А.А. Григоров

Автобиография*

Я родился в начале 20 века** в дворянской семье, в имении своей бабушки, Анны Николаевны Григоровой, урождённой Соймоновой (1840–1917). Это была усадьба Александровское в Троицкой волости Кинешемского уезда Костромской губернии, расположенная на красивом берегу реки Мезы, в 33 верстах от уездного города Кинешмы. Ныне эти места находятся на территории Островского района Костромской области.

Отец мой, Александр Митрофанович Григоров (1867–1915), окончил Московский лицей цесаревича Николая с золотой медалью и затем поступил в Горный институт, на стипендию Соймонова, основателя этого института, как прямой потомок по матери знаменитого деятеля времени Петра I и Екатерины II – учёного, географа и моряка – Ф.И. Соймонова (1682–1780)*. Однако ушёл с последнего курса института вольноопределяющимся в Самогитский гренадерский полк, откуда был откомандирован в Алексеевское военное училище в Москве, окончив которое, был выпущен в лейбгвардии С.Петербургский пехотный полк, имевший стоянку в городе Варшаве. Прослужив несколько лет в полку, отец мой – после смерти моего деда, а его отца – вышел в запас и, возвратившись на родину, долгое время был активным работником земства – уездного и губернского: видным деятелем народного просвещения, бессменным попечителем Костромской женской гимназии, – основанной в 1858 г.** его дедом, а моим прадедом, Александром Николаевичем Григоровым; в 1904–1906 гг.*** был председателем Кинешемской уездной земской управы. С началом войны 1914 г. он был призван из запаса снова на военную службу и, будучи командиром батальона 148-го пехотного Каспийского полка, 22 мая 1915 г. погиб смертью героя, прикрывая своим батальоном отход наших войск из Карпат при переправе через реку Днестр, у деревни Журавно, недалеко от города Залещики – ныне Тернопольской области УССР.

Будучи фактическим хозяином в имении своей матери, отец мой, вместе со своей сестрой, а моей тёткой, Марией Митрофановной, сумел в Александровском поставить образцовое молочное хозяйство, выведя путём скрещивания местного скота с высокопородистыми – голландской породы – быками, закупаемыми в образцовых хозяйствах России и Германии, местную отличную породу «полуголландских» коров, организовал маслоделие и сыроварение, и его хозяйство получило большую известность в губернии и неоднократно отмечалось наградами на земских сельскохозяйственных выставках, устраивавшихся ежегодно.

Мать моя, Вера Александровна, урождённая Матвеева (1870–1928) родилась в Варшаве, где её отец, а мой дед – Александр Лукич Матвеев, в чине полковника, был начальником артиллерии Варшавского укреплённого района.

Кроме меня, были старшие дети: Людмила (1900–1938)*, окончившая в 1917 году в Москве женскую классическую гимназию с серебряной медалью; брат Митрофан, учившийся в 3-ем Московском кадетском корпусе (впоследствии начальник цеха одного из оборонных заводов, ставший жертвой необоснованных репрессий 1937 г.), и младший брат Иван (1914–1942), погибший смертью храбрых в Отечественную войну на Карельском фронте.

Первоначальное образование я получил дома, под руководством своих матери и бабушки – бабушка, «смолянка» николаевских времён, была очень образованной женщиной. Родители предполагали меня и брата поместить в Московский лицей, где когда-то учился мой отец, и для подготовки в древних языках был приглашён студент из Варшавского университета – Казимир Станиславович, кажется, по фамилии Сенкевич. Однако вскоре по изменившимся обстоятельствам, главным образом материального характера, так как обучение в лицее стоило очень дорого, было решено отдать меня и брата в кадетский корпус, где имелась стипендия имени В.А. Дурново для детей Костромских дворян. И для подготовки к поступлению в корпус последовательно были приглашены студенты: 1. Аркадий Васильевич Мишустин из С.-Петербургского университета, 2. Георгий Константинович Гасанов из Московского университета, 3. Николай Владимирович Иконописцев из Московского университета. Потом все эти трое пошли на фронт. А.В. Мишустин был убит вскоре после начала войны, о судьбе Н.В. Иконописцева я не знаю – он в 1920–21 гг. служил в Красной армии, а с Г.К. Гасановым, ныне 95-летним пенсионером, учёным по атомной физике, я встретился через более полстолетия в Москве и до сих пор не прерываю связи с ним. Для моего брата места в 1-ом Московском кадетском корпусе не нашлось – по возрасту он должен был поступить во 2-ой класс, где не было уже вакансий, и его удалось устроить в 3-ий Московский кадетский корпус. Я же стал кадетом 1-ого Московского кадетского корпуса – в 3-ей роте полковника Д.Ц. Штенгельмейера, в отделении поручика В.В. Возницына, а с августа 1916 г. во 2-ой роте полковника Д.А. Агищева, в отделении штабс-капитана А.С. Дубровского.

