Губернский дом 1995 год. № 1 (95)

Историко- краеведческий культурно- просветительский научно- популярный журнал № 1. – Кострома: Б/и, - 1995. - 80 с.

PDF-версия

ЛЮБЕЗНЫЕ ЧИТАТЕЛИ! Наши старые знакомые и новые — первые подписчики журнала — все здравствуйте! В этом номере «Губернский дом» предлагает вам вспомнить хорошие слова о том, что все мы родом из детства, поразмышлять о нашем здравии — духовном и телесном, еще раз задуматься о ценности и непрерывности жизни, о высоком предназначении человека в его неповторимом пути — от рождения до смерти. ...А свирепые игры больших людей продолжаются — то за одним, то за другим углом. И мальчики опять посланы не туда, куда им было назначено свыше. И снова Россия умывается кровью своих детей и слезами их матерей. И , кажется, нет этому конца, и вся надежда только на Бога. Господи, дай нам еще одну возможность все понять и покаяться, пошли нам духовных сил во имя любви и жизни, помилуй и сохрани...

Крестины и другие праздники

Раньше к крестинам, которые стремились провести как можно скорее, готовили ребенку особую крестильную рубашку. Делала это крестная мать, вышивала ее обя­зательно узором в крест. А крест­ный отец готовил крестик или давал на него деньги. Крестиль­ ную пеленку тоже шили в виде большой мужской рубашки, на­рядно отделывали ее кумачом, га­луном, тесьмой, но рукава и ворот ее были настолько узки, что для надевания не годились. Кумовья, одетые в праздничные платья, при­ходили на крестины и приносили хлеб и несколько аршин холста.

Перед крещением младенца клали в передний красный угол на шубу, положив рядом хлеб-соль, и обсыпали дитя зерном.

Обычно ребенка в течение пер­вых сорока дней не подпоясыва­ли, и лишь после шести недель крестная приносила ему в по­дарок поясок, рубашку, крестик. Только с 6—8 лет мальчику одева­ли штаны, а девочке юбку — дети носили одни рубашки с поясками. Причем, чем больше дети прояв­ляли упорства, не желая одевать­ся, тем, считалось, они дольше будут жить на свете. Изношенные первые штаны и юбку не отдавали тряпичникам, а сжигали в печи. Д о года у детей обычно не стригли волос, считая, что, подстригая во­лосы, можно отрезать язык, то есть ребенок долго не будет разго­варивать. День, когда подстрига­ли малыша, был настоящим праз­дником.

Обряд подстригания волос (застрижки) совершался на Руси с древних времен — над княжескими сыновьями по достижении ими двух-, трехлетнего возраста — и связан он был с посадкой мальчика на коня. Такой же обряд еще в первой половине X IX века соверщался на Семенов день (осенью) и в крестьянской среде: кум вы­стригал крестнику волосы, а отец сажал сына на коня. Выстрижен­ные волосы зашивали в ладанку. Подарком от кума был конь, а от кумы — пояс и рукавицы. Обряд подстрижения еще совершался на седьмом году жизни ребенка, ког­да менялись зубы.

Зинаида ВЕСЕЛОВА

Девичья краса - русская коса

Когда жива еще была моя ба­бушка, она рассказывала о рус­ском свадебном обычае, связан­ном с невестиной прической. Не­весте накануне свадьбы, обычно на девичнике, устраивали расплетаньице — расплетали ее косу, в обычае было не заплетать ее до самого венца. Моей бабушке косу расплетала ее лучшая подруга, которой она подарила все свои косники (ленты из косы). А вообще-то по обряду косу должна была расплетать сваха или родители, а продолжали все родственники по очереди. При этом невесту одари­вали — что называлось «положить на косу», дарящих потчевали вод­кой. Крестная мать давала на косу — новую рубаху, крестный отец приносил образ и хлеб.

Бабушка была просватана не по своей воле, поэтому слезы ее пе­ред венцом были самые настоя­ щие. Символическая игра — «про­дажа» косы казалась ей «продажей ее самой».

