12 мая 1973 года
г. Кострома

Многоуважаемая Татьяна Александровна!
Раз Вы мне дали свой адрес, то я считаю, что не бу­дет невежливым с моей стороны написать Вам письмо, тем более что к этому у меня, как мне кажется, находится до­вольно уважительный повод.
Дело вот в чём. Возможно, Вы знаете, где именно находятся труды по генеалогии Вашего покойного батюшки, ведь они могут быть и в рукописном отделе Ленинской биб­лиотеки, и Историческом музее1, и в архиве ЦГАОР или ещё где-нибудь.
Дело в том, что я занимаюсь, среди прочего, истори­ей рода Лермонтовых, о чём я, кажется, упоминал, будучи у Вас. Так вот, я полагаю, что среди многочисленных тру­дов по генеалогии Вашего отца может быть что-нибудь для меня интересное и новое, тем более что, как мне известно, собрание родословных Вашего отца не было ещё нигде опубликовано. Дело в том, что опубликованные до сего вре­мени в печати сведения о происхождении Лермонтовых про­тиворечивы, родословные даже в дворянской родословной книге Костромского дворянства изобилуют пропусками, не­точностями, а само происхождение рода даже представите­лями этой фамилии трактуется по-разному.
Вот я бы и хотел узнать, где находятся труды Ваше­го отца, чтобы с ними ознакомиться; быть может, там есть и про Лермонтовых, а попутно для меня может оказаться и кое-что другое небезынтересное. Ведь генеалогия – мой «конёк», моё «хобби»2.
Теперь ещё хочу Вам сообщить, что я получил под­ряд два письма от И.Б. Кустодиевой, с которой лично не был знаком; она в первом письме горько сетует, что не смогла встретиться со мною, когда я был у Вас, а во вто­ром письме, вызванном тем, что ей кто-то прислал из Моск­вы книжку про Щелыково, одним из авторов которой яв­ляюсь я, она шлёт мне свои похвалы3 и пускается в воспоминания далёкого прошлого4. Я ей, конечно, ответил со всею возможною вежливостью.
И ещё у меня к Вам просьба, может быть, и доволь­но бесцеремонная. Мне очень бы хотелось иметь те стихотвор­ные опусы, что Вы читали, когда я у Вас был; не смею про­сить многого, но хотя бы коротенькое про «лицо» и про «лица», и был бы Вам очень признателен, если бы Вы при­слали мне хотя бы одно только это; оно невелико, и его переписать не долго. А если сочтёте такую мою просьбу неу­местной, то оставьте её без внимания, но и без послед­ствия в смысле Вашего ко мне расположения, на что я на­деюсь14.
Мне было бы очень приятно ещё раз побывать у Вас, побеседовать с Вами и милой Милицей Петровной; так мне всё это близко и дорого, всякая, даже мелкая чёрточка или деталь так приятна и дорога, ибо теперь уже почти не встречаешь людей, которых и сам понимаешь и чувствуешь, что тебя тоже понимают с первого слова.
Итак, жду от Вас сообщения, где искать рукописное наследие Вашего покойного отца.
Шлю Вам свой самый искренний привет и пожела­ния всего наилучшего.
Уважающий Вас А. Г.

 

1 А.А. Сиверс заведовал отделом нумизматики Государствен­ного исторического музея (ГИМа).
2 Т.А. Аксакова в первом своём, майском*, письме: «Относи­тельно генеалогических карт[очек] моего отца могу сообщить сле­дую[щее]. После его смерти в 1954 г. всё его “на[следство”] посту­пило в нумизматический [отдел ГИМа]**. <…> Думаю, что, будучи в Москве, Вы [мож]ете обратиться от моего имени к С.А. Яниной, и она посодействует Вам в получении той или иной информации. Насколько я помню, первые сведения о предках Лермонтова (в тетради моего отца) относятся ко времени Алексея Михайловича» (ед. хр. 2207, л. 40, 40 об.).
Светлана Алексеевна Янина, урожд. Диомидова (1924–1997) – заведующая нумизматическим отделом ГИМа.
3 Ср.: Т.А. Аксакова в первом письме: «[Ирина Борисовна] Ку­стодиева, сразу после моего приезда (из Москвы. – А.С.), принесла мне для прочтения Вашу [оче]нь приятную книгу и восторженно о ней отзывалась. При бурном “характере” Ирины Борисовны и по­вышенно-ревнивом отношении ко всему, что касается славы её отца, – такой отзыв вполне ценен» (ед. хр. 2207, л. 40 об.).
