Переселение из зоны затопления будущего Костромского моря (1952–1955 годы)

Об этой грандиозной работе к нам в деревни стали просачиваться осторожные слухи в конце 1940х годов. А в 1949–50 годах вокруг наших деревень стали ходить люди с теодолитами, вести съёмку местности, геологи — бурить шурфы и брать пробы грунта. Народ насторожился и почуял что-то неладное. Стали расспрашивать геологов, они полушутя отвечали, что будут тут делать море.
Референдумов, как сейчас, не проводилось, с мнением населения не считались, информации никакой не было. Наоборот, всё первоначально было в секрете. Большинство населения не представляло, что это за море будет. Но некоторые мужики, зная понаслышке об Рыбинском водохранилище, стали представлять себе замысел этой затеи. Узнав о том, что и деревни Губачёвского, Саметского сельсоветов подлежат выселению, некоторые люди высказывали версию, что это замысел героев соцтруда П.А. Малининой и А.И. Евдокимовой — председателей тогда знаменитых колхозов «XII Октябрь» и «Пятилетка», якобы хотевших воспользоваться этим и расширить земельные площади для своих колхозов за счёт деревень Губачёвского сельcовета.
А в 1952 г. в наших лесах застучали топоры. Прибывшие по оргнабору рабочие стали вырубать наши леса и кустарники, готовить ложе будущего моря. Работали тысячи, в лесах были построены бараки для их проживания, жили и в наших деревнях: Ведёрках, Спасе, Вёжах, Овинцах, Прости.
Вырубались ценнейшие породы деревьев, огромные массивы липы, дуба, красной ольхи, ели, берёзы, осины (сосна в нашей низине не росла). Большая часть этой древесины пропала, так как два года (1954–55) вода не поднимала плоты с этой древесиной и она оставалась в лесах невывезенной. Часть огромных дубовых кряжей невозможно было вывезти лошадьми, погрузить их вручную. А тяжёлая техника не могла пройти ни зимой, ни летом.
К линии намеченной дамбы тянули высоковольтную передачу для обеспечения электроэнергией земснарядов. Летом 1953 г. из р. Узоксы в озеро Великое вошел первый земснаряд; бросив якоря и опустив свой стальной 10–метровый хобот в воду, стал засасывать грунт-песок и намывать дамбу.
По 20 деревням и сёлам района велась оценочная перепись домов, строений для определения компенсации за снос и слом домов. Обмер и оценку вели девушки-студентки. Если дом новый, деревянный, компенсация определялась только за разборку и перевозку дома — мало. Если дом кирпичный, большой — компенсация назначалась большая, так как его приходилось полностью разламывать и строить дом заново.
По решению переселенческой комиссии и властей области были определены места, куда переселять население из зоны затопления. С населением об этом никто не советовался. Было строго указано, куда переселяться; если переселялись не туда, куда было указано, половина компенсации не выплачивалась.
Так из Вёжей члены рыбколхоза переселялись в Спас — он оставался за дамбой в отшнурованной части. Это семей 7–8 , остальные — в сухопутное Каримово, куда поехали немногие; остальные под различными предлогами и лазейками — в Шунгу, Стрельниково, Некрасово, Гомониху, Чернопенье, г. Кострому и Ярославскую область. Деревня Ведёрки — в Чернопенье, Лыщёво, Асташево, Кузьминку, город и Ярославскую область. Мисково — в Новое Мисково, Сущёво и деревни этого сельсовета, в Ребровку, город. Куниково — в деревни Сущёвского сельсовета. Деревня Губачёво дружно переселилась в заново выстроенное Губачёво между пос. Никольским и Караваевым. Переселение проходило для населения тяжело, особенно для пожилых людей; многие, пожив немного на новых местах, преждевременно умерли от тоски и переживаний. Но кому-то пришлось и по душе на новом месте, те смогли быстро адаптироваться, обустроиться и заняться новым делом.
Переселение-перевозку осуществляли автомашинами. А весной — по воде на баржах; так за несколько рейсов в баржах переселялись из Ведёрок в Чернопенье, Асташево, Лыщёво. Разобранные деревянные дома в плотах сплавляли по воде.
В обкоме партии, в облисполкоме каждый месяц слушали отчёт о работе по созданию моря и переселению. Весь упор делался, как быстрей выселить население деревень, как нужно ударными темпами вести намыв дамбы и строительство защитных сооружений.
Будучи членом обкома, знакомый военный комиссар города (в то время полковник) Зудов Леонид Алексеевич рассказывал мне, как проходили эти отчёты — о людях думали мало, больше о выполнении задания партии и правительства, о досрочном рапорте. Поэтому многое ценное, историческое осталось не описано, так сказать, ушло на дно моря с концами. Даже колхозные документы не были затребованы, не сданы на хранение в архивы — переселяясь, в некоторых деревнях их просто сжигали, не зная, куда девать. Многое колхозное имущество, скот просто растаскивалось, списывалось на утрату и т.д.
Вот сейчас, в 1990–93 гг., выходя на пенсию, мои земляки в районных архивах получают ответы: «Ваших документов в архиве не имеется». И приходится для подтверждения стажа колхозной работы приглашать земляков-свидетелей.
Некоторые жители не очень хотели и не торопились покидать родные места; их предупреждали, стращали штрафом, невыплатой компенсации и приезжали с милицией на катере просто выгонять, а жители в это время уезжали на лодке в лес, в кусты и там отсиживались, пока выгоняльщики уедут.
Но вот в 1956 году перекрыли русло р. Костромы и мутные воды (от работы земснарядов) стали затоплять наши луга, бывшие леса. Стало накапливаться это творение человеческих рук — водохранилище, которое смыло с лица земли те 20 населённых пунктов, ту жизнь, которая протекала в этой низине, возможно, от возникновения человечества.

