лесников Суходский, Кафемаус, Бернштейн, Селибер, Вихляев, Попов и другие.

26/VI. В вагоне. Рассказывают: на Каме небывалый шторм, разбивший массу судов. Симпатичный страховой агент рассказывал, что ему приходилось на Чёрном море ликвидировать дела о потоплении коммерческих судов германскими подводными лодками. Он говорил: «Не знаю, что в других случаях, но в этих, по которым я проводил расследование, выяснилось, что всегда германцы предупреждали судно: т.е. сначала его останавливали, затем ссаживали команду на берег, а в путевом журнале писали, что судно потоплено подводной лодкой германского флота».

27/VI. В Костроме всюду только и разговоров о VI предстоящих призывах ратников I и II разрядов12. На даче.

28/VI. Умер статистик Ник. Вас. Романов.

29/VI. Петрушины именины — был на даче, подарил ему книги.

Крестьянские девушки поют серебристыми голосами: «Там льются кровавы потоки с утра до вечерней зари».

30/VI. Обрывок разговора: «Земство большую власть забрало, что хочет с народом, то и делает».

I/VII. Коновалов в оценочной комиссии рассказывал, что в фабричных районах рабочие подкопываются под дровяные дворы — такая острая нужда в топливе. Чернецкий говорил о вятичах, в Ветлужском уезде, заваливающих управление Гос. Имуществ просьбами об отводе оброчных статей по речкам13.

2/VII. Говорят, отправляют массу солдат во Францию. Слышал рассказ солдата о братании с англичанами, проезжавшими через Москву. Англичане говорили: «Рус хорош, Рус храбрый, но только очень туп (невежествен)».

3/VII. Проехал в Чухломской уезд осматривать лесную дачу А. Ген. Кадникова.

4/VII. Весь день просидели на станции Антропово — зелёная тоска. Пил чай в чайной, моросил дождь. Мимо шли поезда: везли партии корейцев на работу на Мурманскую линию, законтрактованных подрядчиком Нехорошевым по 45 к. в день. Артистически ругаются по-русски. Туда же привезли целый поезд пленных турок — все красивый рослый народ, в чалмах, сидят, поджав ноги, молчаливые и бесстрастные на фоне чужого северного неба и хмурых зубчатых елей.

Говорят, на этой же Мурманской дороге 500 пленных австрийцев заполучили цингу и теперь они в Костромской губернии.

Вечерним поездом приехал Василий Павлович Смирнов (агент-заготовщик), и мы отправились в Плеснино. Вёз мужик, которому с лошадью вместе было лет двести. Ему 74 года, он волочит ногу, говорит, что во всём приходе осталось только 10 ровесников ему, а то все попримерли. Луна, луга, леса, теплынь, кричат коростели — хорошо.

Остановились в Плеснине у бывшего фельдфебеля Лабутина. Василий Павлович рассказывал, что бывшее имение Фон-Визина (усадьба Отрада, 4 версты от Малоугор) купил Тамурин, а у него Шевлягина, часть имения (в Турлиевской вол.) Шевлягина продала Бранту. Кастомский* район — лучшие леса церкви с. Халбужа, Башкирова, Шевлягиной и 1–10 квартал Понизовской дачи.

5/VII. Весь день в лесу Кадникова. Осматривал рамень. Единично попадаются пихточки. Дача Дорок — в бассейне Идола, притока Неи; лес по кулигам; 10 лет назад на шпалы повыбрали толстомер. Отец Кадникова Геннадий Иванович гонял по Идолу длинник. Попадаются тонкие сосны. Лабутин рассказывал, что в районе много дачников — латышей-беженцев; платят они за свинину 40 к. фунт, за четверть молока 40 к., масло сливочное 1 р. 25 к. фунт, яйца 50 к. десяток. Лабутин отправляет в Петербург грибы, масло топлёное, ветчину.

6/VII. Целый день в лесу. Выражения Василия Павловича: «молоднужник» (молодняк), «с подожданием», «сапоги смазные, а дыры сквозные».

Из Кадниковской дачи (350 десятин в лесу) крестьяне в год выносят грибов тысяч на пять рублей. В районе идёт скупка грибов вплоть до Парфеньева — приезжают скупщики из Москвы (Зыков и Бусурин). Лабутин поставляет грибы Экономическому гвардейскому обществу. Груздь идёт в Петроград, масленики в Нижний.

Один из соседей Кадникова Иван Иванович Захаров (прозвище Мигунов — глазами мигает), у него около 300 десятин лесу (зовут его «Половчинский барин»), другой сосед — Лапшин. Рядом в Лучкине усадьба Марьи Николаевны Жоховой — там 15 десятин лесу, луга. Хотела прошлый год продать усадьбу с землёй за 17 тыс. руб. (её муж студент Ярославского лицея) — теперь не хочет. Пожила в Ярославле, там дороговизна. «Плохо, — говорит, — жить в чужих сенях, а здесь всё своё».

По закраинам леса ягоды попримёрзли, а в большом лесу есть. Выражение: «за Введенским полем к Михайловской дороге в большом лесу».

Еврей Шалит скупил усадьбу Ивановскую у Кривошеева, он же у Херова купил дачу за 180 тыс. руб. через четвёртые руки, а Херов сам купил её за 45 тыс. руб. (1000 десятин). По району ездят евреи, скупают дачи, вынюхивают, измеряют деревья для шпальной разработки. Шпальной разработкой испортили прекрасную рамень...

Вот лает собака Буянка. Идём из лесу клеверами. На него урожай <ныне?>. «Сенов столько, ставить некуда», — говорит Лабутин... Среди лесопромышленников поговорка: «Кто плуты в Костромской губернии — на Ветлуге Абаимов, на Унже Устинов, у Троицы-Голов Ив. Ив. Херов».

Страховой агент Жадовский в Буйском уезде продал своё имение за 110 тыс. руб. (800 дес.) Иванову.

7/VII. Целый день в лесу. 9 часов утра. Горит золотом зверобой, чекает какая-то птичка, белые головки нивянника, запах клевера, лязг косы откуда то. Обдувает ветерком, жужжит, пролетая, муха, ясное бирюзовое небо.

Спускаемся по склону, молодые сосенки. Стою у тычки (вышки), лицо горит, стрекочет кузнечик, какая-то птичка в ольшанике тянет ноту: тюи-тюи. Трава вся в цвету. У подошвы склона белые пахучие кисти лабазника, словно желтоватая пена; булькает вода в ручье; пахнет смолою, делают круги мухи. Родничок, прикрытый ольхой, вода студена.

Потом вышли в ложок, с поросшим травою ручьём. Краснеет иван-чай, переливается славка, кудрявые берёзы стоят против, на лбу испарина, жжёт грудь и руки. В траве скромно голубеют на изумрудной зелени травы незабудки. Лопочут листочки молодой осинки. Булькает ключевая вода, умылся — студена. Светлые бочаги, словно бусы, сверкают на солнце; на траве остаётся от ноги матовый след, на деревьях блестит паутина, на манжетке сверкают капли росы. Пряный запах лабазника. Лабазник белый, как кипень. Из куста выглядывает синюха обыкновенная... Шуршит трава под ногою и чавкает вода, болтает славка.

... Днём были в Некло<шевском ?> лесу — алеет земляника, свиристят дрозды, летают стрекозы, мелодически бренчит колоколец на корове... Потом прошли в усадьбу Дорок — к Вере Николаевне Кадниковой. Она урождённая Макарова. Пили чай. Принесли мёду (40 ульев) — «взяток хороший», — говорила Вера Николаевна. Девочка Таня (8 лет) в лиловом платье, рослая, мальчик Юра. Старинная обстановка в доме, рояль; старая барская усадьба. На стене фотография моряка и трёх матросов и подпись «Т-щ Вани — капитан Пумин, герой Турецкой войны, взрывал турецкий броненосец, но сел на кринолин и взят с тремя матросами в плен».

Вечером Лабутин повёз меня на станцию. «Сенов нонче много, девать некуда», — говорит он. Лабутин (Вас. Дм.) — ему 47 лет, брюнет, 18 лет был на военной службе в лейб-гренадерском полку, имеет самые лучшие аттестации, которыми любит хвастать. Участвовал в усмирении мятежа в Кронштадте14.

Едем лесами, вот и покосы Жоховой, заливные, по р. Нее (35 дес.), вот 40 дес. леса Русакова — везде покос, уборка в разгаре. Мельница на Нее, Ларин поставил её на диво, это предмет удивления. Нея блестит нарядная, переливается, ярится. Ярятся покосы. Бабы в цветных одеждах убирают сено в стога.

Это арендные пожни, арендуют крестьяне у Костромского (Петроградского?!) детского приюта, которому барыня Рудомазина их подарила с тем, чтобы не продавать, а лишь сдавать в аренду своим крестьянам, а чужим лишь тогда, когда свои не захотят. Косят под одну косу, мирщиной, делят сено уже в копнах, а не как в других местах (где трава ровная, там обычно делят полосами на корню).

На мирщине обычно веселье, пьянство, озорство. «Бабы, — говорит Лабутин, — перепьются, озорничают, бросают друг друга в воду».

Переехали плотину, на подъёме лежит молодая бабёнка, лет 25, с тонкими чертами лица, красивая, и просит подвезти — вывихнула ногу. «Просила их (баб) — ой! бабы!.. не трогайте, не бросайте в воду, ногу сбередите... Так не послушали... Всех до одной перебросали в воду как есть в одежде... Побежала от них — и ногу вывихнула». Лабутин о мирщине: озорничают, попадётся мужчина — и того начинают качать, того и гляди оторвут (член). Поэтому молодые мужики на мирщину и не ходят, боятся. «Я сам однова откупился, дал денег на вино, хотели качать...»

Лето в разгаре, пряный запах сена, всё кругом ярится, небо бирюзовое, солнце жжёт лицо — мокрые так и косят, страсти загораются (ведь мужики все в отходе). Бабёнка сетует, что «свекровь корить будет». Подвезли её до деревни.

По рассказам Лабутина, проведение железной дороги оказало сильное влияние на население — едва началась строиться дорога, уже многие девки забрюхатели; нужны мужику деньги, срубит у себя в полосе или в чужом лесу дерево-другое, выделает шпалы, везёт продавать на станцию. Накопит баба десяток яиц или фунт масла, несёт за 10 вёрст на станцию. Совсем обасурманился народ, развились потребности, алчность к деньгам. Но хоть прошла железная дорога, а медведи в округе не переводятся, каждый год коров таскают, много лосей бродит, не бьют их, некому — народ все в питерщиках. Вспомнил Лабутин про покойного предводителя Чухломской земской управы Николая Макаровича Перелёшина: вот был медвежатник и бабник — ни одну учительницу не выпускал в люди; про него говорили, как переспит с ним учительница ночку, так и хорошее место получит...

