АРЕСТ. СУДЬБА СЕМЬИ

То, чего, видимо, не дано было нам избежать, произошло здесь, в Кадоме. В июне 1940 года в нашем леспромхозе начались аресты работников. Мой черед наступил в ночь на 9 июня. В начале двенадцатого часа ночи в дверь постучали, и к нам вошли двое молодых людей в штатских плащах, из-под которых виднелись петлицы НКВД. Они предъявили ордер на мой арест, хотели показать свои документы, но я не стал смотреть. Меня посадили на заднее сиденье машины, один сотрудник сел со мной, и я был отвезен в Кадомское районное отделение НКВД. Там меня сразу же стали допрашивать про террористическую организацию, в которой я, будто бы, состоял: кто меня завербовал, кого вербовал я, и все такое. Затем меня отправили в «область», в Рязань.

После, в лагерях, я встречал некоторых своих кадомских знакомцев, например, колхозника Перфильева — очень умного, развитого человека. Его сгубило то, что он еще в первую германскую войну был в плену, а таких почти всех брали и обвиняли, что они еще тогда продались различным иностранным разведкам.

В Рязани я попал в находившуюся при областном управлении НКВД так называемую «внутреннюю» тюрьму, заглубленную в землю на несколько этажей. В камере, куда меня поместили, уже сидело трое: писатель и журналист Пчелицын — в его произведениях нашли какую-то крамолу; Смирнов, инженер-водник, занимавшийся фарватерами — их, водников, взяли целую группу, они, будто бы, занимались саботажем, срывали перевозки; третьим был один литовец, фамилию его я забыл. Этого литовца взяли еще в конце 1936 года, осудили и отправили в лагерь, а теперь вернули на доследование. Тогда еще существовали т.н. «обвинительные листы», выдававшиеся обвиняемым, и литовец показывал нам свой лист, содержавший перечень его «преступлений». В этом перечне был, например, «терроризм», появившийся потому, что этот человек еще до революции служил почтовым чиновником и ему была положена к мундиру шпага. Эту чисто декоративную шпагу, которой нельзя убить и таракана, нашли при обыске, записали как холодное оружие, а ее владелец был зачислен в «террористы». Но самым главным анекдотом в этом обвинительном листе было обвинение литовца в том, что он был завербован польской «дефензивой» (разведкой) и шпионил в пользу Польши, начиная с 1915 года, т.е. с того времени, когда, не говоря уже о дефензиве, самого польского независимого государства не было еще и в помине. Из-за этой уж слишком вопиющей нелепости литовец и был возвращен на доследование. На допросах его очень сильно избивали, и он все время возвращался в камеру с окровавленной головой, однажды ему ударом повредили глазной нерв.

Меня на допросах не били. В Рязани продолжалось то же самое, что и в Кадоме: я обвинялся в членстве в террористической организации, вредительстве, шпионаже, антисоветской агитации и т.д.

В рязанской тюрьме я случайно узнал, что через три месяца после моего ареста была арестована и моя жена. Когда ее стали уводить из дома, маленькая Галя так крепко уцепилась за мать, что «корректные» чины НКВД вырвали ее из материнских рук силой. Как «жене врага народа», ей дали 8 лет. Первое время — до начала войны — она находилась в колонии в Рязани, где вырабатывались железные кровати. Освоив профессию маляра, Мария Григорьевна работала на окраске готовых изделий. Когда осенью 1941 года немцы захватили г. Михайлов и были уже близко от Рязани, то всю их колонию эвакуировали в г. Актюбинск, в лагерь, организованный для строительства завода ферросплавов. Там, работая заведующей амбулаторией для заключенных, Мария Григорьевна пробыла до конца своего срока.

82-летний Григорий Федорович был так расстроен арестами вначале зятя, а потом дочери, что через несколько дней умер. Дочерей же и верную Наташу выселили, точнее — вышвырнули из занимаемой нами квартиры, причем многое было растащено и раскрадено. Об этом писать трудно... Зиму они все ютились у добрых соседей, а потом Любу и Галю взял к себе Александр Саввич Предводителев — старый друг семьи Хомутовых, крупный ученый-физик, член-корреспондент АН СССР. Об этом человеке надо сказать подробнее.

А.С. Предводителев — сын мелкого служащего из Рязани, окончив гимназию, поступил в Московский университет. Отец содержать его не мог, и он, как многие студенты, давал частные уроки. Братья же Марьи Григорьевны успевали плохо, и родители дали объявление о том, что им на лето нужен учитель по физике, математике и др. По этому объявлению в Соколово и приехал молодой Александр Саввич. Он подружился со всей семьей Хомутовых, особенно же его полюбила мать Марии Григорьевны. Александра Саввича оставили при университете, позднее он стал профессором, заведующим кафедрой, был женат, имел троих детей и всегда сохранял связи с Хомутовыми. Когда он узнал о судьбе Марии Григорьевны и наших детей, то он взял Любу и Галю к себе. Взять в свою семью детей «врагов народа» — для такого поступка в то время требовалось не только доброе сердце, но и известное мужество. Дальнейшей судьбы Любы и Гали я коснусь ниже.

Я отказался подписать все предъявленные мне обвинения и после судебного фарса — мне дали 10 лет за антисоветскую пропаганду — я надолго ушел туда, откуда очень многим не суждено было вернуться.