Русская консервативная мысль о проблемах государственности

Для российских консерваторов была характерна сакрализация самодержавной власти. К сожалению, большинство современников прошли мимо религиозной составляющей в их рассуждениях или же попытались оценить ее с позиций материализма. Но именно с наличием этой составляющей и связано то специфическое обстоятельство, что вплоть до конца XIX века консервативные идеологи в России не стремились обеспечить оформление политико-правовой доктрины самодержавной власти 1.

Американский историк Ричард Уортман в своем фундаментальном труде «Сценарии власти» уделил немало места вопросу сакрализации русской монархии. Он полагает, что «в 1881 году центр национального мифа сместился от сакрализации монархии к сакрализации самодержавной власти как священного начала и исторической русской традиции. Царствование Николая II продвинулось еще на шаг вперед: коронация освящала не только монархию, но и самого монарха как избранного Господом»2. Если мы допускаем (а об этом свидетельствует окружение Николая II), что последний император совершенно серьезно считал, что ответственен за свои решения только «перед совестью и Всевышним», то это многое объясняет в его образе мышления и действиях. Объясняет это и нежелание наиболее непоколебимых правых смириться с тем, что власть монарха может быть ограничена. Это касается не столько политиков и лидеров монархических партий (последние, как раз, были вынуждены по роду своей деятельности быстрей приспосабливаться к политическим изменениям), сколько идеологов. Так, К.Н. Пасхалов, в отличие от многих правых, наотрез отказывался принимать правила «политической игры», установленные после 17 октября 1905 года. Идя в некоторых вопросах на компромисс с «веяниями времени», он до конца остался апологетом идеи неограниченного самодержавия, считая, что «ограниченное или конституционное самодержавие есть такая же бессмыслица как, например, мокрый огонь, сухая вода и т. п.»3.

Обосновывая неограниченность верховной власти, консерваторы полагались на крепость монархических чувств в русском народе, на его верность историческим началам. Да и самодержцы при определении своего отношения к деятельности того или иного политика порой исходили из странных для либералов дня принципов. Так, Александр III выдвигал в качестве критерия «русскость» или «нерусскость» того или иного человека из своего окружения. Этническое происхождение здесь, тоже имело место, но отнюдь не стояло на первом плане. «Русским» считался не обязательно человек русский по крови, а тот, кто беззаветно служил вере, царю и отечеству.

Все это не могло не способствовать первостепенности религиозно-нравственных оценок при обращении консерваторов к трактовке самодержавной власти. Наиболее четко эта позиция нашла свое отражение в мировоззрении К.П. Победоносцева, который считал невозможным анализировать сущность самодержавия в отрыве от религиозных принципов. Как консерватор он был убежден в нравственном несовершенстве человека, и в том, что подлинное спасение возможно только путем возвращения к духовным истокам, а не путем переустройства общества на рациональных началах. В аналогичном духе писал и М.О. Меньшиков: «Вообще средний человек за это полстолетие всюду в свете обнаружил себя не тем, как представляли его философы. Он вышел гораздо ниже благородной мечты о нем» (1909 г.)4. Причину столь печального явления Меньшиков усматривал не в «грехах правительства», а в том, что человеческий род, как и каждый отдельный человек, «за редкими исключениями, крайне несовершенен, что совершенство … не есть, а его нужно достигать, притом с величайшими усилиями, долговременным обузданием своей природы — до окончательного перерождения ее в высший тип. По убеждению столь великого авторитета, как Церковь, естественный удел несовершенных людей — гибель, и спасти от гибели может лишь суровая дисциплина так называемой “плоти”5. Впрочем, счастливый результат достигается в конце концов вмешательством самой природы, актом чуда. “Никто не придет” к совершенству, “кого не приведет Отец” … внушая о необходимости непрестанных усилий к тому, что овладеть своей волей и сделать ее благородной, Церковь гораздо вернее понимала человеческое существо, и цивилизация, основанная на этом, религиозном, взгляде, более отвечала счастью»6.

Подчинение государству, склонность к смирению превозносились российскими консерваторами. «Искание над собой власти», по замечанию Победоносцева, представляет естественную психологическую черту людей, ведь государство и власть защищают народ, монарх подобен «отцу», а его подданные «детям». Как ребенок доверяет родителям, так и народ должен довериться власти во всем. В этом контексте Россия представляла, по мнению консерваторов, «семью» с абсолютным отеческим авторитетом и отеческой заботой со стороны власти и повиновением со стороны общества. В период модернизации, когда происходившие изменения порождали в людях неуверенность, именно власть должна была помочь им преодолеть все «идеологические соблазны».