В лесу тенькает какая-то птичка (пеночка?), синеют близ дороги и у пеньков синюхи обыкновенные, краснеет иван-чай. Пахнет сеном. Чавкает грязь. Хорошо. Вот и станция. Слава Богу, к скорому поезду не опоздали.

8/VII. В вагоне пришлось стоять всю ночь на площадке — масса едущих. Старик-маляр (подрядчик мелкий) ехал из деревни, где после 30 лет отсутствия был на побывке. Удил рыбу на мельнице, и сам этому дивовался, племянники сунули ему удочку в руку, червей накопали — и ему, горожанину, было чудно, что сидит он с удочкой, что блестит кругом вода, идут по воде круги, загорается вечерняя заря, в кустах поют птицы — и кругом Божья благодать...

Отправился в Байдарки. На пароходе везде рассказы и разговоры о предстоящих призывах ратниках*, о солдате-дезертире, который 6 раз бежал со службы. В Байдарках Клава и дети мне рассказали, что на песках тонула баба, но что нелюдимый дачник вытащил её. Бабы говорили: «Дай Бог ему здоровья». Хоть плавать не умеет, а бросился, не раздумывая.

Призывают ратников 1 разряда за 1895, 94 и 93 г. и 2 разряда <кончая ?> 1901 р. Призыв назначен на 15 июля.

10/VII. Штюрмер15 назначен министром иностранных дел. Значит, перемена политического курса.

По деревне ходят девицы и поют песню «Последний радостный денёчек... А староста стучит в окошко... Готовьте сына своего».

11/VII. На пароходике старушка рассказывала: «Сын мой, большачок, работал в зимовье...Рассказывал... В прошлый год на лошадях лес возили, а нынче на нас. Куда пойдёшь?! Ратник! С работы уйдёшь, сейчас на войну заберут. Жалованье получал 24 руб. Всё на харчи уходило, мясо 35 к. фунт, а без мяса нельзя, ноги не передвинешь. Ни синь пороху не приобрёл. Три пары валенок за зиму истоптал, два пальто износил, бельё домашнее, подштанники попридрал... Вот как хочешь, так и живи».

Слышал рассказ о земгоре, как там ведётся счетоводство. Пример.

Груз А пудов прошёл В вёрст

   ‘’   C     ‘’          ‘’      E     ‘’  ;

пробег вычисляют так: (А + С)(В + Е) вместо (АхВ) + (СхЕ).

12/VII. Вернулся с военной службы один из земских служащих. Рассказывал. В учебной команде встретили его так: «Эй вы, конторщики и чиновники... пастухов из вас сделаем». Обкладывают бранью. Душа пропадает. Рукоприкладства нет, но уж зато ругают на чём свет стоит. На позициях лучше, чем в казармах, где сплошное издевательство над человеческой личностью.

Призыв ратников отложен на месяц. Слух, что ведутся переговоры о сепаратном мире. Говорят, в Ярославле цены на дрова упали на 5 руб. в сажень. В Костроме замечается усиленное предложение дров к продаже.

«Так занят, так занят: раннее утро выгонит и только тёмная ночка пригонит домой».

20/VII. Рано утром выехал в Кинешму на пароходе для участия в Кинешемском союзе кооперативов по обсуждению вопроса о собственной заготовке дров. Красной ракетой. Мимо плывут: Татарская слобода — Васильевское с усадьбой бывшей Карцова (теперь Чумакова) — Байдарка — Середнее — Нагорова — дача Витова — Гомониха — Троица.

В рубке беженка с детьми. Ребятишки шалят. Беженка с нерусским акцентом, возмущаясь, сетует на дороговизну, на то, что брата-студента возьмут в солдаты. Собеседник её купец-старик с тихой грустью в глазах (видно, хороший человек) говорит ей тихо: «А у меня четверых сыновей забрали на войну... двух убило — одного на Карпатах, другого — в Ковенской губернии». Идёт далее паровоз*. Беженка хвалит латышей: «Латыши не боятся немцев». «И мы не боимся немцев, — замечает просто купец, — только свой долг исполняем».

Был в кооперативе. Борман делает доклад: Москва обратилась к Котловскому обществу потребителей поставлять ей дрова. С этого началось. Надо организовать свою заготовку дров для кооперативов. Взять делянки в карте: в Влад.-Нелидовской даче 700 дес. и в Ивановской (на Нёмде). Приводил расчёт, во что обойдётся заготовка дров — 1 саж. аршинных дров:

Для выработки 80 000 погонных саженей надо первоначальных затрат рубля по 4 на сажень или 320 тыс. руб. По Желвате можно заготовлять лишь молевые дрова — следовательно, оборот капитала двухлетний. По Нёмде кошелитный* сплав — там одногодичный оборот капитала. При организации заготовки возникнут вопросы: хватит ли рабочих рук? Надо иметь в виду конкуренцию, также со стороны дровяных королей: Куломзина, Чернышева. Надо будет выставить дрова на 30 вёрст от устья, а выше дрова Куломзина, Чернышева и др. При обсуждении доклада указывали на тяжёлое положение Вичугского района: фабриканты здесь скупают дрова, даже мелкими партиями, по 5 саженей, чем ставят в безвыходное положение рабочих. Другие указывали, что цена дров учитывается в квартирных, получаемых рабочими. Вздорожание дров подымает квартирные16, и обратно: удешевление дров фабриканты учтут в квартирных.

У меня осталось впечатление, что из дровяной этой затеи ничего не выйдет, ибо кооперативы, городские, и фабричные, и сельские, в разной степени заинтересованы в этой операции — одни заинтересованы, другие — нет. Из кооперативов района ведут дровяные заготовки: в Кохме, Наволоках, Единение и Сила, Родники. В Юрьевце при своей заготовке закупочному товариществу сажень дров обошлась в 11 руб.

Из кооператоров больше всего мне понравился Арсений Семёнович Колодин — лихач-кудрявич, очень милый, простой и серьёзный. Подкупает в нём простота, деловитость, открытость.

... Кинешма спит и во сне грезит Котловскими болотами, на коих хорошо бы поставить центральную электрическую установку, мечтает о железной дороге: Кинешма — Нея. И говорят: проект этот имеет шансы, ибо в районе этом имение Риттиха17 и кроме того, говорят, недавно купил имение председатель Совета Министров Штюрмер. Изыскания линии Кинешма Нея ведутся за счёт Курочкина и Бурнаева.

Вечером был в земстве, обсуждались программы переписи города Кмнешмы. Между прочим, интересны названия Кинешемских слобод (Ямская, Пленная — пленные жили в 70–х гг., Козья, Подгорная, Поповка, Пестовка).

Слышал разные рассказы: о председателе земской управы Дмитрии Митрофановиче Григорове, который о Пасху до полусмерти избил санитара. Много говорят о сахаре. Целая эпопея — в уезде дают по 1 1/2 – 2 фунта на душу в месяц, а кой-кому дают и по 3 пуда. Был такой случай. У Варфоломеева косцы просят сахару выдать по 3 фунта на человека — «как у Ив.Ив. Григорова». На Томне фабричные из-за невыдачи сахару грозят остановить фабрики.

Ночевал в доме Нагорских... Вид оттуда восхитительный — высоко, просторно, словно на башне маяка.

21/VII. Еду обратно. Вот дача Шаляпина. Слышу о ней разговор: «Какая отделка внутри!.. Зашатаешься!»... Рассказывали, что в Нерехте возникла фабрика сапожных колодок...

Ночью пошёл на дачу, собаки бросаются...

22/VII. У Клавы дизентерия. Утром пошёл в город за лекарством (каломель и висмут). Обратно шёл пешком, был проливной дождь.

В Татарской слободе возникло общество потребителей — торгует на 150–200 р. в день, дела идут хорошо.

Дачница — мать мальчишек в фесках («турок») — жалуется на Петю, что обижает её детей, закидал камнями.

23/VII. С Петей были в городе. В городской управе работы по переписи прекращены до 10 августа. Был у В. Ив. на новоселье. За прекращение работы обидно — на полпути стащили с седла. Главное, ничего ещё нет законченного.

25/VII. Брожу на даче по откосам с Петей и заношу замеры в записную книжку:

1) высоко под горой — заросли иван-чая, чернобыльника, полыни полевой, пупавки красивой, звёздчатки злачной, царского скипетра, дикой рябинки, подмаренника белого, малины, льнянки; 2) на склоне — Companula paxula, мышиный горох, пупавка, Андреев крест, душица; 3) берег реки — подошва горы: мать-мачеха, зонтичник, мышиный горох. Средняя часть берега: молочай, осокорь, донник белый, мать-мачеха, мышиный горох, ледвенец рогатый. Жёлтые крестоцветные.

История с одеялами отравила пребывание на даче. Надя (прислуга) по глупости взяла да вымыла все ватные одеяла. Уж и пилила её Клавочка!

<...>

26/VII. Введены мясопустные дни. По закону, одобренному Гос. Думой, мясо продают только в субботу, воскресенье и понедельник.

Обследование Андобских руд. Примета: ёлки наклоняются вершинами — значит руда есть.

29/VII. Поехали в Большие Соли. Предварительно зашли в богадельню к Катер. Ник. Она «святая» — в смысле не думающая о себе: «Надо всё по-хорошему!»

Видел на пароходе представителя г. Саратова — приехал покупать дрова. Теперь в Саратове пятерик дров 245 р. (а в мое время 65 р.). Обещала ему казна уступить в Юрьевце 1000 куб. cаженей и в устье Желваты 125 кубических саженей.

Приехали ночью в Бабайки18 и заночевали в гостинице.

30/VII. Белая монастырская стена, синее небо, перистые облака.

На стене комнаты написано: «Был и удостоился причаститься владелец красильного заведения в Ярославле и Костроме И.П. Петров», а рядом нацарапано: «У барина был двор, во дворе пруд, в пруде рак, а кто читает, тот дурак».

Попили чаю с просфорами и пошли пешком через дубовую рощу (есть липняк, бересклет) в Соли. Лесозавод Панова, картофелетёрочные: Труневой, Лыкова, Кулькова, кооперативный; ветряная лесопилка. Видели сосну в три обхвата (68 вершков в окружности и толщина в 28 вершков). Видели колодцы — бурят скважину 4–х дюймовой трубой, бурят 20 саженей — мелкий песок. Кругом в изобилии цветёт девясил британский.

Были в больнице, видели доктора (Ник. Ал. Преображенского). В курортной столовой завтракали. Павел Козлов, хитрый сельский староста с. Малые Соли, говорил: «Тут бурят, а у нас (в Малых Солях) поверх соляная вода идёт, ставьте бочки и всё тут». Большесольцы мечтают о возрождении Б. Солей, о курорте, и малосольцы от них не отстают.