4 И.Б. Кустодиева 1 мая 1973 г.:
«Уважаемый Александр Алек­сандрович!
Когда Татьяна Александровна сказала мне, что Вы были у неё, я чуть не со слезами упрекала её, что она мне об этом вовремя не сказала и не позвала меня тоже к себе. Несомненно, Ваш отец был другом детства и юности моей мамы – Юлии Евстафьевны; усадьба Ваша была тоже где-то около села Семёновского; и если мне не изменяет память – мы ездили в 1914 или 1915 г. к вам в го­сти и катались там ни гигантских шагах. Верно ли это? Если бы Вы знали, как мне теперь, уже пожилому человеку, дорого всё, что связано с мамой, отцом, нашим детством и далеко ушедшим вре­менем – жизнью в нашем “Тереме”. Я в 1967 году была в Доме отдыха “Щелыково”. Ехать дальше, посмотреть все места, дорогие сердцу, – не хотела. Пусть всё, что запечатлелось в сердце с дет­ства, так и останется там навеки5. Но и природа и окрестности Ще­лыкова, это “Берендеево” царство – самое дорогое и красивое ме­сто на свете! Четыре раза плавала на теплоходе от Ленинграда до Астрахани; каждый раз долго бродила по Костроме – казалось, хожу по городу, изображённому моим отцом в картинах. Ведь и он любил и восхищался гостиным двором, с его колоннадой, и осо­бенно – пожарной каланчой!
Как жалко, что мы не встретились и не погуляли вместе по Ко­строме. Уже когда подплываешь к городу – золотые главы Ипа­тьевского монастыря заставляют биться сердце, – это ведь Русь! В Кинешме тоже до чего же уютно на этих горбатых улицах и от вида этих очаровательных домиков!
Очень прошу Вас – ответьте мне и непременно, будучи в Ле­нинграде, навестите меня! Так интересно поговорить с Вами, вспо­мнить далёкое детство и всё дорогое.
Мама умерла в феврале 1942, в страшную блокадную зиму Ленинграда от голода, у меня на руках. Ей было неполных 62 года. Папа умер, как Вы знаете, в 1927 г. 49 лет. Брат мой, Кирилл, ушёл два года тому назад, 67-ми лет. У него дочь – Татьяна, искус­ствовед, кандидат, работает в Эрмитаже. Её специальность – ита­льянский Ренессанс. Муж – художник Раздрогин, и дочь Катенька, 4 ½ лет. Сын Борис – инженер-связист. Кирилл был художни­ком-декоратором в Александринском театре. Я – актриса театра и эстрады. Нынче уже на пенсии.
Буду рада опять познакомиться с Вами. Как мир узок!
Татьяна Александровна живёт совсем рядом со мной – наши улицы параллельны друг к другу.
Желаю здоровья!
С уважением Ирина Борисовна Кустодиева.
Мой телефон 33-00-68.
Татьяна Александровна сейчас в Москве до 15 мая» (ед. хр. 725, л. 1, 1 об., 2, 2 об.).
И.Б. Кустодиева 3 мая:
«Уважаемый Александр Александрович!
Не пугайтесь – я опять пишу Вам. Мои друзья, И.С. и Б.А. Ону­сайтис6, тоже горячие поклонники Щелыкова, сегодня прислали мне из Москвы Вашу книжечку “Вокруг Щелыкова”. Для меня это большая радость. Значит, я не ошиблась! Вы – сын “Саши Григо­рова”, которого так называла мама, рассказывая нам так часто и много о своей жизни в Высокове.
Я, не отрываясь, прочитала её, и пахнуло сиренью, липами и берёзами Терема. Ведь таких берёз, какие растут там, нет на всём свете!
А в “Тереме” (фото), ведь это я стою в светлом платьице, ма­ленькая девочка, мамочка и папа. Наш дорогой Терем, и Маурино, и Козловка, куда мы ездили за почтой.
Как хорошо, что Вы написали эту книгу и вспомнили Пушкиных (Настю7 и Евгению Львовну я отлично помню!) и А.Д. Яковлева. Он бывал у нас в Ленинграде и после смерти папы8.
