В. В. Розанов как философ

Писать о философских взглядах В.В. Розанова чрезвычайно трудно, поскольку как философ В.В. Розанов — характерно русское явление и в качестве такового крайне нелегко поддаётся какой-либо окончательной оценке, классификации по школам и направлениям, тому, чтобы быть предметом беспристрастного исследования. Современникам он был известен по преимуществу как публицист и писатель — судя по многочисленным характеристикам, хотя и гениальный (см: В.А. Фатеев. В.В. Розанов. Жизнь. Творчество. Личность. Ленинград, 1991, с. 11-12), но крайне противоречивый — и по существу остался почти неизвестен как философ. В советское время его творчество и само его имя были подвергнуты сознательному забвению. В годы перестройки и последующее затем постсоветское время у нас хотя и были опубликованы некоторые его произведения, в целом его творчество оказалось по-прежнему невостребованным и вновь подверглось фигуре умолчания. Об этом можно судить по публикациям основного нашего академического философского издания — журнала «Вопросы философии» — за последние 10 лет (1989-1999). На фоне многочисленных статей, посвящённых проблемам русской философии, имя Розанова было упомянуто лишь дважды и то по поводу, а не в качестве предмета, заслуживающего самостоятельного внимания (см: Е.В. Иванова. Италия — Розанову. – «Вопросы философии», 1991, №3).

А между тем, В.В. Розанов — прежде всего и по преимуществу философ, который, хотя и не был философом по профессии, был, однако, философом по призванию, т.е. был философом милостью Божьей. Только исходя из этого обстоятельства, можно более или менее адекватно оценить его жизнь и творчество, место и роль в истории отечественной и мировой культуры. Только тогда за внешне противоречивыми высказываниями откроется исключительная цельность его личности.

Однако именно по причине глубокой оригинальности философии Розанова, которая в своих основных чертах сложилась уже в ранней работе «О понимании» (1886) и с позиций которой на протяжении всей своей жизни он принципиально оценивал всё происходящее вокруг и в самом себе, он был не понят и по достоинству не оценен современниками. С другой стороны, именно в силу исключительной актуальности философии Розанова в наши дни, он до сих пор остаётся едва ли не самым забытым среди отечественных мыслителей так называемого Серебряного века русской духовной культуры.

Первое утверждение разделяют и другие авторы. В частности, В. Бибихин в предисловии к книге В.В. Розанова «О понимании» подчёркивает: «Во всей работе о понимании у Розанова уже есть то невозмутимое безразличие к постройкам сознания, какое будет потом в розановской публицистике к современным ему политическим, этическим, идеологическим мнениям при безграничном, мы сказали бы даже — в хорошем смысле рабском уважении к устоям бытия (В.В. Бибихин. Время читать Розанова. – В.В. Розанов. О понимании. М., «Танаис», 1996, с. ХХ). Этой же точки зрения ещё ранее придерживался В.В. Зеньковский в известной «Истории русской философии».

Однако проблема состоит не в констатации факта, а в раскрытии его содержания. В достаточно полной мере на сегодня это представляется невозможным в силу трудности исследования и расшифровки этого всеобъемлющего и самобытного произведения. «О понимании» — светлая и просторная книга, — пишет В.В. Бибихин. — Она для будущего, для терпеливого разбора, для постепенного начала новой, совсем другой науки. Это школа нескованной, беспристрастной, терпеливой мысли». (В.В. Бибихин, там же, с. XV).

Между тем эта книга и не могла встретить иного приёма со стороны философского сообщества, какой она встретила в момент своего появления, а именно: полного и абсолютного непонимания. Во-первых, она создавалась в полной изоляции от кафедр и учёных советов и нигде не рассматривалась в качестве диссертации. Иными словами, профессура её попросту не знала, да и вряд ли бы кто из профессионалов её удостоил прочтением, поскольку имя автора никому ничего не говорило. Во-вторых, она была написана в полном отрыве от того круга проблем, который обсуждался в современной ей философии. Наконец, в-третьих, она была настолько самобытна по языку (в ней почти отсутствуют традиционные философские категории) и всеобъемлюща по тематике, что специалисту в области философии до сих пор представляется сочинением, написанным провинциальным дилетантом.

