Вс. Н. Иванов

«…ИСТОРИЯ – ЭТО И ЕСТЬ ЦАРСТВО СЛАВЫ»

Письма А. А. Григорову (1969 – 1971 гг.)

Вс. Н. Иванов.
Хабаровский краевой музей им. Н. И. Гродекова

Переписка Вс. Н. Иванова (1888 – 1971) и А. А. Григорова (1904 – 1989) длилась с апреля 1969 г. по ноябрь (декабрь?) 1971 г. А. А. Григоров, по-видимому, сохранил все письма своего адресата, и все они, хранящиеся ныне в ГАКО в фонде А. А. Григорова (ф. р-864, оп. 1, ед. хр. 2236, 2237), опубликованы нами. Часть его ответных писем, которые хранятся в Государственном архиве Хабаровского края (ГАХК), опубликованы в книге: Григоров А. А.

«…Родина наша для меня священна»: Письма 1958 – 1989 годов. – Кострома, 2011. – С. 129 – 137.

[Костромской штемпель 24.04.1969 г.]
Дорогой Александр Александрович! Позвольте, прежде всего, мне, старому и убеждённому костромичу, выразить большую радость, какую я испытал, только увидев на конверте в обратном адресе Вашу фамилию рядом со штемпелем «Кострома»… – Григоров! Какой Григоров? Неужели из тех Григоровых?
И пока я вскрывал конверт, я видел Ваш гимназический Григоровский сад, на берегу, реку, где на воде лежали и плыли брёвна, а главное – решётка сада, которая годами приводила меня в экстаз и умиление… Эта чугунная решётка «празелень»1 состояла из гирлянд чудесно отлитых «роз», эту «Григоровскую» решётку я вспоминал от случая к случаю на протяжении целых десятилетий – ведь мы, старики, ныне так богаты длинными воспоминаниями.
Ну, а окромя решётки и запущенного сада – вижу значок на скромной шляпке пирожком – «КЖГГ»2; а балы, где ещё я присутствовал при свечном освещении, когда – ну уж, конечно, стеарин, а не воск капал из бра нам на головы и на мундиры с серебряным галуном…
Спасибо, конечно, Вам за Ваше приветствие по поводу моего
80-летия – этого, как говорят китайцы, Да Шоу – Великого Долголетья. Большое хорошее спасибо и особенно потому, что от костромичей, а костромичи народ замечательный…
Попадались ли Вам в руки, дорогой Александр Александрович, мои книги, окромя «На Нижней Дебре»?3 Знаете, когда эта книга появилась в Костроме, в продаже, я получил до 200 писем от костромичей, фото, приветствий и проч. Я увидал, между прочим, при этом, как прочна у людей память. Мне писали тогда, что при общественном обсуждении Нижней Дебри часто в зале Кооперации4 (если не путаю) возникали горячие прения на тему – какая борода была у архиепископа Тихона5 – рыжая или чёрная?6 Народ любит вспоминать, видеть этот светлый, неподвижный, неизменный образ счастливых дней

– потому именно, что это время прошло. Ведь в старой церковной традиции – прошлое представлялось в памяти как Царство Славы. И история – это и есть Царство Славы.

И мировая литература имеет великолепный образец этой воплощённой единой картины этого Царства Славы – как Божественная комедия Данте…
Но возвращаюсь к первому вопросу: – читали ли Вы моих «Чёрных людей»? Книгу, которую я считаю за единственную пока картину роли пахаря крестьянина в строительстве русского государства? Если Вы читали, я бы рад был услышать Ваши об ней замечания; ежели нет
– то я бы, возможно, прислал бы её Вам, хотя полтораста тысяч её книг разошлись без остатка. А «Императрицу Фике» – Е II7, – тоже мою книгу?
История – это вещь! Читать теперь даже деяния Вашего деда – эти вклады в Женскую гимназию, в Богоявленский монастырь, где помню чудесные хоры, и т. д. – это сказка! Да, были люди, личности в старое время, которые до сих пор привлекают внимание внутренним сиянием света незакатного. Таков был – Улыбышев, инициалы, кажется, А. Д. – нижегородский меценат-барин, музыкант, товарищ А. С. Пушкина по Лицею8.
Fuit Troya, Fuimus Trojani!9 Вы пишете, Вы из Кинешемского уезда. Не знавали ли Вы семью Ртищевых? Их имение было на Волге, собственно на реке Мере, у Никола-Мера, рядом со Щелыковом А. Н. Островского. Какие места! Не слыхали ли Вы чего об судьбе этой семьи? Много бы меня обязали…
Письмо разрастается – пора закругляться. Одна просьба – конечно, при возможности. Я в настоящее время занят над повестями времени грани XVI и XVII веков, – Смутного Времени. Если бы у Вас нашлись какие-нибудь материалы по селу Домнину – Костромской вотчине бояр Романовых – может быть, фото, кроки10, может быть, карты, воспоминания и т. д., может быть, указания, где достать. К кому обратиться из старожилов Костромы, причастных к краевому музею? Или к Кинешемскому музею? Нет ли фото, книг – etc?
Надеюсь в нынешнем году выпустить книгу «Ал. Пушкин и его время» – может быть, и удастся!
Жму искренне Вашу руку, тёплый привет Вашей семье – и просьба писать.
Ваш Вс. Иванов. Хабаровск н/а Радуница11, 1969.
При пересылке пользуйтесь воздушной почтой – это 3 – 4 дня. Иначе до 2 недель! Мы же на границе Китая.

Ед. хр. 2236, л. 3, 3 об., 4, 4 об., 5.

Костромские гимназистки. 1904 г.
Хабаровский краевой музей им. Н. И. Гродекова

Оборотная сторона фотографии.

1. Празелень – иссиня-зелёный цвет.

2. КЖГГ – Костромская женская Григоровская гимназия.

3. Роман-хроника «На Нижней Дебре» издан в Хабаровске в 1958 г.

4. Зал Кооперации – Дом культуры Промкооперации.

5. Архиепископ Тихон (в миру Николай Василевский; 1867 – ?) управлял Костромской епархией в 1905 – 1914 гг.

6. Ср.: «Моя книга в Костроме, оказывается, привела этот древний город в волнение. Оттуда идут письма — я получил их штук 40 — от людей, которых не видел. Я никак не думал, что теперь, после полувека, — так помнят прошлые события. Получаю приглашения и в Москву, и в Кострому. Получаю фото моих героев, датированные 1904 годом. Идут там читательские конференции: “Знакомство с прототипами героев романа Иванова” — и старички, и старушки заявляют, что они делали 1905 год. Объявились какие-то родственники, которых уже и не помню. Люди шлют дополнительные данные по книге, требуют её переиздания без демонической Евгении Ивановны и т. д. <…> Вот что значит — писать о жизни, о людях! Очень поучительно» (Наталья Пономарчук. Письма Вс. Н. Иванова к Н. К. Бруни // Дальний Восток 2006. – № 2. – С. 199). Написано в январе 1959 г.

7. Екатерина II.

8. Александр Дмитриевич Улыбышев (1794 – 1858, по другим сведениям 1859) – публицист, музыкальный критик, литератор. Его дом был центром музыкальной жизни Нижнего Новгорода.

9. Fuit Troja, Fuimus Trojani! (лат.) – Была Троя, были троянцы.

10. Croquis (фр.) – набросок, быстро сделанный рисунок.

11. Этому празднику Вс. Н. Иванов посвятил сонет под названием «Радоница».
Стихотворение было опубликовано в газете «Гун-Бао» (Харбин) 24 апреля
1928 года (сообщил В. А. Росов, Москва).

Фрагмент газеты «Гун-Бао» от 24 апреля 1928 г.
Архив В. А. Росова

РАДОНИЦА
(Сонет)

Как сеткой шелковой, улыбчивый апрель

Заткал верхи дерев спокойного кладбища,

Где малых прадедов дремотны логовища

Сегодня оживит весенний легкий хмель…

 

Салопы, зонтики, гармоники, свирель,

В корзинах и платках изысканная пища,

Палатки, у могил веселые игрища,

И бормоток попов, и жаворонков трель.

 

На холмике родном и есть, и пить приятно,

Глядеть, как на траву ложатся солнца пятна,

Как ими расцвело любимое лицо;

 

А рядом, у шабров, поднялся кто-то бражный

И прадедов хваля, колеблясь, но отважный,

Он тычет в землю им пунцовое яйцо...

 

 

[Май 1969]1
Дорогой Александр Александрович!
Работая над книгами, подчас наблюдаю положительно – чудеса! Вот и теперь – полученное вчерась Ваше письмо. Обстановка моя такова, что сижу над повестью, в стиле тех 2 книг, которые посылаю при сем Вам2. Это повесть о Смуте на грани 16 и 17 веков. Начинается она первым царём на Москве – Иваном Васильевичем, разворачивает действия Европы во главе снова с Римом (зри повесть об Иване III в малой книге3), проходит стадии национального налаживания, Кострома, 19134, и тут – главное действующее лицо нашей с Вами истории – Иван Осипович Сусанин, т. е. крестьянин. Этим простым именем «Иван Сусанин» я и нацелился окрестить свой опус. Оставалось немного – о Сусанине почти что ничего нет, – и вдруг Ваше письмо с Вашими предложениями! Чудо! Положительное чудо, Провидение! Хватаюсь за эту возможность, прошу – помогите! Что надо? Фото, может быть, кроки Домнина, пути на Кострому и Ипатию, и
– подробности об Домнине, как об поместье бояр Романовых. Вот фигуру Сусанина как старосту этого поместья и хотелось бы видеть исторически. Конечно, надо обзор двора этого боярского, возможно, сказания, памятки, песни, всё, что может дать драгоценные детали повествования. Я думаю, где-нибудь под спудом всё это имеется, тем более что недавно ставлен был памятник на Молочной горе5 и, следовательно, были разговоры. Ну, думаю, всё это ясно. Помогите!

Теперь по Вашему письму. Был у меня в СПБ дядюшка (я Петебургского университета), служил он в Палате Мер и Весов на Забалканском 19, всю жизнь при Дм. И. Менделееве, которому когда-то и представил меня, юнца – зимой 1906. Великий учёный посмотрел на меня сквозь очки, спросил – на каком факультете? И, узнав, что на историко-филологическом, – сказал – А! и разговор прекратил. Так вот, у этого дядюшки Александра Николаевича Доброхотова я слышал имя Шателенов6, и обе семьи были вхожи друг к другу. Так что есть прямое знакомство и видно, что мир не очень велик.
Теперь о Ртищевых, каковые значились, по словам Елизаветы Васильевны7 – в Бархатной книге. Сам Фёдор Васильич служил в Кинешме, в Земстве. В Кинешме помню доктора Полозова, с сыном которого учился в Гимназии в Костроме (я кончил в 1906), Гиринских (быв. городской голова), Коноваловых и др. Чудесный городок, да, верно, это чудесны были года, молодость, бульвар над Волгой, и Гиринских за р. Кинешемкой на мысе был каменный купецкий дом, и рядом церковь – свод! Вообще, всё дышало тишиной и полным спокойствием [и верой] в завтрашний день.
Итак, возвращаясь на пред[ыдущее?]. Усадьба Ртищевых была у пристани Никола-Мера, в версте, на реке Мера, которая там делает плавный изгиб по широкому лугу, и совсем недалеко Щелыково – по направлению вверх по Волге. Как звалось это имение – не помню.
Почитайте прилагаемые книги – они имели успех, вышло уже 2 и 3 издания и будут ещё. Есть у меня книги о Китае, где прожил
23 года, и хорошо знаю эту замечательную страну, современницу египетских фараонов и их пирамид: у них было ведь 5 000 [лет], чтобы делать свою культуру на свой собственный лад, как гласит наш замечательный китаист архимандрит И. Бичурин, тогда казанский семинарист. Вернувшись в Москву в 1945, я предрекал всё время то, что происходит теперь, и мои слова оставались пророчествами Кассандры.
Рассчитываю, что в летних №№ журнала «Молодая Гвардия» будет опубликована моя повесть «В старом Китае». У меня изданы о Китае 2 книги – «Путь к Алмазной горе» (Советский писатель,
1956) и «Тайфун над Янцзы». Почитайте, повторяю, посылаемые книжки, и меня очень интересует Ваше о них мнение. Напишите!
В Костроме живёт мой однокашник по гимназии – д-р8 Яблоков Арсений Павлович, есть ещё кой-кто. Был ещё наш костромич – академик Полканов, сын директора Кашинской мануфактуры9. Небольшую переписку поддерживаю с Магнитским, Михаилом Павловичем, причастным к литературе и к газете «Северная Правда», где он напечатал отрывок из моего «Пушкина»10. Книга сама, возможно, появится в свет к концу года.
Посылаю Вам в качестве сувенира приглашение на мой юбилей в XI, 1968.
Примите лучшие пожелания и жму руку. Вс. Ив-в.
P.S. Уточните мой адрес: Хабаровск, Калинина 76 кв. 23.
Вы написали 28!
Ед. хр. 2237, л. 19, 19 об., 20, 20 об.