Власть императора является богоданной и не может ограничиваться ничем кроме сознания своего высокого предназначения. Если западная трактовка отношений власти и общества, так или иначе, базируется на индивидуализме, при котором гражданин, как правило, стремится опираться на собственные силы, то русскому национальному характеру в гораздо большей степени свойственен высокий уровень ожиданий от государства и его главы. Самодержавный режим, обладавший монополией на власть, должен был, согласно консервативной трактовке, контролировать не только общественную, но в определенной степени и частную жизнь подданных. Выполнять подобные функции было возможно только при наличии мощного государственного аппарата принуждения. Одно из главных мест в системе контроля отводилось Русской православной церкви. Наиболее ярко стремление к установлению опеки над обществом проявилось в мировоззрении и деятельности Победоносцева. Семья для него была поистине священна. Развод, по его понятиям, был подрывом высших государственных интересов, изменой «большой семье» — государству. В этом же ключе следует рассматривать активную деятельность консерваторов по ужесточению цензурных ограничений и ограждению народа от «крамолы», их пристальное внимание к вопросам образования и т.п.

Что же представляла собой консервативная доктрина власти? Как отмечает современный исследователь, «идею власти как служения, посвященного Богу, следует признать традиционной для политического мышления русского консерватизма»7. Конечно, для рационалистического мировоззрения эта трактовка неприемлема, но для консерваторов это логично, поскольку монархическое начало (особенно в России) тесно связано с религиозностью: «Власть не для себя существует, но ради Бога, и есть служение, на которое обречен человек… Дело власти есть дело непрерывного служения, а потому, в сущности, — дело самопожертвования»8. Любая власть (а тем более, власть самодержца) — это жертва, приносимая во имя отечества. О людях, которые, участвуя в управлении государством, не осознают меру своей ответственности, Победоносцев писал: «Если б они понимали, что значит быть государственным человеком, они никогда не приняли бы на себя страшного звания: везде оно страшно, а особенно у нас в России. Ведь это значит: не утешаться своим величием, не веселиться удобствами, а приносить себя в жертву тому делу, которому служишь, отдать себя работе, которая сжигает человека, отдавать каждый час свой с утра и до ночи быть в живом общении с живыми людьми, а не с бумагами только»9. Поскольку власть самодержца «не есть привилегия, не есть простое сосредоточение человеческой власти, а есть тяжкий подвиг, великое служение, верх человеческого самоотвержения, крест, а не наслаждение», то, следовательно, она не может никем ограничиваться, «ибо всякое ограничение власти царя людьми освобождало бы его от ответа перед совестью и перед Богом. Окружаемый ограничениями, он уже подчинялся бы не правде, а тем или иным интересам, той или иной земной силе»10.

В соответствии со своим мировоззрением, консерваторы иначе чем либералы оценивали роль самодержца: «В монархе российском соединяются все власти: наше правление есть отеческое, патриархальное. Отец семейства судит и наказывает без протокола, — так и монарх в иных случаях должен необходимо действовать по единой совести»11. Идея замены модели самодержавия на конституционно-монархическую или конституционно-парламентскую форму правления рассматривалась ими как покушение на корневые основы российской государственности. К.Н. Леонтьев писал о том, что «либерализм в России есть система весьма легкая и незатейливая еще и потому, что охранение у каждой нации свое: у турка — турецкое, у англичанина — английское, у русского — русское; а либерализм у всех один …»12.

Либералы справедливо критиковали консерваторов за то, что те не стремились к четкому юридически-правовому оформлению «конструкции» самодержавия. В этом вопросе теории, выверенные по западным образцам, выглядели более оформленными. Но дело в том, что, правые вводили в свои построения элемент сакрализации монархической власти, то есть надюридический элемент, который исключал возможность чисто рационального объяснения принципа власти. «Власть всероссийского Императора есть не только юридическое установление, но и фактическое отношение», писал Казанский13.

Право допускалось в систему консервативных построений, только после того, как оно подкреплялось религиозным догматом. Особенно четко это выразилось в мировоззрении Победоносцева, для которого закон, с одной стороны, был правилом поведения, а с другой — приобретал характер заповеди, поскольку освящался религией. Для либералов же закон был самоценен, и его вовсе не нужно было «возвеличивать» с помощью обращения к «духовной» стороне человеческой природы. Либералы обращались к «рациональной» стороне человеческого мышления, что с точки зрения консерваторов, лишало закон оправдания. По их мнению, в государственной системе, созданной в рамках либеральной модели, человек отвечал в первую очередь перед человеческим правосудием, а не перед Богом. То есть исполнение законов проистекало не столько из боязни Божественной кары, сколько из страха перед наказанием и «слепым правосудием человеческим».