Бабушка говорила, что девичью косу перед венцом в знак подчи­нения ее будущему мужу подрезали со словами: «Возьми косу вмес­ те с головой, будь ее господином, а она будет твоей рабой». Мать невесты обносила свадебную све­чу вокруг голов новобрачных, взяв несколько волосинок у'Жениха (на лбу, затылке, около ушей), скру­чивала их с подрезанными невес­тиными и, продев в обручальное кольцо, поджигала. Этот обряд, по ее словам, имел цель соединить молодых любовью до гроба. Труд­но сказать, что повлияло на мою бабушку — старинные свадебные обычаи или нечто иное, но, выхо­дя замуж за нелюбимого, она по­том до конца своих дней любила только одного мужчину — моего деда.

Антонина БЕЛОЗЕРОВА

Последняя дороженька

Обычай заранее заготовлять смертную одежду жив до сих пор. То, как тщательно готовились к этому событию наши предки, сви­детельствует, что их вера в загроб­ную жизнь была очень глубока, и это отражают причитания и пла­чи, которые донес до нас костромской фольклор. В «далекий пуь-дороженьку», где ждут раз­ные испытания — кому что поло­жено, стоило собраться заранее и позаботиться о снаряжении. Похоронную одежду шили обязатель­но ручным способом, причем обя­зательно вперед (а не назад) игол­кой. В нашем крае шили с изнан­ки, стежками, узлов не делали, иначе покойник якобы придет за кем-нибудь из семьи. Рукава ру­бахи шили без обшлагов и без оборок. В качестве застежек ис­пользовались завязки, одежда ни в коем случае не застегивалась ни на пуговицы, ни на запонки.

Омыть и обрядить умершего звали кого-нибудь чужого, только не близкого родственника. Рань­ше были специальные люди, ко­торые занимались обряжением покойника, их звали везде по-разному — наряжальник, скутальник, умывальник. Если одежда, в которой умер человек, была не­ плохой, выстирав, ее вывешивали на шесть недель (не шевелили ее), а потом отдавали кому-нибудь из бедных на помин души.

На умершем ворот рубахи обя­зательно надо было оставить рас­стегнутым, если супруг хотел всту­пить во второй брак или хоронили еще не женатого человека. Даже ребенка хоронили обязательно в подпоясанной рубашечке. Это было связано с поверьем: счита­лось, что при воскресении покой­ник должен быть подпоясанным.

Босыми никогда не хоронили. У нас в губернии принято было одевать покойника в лапти, даже если при жизни он никогда их не носил. Есть свидетельства, что предки наши избегали хоронить своих близких в кожаной обуви, возможно потому, что часто сапо­ги или ботинки были на гвоздях. Тож е можно сказать и о домовине без железных гвоздей — в конце XIX — начале XX века изготовлялись дощатые гробы, где доски скрепляли деревянными гвоздя­ми или связывали углы лыком, новыми веревками. Даже щейный медный крест заменяли деревян­ным или восковым.

Снаряжая покойника, в гроб клали предметы, которые ему могут пригодиться на том свете: мыло, гребень, полотенце, которым утирали умерщего, личные вещи. Клали хлеб-соль, иногда баранки, яблоки.

Раздача одежды покойного су­ществовала при похоронах людей любого возраста. Погребица — одежда, положенная на крыщку гроба, щла церковному причту или раздавалась за какую-либо помощь на похоронах. У нас в губернии еще и в начале века существовал обычай тайной милостыни, когда родственники умерщего в течение одной или нескольких ночей рас­кладывали на окнах и крыльце соседей вещи — платки, ситец, как бы обязывая этим односель­чан поминать умерщего. Копаль­щикам могилы за поминальным столом дарили полотенца, мате­риал на портянки, варежки. Умы­вальнику обычно отдавали одеж­ду покойного, чтобы «покойник не зяб». При выносе тела из дома надо было отдать кусок новины (ситца, холста) первому встречно­му. Новина должна быть длиною в рост покойника. С завернутым в ткань пирогом, хлебом, иногда деньгами. Принять первую встре­чу считалось за счастье, так как умерший якобы обеспечивал пер­вому встречному охрану на том свете. Холст, полотенце, скатерти с похорон использовались в по­минальные дни, когда родствен­ники ходили на кладбище, засти­лали скатертью или холстом моги­лу, раскладывая поминальные яс­тва.