Дорогой Александр Александрович!
Спасибо Вам за Ваше письмо, за великолепную схему. Ясно, как на ладони. Вотчина Шестовых – это вотчина жены Никиты Романовича и, следовательно, всех нисходящих «Никитичей» – которых

было очень много. Среди них и Романовский уголок, и дорога на Кострому и на болото. Всё совершенно ясно.
Спасибо Вам за ту быстроту, с которой я получил всё это, чего я не мог иметь здесь – слишком далеко! Но именно это и показало мне Вас как живого человека того воспитания, которое могли люди иметь в России, и в их числе имели и Пушкина. Это – добровольное, свободное воспитанье, великая доброжелательность к другим, Вам совершенно неизвестным людям. Открытая и благородная доверчивость…
Спасибо Вам и за отзыв о моей «Фике». Я так и думал, что она Вам не совсем понравится. Ещё бы! «Матушка Екатерина» на портрете Левицкого в двусветном зале Костромского дворянства. Я сам когда-то писал в моей «Беженской поэме»:
На жертвенник, на углей тленье, До персей вплоть обнажена – Бросает розы и куренья Богоподобная жена.
Так оно и было когда-то. Но читая мою «Фике» – не обратили ли Вы внимание, что я показал Фике на самом пороге её престола, в высший момент, которого она наконец достигла? Не больше!
Дальше? Дальше была комиссия 1767 года, Дворянство, «Первая Помещица» и т. д. Вы это всё отлично знали. Но ведь она-то была дочерью Фридриха II, носительницей его заветов – живых до наших дней, до Западной ФРГ, до Гитлера и т. д. Мы с 1762 по 1917 работали на немцев! Довольно!
Сейчас я работаю над «Смутой», над Ливонской войной. Что такое Ливония, её рыцарские замки, против которых дрался 25 лет почти Иван IV, первый реальный русский царь? Что теперь осталось от Ливонии? <1 нрзб.> Всё это до наших дней была Остзейская провинция, из которой выходили бароны Фредериксы, Траубенблумисы
<?> и сидели аккуратными губернаторами по всей России – до Владивостока, до 1917.
Верно? Абсолютно! Я великоросс до мозга костей, но этой немецкой услуги я от немцев принимать не хочу, хоть я в прошлом студент Гейдельбергского университета. Нам, русским, судьба дана осваивать ту задачу, которая ещё не была решена нами.
Знаете, чего я боюсь? Того, что Западные немцы соединятся с немцами Восточными, покрестятся в общую веру и опять начнут приводить нас в христианский вид, во славу хитрого Фатерлянда… Вот так.
Поэтому я был бы рад, ежели бы хоть просмотрели Вы «Чёрных людей». Ведь лестницу метут сверху, а котёл греют снизу. Со дна надо начинать дело государственности и культуры, а не сверху, как делала это просвещённая наша, учительская интеллигенция.
И предо мной – 2 фигуры: Аввакум в «Чёрных людях», который
18 лет сидит в земляной яме и не ропщет, и ещё – Шевченко.
Приглядитесь к нему. У нас есть Северное сияние Пушкина, но Шевченка-то у великороссов нет. Нам не с кем по-мужицки поговорить. Мы все должны больше почитать Эйнштейна, кибернетику. А Шевченко – не пользуется почётом у нас. А между тем – он стоит внимания. Он мужик? Да, мужик! Но какой? На, так сказать, белой подкладке, такой, как великолепный наш студент Васьков, великолепно плясавший мазурку. Шевченко ведь как-никак, а художник, кончивший Академию против сфинксов на Неве, он водился с чудесным Василием Андреевичем Жуковским, может быть, и Пушкина причастился видеть. А вот не побоялся, он надел кожух да свитку и смушковую шапку и лежит торжествуя в Каневе над Днепром.
– Не кажется ли это Вам подвигом, это «нисхождение во ад», ради сокрушения верей вечных? Пожалуй, думаю я. Нам нужны не образованные баре, а образованный мужик.
Ей-богу, мне кажется, наша задача беречь всех тех, как Вы, могущих прочувствовать прошлое, о, – великолепное прошлое! Где Вы встретите такую литературу – дворянскую, не ущербленную, а сияющую победно, как не в России? Нет другой! Все эти Фридрихи Ницше
– мелкотравчато в сравнении с нами. – Почему? Потому что мы с Пушкиным во главе неимоверно богаты и в дворянской культуре, и в мужицкой, и в монастырской. Мы – это говорю я, внук крепостного,
– познали, что такое настоящая жизнь. Мы её видали в прошлом.
Что нужно же, Александр Александрович!
– Нужна копулировка, прививка, прививка могучих бесконечных дичков этой высочайшей русской, дворянской – как абсолютно национальной культурой, чтобы по близкой (верю, верю, буди, буди!) весне – она зацвела, как вот сейчас цветёт абрикос на моём столе.
Я не советую Вам надевать кожух и свитку, как Шевченко, но всё-таки – нужно какое-то приближение, хотя бы на 15 км – как американцы к Луне… Ежели бы я не был на излёте своей жизни, я бы написал роман из жизни российского дворянина, этого Жана Кристофа1, который много чувствовал бы, понимал бы, но так, как понимал наш Иван Алексеевич Бунин… Ах, как мы богаты, как мы богаты! А держимся как нищие перед этими великолепными парвеню2, гойями3 из США.
Довольно. Dixi et animam levavi…4
– Читая Ваше письмо, завидовал Вам, что будете в Щелыкове и
Вы разузнаете там об «боярах Ртищевых». Напишите, пожалуйста!

И надеюсь, что Вы не откажетесь помогать мне. Ей-богу же, я один. Я один – и за мужика, и за дворянина, и за пролетария. – Ей-богу, наши силы необъятны, абы только бы нас не разъединяли. Единомыслiем исповѣмы!5
И в то же время – теперь вижу неприятные исторические факты:
– Знаете ли Вы, АА, что Борис Годунов – не был грамотей? За всё отвечал своей чудовищной памятью и тонкой смекалкой! Чудовищно! И оный Борис Фёдорыч – мечтал открыть университет!
– Что я прошу? – Помогайте! Во имя нашей великой Страны. А, может быть = во имя лишь чудесной Григоровской решётки.
– Твоих оград узор чугунный!6 – с чугунно-литейными розами, вдоль которых я бродил по осеннему саду с наклеенными на дорожку алыми и жёлтыми листьями, ничего не понимая в волнах набегавшего на меня блаженного чувства…
Только сегодня узнал, что какая-то доцент пишет про меня в Ленинграде книжку и собирается сюда приехать – узнать личность.
Что же, пора и нам – личностям, и Вам – дворянам, явиться – ну хоть и не «Буревестниками», а эдакими элегантными соколами…
Жму руку. Ваш Иванов.
P.S. Очень интересно мне – как Вы воспримете «Чёрных людей»? В. Н.
Ед. хр. 2236, л. 7, 7 об., 8, 8 об., 9, 9 об.

Дорогой Александр Александрович!
Получил Ваше письмо – спаси бог! Не помню я названия усадьбы РТ1, но путь туда помню: – от пристани Николо-Мера – через село с церковью влево, по берегу Волги, и через версту-11/2 – усадьба – против Томны за Волгой2, на дуге излучины р. Меры по лугу, не доходя до Щелыкова. – Дом стоял на обрыве берега речки…

Посмотрите последний № «Вопросов литературы» (5) – ст. Ал. Янова «Загадка славянофильской критики». – Оказывается, славянофилы – Самарины, Аксаковы – не «крепостники», а культурные люди, – чрезвычайно радостно и симптоматично начата дискуссия…
Жму Вашу руку. Ваш В. Иванов.

Ед. хр. 2236, л. 11.

22 сент. 1969
Хабаровск

Дорогой Александр Александрович!

Только что написал письмо в милую Кострому, поздравил имянинницу на 17 сентября Софью – жену моего однокашника по гимназии, дружка д-ра Яблокова, Арсения Павловича, а теперь Вам.

20.8.69.

Дорогой Александр Александрович! Что-то давно нет ничего от Вас, так что я даже обеспокоился. Работаю по малости над Ив. IV, и вот что – писал ли я Вам или нет, что в № 9 журнала «Молодая Гвардия» будет моя повесть «Дочь маршала» – это Китай прошлый, но прочный – думается.
При случае – посмотрите… Лучшие пожелания.
Ваш В. Иванов.

Ед. хр. 2236, л. 12.

29.8.69. Хабаровск.

Дорогой Александр Александрович!
Приветствую Вас из далёкого Д. Востока – и обеспокоен долгим Вашим молчанием. Здоровы ли Вы? Было бы неловко не бросить в ящик этот короткий запрос.
Что о себе – рассчитываю быть в Москве в конце сентября – богу
<1 нрзб.>. И ещё одно – посмотрите в № 9 «Молодой гвардии» мою повесть о Китае таком, каким я его видел.
Ваш В. Иванов

Ед. хр. 2236, л. 13.

Конверт. ГАКО

Во-первых, ответ: – Ваше письмо относительно мелкопоместной Зуевки бояр Ртищевых мною давно получено, и мною же было тогда же написано Вам большое письмо – о радости переписки о столь, казалось бы, ненужных вещах, о том, что прошло, что не повторится. Но, поди ж ты – прошлое как духи: кто нюхает духи, сунув нос во флакон или флакон, наоборот, в нос? Духи обоняют издали, когда нет уже самого запаха – факта, обречённого рождением на исчезновение, – а остаётся только аромат воспоминания – тонкий и вечный.
– С исчезновением памяти – исчезает вообще всё, распадается на атомы, пляшущие сегодня, без вчера и без завтра. Классика, только классика, молчащий мир наличности, без гремучих требований мира лишь взыскуемого. Спасибо Вам за Ваши письма. Вы писали мне, что в Вашей семье много приезжающих и отъезжающих – и как бы хорошо хоть бы на час в этой кумуляции1 памяти, даже не высказываемой, но живой an und für sich2, как философствовали когда-то молодые люди кружка Станкевича и Белинского о развитии Вечного Духа. Чтобы в комнате даже за чашкою грузинского (horribile dictu!)3
чая пахло Фетом и его «не раз долитым самоваром»4.
Знаете, дорогой Александр Александрович, бывает такое состояние тела и духа, когда глаза как бы сдвигаются с оси, разбегаются, всё как бы не реально, – «не то, не то!». И вдруг – нормальная, самой природой указанная конвергенция5, глаза на фокусе, видна сразу становится перспектива, всё так, как должно быть. Единственно, как именно должно быть. Флобер учил нас писать образ так, что лучше он уже не мог быть написан, без всякой скидки, на самой высоте, а мы ходим все в облаках какой-то маниловской мечтательности, говорливости, множимой механикой радио и теле-еле-видения. Нужна ясность, предельная установка, как у Г. Маслова – хорошего поэта:
– «а сердцу так немного надо – из сада свежесть, полумесяц… Прикосновенье рук прохладных к разгорячённой голове»6. Ах, эти болтающие разгорячённые головы, материально к тому же стимулированные! Да здравствует только классика без скидок… Думаю, что нынешняя любовь масс к рыбалкам в их молчаливости, – это симптом тоски по классике, по рыбьему молчанию.
Одним словом – пишите! Прерываю своё писание. Ваш В. Иванов.
Ед. хр. 2236, л. 14, 14 об.

– Октябрь уж наступил… 2/X.69
Дорогой Александр Александрович! Получил Ваше письмо от 28/IX, где Вы сожалеете, что пропало Ваше письмо с данными о Ртищевых и о Зуевке.
Но, право же, я уже писал Вам, что оное послание дошло до меня, что я радовался, как восстанавливается прошлое, etc. Ещё раз подтверждаю это. В генеалогии той, в последних именах, я нашёл имя Фёдор, а те две барышни, о коих идёт речь в «На Нижней Дебри» – Фёдоровны1. Ещё одно подкрепление!
Плавал по Амуру почти до Сахалина, отдохнул, понемногу работаю.
Жму руку. Ваш В. Иванов.
P.S. По какому же тракту Вы ездите в леса? По Солигаличскому?
Ед. хр. 2236, л. 16.