Директором корпуса был генерал-лейтенант В.В. Римский-Корсаков. У меня о пребывании в корпусе остались самые лучшие воспоминания. Состав офицеров-воспитателей (отделенных), ротных командиров и преподавателей находился на высоком уровне, и корпус справедливо гордился отличной постановкой учебно-воспитательного и военного дела. Среди воспитанников этого заведения хочу упомянуть маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского (1893–1937), окончившего корпус в 1912 г. первым, и его имя было записано золотыми буквами на мраморной доске, висевшей в столовом корпусе. Следует упомянуть также Петра Николаевича Лермонтова (1896–1975), впоследствии подполковника Советской Армии, одного из первых кавалеров ордена Красного Знамени (1918), происходившего из того же рода, что и великий наш поэт М.Ю. Лермонтов и так же, как я, учившегося в корпусе на стипендию В.А. Дурново. С П.Н. Лермонтовым я впоследствии встречался во время своих приездов в Москву в 1960–1970 гг. до самой его смерти.

П.Н. Лермонтов, с началом войны 1914 г., убежал из 6 класса корпуса на фронт добровольцем и, попав в один из сибирских полков, после многих боев был из полка откомандирован в Одесскую школу прапорщиков, окончив которую в 1916 г., продолжал боевую службу уже офицером, а с марта 1918 г. связал навсегда свою судьбу с Советской Армией. Он был участником Гражданской войны 1918–1921 гг. и Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Но оба эти кадета были старше меня.

Со мною же, в одном классе, учились дети известных московских богачей – после 1905 г. доступ в ранее привилегированное учебное заведение, куда могли поступать только дети дворян, был открыт для всех сословий, вплоть до крестьян, и со мною в одном классе были сын владельца Пресненской мануфактуры. Н.И. Прохорова Володя Прохоров, сын известного московского предпринимателя Рябушинского, а также сын известного по истории Гражданской войны белого генерала Лукомского – Сережа Лукомский.

В корпусе мне пришлось пережить и быть свидетелем событий Октябрьской революции, осады корпуса отрядами Красной гвардии с 28 октября по 2 ноября, обстрела корпуса артиллерией Красной гвардии и «почётной капитуляции» в ночь на 3 ноября 1917 г. Через несколько дней после капитуляции я покинул навсегда стены ставшего уж таким близким и родным корпуса. Занятия в корпусе прекратились, часть офицеров тоже покинули корпус, и я, вместе с братом, зашедшим за мной (он уже переоделся в штатское) из не противившегося революционной власти 3-го корпуса, собрался ехать домой, в родное Александровское, предполагая «смутное» время пробыть там и, когда «всё вернётся обратно», как предполагали тогда многие, продолжать своё образование. Я не имел штатской одежды, и, выйдя из корпуса, дошёл до Ярославского вокзала (пешком, так как тогда трамваи не ходили, а извозчики все попрятались) в полной форме – с погонами, в фуражке с кокардой, – и не был никем остановлен, задержан, и не подвергся никаким придиркам, так же было и в поезде Москва–Кинешма.