Записано со слов Галины СМИРНОВОЙ ,
пос. Ветлужский Шарьинского района.
Рисунки Ольги ШВЕЙЦЕР

Клады, паны и разбойники

Значительно больше кладов относит народная память к эпохе XVII века, когда в пределах костромского края бродили шайки поляков и литовских людей — «паны», представление о которых иногда отождествляется с понятием — разбойники. Любопытно, что в некоторых местах костромского края никаких воспоминаний о панах не сохранилось и даже не знают самого слова «пан», например в Уренском крае Варнавинского уезда, а также в Кологривском и в Галичском уездах легенд о панах не встречено, тогда как легенды о разбойничьих кладах здесь обычны. Многочисленные сказания о «панах» сохраняют в себе, как увидим ниже, элементы преданий, сложившихся в гораздо более раннюю, нежели смутное время, эпоху. В д. Душино, Солигаличского у., в семье крестьянина Ф. М. Максимова сохраняется такое предание, переходя шее из рода в род: в 6 верстах от деревни, в лесной даче «Дичь», находятся пешеры, в которых жили паны-разбойники. Несколько раз паны приходили в д. Душ и но к прапрадеду этого крестьянина попировать. В одно время паны были захвачены «на работе» и из тюрьмы прислали письмо к прадеду, в котором просили его сходить на их место и, идя на восток от пещер, в ключе взять кошель с золотом, а если от ключа идти в ту сторону, где солнце восходит в самый длинный день, так под сосной можно выкопать спрятанные два корыта с ружьями. Прапрадед Фед. Михайлова почему-то не ходил туда. Вход в пещеры уже обвалился, так что размер их нельзя определить. «Крестьянин Максимов говорил мне, — пишет местный священник Н. Стригалев, — что он раз пробовал, глубоко ли уйдет в землю кол и кол уходил всего арщина на 1 - 1 '/2> а дальше не пускало чтото твердое».

Верстах в 30 от деревни на берегу речки зарыто 40 кош. золота, 6 бердышей и 12 ружей. Есть также зазвонное колоколо. Озеро Наново (верстах 12 от деревни) названо, как говорят, так потому, что тут жили паны. Паны эти шли как-то в село ограбить церковь. Узнавши об этом, жители останавливали всех, кто шел молиться, звали бить панов. Но убить их никак не могли. Пробовали отравить их угаром. Для этого в печь избы, где они располагались ночевать, набросали травы «багуну». От багуну они угорели, но остались живы. Старанья были безрезультатны до тех пор, пока один из панов не сказал, что их можно убить только трехгодовалой осью из-под телеги. Этим воспользовались и перебили их.

В с. Боршине Костромского у. передавали: на том месте, где было с. Артемьево, есть колодец, в настоящее время забросанный землей и камнями, но все еще заметный. По преданию, поляки, разграбив Артемьево, сбросили туда колокол и там же скрыли клад. Были попытки разрыть колодец, но они не увенчались успехом, ничего не могли найти кроме камней. О дальнейшей судьбе панов передает другой вариант легенды: в полуверсте от с. Борщи на на берегу Волги одно возвышенное место носит название Пановой горы, когда-то покрытой дремучим лесом. Говорят, что поляки, пробираясь в Ипатьевский монастырь, долго жили тут, требуя у местных людей перевоза на другой берег Волги. Перебравшись на другую сторону, они направились к Ипатию, но заблудились и все потонули в озере.