Страница письма Вс. Н. Иванова от 17 октября 1969 г. ГАКО

Дорогой Александр Александрович!
Я уж по Вашему молчанию боялся, что Вы заболели – но, получив письмо, возрадовался. 1) – всё благополучно, 2) тому, какую правильную Вы ведёте работу. Завидую Вам – копаться в архивах, видеть приостановленный бег жизни, стягивать ниточки связей, ей же ей, – это должно быть хобби самого Господа Бога, когда, как говорит Талмуд – Богу нечего делать… Библиотеки, монастыри, университеты – это же рай на земле – да ещё вот рестораны!1 Конечно, для понимающих… Без понятиев тут делать нечего. В этой напряжённой атмосфере «сладострастья высоких мыслей» (Пушкин) что-то видишь, что делается, как собеседник на пиру Всеблагих (Шиллер), конечно
– не железные, чугунно-литейные законы сущего, а образы, которые родятся, как Афродита из пены утренних волн, готовясь лишь к своему воплощению. Тут действительно присутствуешь в Совете Богов… Вы так добро говорите о Вашей готовности помочь мне – Добро! Я всё время обуян мыслью о великом княжении Василия III, Гавриила, сына Софии Палеолог. Вот пункт, который неясен, мало освещался, потому мало охотников лазить по пыльным чердакам истории, как мы с Вами.
Я упёрся, уткнулся в вопрос: почему Иван IV вдруг взял да уехал в Александровскую слободу? То был разрыв – но почему тут замешана оказалась Александровская слобода – и вот получается, что Александровская слобода – это, так сказать, домен Василия III, как бы средоточие его греческих дел. Первый, так сказать, – греческий проект, который появился потом у Фике, – и заставила Константина Павловича учить греческий язык.
Не кажется ли Вам, А.А., что мы забываем Софью, её приезд на Москву. Нелегко ей было, Царьградской принцессе, ехать в овчинную, деревянную Москву! И ехала она не одна, за ней тащилась, а, может, и стремилась Византийская эмигрантщина. Во всяком разе, мы уже об её библиотеке наслышаны. Думается, что она навезла с собой не мало «Византийской пыли» – вроде как космонавт США
– лунной пыли. А ведь как-никак, а К[онстантинопо]ль стоял после варваризации I Рима 1000 лет, свалившись в 1453. Пересадил с собой своего культурного героя – καλὸς κἀγαθός2 – преемственного человека, умевшего жить и работать в многонациональном государстве. Человека страстно, надрывно верившего в божественную вечность, избранность этого государства. Знавшего 1000 политиков<?>.
Ведь Кремль наш – это стены Феодосия II, отлично помогавшие от нападения варваров. Создавшего великолепные храмы – целые

дома божества, а не только статуи. Более всего почитавшего догмат о рождении вечного бога на землю от земной девушки. Верившего в то, что человечество это не только пыль, «человечья икра» – а есть действительно святые люди, действующие в толпе, на базаре, в массе. Сопровождавшего свои праздники – не только богослужениями и фимиамами: – Ярмарки св. Димитрия Солунского в Фессалониках – ведь это наша Нижегородская ярмарка, её дедушка! Эти храмы среди лесов, – эти светлые праздники прежде всего жизни, вожделения!.. Тысячелетнее <1 нрзб.> народа в столь поэтических образах, опеваемое песнями Романа Сладкопевца – не могло исчезнуть. Наполеоны, Цезари уходят и приходят, но институты остаются! Папа – это обыкновенный Цезарь. Но ведь Европа – это лишь только «небольшой полуостров континента Евразии», а просторы-то наши!
И смотрите, АА, что творится в Москве – какая борьба. Василий Гавриил – сын Софьи – Софья при помощи мессера Леона убирает с дороги 1 сына Ивана III – Ивана Ивановича – отравлен. Василий – на открытой дороге – но Иван III венчает при себе, сам – Димитрия Ивановича – своего внука, сына покойного Ивана Ивановича. А на престоле – всё-таки Василий III, а Димитрий венчанный содержится в заточении [и] погибает!
И мне мерещится, что именно Александровская слобода – это тот двор великокняжий, укрытый в Залесье, питающийся из Ополья,
– где любит бывать Василий, где бывают его дядья – Андрей и Мануил, где они тоже тащат с собой «лунную пыль» из Рима, Флоренции, Милана, весь блеск купцов – князей Медичи, блеск искусства Возрождения XV века – ведь это век стройки собора св. Петра, век поэтов школы Данте и Петрарки, художников Микель Анжело, Рафаэля, Бенвенуто Челлини – всё это, думается, – в Александровской слободе! Есть литература и данные.
Распутный Василий погиб от «болячки на бедре». Его вторая жена, вдова Елена Глинская, – отравлена. Остаётся 4-х летний Иван Васильевич! Даже не сын Василия III, а Овчины-Телепнёва Оболенского.
И Иван IV – впитывает всё, что дала беженская толпа Византийцев на Москве. – Финал – отрекается от традиций Москвы, где ещё недавно (100 лет) был казнён последний Моск. посадник Вельяминов
– было, значит, и тут вече… И на Царьградской традиции воспитан, обладает теорией правления, Иван Грозный первый царь, – после убедительного доказательства своего реального права на титул – после овладения Волгой – водяной магистралью поперёк всей Европейской России и <1 нрзб.> к Азии.

Вот что получается от этих видений, АА! Иван IV, который обороняет Чёрных людей от всех высоких людей, пользующих своё высокое положение для своих дел и делишек. В исторической нашей свалке – он пытается оборонить народ и предоставить ему свободное развитие его бесконечных возможностей. Народный царь, охраняющий народ.
Вот ежели что-нибудь увидите в Ваших архивах – отношение народа к Грозному, – фиксируйте хоть в намёках. Всё, что я изложил, может быть, выглядит сумбурно, но оно очень захватывает меня «как сквозь магический кристалл».
Обратимся к настоящему. Объясните, где же эти архивы находятся? Почему за Волгой? Почему не в чудесном доме Мичурина на Павловской?
Кончаю, страшно перечесть. И то – довольно волнений. Простите мой почерк и напишите мне о том, как жила деревенька Зуевка милой Вали Ртищевой.
Жму руку.
Ваш В. Иванов
P.S. В рецензии в «Неве» на «Фике» – рецензейка сделала из неё католичку 3. – Зарезала! Без ножа! А что касается того, что Фике была именно эмиссаром Фридриха II – ясно: 200 лет мы ходим под Таможенными договорами, выгодными для Германии. Мы кормили Европу, были её подсобным хозяйством. Мало того. Мы после Наполеона дали Европе великолепную передышку – столетний (1814 – 1914) мир, за каковой период на досуге она развила промышленность, торговлю, империализм, колониализм. Мало того: – мы были жандармом Европы и охраняли её эти сто лет от революционных потрясений. Фике – была блестящим ходом Фридриха!
Вс. Ив.
Ед. хр. 2236, л. 20, 20 об., 21, 21 об., 22, 22 об.

[Костромской штемпель 07.11.69]1
Дорогой Александр Александрович! Вы спросили меня в Вашем последнем письме – нужны ли мне подробности о поместье Зуевке. Конечно! Эти детали – оживляют историческую перспективу, дают освещение. Жалею, что и у меня нет Нижней Дебри, но попробую достать у приятелей. Завидую Вам – тому спокойствию, которое владеет Вами. Но когда-то хорошо сказал В.В. Розанов: – хорошо ездить, когда на душе тихо, а ежели в душе движение – нужно сидеть на месте. Хочется написать Вам вопрос о том, над чем сижу сейчас.
Жму руку. Ваш Вс. Иванов.
Вспомнил я «коровок»-то!2 Посмотрите № 10 «Невы» – там должна быть статья о Фике.
Ед. хр. 2236, л. 19, 19 об.

День Спиридона поворота
11 дек. 1969
Хабаровск
Дорогой АА!
Спасибо за письмо. Теперь я знаю о том, где тот замечательный архив. Дело в том, что я думал, что он где-то за Волгой, около Малышкова, в некоем доме помещичьем начала этак – XIX века, в парке etc. Оказывается, всей моей фантазии пришлось перемещаться обратно за Волгу, в Богоявленский женский монастырь, против которого, прямо против главных врат, я жил в доме Снедкова, слушал летом и оглушительный звон и умилительное пение. В бытность мою в Костроме в 1957 году1 я был там – уже как в архиве, рылся в гимназических и других делах, пишучи об 1905, «На Нижней Дебре». Я сидел в крытом переходе от врат в церковь. Вы, стало быть, сидите уже в самом храме. Богоявленскую улицу помню очень хорошо – большой дом Исаева – в 4 этажа, а дальше за ним идучи к Сусанинской площади по левой руке – 2 этажный дом Дурдина, пивной склад, где мы жили в 1899. А дальше по левой же [руке] фигурный дом, забыл фамилию, хозяин его строил, выиграв в начале 900-х гг. 200000. А на углу перед Гауптвахтой – аптека Верт. По правой – против дома Исаева – белый дом, угловой вход – в нём была парикмахерская. Далее, в том же доме рядом – булочная Сонечки Гээп, – изумительная была Сонечка в кружевном фартучке, отпускавшая по 3 коп.
яблочные слоёные пирожные и засыпанные сахаром и орехами (горбыльки) к чаю. Потом – большой двор, где жил д-р по детским нежным болезням, хотя военный – Реформатский, а у него была дочка
– моя одноклассница – это было в I классе – Верочка Реформатская. Дальше в проходном дворе – церковь чуть ли не Рождества Хр.,
а в белом каменном доме с круглым углом – большая вывеска – портной, который шил мне синий мундир с белыми пуговицами и позументом – Родион Аполлонович Смирнов. Дальше не помню что – да уж до площади осталось всего ничего – два шага, и знаменитая наша каланча… В Богоявленскую эту улицу я влетал когда-то числа 20 октября 1905 года, когда на митинге у Сусанина ринулся весь мужицкий базар с площади от рядов, от Молочной горы, от часов ни царю Освободителю… Я помню, как на нас неслась чёрная стена мужиков, а казачья полусотня скалила белые зубы в чёрных усах и бородах. Около аптеки Верта в меня стрелял какой-то человек из револьвера, а у Богоявленского монастыря, у часовенки – в упор с Богоявленской улицы – безмятежно сидела монашка, вязала чулок, шёл снежок, а рядом с нею на столике тарелочка, и лежали медные монетки – собирала на монастырь жертву.
И как это, куда это всё девалось, такая яркая [жизнь?], как видите?? И дом <1 нрзб.> Исаева – такой огромный, и часовой магазин в нём – Ситова? Всё ушло бесследно! Как дым! Только живёт в памяти таких «архивных юношей», как мы с Вами! Удивительно!! Память – удивительная вещь – мир создателя существует, прогрессирует, дерётся – всё в памяти!2
На памяти я Вас и ловлю. Посмотрите при случае – есть в делах об нашей гимназии в 1904–05 – какой-то список, в котором я сам видел, что-де в оном году в Костромской гимназии один из самых революционно настроенных и активных гимназистов – был Ваш покорный слуга. Я тогда почему-то не взял копии, а, может, что-нибудь и ещё найдётся? Если Вам придётся натолкнуться на что-нибудь такое, касающееся меня, – известите!
Теперь всё мне ясно. Но путь Ваш приходится делать через Волгу per pedes apostolorum3? Скучно.

Интересно – уцелели ли дом Чечевицына – на Нижней Дебре?4
Это так, на Вашем пути: <схема>
Довольно воспоминаний! Много уже написал. Теперь – о «Фике».

Зачем она «такая»? Какая такая? – Я ведь нарисовал только путь к
трону, документально. У нас в Хабаровске я нашёл чудесные материалы – здешняя краевая библиотека (до 3.500.000 тт.), насчитывающая 75 лет со дня основания своего, пополнялась вначале из фондов Зимнего Дворца. Все эти документальные письма – Брюммера,
Фрица II и т. д., которые я цитирую – по немецким подлинникам в
роскошных золотообрезных марокенах. И я осторожно сделал, огра ничившись лишь историей восхождения на престол этой энергичной
и умной, хитрой дамы и считал ненужным ворошить дальнейшее, а
дальнейшее, тем не менее, было ею сделано, и с 1762 года – на престоле Романовых не было, а были Голштин-Готторнские немцы. Столетний мир 1814 – 1914 года, – Pax Rossica5, который Россия подарила Европе – и её 12 языкам, был употреблён ею на то, чтобы выпестовать в Европе под оком российского жандарма – техническую
эволюцию в Европе, индустрию, колониализм, империализм и придавить все революции – и чтобы, наконец, наладить поход в 1914 nach
Osten. Это всё имело своей причиной копулировку русского дуба – черешком немецкой политики. Так что Вы уж не очень браните меня,
что я не вижу «положительной стороны медали». – Буду ждать, пока
Вы прочтёте мои каракули в письме об Иване IV. Думаю, что из того
можно сделать очень эффектное произведение, переселив в вековое
дремучее Залесье и Ополье гулящий ренессанс Возрождения в Александровской Слободе – Константинопольских гулеванов-царевичей
Андрея и Мануила.

Ваш Вс. Иванов.
Ед. хр. 2236, л. 25, 25 об.

Фрагмент письма Вс. Н. Иванова со схемой от 11 декабря 1969 г. ГАКО

1. Вс. Н. Иванов приезжал в Кострому в марте 1956 г. (См.: «Непрерывное
движение духа…» Дневник и записные книжки Вс. Н. Иванова. – Хаба ровск, 2012. – С. 174–178).

Вс. Н. Иванов с друзьями юности. Кострома. Март 1956 г.
Хабаровский краевой музей им. Н. И. Гродекова

2. Ср.: «Прошлое, несомненно, уходит, его больше нет; но в то же время – память остаётся. Моё детство, история моего народа, несомненно, как-то
существует. Не м[ожет] быть, чтоб исчезли те весенние вечера в Костроме.

Или мама, дарящая мне книжку Жюль Верна о Гаттерасе. Искусство, как
колдовство, вызывает его, оно вдохновляет нас на подвиг. Память – это
путешествие в прошлое, где-то скрывающееся» («Непрерывное движение
духа…» Дневник и записные книжки Вс. Н. Иванова. – Хабаровск, 2012. – С. 64).

3. Дорогой (путём) апостолов (лат.).