По приезде в Александровское наступила пора выжидания. В нашем крае никогда не было враждебных отношений между крестьянами и большинством землевладельцев-дворян. А у нас – нашей семьи, известной с давних пор очень близкими и тесными отношениями с крестьянами ближних деревень, особенно с бывшими нашими крестьянами, – отношения были наиболее доброжелательными, и мы не испытывали никаких враждебных чувств, и никто из всей Троицкой волости не посягнул ни на один аршин нашей земли со стороны крестьян. И никто из них – могу сказать – не покушался ни на какую-либо скотину или инвентарь, уже не говоря о домашних вещах.

И так прошла вся зима 1917–1918 гг., наступила весна, надо было засевать поля, засаживать огород, возобновлять сад. И всё это делалось беспрепятственно. Рабочую силу, кроме постоянной «дворни», проживавшей в усадьбе, составляли военнопленные австрийской армии – 2 словака и 2 румына, которые очень доброжелательно относились к нам. Поля были засеяны яровыми, посажено что следует в огороде и саду, наступила пора сенокоса, и сено было также убрано. Молочное стадо сильно сократилось, вследствие нескольких реквизиций, сперва в 1916 г. – «для нужд армии».

А мы все пребывали в ожидании, когда «всё опять переменится». Но шли дни, и надежды на скорую перемену таяли. Вот промелькнуло восстание чехословацкого корпуса, затем Ярославское восстание июля 1918 г., а за ним покатился ряд местных крестьянских восстаний в ряде волостей и уездов Костромской губернии. Между тем, надо было убирать озимые поля. Австрийские пленные «разбежались», словаки, узнав о восстании своих единоплеменников, отправились к ним, румыны стали пробираться к себе, в Трансильванию.

И вот, в июле 1918 г. нам объявили о национализации Александровского и организации там совхоза и национализации всего: посеянного и убранного хлеба, скота, птицы, инвентаря и всей обстановки дома, включая мебель, книги и т.д. Не вошли только в национализацию обувь и небольшая часть одежды. А нам предложено было покинуть дом. Было также предложено заняться хозяйством, приписавшись к любому крестьянскому обществу, причём, в случае нашего согласия оставляли нам одну лошадь и одну корову.

Обстановка летом 1918 г. в смысле обеспечения населения продовольствием была неблагоприятная. Налицо была угроза голода всем, кроме крестьян, у которых имелся скот, хлеб, овощи. Нам удалось с помощью соседних крестьян убрать урожай озимых, т.е. сжать и обмолотить рожь. Полученное зерно продали рабочим соседней, Александровской фабрики, очень нуждавшимся в хлебе, а на вырученные от продажи деньги решено было уехать куда-либо в «хлебные края», где не угрожал голод, а там пережить, как продолжали все верить, эти эксперименты новой власти с национализацией усадеб, организацией совхозов, коммун и т.д.

Выбрано было и место – слобода Алексеевка Воронежской губернии, где, по слухам, была баснословная дешевизна и изобилие продовольствия. Там же кто-то из знакомых обещал дать рекомендации кому-то из местных жителей. Но мы: вся семья наша, состоявшая из матери, четверых детей – меня и моих братьев и сестры (старшей было 18 лет, а меньшему 4 года), – а также моих дяди Алексея Митрофановича и тёти Людмилы Митрофановны (калеки – она была горбатая) и двух женщин из числа нашей прислуги: бывшей горничной нашей бабушки, умершей 1 марта 1917 г., и старшей скотницы Евфросиньи Петровны, много лет прослужившей у нас и, несмотря на приглашение администрации созданного в нашей усадьбе совхоза остаться на службе в совхозе, наотрез отказавшейся, заявив, что она с захватчиками чужого не может иметь ничего общего и последует со своими «господами» туда, куда их судьба занесёт (бабушкина горничная Аннушка тоже не захотела покинуть своих бывших господ и решилась разделить их судьбу), – доехали только до Москвы.

