Иеромонах Иоасаф (Сазанов): Эпизод из истории Иаково-Железноборовского монастыря

Если бы знали чекисты, что заведенные ими дела когда-нибудь будут служить  сохранению памяти об их врагах… Но факт остается фактом: там, где в монастырских ведомостях значился только возраст, позволяя гадать, в каком году, 1879 или 1880 г. родился Григорий Меркурьевич Сазанов, в монашестве Иоасаф, в схиме Серафим — следственное дело ОГПУ дает подробнейшую анкету. Из нее мы узнаем, что родом он из крестьян деревни Касатоново  (если правильно удалось прочесть неразборчивую запись) Заобнорской волости Любимского уезда Ярославской области, а прежде — губернии, а родился 17 ноября 1879 года (по старому стилю, разумеется), грамотный, домашнего образования[1]. Правда, в момент ареста, летом 1923 г., связи с родными местами были разорваны, и мать его, вероятно, уже нуждавшаяся в помощи и уходе, переселилась поближе к сыну, в д. Иваньково Боровской волости[2].

Некоторые сведения о раннем периоде жизни этого человека дают «вещественные доказательства» — переписка и «разные заметки, ничего из себя не представляющие»[3], с точки зрения представителя ОГПУ. В одном из писем того же 1923 года, адресованном некоему Ивану Митрофановичу, уклонившемуся в секту евангельских христиан, о. Иоасаф пишет: «Я припоминаю, как мы с тобою, когда были пастухами стад скота в одной деревне, и певали псалмы и песни церковные, а теперь вот я – иеромонах, а ты — сектант, какая противоположность»[4]… Что же касается образования, то в монастырском формулярном списке отмечено: «обучался в доме родителей»[5].

И так – обычное детство крестьянского паренька, церковность которого была не формальной, но отвечала внутренним потребностям души. И когда крестьянские буренки не требовали решительного вмешательства пастухов, он с другом вспоминал запавшие в память песни, за тысячи лет до них и за тысячи верст от этого места написанные другим пастушком, Давидом…

Григорию Сазанову не было еще двадцати пяти, когда в столицах началась большая смута. Однако, в отличие от своих более «прогрессивных» сверстников, он ушел не на баррикады и митинги, а поступил в Иаково-Железноборовский монастырь соседней Костромской губернии. Монастырский формуляр бесстрастно перечисляет дальнейший путь, подтвердивший серьезность первоначальных намерений: поступил в монастырь в 1905 г., 1 апреля, 29 июля 1910 г. причислен к братии, в монашество пострижен  30 декабря 1911 г., с 9 мая 1912 — иеродиакон[6]. Игумен Мелхисидек характеризовал его тогда стандартной фразой: «Качеств хороших. К послушанию способен»[7].

К сожалению, в пламени пожара костромского архива 1982 г. сший путь, подтвердивший серьезность первоначальных намерений: горело дело о рукоположении иеродиакона Иоасафа во иеромонаха, но сам заголовок его в архивной описи позволяет датировать это событие 19-26 мая 1917 г.[8] Зато в другом деле, «о назначении иеромонаха Железноборовского монастыря Иоасафа благочинным этого монастыря» заведенном буквально через несколько дней, 1 июня того же года, сохранился рапорт игумена Никодима. Он гласит: «в поддерживании внутреннего распорядка монастыря, и особенно при исполнении церковных богослужений, необходимо нужен благочинный-надзиратель. По благоговеинству, ревностному служению Святой церкви и доброму поведению, нахожу для сего удобным иеромонаха Иоасафа, как человека, вполне заслуживающего доверие»[9]. С момента утверждения этого рапорта владыкой Евгением, с 30 июня 1917 г., о. Иоасаф становится духовником обители.

Каким образом сказались на этом назначении политические перемены, произошедшие в стране после февральской революции, сегодня сказать трудно. Но впереди, в самом недалеком будущем, церковную жизнь ожидали  самые крутые повороты. Смута политическая сопровождалась и смутой церковной. Множились секты, распространялось официально поддержанное властью большевиков обновленчество. Возникало огромное количество вопросов, на которые надо было искать ответы каждому церковному человеку: как относиться к новому календарю, причащаться ли у обновленцев…

Как и принято было, о. Иоасаф исповедовал не только братию своей обители, но  и паломников, число которых стало умножаться день ото дня. Прослышав о его благочестивой жизни, пытаясь найти опору в вихрях церковной смуты,  потянулись  к нему жители ближних и дальних селений. Это не могло долго оставаться незамеченным, и осенью 1921 г. последовал первый арест.

Дело «по обвинению иеромонаха Железноборовского монастыря Иосифа Сазонова в развращении народных масс и склонении к православию» было заведено Буйским уездным политическим бюро Костромской губернской чрезвычайной комиссии Рождественским постом, 27 ноября 1921 г. Непривычное для мирского уха имя и не совсем обычную фамилию переврали потому, что ни с какими письменными документами свериться не удосужились.