Список сёл и деревень, выселенных в связи с созданием Костромского водохранилища в 1953-55 гг.

1. Мисковский с/с : с. Мисково, примерно 500 дворов; с. Жарки, 250-280 дворов.
2. Куниковский с/с : с. Куниково, примерно 430-450 дворов; д. Ведёрки, 85-90 дворов; д. Вёжи, 50-55 дворов; д. Овинцы, 25-30 дворов; д. Прость, 25-30 дворов.
3. Губачёвский с/с : с. Сельцо-Никольское, дд. Губачёво, Пашутино, Новленское, Митино, Митинский овощесушильный завод, д. Скрывалово.
4. Саметский с/с : дд. Савиново, Саково, Новосёлово, Воронино, Трохач.
5. Деревня Моховатое, 22 дома; деревня Шода.
6. Деревни Ливенье, Бражниково — Ярославской области, Любимского района.

Названия колхозов

1. Село Куниково — колхоз «Красный животновод».
2. Деревни Ведёрки, Прость, Овинцы — колхоз им. 1-го Мая.
3. Село Спас — колхоз «Сталинец».
4. Деревня Вёжи — колхоз им. Сталина.
5. В 1944 г. был организован колхоз «Красный рыбак», в него вошли по 5-7 рыбаков и их семей со всех деревень сельсовета, т.е. из Куникова, Ведёрок, Спаса, Вёжей, с центром-конторой в д. Вёжи, чем было вызвано большое недовольство и недоумение наших вежевских рыбаков, которые не были приняты в рыбколхоз, а куниковские за 5-6 км ходили ловить рыбу в Вёжи на наши водоёмы.

Окончание

На наши селения за несколько веков их существования обрушивались большие катастрофы и стихии.
Часто были пожары, когда выгорали дотла сёла и деревни, но народ не разбегался, а противостоял — жили в землянках, в других деревнях у родственников, в банях, амбарах. Природа и условия им тут помогали: лес для постройки был рядом, вырубали его бесплатно, сплавляли по воде до самого дома. В таких случаях все объединялись и сообща преодолевали трудности. И за 1,5-2 года снова обустраивались. Выстраивали новые дома.
Были ураганы, эпидемии. Так, например, эпидемия в 1907-1910 годах, когда в Спасе, Ведёрках, Вёжах умерли десятки людей, десятки остались с испещрённым (корявым) лицом. Так, только в семье Ивана Родионовича Степанова из деревни Ведёрки за две недели умерло четверо детей, но ещё 6-7 осталось в живых.
Были стихии и другого порядка, но стихии шли от Бога и природы, и она, природа, урон восполняла. А вот рукотворные катастрофы (имеется ввиду создание Костромского водохранилища) не восполнимы, так как они сотворены руками и разумом человека.
Как-то наш отец незадолго до смерти сказал: «Развелось очень много учёных, и они погубили мир». И я нахожу его словам подтверждение . Казалось бы, при таком большом количестве учёных, просто образованных людей, научных институтов и других организаций человечеству следует жить лучше и лучше, ан, нет: человечество всё более и более становится на грань вымирания и уничтожения.
Вот чем приходится заканчивать своё невесёлое воспоминание о нашем родном крае, ушедшем в небытие от сотворения человеческих рук. Вспоминать, писать на старости лет об этом тяжело и грустно.