Для того, чтобы полнее понять причины и последствия для дальнейшей судьбы В.В. Розанова-философа неудачи, связанной с непониманием его книги «О понимании», сравним её судьбу с судьбой сочинения его современника В.С. Соловьёва «Кризис западной философии», которое он защитил в 1874 году в качестве магистерской диссертации, что принесло ему славу первого философа России. Будучи сыном известного профессора-историка, В.С. Соловьёв сам был тесно связан с академическими кругами. Его работа посвящена конструктивной критике того, как в западной философии решалась проблема теории познания, т.е. проблеме, которая уже на протяжении нескольких веков находилась в центре внимания философской общественности. Наконец, книга была написана по определённым языковым и логическим канонам и потому новизна выдвигаемых в ней идей была логически обоснована и органично вытекала из всего хода развития европейской и русской философии.

Неудача книги «О понимании» навсегда отрезала для Розанова путь к академической карьере: он разочаровался в профессорах философии и сохранил к ним неприязненное отношение на всю оставшуюся жизнь, убедившись в их профессиональной замкнутости и ограниченности. «…Самопополняющаяся коллегия профессоров тоже делает все усилия, чтобы к ним в среду не попал человек с мыслью, с творчеством, с воображением и догадкой», — писал он много лет спустя (Опавшие листья. Короб второй. – В.В. Розанов. Сочинения. Т.2. Уединённое. М., 1990, с. 447). Добавим, что Розанов был не одинок в своём непонимании: в истории философии это обычное явление, когда философы по профессии недолюбливают философов по призванию и наоборот (вспомним в этой связи судьбу А. Шопенгауэра, С. Кьеркегора и т.д.). К тому же академическая карьера к этому времени ничуть и не привлекала В.В. Розанова, потому что он уже сложился и как личность, и как мыслитель, которому было бы довольно тесно в затхлой кафедральной атмосфере.