В Москве, остановившись у моих дяди и тёти*, мы застали у них ещё ряд бежавших из насиженных мест «буржуев». Все они искали безопасного места и спасались от голода. Безопасного, т.к. всем грозила смертельная опасность: был период «красного террора», наступившего после покушения на В.И. Ленина 30 августа 1918 г., «буржуев» брали заложниками, а в газетах ежедневно публиковали списки расстрелянных. В это время на Дону и в Воронежской губернии шла Гражданская война, и туда – в Алексеевку, как предполагалось ранее, – ехать и думать было нечего. Но Украина под управлением гетмана П.П. Скоропадского, правившего под защитой германских войск, оккупировавших с марта 1918 г. Украину, была «обетованной землёй» для всех «буржуев», спасавшихся от новой власти, голода и угрозы расстрела. На Украине времён Скоропадского всё оставалось, как было до революции. Были открыты все учебные заведения, помещики жили в своих имениях, в городах шла оживлённая жизнь, процветала торговля (и спекуляция). Официально Украина по Брестскому мирному договору считалась самостоятельным государством с признанными границами, и в Москве было посольство Украины, равно как в Киеве было посольство РСФСР. Посольство Украины выдавало визы на въезд в Украину большому количеству «буржуев», и была большая очередь ждущих виз. Но нам, семье в 9 человек, оставаться в голодной Москве, в квартире дяди, тоже готовившегося со своей семьёй к отъезду на Украину, ждать было нельзя. И в посольстве Украины нам посоветовали ехать «дикарями» и указали путь, по которому и до нас, и после нас прошли многие. Надо было ехать по Московско-Киевской железной дороге до станции Зерново. Там, около станции Зерново, было село Серединная Буда, жители которой специализировались на переправе нелегально переходящих границу через так называемый Неплюевский лес до станции Хутор Михайловский, находившейся уже на территории Украины. Из Москвы до станции Зерново билеты продавали свободно, равно как и принимали багаж.

И вот, приехав в Зерново, выгрузили багаж, наняли подводу в Серединную Буду. А приехав туда, застали там большую группу «буржуев», бежавших из Петрограда, Москвы на Украину. Присоединившись к этой группе, вскоре вошли в контакт с переправляющими нелегально через границу поселянами этого села. Сговорившись о цене – обязательно «николаевскими» деньгами, – стали готовиться к переезду через границу. От Серединной Буды до хутора Михайловского расстояние 40 вёрст сплошным лесом, без единого села. За лесом проходила граница, на дороге стоял одинокий столб с досками – на одной стороне «серп и молот», а на другой эмблема «самостийной Украины» (не знаю, как её назвать, – мы же окрестили эту эмблему «фигой»). Эта же эмблема – видимо, нечто вроде герба – украшала бумажные деньги Украины, стояла на бланках официальных бумаг, печатях и др.

Проезжая через Неплюевский лес – примерно в середине пути, – наш обоз, состоявший что-то из 40 подвод, был остановлен выстрелами. Подошедшие до зубов вооружённые лица в шинелях произвели поголовное ограбление путешественников, вскрывали чемоданы, баулы, корзинки, обшаривали карманы и, опустошив буржуев, скрылись в лесу. Наши возницы равнодушно смотрели на всё это, сидя на обочине дороги, покуривая – кто трубочки, кто «цигарки», – и обменивались дружелюбными репликами с грабителями. К нашему счастью, в лесу раздались выстрелы, и грабители спешно удалились в чащу леса, не закончив грабежа.

Так у моей мамы сохранились все её драгоценности, которые мама не согласилась зарыть в Александровском, как это было сделано с бабушкиными драгоценностями, фамильным серебром, небольшим количеством золотых и серебряных монет и т.д. В результате грабежа мы потеряли только жестяную банку топлёного масла, отрез шерстяной материи, и у меня из кармана было вынуто 200 рублей. Затем наш обоз тронулся далее и, никем не останавливаемый, к вечеру того же дня дошёл до станции Хутор Михайловский, где находилась немецкая оккупационная комендатура. Оттуда уже ходили поезда до Киева. Но на вокзале нам было заявлено, что, по неимению выездных виз, нам въехать в Киев нельзя и билеты не будут проданы. И тут же, в комендатуре, посоветовали кому-либо ехать в Киев – по пропуску, с тем чтобы в МВД Украины добиваться украинских паспортов, а всем остальным посоветовали ехать в ближнее большое село Янполь, где можно с удобствами устроиться на квартиру – ведь нас было восемь человек, не считая поехавшего в Киев дяди, – и там ожидать его возвращения.