Дополнения

О говорах, наречиях

Как и везде по России, в каждой отдельной местности, в том числе и в нашей, имелись свои отличительные говоры и наречие. У нас были приняты в употреблении такие слова-выговоры, как: Машуха, Костюха, Катюха, Гришуха, Енюха, что подметил и употреблялл в своих произведениях Н.А.Некрасов.
Многие слова произносились с упротреблением буквы «и». Например: «мисец» вместо слова «месяц», «писни поют».
Произносили слова-имена: «Ванькя» вместо «Ванька». «Манькя», вместо «Манька», «Лёнькя» вместо «Лёнька» и т.д.
Много было собственных названий. Во время Великой Отечественной войны многие девицы переписывались с молодыми солдатами — знакомились заочно. Так, одна из них, Шура Полуектова, писала своему солдату-заочнику: «Саша, у нас сейчас разлилась весна, и мы по вечерам гуляем на обрубах». В ответном треугольнике он спрашивал: «Шура, объясни, что такое «обруб» и как вы на нём гуляете». Обруб — это стена из свай со стороны реки вдоль деревни, которая уберегала от размыва во время весенних разливов. С этого обруба начинали строить заднюю стену двора, межу домов с обруба ставилась капитально лестница, ведущая к реке. А на территории между домами, как на борту судна, и собиралась весной молодёжь — гулять. Ещё такое понятие-слово было как «обуденка». Говорили: «Сходила в город на обуденку», т.е. вернулась обратно в тот же день. «Сходила в деревни на обуденку».

Местные названия

Ба`ба  — приспособление для забивки больших свай при строительстве деревянных мостов через реки. Это ствол дерева 1,2-1,5 метра высотой с ручками, за которые его поднимали 4-5 человек и опускали на сваю.

Бо`жья с дро`жью а    — холодная, с северным ветром, с дождём и снегом погода в начале и середине мая и во второй декаде сентября. В первом случае она застигала иногда рыбаков-охотников во время весеннего разлива где-нибудь на островке в лесу, где приходилось пережидать два-три дня, пока стихнет ветер, сидя под опрокинутым ботником (иногда без еды) и дрожа от холода. Во втором случае, осенью, после такой погоды начинается слёт уток из лесных болотных ручьёв, озёрок на большие озёра, где утки группировались в стаи, готовясь к отлёту. И начиналась настоящая осенняя охота на слётную утку (на перелётах). Шум ветра в лесу, листопад, падение сучьев и деревьев в лесах-болотах пугал уток, и они вылетали на чистые большие озёра. В сентябре охотники такой погоды ждали, так как местную утку (выводки) выбивали — они разлетались по мелким лесным озеркам от стрельбы на озёрах, и охоты были неудачными.

Ботни`к   — маленькая лодочка (долблёнка-челнок) с одним кормовым веслом, применяемая для охоты и летней рыбной ловли в озёрах и которую можно было одному человеку перетащить из одного озера в другое.

Ве`тель  — рыболовная снасть типа ловушки, натянутая на 5 колец с двумя горлами, куда рыба заходит, а обратно выйти не может. Ставится как в стоячей воде (озере) на растяжку, так и при течении на растянутую верёвку (перемёт).

Го`лбец  — тесовая пристройка в избе к боку русской печи; с торца его делали вход-дверцу для ходьбы в подвал-подполье, а вдоль печи, но ниже её верха, шло лежанье, где можно было спать одному, в редком случае — двум человекам. Когда бывало жарко спать на печи, спускались на голбец. Существовала мудрая поговорка — когда кто-то собирался куда-то ехать, но не уехал, то по этому случаю говорили: «Уехал с печи на голбец» или «Ездил с печи на голбец».

Дрян  — мелкие дрова из кустарника или стволы липы после снятия коры для заготовки мочала и корья. Их рубили на кряже топором и связывали в пучки, укладывали в поленницы, ими топили подтопки, железные временные печки в подвалах. Такие дрова в печке горели без треска и копоти, хотя жару от них было мало.

Духови`к  — метод лова рыбы. В крутом берегу озера выкапывали яму, из неё прокапывали канавку в озеро и укрывали ветками, сеном, засыпали землёй, чтоб не промёрзла вода и был воздух. При заморе рыба собиралась в эту яму. Рыбак за озером следил: есть замор или нет; как замор прошёл, вскрывали эту яму (духовик) и саком вычерпывали из неё рыбу.

Ез  — плотина на истоке из озера для удержания высокого уровня воды в озере для ловли рыбы тягой воды.

Загру`за  — перекрытие сетью истока речки, вытекающей из озера, весной при спаде воды с целью предотвращения схода рыбы из озера.