А почему не вспомнили Чихачёвых (Петя Чихачёв) и Пазухи­ных? Олю Пазухину папа писал для его “Девушки на Волге”, кото­рая теперь в Японии во дворце Микадо9 (с 1930 года). Где они все? Живы ли10? Как же я досадую, что не повидалась с Вами у Та­тьяны Александровны!
У меня есть папина работа – “Столовая в Тереме”: мама, Кира и я в ней. Пастель – “Павловск”, дом Поленовых. Рисунок – пейзаж и “Терем”, папа едет верхом.
Много фото тех мест и нашей семьи.
Видимо, Вы читали, или у Вас есть, книга “Б.М. Кустодиев” – воспоминания, письма, встречи. Издательство “Художник РСФСР”, – т.к. Вы там ссылаетесь на мои воспоминания11. У меня напечата­ли ровно половину, т.к. редактор, Эткинд, решил, что у меня очень много “чисто семейных сцен и анекдотов”. Вероятно, Вам было бы интересно всё это прочитать12.
А родственник Н.А. Подсосова, Ал. Ник., несколько раз был у ме­ня. Малоинтересный человек. Портрет Подсосова – в Русском музе­е13.
Неужели Вы в Ленинград скоро не приедете? Я бы с радостью приехала в Кострому, я её очень люблю, но теплоходом – трудно с билетами, а поездом – не знаю. Мы были там на гастролях, дава­ли концерт в театре, слёт колхозников был в 50-х годах.
И. Кустодиева» (там же, л. 4, 4 об., 5, 5 об.).
5 В 1975 г. И.Б. Кустодиева всё же посетила «дорогие сердцу» места. 8 июля она писала из Щелыкова:
«Уважаемый Александр Александрович!
Очень жаль, что Вы не сможете сюда приехать, здесь так чу­десно! Погода стоит удивительная.
Я много гуляю и всё больше понимаю, почему здешнюю при­роду так любили мои родители и мы в детстве.
Ездили на днях на автобусе в те места, где был когда-то наш “Терем” и усадьба Поленовых “Павловск”. От нашего дома не оста­лось ничего, даже фундамента. И чудесная берёзовая аллея, кото­рая вела от нас к Поленовым, тоже не та – две-три берёзы, и всё. А вот парк их – цел. И сирень, и земляника, и хвойные гиганты, ко­торые Б.К. Поленов когда-то посадил, привезя их с Алтая.
Мне было очень грустно, я жалела, что поехала. И всё-таки па­мять, детская, сохранила всё, как было. А было так хорошо!» (там же, л. 9, 9 об.).
6 Борис Антонович Онусайтис и его жена – постоянные обита­тели Дома творчества «Щелыково». Оба химики, он ещё и отлич­ный фотограф.
7 Настя – Анастасия Георгиевна Ротаст, в замужестве Якшина (1902–?); племянница Евгении Львовны Пушкиной.
8 Несомненно, Александр Дмитриевич Яковлев, последний владелец усадьбы Комарово, приезжал из Кинешмы в Ленинград к детям, которые там жили с 1925 г.; здесь жили и другие его родственники.
9 Микадо – титул императора Японии.
10 Пазухины – владельцы усадьбы Воздвиженское Клеван­цовской волости Кинешемского уезда Александр Всеволодович Пазухин (1868–?) и его жена Елена Алексеевна, урожд. Ратькова (ум. 1928). Ольга Александровна Пазухина (1903–1974, Горький), в замужестве Ситникова (ед. хр. 1115, л. 17, 19).
11 Кустодиева И.Б. Дорогие воспоминания // Борис Михайлович Кустодиев. Письма. Статьи, заметки, интервью. Встречи и беседы с Кустодиевым / Сост.-ред. Б.А. Капралов. Общая научн. ред. Эт­кинда М.Г. – Л., 1967. – С. 314–334.
12 Более полно и с добавлением новых материалов воспомина­ния И.Б. Кустодиевой («Воспоминания об отце Борисе Михайлови­че Кустодиеве») опубликованы в кн.: Капланова С.Г. Новое о Б.М. Кустодиеве: Пути творческих поисков. Воспоминания. Письма. – М., 1979. – С. 117–160.
13 Николай Алексеевич Подсосов – в 80-х гг. XIX века владелец усадьбы Козловки, заводчик.