В Киев поехал мой дядя, Алексей Митрофанович, а мы – оставшиеся – поехали в Янполь, где без труда сняли квартиру в большом доме зажиточного крестьянина. В Янполе, за окраиной которого находилась граница РСФСР и Украины, стоял немецкий гарнизон, и человек 10 немецких солдат – главным образом ландштурмистов – стояли постоем в большом доме того же крестьянина, где остановились и мы.

Янполь – большое украинское село, в котором еженедельно бывали базары, и обилие на этих базарах всевозможного продовольствия нас приятно поразило после голодного пребывания в Москве. В Янполе пришлось задержаться по двум причинам – нужно было ждать возвращения из Киева дяди с документами на право въезда на Украину, а вторая причина – это эпидемия испанки, которая тогда начала распространяться по всей России и Украине, и мы тоже заболели – брат, сестра и я (более старших и маленького брата Ваню испанка не затронула). Но вот миновала испанка и вернулся из Киева дядя, привезя разрешение МВД Украины на въезд всех нас.

Далее поехали в Киев. Киев поразил всех своим «старорежимным» бытом. Остановились мы у другого дяди моего – Дмитрия Митрофановича, в его обширной квартире на Марьино-Благовещенской улице. Моему брату сразу же нашлось место в Киевском кадетском корпусе, а мне – по моему классу – вакансии не оказалось и было рекомендовано ехать в Одессу и поступить в Одесский кадетский корпус. В то время, при гетмане Скоропадском, действовали все старые учебные заведения, бойко торговали все магазины, в том числе знаменитые киевские фирмы – колбасные изделия «Бульон», кондитерская «Се мадени» и известная фирма «Балабуха», «Киевское сухое варенье» и другие. Работали все театры, кино, рестораны, и совсем не чувствовалась немецкая оккупация. Правда, на улицах, в кафе, магазинах нередко можно было видеть немецкого офицера, а в некоторых местах – группы по 4–5 солдат, несущих какую-то службу, но население Киева как бы не замечало оккупантов и не слышно было о каких-либо конфликтах или эксцессах.

Пока шла переписка с Одесским корпусом о возможности продолжить мне в нём свое образование, я успел основательно ознакомиться с «матерью городов русских», побывал в разных, до того известных мне только по книгам, исторических местах. А вся остальная часть нашей большой «компании» – мама с моей старшей сестрой и младшим братом, горбатая тётя, и не расставшаяся с нами горничная бабушки Аннушка, и «заправила» скотным двором в нашем родном Александровском, Евфросинья Петровна, – все уехали в Требиновку. Эта Требиновка, расположенная в нескольких верстах от крупнейшей узловой станции железной дороги юга России Знаменки, была имением П.Ф. и Е.Ф. Хомутовых, которые любезно пригласили семью моего дяди В.И. Григорова из Москвы, а увидя и нас, остановившихся в Москве после отъезда из Александровского у того же В.И. Григорова, разрешили и нам ехать в их Требиновку, где и пережить «смутное время». В Требиновку поехали мама с сестрой моей и маленьким братом Ваней, а также горбатая тётя и две женщины из прислуги.

Старший брат, как указано выше, остался доучиваться в Киевском корпусе, а я, в ожидании устройства своей судьбы, знакомился с Киевом, пока дядя улаживал в гетманских учреждениях вопросы законного нашего пребывания на Украине. Жили мы с дядей в квартире другого дяди – Дмитрия Митрофановича, когда-то служившего в Комитете министров в Петербурге. В гетманской Украине было немало знакомых и сослуживцев дяди по Петербургу: сам председатель Совета министров Украины Лизогуб, министр внутренних дел Аккерман, да и сам гетман, генерал П.П. Скоропадский, бывший конногвардеец, был родственником нашего Кинешемского уездного предводителя Я.А. Куломзина, хорошего и давнего знакомого нашей семьи. Он, Я.А. Куломзин, вместе с двумя братьями своей тёти – баронессы О.Ф. Мейендорф – трагически погибли в августе 1919 г., когда банда махновцев налетела на имение Мейендорфов под городом Уманью Киевской губернии.