Без понимания этой стороны консерватизма сложно в полной мере осознать то негативное отношение, которое консерваторы испытывали к парламентской форме правления. Они не считали возможным, что отвечающий перед Богом монарх должен еще нести ответственность перед какими-либо парламентскими структурами. П.Ф. Булацель прямо писал, что «конституционно-парламентский строй неизбежно погубит Русское государство и приведет к всемирному краху христианской цивилизации»14. Идею народовластия консерваторы относили к ложной еще и потому, что в ее основе лежала мысль о том, что власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. По их мнению, либералы обожествляли человеческую волю, заменяя ею волю Божественную.

Консерваторы критически относились к процедуре выборов, считая, что они представляют игру на чувствах и эмоциях толпы. В этой игре побеждает более удачливый, но не всегда более профессиональный политик, а «ослепленная» предвыборными обещаниями масса даже не помышляет о соотнесении этих обещаний с реальными возможностями. «История свидетельствует, что существенные, плодотворные для народа и прочные меры и преобразования исходят от центральной воли государственных людей или от меньшинства, просветленного высокою идеей и глубоким знанием; напротив того, с расширением выборного начала происходило принижение государственной мысли и вульгаризация мнения в массе избирателей...», — писал Победоносцев15. Консерваторы предполагали, что практическое осуществление в России либеральных реформ приведет к неизбежным изменениям во всей государственной системе. В этом случае самодержцу пришлось бы уступить сначала часть своих полномочий, затем еще часть и в конце-концов превратиться в декоративную фигуру.

Уступка, «прогрессивному обществу» сделанная властью под давлением воспринималась бы как слабость и «последствия не замедлили доказать ошибочность расчетов правительства: чем более старалось оно подладиться под требования так называемого общественного мнения, тем сильнее разгорались страсти, тем неистовее действовала крамола, наисильнейшее проявление которой совпало с последней гранью уступчивости власти, выразившейся в акте 17 октября 1905 года»16. О том, что такие уступки, сделанные под давлением, расшатывают основы власти писал И.А. Родионов: «Гуманность и великодушие царские, облеченные в мягкие законы, обыкновенно недостойными и невежественными подданными трактуются, как слабость. Отсюда клич: “все позволено!” Отсюда неуважение законов, суда и властей, отсюда страшное увеличение преступности, потому что вместо справедливости и правды водворяется право всякого делать то, что ему вздумается. Наши гуманные законы породили и укоренили в народе полное беззаконие. Никто не уважает такого слабого закона и не страшится преступить его»17. В итоге получилось так, что «недовольны положением дела решительно все: и рядовые обыватели, жаждущие единственно спокойствия и безопасности и их не находящие, и честолюбцы, неудовлетворенные пределами предоставленного участия в управлении Государством, и патриоты, опасающиеся крушения русских основ Государственного бытия, и многочисленные инородцы, не получившие ожидавшихся ими автономий и равноправий. Не оправдалась ни одна надежда и оправдались все опасения, а жизнь населения ни приобретя ровно ничего нового, хорошего, потеряла даже ту устойчивость, которую имела при старом порядке. А между тем нет и не может быть никакого сомнения в том, что правительство наше искренно стремилось предпринимаемыми реформами принести пользу и улучшить положение государства»18.

Как и предсказывали консерваторы, в случае создания представительных органов власти началось постепенное «выдавливание» монарха из реальной политической жизни. Леонтьев утверждал, что крушение традиционного мироустройства приближается по мере того, как сознательное начало берет верх над бессознательным, а рациональное над религиозным. К тому же консерваторы не думали, что парламентаризм может позитивно обновить жизнь общества, считая, что либералами в лучшем случае движет утопизм, а в худшем стремление к личной выгоде. Победоносцев отмечал по этому поводу: «Горький исторический опыт показывает, что демократы, как скоро получают власть в свои руки, превращаются в тех же бюрократов, на коих прежде столь сильно негодовали, становятся тоже властными распорядителями народной жизни, отрешенными от жизни народной, от духа его и истории, произвольными властителями жизни народной, не только не лучше, но иногда еще и хуже прежних чиновников»19.