Село Баран Костромского у., по местному преданию, получило свое название от того, что поляки, заходившие в село, схватили, принадлежащего одной вдове барана, который, когда его зарезали, превратился в камень. Камень этот цел и теперь — он имеет овальнопродолговатую форму. (Сообщ. И. Соболев 1900 г.). Многочисленные курганы с названиями «паны», «панки», «панские могилки» рассеяны по всем уездам Приволжья. С некоторыми из них, как, например, «Панская гора» у с. Воронья, в 1 версте от села к северу. Костромского у., связано предание о скрытом здесь отрядом поляков кладе, с другими, как, например, курганы уд. Гороженица Ильинской вол., связаны предания, что здесь похоронены паны.

К циклу сказаний о панах близко примыкают излюбленные народные рассказы и предания о разбойничьих кладах и разбойниках, когда-то гулявших по Волге, Унже и Ветлуге, по дремучим лесам десяти верстного волока и другим торговым путям. Разбойничья кладовая эпоха приурочивается народной памятью ко времени, начиная с XVIII ст. по первую половину XIX ст., и прежде всего, конечно, ко времени Степана Разина.

В 2-3 верстах от с. Конева Ветл, у., на левом берегу р. Ней — курган «Чурбан». Местное население происхождение кургана связывает с легендами о разбойниках. В одном овраге на берегу р. Ветлуги, где теперь стоит д. Щилиха, жили разбойники, «недаром одному крестьянину посчастливилось найти здесь большой (арш. 1-1’Д) вый тесак, который, кстати сказать, он употребил на заклепки к топорам; другие находили колокольчики, кольца и бусы».

В Ковернинском уезде упорно говорят о кладе, находящемся на так называемой «Каменной Заклади». Это место — в лесу, на громадном Пеузском болоте, на границе четырех волостей — Ковернинекой, Пелеговской, Юровской и Мамонтовской. Закладь эта представляет место, выстланное каменным плитняком, подойти к ней можно только с одной стороны, с остальных мешает боСрото и лес. Каменную Закладь нашл*и не очень давно, когда стали рубить просеки для устройства лесных дач. Но и сейчас не каждый найдет это глухое место. Здесь жили разбойники, ездившие с Волги по Унже, Шемохте и Пеузе в болото. Говорят, что и теперь в большую воду свободно можно проехать на Закладь с р. Волги. Крестьяне рассказывают, что здесь находили старинные кубки, железные палки и другие вещи. Передают, что в одной стороне Заклади находится очень глубокий омут, а среди омута плавает бочка на якоре, от времени покрывшаяся мохом, так что имеет вид кочки. В этой бочке есть указания на счет того, где находится клад. Но бочку достать нельзя — плыть к ней никто не решается, а лодку нести далеко, так как самая близкая деревня находится в 12 верстах. (Запись Н. А. Парфенова).