4. В доме торговца бакалейными товарами Чечевицына на Нижней Дебре
«квартировала» семья Ивановых («Непрерывное движение духа…» Дневник и записные книжки Вс. Н. Иванова. – Хабаровск, 2012. – С. 175).

5. Русский мир.

[Хабаровский штемпель 14.12.69]

1970

С Новым Годом, дорогой Александр Александрович!

Примите лучшие пожелания – мира прежде всего, с ним хлеба, весёлых лиц кругом, ласковых голосов из радио – хороших книг, интересных дам и умных мужиков!
Ваш Вс. Иванов.
Ед. хр. 2237, л. 17.

8.I.70

Дорогой АА! Получил я из Москвы предложение давать материал в альманах «Отечество», который выходит в издательстве «по заказу Всероссийского общества Охраны памятников истории и культуры».

Вот, думается, что вся рука использовать это Вам для Ваших изысканий, которые Вы уже подозрили и наметили1. По разъяснении – напишу. Очень рад, что в Вознесенье н/Д2 началось «пение».

Лучшие пожелания.

Вс. Иванов.

Ед. хр. 2236, л. 26.

16.I.70
Дорогой АА!
Для краткости – открытка! «Отечество» будет издаваться издательством «Молодая Гвардия» – по заказу «Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры». О всём последующем я Вас поставлю в известность. Ежели бы там поработали – было бы очень здорово! Я послал туда кое-что, жду ответа.

Герцен в этом деле положительно необходим, чтобы проявить Яковлевых. Вообще, ежели Вы подберёте материал об Пугачёве, на фоне дворянских документов – за успех можно ручаться. И это нужно делать не откладывая – а то известно, как Крылов писал:
«мы не успеем оглянуться – как первые невежи тут вотрутся», как сверчки – в деревянные дома! В моём письме к Вам последнем
я ошибся, думая, что «пение» происходит теперь у Вознесения
н/Дебре – это против дома Покровского на берегу Волги, у скверика
– мы были там прихожане, в 57 там был склад каких[-то] материалов.
Ну, будем надеяться, что-нибудь да получится – «толцыте и отвер-
зется». Жму руку.
Лучшие пожелания.
Ваш В. Иванов.
P.S. Сейчас прочитал закон о пенсиях – Вы не подходите под него?
Ед. хр. 2236, л. 27.

***
[Хабаровский штемпель 29.01.70]
Дорогой АА! Очень был рад получить Ваше письмо, грипп, грипп и у нас тоже. Генеральный грипп!
Об «Отечестве» пока ничего не имею, послал туда своё нечто, но пока что молчат – очевидно, обдумывают. Думаю меж тем, что история Герцен – Пугачёв – это то, что нужно.

Я Вам, кажется, уже писал, что я ошибся, думая, что Вы писали о церкви Вознесения именно, а не Воскресения. Рядом с церковью Воскресения – сюда, вверх по Волге – стоит дом с мезонином, в нём я когда-то жил студентом. Это был дом Нагоровых – отец Вл. Нагоров был знаменитым протодьяконом в соборе 80 – 90 годах, имел в семье – 22 человека ребят. Семья – персонаж одного тома из моих «Воспоминаний»… «Воскресение» я знаю хорошо. Писал когда-то в
стихах:
Церковь в золоте, с красным, с синим,
Не забыть – с витыми главами,
И зовут к неземным пустыням
Ворота с … львами.

Но к каким городам семибашенным,
К каким звёздам лежит мой путь?
– Что мне делать – идти к разукрашенным,
Иль с простыми вспять повернуть?
И т. д.

Я обрадовался, что Вознесение именно «стоит с пением», потому что у Вознесения мы были прихожанами, описана в «На Нижней Дебре», служба и т. д. И попик о. Алексей Миловидов. А особенно ярко она памятна мне, эта старая церковь – я писал о том, как ополченье шло через Кострому в 1613 и именно у Вознесенья спускалось на Волгу и переходило её, направляясь к Нерехте. Вот поэтому я так и обрадовался! Так ярко вижу этот поход…

Мой «Пушкин» идёт, слава те, осподи, – в производство, и надеюсь вскоре (sic!) представить его Вам, Вашему тонкому вкусу и проницательному суждению. Сегодня получил от моих друзей из Москвы, от семьи (или банды) Бруни книжку стихов К. Д. Бальмонта – м-ме Бруни – уже прабабушка – его, К.Д., дочь1. Погрузился в этот потонувший мир 10-х университетских годов, как в некий мутнохрустальный аквариум, когда я читал эти стихи – и оказывается, многие помню. Убеждён, что воспоминания людей – никогда не исчезнут, что они учитываются Кем-то и Где-то, и там живёт вечно – в тихом свете некое Царство Славы, которое мы видим, когда думаем об них как о живых, а уж никак [о] бедных трупах, возвращённых по использовании земле.

Привет!
Вс. Н. Иванов
Ед. хр. 2236, л. 28, 28 об.

***
[Хабаровский штемпель 14.02.70]
Канун Сретения.

Дорогой АА! На днях получил из «Отечества» письмо, в котором они извещают, что мои материалы они берут и пр. В обратном письме с материалами я написал туда о Вас, о Вашей работе, о Ваших поисках, о Герцене – Яковлевых, о Пугачёве и пр. и просил «их» установить с Вами связь, что будет весьма полезно. Я приложил Ваш адрес и телефон. О чём и доношу, авось Господь поможет.

Да, жаль очень, что Вознесенье моё стоит без пения. А в ушах у меня до сей поры переливный звон в 3 – 5 нот – выносят оттуда покойника, а перед окном дома Чечевицыных по снегу зелёные ели – вечно-зелёная жизнь.

Как хорошо было жить и дышать в таких тишинах! В 12 часов полагался у бабки Мани самовар полуденный, солнце заходило с Вол-
ги – в магазине «Костромич» бывал куплен за 1 рубль выходивший тогда томик Чехова – и эти 4 – 5 мелодических нот, иногда переби-
вавшихся курантами собора. Вот, как бы найти её, эту потерянную
тишину, в которой было столько симпатичного.
Думаю, что в апреле-мае выйдет наконец мой Пушкин, и тогда
можно сесть за Ивана IV. Нужно, нужно подымать нашу историю, де-
лать её известной, яркой и творческой.
Сегодня 14, завтра Сретение, зима встречается с весной, «свою
сторожу леший отсторожил – ныряй в дупло и спи!»
Тут, сидючи на Д. Востоке – всё время присматриваюсь к Азии, к
Китаю! Вот где полный покой – который я знаю за 23 года жизни в
Китае. Какое понимание сути вещей!
Вот цитата 2.500-летней давности. – Странствуя, дошёл философ
до р. Мэй и увидел на берегу огородника – тот черпал кувшином воду
из колодца, поливал грядки. Философ сказал: – а ведь есть машина,
поливает в день 100 грядок! Силы нужно мало, а достигается много.
Попробуйте!
– А какая она? – Выдалбливают из бревна, задняя часть потяже-
ле, передняя черпает как ложка похлёбку – это водочерпалка!
Огородник от гнева изменился в лице, сказал:
– Я эту машину знаю, но применять её стыжусь! От своего учите-
ля я слышал: Кто применяет машину – у того дело идёт механически.
У кого дела идут механически – и сердце становится механическим.
У кого механическое сердце – тот утратил чистоту простоты. Так кто
утратил простоту – тот не утвердится на пути Разума (Дао). Кто не
утвердится в разуме – не морален. И философ, стыдясь, опустил го-
лову! Азия, Азия просыпается теперь.
Да, ещё одно – хорошо, если бы в «Отечество» подготовили бы
не только рукописи, а фото и описания усадеб. Это конкретнее и впе-
чатляющее, интимнее и романтичнее. Уцелели ли усадьбы <1 нрзб.>
Агеевых, Щулепникова, Васькова и т. д.
Жму руку.
Ваш В. Иванов.
P.S. Наконец, можно сделать вещь о Григоровской гимназии!
В. Ив.
Ед. хр. 2236, л. 30, 30 об.

***
16/III.70
Хабаровск
Дорогой АА! Спасибо за письмо, за присланные документы.

Страшно подумать, но наиболее крепко уязвила меня моя тройка по математике – эх, даже теперь, через 65 лет, стало досадно. Ну как же так можно было получить три! Удивительная вещь – память!.. Где это всё сохраняется? Как можно помнить лица всех соучеников: «В мозгу»? – Ничего не понимаю. Жаль, что Вы, очевидно, не нашли той бумажки, которую в архиве видел я – обо мне и моей – тогда! – политической резвости.

Она была, помнится, от жандармского управления. Ну, бог с ней.

О себе – скажу только, что много работал, пока не поставил точку на «Воспоминаниях», на последнем томе. Сказать не могу, как гнело, давило меня сознание необходимости довести дело до конца! И вот наконец – точка! Написана сцена в X, 1922, п/х отходит от пристани Владивосток, ночь, огни в городе погашены – что-то с электричеством или забастовка. И начинают скользить и оставаться позади где-то очертания складов порта. Мелкий дождь, «место» у меня на палубе, под тентом, стук машины. Денег в кармане 7 рублей, на плечах непромокаемый плащ, и никаких перспектив! Я с приятелем, чиновником-дипломатом, забились вместе под тент, купили бутылку корейской водки, грелись… Сила!<?> И тогда-то написан сонет «В бегстве»:
– Мы с вами говорим, мой милый дипломат –
В поношенном пальто, где мех потёрт до кожи –
О днях торжественных, что вовсе не похожи
На те, которые нас столь собой томят.

На море пала ночь: 2 лампочки горят
Над вашей головой. Не бриты Вы, о, боже!
Поджаты губы сумрачно, и строже
На гребни волн ваш устремлённый взгляд.

…Ни искры впереди. Нависло небо мрачно,
И только вдалеке над жизнью неудачной
Подмигивает нам язвительный маяк!
Вот таков финал последнего тома. А в 4-х томах – картины и факты. Не знаю, что будет – всё-таки считаю, что я дал картину пережитого – без гнева, с юмором, иногда с недоумением. – «Сибирские огни» – запросили – читают I том (Новосибирск).

Получил из Охлакомского университета (США) небольшую любопытную рецензию на «Фике», которую посылаю Вам в переводе своём. Толково, но что к чему? – не понять. Но польщён, что автор в Лос-Анжелесе – именует меня по имени-отчеству и т. д.

Несколько дней дышу свободно. Ах, это не простая штука, оконченная работа! И впрямь – гора свалилась с плеч.

Рецензия на «Императрицу Фике». ГАКО

Получил приглашение на съезд писателей в Москву – и не поеду.

И жена больна, и самому не хочется перекидываться словами, бить в кимвал гремящий. Теперь лучше сидеть дома, обдумывать Ивана IV, теперь, кажется через год, нашёл будто бы форму, как писать… Хочется написать фигуру его как первого царя – и хронологически, и по-другому, но не знаю, как выйдет. Ему нужна была империя, не меньше.

Начата работа типографии над моим Пушкиным – выйдет, верно, к маю, июню. Не знаю, как будет – много выхолощено. Режет сокращение бумажных фондов материально – ну, «не первая волку зима».

Утро 17/III. ВЫ спрашиваете, встречал ли я моих однокашников по гимназии? В Костроме – живёт заслуженный врач д-р Арс.

П. Яблоков – хорошая старосветская пара. Лет 5 как умер академик Полканов – геолог, в СПБ видались. Видал в Москве Сытина – инженера, Володьку. Спросил его: «Так ты и живёшь уже 35 лет в этой комнате?» Обиделся! Искал по Москве Володьку Краснопевцева, нашёл в Бабушкине дом, старушка у ворот. «Кого ищете?» – «Владимира Николаевича!» – «7 лет, как помер!» – «А Вы кто?» – «Иванов!» – «А! Волька! Так сколько же про Вас Володя и друзья говорили!» Спрашиваю, как жил – корифей, медалист etc. Служил в Угле!1 Приходил, ложился на диван, пил пиво. Ну, и преферанс. – О, Господи… (Он был очень красив.) И спрашиваю: «Ну, может быть, хоть романы у него были?» Скорбное лицо вдовы искажается: «Ой! Всё время! – Да вы что – смеётесь?» Ну, думаю, слава богу, на этом Володя отыгрался2. Какая серость. Ну, Саша Соколов был убит под Трапезонном в 1915. Павел Соколов погиб где-то в Сибири на ревпосту, Витьку Черносвитова, занявшего пост, по контре – устранили, Герман Стоюнин – инженер в Москве… И иные имена же их ты, Господи, веси! – Как дым, исчезло племя ребят гимназистов. Да, Садыкова Сергея встретил в Китае, куда он прибежал из Италии. Красавец, певец, пел в операх и в Риме понравился итальянской королеве, и король – пока его ещё не ущучили, дал ему в управление наблюдение за королевским парком. Жил Сергей пышно, ходил в красной рубахе, пел про Разина – и его величество, и её величество бывали у них в лесном домике. «Них» – с Сергеем жил какой-то его напарник, аккомпаниатор. Потом у этого «русского барина», «красавца» – вышел громкий роман с итальянской графиней, его выслали из счастливой Авзонии3, и он появился в Харбине: – итальянский граф стрелял в него из пистолета. Но деньги – лиры, ему слало итальянское казначейство, подозреваю – престарелая королева, которая, по Вертинскому, улыбалась «улыбкой слёз». Потом короля и королеву аннулировали, и где сложил Сергей Садыков свои кости грешные – не знаю. Вот я Вам сколько написал забавных вещей.