Самым же важным последствием для Розанова неудачи его первого философского труда было то, что он в дальнейшем навсегда отказался от изложения своих мыслей в форме абстрактных построений и обратился к живому образному стилю рассуждений по вполне конкретным житейским, обыденным явлениям. Это, в конечном счёте привело к тому, что философия Розанова стала не царством отвлечённой мысли, выраженном в форме системы абстрактных категорий, что является отличительной чертой философии в строгом академическом смысле слова, а процессом осмысления жизни, выраженном в живом слове. Читая Розанова, отчётливо ощущаешь (если изъясняться профессиональным философским высокопарным языком) тождество бытия и мышления. Человеку свойственно мыслить так же, как дышать, ходить, отправлять свои естественные потребности. Мысль и жизнь есть нечто единое, они представляют собой едино-раздельную целостность. Мы нигде не найдём у Розанова противопоставления мысли и жизни, бытия и мышления, что является характерной чертой едва ли не большинства философских построений. Поэтому мышление В.В. Розанова органично, естественно. Оно не оторвано от жизни и не противопоставлено ей. Отсюда простота и ясность языка, его яркая образность, задушевность и искренность тона, и удивительное ощущение живого присутствия личности автора, которое возникает при чтении книг Василия Васильевича. Возникает ощущение живой неторопливой и обстоятельной беседы с простым, добрым и умным человеком. Но эта простота и ясность есть не примитивность, а признак глубокой мудрости. Розанов, подобно Сократу, только прикидывается простаком, чтобы заново переосмыслить давно известные повседневные явления. Однако если Сократ был занят по преимуществу прояснением смысла общих понятий, то у Розанова исследуются не понятия, а стоящие за ними жизненные явления. Мысль Розанова — это живая, образная, сочная мысль, лишённая какой-либо надуманности и искусственной отрешённости от жизни. И в этом опять-таки проявляется характерно русский стиль его философствования, который заключается не в голой рациональности, систематичности, доказательности, логико-понятийной последовательности и законченности мысли, а в установке на стихию свободного, не скованного жёсткими рамками формальной логики размышления. Такой стиль вытекает из осознания ограниченности абстрактно-теоретического мышления, необходимости его дополнения нравственно-гуманистической оценкой. Объективно эта особенность была обусловлена историческими условиями развития русской философии, не имевшей ни академических свобод, ни традиций и развивавшейся не столько на университетских кафедрах, сколько в культуре в целом. Положительным следствием такого типа философствования является принципиальный антидогматизм, органическое неприятие схоластических рассуждений русской философской традицией. Отмечая эту черту русской философии, писатель В. Распутин утверждает: «Главное отличие её было не в открытиях ума, не в формальных и отвлечённых построениях, не в архитектуре мысли, заведённой на спор и доказательство, а в пластичности, удобности, красивости, обаятельности мысли, в которой ум руководствуется душой, а духовное и мирское сводятся в человеке без всяких усилий». («Наш современник», 1989, №11, с. 159). Эта характеристика в полной мере относится и к философии В.В. Розанова. Дело в том, что философия есть не только продукт деятельности чистого разума, не только итог специфических изысканий узкого круга специалистов. Она представляет собой концентрированное выражение духовного опыта нации, её неповторимого исторического пути, её творческого гения и созидательного интеллектуального потенциала. Это особенно важно для понимания русской философии, отличительной чертой которой является рассредоточение во всем контексте культуры, использование обширной гаммы выразительных средств — от развитого словесного творчества до не передаваемого вербальными способами символического искусства, применение разнообразной системы жанров — от эпистолярного в духе Петра Чаадаева до афоризмов Розанова.

Один из крупнейших наших специалистов по современной западной философии В.В. Бибихин отмечает, что Розанов уже в книге «О понимании» высказал некоторые идеи, получившие развитие в таких направлениях западной философии, как герменевтика Х.-Г. Гадамера, феноменология Э.Гуссерля, фундаментальная онтология М. Хайдеггера, «благоговение перед жизнью» А. Швейцера, лишь в ХХ столетии. Однако такое перечисление мало что может сказать непосвящённому читателю, тем более что Розанов как философ не укладывается ни в какую классификацию. Целесообразнее, наверное, остановиться на общей характеристике философии В.В. Розанова, показав в свете её некоторые проблемы, актуальность которых сегодня не вызывает сомнений.

Без преувеличения можно утверждать, что всё творчество В.В. Розанова — это постоянное, напряжённое, порою мучительное размышление на темы, традиционно являющиеся философскими: что есть Бог, мир, человек, каковы их связь и взаимоотношение. В то же время в нём всегда присутствует определённое, зачастую явно не выраженное понимание этих проблем. Исходя из этого понимания, Розанов пытается ответить на вопросы о том, что есть жизнь, смерть, любовь, душа, отчётливо осознавая при этом, что окончательный ответ невозможен. Таким образом, понимание есть учение о бытии (онтология) Бога, мира и человека. Вместе с тем, понимание — это и учение о познании (гносеология или теория познания) бытия Бога, мира и человека. И только в свете понимания как учения о бытии и понимания как учения о познании, возможно и понимание таких проблем, как жизнь, смерть, любовь, душа. Это, в свою очередь открывает возможность определённого понимания всех частных проблем, из чего складывается отношение ко всем явлениям общественной и личной жизни и их оценка. Эта «параллельность» бытия и нашего познания как-то, по собственному признанию Розанова, предстала ему в видении и определила самый замысел книги «О понимании». Как из семени развивается растение, так из глубин ума развивается все знание, — и этот образ «семени», положенный в основу первой книги, навсегда остался основным для Розанова.