Зы`бка   — 1. люлька, сплетённая из ивового прута корзина и подвешенная к потолку на длинном шесте (очепе), в которой качали грудных детей. Для удобства к очепу привязывали длинную верёвочку с петлёй для ноги, чтоб одновременно ногой качать зыбку, а руками что-то делать. 
— 2. слабина верёвки-каната, перетянутого через реку с быстрым течением, чтоб перемёт опускался на дно реки. Величину зыбки регулировали, когда ставили перемёты ветелей в реке — в зависимости от глубины и быстроты течения.

Ка`ва  — короткая свая с зарубкой или с коротким отростком-сучком, забиваемая с осени на выбранном месте берега реки для постановки перемёта ветелей через реку весной. К ней крепился на прочной верёвке или верчёной черёмухе маяк-поплавок, к которому весной крепилась верёвка перемёта. Их забивали на обоих берегах реки.

Каю`ра  — небольшая однопарная вёсельная лодка-долблёнка, применяемая при сплаве леса сплавщиками для завоза якоря, перевозки людей с плотов на берег.

Кишка`, шить кишку  — в сеть при устройстве загруз (в её нижнюю донную часть) вставляли мелкий битый кирпич или тяжёлую цепь, чтоб сеть плотно ложилась на дно, предотвращая сход рыбы из озера.

Кози`ть, поехали козой  — ночной лов рыбы с освещением: на корме лодки-ботника на железной решётке жгли небольшой костёр из сухих мелких дров (смолистых корневищ) — для освещения; тут же стоял рыбак с острогой и колол стоящую в воде рыбу, второй человек потихоньку одним веслом грёб, чтоб лодка тихо двигалась, не пугая рыбу. Позднее для освещения стали применять керосиновые лампы, а ещё позднее и аккумуляторы.

Кося`к — отрезок сети из толстой нити для устройства загрузы.

Кри`га — небольшая рыболовная снасть (кошель) на двух шестах, применяемая для ловли рыбы с берега (в суводях).

Лья`ло — прорубь во льду для ставки сетей со льда зимой (для ловли подлёдным неводом).

Наше`стка — лавка (банка, по-флотски) в лодке-ботнике.

О`тпаль  — при понижении уровня воды зимой в озере лёд у крутого берега провисал, образуя воздушное пространство меж водой и льдом, куда при заморе собиралась рыба и глотала воздух, и тут, пробив во льду льяло, саком её отлавливали-черпали.

Обжо`рная пя`тница — большой базар в торговом селе Середа Даниловского р-на Ярославской области на предпоследней неделе мясоеда, в пятницу. На этот базар съезжалась все округа — из Любимского района и из наших мест. Старики рассказывали, было такое правило-порядок: если что-то привёз продать, то обязательно должен что-то купить. Деньги увозить с базара считалось негожим делом. Наши мужики на эту обжорную пятницу возили продавать рыбу, особенно мелкую (вандыш), иногда не очень качественную (снулую). К этому времени в озёрах наступал замор, и её ловили саками в отпалях, духовиках, иногда уснувшую. И говорили: «Ничего, хорошо проморозить, так на обжорной пятнице купят».

Обру`б  — забор из свай вдоль деревни со стороны р. Идоломки, защищающий от весеннего разлива деревню. На сваях обруба строилась задняя часть двора-дома. С обруба ставились лестницы, ведущие к реке от домов.

По`жня  — участок сенокосных угодий с определённой границей и своим названием, например: Забродье, Жеребчиха, Рыла, Церковная. Их были сотни, и у всех своё название.

Пужа`ло  — выдолбленная из корня или нароста дерева насадка в виде чаши на длинном шесте, которой пугали рыбу при ловле мережами — чтоб заходила в мережу.

Садо`к  — кошель снасти, натянутый на кольца, куда пересаживали пойманную живую рыбу для сохранения её в живом виде длительное (до 20 дней) время.

Саморо`д  — шпангоут, вырубленный из корня ели и части её ствола при изготовлении лодки-долблёнки, придающий твёрдость бортам при сжатии. Их в лодке устанавливалось 5-8 — в зависимости от длины и величины лодки.

Се`жа  — рыболовная снасть в виде кошеля со строганой белой доской внизу его; метод лова: перекрывают речку косяком-загрузой, в середине делают ворота, куда опускают до дна белую доску, к которой пришита донная часть сежи, боковые стенки её надевают на колья, кошель сежи отпускают по течению с лодки, а зимой со льда. Смотрят, как через белую доску заходит в кошель рыба. Когда она начинает выходить обратно, доску поднимают и из кошеля вытряхивают рыбу в лодку или на лёд.