Наша Кострома была знаменита землепроходцами.

Слыхал я как-то невзначай, что Ваша фамилия значится или
значилась во Владивостоке – были там рыбопромышленники Григоровы. Не Ваши ли? В Комсомольске Вас, наверно, помнят4, у меня много приятелей. Поспрошаю.

Сегодня 17/III, застанет ли Вас моё писание до Вашего отъезда в Ростов?5 Ну, Вам его перешлют. «Пушкина» Вам, конечно, поднесу. В нашей переписке мне нравится внутренняя умиротворённость.

19/III немцы западные и восточные дружно обнимутся, и снова в дранге нах остен потащат нам какую-нибудь Золушку на замену Фике. Ей-богу – так. Ловко анадысь у них получилось.

Жму руку.

Ваш В. Иванов
Нудное, тяжкое мартовское утро. Валит снег. Хлопаются поскользнувшиеся прохожие.

P.S. Да ещё Костромич – Валя Рязановский, постарше чуть меня, умер профессором в США6. Погиб также и Аарон Залкинд, сионист с 1905 года.

Ед. хр. 2236, л. 32, 32 об., 33, 33 об., 34.

***

16 апреля 70

Хабаровск1

Дорогой А.А.!

Отмечая происходящие события, полагал бы, что история с полётом на Луну Аполлон-13 – как-то схожа с другой мелькнувшей сенсацией – с пересадкой сердца – эффектно, шумно, чрезвычайно заманчиво и обнадёживающе, но столь же шатко и неубедительно… Не приживается новое к старому – что ты хочешь! Не говоря уже об трудностях «с донорами». Вот если бы сердца можно было бы заготавливать в инкубаторе, как цыплят! Размер, группа крови, тип – всё заготовлено – но этого нет, а есть его величество случай.

И с полётом тоже – кажется просто – запусти ракету на 1/2 минуты, оторвись от земли – и катай куда хочешь. Легко! Ведь не будет притяжения земли, то мальчик любой из рогатки мог бы обстрелять Венеру, Марса и др. богов! Но нет – подводит кислород, который куда-то утекает.

И нужно брать с собой на Луну – нашу землю вместе с водой, воздухом, электричеством и даже с гениально усложнённым санитарным узлом.

Это тебе не Буревестник – «чёрной молнии подобный», который и взлетает, и реет, и, вообще, «дело делает». Ах, как велика эта у нас страсть к дальнему! А вот, думаю, Вы теперь уже скучаете о Костроме, о закате за Ипатьевским монастырём. Верно – так? Тяга к земле сильнее.

Теперь читаю, убегая от Луны и от прочего в книги, С. Аксакова – какой густой быт, какой покой, какая тишина, в которой, однако, вспыхивают предгрозья «Маркиза Пугачёва», о чём элегантно шутил Вольтер. И смешно – до сих пор наша Прибалтика загромождена замками, башнями, монументальными церквами, рвами, крепостями – немецких помещиков «с 1000 года»! Те ребята крепкие. Сколько Иван IV ни выкорчёвывал их (20 лет), так и остались… И как легки и беззащитны были русские поместья, даже маленькая Зуевка бояр Ртищевых над Мерой.

Даже 4 колонн не было, а только элегия, доброта барыни Раневской из «Вишнёвого Сада»! Почему Вы не были такие, господа дворяне? Ну хорошо, хоть Ваш-то предок утвердил себя в Замке Григоровской гимназии… Сколько ни бьюсь над этими загадками – не могу разрешить. Положительно – «стою истуканом», как приказывал мне в подготовительном классе Костромской гимназии А. И. Ильинский, наш «бульдог»!

– Dixi et animam levavi!

А я опять за рукопись!

Кланяйтесь Вашим родичам.

Ваш Вс. Иванов.

Ед. хр. 2236, л. 35, 35 об.

9 июня 70

Хабаровск

Дорогой АА!

Наконец-то я получил Ваше письмо из Костромы и почему-то вздохнул с облегчением. Ну, наконец-то завершилась Одиссея немолодого российского дворянина, наконец-то увидел он вдали столб дыма, поднимающийся от родного острова Итаки, наконец-то он сядет у родного очага. Как-то это (почему-то) мне невольно хочется вчуже, ради порядка. – Так заведено уж! Не нами началось, не нами и кончится.

Погода у нас тоже со всячинкой, какие-то ошалелые глупые ветра, дожди, вспученные ветром, холодновато… Надо жить в такие дни за счёт собственного внутреннего тепла, расходовать внутренний жар. Сядешь за свой стол, а он – с[вой] с[тол] – противостоит тебе, тормозит аллюры вдохновенья. «Пушкин», правда, печатается, но по Чехову – «со скоростью архимандрита, едущего на велосипеде».

А помните Вы, АА, как в Костроме наш гимназический поп, о. Василий Соколов, ездил на дамском велосипеде, на соблазн всем костромским консерваторам? А как протодьякон архиерейский Нагоров из Собора, с балкончика из ограды над Волгой, переговаривался с иподиаконом Ипатьевского монастыря по Волжскому разливу, когда вода была как масло огненного цвета под заходящим солнцем, чудовищными басами? И люди мне тогда казались великанами, кентаврами-полкан-богатырями или, по крайней мере, революционерами.

А теперь эти панельные дома в 9, в 12 этажей – как-то снизили человеков, обратили их в мездрюшек…1 Ежели поедете в Кинешму, не на самоходе – ещё, будете в Щелыкове, побывайте и в Зуевке, что там осталось от хаты на берегу
высоком, лесном вот такой формы: <схема>.

Ежели будет с собой фото – щёлкните: ведь так это приятно удостовериться, что это было, а то уж сам себе не веришь! Иван IV растёт, не знаю, что выйдет – слишком глубоко зацепил, соха не проходит! И только на днях был так потрясён, что целую ночь читал книгу – выпущенную здесь – в Хабаровске – Г. Федосеев «Злой дух Ямбуя».

Отлично, на удивление просто сделанная вещь (изд. в Молодой Гвардии 1936). Такая природа, такая первобытность, так на диво умно и хорошо написано – прочитайте.

Ежели поеду куда-нибудь в июле, августе – так вниз по Амуру, на п/х, в Николаевск-на-Амуре – глухой город, районный центр, хорошая гостиница, надеюсь, есть рыба. Духу, охоты нет ехать в центр, лицезреть отмалчивающихся хитрых людей.

И совершенно горестно прочёл в конце Вашего письма Ваши ламентации об разорённой природе и подумал, что ламентации те – просто итоговый вздох от Вашего путешествия.

Жму руку.

Ваш В. Иванов.

Ед. хр. 2236, л. 37, 37 об.

27 июня 70

Хабаровск

Дорогой АА!

Опять большой перерыв в переписке. Всё думаю о Вашем рейде на машине по Кинешемским вотчинам1. Ездили ли Вы? Как получилось? Благословляли ли «полей и рек отеческой земли», чинили ли Вам «российским молотком изделье лёгкое Европы»? Посетили ли Зуевку? Что осталось от башен, подъёмных ворот и рвов этого феодального замка? Да, помнится, что Вы писали мне, что потеряли «На Нижней Дебре»? Я случайно нашёл у себя один экземпляр, и ежели Вам угодно – с удовольствием вручу его Вам! Ну, о погоде – нестерпимые жары, калёный воздух, тишина, ни дуновения. Работать трудно, а не работать ещё тяжелей. Всё сижу над этюдом об Иване IV, трудно получается. Годы, оказывается, сказываются! Прочитал в «Вопросах истории» 5 и 6 статью об Смутном Времени. Потрясся – такие страшные детали – а повествование автора течёт, как река масла – ни акцента, ни возмущения! «Интервенты» – так ходовые слова съедают и губят, скрывают смысл слов – производить реакцию. Ни малейшей реакции, заботливо отмеченные цитаты, огромные сноски, «научный аппарат» в полном порядке. Ни горячие, ни холодные – бесстрастные историки – на кой леший они нужны. «Изблюю из уст моих» – больше ничего2.

Просмотрел «Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова», этого «купеческого сына» – автор какой-то Алексеев. Вот грандиозная фигура из «Тёмного царства»… Как мало разработана у нас наличная литература… Этот «купеческий сын» ударил по чиновникам в «Обыкновенной истории», по Обломову, описал <?>полмира на «Палладе» и, наконец, обрисовал в 60-х годах наших ребят наших дней. Чрезвычайно интересна работа Гончарова как цензора – никто ещё не писал о цензуре, разве Пушкин в разговоре с цензором.

Вот, пожалуй, и всё. Жду «Пушкина» – хоть царские врата отворяй.

Ваш В. Иванов.

Ед. Хр. 2236, л. 39, 40.

[Хабаровский штемпель 6.08.70]

Дорогой АА!

Получил вашу трёхаршинную склейку – даже засмеялся, потом стало грустно: итак, замки бояр Ртищевых унесла река времён в пропасть забвения. Ну, хоть в памяти и останется то чудесное время, и ночной луг, с «к окну подползающим паром»1, и лай пса при подходе – и белеющее в летней ночи лицо – но всё же грустно. Впрочем, место, где стояла усадьба – по краю берегового обрыва – всё же должно быть не затоплено, но там тоже должен быть одичавший сад, щебёнка, пепелище… Но, как у великолепного Бунина – «предо мной до сих пор – институтское платье и сияющий взор»2. И Вам, должно быть, тоже не весело было смотреть на посаженные Вами кедры… Выходит так, что мы с Вами примерно ровесники – тоже, пожалуй, элегично… Но факт Ваш с уцелевшими в своём доме господами – действительно уникальный – и наполняет душу мою бодростью3. Есть, значит, крепкие корни, крепкие и хорошие люди на свете, могли, стало быть, как-то сговориться [и] поладить с этой «непреклонностью ослобождения». Прав был Пушкин, что сумел помирить Пугачёва и Гринёва – значит, права «Капитанская дочка» – продержавшаяся столько смен правления – и здравствующая до нашего затихающего времени… Ей-богу, верно, что «всё образуется»… Во всяком случае – прошу Вас, АА, хотя бы накоротке рассказать, как был преодолён тот 9-ый вал… Или действительно костромичи чудесные такие люди? Случайно купил земляка А. Ф. Писемского – читаю «Тысячу душ» – роман не бог знает что. Вычитал там много костромских слов, вроде «этта», вычитал описание входа в Богоявленский монастырь, где Вы теперь занимаетесь – роман в «Отечественных Записках» появился [в] 1858. Слежу за странным, столь усиленно питавшимся бытом, неспешным и как-то даже скучным – как прав был А. Н. Островский, взявший курс на выраставшее купечество. Мир тогда, перед Крымом, царил слишком плотно – тот мир галлам и с ними 12 языкам, который в 1814 году объявил Пушкин в «Воспоминании о Царском Селе» на экзамене4 и который царил до 1914 – сто лет 1814 – 1914, давая возможность питаться нашим «хлебом и салом» Европе, преображаться в страну капитализма, индустрии, империализма, дредноутов5, восхищаться европеизмом, саутилизмом… Ведь тогда 1848 – как пишет Маркс в «К[оммунистическом] Манифесте» – и царя провозгласили главой европейской реакции, а теперь он (писано в 1882) – содержащийся в Гатчине «военнопленный революции», а Россия – «передовой отряд революционного движения в Европе»… (предисловие к русскому изданию 1883 г., Лондон).

Оказывается – не всё снесено. Помню, когда я приехал зимой 1945 в Москву – увидел на Петровке, в оттаявшем уголку огромного окна, жалкого деда Мороза, – и я засмеялся – и погрозил ему пальцем: – Ты выжил! Плохо мы знаем глубочайшие, биологические подземные токи жизни. И именно теперь призыв 15-летнего Пушкина к миру – звучит по всему миру – путь вперёд всё же – через мир, а не через драку.

Локальные6 политические войны 1854 – 5 и 1905 вызвали, обострили у нас национальной скорбью поражения революционное движение – но совершенно ясно теперь, что гонка на вооружение – проваливается. – Мир! Снова воздвигнут всюду Пушкинский лозунг.

Воскресенское есть факт – Nein, aber doch!7 – как говорят немцы… Так расскажите же мне, как это могло случиться! Ну, дело обошлось без «шкуры зубра»8 – «Пушкин» мой печатается полным ходом – 8 лет работы! И не столько работы, труда, сколько терпения. Думаю, что в сентябре, даже в начале, пришлю вам этот мой опус. В мире должен быть мир – говорим мы, превзойдя в вооружении мир. Православный лозунг пашущего мужика победил закованного в латы католического рыцаря – столь пострадавшего на Чудском озере 1242 и 1942 под Митавой… Читали ли Вы Жукова – маршала? Прекрасная, отличная книга! Как-то письмом в Москву, поэту А. Суркову я посоветовал дать литературную премию именно ему. И хорошо написана, а главное – верно и твёрдо9.