Были в архиве Городской управы. К. Ив. Сорокин говорил: «Здешние историки — отцы (священники) — брали грамотки из архива, а потом после их смерти жёны их пироги грамотками покрывали». Многое пропало. В М. Солях архив растащен, понадобилось освободить сундук. Вытащили старые бумаги на луг и сожгли.

Вечером в Драматическом кружке были.

31/VII. Поехали в Насонки. Из сада выбежал нескладный Мишка Прохоров. В столовой хороши старинные портреты Ник. Ив. Прохорова и Авдотьи Лукинишны. Он в стоячем шитом золотом воротнике. От дома веет стариной. На одной из книг под портретом Вольтера надпись старинным почерком: «Вольтер, О Вольтер своим умом и своим познанием ты готовил яд всему человечеству. Пётр Токмачёв».

Смотрит со стен отжившее поколение, бродят отживающие: сестры Прохоровы — Катер Ник., Ал-ндра Ник., Авд. Николаевна, бодрится стареющее поколение — А.А. Языков... и юной жизнью веет от молодёжи: от розоперстой, нежной, похожей на розовый облак Марьи Александр. Прохоровой и молодого козлёнка третьеклассника Миши.

Пошли в сад — разрослась лещина, два кедра, одного уже нет — погиб. Кругом ровное, довольно унылое место.

Тётка Прохорова вспоминает былое, Чижовых, и пр. Усадьба Чижовых — Каликино (Биберово тож.) была в 15 верстах от Иваново-Вознесенска, купили её у Антоньева. Антоньев — прототип Плюшкина. До того скареден был, что его дочь за нищенку принимали. Сёстры Чижова отдавали тканьё в люди, работали на фабрики... Алекс. Ник., неразлучная с портфелем с чижовскими бумагами, много говорила о сёстрах и обещала написать воспоминания.

Поехали обратно в Соли, а вместе с нами и розоперстая Манечка. В Солях в Драматическом кружке концерт — хороши были вещи Чайковского, но декламатор Разин с его ужимками обезьяны и декламацией «Васьки Шибанова» был возмутителен. Потом все ужинали. Спешили на пароход. На пароходе стояли ночью в тумане.

2/VIII. Наши приехали с дачи. Мясо 65 к. фунт.

26/VIII. На Волге подтопило казённые дрова. По ночам, говорят, выезжает лодок по 25 и вылавливают дрова — «мартышничают».

Днём был в совещании в городской управе по топливу. Гласный Ламехов говорит, что нынче тащили с Волги, как никогда, сушняк, брёвна, запасались как могли. Решено выдавать по 3 сажени на 1–топочные квартиры в зиму и по 2 сажени на 2–х топочные. Продавать дрова — пудами, четвёрками, осмушками. Нет возчиков. Публиковала городская управа, что нужны ей возчики дров — ни одна живая душа не отозвалась.

Наташа именинница, подарили ей чинилки и книгу. Была разочарована, что Маничка не пришла. Был сервирован чай с фруктами. Пригласили выпить чаю Тат. Серг. Та рассказывала о Париже и университете.

Поехал в Переславль. В вагоне кооператоры говорили о дороговизне и о том, что в Прилуках масло стоит 90 к. фунт, мясо в прошлом году 12 к., теперь 27 к. фунт, сало 60 к. «Мы живём среди свиней — окружены, можно сказать, ими», — говорил один из кооператоров. «Да у вас дешевле», — изумляется кто-то... Ехала беженка из Минской губернии — жена телеграфного надсмотрщика: «Не держу прислуги, чтобы мужа не отбила», — признаётся она. Муж у неё, — по её словам, — ясновидящий — во сне видел море, себя матросом, гибель «Варяга» — всё то, что потом пережил. Верзила и хладнокровный, сначала «пасил» (пас) свиней, потом был матросом, спасся с «Варяга» 19.

Приехал в Берендеево ночью, спал в «салоне», т.к. не было ямщиков. Тут же австрийский пьяный офицер. Отказался идти пешком. «Я пьяный, нездоров, должен фурие (фура)... ноги болят... пешком не пойду... Даю 3 руб. за фурие... больше не могу». Потом зыркнул на собравшихся: «Что смотрите, что я вам? Циркус или панорама?!» А окружающие: одни подстрекают конвойного — добродушного солдата — оказать насилие, или же против этого: «Не гоже пленного человека зря обижать».

27/VIII. На ямщике. Попутчики-коммерсанты и их разговоры о дороговизне. Мих Андр. Саврасов. Говорят о том, что конопляное масло 20 р. пуд, что нет товаров, что цены растут с каждым днём, что в Москве, мол, говорят, что в ноябре конец войны, что в Переславском уезде средний урожай, что мужики будут выжидать цен... Было зябко. Когда узнали, что я к судье еду, прикусили языки.

Вот и Переславль. Феденька удивился, на какой это я тройке приехал. «Какой-то господин в кепке!» Саша и мама и удивились, и обрадовались приезду20 .

Квартира на площади — обилие света, просторно, хорошо. Мамина комната и псы: Фингал и Жук. Говорим. Узнаю новости: в Царском Селе — курица 6 руб. Мама рада моему приезду, Толя тоже. Саша занят перевозкой своей канцелярии в новое помещение.

Переславль мне нравится: стильные деревянные торговые ряды, а церкви — сплошная архитектурная сказка. Слушаю рассказы о Священном (Плещеевом) озере, не знающем человеческих жертв. Вечером вдруг набат — пожар на фабрике «Проводника» — бензином ожгло 7 рабочих.

28/VIII. Проснулся. Солнце светит через синие занавеси. Вышел на террасу. Белая колокольня против. Базарная площадь. Благовест и чистый свежий воздух...

Гуляли по валам... Тихоструйный Трубеж, заросший ряской, в ивовых берегах... Тихая идиллия, а рядом фабрики: «Проводник», Товарищества Переславской мануфактуры, Гольденберга (фабрика вышивок). Собор и церкви — их штук 15 – 20, одна митрополичья с зелёно-красной крышей, другие с голубыми, жёлтыми, красными главами. Маячит озеро. Красиво.

Были у Быковой. Домик на улицу. Искали у Быковой рукописей, грамоток. Нет их. Рукописи пошли на обёртку селёдок. «Как бы знать, что понадобятся». Остались учебники да Гоголь… Всё Гоголя предлагала купить.

Горицкий монастырь. Подозёрица. Были в «Ботике». Надписи: «1847 года января 21 дня Е.И.В. Государь Император Николай Павлович на изъявленное владимирским дворянством желание и готовность приобрести покупкою село Веськово соизволил удостоить дворянство Высочайшим отзывом, что поступок этот вполне достоин чувств владимирского дворянства, как Его Величество всегда разумел оное». Другая: «Указ воеводам переславским надлежит вам беречи остатки кораблей, яхт и галер, а буде опустите, то взыскано будет на вас и на потомках ваших, яко пренебрегших сей указ. Пётр. В Переславле в 7 день февраля 1722».

Возвращались подозёрицей (я ходил с Толей) — земля чавкала под ногами, промочили ноги.

29/VIII. Саша рассказывал. В этом году пастухи на лето поряжены (на 6 месяцев) в Переславском уезде: в с. Красном за 1200 р., с. Ивановском 1200 р., и с. Нилы — 1300 р., а городской судья получает с канцелярией 2200 р. в год.

Толя малевал Князь-Владимирскую церковь (зеркальце на кресте).... У Фединьки дизентерия — он играл, изображая перевозку камер-канцелярии отца... Тронуло прощание с мамой, жаловалась на одиночество, благодарила за приезд, просила писать... Вечером уехал.

Тепло. Полная луна. Нас семеро в экипаже. Гимназист едет записываться в военное училище. Рассказы о появлении медведей: «В Новосёлках,— рассказывал пильщик, — медведь обижает... все полосы с овсом изъездил... В Бормазове лес сведён, теперь чаща, не продерёшься, там теперь медведям и вод. Умственный зверь: года 4 назад тоже были медведи. Лесной кондуктор Андрей Лаврыч с другими пошли на них. Уговорились: «Ребята, не бежать... Кто побежит, в того стрелять!»... Медведь как пошёл на них, встав на лапы — пудов 18 в нём весу было, — Лаврыч и побежал, а Михайло не сробел — выстрелил и в ногу медведю попал, потом доконали».

Гимназист жалуется, что порох вздорожал: который был 60 к. фунт, теперь 10 р. 50 к., да и то его нет. Дроби нет, свою делают рубленую... А лоси ходят... Рассказывает, что группа гимназистов летом работала на станции. Разгружали вагоны с дровами, известью. Рублей по 7 в день выгоняли. А на кладке кирпича в Переславле на постройке у «Проводника» каменщики сдельно выгоняли в день по 11 руб.

Лошадей, на которых я еду, содержит ямщик Кирзин — 10 лошадей у него. В день выгоняет рублей 70, остаётся чистых рублей 40. Балуется, в карты играет, пьёт каждый день, платит ямщикам по 20 р. в месяц.

Приезд в Переславль фабрик поднял на всё цены. «Проводник» нагнал цену на сено до 1 р. 10 к. пуд, а было 60 к. Стал скупать по 90 к.

Пьют <нрзб.> — расшибает от неё здорово.

30/VIII. Ехал на Максиме, т.е. поезде с IV классом. Спал. В 6 часов утра в Москве обошёл 10 гостиниц и только в Лубянских нашёл номер.

Был на заседании по топливу у Новгородцева. Ив. Кап. Коновалов (фабрикант) рассказывал, что на Ярославской мануфактуре и в других местах рабочие просят выдачи особых дровяных денег — до 5 р. на человека в месяц.

На съезде сообщили, что в Дмитровском уезде Московской губернии корневая цена дошла до 37 р. за куб. сажень. В Винницком уезде цена <нрзб.> 77 р. за куб. сажень. Управляющий Государственным имуществом Владимирской губернии Диртау заявил, что скупка фабрикантами дров вызвала острый кризис и, по отзывам фабричных инспекторов, могут быть острые проявления недовольства среди рабочих. На совещании всё вертелось вокруг вопроса о реквизиции леса на корню. Заведующий заготовкой Московской городской управы Осипов сообщил, что пленные некоторые прекращали работу, мотивируя плохой пищей (хотя был свой повар), а также тем, что не хотят работать против своих (на оборону). Таких отделили и посадили на хлеб и воду, через 5 дней стали работать. В Дмитровском уезде Московской губернии всех пленных 700 чел.

31/VIII. Милый дядюшка Флорентий Александрович21 сначала меня не узнал, потом расцеловался и сказал: «А я, брат, тебя не узнал... Лицо Федино, но смягчённое, как у Адели».