Токма`ч, тохма`ч   — большой деревянный (дубовый) молот весом 8-10 кг, применяемый для забивки свай при устройстве загруз и постановке перемётов ветелей.

Тонь (любимая тонь) — излюбленное удачливое место лова рыбы или чередование однообразного лова: например, неводом сделали первую тонь, вторую тонь и т.д.

Ужи`ще  — крепкая верёвка для вязки воза сена.

Названия лесных массивов, озёр, пожен, омутов и плёсов на реках

1. Геросла`вль б. Плёс-омут на р. Костроме в 7-8 км вверх по течению от с. Шунга Костромcкого района. Сейчас в отшнурованной дамбой низине. Одноименно называлась и пожня на этом берегу между рекой и озером Каменник в .

2. Дворе`ц. Лесной массив на р. Костроме в 3-х км от села Спаса. До 1930 г. принадлежал селу Спасу. Сейчас в отшнурованной дамбой части.
3. Золота`я . Бывший хмельник, в колхозное время пашня; сейчас бесхозное заросшее лесом место между бывшей д. Вёжи и с. Спасом, у дамбы.
4. Боя`рская доро`га . Бывшая в старое время дорога, ведущая от д. Вёжи через большую дубовую рощу Заезну в деревни и сёла Ярославcкой губернии — г. Данилов, Любим и далее.
5 . Бора`нь . Возвышенное место, весной в разлив островок на берегу реки Касти в 1,5 км от д. Вёжи. Стоянка первобытных людей каменного века. Их две: Борань Малая и Борань Большая, в 250-300 метрах друг от друга. На обеих были дубовые рощи. Там любили цыгане устраивать свои кочевые таборы (стоянки) в наше время, в 1925-50 гг. Сейчас затоплены и размыты волнами водохранилища.

Названия мелких озёр в пойме рек Соти и Касти в 1,5–2 км от д. Вёжи

Хоти`лово, Малое Хоти`лово, Калита`, Халя`ва, Ло`гинково Большое, Ло`гинково Малое, Кулачи`шное, Подно`вое, Литви`нское, Ува`рышково, Щури`ха, Шиганы` (Шиганы` Шу`нгенские), Кру`глая За`водь, Протомо`ище, Малое Протомо`ище, Жеребчи`шное, Горбуно`во Малое и Горбуно`во Большо`е.

Названия пожен по р. Соти:

У`личища, Забро`дье, Жеребчи`ха, Лу`нково, Переле`ски, Шарко`во, По`лосы (с 1-й до 16-й), Кру`гленькая, Дедё`вка, Монасты`рская, Кра`сная Гри`ва, Ро`нделово (и омут), Тю`тин Горб.

По р. Касти от Ярославской границы:

Омутска`я, Оси`нник, Хода`рки, Ли`повая, Рыла`, Бора`нь, Церко`вная, Пе`ршинский дол, Перее`зжее Ры`ло, Ту`пышкино.

Удивительные люди

Удивительные люди жили в наших деревнях в своё время, как, впрочем, и во всей России. Видимо, в то время была настоящая свобода. Время это я отношу от конца прошлого века и до периода коллективизации 30 х годов. Народ был малограмотен, но до чего же мудр, совестлив, богобоязен и трудолюбив.
Среди многих интересных наших старожилов того времени хочу рассказать о троих жителях нашей когда-то воспетой поэтом Н.А. Некрасовым деревни Вёжи.

Вот первый: это Сергей Иванович Клюев. Он был рождения примерно 1885 г., настоящая фамилия его была Хемин. Женившись он ушёл в дом жены и принял её фамилию. Как и все деревенское население — в начале века, занимался сельским хозяйством, хмелеводством, рыбной ловлей. С возрастом был призван на военную службу в царскую армию, служил на Балтийском флоте, после срочной службы сверхсрочную — вплоть до середины Октябрьской революции и гражданской войны. Сверхсрочную служил он баталёром-интендантом в экипажах, морских базах городов Гельсингфорса, Ревеля, Кронштадта, Питера.
Был хитроват и скуповат. Служившие с ним вместе земляки иногда рассказывали, что в годы 1-й мировой войны и революции Сергей Иванович приторговывал флотскими клёшами-брюками и штиблетами. И за время службы скопил немного деньжат. Кончив службу где-то в 20-21 г., приехал в родную деревню и женился уже в возрасте за 30 лет.