Вместе с письмом шлю и «Нижнюю Дебрю». Рад, что она Вам нравится. Нравилась она, между прочим, и художнику И. Грабарю, с которым у меня были добрые отношения, и он сказал мне как-то, что «Нижняя Дебря» у него постоянно на письменном столе, и он её читает для успокоения… Напишите – писал ли я Вам что-нибудь о моей текущей работе – об «Александровской Слободе», её идее? Не хочется по-старчески – забыв – повторяться! Если нет, то напишу.

Жму руку.

Ваш Вс. Иванов.
Ед. хр. 2236, л. 42, 42 об., 43, 43 об.

По Бычихой, на р. Уссури, в 5 верстах от границы Китая – на даче

15 августа 1970

Дорогой АА!

Получил Ваше удивительное письмо сегодня и сразу отвечаю Вам… У меня прямо дух захватило… Отец родной, я в прошлом, говорят, неплохой газетчик, ведь это же Ваше Воскресенское – умная, заметьте – умная сенсация! Помните, в одном из писем я Вам писал, что Вы, ваше благородие – есть сами по себе ветка – пусть даже биологически – ветвь, которая может сослужить службу при копулировке этой благородной ветвью леса – могучих дичков!.. Это дело общественное – культурное – национальное… Нужно как-то выступить с очерком о Воскресенском в Москве, в миллионном «Огоньке», что ли, про который ещё Горький свидетельствовал, что «сей “Огонёк” журнальчик плохой»… Конечно, если написать о сем в Москву – оттуда пришлют шелкопёра, и он испортит дело. Хорошо бы, чтобы Вы взялись написать очерк с историческим подходцем, с последовательностью, с которой Вы написали письмо мне. Нужно приложить схему-карту, леса, пейзажи, реки, Волгу, Меру и поэтически звучащую Медозу, привести ряд дворянских гнёзд – людей знаменитых по культуре, моряков, – начиная с Невельского, художника моего наилюбимого Кустодиева, писателей Островского, костромичей Писемского, Потехина, Вс. Иванова с его «Нижней Дебрей», поэта Некрасова, если он может быть зачислен как волгарь – этому Вас мне не учить.

Затем заняться историей 1861 года – о том, как крестьяне были не обижены – описать борьбу г.г. Киндяковых (я очень остро воспринял эти Ваши две литеры «г.г.»!), (кстати – ведь место действия Гончаровского «Обрыва» – тоже, кажется, – Киндяковка?) – их борьбу, перепетии, нарисовать несколько фигур старых и современных, написать несколько штрихов о 20 девушках, высыпавших на луг из автомашины с граблями, песнями, часиками на руках и с бутербродами с сыром (но не мини-юбках). Да ведь это же, дорогой мой боярин Ал.

Ал-ч, – открытие Америки! Культура-то, де[скать], жива! Воскресение! Ренессанс! Напишете Вы? Или Киндяковы? Это же град Китеж, и не Петербург, не Каменка, описанная у меня в «Пушкине», – «г.г.» Давыдовых, это волжская мощь, это Островский А. Н, это «Железная кофейня Печкина» 30-х гг. в Москве, это Аксаковы… Ах, что тут можно разделать… Подумайте, пособирайте
материалы памяти и опыта, незамедлительно напишите мне – у меня есть приятели в Москве, с лозунгом – «Вперёд к Пушкину!». Ведь же
публика ждёт, что-то должно совершиться, явится точка кристалли-
зации для мгновенного возникновения кристалла в перенасыщенном
растворе. Пишите мне, а я по получении от Вас попробую позондиро-
вать в «Молодой Гвардии». Они пока что вытаскивают на страницы
книг мужиков – ну а вот бар до сих пор не было – а пора бы им «об-
новиться»…
Ну, ладно, напишу скоро, но Вы, АА, не бросайте этой мысли.
Об Цусиме… Помню, шёл я там на японском п/ходе, ко мне подо-
шёл капитан и, тыча пальцем в какой-то остров – сказал: – Цуси-
ма! Тогда я ничего не смог ему возразить – а теперь – дело другое.
А помнится мне, что именно кн. Максутов, приглашая к завтраку
г.г. офицеров – когда заиграли боевую тревогу – по случая царского
дня… Ну, простите.
Об Пушкине. Он допечатывается. Думаю, что скоро пришлю,
хотя я вижу в Вас теперь страшную дотошность и побаиваюсь таких
тихих критиков. 8 лет стоила мне эта книга – и почему-то я верю
в неё, что она не только то, что я в неё вложил, а что она такова,
что если я что и упустил – то там это само всплывёт, явится с замед-
лением… Ведь всегда хорошие поэты пишут стихи (или «очень часто»)
такие, что они умнее своих творцов. То же бывает и с книгами.
Об договоре СССР – ФРГ = рад! Очень! Это же – затяжной
на 25 лет мир! Это – подтверждение моей Фике. Это Германия,
которую мы спасли в 1813 – железный крест которой носил
Кутузов М. И., это та Европа и её «12 языков», которые, разъярён-
ные культурой своей, жгли Москву.
Это та Европа, которой Пушкин на лицейском экзамене 1815 года
при Державине заявил: – «Мир» – и этот мир держался по 1914 –
столетний русский мир, во время которого мы с Вами катались так
легко за рубеж на западе, это та русская стена, за которой Европа вы-
растила капитализм, империализм, монополизм, социализм – и это
та Европа, которая полезла дважды на нас – в 1914 и в 1941.
И вот теперь – мир – отказ от оружия. Это конечно – успех наш.
Я слышал сам по радио, как Никсон сказал: – Если теперь будет
война – между США и СССР – победителя не будет.
Мир – сказал Пушкин! «Мир грядет с оливой золотою»1.
И ещё, последнее – слава Богу! Пока что я отложил «Алексан-
дровскую Слободу», чтобы отдохнуть – взял полегче: – перекла-
дываю на русский язык Авраамия Палицына «Сказание» о Смуте
XVI – XVII веков – на рубеже.
Умнейший монах, журналист, публицист, реалист, политик –
на почти церковно-славянском языке. Такие наблюдения, такая
острота глаза – такие страсти! Это «животрепещуще, как вчерашняя
газета» (Пушкин о 3 томе Карамзина).
Итак, жду ваших советов и указаний.
Ваш В. Иванов.
Ед. хр. 2236, л. 45, 45 об., 46, 46 об.

[27 августа 1970 г.]

Дорогой АА!

Получил Ваше письмо с яркими открытками, возблагодарил Вас и сел писать это письмо. Что Лермонтовы были в Костромской губернии – знаю – помню одну рыжую Лену(?) Лермонтову, мою современницу, и, должно быть, её тётушку, [служившую] в Вашей Григоровской гимназии классной дамой. Относительно кн. Максутова – надо полагать, соврал Семёнов, но не аз грешный, – но это всё мелочи, а вот Воскресенское – это очень важно. Важно показать это на страницах Московской прессы – эдак – пусть в диковатом полудурке «Огоньке».

Надо начать с фото – фото легче понимать даже сильно грамотным людям… Где же те фото, которые Вы, несомненно, делали во время Вашей поездки? Пожалуйста, покажите их мне. Нужно бить на то, что это всё есть, не только было и поросло быльём – именно в этом сенсация неожиданности! Надо показать дом, террасы, стену портретов, сэт1 мебели и милых эдаких хозяев. – Это основное. Затем ансамбль <?> вокруг дворянских бывых гнёзд – подъезд к Воскресенскому обозначить через Щелыково. Потом идёт легенда – что писать.

Нужно – и эти карты Вам в руки – исторический подход – развёртывание этой семьи – показ прочности исторических корней.

Потом 1917 год и его благополучное разрешение. Потом поездки – чуть-чуть – хозяина в Москву – беглым пунктиром и, наконец, мирное и благоденственное житие.

Помните картину Максимова «Всё в прошлом»? Она имела всегда большой успех с её Кузнецовскими синими чашками перед старой барыней. Но там в перспективе – заколоченный большой дом.

И, представьте, мы покажем, что он не заколочен, а «работает», как нынче с одобрением говорят о церквах. Какое-нибудь семейное воспоминание – а главное – что это всё как будто бы так и надо, ничего не было… А что касается, кому писать, так ясно, что Вы всё отлично это сделаете, и тоже в эпистолярном стиле. Вот так и держать! И ещё. Когда я рассказывал о сем феномене – местному пенсионеру доценту (к сожалению, из сионистов), он недоумённо качнул головой и сказал: – А что? Я знаю, по крайней мере, 10 (десять) таких случаев.

Такой случай был с Чичериными, и остальные я из него вывинчу.

Вспоминаю, лет 10 – 15 тому назад в М., в гостинице <1 нрзб.> – я видел <2 нрзб.> – ну, прямо из усадьбы – или я Вам уже писал об этом? Одним словом – достаньте фото, и оттуда начнём… Можно, конечно, написать в Москву, и оттуда хлынет поток <1 нрзб.> АПН, но это невежественные ребята – испортят всю требующуюся мудрую элегичность… Ладно пока. АА-ч, известно ли Вам «Сказание» – Авраамия Палицына об осаде др[евней] Сергиевой Лавры 1609 – 1611 годов? Я её взял и ахнул: этот келарь Лавры – настоящий историк-самовидец… Пока что пробую её перевести с её сложного языка на наш – книга преступно-позабытая о нашем прошлом.

В конце августа надеюсь выслать Вам «Пушкина и его время».

Или в сентябре.

Пожалуйста, ответьте об фото – готовые есть или нужно искать и делать? На Ваших фото Волга кажется мне полноводнее, чем прежде.

Правда это или лишь кажется? Ведь она подпёрта – плотиной?

Жму руку. Удачи в грибах!

Ваш В. Иванов.

Завтра уже Успение.

27 августа 1970.

Ед. хр. 2237, л. 1, 2.

Дорогой АА!

И верно, я уж было заждался Вашего письма – думал о возможных хворях… Ну, слава Богу – всё о’кей! Письмо Ваше есть… Действительно, кому бы писать о Воскресенском? Правильно, что литераторы нынче, как говорил мой друг, драматург Вас. Вас.

Шкваркин1 о женихах – правда! – «женихи теперь у нас всё с уклоном в шпану»! Это есть. Знаете, сделаем viribus unitis2: – Вы пишете историческое экспозе, об этом роде Киндяковых, о глухих лесных местах; историю о взаимоотношениях до и после 1861 – нужно привлечь самих г.г. владельцев. Об этом надо просить у них несколько опорных справок о поездках в Москву, об исторических деталях.

Затем надо тоже несколько деталей об сохранности и виде самого дома. И главное – несколько фото – на манер Максимовской картины. – Если негативы Ваши плёночные – перебросьте их мне, тут мне всё сделают.

Я думаю, что все эти детали Вы можете сделать сами, а? Затем, если Вы так отказываетесь от авторства, по Вашим намёткам и ориентирам это напишу я и пошлю Вам на редакцию и коррекцию, Вы наложите визу, и всё будет готово. Это сделать надо, ибо я сам видел, как мой рассказ об этой усадьбе вызвал слёзы на глазах молодого беллетриста, очень способного парня. Начните с фото, но не откладывая… Хожу как кот около молока – около Ивана IV. Из рукописного отдела Ленинки в Москве получил библиографические указания3 – о грамотах Ивана IV к Москве из Александровской Слободы в январе 1565. Среди 50-ти книг – указан XIII т. – Патриаршьей Никоновской летописи, который у меня есть и где нет подлинных грамот, а только изложение их. Написал снова, прося ответить, можно ли иметь фото с рукописного текста и, вообще, существуют [ли] такие документы. В библиографии указано мне, что «монографических исследований по Василию III-му (отцу Ивана IV) – вообще нет». Место нехоженое, а ведь это время Возрождения в Италии (XV в.) – и скандал с Максимом Греком – неясен… А ведь Кремль – это ведь итальянское строение и смахивает на Верону и параллелен Ливонским замкам.

Авраамий Палицын – великолепен, умён – и совершенно современен, несмотря на свой смешанный язык.

Имею в руках уже блок Пушкина (книга без переплёта), кажется, что вышло, но боюсь – что будет… С большим удовольствием прочитал Вырезку Бочкова о Вашем прадеде4. Как мы знаем плохо нашу историю – всё запорошила либерально-демократическая вьюга середины XIX века, спутаны все дороги. И желая удачи в деле с грибами – очень прошу прислать мне фото обязательно.

Жму руку.

В. Иванов.

16 сентября 1970 Хабаровск
Ед. хр. 2237, л. 4, 4 об.

Дорогой АА!

Спасибо, получил Ваше письмо, знаю, что Вы получили Пушкина, и до некоторой степени успокоился… Вот Вы пишете – что в книге «нет чего-либо нового». Нет, есть! Есть то, что 8 лет понадобилось мне, чтобы провести эту книгу, «вывести её в свет»… 8 лет, из которых 3/4, по крайней мере, наполнены согласованием, утрясанием разномнений, сглаживанием etc. Я хотел в этой почти что Сизифовой работе – провести ещё раз этого всем известного Пушкина, показать, что он жив, дышит, не умирал, несмотря на небрежность привычности в отношении к нему. При обсуждении его в Союзе писателей года 4 тому назад – на меня кричали «Пушкинисты»-сионисты, что книга – безнадёжна, в ней ничего нельзя поправить, что рукопись нужно только выбросить… И всё это нужно было преодолеть, сделать вид, что эти возражения не больше чем «паутинки на лице»… О-о-о! Вот почему, возясь последний месяц с книгой, – я думал только об одном – о выходе.