Много рассказывал про деда22 и отца23. Вот его рассказ: «Прадед твой имел в Париже 2 дома и имение Бримо* в 20 верстах от Парижа. Был он человек очень образованный, легитимист и вольтерьянец. Состоял флигель-адьютантом при Людовике XVI, способствовал его бегству. Потом, когда Людовиг был схвачен, бежал из Франции, а имущество его было конфисковано. Поселился он в Берлине. Там давал уроки. Здесь же его пригласила гувернёром к своим детям графиня Орлова-Давыдова, которая и увезла его в Орловскую губернию. Прадед копил жалование и лет через 5 уехал в Рязань, где и открыл пансион. Потом переехал в Москву, тут он женился на дочери Делесаля, содержателя мужского и женского пансиона. Потом этот пансион был Перепёлкиной и затем Брюханенко. В холерный год (1831–й) прадед умер одним из первых, оставив в наследство сыну своему Александру Ивановичу дом на Шаболовке, 1 р. денег ассигнациями, 4–х летнего брата и двух крепостных, приписанных к дому — эфиопа и эфиопку, что было противозаконным делом (т.е. держание при домах рабов) и строго каралось ( в 1814 г. Александр I воспретил держать крепостных при домах). Ввиду холеры уроки музыки прекратились, и приходилось бедствовать. Александр Иванович с маленьким братом, Константином, ходили в Разгуляй или в Лефортово в трактир, который назывался «Максим большая закуска», там за 5 коп. ассигнациями можно было получить миску борща с ветчиной и сосисками и миску каши с русским маслом. В ту же цену подбавляли жижи, если было мало.

Не имея средств к жизни, Александр Иванович поступил на должность смотрителя в холерную больницу. Там пьянствовал с докторами; доктора ничего не делали, по неделям не являлись в больницу, вместо медикаментов выписывали себе вино и водку. Больные, предоставленные себе, умирали, если им это было угодно, или выживали, что, впрочем, было нечасто. Под конец Александру Ивановичу вся эта канитель надоела, и он вовсе перестал ходить в больницу.

Потом, благодаря протекции, Александр Иванович был определён подкопиистом, с жалованием в 55 коп. ассигнациями в треть в комиссию, председателем коей был некто вице-губернатор Брусилов. Комиссия эта называлась Комиссией по осмотру разрешительных и запретительных книг. Вытаскивали из архивов бумаги в рогожах, рассматривали их и делали на рогожах отметку краской — чёрной, если дела подлежали уничтожению, или красной, если оставлялись к хранению. Александр Иванович часто клеймил (два ведра с краской стояли тут же), не распаковывая рогожи, а иногда и сплошь чернил чёрной краской. Вот почему, например, из дел времён Анны Иоанновны что уцелело, а что и нет.

Прокутивши ночь, Александр Иванович нередко являлся в архив навеселе, и тогда кисть с чёрной краской широко разгуливала по рогожам с делами. Вскоре стал манкировать, посещать службу реже и реже, а под конец и вовсе перестал ходить. И так не ходил он на службу лет 7 и в заключение был уволен со службы без прошения по 3–му пункту. Это уже означало скандал — ведь никуда не примут. Бросился хлопотать. Наконец, благодаря связям, всё устроилось. Важное лицо приказало засчитать Александру Ивановичу все 7 лет его службы, выдать жалование за всё это время, произвести последовательно в чины копииста, подканцеляриста и канцеляриста и с сим чином уволить в отставку, мотивируя все эти поблажки тем, что Дюбюк человек талантливый. Один повытчик запротестовал было. Но особа затопала ногами и заорала: «Иди сделай так, как я тебе приказал, а не то я тебе морду разобью и самого прогоню со службы по 3–му пункту».

Через несколько лет выяснилось, что на чин канцеляриста надо держать экзамен, в том числе и по закону Божьему. Прадед был католик, из оного перешёл в православие, но у себя в пансионе, где учился Александр Иванович, закон Божий не преподавался, да и дома, когда приходил поп, прогонял Александра Ивановича, говоря: «Тебе нечего тут делать с попами».

Экзаменатором был протоиерей Богданов, человек строгий. Александр Иванович перед экзаменом поехал к нему. Так и так, мол. В пансионе, де, закону Божьему не учили и пр. «А в церковь ходите?» — «Да, был раз, на венчании». — «И Богу не молитесь?» — «Не молюсь!» — «И в церковь не ходите?» — «И в церковь не хожу». — «Так и живёте?!» — «Так и живу». — «И ничего с Вами не делается?» — «Как видите». Отворил двери и закричал жену: «Марья Ивановна, погляди, какой человек ко мне пришёл: и в церковь не ходит, и Богу не молится». Та, как увидала Александра Ивановича, закричала: «Боже, Александр Иванович, это Вы... вот я рада... заходите» (оказалась ученицей Александра Ивановича — институтка бывшая, Екатерининского института). Стала <упрашивать> мужа: «Брось, ведь это Александр Иванович!» Кончилось тем, что Богданов указал Александру Ивановичу главки по Ветхому и Новому заветам, по которым завтра будет его экзаменовать.

Так или иначе надо было разделаться с эфиопами, иначе грозила кара. Кинулся Александр Иванович в управу благочиния, там нашли дельца, пошёл с ним в трактир. Делец говорит: «Пиши... В Бежецкий нижний земский пункт* канцеляриста А. И. Дюбюка прошение, а о чём, тому следуют пункты...» — «Причём тут Бежецкий суд, я никогда в Бежецке не бывал». — «Пиши-пиши, коли говорю. Выгорел Бежецк, а с ним и полицейское управление и нижний земский суд. Поэтому и справляться нельзя, так, на слово поверят».

На деле так и случилось, пришла из Бежецка бумага, а в ней сказано, что в Бежецке вся архива выгорела, но что не имея оснований не доверять просителю, управа благочинния постановила выдать просителю требуемое удостоверение в том, что эфиопы-крепостные были своевременно освобождены от крепостной зависимости.

Сыну Николаю надо было поступать в университет, а бумаг никаких нет. Поехал Александр Иванович в Рязань к губернатору бумаги добывать. В приёмной стал в очередь, просит выдать удостоверение. Губернатор сухо и официально: «Не могу выдать». Снова просит. Потом спрашивает: «Да кто Вы? Ваша фамилия?» — «Я — Дюбюк». — «Дюбюк!! Это вы написали «Горные вершины?» — «Я». — «Вы!.. так бы раньше и говорили». Правителю канцелярии: «Приготовить сейчас же Дюбюку все требуемые бумаги». Открыл дверь, кричит: «Анна Ивановна, знаешь, кто ко мне приехал, Александр Иванович Дюбюк!» Приглашает в комнаты. «Да я Вас не выпущу, где Вы остановились? В гостинице? Переезжайте ко мне... Концерт устроим! Платный, я соберу гостей... Поживёте у нас» и т.д.

В 40–х гг. Александр Иванович с тенором Бантышевым поехал концертировать в Вологду — зимой в возке на пошевнях поехали. Взяли с собою от скуки мешок кедровых орехов. Тенор спит на морозе, раскрыв рот, и храпит вовсю. Проснётся — и ну грызть орехи. Приехали в Вологду — как в те времена водилось, концерт у губернатора, затем у кого-то из дворян. После одного концерта подвыпили. Кто-то и просит: «Александр Иванович, сыграйте!» Александр Иванович сел за рояль и пропел «Великую Ектению», в которой вышучивались тогдашние непорядки: «Для счастия народа сидят члены синода. Аминь. Господи помилуй, во веки веков» и т.д. За «Ектенией» следовал «диалог Николая Павловича с Клейнмихелем24 » о том, как не пустить крамолу в Россию из Запада. В числе слушавших были и губернатор, и жандармский полковник. Все аплодировали и были довольны, а на утро полковник послал донос.

Лет пять спустя, на обеде Александр Иванович встретился с министром Канкриным25. Сидя рядом и чокаясь, нечаянно облил Канкрина вином, стал стряхивать с мундира его капельки вина и извиняться. Канкрин на это: «Это ничего, ничего... Это пустяки... А вот то, что сделали в Вологде 5 лет назад... этого нельзя делать».

Александр Иванович был мастер перелагать стихи; между прочим, ему принадлежит пародия Беранже: «Спросите у Дюбюка».

Директриса Екатерининского института Цеймернг (мать Ник. Мак., который был губернатором во Владимире) прислала к Александру Ивановичу инспектора Брашкова (знаменитый математик, но дурак, каких мало; Александр Иванович анекдот сочинил о нём: Брашков, де, хотел, чтобы табакерка открывалась на другую сторону, что ему ювелир и сделал за 10 р.). Поехал Александр Иванович к Цеймернг, та приглашает его преподавать музыку в институте. Условия, можно сказать, подходящие: жалование 600 р. в месяц и проч. Но когда Александр Иванович собирался уходить, она и говорит ему, мнётся: «Знаете только, Александр Иванович, у нас... девицы молоденькие, чистые, нравственные, так...» (Александр Иванович был известный бабник, ходок по женской части). — «Так что, — перебивает Александр Иванович, — Вам нужен, значит, учитель нравственности... Нет, я не могу взять эти уроки... не могу... Лучше вместо меня кого другого... Нет... Нет... Нет, уж лучше другого». — «Да какого?» — «Да вот хоть митрополита Московского Филарета... Хоть он и плохой музыкант, но...».

Александр Иванович был страшный эгоист. Исключительно плохо относился он к сыну Фёдору (моему отцу). Фёдор кончил гимназию и поступил в фехтовальную школу юнкером. Два года был там, потом благодаря грамотности произведён был в офицеры в Белозёрский запасной батальон в Двинске. Там его сразу же сделали адъютантом; потом батальон вошёл в состав Лифляндского полка в Риге, сделали его полковым адъютантом. Там увлёкся немочкой, Евгенией Ивановной. Как почтительный сын, просил отца разрешить жениться. Александр Иванович написал, что не только не позволяет этого, но «я не посмотрю, что ты поручик, как придешь домой, так выдеру тебя, как мальчишку». Фёдор послушался.

Потом он писал, что военная служба удручает его своей бессодержательностью и что он решил идти в академию Генерального Штаба, а если не попадёт туда, то выйдет в отставку и пойдёт по гражданской службе. Это письмо Александр Иванович оставил без ответа.

Приехал держать экзамен в академию. Тут были конногвардейцы, лейб-уланы, артиллеристы, Скобелев, Малахов, <нрзб.> Соболев... и среди этой блестящей молодёжи пехотный замухрышка Дюбюк. Но каково было их удивление, когда этот замухрышка, на которого смотрели сверху вниз, выдержал экзамен.

Тяжело было Фёдору в академии. Александр Иванович не давал ни гроша, надо было жить на 25 р. в месяц и из этих денег покупать учебники. Питался Фёдор раз в неделю извозчичьей колбасой — по 8 к. фунт, а остальные дни одним чёрным хлебом. Тут и нажил он катар желудка. Когда понадобилось седло и вальтрап, помогла тётка Мария Николаевна.