Обзавёлся хозяйством, землёй, лошадью. А любимым делом выбрал извоз — торговлю. Возил по разным городам и торговым сёлам продавать рыбу, хмель, сено, лыко. Лыко возил продавать с Семёновское-Лапотное (ныне Островское), а хмель в Вологду г. Из Вологды он привозил знаменитых белозёрских снетков, которых продавал владельцам чайных и населению. Уже в годы моего детства старики часто вспоминали об этих белозёрских снетках, хотя своей рыбы было вдоволь.

Так жил-хозяйствовал Сергей Иванович до коллективизации, но в колхоз долго, до 1935 года, не вступал — занимался своим извозом. Тогда стали давить его налогами и прочими действиями, отобрали надел земли и сенокоса. Стали угрожать раскулачиванием, пришлось сдаться и вступить в колхоз; к тому времени у него было трое детей.
Как мы теперь уже знаем, в те годы комитеты бедноты обладали большой властью и при поддержке партии большевиков творили большой произвол на местах. Отбирали у более состоятельных крестьян имущество, сани-телеги, сбрую и т.д., но ещё отбирали и золото. Так как до 1924 г. в обращении были золотые монеты, то при появлении в обращении советских червонцев много золотых монет осело у населения, их предлагалось менять на советские бумажные деньги. Но народ оказался не глуп, и не все решили менять. Поэтому, видимо, советской властью было принято решение: кто не меняет золото, у того просто отбирать. Комитетам бедноты и активистам коллективизации было дано указание выявлять предполагаемых золотодержателей, т.е. указывать представителю НКВД, у кого должны быть золотые монеты. Так, в своё время в наших деревнях за это были арестованы и посажены в КПЗ Е.Я.Аниканова, Сергей Иванович, Ваня Нестеров — это из Вёжей, Сергей Черепенин и Стеша Романова — из Ведёрок, и из Спаса — Мария Васильевна Лезина.
Вот как с ними представители НКВД вели дело. Посадили и не давали двое суток еды, а на третий день дали хлеба с солёной селёдкой и сутки не давали пить. А потом вызывали к следователю, где на столе стоял графин с водой, но пить могли дать, только если признаешься, где спрятаны золотые монеты или сдашь их представителям власти. Сколько у кого было отобрано, я сказать не могу, но факт такого действия был.
За службу на флоте Сергею Ивановичу в деревне народом было присвоено прозвище Варяга, что ему вроде бы и нравилось, даже сын его Николай иногда его так называл в глаза и с какой-то гордостью. А вот за арест за золото Сергей Иванович получил второе прозвище: иногда не в глаза его стали называть Серёга-Золото. Но и это ещё не всё.

Примерно в 1935-36 г. Сергея Ивановича вынудили вступить в колхоз. Отвёл он на колхозную конюшню свою лошадь Звёздку, вместе с телегой и сбруей, и стал со смиренством трудиться на колхозной ниве, но в душе всё это ему очень не нравилось д. Иногда во время перекуров предавался воспоминаниям о флотской службе, о финских девушках-фликушках, о середских, закобякинских и вологодских базарах-ярмарках. Эти слова, бродяжное царство, он произносил, когда брал в руки колхозные вилы или запрягал лошадь. Например: «Ну, дай назад, бродяжное царство!» и т.д., и к середине Великой Отечественной войны за ним прочно укрепилось прозвище — Бродяжное царство. В этих словах он выражал недовольство теми условиями жизни, которые последовали вследствие коллективизации.

Сейчас я часто предаюсь воспоминаниям и удивляюсь, как не попал в поле зрения агентов НКВД Сергей Иванович, ведь это прозвище за ним так укрепилось, что стар и мал его называли так или понимали его под этой кличкой, например, бригадир, давая наряд, говорил: «Поедешь в лес за жердями с Брод-царством», т.е. с Сергеем Ивановичем. С горечью в душе под старость лет пережил Сергей Иванович и переселение из родной деревни в связи сооружением Костромского водохранилища. Переселился он в 1954 г. вместе с семьёй сына Николая в посёлок ПМК. Это около д. Некрасово и Святого озера. И вскоре умер.
Вот я иногда предаюсь размышлениям: а как точно и мудро присваиваются различные прозвища-клички людям за их характер-поведение и другие черты человеческой деятельности.