Отсюда «бытие» без каких-либо его конкретных характеристик, существование как таковое, само по себе, есть исходный пункт и необходимое условие всякого понимания. Бытие само по себе есть чудо, дар Божий, высшая и безусловная ценность: «Самое существенное — просто действительность» (Опавшие листья. Короб первый, с. 378). Бытие требует внимательного и чуткого отношения к себе. «Теперь распространилось слово «чуткий»: нужно бы посмотреть книгу «О понимании», — писал он впоследствии — но в идеях «чуткости» и «настроения», с ярким сознанием их, с признанием их важности, я писал эту книгу». (Уединённое, с. 224). Только из такого понимания бытия могли родиться следующие строки: «Ах, люди — пользуйтесь каждым-то вечерком, который выйдет ясным. Скоро жизнь проходит, пройдёт, и тогда скажете «насладился бы», а уж нельзя: боль есть, грусть есть, «некогда»! Нумизматика — хорошо и нумизматику; книга — пожалуй, и книгу. Только не пишите ничего, не «старайтесь»: жизнь упустите, а написанное окажется «глупость» или «не нужно». (Уединённое, с. 260). Насколько человек чуток, насколько бережно и внимательно относится к бытию, насколько он его понимает, настолько отзывчиво и бытие, настолько и оно понимает человека. Само бытие, несмотря на свою извечную данность, не есть вместе с тем данность, обеспеченная статусом вечности, но есть нечто трепетное, нежное, хрупкое: «Мир вечно тревожен, и тем живёт» (Опавшие листья. Короб первый с. 297). Поскольку же человек неправильно понимает бытие, оно может и отказать человеку в самом праве на существование. Следует напомнить о том, что эта мысль была высказана тогда, когда ещё ни ядерного оружия, ни экологического кризиса и прочих глобальных проблем человечества, угрожающих самому его существованию, не было и в помине.

Бытие есть дар Божий, само же бытие Бога для Розанова всегда есть самоочевидный факт, не требующий никаких обоснований. С самого начала (то есть уже в книге «О понимании») Розанов проявил себя как религиозный мыслитель. Таким он оставался и всю жизнь, и вся его духовная эволюция, можно сказать, совершалась внутри его религиозного сознания. Однако, несмотря на то, что к проблеме религии В.В. Розанов подходит как философ испытующе и вопрошающе, его учение о Боге ничего общего не имеет с теологией в традиционном смысле слова — как теоретически обоснованной системой взглядов. Бог просто присутствует в мире и в душе, религиозный человек обнаруживает это присутствие, и ничего определенного о Боге и душе сказать нельзя, важно ощущать, что они есть. В философии ХХ века эта проблема была осознана философом Л. Витгенштейном как проблема молчания: о самом важном и существенном мы молчим, ибо ничего определённого сказать не можем, и если что-либо высказываем, то это есть не что иное, как словоблудие. Этические и религиозные истины не высказываются, а демонстрируются образом жизни, показуются примером, всякие слова их неизбежно обесценивают: «Собственно нравственно (не в книжно-теоретическом значении, а в житейском и практическом) есть такая вещь, о которой так же не говорят, как о воздухе или кровообращении, «нужны ли они»? Можно её отрицать, но пока дело не коснулось нас и жизни».(Опавшие листья. Короб первый, с. 392). Розанов своим целомудренно бережным, трепетным отношением и настороженностью ко всяким теоретическим построениям о Боге и морали, вытекающим из ясного понимания ограниченности таких построений и потому неизбежного опошления этих высоких предметов, словно предвосхитил знаменитый афоризм из «Логико-философского трактата»: «…то, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чём невозможно говорить, о том следует молчать». (Л. Витгенштейн. Логико-философский трактат. М., 1958, с.29). Философия Розанова, как и всякая подлинная философия, безусловно содержит в себе определённое этическое учение, хотя Розанов опять-таки почти не употребляет таких традиционных этических категорий, как добро и зло, долг, честь, достоинство, совесть, счастье и смысл жизни.