Кончил академию по II разряду — в Москве при окружном штабе (а не в Вильно ли?), стал у всех на виду, но карьера скоро пресеклась. Экзаменатором юнкеров был. Какому-то Фондерховену или князю Барятинскому наставил колов. У Ховена были большие связи, и Фёдора отстранили.

Стал проситься в Уфу или Оренбург и уже сдал в почтамт прошение. В тот же день пришло из Питера предложение в 16 пехотный полк в Могилёв старшим адъютантом. Побежал в почтамт, насилу вызволил письмо в Уфу.

Был бережлив. Давал Адели 100 р. – и чтобы «всё было». Мне нанял учительницу за 5 р. в месяц.

Потом мы говорили о смерти милого чистого Пети. Оказывается, Петя не убит в Карсе, а застрелился. Создалось для него положение: ни взад, ни вперёд, нигде просвета. Он любил другую, а Марья Ивановна была невозможная женщина, хотя и несчастная. «Петя, — говорил Флорентий, — был слаб волею. Он, по-моему, был настоящий буржуа — любил покер, выпить, закусить, словом, кутнуть, языком болтать. Фразёр и человек безвольный, но с хорошей, чистой душой. Его тянуло в люди, общество, а Марья Ивановна хотела, чтобы он был пришит к ней. Но он просто не любил её, да и любить её нельзя было.

Я видел его во время мобилизации, на нём лица не было. Теперь осталась одна Марья Ивановна с дочерью. А Димка умер от скарлатины.

«А знаешь, — заключил дядя, — ведь Абрамычев, которого ты так живописал в Материалах Ветлужской вотчины, — отец Марьи Ивановны».

На съезде член Петроградской управы Влад. Никол. Комаров предлагал мне место секретаря дровяной комиссии с жалованием в 4200 р. Я отказался.

1/IX. Был на Трубной площади — птицы в клетках. Ощутил подлинную старую чеховскую Москву.

2/IX. В вагоне у соседа пиджак украли. Вообще теперь в поездах воровство изрядное.

5/IX. Слышал, как подрядчик Трофимов (строит воинские бараки) хвалил свой лес на постройки: «Лес такого высокого качества, что, по словам плотников, топор отскакивает... Гитарное дерево, балалайки из него делать» (!?).

3/IX. Иллюстрация к нынешней неразберихе. Царевскому для колёсно-<мазного> завода нужна нефть. Просит об отпуске её у Новгородцева (...). В ответ телеграмма: «Обратитесь в Петроград к Главному полномочному по нефти». Обращается туда. В ответ телеграмма: «Обратитесь к Новгородцеву». Вот уж воистину от Понтия к Пилату.

2/IX. Говорят, летом были погромы лавок в Таганроге и Ростове-на-Дону.

6/IX. Говорят, у солдат будто бы нет того пыла, что раньше. Ждут с нетерпением конца войны.

7/IX. Прошёл слух, что мы взяли Ковель, но что нас пощёлкали.26 Местное название: «прасская берёза».

9/IX. На Зотовской фабрике, по данным больничной кассы, сильно увеличилась заболеваемость рабочих в военное время, что объясняется ухудшением питания и лечения (плохо с медикаментами).

Родительское собрание, на котором меня не выбрали даже от класса. В президиум выбраны: Порохин, Барыков, Козлов.

11/IX. Жёлтая ясная осень. Красные закаты. Прозрачные дали. Желтеют берёзы. Краснеют верхушки спирей (чайное дерево). А сегодня серебристая изморозь.

12/IX. Соседи купили у судиславских мужиков дрова 1 сорта по 30 р. за погонную сажень 12 вершковых мер. На 4 длинных телегах привезли 2 сажени без малого.

При учёте населения Городской управой солдатки вписывают отсутствующих мужей, говоря, что им приходится посылать мужьям посылки, поэтому и на солдат должны давать сахар.

У Софьи Людомировны убит брат штабс-капитан-артиллерист, ожидали его к 17 сентября. Мать-старуха ждала ко дню своих именин какой-то большой радости. Ночью принесли телеграмму. «Вот это и радость», — думает. Развернули: «Николай убит». Сделалось дурно. Рассыльный дал воды, накапал валерианы; потом заперли квартиру, и отвёл её к дочерям.

15/IX. В Томске мясо 1 сорт 25 к. фунт, масло 70 к.; можно было достать сукно, но потом приехали из России и скупили все три магазина платья втридорога.

18/IX. Протопопов28 назначен министром внутренних дел.

Вечером в Научном обществе слушали гусляров — он, Колосов, в серо-суконном кафтане и высоких сапогах, она — поводырка — артистка Лаврова — красивая, в крестьянском костюме Смоленской губернии. Наташа слушала их и вся таяла, была на седьмом небе.

Говорил Колосов, что они были в Кологривском уезде, куда ещё нога этнографа не ступала. Манит их Поволжье, туда <нрзб.>... Прошлый год ездили в Смоленские <нрзб.> — собирать дедовское песенное добро. Вспоминал ту ночь в Ветлужском уезде, много лет назад, когда слушал гусляра и безоговорочно в ту ночь решил, что станет гусляром. Говорил о московском неком купце, который за гуслями забыл 12 своих магазинов — говорил он «и государыни мои и государи мои» — о том, что струны в гуслях приходится выковыривать, о гуслярах <нрзб.>, ходивших с поводырями, о гуслярах, которые гуслярный звон вносили в жизнь общественную. Приглашал вечерок скоротать около старого гусляра. Говорил о разрушительном времени, уничтожающем древнерусское песнетворчество, о том, что они набрали целый портфель записей, рисунков и иных материалов. Говорил о смоленских божьих людях — этих последних могиканах, народных певцах, которые с сумой за плечами ходят от деревни к деревне, от села к селу и поют тёмным людям стихи и духовные песни. Говорил о волочебных песнях, представляющих переход от духовного стиха к песне обрядовой, свадебной. О песнях обрядовых, пиво-браго-медоваренных, о бытовых, шуточных.

Вот запел он гуслярский стих о Книге Голубиной. «Вспоминаю — говорил, — о себя* я мальчиком, коего учитель поощрял всемерно выучить этот стих о Книге Голубиной. Но лишь позднее я понял, что в этой книге — богатство старорусское».

«Когда шёл Господь на пропятье,

Пресвятая Мать Богородица лила слёзы

На сыру землю».

Почему плакун-трава всем травам мать? Стратин-птица всем птицам птица? Индрик-зверь — всем зверям зверь? Иордань-река — всем рекам река?

Потом пели о Егории свят - хоробром. Теперь каждая тётка Алёна, у которой сын <нрзб.>, там и получил Георгиев крест, жаждет послушать эту песню.

«И во веки веков та слава-славушка не износится,

И во веки веков та слава не минуется».

Потом пели «Великое Вселенское поминовние» — полную глубокого мистицизма песню слепых у церковной ограды. В этой песне «пар от земли». «Слава Отцу и Сыну…, и ныне, и присно». Затем предлинный синодик: «Захарьину же душеньку во царствии небесненьком, Господи, ты вспомяни». Потом поминают всех младенцев: «и крещеных, и некрещёных, и писаных, и не писаных, и читаных, и нечитаных...» и т.д.

Волочебная песня (волочиться от дома до дома — поздравлять с праздником): «Христос ходил сам по земле... Христос воскрес сам Господь... Пахуч ладан да сам закурился».

Свадебная. Начин-почин. Зачинатель — детинушка неизбежно в шубе, в январе или июле свадьба. «Гости званые и незваные, прошеные и непрошеные, и кого Бог принёс, кого конь привёз, а кто и сам пришёл». Величание молодого Ваньки: «Кто ж у нас, братцы, хороший, кто, братцы, пригожий». «Ах, розан ты мой розан, виноград ты мой зелёной... Когда он улицей идёт, улица под ним-то стонет».

Затем сказка «Про воробья да про Сову Савельевну». Сова Савельевна — птица гордая.

Обряд пиво-браго-медоварения. Общий сельский пивоваренный чан бездонный, чтобы на всё село хватило. «Ребятушки, пивцо готово — с ковшечком добрым ложечка за ложечкой». Последняя песня доносится из-под стола или из-под телеги.

Смольнянки через реку дразнят могилёвок противных: «Ой, рос ячмень да на соломе, держала жена мужа да на верёвке. Мужик с веревки сорвался...».

Лаврова — красивая, с блестящими глазами, в крестьянском наряде, который так шел к ней и делал её похожей на красивую молодуху, — рассказывала, как в (...) Смоленской губернии их приняли за шпионов и топить хотели. Распространился слух, что ездит германская царица и высматривает красивых парней.

Когда же были на Унже, прошёл слух, что песни собирают только для отвода глаза, а будто сама царица приехала посмотреть, как народ живёт и есть ли у всех хлеб. Одна монашка случилась и говорит: «Покажите мне её, я вмиг признаю, царицу-то я не раз видала». Привели монашку, потом та и говорит: «Она! Как есть она... Только замаскировалась».

21/IX. Первый снежок.

На днях на улице видел одного парня лет 19 из Рязанской губернии. Грамотный, занимался земледелием, под Варшавой ногу оторвало, теперь просит милостыню. Симпатичное, ещё отроческое лицо.

Умер Вас. Ив. Семевский... На его похоронах Русанов сказал о нём: «Он вырос в археологической пыли, чтобы знать, как жил и страдал русский народ».

Рассказ в бане про Зузина, уполномоченного по продовольственной части: «И открыл он в городе 12 чайных и сказал, чтобы прятали там сахар... Прятали-прятали, да и подмочили. Потом тайком стали вывозить на свалки, а мороженщики со свалки сахар и берут. У нас, говорят, подмоченной сойдёт». — «Да ведь Зузин человек состоятельной». — «И!! Богатые самые и есть грабители... больше чтоб было у них, хотят».

Был мальчик Тося из Феодосии, 9 лет, в коротких штанах, рассказывал, как турок стрелял по Феодосии. «Ариша (прислуга) половик во дворе выколачивала. Вдруг как зашумит... из пушки... Она и спрашивает: «Что это?» — «А я ей говорю: бонбардировка». Она как затрясётся, мечется по двору, всю юбку изорвала, а у самой слёзы градом так и сыпятся... Все на Лысую Гору побежали, а он в Гору палить стал. Приехала наша антилерия, да всё неладно: то пушка в воду скатится, то колесо отлетит».

29/IX. В 12 часов уехал на вокзал, Клавочка провожала. Уезжать не хотелось, перед этим я проболел 3 дня — страдал желудком. Когда Клавочка уходила с вокзала, она так приветливо кивала головой и так было её жалко, погружённую в заботу о детях, обо мне.