Не сомневаясь в гибельном характере парламентской системы применительно к России, консерваторы не были тотальными отрицателями самой идеи парламентаризма как таковой. Н.Я. Данилевский считал, что для западноевропейского культурно-исторического типа конституционный строй закономерен и органичен, а вот попытки перенести его на российскую почву равносильны стремлению заставить рыбу дышать легкими. При этом он не делил формы политического устройства на «высшие» и «низшие», считая, что нелепо утверждать, будто бы французский республиканский строй лучше русского самодержавия или хуже английской конституции20. На Западе либеральные идеи были «выношены» обществом, а не калькировались по чужим образцам. Читая наследнику Николаю Александровичу лекции по праву, Победоносцев подчеркивал, что представительные учреждения имеют прямую связь с историей той страны, где они существуют: «Не всякому быту, не всякой истории, не всякому народу свойственны эти учреждения. Они могут в порядке действовать только там, где есть для того условия в быте народном и в учреждениях прежнего времени...»21. В качестве примера Победоносцев приводил Англию, считая, что там демократия оправдала себя, поскольку органично вписалась в государственную систему, и укоренилась в исторически подготовленной почве. Но это вовсе не означало, что английские государственные формы являются эталоном и могут быть скопированы в России, где они явились бы инородным телом в государственной машине. Победоносцев полагал, что наиболее успешно английская система управления (исключая королевскую власть и аристократию) прижилась в Соединенных Штатах. Парламентаризм, по его мнению, мог существовать и развиваться в странах англосаксонского ареала и в таких небольших государствах Европы, как Бельгия и Голландия. Попытки же перенесения парламентских форм в Европу и на Балканы, Победоносцев считал искусственными и неудачными. Наиболее критически он оценивал попытки «привития» либеральных систем во Франции, Италии, Испании, на Балканах, в Австро-Венгрии и в Латинской Америке. Например, в Испании, по его мнению, либерализм всегда неразрывно связан с мятежом, поскольку не имеет под собой твердой исторической почвы.

О естественности для Англии конституции писал и известный правый публицист А.П. Липранди. По его мнению, традиция парламентаризма для Англии это то, что отвечает «характеру народа» и им же создано. Что же касается России, то конституционализм противен самому характеру и мировоззрению русского народа. В консервативных концепциях «государственные институты рассматривались как продукт соответствующих национальных традиций. Тем самым отвергался тезис об универсальности либеральных политических форм», отмечал по этому поводу историк М.Н. Лукьянов22. «Каждый народ должен идти своим историческим путем, преемственно развивая формы своего государственного строя, углубляя и расширяя русло своей правовой жизни. Движение вперед обычно состоит лишь в более совершенной выработке форм национальной, в том числе и юридической, жизни, остающейся в своей внутренней сущности неопределенное время, быть может, надо сказать, всегда — равной себе самой … среди национальных юридических установлений главное, несомненно, — Верховная Власть. При этих условиях задачей русской науки права является выяснение и установление юридических основ русского возрождения. Главной из них является русская Императорская власть», полагал П.Е. Казанский23.

Несмотря на относительно стабильную для консерваторов эпоху правления Александра III и подавление Первой русской революции, консервативные идеологи так и не смогли выработать за все эти годы единой программы и к моменту Февральской революции 1917 года консерватизм находился в идеологическом и политическом кризисе. Кредит доверия к последним защитникам монархии стремительно таял в обществе, а правые партии теряли своих сторонников. Идеологи, понимая неизбежность крушения, впадали в уныние и отчаяние.

Современные исследователи отмечают, что в рядах защитников самодержавия были видные писатели, крупные историки, известные философы, которые разрабатывали теории, направленные на сохранение существующей системы24. Но правые мыслители не могли похвастаться своей широкой известностью. Они не были так хорошо известны широкой публике, как А.И. Дубровин, В.М. Пуришкевич, И. Восторгов, Н.Е. Марков. Рядовые монархисты предпочитали теоретическим изысканиям Л.А. Тихомирова и юридически-правовым построениям Казанского популярную публицистику и простые лозунги.