Вышел, и тут то сказалось, что то, что я носил в душе о поэте – начиная с майского дня 1899 года в Костроме, – что переживал в школьном и военном параде против Сусанина на площади, музыка, наш костромской театр, сцена в Чудовом монастыре – всё, что – казалось, было только во мне, – что это ушло, исчезло. – Ан, нет! Книга идёт среди молодёжи, на днях сидело у меня двое юношей и говорили вещи удивительные. – Одним словом, по Хабаровску прошло, продано до 8 000 экземпляров за 2 недели… Вот почему я Вам ничего и не писал, не нарушал Вашего мира прошлого, который не шевелится, не исчезает и длится вечно, дозволяя рассматривать себя со всех сторон, как угодно. «Войну и мир, управу государей, угодников святые чудеса»1. И вперемешку с этим золотой осенью ходить за грибами… Такие тихие хобби, такое милое аристократство.

Но всё-таки – пришлите мне фото с того «прошлого, сохранившегося до настоящего и продолжающегося вечно», с этого Царства Славы, как именует этот мир православная церковь. Обещаю, что никаких действий не предприниму без Вашего и их ведома и т. д.

Зато после всех треволнений как приятно ничего не делать, читать – немного – хорошие вещи, записывать в книжку острые и интересные соображения и проч. И конечно – возвращаться опять к «Александровской Слободе»… Ренессанс в Москве!..

Сейчас позвонил приятель, из пишущей братии. Живёт в кварти-
ре, под каким-то мастером спорта. Так тот так прыгал экзерциции 2 в прыжках, что у писателя обвалился потолок… Вот задача наших
дней – как суметь жить в координации.
Всего доброго. Жму руку –
Ваш В. Иванов.
26/X 70
Хабаровск
Ед. хр. 2237, л. 6, 6 об., 7.

13 ноября уж у двери 1970 – уже доходит Снег идёт.

Дорогой АА!

Как Ваше здоровье? Не хворайте!.. А то действительно… – ведь наш возраст – «призывной»… Но будем надеяться, что провидение, которое, несомненно, правит нами, – поможет нам закончить наши работы, «отрешить волов от плуга на последней борозде»…1 Сегодня у нас в 8 утра слушал радио из Москвы (1 час ночи), слушал эффектную церемонию де Голля… Не нахожу другого слова к этому, как старое, как бы пошловатое слово «шикарно»! По-французски, по-барски… Я в «Пушкине» свёл Пугачёва с Гринёвым, де Голль в своей деятельности свёл французских коммунистов, конечно – добрых католиков, – с государством, как бы посвятил их в рыцарей в долине Росенваля, ведя в Сопротивлении против тевтонов=мавров, приглашая их в своё правительство… Вся штука истории в этом взаимном притягивании <1 нрзб.> частиц между собою, а не в взаимном отталкивании… Старый этот шикарный мир держится памятью, а память-то вечна: – «Кто остался в памяти народа, тот жив»! – сказал Лао Цзы2. И НотрДам, и её многоцветное окно, знаменитая роза над входом, и витражи, и гром органа – всё, конечно – это память, и она очень прочна… Как сталь. И слетающиеся самолёты всех стран, и самолёт Никсона, которому пришлось 40 минут барражировать в воздухе, потому что садился наш Подгорный, и то, что Никсон привёз с собою внука, тоже де Голля – всё это очень семейно, человечно, и колокола НотрДама, которые раскачал 12 ноября Квазимодо, и колокола всей Франции, и кардиналы – всё это память, всё это реально, всё импозантно.

О, актёр не заменит никак попа, пиджак не отменит мундира – ах, как мы хотим не только знать, но и видеть величие!.. Одним словом, мой дорогой Ал. Ал., Европа умеет до сих пор оставаться шикарной, как на неё ни веньгайся – (костромское слово). И это необходимо учесть… Получил я Ваши фото – но, конечно – они мало удачны, в Ваших письмах всё куда ярче… Но кое-что всё-таки есть, крупицы… Конечно, grand cas3 из этого делать не приходится – но самый факт историчен.

Мой «Пушкин» имеет такой успех, что я никак не ожидал. Тираж весь иссяк за месяц. Много писем, и ещё одна деталь – хабаровцы покупают по нескольку книг и рассылают друзьям в иные города.

И ещё – чем это кончится – не знаю, но я из «Молодой Гвардии» получил письмо послать заявку в их издательство «Молодая Гвардия» – для переиздания. Я, конечно, послал, а что выйдет – тому следуют пункты… Всё думаю над Иваном Грозным – так сказать – Страшным, не знаю, напишу ли я его, но очень много интересного. Я всё продумываю, на чём, на какие киты оперта наша р[оссийская] государственность? И вижу – на поле, на землю. Мы едим с этой земли. Мы живём на этой земле… Много есть охотников на эту нашу землю, на наш хлеб и сахар. Земля – лучший пропагандист государственности… Земля наш неотъемлемый капитал. – Если отнять землю, мы помрём, стало быть, надо прежде всего оборонять нашу большую землю. Имея эту землю, мы сто лет 1814 – 1914 – мы её пахали, кормили хлебом и сахаром на 60% Европу, мы дали Европе 100 лет мира и удивлялись Европейской индустрии, наукам, капиталистам, империалистам и считали себя бедняками, неучами, нищими, необразованными и суеверными. Россия застелила своими полями хлеба 1/6 часть суши – и конфузилась перед Европой… Между тем, какие тучные мысли, что тебе золото пшеницы – зрели в головах у наших людей. Ваш вот сосед А. Н. Островский4 в 1871 году написал «Записку об русском театре», откуда я на днях узнал (зри том 12), что русский купец должен создать в Москве Русский Театр, как средство массового воспитания. Большой театр с 1853 года перестал принимать в себя простую публику, пошёл под оперу, а драма и Островский перешли в Малый («Маленький») и тесный театр, который до того играл французские пьесы. А ведь впрямь, создали русские Московские купцы – Консерваторию. Это было при Островском. Русскую картинную галерею – после! – Третьяковы… И театр ведь создало после это плотное мужичье племя – да, после Островского – купец Алексеев-Станиславский Художественный Театр. Когда на днях случайно ночью, изнемогая от мыслей, наугад взял с полки «какую-нибудь книгу» – чтобы уснуть – я вытащил 12 том Островского – и Записка эта поразила, потрясла меня. Непременно прочтите её – вот полнокровный, детородный русский ум!.. какая сила! И эти несчастные пропойцы и картёжники демократы, исковеркавшие Пушкинский «Современник», – говорят, что купцы – это тёмное царство! Купцы – это Кустодиев в жизни – мой любимый художник – и всё мы просмотрели.

Непременно, дорогой АА, прочтите 16 страниц этой Записки и Вы почувствуете себя, как будто глотнули Живой воды… И отпишите об этом мне.

Не хворайте.

Ваш В. Иванов.

Поблагодарите Вашу внучку за внимание к Пушкину5.

Ед. хр. 2237, л. 11, 11 об., 12, 12 об.

[Хабаровский штемпель 27.11.70]

Стоял ноябрь уж у дверей – 1970.

Хабаровск.

Дорогой АА!

Получил Ваше письмо, где Вы пишете об чудесах, что видите в телевизоре на небе. Это, конечно, замечательно, что можно посылать такие автоматы в небо, и не нужно, следовательно, ездить туда самим – при краткости нашей жизни, нашей хворости – это делать трудновато… Много приходится читать, что это удивительно, но, думается, есть ещё более удивительная вещь… Люди говорят о полёте в космос как об путешествии за какую-то эдакую границу, межу, запретную дотоле, небывалое нечто, вроде приезда в старое время провинциала из Чухломы в Санкт-Петербург или в Москву. Как вообще мы всегда стремились к Просвещению, чему-то иному, другому, к просвещённой Европе! А Вы изволили сами читать, как я вот в «Нижней Дебре» сидел на бане с телескопом, купленным на Сухаревке, и изучал звёздное небо, которого созвездия помню по сей день! Ведь мы же, чёрт возьми, – сами родились хотя и в Чухломе, но на земле, в космосе! Ведь лично я уже 83 раз лечу вокруг Солнца! Ведь мы с рождения летаем куда-то в космос, и будем летать в нём же и в наших могилах! Чеховские 3 сестры – стонали по-голубиному: – в Москву! В Москву! Там же Художественный! Там Шаляпин! И теперь эти стоны слышатся в стихах и в литературе – ребята в школах заявляют о своём твёрдом намерении быть космонавтами, лётчики Экзюпери – герои девичьих дум. Мы уже готовы запрягать дедовские коляски и опять ехать в прекрасную даль эскалаций, конфронтаций и разных новых слов, – во имя чего-то передового, прогрессивного. Небывалого! И когда я читаю Ваши строки о том, как мило, как благодушно Вы изволите собирать грибы – Боже мой, как близко [и] приятно моему сердцу! Ведь и грибы – белые, серые, опёнки, подберёзовики, боровики – ведь это всё же здесь – порождено космосом – косморощено!.. Ведь какое блаженство – счастье – никуда не нужно лететь «в невесомости», а вешу я сам 120 кило, а в молодости достигал до 163! Ведь мы это всё уже имеем, нечего долбить нам Луну, у неё своё каменное, безвоздушное, безводное бытие – и до неё дойдёт очередь! Нужно, господа, своё дело делать на земле. Некуда удрать, нет таких космических границ, чтобы переехать их, как Герцен, чтобы остаться в недосягаемости за рубежом и с Луизиными деньгами в кармане! Мы и так богаче всех народов, и обладая «резервами», оставляем их в резерве. Учиться мы должны у китайцев, что Великую Стену построили, чтобы уберечься от просторов, сжаться в себе. Сказать, как поэт Гумилёв – «Земля, к чему шутить со мною? Одежды нищенские сбрось! И стань, как ты и есть, – звездою, огнём пронизанной насквозь»!1 И Вы, АА, взяв палочку – чтобы отдохнуть от грибов, можете прогуляться к Волге, по Пятницкой, посмотреть, полюбоваться, полюбоваться себе на здание Григоровской гимназии – ведь это всё Вами сделано, уже достигнуто – и можно быть спокойным в этой всё разрастающейся бесовской конфронтации! Нужно нам сжиматься до плотности атомного ядра, когда сделанная из такой плотной материи почтовая марка весит 3 тонны.

Ваш Вс. Иванов

P.S. Я теперь понимаю, почему люди из Рима, описанные Тацитом, бежали в Пустыни Египта и Сирии… Скоро начнётся голод – по Богу.

Вс. И.

Ед. хр. 2237, л. 14, 14 об.

[Костромской штемпель 07.01.71]

Дорогой АА! Был очень рад, что увидел почерк Вашей машинки в новогодних строчках. Но если Вы и не можете писать письмо – то читать Вы можете. Пожалуйста, перечитайте «Тарантас» Соллогуба. Это путешествие из Москвы [в] Казань, а не из СПБ в Москву, из Москвы в СПБ! Живо, как вчерашняя или даже завтрашняя газета! А ведь вышел [в] 1845. Были и тогда умные и очень умные люди – наш резерв.

Жму руку. Привет Вашему семейству.

Ед. хр. 2237, л. 16.

[Костромской штемпель 11.01.71] С Новым Годом, дорогой Александр Александрович – поздравьте всех Ваших Лоров и Пенатов1. Что-то Вы молчите? Ах, что нужно человеку окроме здоровья и жизни? Ваш Вс. Иванов.

Сижу над Грозным.

Ед. хр. 2237, л. 30.