В Ярославле пришлось ждать несколько часов вологодского поезда, поехал к Николаю Васильевичу. В трамвае слышал рассказ о том, что делается возле городской продовольственной лавки — сахарные хвосты, давка. «Сегодня настоящий бунт был... в давке одну бабу задавили... Это из-за фунта-то сахара». Офицер рассказывал о денщике, который у него просил похлопотать за него в прапорщики, а когда отказал, стал проситься в денщики*.

В Ярославле чувствуется напряжённость жизни. Трудно достать муки (её нет), сахар, булки. Длиннейшие хвосты, давка. [Жена] Н. Вас. рассказывала, что приходится в очередях стоять по несколько часов, настроение стоящих озлобленное донельзя. Сахар выдаётся в одной городской продовольственной лавке — страшная давка. Она для того, чтобы взять 4 фунта сахару, наняла человека за 50 коп. постоять в очереди (новый промысел — «стояние в очередях»). Говорила о продовольственных затруднениях в Москве. 4 дня назад там ждали на этой почве беспорядков. Её родственница просит прислать туда муки — есть нечего. В Ярославле дрова 38 р. сажень, яиц вовсе нет. Бабы не выносят на базар, т.к. полиция штрафовала за продажу по высоким ценам. Мясо 75 к. фунт. В Бурмакине земство открыло завод. Ростовские крестьяне купаются в золоте — будущие фермеры.

На вокзале ко мне подошёл Пётр, бывший швейцар Ярославской земской управы. Ушёл из земства, теперь швейцаром-камердинером при докладах у попечителя Варшавского округа князя Куракина в Москве (у Куракина имение Марьино в Моложском уезде близ станции Харино). До земства Пётр служил у Б. Вл. Штюрмера, когда тот был Ярославским губернатором. Вообще, у Петра связи. Гр. Игнатьев часто бывает у Куракина. Пётр осведомлён, говорит, что Куракин метит в попечители Московского округа — вместо Тихомирова.

Пётр чёрный, бородатый, у него 2 девочки и двое мальчиков, все учатся в средних учебных заведениях. Жена умерла, приезжал хоронить. Жалование 50 р., готовая квартира, да чаевых рублей до 70. Жить можно. Пунктуален. Рассказывал, как отказался во время докладов доложить Куракину о приезде уездного предводителя дворянства, ссылаясь на приказ князя. Потом объяснял князю, что сделал это, исполняя его приказание. Приказано: не принимать, — так никого, кто бы ни был: учитель, инспектор, директор, предводитель дворянства. «Это, Ваше Сиятельство, надо оставить старую дворянскую традицию, самолюбие». Пётр кичится своими связями с сильными мира. Когда Штюрмер был сделан министром, Пётр его поздравил и получил телеграфный ответ.

30/IX. Ехал до Мантурова. Спал кое-как. Во II классе ехали торговцы и офицеры. Один, толстый и молодой вятич, ездил за товаром в Москву, накупил его тысячи на 3–4, везёт перчатки, подтяжки, пуговицы, электрические машинки и пр. Добродушный. «Теперь, — говорит, — я побывал в Москве. Расценку товара узнал. Вижу, что в Вятке дёшево торговал, теперь весь товар перемечу. Подтяжки продавал по 36 руб. дюжина, а сам в Москве их купил по 60 р. В Москве товар достать трудно, но я теперь знаю, как товар расценить. Приеду да начну тихонько скупать в Вятке у других торговцев товар сам или через посторонних, потому что знаю, что можно продать с выгодой. В торговле без хитрости нельзя. Все купцы мошенники, честных нет. Друг друга надуваем. Знаете, со мной в Вятке так было. Продавал нитки по 1 р. 35 к., вдруг приходят ко мне и все нитки спрашивают, целый день, под вечер даже по 1 р. 40 продавал, расторговался — ну, думаю, ладно; потом оказалось: конкурент по 1 р. 60 продавал, да ко мне подсылал скупать нитки. Стало быть, я убыток понёс».

Офицеры возмущаются торговцами, называют их грабителями. Казачий офицер из Семипалатинска, честный, бравый, усатый, говорит: «Я бы так распорядился: в каждом городе повесить 3–4 торговцев, в том числе одного ногами кверху — и вся эта спекуляция, грабёж прекратились бы». Другой офицер — скромный, тихий — говорит: «И с кого дерёте... С чиновника, с офицера. Офицер, может быть, 20 атак отбил, сидя в окопе, на волосок от смерти был, а вы с него за перчатки дерёте 5 р. — денной бюджет». Третий офицер говорит, как плохо действуют на солдат сообщения о том, что торговцы припрятывают товары.

Вагон полон торговцев — едут евреи и поляки, русские. Один коммивояжёр их Архангельска (еврей) продаёт лимонную вытяжку для ситро, квасов и монпансье по 125 р. пуд, другой, элегантный еврей, едет по строительному делу.

Бравый человек, видимо, поляк, ведущий в Бресте галантерейную торговлю, со смаком говорит о фильдекосовых перчатках, детских чулочках, подтяжках, по каким ценам что купил в Москве и как надеется продать, говорит про себя, что он не торговец, а любитель, своё дело ликвидировал, продал товар Мюру и Мерилизу29 и покупает теперь больше из любви к искусству; потом вдруг начинает расспрашивать торговца-татарина о фабриках монпансье и с азартом говорит далее, что нынче, когда в Нижнем цена на гриб 7р. фунт, на грибах можно было бы нажиться. Татарин деловито говорит о монпансье, где достать его. «А качество?» — «Нонече на качество не глядят... Всё сойдёт, всё будет ладно».

Еврей-беженец, приказчик у «Сосны», имел смолокуренное дело в Ковенской губернии, несомненно, через 2–3 года и здесь заведёт смолокурню. Но сейчас нельзя ещё, рабочие дóроги, да медь (для кубов) недоступна: раньше 15 р. пуд, теперь 64 р. пуд.*

Воздух испещрён рублями, названиями товаров и пр. Кажется, все на чём-нибудь да спекулируют, и офицеры кажутся чуждой группой. Они тихо беседуют о фронте, о том, как находили германцев, прикованных к пулемётам; одного живым взяли — тот заявил, что сами просили, чтобы их приковали; о газовых атаках, особенно о страшных бесцветных циановых газах — раз у нас от них погибло 1500 человек, другой раз перебежчик предупредил — погибло только 75 человек, не успевших надеть маски.

Приехал в Мантурово часа в 3 дня. Лошадей до утра нет. Оказался попутчик-офицер в Кологрив — юноша, бывший земский служащий. У него жена, ребёнок. Едет в отпуск. Пошли с ним в сумерках в Мантурово. Грязь, полная луна. Идём близ церкви — служба; тихие красноватые огни. «Зайдёмте в церковь, давно не бывал», — говорит юноша. Зашли. Смотрят скорбные иконы, молящихся немного. Офицер ставит свечку, молится... О чём? Бог весть. Обратно шлёпаем по лужам. Офицер говорит, как он ещё молод, хочется жить, а вернётся ли живым?

Ночевали на вокзале. Банковский служащий из Спаса, нескладная фигура, универсант по образованию, зарабатывает 4 1/2 тыс. р., — рассказывал о жалованиях в финансовом мире: Л.Ф. Давыдов получает — сколько бы вы думали? — 140 тыс. рублей без <нрзб.>. Везёт прислугу. В Питере кухарка рядилась за 35 р., но без мытья посуды. Жена сказала ей: «Вон!» В Питере развита покупка товаров с заднего крыльца: по знакомству, по повышенной цене.

1/X. Выехали утром. Возчик говорит: на заводе Корбо подённо 3 1/2 р. можно заработать, а с лошадью выгоняет 8 – 10 р. «Сосна» купила Брантовскую дачу. Напортив, за Унжей, лет 10 назад один мужик купил за 300 руб. 400 десятин лесу, теперь продал на сруб (в 2 года) евреям за 140 тыс. руб. Река Янга: раньше тысяч 40 гнали лесу по ней, теперь на лесопилки возят гужом.

Деревня Вочерово. Ёлочки с цветной бумагой в слуховых окнах (девья краса). Усадьба Андреева, бывшая Волженских. Село Спас с голубо-синей колокольней, потребительским обществом, сельскохозяйственным обществом, кредитным товариществом.

Далее Высоково, за ним усадьба Жохова, потом Шевяки (усадьба Лебединского) — красивый вид на Унжу. Навстречу телеги. Всё едут ратнички да белобилетнички.

Под Елизаровым паром. Паромщик, старик лет 65, смачно матерится: «Сколько за 3 года за реку народу перевёз (солдат), а назад много ли вернётся?» Помогаем перебирать верёвку. Он был в Турецкую войну30. Тогда лучше было: турки нас боялись, измен не было, офицеры с блядями не водились.

В Елизарове ждал лошадей лесной съёмщик из Межевской дачи, с женой, ребёнком и сестрой. Работал в Межевской даче: 230 тыс. десятин, еловая дача, вся выгорела, вырублена, испорчена. Раньше был в Перми. В Лозьвинском лесничестве в лесах живут оленеводы — остяки и вогулы. Вогулы на лосей огораживают тропы к водоёмам, ставят жерди с ножами, наклоняют их; заденет лось, тетива спускает, жердь с ножом подымается и распарывает брюхо лосю. Грабиловка на земских лошадях. С съёмщика за сестру берут лишние деньги.

От Елизарова долго лес Калинина: сухие боры — сосна, олений мох. Лес шумит. Через Рамешки. В Ярославцеве ждали, пока лошади выкормятся. От Ярославцева до Кологрива ехали ночью. Я в шубе, подняв воротник. Было зябко, морозно, чехол спадал с шапки. К Кологриву повалил снег. Офицеру обошлась дорога рублей в 20, а едь один, то встало бы в 40 р. Всю дорогу было зябко. Приехал и остановился в номерах Невзорова.

2/X. Спал долго, отогреваясь от зябкости за ночь. Осматривал город. Преобладает синий цвет: синие и голубые купола, синеет лес по ту сторону Унжи, синие изгороди, у крестьян синие штаны кубового цвета. Речка Кичинка.

3/X. Ночью остановились в номерах двое евреев, смотрят исподлобья (рассказывала прислуга). Утром в 6 часов хотели уйти и потребовали паспорта. Ходили в ватер, и после каждого посещения смрад. Хозяйка забеспокоилась — не хотят ли отравить удушливыми газами; хотела отправить их в полицию, они сбежали.

Рассказывала про них номерщица Дуня: «Прасские жулики... ночью будят: «Тета (тётя), дай два стакана с кипяченой водой». Смрад — запах серной кислоты.

Был у лесничего, Влад. Ив. Трюнблота, у управляющего имением Стевени, у Лебединского. Слышал рассказ: воинский начальник их чудит. Толкует, что все отсрочки недействительны, раз человек получил отсрочку после 15 июля, и забирает в солдаты не только ратников, призванных годов, но и за 1900 и 1899. Лесопромышленники воют — совсем останутся без рабочих, шлют телеграммы министру, бригадному командиру, Новгородцеву и пр. — всего рублей 400 истратили на телеграммы.