Вторым не менее удивительным человеком был Николай Яковлевич Тукин. Он тоже 1885 г. рождения, от природы был, видимо, одарён большим талантом. Образование его 2-3 класса церковноприходской школы, но уже с 12-15 лет он сочинял стихи, много читал, зная наизусть произведения Пушкина, Лермонтова и других писателей и поэтов того времени. Много знал из церковной литературы. Иногда рассказывал о царе Ироде, Содоме и Гоморре, римских императорах. Говорил всегда в стиле рифмы, а лет в 25-30 задумал отправиться, наподобие горьковского Челкаша, в путешествие в низовье Волги, где прожил около 2-х лет на рыбных промыслах у калмыков.
Надо сказать, что семья Якова Тукина (отца Н.Я.) была в деревне на хорошем счету — уж если не богатая, то среднего достатка (это начало века). Вернувшись из путешествия, хотя не сразу, но Н.Я. женился на своей деревенской, Ольге Васильевне Даниловой, и народили они 12 или 13 детей, семеро из которых выжили, а пятеро или шестеро умерли в детстве от различных эпидемий и родительского недосмотра. С организацией сельскохозяйственного общества и кредитного товарищества постоянно работал в его сферах: членом правления, председателем ревизионной комиссии и в других должностях. Был среди селян в почёте, все его уважали. Как за работу, так и за мудрость. А мудрых слов и высказываний у него было очень много. Вот первое, как стихотворение:

Это та малость его мудрых слов, которая мне запомнилась в детстве.
До коллективизации Николай Яковлевич слыл и был хорошим, уважаемым человеком, но с начала коллективизации ушёл в запой и к началу Великой Отечественной войны совсем спился. Семья обеднела. Дети были хорошие, трудолюбивые, но на те колхозные заработки положения было не поправить. Я вспоминаю, как уже перед Великой Отечественной войной рано утром, когда мать ещё доила корову, на крыльце дома или у ворот двора появлялся Н.Я.Тукин со своими мудрыми стишками, выпрашивая на четвёрку, или просил налить стакан опохмелиться. Прозвищ у него почему-то не было, все звали его просто Яковлич или Тукин. Но вот помню, когда его сын Паша (Пача Тукин — прозвище), 1926 г.р., обижал нас, то мы дразнили его так: «Тятька Тукин пропил лыко и не накормил детей».
Переселился при выселениии в связи со строительством Костромского водохранилища Николай Яковлевич вместе со старшей дочерью Лидией и сестрой Анастасией Яковлевной Аникановой в Каримово и вскоре умер. Дочь Лидия Николаевна — монахиня, сейчас проживает в старообрядческой церкви у д. Холм.