Из дела следовало, что к обвиняемому собирались паломники и паломницы, «которые ходят с ним по лесам, поют священные псалмы»[10]. В ответ было заявлено: «что касается организации, я около себя никакой не имею, и я по лесам никогда не ходил, и не пел никаких псалмов», а мужчины и женщины действительно приходят, живут в монастырской гостинице, а у себя в келии «не больше двух часов», признавался батюшка, «делаю наставление после исповеди, недосказанное мною на исповеди»[11].

К радости чекистов,  настоятель обители о. Гавриил написал письмо, сохранившееся в деле (л.л. 71-72). Его использовали позже, при следующем аресте, летом 1923 г. В сопроводительном письме к старому делу написано: «характерно отметить письмо игумена Гавриила […], где он указывает, что было очень хорошо, что его арестовали, предполагая, что арест его исправит[…], из чего можно заключить, что игумен был недоволен, что Иоасаф занимается одурачиванием народных масс»[12].

Чем именно руководствовался настоятель, сегодня трудно судить. То ли это было реальное раздражение «неуместной» с его точки зрения в тех условиях активностью, то ли это было вынужденной мерой, казавшейся необходимой для сохранения монастыря… Но в 1923 г. материалы старого дела должны были подтвердить, что «Иоасаф занимается давно преподаванием религиозных вероучений и также обманных действий с целью возбуждения суеверия на религиозной почве в темных массах»[13].

А обвиняемый и не отрицал ни давности, ни самого факта «преподавания религиозных вероучений», только преступлением этого, разумеется, не считал. Признавая, что деятельность по окормлению духовных чад началась «лет двадцать тому назад», то есть как раз в начале 1910-х г.г., «еще при покойном иеромонахе Паисии, от него я принял их человек двадцать, а в течении последних лет число их все растет и растет»[14]… «Учение свое извлекаю из Евангелия и проч. Священных книг, примером для меня служат покойные старцы Оптинской  Введенской пустыни иеросхимонахи Амвросий, Макарий, Леонид»[15].

Трудно было понять о. Иоасафу, что такая естественная практика духовной жизни может быть поставлена ему в вину. Терпеливо объяснял он такие простые, казалось бы, вещи: «Сии все приходящие в монастырь на Богомолие есть мои Духовные Дети, я Духовник, мне поручено от настоятеля монастыря исповедать желающих причаститься Св. Таин, да и вся братия монастыря у меня исповедаются»[16].

В надежде получить поддержку у настоятеля, воспользоваться его лояльностью, продемонстрированную за два года до того, представители власти обратились и к тому же игумену Гавриилу[17]. 8 августа 1923 г. тот показал следующее: «Иеромонах Иоасаф Сазанов состоит в монастыре духовником и ризничным и синодичным. К нему, как к духовнику, стекается на исповедь громадное число народу. Исповедует иногда не в отдельности каждого,  а вообще всю массу, пришедшую в храм. Какие он дает наставления и советы, для меня это является секретом. Ходят к иеромонаху Иоасафу отдельные лица для записи поминовения, а, быть может, и за советами, но особенного наплыва в келье не бывает. Какие беседы ведет он в келье, я не знаю. Вообще иеромонах Иоасаф среди местного населения пользуется какой-то особой популярностью»[18].

Настоятель тоже пытался втолковать представителям власти, что практика духовничества – не преступление, а норма монастырской жизни: «Группа духовных при Железно-Боровском монастыре существовала еще к моменту моего приезда в монастырь, но в то время она была гораздо меньше. Группа духовных это не что иное, как группа истинно верующих, старающихся проводить воздержную христианскую жизнь, таковая почти существует при каждом монастыре. Особых целей в виде безбрачия она не преследует»[19].

Протоколы, составлявшиеся со слов обвиняемых и свидетелей, представляли собой причудливую смесь их собственных слов с советским «новоязом», который призван был «разоблачить реакционную сущность» сказанного. Вот образчики такой интерпретации: «Иоасаф […] вербует молодое поколение, главным образом девушек, и является активным руководителем в этой области»[20]. Или – из показаний о. Иоасафа 7 августа 1923 г.: «Признаю себя виновным в том, что из среды приходящих ко мне на исповедь мужчин, женщин и девиц от 15 до 50 лет, причем из большего количества последних, организовал группу под названием «духовных». Всего в той группе состоит не менее 200 человек […], не только из Буйского, но и из Солигаличского, Любимского, Галичского, Костромского уездов. Цель этой группы именно духовная жизнь, избежание мирских соблазнов, борьба со страстьми и похотями и проявление большей религиозности. Этой группой я управлял, т.е. от меня, как от искры, исходит свет ученья. Преподаю я свое учение во время исповеди в церкви, причем некоторым лицам преподаю учение у себя в келье»[21].

Здесь отчетливо слышится контраст между подлинными словами опытного в монашеской жизни человека («избегание мирских соблазнов, борьба со страстьми и похотьми») и «комментариями» его мучителя («этой группой я управлял», «преподаю я свое учение»), для которого не только лексика, но и сам образ мыслей непостижим, а потому заведомо преступен.