Но вернёмся к Требиновке. Вот краткая история этого селения. В XVIII веке, во время турецкой войны 1769–1774 гг. немалое количество южных славян – сербов, черногорцев и др., спасаясь от гнёта турецких захватчиков, искали спасения и покровительства у близкой по крови и религии России. Из пришедших в Россию южных славян формировались «легконные» – гусарские – полки, и сами переселенцы, получив на военной службе чины и дворянство, жаловались свободными землями в только что присоединённой «Новороссии» – это Херсонская, Екатеринославская, Таврическая губернии. В числе тех южных славян был известный любимец Екатерины II генерал Зорич, кстати, основавший в 1778 г. учебное заведение – будущий 1-й Московский кадетский корпус, где впоследствии учился автор этих строк.

Был в числе этих южных славян и уроженец села Требинье в Черногории некто Угречич-Требинский, получивший большой участок земли в пределах будущего Александрийского уезда Херсонской губернии и немало крепостных душ для заселения новых плодородных земель. Так возникло село Знаменка; впоследствии это село дало имя крупному железнодорожному узлу – узловой станции Знаменка, лежащей на скрещении железнодорожных путей из Киева в Екатеринослав и из Харькова в Николаев, и линии, отходящей от Знаменки на Одессу. Село Знаменка было заселено «кацапами», т.е. выходцами из великорусских губерний, а на самом верхнем течении реки Ингулец возникла большая деревня, получившая имя по родине владельца – Требиновка.

Деревня расположилась на левом берегу Ингульца, а на правом берегу была построена господская усадьба. Река Ингулец была запружена, и выше запруды образовался большой пруд с чистейшей водой. При проведении железной дороги на берегу этого пруда обосновалась железнодорожная водокачка, снабжавшая водой расположенную в 3-х верстах железнодорожную станцию Знаменку. К имению принадлежала большая лесная дача, примыкавшая к станции Знаменка, – это было продолжением знаменитого Чёрного леса, вошедшего в учебники лесоводства в качестве примера самого южного высокоствольного лиственного (дубового) леса. Через одно поле от Требиновки было село Орловая Балка, большое украинское село с деревянной церковью, стоявшей в окружении огромных деревьев – дубов и небывалой величины и толщины яблонь и груш.

В усадьбе Требиновке был разбит на 18 десятинах фруктовый сад, в котором росли прекрасные сорта яблонь, груш, а также сливы, персики и даже виноград. Сад этот приносил большой доход. Сами хозяева Требиновки сельское хозяйство вели в ограниченном размере, сдавая богатейшие чернозёмные поля в аренду акционерному обществу Саблино-Знаменского сахарного завода, которым управлял весьма предприимчивый еврей Мордка Давидович Баренбург. У последнего владельца этой Требиновки, уланского офицера Павла Угречича-Требинского, было три дочери, которые все вышли замуж за офицеров Уланского полка, расквартированного после подавления польского восстания 1831 г. в районе г. Елизаветграда Александрийского уезда. И вот все три дочери Павла Угречича-Требинского вышли замуж за офицеров-уланов. Татьяна Павловна – за Богдановича*, а Екатерина Павловна – за майора Фёдора Васильевича Хомутова. Отец этого Фёдора Васильевича, Василий Алексеевич, был гусарским офицером и участником Отечественной войны 1812 г. Служа в Сумском гусарском полку, он принимал участие в Бородинском сражении 26 августа 1812 г. и был убит во время сражения под Фрейбургом в Саксонии в 1813 г., когда русская кавалерия схватилась с французской кавалерией и одержала победу над превосходящим по своим силам врагом. Фёдор Васильевич Хомутов – дед моей жены.