С другой стороны, мало кто из консервативных мыслителей имел четко оформленную программу действий, которую можно было бы предложить в качестве альтернативы либеральной и социал-демократической идеологиям. Людей, успешно сочетавших политическую, научную и публицистическую деятельность мы среди консерваторов практически не увидим. Историк Д.И. Иловайский не состоялся как издатель газеты «Кремль», которую выпускал на собственные деньги и к тому же нерегулярно. Тихомиров, признанный, как теоретик, и даже ставший «чиновником» на тот срок, пока ему благоволил П.А. Столыпин, чурался реальной политики, предпочитая ей работу за письменным столом. Попытка «похода в политику», предпринятая С.Ф. Шараповым закончилась для него неудачно, и он сам признавался, что ему «стыдно стало моего увлечения». Можно привести и другие примеры. Даже Победоносцев, обладавший реальными рычагами власти, считал проигранным то дело, которое защищал и говорил о неизбежности «революционного урагана».

Вместе с этим, практически каждый из консерваторов в своих рассуждениях о переустройстве России вносил ряд предложений, которые могли бы при их правильной реализации способствовать решению внутриполитических и внешнеполитических проблем. Но им так и не удалось представить власти, обществу и даже собственным единомышленникам четкой концепции переустройства России. Действуя в режиме ответов на модернизационные вызовы, консерваторы, в первую очередь, стремились сохранить то, что уже имелось. Современный исследователь С.В. Лебедев не случайно отметил, что «консерватизм — это всегда моральные, религиозные, политические, культурные ценности, лежащие в основе политического и общественного поведения, а не доктрина … трудно говорить о собственно консервативной детализированной наличной альтернативе переустройства социума»25.

На рубеже XIX–XX веков, русский консерватизм не оставался чем-то неизменным. За редким исключением, консерваторы, начиная с 1880-х годов XIX века, проделали определенную идейную эволюцию. Предлагаемые ими пути решения социально-политических, национальных и религиозных проблем подразумевали не только «подмораживание» общества, но и его постепенное развитие под контролем власти. Нужно было конструировать идеологию, способную противостоять набиравшим силу либеральным и социалистическим концепциям.

Рассматривая «и социализм, и капитализм как явления чуждые православной “Святой Руси”»26, консерваторы, вместе с тем, пытались увидеть те стороны в либеральных, и социалистических теориях, которые привлекали к ним массы. Например, идеологи Всероссийского национального союза — М.О. Меньшиков и П.И. Ковалевский сочетали в своих работах либеральный подход к экономическим вопросам и национализм. Авторы сборника «Ладо», ныне, к сожалению, практически забытого исследователями отечественного консерватизма, посвящали его «нарождающейся русской национал-демократии». Тихомиров, апеллируя к опыту европейской социал-демократии, предлагал программы решения рабочего вопроса.

Консервативных мыслителей давно интересовали религиозный и национальный вопросы, но их обращение к экономическим темам стало определенной реакцией именно на вызовы времени. Можно сказать, что экономическая составляющая консерватизма проистекает из тезиса об историческом своеобразии развития каждого государства. Несмотря на определенную утопичность некоторых из посылок русского консерватизма, в одном традиционалисты оказались правы. Они реально оценивали Россию, как страну с преобладанием крестьянского населения, которое соответственно имело в своем большинстве традиционалистское сознание. В экономической сфере идея государства, которое в первую очередь защищает интересы «слабых» вполне вписывается и в православную и в социалистическую модель. С другой стороны, в консервативной среде были и сторонники идеи минимального вмешательства государства в экономику.

Консервативная идея, прежде всего, выполняет стабилизирующую роль в обществе. Она удерживает порядок не столько за счет насильственного подавления государством человеческой личности, сколько путем создания нравственных барьеров, своеобразной «границы», до которой возможно осуществление новаций. Вопреки сложившемуся мнению, согласно которому либерализм более толерантен, чем консерватизм, всегда находящийся в обороне, консерватизм способствует сохранению стабильности социума и государства. Исследователь Г. Рормозер, считает, что вышеизложенное мнение о вторичности консерватизма типично «лишь для определенных сил, которые считают себя партией прогресса. Прогрессивность же они сводят на самом деле к рационализации всех природных, исторических, общественных отношений, выдавая свою собственную позицию за позицию эпохи Нового времени как таковой… В действительности эпоха Нового времени переживает кризис. В противовес вышеупомянутой левой позиции я предложил бы следующий тезис. Эпоха Нового времени в целом всегда характеризовалась диалектическим взаимодействием прогрессивных и консервативных сил»27.

Идеологи консерватизма отстаивали основные традиционалистские принципы: сильную государственную власть (обязательно самодержавную), принцип иерархии и строгой дисциплины, необходимость противодействия либеральной и социалистической доктринам.