Верстах в 7 от с. Троицкого на р. Ветлуге находится деревня Городище, и невдалеке от последней «утесистый выступ, очевидно природный, но имеющий все характерные особенности тех холмов, на которых открывались признаки древних городищ. Утес этот несколько возвышается над уровнем прилегающей к нему террасы, с двух сторон он окружен оврагом и соединен с остальной поверхностью террасы узеньким перешейком; этот утес называется Бабьей горой; про него существует следующая легенда: была здесь в стародавние времена разбойничья стоянка, жило здесь 12 разбойников, а атаманом у них была баба Степанида. Долго она ими верховодила и с ними выезжала на разбой, пока наконец не поссорилась со своей шайкой; ее убили разбойники и закопали тут же в землю. Теперь в осенние глухие ночи здесь слышен стон умершей без покаяния разбойницы, говорят, что будто она по временам показывается на этой скале, что ее не раз видели сидящей на краю утеса, пригорюнившись». За Лялиной горой есть деревня под названием Бархатиха. Деревня эта буквально находится в лесу. Кругом нее нет человеческого жилья ближе как за 15 верст. «Пришли, это, разбойники в д. Бархатиху и остановились у одного крестьянина с целью сорвать с него свой разбойничий куш. Хозяева их угощают, всячески задабривают всем, чтобы они не так были требовательны и не так уж обрали начисто. В это время входит молодая сноха, прошла за перегородку и не поклонилась гостям. «Ах, ты свинья такая! Ты нам не хочешь и кланяться!» — закричал один из разбойников, обидевшись ее невниманием. «Ты сам свинья, от свиньи и слышу!» — получил он ответ. «Как ты смеешь с нами так-то разговаривать! Да ты знаешь ли кто мы? Не знаешь? Ну, так я тебе сейчас покажу!» — вспыхнул разбойник и выхватил нож. Но, несмотря на усилия, встать с места не мог. Все семейные перепугались. «Ну, чего вы перетрусили!» — кричит молодка. — Ступай, батя, кричи народ, да вяжите их: теперь с ними нечего церемониться». Собрался народ и стал разбойников связывать, но какая-то невидимая сила мешала — оковы спадали. «Ткните булавкой им в ноги-то, — посоветовала молодуха, — пустите кровь, тогда свяжите». Сделали так и, действительно, удалось связать разбойников. Запрягли телеги, рассадили их и отправили в уездный город, где давно уж их дожидались».

Даже финское название посада «Решма» народной легендой приурочено к разбойничьему эпосу и осмыслено так. Когда Стенька Разин похитил у какого-то купца дочь и хотел ее обесчестить, она кричала: «режь мя» — режь меня и т. д.

«Давно в старину в нашей местности был лихой атаман разбойник Иван Фаддеич, огромного роста, косая сажень в плечах и красавец собой. Имел шайку из таких же молодцов, человрк в двадцать, с которыми и делал набеги на помещичьи усадьбы во времена крепостного права. Горе было тому баринку, про которого слышал Иван Фаддеич, что он чемнибудь да притеснял свою вотчину. Постоянное местожительство Ив. Фадцеича был огромный глухой бор Корево, где он умел всегда скрыться от преследования и где впоследствии оказался огромный клад, который многие видели, но взять его никому не удалось; он находится и по сие время тут. В описываемое время на большой горе, называемой «Холм», недалеко от деревни Афонасовки, находилась усадьба помещика Усачева, барина холостяка, в высшей степени развратника жестокого и самодура. Вот этому-то барину и понравилась в монастырской деревне красавица девица, единственная дочь вдовы, звали ее Татьяной. Усачеву захотелось во что бы то ни стало завладеть красавицей, и он в один прекрасный день явился самолично к старухе вдове и предложил, чтобы она дала ему дочь в горничные. Но старуха, зная хорошо распутство барина, наотрез отказала. Барин сильно рассердился, но не имея власти над монастырскими, ничего не мог поделать и решил увезти Таню увозом, что в скором времени и исполнил. Вдова, хватившись дочери, догадалась, что ее похитил барин и, не долго думая, отправилась в усадьбу Усачева, стала требовать, чтобы барин отпустил ее дочь. Усачев до того рассвирепел на старуху, что велел ее немедленно отправить на конюшню и отодрать как Сидорову козу. Старуха после такого угощения еле живая ушла из усадьбы, но недалеко отойдя, потрясенная до глубины души поступком барина и, зная, что дочь ее уже опозорена и что она нигде не найдет на барина управы, повесилась на сучке большой сосны. На другой день Усачев поехал на охоту и увидал старуху висящую на дереве и велел своим псарям похоронить ее в лесу недалеко от дорюги, которая ведет в торговое село Колшнево. Таня долго не знала, что мать ее удавилась. Но когда впоследствии узнала, то часто можно было слышать вечерней порой, как она плакала и причитала на могиле своей матери, и бабы, которые заходили в этот лес по грибы, видали постоянно свежие цветы на могиле удавленницы. Это место с той поры стали называть «Бабой давленой». Однажды зимней порой в деревне Афонасовке, девицы сидели беседой в одной избе, пели песни и пряли, в это время дверь отворилась и в избу вошли как на подбор десять молодцов в нагольных полушубках и бараньих шапках, они все помолились на иконы и поздоровались с девицами. Девицы между собой переглядывались, спрашивая друг дружку, чьи это молодцы к ним пришли? Но никто не знал. Молодцы долго сидели в беседе, угощали девок пряниками й вином, шутили с ними и пели песни, а самый здоровый и красивый из них все время расспрашивал девок, как поживает барин Усачев. Девки рассказали все, что знали, рассказали и про Таню и про ее мать. «Довольно!» — сказал Иван Фаддеич (это был он), — будет, барин, потешился!» И с этими словами разбойники ушли. Все афонасовские мужики в эту ночь видели зарево над «Холмом», но никто на пожар не ходил. Только на другой день сходили поглядеть, что стало с усадьбой Усачева. На месте усадьбы были только обгорелые пни да стояли целыми печи. Ни скота, ни людей, не было никого. Между головешками много было обгорелых человеческих костей. С тех пор про Усачева не было ни слуху, ни духу, а на могиле по-прежнему часто были слышны плач и причитание Тани. Ее разбойники спасли, и она доживала свой век с атаманом Иваном Фадцеичем». (Зап. 11 февр. 1921 г. Н. В. Ячменевым в д. Афонасовке Шишкиной волости).