Третьим удивительным человеком , по характеру и способностям, был Алексей Нестерович Пискунов. Он был рождения 1855-60 годов, был большим тружеником и старообрядцем-богомолом. Жил вдвоём с женой, детей своих не было. Имел большой 2-х этажный деревянный дом, планировка в доме имела городской тип (комнаты). Вёл большое хозяйство с наймом рабочей силы, содержал 2-3-х работников, а летом до 5-6 человек. Имел много сенокосных угодий, хмельников, покупал или брал в аренду у общества озёра и вылавливал много рыбы. Где-то в 1910-12 годах усыновил одного мальчика — сироту Ваню. Был скуп и расчётлив. Вся жизнь проходила в труде и молитвах.
Старожилы и мой отец рассказывали: когда торговцы рыбой в речной избушке или в чайной производили расчёт за рыбу с пайщиками, мужики золотые монеты не брали, предпочитали бумажные, так как они у них шли сразу в расход. Да и потерять монеты можно было скорей. А вот Алексей Нестерович брал только золотые, у него на шее всегда висел на ремешке кожаный мешочек-мошна, где были деньги. Когда он их получал за продажу сена-рыбы-хмеля и т.д., опускал их в свою мошну, крестился, благодарил Господа Бога и шёл домой. Водки в рот не брал, но постоянно пил чай с вареньем.
Дома Алексей Нестерович деньги-золотые не держал, а отвозил в Кострому — в немецкий банк, немцы золотые монеты принимали под 7 или 9%. Так к началу 1-й мировой войны на счету в немецком банке у Алексея Нестеровича накопилось около 4 тыс. золотых рублей. Когда объявили войну с Германией, обеспокоенный Алексей Нестерович поехал в Кострому выяснить, что с его вкладом — трудовыми деньгами, и ему ответили, что немецкий банк закрылся за неделю до объявления войны. И все служащие отбыли. Так Алексей Нестерович остался ни при чём.
Погоревав, попереживав, опять продолжал трудиться и молиться. Основа — хозяйство его — осталось, и опять Алексей Нестерович принялся за дело, которое как в годы революции, так и в пору НЭПа пошло с большим успехом. Опять появились накопления у Алексея Нестеровича.
К этому времени подрос его приёмный сын Ваня, которого решили женить. Невесту выбирал не Ваня, а Алексей Нестерович и родственники, как это и водилось в старое время. Невеста Настя была из приличной семьи и слыла славёной — как по фамилии, так и по личным девичьим качествам. Но у Насти был удалой ухажёр Костя из соседней деревни, также из приличной и большой семьи. Настю сосватали против её желания.
Отец Насти был суров и непреклонен, его интересовала не столь судьба дочери, сколько желание породниться с богатым Алексеем Нестеровичем. Моя мать Татьяна Алексеевна жила с женихом Насти Костей по-соседству, из крыльца в крыльцо, и рассказывала: узнав о сватовстве, Костя загрустил и даже однажды напился.
Отец Кости, Иван Родионович, был тоже великим мудрецом. Стали думать, как помочь Косте, и решили выкрасть Настю — уже сосватанную, но ещё не венчанную. Родня Настю всячески оберегала, предчувствуя, что дела складываются не совсем по согласию и любви. Одну Настю никуда не отпускали, ежедневно при ней был Ваня. А родня Кости в это время придумывала план похищения Насти. Так, подговорили одну женщину или старушку, далёкую от родни Кости, сходить по делу в дом Насти и передать Насте тайную записку от Кости, где он предлагал Насте по определённому сигналу выйти раздетой в сени или на двор. Через дом с тулупом в санях ждал бы Настю в это время друг и сосед Кости Коля Романов. Но, чтоб не настигли преследователи, по плану задумано ехать не в Ведёрки, домой, а в Спас — там у церкви и ожидал бы Костя.
Через некоторое время отсутствия Насти родня спохватилась, запрягла орловского рысака и двинулась в погоню в Ведёрки, в дом Кости, с топорами и ружьём. На шум и стук в калитку вышел хозяин дома Иван Родионович, он как бы ничего не знал, предложил не шуметь и не ругаться, пропустил погонщиков в дом и предложил осмотреть и поискать. В доме влюблённых не оказалось, и погонщикам пришлось ретироваться в недоумении восвояси.
Переночевав у кого-то в Спасе, рано утром влюблённые прибыли в дом Кости, невеста Настя была в одном платье. Позднее совесть и душа родителей Насти отмякли, и они осознали, что любовь сильнее материального богатства и воли родителей.
Пережив такую неприятность, некоторое время спустя, Ване сосватали другую невесту — Сашу из Спаса, с которой он и прожил до конца дней; детей у них, как и у отчима Алексея Нестеровича, не было. Годах в 1928-30 Алексей Нестерович умирает и дом и хозяйство переходят к Ване.
Ваня без препятствий вступил в колхоз, часть имущества у них отобрали; коров, лошадь свели на общественные дворы. Но, как я уже писал выше, не забыли о ванином отчиме Алексее Нестеровиче, у которого имелось золото. Ваня часть отдал, но видимо, не всё, и его вместе с другими, может и не в одно время, посадили в КПЗ и также накормили селёдкой и сутки не давали пить.
После выселения в 1954 г. Ваня с Сашей купили дом в Некрасове на берегу Святого озера. Инвалид войны с деревянной ногой, Ваня, как мне рассказывали знакомые, ещё плавал на ботнике по Святому озеру, ставил несколько ветелей, в которые попадались на уху некрупные лини и карасишки. И проживши лет 5-7 там, в доме на берегу Святого озера, Ваня Нестеров, а официально Иван Александрович Пискунов, завершил земной путь.
Многих известных людей человечество помнит и почитает за их дела и поступки на благо своей Родины, но много остаётся забытых людей, ушедших в мир иной без славы и известности. Но и их нужно помнить, их поступки и дела — это общая наша историческая память.

Прошу меня простить за неточности и, возможно, за неправильные факты, так как я писал по пересказам наших старожилов и родителей, а также и с момента собственных наблюдений прошло более 50 лет.

Об авторе

Леонид Петрович Пискунов родился в 1930 году в деревне Вёжи Костромского района, где прошла жизнь многих поколений его предков.
Ему не исполнилось и двенадцати лет, как он в полной мере испытал тяжесть крестьянского труда. Леонид Петрович хорошо знает любую деревенскую работу, хранит в сердце весь не существующий ныне уклад крестьянской жизни, о чём — ещё более красноречиво чем письменное повествование — свидетельствуют увлекательные устные рассказы его.
Прекрасная память, наблюдательность, интерес к событиям унаследовал он от отца Петра Фёдоровича, который тоже вёл записи-рассказы о различных случаях собственной жизни; а прожить ему было дано девяносто два с половиной года.
«Из истории моей родины» — памятник одной-единственной деревне из почти двух десятков загубленных Костромским водохранилищем сёл и деревень, в сознании нашего народа навсегда соединённой с поэзией Н.А.Некрасова.