Мораль, как и религия, должна быть укоренена в сердце человека. Они возможны лишь как следствие Божьей благодати, либо же опять-таки как понимание, которое не даётся посредством поучения или назидания, потому что в этом случае они вырождаются в ханжество и могут служить прикрытием и оправданием самых гнусных деяний. Понимание же не приходит только по воле человека, оно даётся свыше и приходит тогда, когда человек к этому созреет: «Закатывается, закатывается жизнь. И не удержать. И не хочется задерживать. Как всё изменилось в смысле соответственно этому положению. Как теперь не хочется веселья, удовольствий. О, как не хочется. Вот час, когда добродетель слаще наслаждений. Никогда не думал, никогда не предполагал». (Уединённое, с. 274).

Этика В.В. Розанова строится не на рассудочно-рациональном обосновании морали, а на понятии (философской интуиции) любви. И в этом отношении он опять-таки целиком и полностью находится в русле традиции русского религиозного философствования, согласно которой сердце есть средоточие духовного начала, носитель истины, добра и красоты. Основу этики составляет не понятие долга (как у И. Канта) и не понятие пользы (утилитаризм Г. Спенсера), а учение о любви. Там, где нет любви, сострадания, живого человеческого участия, одним словом, там, где отсутствует тепло и понимание, там нет и морали.

И здесь мы подходим к тому, что составляет основу всей его философии и движущий мотив всего его творчества, а именно: к учению о любви. В.В. Розанова с полным правом можно назвать философом любви, а его философию — философией любви. Хотя в обширной антологии мировой философии любви В.В. Розанову всё-таки уделили место (см: Мир и эрос: Антология философских текстов о любви. М., 1991, с. 305-307), эта сторона его философского творчества не получила должного внимания и понимания. А между тем его учение о любви есть ключ к пониманию всего творчества Розанова. В целом философию Розанова — из всех «измов», которыми его награждали некоторые авторы (пантеизм, космоцентризм, теоцентризм, биоцентризм и т.д.), — можно назвать даже не пансексуализмом, а сексоцентризмом. Философом любви в России называли также В.С. Соловьёва. Однако у Соловьёва любовь скорее абстрактно-теоретическая категория, структурный элемент философской теоретической системы, мистический свет нездешних миров, предмет метафизических построений. Тем самым учение о любви у Соловьева носит неизбежно рассудочно-рационалистический, холодный характер. Совсем другое дело у Розанова. У него любовь вся насквозь полнокровная, земная, живая, любовь к конкретному человеку — не как к абстрактному индивиду или представителю рода в целом, а вот к данному, живущему здесь и теперь человеку, в его повседневной, обыденной, тленной и греховной телесности. Поэтому у Розанова мы нигде не найдём, как это было у Платона, сопоставления любви телесной и любви духовной, Афродиты Пандемос (любви вульгарной, простонародной) и любви духовной, любви как стремления к прекрасному идеалу — Афродиты Урании, ибо у него: «Всякая любовь прекрасна. И только она одна прекрасна. Потому что на земле единственное «в самом себе истинное» — это любовь». (Уединённое, с. 253). В любви проявляется целостность человеческой личности, единство духа и тела: «Без телесной приятности нет и духовной дружбы. Тело есть начало духа. Корень духа. А дух есть запах тела». (Опавшие листья. Короб первый, с. 392).

Любовь составляет сущность человека, основу жизни, начало религии и нравственности: «Мы рождаемся для любви. И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете. И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете».(Опавшие .листья. Короб первый, с.366). Поэтому любовь является высшей нравственной и человеческой ценностью, где снимается противопоставление нравственного и эстетического, добра и красоты, обретается гармония чувства и разума. Словно предвидя то, что ХХ век поставит под сомнение ценность любви, Розанов страстно отстаивает право человека любить и быть любимым, буквально заклиная: «Отстаивай любовь свою ногтями, отстаивай любовь свою зубами. Отстаивай её против ума, отстаивай её против власти. Будь крепок в любви — и Бог тебя благословит. Ибо любовь — корень жизни. А Бог есть жизнь». (Опавшие листья. Короб первый, с. 324).