Прот. М. Диев сообщает еще о следующих здешних разбойниках: «Из подобных Фатеичу в народной памяти сохранились: а)Бабаев Онуфрий, нерехтчанин; еще доселе свежо предание, что делал разбой на Армейской дороге, проживая в Сыпановом бору, пойман и повешен в Москве в царствование Петра I . Это должно быть в исходе XVII в. или в начале XVIИ в., б)Гаранька-атаман; есть предание, что с шайкой он проживал в Келохтах — это лес от Сыпанова к селу Княгинину, а от Нерехты на юг верстах в 3; соседние деревни не обижал, потому что у них брал с ночнины по ночам для воровства лошадей и за это часто поил соседей вином, для сего они нередко к нему ходили в гости; по рассказам заметно, Гаранька жил в половине XVIII века; Келохты тогда были очень пространны». Из других разбойников, оставивших яркий след в народной памяти, которая при том приурочила их имена к кладам, известны атаманы Шапкин и Свеклин. Первый проживал с шайкой близ с. Воздвиженского и у с. Пыщуг, Ветлужского у. «В 10 верстах от с. Пыщуга, Ветлуж. у. за деревней Сосновкой скрывался разбойник Шапкин, совершивший убийство Кажировских монахов в 1713 г. В 1714 г., живя в упомянутой стоянке, один крестьянин д. Ерыкалихи нашел здесь корчагу серебра, из которого г. Дементьевым приобретены две серебряные рублевые монеты времени Петра I и Петра III (И. Миловидов — Нов. свед., 66 стр.). «Жил разбойник. Валуй по прозвищу (в Буйском уезде). Сила у него была необыкновенная: один на 14 человек выходил. В своих деревнях никого не трогал, разбойничал по сторонам. Бывало с шайкой торопится куда-нибудь, навстречу едет бедный мужик на лошади: «Давай лошадь, на тебе расписку!». А потом, погодя немного, к мужику в гости. «У тебя, слышь. Валуй лошадь отнял?». Мужик сметит: «Нет, не видал я Валуя!» — «Не видал, так на!» — и приведут мерина, что ни есть лучшего. Подземные навесы в версту —тройками там лошадей прятал. Попался как-то, церковь ограбил в одном селе. Все село кольями било. Думали, что убили, смотрят — на другой день гуляет, как ни в чем. Кровью, говорят, своей смазывал себя. Этим и заколдовывал — ничто не брало».

(Расск. М. Ерунов).

(Публикуется в сокращении. Труды Костромского научного общества по нзученню местного края. Вып. XXVI. Кострома. 1921 г.)