В Кологриве пьяные турецкие офицеры. Военнообязанных (немцев) 400 человек. Есть среди них немало техников. Два чеха работают в земстве — один на песке развёл ай-какие огороды, другой каптирует халбужские минеральные воды, третий, эльзасец Этьен, провёл телефон. Есть специалисты по лесопильному делу. Среди них немало по воспитанию коренных русаков, не знающих даже по-немецки. От Мантурова всех их до Кологрива по грязи гнали пешком.

Вечером был у Лебединского: портрет его деда — участника Отечественной войны и деда Прутченко. Рассказывал он про умершего Геннадия Александровича Ладыженского, после которого осталась целая картинная галерея и музей разных старинных вещей.

Мясо в Кологриве 40–50 к. фунт. Военнообязанные имеют право покупать продукты только из лавок, а не у крестьян. На муку, соль, горох и крупу в Кологриве карточки. Сахар по 1/2 фунта на душу.

Снег стаял весь.

4/X. Сегодня был в музее покойного Геннадия Александровича Ладыженского, куда водил Ив. Ал-ндр. Ладыженский. Большой художник, холостой, умер 64 лет, всю жизнь собирал старинные вещи, картины, книги. Весь верх ими завален. Вот самовар, вывезенный Платовым31 из Парижа, вот картина Ватто32 (пастораль), стоящая 10 тыс. руб., турецкий ятаган с драгоценными камнями, индейские ножи, старые печатные и рукописные (лицевые) книги. Десятки его картин: «Под ливнем» (базар), за которую получил серебряную медаль, «Вышка», «Ломка камня», «Дочь И.А. Ладыженского (девочка)», «Старый Ларс», «Терек», «Река Унжа», «Грузка дров на реке Унже», где изображены все действительно бывшие Арины, Афимьи, Зиловьи. Зиловья была красавица, теперь старуха, этот парнишка — старик, а этого старика весь Кологрив знал: в трактире голову облили керосином и зажгли — ничего, выходился, народ тогда крепкий был.

Десятки эскизов: «Осень. Пахарь идёт за сохой. Грачи взлетают», виды усадьбы Фигнер (партизана) на Меже (беседка, липовая аллея, дом, которого уже нет). Старые ларцы, шкатулки, подсвечники, старинные медальоны, книжечки для визитных карточек, барельефы из слоновой кости, старинные веера, гравюры, картины. Вот портрет самого художника, рисованный Кузнецовым33: зоркий, вдумчивый взгляд. Книги в старых переплётах с застёжками. Мраморная головка, стоящая 500 р. Тут же картина Рябушкина34: «Царь Алексей Михайлович совещается с боярами в палате». Куплена за 400 р. Грабарь35торговался, хотел дешевле купить. Эскиз «Смерть Николая I» (возле Александр II, государыня, священник) — достался от сына заведывающего Эрмитажем (?!). Громадное старинное полотно, хорошо сохранившееся: стоит Суворов, опершись на фельдмаршальский жезл, гений венчает его лаврами, сбоку — барабан и другие военные доспехи, коленопреклонённая Варшава на блюде подносит ему печать города с изображением дельфинов и золотые ключи.

5/X. Днём выехал из Кологрива на пароходике. Подкатил исправник к пароходу — он отправлял двух стражников с корзинами, в корзинах рябчики губернатору.

Унжа — лесная река. Нет жилья. Вот мелькнула усадьба Козлова, и снова глушь. Ехала дама — Марья Ивановна, очень впечатлительная, нервная — всё говорила о муже, который её вызывает на фронт (т.е., вернее, близкий тыл), и пара евреев — один из них фабрикант трикотажных изделий, очевидно, обороняющийся от воинской повинности. Играли они в карты. Юноша — техник Чижовского училища, говорил о том, что возле Чижовского сельскохозяйственного училища под Кологривом есть дубовая роща, есть пихты. Рассказывал о режиме в училище — что-то вроде бурсы...36 Ехали новобранцы, говорившие: «Эх, скоро зажмут нас в клещи...»

Ночью пришли в Мантурово. По отчаянной грязи, по щиколотку, изнемогая от носки корзины и сака, взбирался от пристани на гору и затем шлёпал на станцию.

6/X. Ждал поезда на станции, усталый. Буфетчик, жёсткий, развязный молодой человек, при всех говорил хорошенькой продавщице: «У Вас прочёт... не хватает 24 рублей... извольте просчитать сами». — «Я не воровала!» — «Я не знаю... давали ли кому, своим кумушкам или телеграфисту... Это меня не касается... Это второй раз, половину прочёта вычитаю из вашего жалования, остальное жалование получите и напишете, что претензий не имеете... Больше Вы у меня не служите». Она, оскорблённая, молчала, на глаза набежали слёзы, гордо выпрямилась и ничего не сказала...

Поезд ехал черепашьим шагом. Возле Николо-Поломы проезжали мимо крушения. Разбило 16 вагонов, то же было возле Данилова.

Ехали ветлужские интеллигенты, взятые на войну. Один из них говорил: «Архангельск — это Америка... Текут реки золота; поверите ли, ломовики зарабатывают до 70 р. в день... Простые бабы рядятся в шелка... А у нас в Ветлуге тоже как всё вздорожало: до войны масло 25 к. фунт было, теперь 2 руб....» Один из ветлуган, Конст. Дм. Петерсен, по профессии цирковой борец, был занятен. Ему, по его же словам, было 21 год и 6 пудов весу, росту 2 аршина 10 вершков. Толстый, добродушный, что-то детское в лице, напоминающем Пьера Безухова. Он говорил, смеясь над цирковой публикой: «До выхода на арену не знаем, кто кого поборет — только перед выходом директор говорит, кто должен победить... А мы возимся, кладём на лопатки, морочим публику... В душе смеёмся над публикой». Борец — эстет в душе, любит прекрасное, громит спекулянтов, стоит за красоту. Жёстко спорит с товарищем своим, Ив. Ник. Малышевым, молодым лесопромышленником в очках и, видимо, славным малым, доказывая, что в лесопромышленности нет поэзии...

Попадается навстречу поезд с итальянцами — звёздочки на фуражках. Север ... и итальянцы. Итальянцы пели что-то. А вот поезд с грузовиками, тепловозами Балдвина.

7/X. Вот я и дома... Слушаю рассказ Клавы о том, как Софья Людомировна ездила за трупом брата, убитого на фронте, как это трудно было сделать.

Предприимчивая Севина вовремя купила вагон сахара и переделала его в постный сахар... Нажила на этом 3000 руб. Потом стала скупать у крестьян молоко, обменивая его на сахар (что привлекло крестьян, и от молока отбоя не было), и поила молоком свиней, которых потом продала. Теперь устроила конфетную фабрику...

9/X. Шумер читал доклад в Научном обществе о птицах. В лекции были такие перлы: «Кострома — торговый город, а торговцы любят кошек, кошки истребляют птиц, а посему пернатое царство жалкое».

11/X. Небывалый паводок последних дождей поднял воды в Волге на несколько аршин, подтопил дрова, дрова перемешались, много дров «в плаву»; на стрелке вода, видны лишь верхушки стогов... Масло дойдёт в цене до 2 р. фунт.

12/X. Крестьяне говорят: «Бог наказал нас за то, что дорого молоко продаём. Паводок всё сено потопил. Никогда этого не бывало».

Прохоров Александр Николаевич хвалит пленных: румын, словаков, итальянцев. Крестьяне с ними сдружились, народ цивилизованный.

Прошел слух, что Петра Зиновьевича отправляют в Италию. Где только не побывают в эту войну наши солдаты.

Вечером в земстве обсуждался проект волостного земства. Земцы отвергли всеобщее избирательное право, высказавшись за предоставление избирательного права государственным и земским служащим. За <нрзб.> высказались лишь единицы из земских служащих.

13/X. На вторичном обсуждении проекта волостного земства с участием предводителей управ Д. М. Григоров сказал, между прочим, что теперь в деревне денег изобилие. Раньше нельзя было четвертной билет разменять, а теперь в любой деревне 500 р. разменяют.

14/X. Совещание о мелкой земской единице. Земцы провели куриальную систему, говорили откровенно, что иначе будут забаллотированы все фабриканты и все теперешние гласные, а равно и земские служащие — словом, стали на совершенно классовую позицию...

Говорят, городовых обучают стрельбе из пулемётов. Ходят слухи, что где-то, не то в Питере, не то в Сызрани, уже стреляли из пулемётов в народ.

16/X. Петя и Наташа целый день играли с увлечением в бумажных петушков. Петя в IV классе, Натуся в I.

20/X. Мелькает, вьётся белый снег... Говорят, Белое море кишит немецкими подводными лодками... Слух о потоплении в Чёрном море нашего сверхдредноута... Кажется, Кострома накануне голода. Говорят, ржаной муки хватит ненадолго. Отовсюду слышно, что растёт недовольство и можно ждать продовольственных беспорядков. Уполномоченный бессилен в доставке продовольственных грузов. Разруха полная, а на фронте, говорят, всего в изобилии... Много бед наделал паводок — унёс сено, дрова. Всё дорожает. Тяжёлое время.

23/X. Делал доклад в Научном обществе о Раменском чугуноплавильном заводе. Железная руда была на реках Якшанге и Пызмасе — посмотреть у Никитина. Помещик Лопухин — усадьба его была около Сущёва Костромского уезда, называлась Литвиновка.

24/X. Брат музыкантши Парийской, наш сосед, дал сапогом по «роже» прислуге, раскровянил — за то, что не вычистила сапог. Бешеный какой-то! Однажды кричал: «Дай ножик, пойду зарежу маляра» — который нечаянно его костюм обкатил краской... Прислуга подала на него в суд.

25/X.1916. Говорят, Англия настаивает, в целях организации тыла, на ответственном министерстве в России. Слух о предложении Америкой мира между Россией и Германией за Галицию и пр. Говорят, в начале октября Пултусский полк пострадал: прошёл две линии у Ковеля, но не дали подкрепления — пришлось отступить... Солдаты поют: «Гей, на крутой горе, на Карпатской...».

27/X. В газетах [пишут] о том, что, де, Германия дала Польше королевство37 и будто Юз избран президентом Соединённых Штатов. Наташа принесла четвертные отметки.

29/X. Поговорка: «Мука не сало, встряхнёшь — и отстало»... Слух, будто в Питере на Путиловском заводе беспорядки. Призвали семёновцев, кои вместо рабочих и женщин стали стрелять в полицию (?!). Похоже на брехню.

30/X. Был у Татьяны Павловны Покровской — живая история костромской прессы. «Ишь чего? Ананасов захотели?»... Говорят, Сухомлинов38 освобождён... Президентом выбран не Юз, а Вильсон39.