Сам о. Иоасаф это чувствовал, и потому добился разрешения писать собственноручно, пытаясь известными ему канцеляризмами заменить «новояз». «Допросы, которые были приняты от меня 7 августа сего месяца, в них могут быть некоторые недоразумения. Я поэтому довожу до вашего сведения следующее. Я пастырь своих овец, не считаю себя виновным в том, что люди религиозного культа приходят ко мне и имеют особое уважение и любовь, дабы чрез меня как через посредника прийти им ко Христу ближе. […] Слово организовал совсем ко мне не подходит, ибо каждый сам себя организует в стадо Христово, руководствуясь Евангелием, и старается особую любовь иметь ко Христу и соблюдать его заповеди. […] Девство супружеству предпочитается во все времена отцами Церкви Христовой, и сам Бог это возлюбил и принимает как дар, но никого не обязует. И я Девство люблю и чту, и супружество уважаю и хвалю. Близость конца мира я только полагаю, смотря по обстоятельствам, что творится в мире, а угадывать и пророчествовать не умею»[22].

Одной из духовных чад о. Иоасафа была матушка Вера (Меркулова), к тому времени уже неоднократно претерпевшая заключение. Одновременно с батюшкой была арестована в Солигаличе и другая его духовная дочь, монахиня Ангелина (Борисова)[23]. В следственном деле в качестве «вещественного доказательства» хранилась записочка, написанная ей карандашом: «Ваше преподобие, сестра о Господе и мати А. Любезнейшее чадо мое, узница Христова. Друг мой, не унывай в части сей, но пленися Христовою Любовию, за Христа бо сия терпиши, который за нас, грешных, претерпел лютейшие страдания, распятие на кресте, смерть. […] Таковое поношение претерпе. Мы же земля и прах, не постыдимся его ради претерпети малое поношение, тогда в будущей жизни с ним прославимся во веки и благих насладимся. Еще повторяю: не стыдися пребыти в части сей, но паче радуйся. Я, убогий, лобызаю честную и умную головку  твою. Прошу тебя не унывать, но распорядись, чтобы твои духовные из остатков твоего  хлеба напекли хлеба и дали нищим, и просили бы их молить за тебя Бога, ибо нищие наши господа и самые надежные наши заступники»[24].

Сам батюшка духом оставался бодр, но испытаний не выдержала телесная оболочка. Его пришлось отправить в Буйскую уездную больницу, откуда он 20 августа  написал прошение о том, чтобы его отпустили на поруки.  Видимо, угроза для жизни была серьезной, а времена еще не самые немилосердные, потому что прошение удовлетворили, и 13 сентября 1923 г. Иеромонах Иоасаф Сазанов был освобожден из-под стражи[25]. Однако дело не было прекращено,  на следующий день, 14 сентября оно просто было объединено с делом «по обвинению монахини Ангелины – Александры Владимировны Борисовой по 120 ст. того же кодекса»[26].

Позже были и закрытие обители с «показательным» судом[27], и еще аресты, и еще лагеря. Здесь рассмотрены лишь первые шаги крестного пути костромских исповедников.

[1] ЦДНИКО. Ф. 3656. Оп. 2 . Д. 2398 –С. Л.76.

[2] Там же, л. 6.

[3] Там же, л.8.

[4] Там же,  л.50.

[5] ГАКО. Ф. 130. Оп.13. Д.252. Л. 380.

[6]Там же.

[7] Там же.

[8] ГАКО. Ф.130. Оп.10. Д. 122.

[9] ГАКО. Ф.130. Оп.10. Д. 136.

[10] ЦДНИ КО. Ф.3656.  Оп.2. Д. 2398 с. Л. 64.

[11] Там же, л. 65-65 об.

[12] Там же, л.58.

[13] Там же.

[14] Там же, л.81 об.

[15] Там же, л. 82 об.

[16] Там же, л. 83.

[17] Игумен Гавриил (Ильин)  был несколько старше обвиняемого, ему уже 58 лет, но в Железноборовском монастыре он только с 1917 г., а до того был иеромонахом Галичского Паисиева монастыря.

[18] ЦДНИ КО. Ф.3656.  Оп.2. Д. 2398 с. Л.88.

[19] Там же.

[20] Там же, л.27.

[21] Там же, л.81.

[22] Там же, л. 94-95.

[23] О них подробнее см.: Сизинцева Л.И. Голоса // Губернский дом. 1994. №3. С.51-54; За Христа пострадавшие / изд. Богословского ин-та свт. Тихона. М., 1998; Пустынница Ангелина, о. Иоасаф и блаженная схимница Вера // Русский паломник / Валаамское общество Америки. 1998. №18. С.152-157.

[24] ЦДНИ КО. Ф.3656.  Оп.2. Д. 2398 с. Л.11.

[25] Там же, лл.105, 103.

[26] Там же, л.1.

[27] Всеволод Т. Суд над руководителями Железно-Боровского монастыря // Борона. 1929. №68. 26 июня. С.2-3; 17 июля.