Любовь, по Розанову, лежит и в основании бытия, она космична, т.е, выражаясь философским языком, любовь наделяется онтологическим статусом, придавая целостность и единство миру и человеку: «Человек входит в мир… Но и мир входит в человека». (Опавшие листья. Короб второй, с. 449). Более того, земная половая любовь (отсюда то место, какое занимает в творчестве Розанова проблема пола) есть проявление воли Бога, замысла Творца о человеке, поэтому без неё невозможна никакая другая любовь, в том числе и духовная. По характеристике русского философа Н.А. Бердяева: «Всё творчество Розанова есть апофеоз рождающей жизни … Розанов хочет обоготворить рождающий пол. Рождение и есть победа над смертью, вечное цветение жизни. Пол — свят, потому что он есть источник жизни, антисмерть». (Н.А. Бердяев. Русская идея. – «Вопросы философии», 1990, №2, с. 138). В этом Розанов прямо противоположен другому русскому философу, Н. Фёдорову, который считал победу над смертью с помощью науки и техники — и тем самым преодоление полового пути размножения как ведущего к смерти — главной нравственной задачей человечества. Напротив, Розанов настороженно относится к техническому прогрессу, будучи одним из первых, кто увидел смертельную угрозу для жизни в наступающей научно-технической и товарно-денежной цивилизации, которая наряду с бытовым комфортом несёт обездушенно-механический характер человеческих отношений: «Техника, присоединившись к душе, дала ей всемогущество. Но она же её и раздавила. Получилась «техническая душа», лишь с механизмом творчества, а без вдохновения творчества». (Опавшие листья. Короб первый, с. 322). Эта мысль Розанова более чем актуальна сегодня, когда со всей очевидностью обнаружилось противоречие между техническим прогрессом и нравственным развитием человечества.

Однако любовь, согласно Розанову, лежит и в основе истинного познания. Она, во-первых, определяет сам предмет познания, мы стремимся к познанию того, кого или что мы любим: «Мы не по думанью любим, а по любви думаем. Даже и в мысли — сердце первое». (Опавшие листья. Короб первый, с. 368). Во-вторых, только в любви преодолевается противопоставление субъекта и объекта познания, а «лишь там, где субъект и объект — одно, исчезает неправда». (Опавшие листья. Короб первый, с. 323). В конце концов только любящему открывается истина: «Любовь исключает ложь: первое «я солгал» означает: «я уже не люблю», «я меньше люблю». Гаснет любовь — и гаснет истина. Поэтому «истинствовать на земле» — значит постоянно и истинно любить». (Уединённое, c. 253).

Таким образом, любовь является необходимым условием всякого бытия, любовь — высшая ценность, начало и основа религии и нравственности, любовь же является источником и способом истинного познания и критерием истины. Любовь — доминирующая философская интуиция у Розанова, а учение о любви объединяет все стороны (онтологию, теорию познания, антропологию, этику и эстетику) его философии в целостное мировоззрение. Любовь к Богу, к миру, к человеку, любовь к жизни, к женщине, к детям, наконец, любовь к Родине — становится пробным камнем и мерилом всех явлений действительности.