31/X. В Архангельске взрыв (очевидно, немцами) парохода со снарядами, погибло 3 парохода, пожарная команда, 650 ранено, 150 убито...

В «Русских записках» статья Гуревича о принципе относительности... и весь был охвачен трепетом, читая эту статью. Ведь это перестройка всей науки, научный переворот.

1/XI. 5° мороза, всё в снегу — и деревья, и кусты. Красиво, а на душе тяжело. Отчего?

... Вологодский уполномоченный по продовольственной части реквизировал 5000 пудов овса, отправленного на станцию Антропово Костромским уполномоченным по топливу. Курьёз! Скоро уполномоченные будут реквизировать друг у друга. Курьёз весь в том, что незадолго до сего Вологодский уполномоченный обещал содействие Костромскому уполномоченному в добыче овса для своей заготовки дров.

4/XI. Рассказывают о частном совещании у Родзянки с участием Протопопова40, который в своё оправдание лепетал, что, будучи студентом, по 50 к. брал в час за урок.

7/XI. Газеты выходят с белыми пробелами. Выбрасываются речи депутатов41. Много говорят о речах Милюкова, Шульгина, Керенского, Маклакова. Вещи были названы своими именами. Имя Штюрмера склонялось по всем падежам.

14/XI. Добрался до дому через силу и слёг больной. В постеле лежал 14, 15 и 16 ноября. Болела нижняя часть живота. 14–го ноября было 38, 6°. 15–го ноября был доктор Диалектов. В этот же день Петя вернулся из гимназии: из-за скарлатины их распустили на 2 недели. Я лежал эти дни безучастный. Ко мне приходили по делу и проведать — мне всё было безразлично, ибо ослабел, питаясь одним бульоном да чаем.

17/XI. Встал с постели. Слаб. Нервен. Узнал, что «Поволжский вестник» прикрыли.

22/XI. Говорят, 19–го, в день открытия Гос. Думы, в Москве были единичные политические забастовки. Заседание дровяной комиссии с участием инженера Блауберга, желавшего заполучить поставку 15 тыс. куб. дров, а главное, аванс в несколько сот тысяч. Но комиссия на это не пошла. Блауберг петушился.

23/XI. Слух: в Ярославле на почве голода солдаты взбунтовались и убили ротного... Перелистывал дневник 30–х гг. Нащокина — солигаличского помещика.

24/XI. Из Григоровской женской гимназии хотят исключить гимназистку Николаевскую за то, что шутя закурила папиросу.

25/XI. Бухарест очищен румынами.

27/XI. Был на родительском совещании в Григоровской гимназии. Говорил, указав, что родительский комитет обязан не допустить исключения Николаевской и ещё другой гимназистки... Большинство родителей дамы...

Слышал рассказ о бывшем правителе дел канцелярии Толмачёве при Веретенникове. Форменный жулик был. Однажды в уезде у помещика будучи в гостях, хотел купить старинные канделябры. Помещик не продал. Тогда рано утром уехал от него, тайком увёз канделябры. Вот тип... археолог-жулик a la Ник. Ник. Виноградов. Потом попал в арестантские роты. Про него говорил князь Друцкий: «Просто стыдно, а ведь наш же <православный?> был». Вечером был в Научном обществе. Были доклады церковно-археологического свойства о. Михаила Раевского и Говоркова. Говорков — тип священника с уклоном к первобытному аскетизму и простоте. Хоровые иллюстрации — простые трогательные песнопения... После завязались обывательски-глупые прения, а в заключение Травинов предлагал Научному обществу принять резолюцию о желательности введения в церковь хорового пения (прихожанами). Я вскочил, как ужаленный: дело ли Научному обществу этим заниматься? Но старик Болотов меня предупредил.

От Воскресенского слышал: в с. Белышеве Варнавинского уезда, что была вотчина княгини Одоевской, церковь — 150 лет от роду, с аллегорическими картинами на полотне. Живопись итальянской школы. Протоиерей там Беляев.

... «Музыкальное кружево. Певец гораздый. Народная музыка — тоска души человеческой». Это из доклада Говоркова. А потом пошли прения о том, о сём, а больше ни о чём, водолейство Шумера...

Рассказ врача о «покресье» в Шишкинской волости Костромского уезда. Против Шишкина на Покше, на другом берегу, стоит д. Романово. Там крестные ходы бывают, «покресье» они зовутся. Легенда: ходы эти в память избавления. Давно это было, были князьки какие-то, приходили грабить: людей убивали, имущество грабили. Раз пришли, а был разлив Покши, перейти через [реку] нельзя было. Стоят на левом высоком берегу; их князёк из лука и нацелься, да земля с откоса вместе с ним и свалилась — и все они погибли в реке, в память чего и крестный ход бывает.

28/XI. Предварительное совещание перед согласительной комиссией. В марте ожидается дровяной кризис, ибо Кашинской мануфактуре не разрешено пользоваться её же нефтью...

Снегу все нет — и на Волге по-прежнему сало.

1/XII. 1916. Боря сказал, что газетчики продают телеграммы, крича: «Враги просят мира!». Побежал за телеграммой. В телеграммах нота четверного согласия (Германия, Австрия, Болгария и Турция) о готовности вступить в мирные переговоры...42 Неужели это весточка действительно мира? Как будет реагировать Россия? А союзники? Отвергнут ли? Или вступят в переговоры? И если да, то на каких условиях? Мир без аннексий?..

Бежал по улицам, на глаза навёртывались слёзы, сердце билось, вспоминалось начало войны, миллионы загубленных, хотелось плакать...

Вечером совещание согласительной комиссии. Лесопромышленники назначили 100 руб. куб дрова франко Кострома в кошмах без выкатки и распиловки, представители потребителей давали 90 р.; лесопромышленники сбросили ещё пятёрку, шли на 95 р. Соглашение не состоялось.

2/XII. Пропал без вести Никанор, наш дачный хозяин, славный...* В конце августа ушёл на позицию... [перестал] писать, потом сообщили, что пропал без вести. Последнее письмо Никанор прислал 25 августа: «Прощайте, жена, дети, прощай родная сторона, иду в бой!» Жалко до боли Никанора.

6/XII. Дети веселились, устроили складчину, были Боря, Миша Прохоров, Володя Языков, Женита Барыкова, Верочка и Маничка Адельфинская.

В прорези нашёл анонимку, грозящую карами, если Клава пойдёт свидетельницей в суд по делу <Паршина?>. Клаву вызвали в суд.

8/XII. Говорят, с января в Костроме не будет белой муки... На том берегу Волги сложены дрова Фоминского, Мисковского лесничества: по ночам идёт воровство дров — за ночь по 2 сажени тащат. Сторожа огрели дубиной, а другого запрятали в лодку... Цена берёзовым дровам 33 р. погонная сажень... Сегодня прошёл снежок.

10/XII. На днях встретил Александра Ивановича уже офицером: чистенький, вежливый.

... В кустарном складе продаются населению валенки (1500 пар) по 6 руб. за пару... Ошалели — хвост громадный <…> перепродают за 12 руб. В частной лавочке продают валенки до 18 р. пара.

9 декабря в Москве был земский съезд.43 Полиция <...> предупреждала, что съезд запрещён, но задним ходом собрались всё же. Вошла полиция и стала составлять протокол с князем Львовым. Тем временем стали расходиться, говоря друг другу: «На Маросейку». Поодиночке вышли — и на Маросейку. Устроили совещание, <наспех?> провели политическую резолюцию с приветом Гос. Думе и гласящую, что «время не ждёт». Явился князь Львов — гром аплодисментов. Следом полиция. Опять протокол. Копию резолюции торжественно вручили приставу. Под протоколом все расписались и расстались.

11/XII. Александра Николаевна Прохорова рассказывала про женитьбу Вас. Вас. Чижова, отца Фёдора Васильевича. Он хотел жениться на сестре Ульяны Дмитриевны, которая была красива, а Ульяна Дмитриевна красотой не отличалась, была безобразна. Просил руки и получил согласие. В церкви невеста была под густой фатой. Каков же был его ужас, когда после венчания сняли фату и оказалось, что то была Ульяна Дмитриевна.

12/XII. От Новгородцева получена телеграмма с просьбой усилить отправку дров в Москву, не стесняясь расходами, т.к. в Москве вопиющая нужда в дровах. Тотчас разослали телеграммы нашим грузчикам — с наказом усилить грузку дров.

Нелепый слух ходит по городу: якобы, рабочие Кашинской фабрики заявили, что не станут на работы, если не осмотрят их мастерские. Будто бы, осмотрели мастерские и нашли там заложенными две мины, а директора (?!), хотевшего взорвать фабрику, арестовали. <...>

... На Сенной был небывалый подвоз дров — к 11 часам утра цены упали на берёзовые дрова с 37 руб. до 30 р., в среднем продавались по 33 – 34 р., были сделки по 29 р. Помимо установления зимней дороги, на понижение цен оказали влияние раздача дров из городских складов, кои отпускают полусаженки однотопочникам. За доставку полусажени с городского склада на квартиру брали от 2 1/4 до 3 руб.

17/XII. Был на съезде податных инспекторов по вопросу о подоходном налоге.

18/XII. Милюков в Думе сказал: «Атмосфера насыщена электричеством, чувствуется приближение грозы... Неизвестно, откуда ждать удар». Ходят слухи, что в Москве большие беспорядки: казаки нагайками народ разгоняли.

19/XII. В газетах известие о таинственном убийстве Распутина, причём, его имя не называется, а говорится «одно лицо» <...> Глава из уголовного романа. <...> сенсация, что убийцы из великих князей44.

21/XII. Мясо 1 сорта 95 к. фунт.

25/XII. 23 и 24–го была метель, сдувало с дороги, намело сугробы. Бродил по городу. Всегда под Рождество у меня какое-то особое настроение; душа настораживается, становится мятущейся, ждешь чего-то необычайного, какой-то встречи, чуда, волшебства, как в детстве ждал рождественского деда-мороза.

В сочельник была ёлка. Пете я подарил два томика Диккенса: он вне себя от восторга, даже взвизгивал. Долго сидел я и бренчал на рояле, было немножко грустно, но грусть была какая-то тихая и тонкая.

Часто думаю, не переменить ли профессию, гложет тоска, хочется или кипучей общественной жизни, например, в качестве кооператора, или кабинетско-учёной работы, например, по разработке архивов. <...>

Говорят, преосвященный Евгений 25 декабря в городской Думе сказал, поздравляя с праздником: «Поздравляю вас с радостью, случившейся в последние дни. Одеяло из чёрных облак, омрачавших наш небосклон, спустилось». То был прозрачный...*

Публикация Г. В. Давыдовой и А. В. Соловьёвой.
Комментарии Г. Ю. Волкова, Л. А. Поросятковской.