Все три дочери Павла Угречича-Требинского получили богатое приданое. Татьяна Павловна – большую земельную площадь и лесную дачу, на её земле была построена станция Знаменка, и впоследствии на её земле возник большой посёлок, ныне уже превратившийся в город. Арендная плата за участки под застройку или продажа их в собственность застройщикам давала очень большой доход Осиповым, часть земли которых также сдавалась в наём Саблино-Знаменскому сахарному заводу. Доход был также от лесной дачи, снабжавшей лесом и топливом как население Знаменки, так и станции железной дороги. Варвара Павловна, получила в приданое имения в других губерниях, а Екатерина Павловна стала хозяйкой Требиновки. Но так как постоянное жительство она имела с мужем и детьми в имении мужа – селе Соколове на левом берегу Волги, чуть повыше города Кинешмы, то в Требиновке хозяйство велось управляющим. А после смерти Екатерины Павловны Требиновка перешла во владение её сына Павла Фёдоровича и дочери Екатерины Фёдоровны. Оба они были несемейными и в 1917 г. жили вместе.

С началом революции 1917 г. Павел Фёдорович Хомутов, бывший тогда Казанским губернатором, оставил свой пост, и вскоре его постиг удар – он почти лишился речи и владения руками и ногами. Летом 1918 г. он со своей сестрой приехал в Москву, где без труда получил в Украинском посольстве визу на въезд на Украину, посколько на Украине было принадлежавшее им недвижимое имение Требиновка. Остановившись в Москве у моего двоюродного дяди, В.И. Григорова, они пообещали дать приют в своей Требиновке семье В.И. Григорова, на сестре которого был женат брат Павла Фёдоровича и Екатерины Фёдоровны Хомутовых, Григорий Фёдорович, а когда узнали о бедственном положении нашей семьи – то и нам.

Итак, в Требиновке собрались, кроме владельцев – Павла Фёдоровича и Екатерины Фёдоровны Хомутовых, – две семьи Григоровых: нас 7 человек и 2 прислуги, и семья В.И. Григорова – 6 человек и 1 прислуга. Затем в Требиновку стали съезжаться из разных мест другие родные: ещё один брат хозяев, Дмитрий Фёдорович, с женой Ольгой Ивановной и внучкой Зоей – глухонемой девицей 16 лет; затем прибыли два их сына – полковник лейб-гвардии Измайловского полка Александр Дмитриевич, по прозвищу «Джоконда, и Георгий Дмитриевич, полковник береговой артиллерии. Потом ещё два офицера – сыновья Николая Фёдоровича Хомутова: Владимир Николаевич – лейтенант, командир дивизиона подводных лодок Балтийского флота, и Николай Николаевич – штабс-ротмистр 17-го Уланского Ново-Миргородского полка. Словом, собралась большая компания «недорезанных буржуев».

Жизнь в Требиновке шла весело – так много молодых, и никаких тогда не было затруднений с продовольствием, не в пример Москве и другим местам Центральной России: кругом была в изобилии пшеничная мука, сахар, мясо, птица и т.д., от чего уже стали отвыкать в Москве, Питере и других городах. Но недолго длилось это безмятежное житие в Требиновке. 7 ноября 1918 г. произошла революция в Германии, немецкие войска стремительно, без всякого порядка, ринулись домой, бросая оружие в деревнях и сёлах Украины, – и «наступил хаос»! По подсчётам жителей Елизаветграда, они пережили 11 раз смену властей. С уходом немецких и австрийских войск с Украины пала и власть гетмана и его правительства, опиравшихся на силу немецких штыков. Место гетмана пыталась заменить* т.н. Директория – Петлюра, Винниченко и Грушецкий**. Эта Директория создала народную армию – какие-то «курени», состоящие из «сичевиков» и «гайдамаков», подчас разодетых в опереточные формы, а на деле все эти сичевики и гайдамаки были бандами грабителей, устраивавших еврейские погромы и грабежи в городах и сёлах.

А затем началась эпидемия «батьковщины». Чуть не в каждом уезде появились атаманы-«батьки», вооружённые до зубов, благо на Украине в сёлах и городах было огромное количество оружия: тут и арсеналы старой русской армии, и брошенное или выменянное у австро-германцев оружие; кроме того, при стихийной демобилизации старой русской армии каждый солдат приходил домой с оружием –тут и винтовка, и шашка, и револьвер, и ручные гранаты-«лимонки», и гранаты Новицкого; даже пулемёты – и ручные, и станковые – были не редкость, а в селе Машорине Александрийского уезда были даже 3-х дюймовые орудия со снарядами. На юге – в Одессе, Николаеве, Херсоне и в Крыму – на смену бежавшим австро-германцам высадились «союзники»: главным образом французы, а также греки, сербы, в небольшом количестве итальянцы. Предполагалось, что они сменят оккупационные германо-австрийские войска, но это осуществить оказалось по ряду причин невозможно. Главным образом из-за бегства на родину немцев, узнавших о происшедшей в Германии революции. С севера стала наступать Красная армия, под нажимом которой войска Директории, петлюровцы, откатывались на юг и на запад. В январе 1919 г. Красной армией был занят Киев и большая часть Левобережной Украины. Как же отразились всё происходящее на Требиновке?