Диапазон русского консерватизма был необычайно широк, включая в себя и крайних охранителей, и либерал-консерваторов, и «революционеров справа». Консервативный спектр русской политической жизни эволюционировал и в 1917 году, когда эта эволюция была насильственно прервана, она далеко еще не закончилась. Казалось, что после падения самодержавия консервативная идеология навсегда исчерпала себя. Но этого не произошло. Идеям не свойственно исчезать бесследно после того, как их апологеты покинут политическую сцену. Идеи «засыпают», или трансформируются.

С 1990-х годов ХХ века, в научной и политической среде значительно возрос интерес к русскому консерватизму и его представителям, консерватизм не только остается предметом исследований, но и популярен в российской политике28.

Примечания

[1] См.: Репников А.В. Консервативные концепции переустройства России. М., 2007.

2 Уортман Р. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. Т. 2. От Александра II до отречения Николая II. М., 2004. С. 465. Характерна в этой связи и присутствующая в тексте ссылка американского исследователя на книгу Л.А. Тихомирова «Монархическая государственность».

3 Пасхалов К.Н. Погрешности обновленного 17 октября 1905 года Государственного строя и попытка их устранения. М., 1910. С. 31.

4 Меньшиков М.О. Национальная империя. М., 2004. С. 210.

5 Пермский историк М.Н. Лукьянов, считающий, что «в качестве главной антропологической посылки консервативной политической позиции чаще всего выступало специфическое видение человеческой природы. Консерваторы подчеркивали несовершенство человека, его греховность» далее прерывает цитату из статьи Меньшикова (Лукьянов М.Н. Российский консерватизм и реформа, 1907–1914. Пермь, 2001. С. 17), но, как нам кажется, последующее предложение важно для понимания консервативной оценки природы человека.

6 Меньшиков М.О. Национальная империя. С. 210.

7 Тимошина Е.В. Политико-правовая идеология русского пореформенного консерватизма: К.П. Победоносцев. СПб., 2000. С. 108.

8 Победоносцев К.П. Сочинения. СПб., 1996. С. 426, 427.

9 Письма Победоносцева к Александру III. М., 1925. Т. I. С. 207.

10 Тихомиров Л.А. Критика демократии. М., 1997. С. 532, 531.

11 Карамзин Н.М. Записки о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1991. С. 102.

12 Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891). М., 1996. С. 268.

13 Казанский П. Е. Власть Всероссийского Императора. М., 1999. С. 26.

14 Булацель П.Ф. Борьба за правду. СПб., 1912. Т. 2. С. 87.

15 Победоносцев К.П. Сочинения. С. 278.

16 Пасхалов К.Н. Погрешности обновленного 17 октября 1905 года Государственного строя и попытка их устранения. М., 1910. С. 5

17 Родионов И.А. Два доклада: 1) Неужели гибель? 2) Что же делать? СПб., 1912. С. 119.

18 Пасхалов К.Н. Погрешности обновленного 17 октября 1905 года Государственного строя и попытка их устранения. С. 4.

19 Там же. С 183.

20 См.: Репников А.В. Данилевский Н.Я. // Общественная мысль России XVIII – начала ХХ века: Энциклопедия / Отв. ред. В.В. Журавлев. М., 2005. С. 133-135.

21 Записки по законоведению К.П. Победоносцева // Известия вузов. Правоведение. 1997. № 1. С. 78.

22 Лукьянов М.Н. Российский консерватизм и реформа, 1907–1914. С. 22.

23 Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. С. 22.

24 Гросул В. Я., Итенберг Б. С., Твардовская В. А., Шацилло К. Ф., Эймонтова Р. Г. Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000 С. 422.

25 Лебедев С.В. Охранители истинно русских начал. Идеалы, идеи и политика русских консерваторов второй половины XIX века. СПб., 2004. С. 207–208.

26 Омельянчук И.В. Черносотенное движение в Российской империи (1901–1914). Киев, 2006. С. 731–732.

27 Рормозер Г., Френкин А.А. Новый консерватизм: вызов для России. М., 1996. С. 96; Френкин А.А. Феномен неоконсерватизма // Вопросы философии. 1991. № 5. С. 66–74.

28 Радаев В. Об истоках и характере консервативного сдвига в российской идеологии // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. Т. 1; С верой в Россию. Российский консерватизм: история, теория, современность. М., 1999; Российская цивилизация: Этнокультурные и духовные аспекты: Энциклопедический словарь. М., 2001; Библиотека Единой России. Кн. 1. Идеи; Кн. 2. Люди; Кн. 3. Действия. М., 2003; Западники и националисты: возможен ли диалог? Материалы дискуссии. М., 2003.