Розанов всё испытует любовью, чем и определяется его философская позиция, основу которой составляет, как и у Сократа, любовь и стремление к истине: «Правда выше солнца, выше неба, выше Бога: ибо если и Бог начинался бы не с правды — он — не Бог, и небо — трясина, и солнце — медная посуда». (Уединённое, с. 234). В этом долг, назначение и призвание философа, хотя такая установка приводит к одиночеству и непониманию, которое сопровождало Розанова со стороны русского общества на протяжении всей жизни. Уже в молодости он ясно осознавал все последствия этого пути и тем не менее избрал именно этот удел: «Для меня лично нет сомнения, что с этим достижением в душе моей воцарится постоянный холод и для меня утратятся и те небольшие радости, которые я имею теперь, когда или новая мысль осветит моё сознание, или когда я избегну какой-нибудь матерьяльной неприятности. Есть глубокая справедливость в мысли, что всё, что ни делает человек, он делает для того только, чтобы забыться». (О понимании, с. 493).

Такая позиция обязывала стоять вне политических партий и общественных движений с их неизбежной ограниченностью и борьбой низменных корыстных интересов. Розанов принципиально вне и против политики, потому что не видит в политике ни любви, ни правды, а разжигание политической борьбы — прямой путь к гибели России. «Эгоизм партий, выросших над нуждою и страданием России, — вот Дума и журнальная политика». (Опавшие листья. Короб первый, с.392). Сказано как будто сегодня и о нас сегодняшних. Политика иссушает душу, разжигает вражду и злобу между соотечественниками, губит и калечит жизнь людей, поэтому: «Нужно разрушить политику… Нужно создать а-политичность. «Бог больше не хочет политики, залившей землю кровью»… обманом, жестокостью. Как это сделать? Нет, как это возможно сделать? Перепутать все политические идеи… Сделать «красное — жёлтым», «белое — зелёным» — «разбить все яйца и сделать яичницу»» (Опавшие листья. Короб второй, с. 433). И хотя рецепт Розанова явно утопичен, проблема отчуждения политики от морали поставлена им предельно остро. Можно сказать, что проблема преодоления отчуждения политики от морали — проблема жизни и смерти человечества на пороге третьего тысячелетия, и Розанов был абсолютно прав, когда предрекал: «Я начал, но движение это пойдёт: и мы, философы, религионисты — люди уж, во всяком случае, «высшего этажа», чем в каком топчутся политики, — разрушим мыслью своею, поэзией своей, своим «другим огнем», своим жаром, — весь этот кроваво-гнойный этаж…». (Опавшие листья. Короб второй, с. 434). Розанов не ошибся в том, что придут продолжатели его дела: ХХ век породил движение ненасильственных действий в политике, у истоков которого стояли такие выдающиеся политические деятели и философы, как М. Ганди и М.Л. Кинг, а соотечественник и земляк В.В. Розанова А.А. Зиновьев предложил свой вариант решения этой проблемы, который, к сожалению, мало кому известен. Ключевой фигурой на отечественной политической арене является русский болтун — человек пустой и бесполезный для России: «Русский болтун везде болтается. «Русский болтун» ещё не учтенная политиками сила. Между тем она главная в родной истории. С ней ничего не могут поделать —никто не может. Он начинает революции и замышляет реакцию. Он созывает рабочих, послал в первую Думу кадетов. <…> Русь молчалива и застенчива, и говорить почти что не умеет: на этом просторе и разгулялся русский болтун». (Опавшие листья. Короб первый, с. 399-400).