С получением первых вестей о крахе гетмана и его немецких покровителей покинули Требиновку сыновья Д.Ф. Хомутова, «Джоконда» и «Журта», и сумели добраться до Берлина, и остались там в качестве эмигрантов. Наша семья подыскала себе жильё в соседнем селе Орловская Балка, в доме вдовой попадьи, старухи 80-ти лет, жившей вместе с братом своего покойного мужа. У них был дом из пяти комнат с садом и огородом. Старики поместились в одной комнате, а мы заняли все остальные.

А семья дяди Виктора Ивановича и все Хомутовы оставались в Требиновке, положившись на судьбу. А судьба поступила с ними так. Поздним вечером январского дня 1919 г. в Требиновку наскочил отряд какого-то «батьки». Согнав всех обитателей в одну комнату и сделав инсценировку расстрела, эти бандиты ограбили всех обитателей, забрали наиболее ценные вещи и, вдоволь наиздевавшись над беззащитными и больными людьми, удалились, сказав, что они ещё вернутся. Обитатели Требиновки решили в ту же ночь покинуть свою усадьбу, бросить всё на произвол судьбы и искать убежища на станции Знаменка, где у Осиповых – потомков Татьяны Павловны Угречич-Требинской – был большой дом с садом. Что же стало с Требиновкой? В ночь на 21 января* 1919 г. мы из «своего» дома в Орловой Балке увидели огромный столб огня. Бандиты, ворвавшись снова в усадьбу и никого там не найдя, зажгли дом, и он сгорел как факел.

Что было в последующее время? Об этом трудно писать. Пришлось пережить и аресты, и инсценировки расстрела, и побеги из-под ареста, и допросы в ЧК, и все полагающиеся в таком положении удовольствия. Было восстание Григорьева, приход банд Махно, краткое, с июля по декабрь 1919 г., владычество «белой армии» генерала А.И. Деникина, опять петлюровцы, опять крестьянские восстания и их усмирения, сыпной и возвратный тиф, голод и холод! Обо всём этом надо писать отдельно.

Возвращаюсь же к своей судьбе. Жить нам приходилось, когда кончились имевшиеся наличные деньги, на средства, вырученные от продажи маминых драгоценностей, а когда их уже почти не стало – то на продажу лучшей одежды. Летом 1919 г. мы с братом и сестрой работали на плантациях сахарной свёклы Саблино-Знаменского сахарного завода. Оплата была, кроме денег, стоимость которых падала с каждым днём, сахарным песком; кроме того, всем работающим на плантациях привозили обед. Зимой мы с братом работали в лесу на заготовке дров. К 1921 г. положение несколько стабилизировалось, и мы с братом решили обосноваться на железной дороге. Поступили на курсы связи и электротехники, и, закончив их – учиться было легко, так как у нас всё же была приличная учебная подготовка, – я стал работать телеграфистом. Места моей работы были, кроме станции Знаменки, ещё станции Сахарная, Грейгово – на линии Харьков–Николаев, а так-же сам Николаев. В это время ещё на всей Украине полыхали крестьянские восстания, особенно удачно и долго действовала «банда Бондаренко», имевшая базу в Чёрном лесу – Чигиринский уезд Киевской губернии. Этот Чёрный лес вплотную примыкал к посёлку станции Знаменка. Восстания и налёты на поезда, устройство крушений поездов не утихали даже летом 1922 г. Тем же летом наша многочисленная и столько невзгод пережившая семья потянулась обратно, в Россию.

Публикация А.В. Соловьёвой