Высоково, Новинки, Панброво, Воздвиженское, Козловка – усадьбы Кинешемского уезда, расположенные по соседству с ку­стодиевской усадьбой (дачей) Терем.
14 Т.А. Аксакова в первом письме: «Посылаю Вам четыре произведения Мятлева-внука, сохранившиеся с давнопрошедших времён в моей памяти. К ним могут быть добавлены ещё некото­рые “опусы”, но в настоящее время не хочу перег[руж]ать письмо» (ед. хр. 2207, л. 40).
______________
* Первое письмо Т.А. Аксакова написала после 15 мая.
** «Записки по генеалогии (ок. 1000 родов), сделанные после ареста и ссылки, были переданы в отдел нумизматики ГИМа, а от­туда переданы в отдел письменных источников того же ГИМа (Ры­кова О.В. Александр Александрович Сиверс // Русская генеалогия / Под ред. Б.А. Николаева. – М., 1999. – С. 214).

~ • ~
29 мая 1973 года
г. Кострома

Многоуважаемая Татьяна Александровна!
Благодарю Вас за письмо и за присланные Мятлев­ские вещички.
Очень буду Вам благодарен и признателен, если Вы меня осчастливите и ещё другими его творениями.
Мне всё это близко и понятно, и вызывает так много воспоминаний о давно ушедшем безвозвратно времени, и воскрешает в памяти много событий и лиц...
«На старости я сызнова живу, минувшее проходит предо мною» – эти Пушкинские строки приходят на ум, когда попадается в руки или на глаза что-либо подобное тому, что Вы мне так любезно прислали.
Я ничего не имею против того, что мои «координа­ты» Вы сообщили Сергею Дмитриевичу Шипову; если он ко мне обратится с чем-либо, то я всегда с удовольствием от­вечу ему и сообщу всё, что сам знаю1.
По части генеалогических трудов Вашего отца, то я кое-что уже успел разузнать: в частности, что «родослов­ное» наследство А.А. Сиверса попало в два места: в ЦГА­ОР (Центральный архив Октябрьской революции) – там около 250 родословных, но про Лермонтова там ничего нет; а другая, бóльшая часть, около 1000 родословных, хранится в ГИМе, как и Вы мне сообщаете, но это собрание не обра­ботано и не выдаётся пока никому. Если мне случится по­пасть в ближайшее время в Москву, то не премину последо­вать Вашему совету и обращусь к С.А. Яниной.
Теперь я хочу Вам немножко написать про то, что у меня получилось при подробном исследовании происхожде­ния Лермонтовых. Я ведь в основном работал над материа­лами из Костромских источников, а все существовавшие в России когда-либо Лермонтовы вышли из Костромской гу­бернии, в том числе и отец Михаила Юрьевича, и дед его.
И вот, приходится убедиться, что многие, очевидно и Ваш покойный отец, не смогли подробно вскрыть все корни Лермонтовых. А сами Лермонтовы, во всяком случае жив­шие в XIX веке, толком не знали ничего, ибо документов на руках у них не сохранилось. И вот, возникла легенда об ис­панском предке, герцоге Лерма, и многие уверовали в эту ле­генду, не исключая и самого поэта и других. Даже некотор­ые Лермонтовы сменили свою фамилию на «Лерма». Так, я обнаружил прошение на Высочайшее имя некоего офицера Ахтырского гусарского полка по фамилии «Лерма», в кото­ром он просит Высочайшего соизволения принять настоящую фамилию его предков, то есть Лер­монтова, на что Высо­чайшее соизволение воспоследовало. Было это уже в наше время, то есть в 1909 году. Затем, не­кто А.А. Мирза Ту­ган-Барановский, написавший историю лейб-гвардии кирасирского Ея Величества полка, в котором служили некоторые Лер­монтовы, запутал дело ещё больше, выдвинув (не знаю, отку­да он это взял, так как источников он не приводит) другую версию, которой, очевидно, и следо­вал Ваш отец, по которой следует, что некто Лермонт был якобы вызван в царствова­ние Алексея Михайловича в Рос­сию как спец «по пушкарско­му делу» и был якобы в звании генерала2.
На мой взгляд, всё это не трудно опровергнуть на основании тех документов, что есть в Костромских архивах и бывшем архиве Министерства юстиции, в частности, «Иноземского приказа».