Говоря о русских болтунах, которые, представляя ничтожную, по сравнению с русским народом, горстку политиков, на словах совершили чудо, сделав из России царской, церковной, крестьянской, кабацкой и ухарской Россию либерально-демократическую, европеизированную, в белых перчатках и «с книжкой «Вестника Европы» под мышкой», Розанов словно имел в виду наших современных реформаторов, которые пытаются из России коммунистической сделать Россию капиталистическую на американизированный или западноевропейский манер. Более чем актуально сегодня звучит предупреждение Розанова по поводу бездумной, грабительской приватизации. Уж кто-кто, а Розанов прекрасно знал отношение народа к частной собственности, как и происхождение этой собственности: «В России вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается». (Уединённое, с. 216). Когда читаешь Розанова, порою возникает ощущение, что время остановилось или вообще обратилось вспять, что если всё и течёт, то в нашем отечестве ничего не меняется: «Торг, везде торг, в литературе, в политике, — торг о славе; торг о деньгах; а упрекают попов, что они «торгуют восковыми свечами» и «деревянным маслом». Но у этих «торг» в 1/10 и они не образованы; а у светских 9/10, хотя они и «просвещены». (Уединённое, с. 268). Поразительное пренебрежение и забывчивость демонстрирует сегодня так называемая «политическая элита» по отношению к русской культуре, национальной духовной традиции, порою отказывая ей в цивилизованности, не понимая того, что русская культура «не впереди» и «не позади» мировой цивилизации, что мы не хуже и не лучше, а просто «другие» и в том может быть и состоит наша ценность и наш вклад в эту самую цивилизацию. Оценивая философию В.В. Розанова, глубокий знаток современной западной философии, переводчик с немецкого языка трудов классика немецкой философии ХХ века В.В. Бибихин пишет: «Но именно у нас Розанов смеет себе позволить бескрайнюю широту вопросов. После него говорить, принадлежит ли Россия мировой цивилизации, уже анахронизм. После Розанова Россия вся, с провинцией, деревней, пригородами, огородами, коровой, колодцем, с пьяным в канаве, вошла, широко въехала в единственную историю мира. Если кто-то ещё этого не заметил, а другой вообразил, что дело тут идёт всё ещё о чём-то специфическом вроде русской личности, то мы с гордостью скажем: розановская простота, кажущаяся наивностью, — признак нездешней силы». (В.В. Бибихин. Время читать Розанова, с. XXII). В Италии в 1990 году был организован первый зарубежный конгресс, посвященный творчеству В.В. Розанова, который в своё время написал в память пребывания в этой стране одну из своих лучших книг «Итальянские впечатления». Один из главных устроителей этого конгресса в своём докладе пытался ответить на вопрос, зачем надо изучать Розанова: «Внешне это был (Розанов) скорее неприятный человек, который при разговоре подплёвывал. Писал он в правых и левых изданиях, противореча сам себе. Интересовала его только проблема пола, а был он чуть ли не ханжой. Кроме того, он испытывал животную любовь к России (подчёркнуто мною – А.Д.). Очень сомнительным выглядит его отношение к христианству. Итак, я хочу обратиться к моим гостям с вопросом: если справедливы все те обвинения, которые выдвигались в адрес Розанова, зачем и почему мы изучаем его сегодня?» (цитируется по ст. Е.В. Ивановой «Италия — Розанову», «Вопросы философии», 1991, №3, с. 133). Как мы видим из всего вышеизложенного, такая постановка вопроса могла возникнуть из абсолютного незнания Розанова как философа. И тем не менее, Запад проявляет интерес к Розанову, хотя конференция носила историко-филологический, а не философский характер.

Автор данной статьи заканчивает её тем же, чем и начинал, а именно: констатацией факта, что В.В. Розанов как философ — явление малоизученное как у нас в стране, так и в мире. А между тем — это тема глубоко содержательная и благодарная. Тем более, что философское наследие Розанова исключительно актуально сегодня для нас и не утратит своей злободневности в обозримом будущем. В этой небольшой статье затронута лишь часть проблем, над которыми размышлял наш гениальный соотечественник и земляк, да и освещены они мною крайне поверхностно. Эта тема — предмет десятков диссертаций, которые, без всякого сомнения, когда-нибудь будут написаны. Особый интерес представляет тема «Розанов и Зиновьев», поскольку даже поверхностное сопоставление текстов этих русских философов, живших в различное время и творивших в различных исторических обстоятельствах, но обнаруживающих глубокое сходство самого стиля мышления и своей жизненной судьбы, говорит, если и не о прямом влиянии одного на другого, но опять-таки выражаясь профессиональным философским языком, которого терпеть не могут ни тот, ни другой, — структурных инвариантах «русского духа» как такового.