Ночь на 5 мая 1971

Хабаровск

Дорогой Александр Александрович! Вот наконец-то Вы появились на моём горизонте. Приветствую Вас, который «многих людей на морях посетил, их обители видел»1. – И наконец – достиг своей – <1 нрзб.> Итаки – Костромы… Хорошая вещь – эти самые Итаки. Мы как звери, как охотники в лесах, идём в круг, возвращаясь на своё место, приветствуем сладкий дым из родного очага. А я вот так наездился, накружился, что никак на старое место не попаду – ушёл так далеко в поле, как прутковский пастух, что и «с молоком более назад не возвращался»2. Чингис велел нам, своим – было дело – подданным, итти, равняясь по последнему, в кулак единый собранным, мы же гоним вперёд, в одиночку, оказываясь в положении как Александр Македонский, что в азарте перескочил через стену и очутился среди врагов – один… Ну, врагов не врагов, а главное, что уже оглянешься, как Чацкий в своём монологе, – кругом никого, хвать, а уж все слушатели разошлись, старики играют в карты, и уже и слушать некому… Это очень сильная вещь – тоска, тяга к современнику, который может подтвердить твои речи. А таких – всё меньше и меньше, и иной раз рассказываешь сам «про старину» – и уже боишься, что было ли так, а, может, приснилось? Помстилось? Память работает, но всё же она – падает – всё как-то легко, невесомо, руками нельзя потрогать <1 нрзб.> святой, но неверный всё-таки Фома. И думаешь иногда: – Где уж тут верить в то, что «будет», было бы верить в то, что это – было! У Иоанна Златоуста в его «Маргарите» вычитал я, что для того, чтобы в сотворении мира засиял свет, надо было, чтобы был сотворён наш брат человек. Что бы это было – если бы мир с его красотами, звёздами и цветами был, а человека не было бы. Как бы и чем бы, кому бы был этот мир? Светлый, зелёный, голубой etc, etc – он без нас грешных был бы не видим, не слышим, не ощущаем – пустое место!! Мир есть благодать, потому что есть человек, который свидетельствует всё, всё видит, слышит, путает, спорит, скандалит, устраивает революции, на каком-то огромном кружащемся шаре, в каком-то человеческом условном мире. – И невольно вспомнишь бабку мою Настасью: – ночь тёмная, лошадь чёрная, едешь-едешь да пощупаешь – тут ли она? А, может быть, этого ничего и нет? Ей-богу – мы же живём поколеньями, идём как бы3 вроде как грибы, сменами, слоями – первые опята, потом маслята, сморчки, подберёзовики, рыжики. У наших поколений – ведь и барышни свои, и гимназии свои, и по нашим городам поэты свои, и писатели свои, и в ресторанах – официанты свои. Как-то в Москве, в Савойе – какой-то официант-старик – плакал, на меня глядя: – где-то, Господи, я видел этого господина!.. Кормил! И наша компания увидела чудо: – Старик не ходил, а летал и кормил, кормил нас, кормил нас самозабвенно… Прошлое вернулось! Ожил! Положительно, от этой встречи возжёгся временно огонь, который где-то воистину реально нас всех объединял. – Эпоха! Это реальность, это «пломбир Панаше» цветными слоями. Этот мир, прошлое, где-то хранится, не может исчезнуть, живёт, и его только встречаешь, когда вот так встретишь «человека во фраке». Лев Никулин, писатель, водил меня в какой-то ресторан на Тверской, где был ещё жив «человек из ресторана», кормивший его студентом и внедрявшийся co ipso4 в ряды тогдашних маститых профессоров.

Ну ладно… Разболтался. Теперь не о старческих переживаниях, а Вашем вопросе. Если хотите совета, то пошлите Ваши материалы о «Костромичах и Беринге», если материал имеет не чисто, густо этнографически локальный характер, а хотя бы некий гумилёвский отсвет – Быстрокрылых ведут капитаны, Открыватели новых земель, Те, кому не страшны ураганы, Кто изведал мальстремы и мель, Чья не пылью затерянных хартий – Солью моря пропитана грудь, Кто иглой на изодранной карте Отмечает свой дерзостный путь…5 И т. д.

– если это имеется хоть чуть-чуть, то посылайте в Уральский следопыт, Свердловск. Там сидят умные и толковые землепроходцы, смелые, понимающие что надо. С «Дальним Востоком» у меня есть связи, но эта публика без огонька. Но ежели пришлёте – сюда, то сам понесу в Д.В.

Если у Вас упор будет исторический – посылайте как русское деяние в «Молодую Гвардию»! – Там правильный уклон – русская история. И во всех случаях пишите конкретнее, без стеснительности, что-де вещь так стара по теме, что автору аж неловко. Описывайте этих добрых костромичей как живых, как будто с ними только что расстались, больше деталей в быте, крепче, гуще. И ещё – ежели у Вас, АА, есть что-нибудь отпечатанное – пришлите мне посмотреть на Ваш стиль. Мне будет легче отвечать на Ваши вопросы.

Кстати – видели ли Вы рецензию на моего Пушкина в «Молодой Гвардии» № 3, 1971?6 Dixi et animam levavi! Уфф!

Жму руку.

Ваш Вс. Иванов.

P.S. Непременно посмотрите книжку В. В. Каргалова – «Московская Русь в сов[етской] художественной литературе». Изд.

Высшей школы, 71, стр. 8-ая. В новый учебный план исторических факультетов педагогических институтов вводится курс «Историкохудожественная литература». Эта книга – пособие к курсу. Допущена Министерством. Как Ваше мнение? В. И.

Ед. хр. 2237, л. 22, 22 об., 23, 23 об.

Хабаровск…

16.6.71.

Дорогой Александр Александрович!

Вы правы – я действительно долго ждал Вашего письма: – несмотря на <нрзб.> – всё так – как-то образовался в нашем обмене письмами уже некоторый ритм. Конечно, такие «лакуны» в переписке вполне понятны. Зато получение письма с – «наконец!» – доставляет тихую радость.

Очень хорошо Ваше письмо от 12/VI – оно полно фетовской тишиной «Вечерних огней»…1 Это по существу ведь хорошо, что приходится читать помалу – как трудно найти что-нибудь весомое.

Казалось бы, что интересного, хотя бы в погоде – ан, нет! Погода-то ведь в Костроме – и Ваше сообщение о том, что «фруктовые деревья благополучно отцвели», производит впечатление ощущения правильного пульса. Ритм есть – значит, есть надежда, что всё в порядке. И разве, ей-богу, надо много слов, чтобы ощутить ласковую тишину? – «Из сада свежесть, полумесяц, Прикосновение рук прохладных к разгорячённой голове»2.

Зато Ваш рассказ в этой Костромской тишине – о посещении Киндяков <так!> в Воскресенском – великолепен. Всего три часа дороги – и Вы у хороших людей. Чего бы я не дал, чтобы посидеть в спокойной такой атмосфере: «…Как подают душистый чай, мы оба кушаем печенье и вспоминаем невзначай людей великих изреченья»3.

Воспоминания! Знаете ли Вы, что такое воспоминания? Это как молитва. Если человек молится Богу – он наедине сам с собою, с Ним… Он искренен вполне, и он сам открывает в себе, чего он хочет.

– Сам себя познаёт! Тоже и в воспоминании мы с высохших увядших цветов как бы собираем семена, которые либо храним, а иногда, нет-нет, да и сеем. И одно семя пропадёт, а другое – вдруг прорастёт, упадёт в почву, вырастет и что-то явит в другой душе.

Воспоминания – вещь, ценность реальная. Человек с воспоминаниями – это и есть сама культура. И чудесно ведь, что Вы, вспоминая томы Андрея Болотова, роняете легко этакий чудесный лепесток: Болотов пишет о встречах с Вашими предками – с Соймоновыми, с Григоровыми4. Ого! Это не пустяк! Ведь это же рассказ, нет, не рассказ, а некая новелла. Нет, воспоминания – великая вещь, они, несомненно, кем-то будут услышаны и учтены при формировании улучшенной породы людей. В мире не пропадает ничего.

Что ничего я не слышу ни от Бочкова, ни от Магницкого – о моей элегической эклоге нашей гимназии?5 Неужели эти черти не напечатают статьи? Да Господь с ними! Что касается меня, то я убеждён – что всё простится людям, кроме одного – хулы на Духа Святого.

Итак – dum spiro – spero!6

Посылаю Вам фото моего скульптурного портрета раб[оты] Г. Потапова (костромича) – был на выставке в Москве7.

Г. Потапов. Скульптурный портрет Вс. Н. Иванова. Хабаровский краевой музей им. Н. И. Гродекова

Радует меня мой Пушкин: получил милое письмо от одной профессорши р[усского] языка из Венеции, из Universitas Venetianorum.

Пишите. Пришлите мне Ваше фото – мы уже ведь давно знакомы.

Жму руку.

Ваш Вс. Иванов.

P.S. Прилагаю копию одной из моих литературных раскопок о Пушкине. Масса неизвестных деталей.

Утро 17/VI-71 Ваш Вс. Иванов.

Ед. хр. 2237, л. 25, 25 об.

8 июля 1971 Дорогой Александр Александрович! Долго не видел Вашего письма – был 15 дён на даче на Уссуре. Спасибо за то, что Вы написали, что я-де создал Пушкина как образ русского человека. Это так хорошо, тем более, что я только об этом узнал, прочтя ваше письмо.

Значит – само так оно выходит. Ещё спасибо.

Завидую Вашему Щелыкову, Воскресенскому и tutti quanti1, и даже воде из речки Медозы2. Завидую Вашим грибам – коровкам, лезущим в зобеньку. Это, дорогой мой, означает не что иное, как твёрдый экилибр3 духа. Вы потому и можете собирать Вашу картотеку, что можете брать грибки в кузовок. Писал ли я Вам, что думается, что ныне наше дело помогать здоровой грануляции, наращиванию здоровой ткани на местах. Нужно как можно больше картотек о Костромах, Нерехтах, Кинешмах и др. уездах, как можно больше реально хороших и богобоязненных людей, чтобы под их бальзамическим умащением зарастали целиком все синяки и шишки наши. Что ж! Было попито, погулено и т. д. Жаль, что моя статейка явно не увидит света. Не любят у нас ласковости! Но, Боже мой, как ласковы были те персоны, которые были в гимназии у нас в 905! Сегодня вдруг мысль: – Какой великолепный роман можно было бы создать о Григорье Алекс. Потёмкине, идя по Пушкинским отрывкам! Какой барин! Хоть и одноглазый. Барин! А как говорит Чехов – «Теперь не баре, а мездрюшки»4. И последний вопрос: – что Вы думаете о Римском праве? Наконец я написал лишь первую главу для «Александровской Слободы» под этим названием. Ведь на нём вся Европа.

Пора. Кончаю – зовут.

Ваш Вс. Иванов P.S. Пожалуйста, пришлите мне адреса Щелыкова и Воскресенского – я пошлю туда Пушкина – одно к одному.

Вс. И.
Ед. хр. 2237, л. 26, 26 об.

[5/VIII.71]

Дорогой Александр Александрович!

Столько дождей, градов, ненастья за это время! Столько событий! Столько международных сшибок! А Вы – в лесном царстве собираете грибки! Повторяю – я Вам завидую! Послал по адресам обоим книжки о Пушкине – и в Воскресенское и в Щелыково. Написал просьбу о принятии таковых в библиотеки.

М. М. Шателен1 написал письмо, что, может быть, мы с ней были знакомы. У меня в СПБ был учёный дядя, А. Н. Доброхотов, служил в Палате Мер и Весов на Забалканском, 19, вращался в тамошнем созвездии – вокруг Д. И. Менделеева. В ноябре 1906 года он представил меня Дм. Ив. – студента-первокурсника; дело было во дворе, шёл снег. Дм. Ив. подал мне руку, я её с чувством пожал, потом [он] спросил:

– На каком факультете?

– На историко-филологическом, – отвечал я.

Важный учёный сказал только «А!» и удалился, «не сделав мне
никакого вреда»2. Вот страничка для Воспоминаний.

Но дело в том, что был в СПБ, в Политехникуме в Лесном, профессор Шателен, который бывал в Палате и у моего дядюшки.

Помню и его жену. Может быть, М.М. есть та самая м-ме Шателен?3 Я ей это написал и ожидаю разъяснений. А тем временем, вспоминая Щелыково и милую мою Зуевку, думал о «Грозе» и об семинаристе из Робеспьеров – Добролюбове… О, это «Тёмное царство»! Так обложить, затоптать в грязь это новое купеческое сословие! И вдруг понял, что ведь вот темы «Грозы» и «Анны Карениной» – одинаковы! Ведь грозный эпиграф «Мне отмщение и тебе воздам» – годится и к Анне, не только к Катерине! А между тем – кто посмел бы написать про это у Толстого Л. Н.! Каренина ведь не «тьма», а «Высший Свет»! Ах, эта нелепая критика – наша, которая по сей день не выброшена из школ. – Пришла ко мне как-то студентка – девушка пединститута, просит помочь по литературе. – Вопрос о «Грозе»! Почему так сложилась судьба Кати Кабановой… – И девушка сказала: – И зачем Катя сказала всё мужу? Смолчала бы и ничего бы не было! – Но и Островского тогда бы не было! Ответил я. Плохо это или хорошо? Не разберёшь.

Жму руку.

Ваш Вс. Иванов.
Ед. хр. 2237, л.. 28, 28 об.

[Хабаровский штемпель 28.10.71]

Дорогой Александра!

Примите моё неукоснительное поздравление с днём Революции! Должен Вам сознаться, что очень заметно отсутствие Ваших писем… Надеюсь, что наша переписка возобновится, когда Вы закончите Ваши семейные дела… Могу с удовольствием сказать, что мой «Пушкин» выходит в Москве, «Чёрные люди» здесь, и «На Нижней Дебри» – в Москве же.

Думаю, что нынче «алые зори свет поведают»1. Всё образуется! Страшно хочется писать «Александровскую Слободу» – а когда: пишу свои встречи с Рерихом в К[итае] – ведь ему 100… А знаете ли Вы, что Алевиз в М[оскве] в 1 год – вёл стройку 10 церквей и монастырей? – Всё Василий III…

Привет. Вс. Иванов.

Ед. хр. 2237, л. 9.

Публикация А. В. Соловьёвой
Комментарии А. В. Соловьёвой, А. С. Власова, Е. Б. Шиховцева