Даты появления первого Лермонта в России везде не верны, и в Гербовнике, где описан герб этого рода и перво­начальные представители рода, тоже неверно указаны и даты и др.
Все эти версии исчезают, когда читаешь челобитные Георга Лермонта и его вдовы Катерины, и все эти старин­ные документы подтверждаются такими сочинениями, как «История России с древнейших времён», изданные Ивано­вым Боярские списки и проч.
И получается, что бедный испанский герцог Лерма, изгнанный из Испании в 1621 году, никак не мог быть пред­ком того Георга Лермонта, который еще в 1613 году слу­жил в войсках Михаила Фёдоровича. Старинные документы свидетельствуют о том, что за службу царю Михаилу Фёдоровичу Георг Лермонт был пожалован в 1620 году (есть челобитная Георга, в которой он просит его пожало­вать поместьем наравне с другими сослуживцами), и это жалованное поместье переходило из поколения в поколение вплоть до самых последних лет. Из Костромского края пер­вым выбыл дед поэта, купивший в 1791 году у Беклемише­ва имение в Ефремовском уезде Тульской губернии. Послед­нее своё Костромское имение дед поэта продал в 1795 г.
Затем в 1824 году выбыл из нашего края Иван Юрьевич Лермонтов, переселившийся в Киевскую губернию, вероятно, в имение своей жены, которую звали Мария Ми­хайловна, но фамилию её я никак установить не могу пока.
И потом, в 1840 году, Иван Николаевич Лермонтов, самый ярый сторонник «испанского» происхождения, пересе­лился в Воронежскую губернию по месту поместья своей жены, урождённой Чириковой. Этот И.Н. Лермонтов, утвер­ждал, что у него были документы об испанском происхо­ждении, но якобы они сгорели при пожаре в его доме. Но какие это были документы, он не пояснял.
Он же утверждал, что писать фамилию надо Лер­мантов, а не Лермонтов, так как происходит она не от Лер­монта, а от Лерма. Между тем, в архиве Иноземского при­каза есть документ с подлинной подписью самого Георга Лермонта, на английском языке, не оставляющий сомнения в дате поступления Георга Лермонта на русскую службу, что полностью совпадает с описываемыми Соловьёвым в «Истории государства Российского» событиями, и можно установить даже точную дату перехода Георга на русскую службу – 5 сентября 1613 года.
Версия же о «ландскнехте3 Лермонте», относящаяся к 60-м годам XVII века, по-моему, может относиться до другого Лермонта, совсем даже не Георга; известно ещё, кроме того, два Лермонта – один, по имени Томас, а дру­гой, не помню как, упоминаемые в делах Иноземского при­каза под 1632 и др. годах, но все эти лица не имеют отно­шения к предкам поэта; можно с полной уверенностью ска­зать, что предком поэта был именно Георг; первая его жена по имени неизвестна, возможно, она была не русская, а вто­рая жена его была «Катеринка, горькая вдовица», как она писала в челобитной об отказе за ней части мужниного по­местья, это в Чухломском уезде Костромской губернии. Сын этого Георга, Пётр, в царствование Алексея Михайловича принял православную веру, был допущен к руке царской и «видел очи Государевы», как написано в документе.
Внуки Георга, Пётр и Евтихий (или Естифей), пода­вали челобитную на имя царей Иоанна и Петра с просьбой принять их в число дворян Российских и в своей челобит­ной пишут интересные вещи о своих шотландских предках, ссылаясь на средневековые хроники, причём поскольку эти хроники писаны на латинском языке, то можно предполагать, что Пётр и Естифей были знакомы с этим языком4.
Затем всё это подтверждено около 100 лет назад от­ставным полковником 17 уланского полка Великобри­танской службы, Александром Лермонтом, членом Англий­ского парламента и мировым судьёй в графстве Файф в Шотландии; причём оказалось, что герб наших, русских Лермонтовых имеет те же изображения, что и герб англий­ских Лермонтов.
Вот от одного из указанных, Евтихия (или Естифея) Лермонтова, и пошли основные ветви Лермонтовых, из од­ной и вышел наш поэт.
Эта ветвь была весьма малочисленна в мужском потомстве и со смертью Михаила Юрьевича пресеклась. Дед поэта был Галичским предводителем дворянства, пра­дед – депутатом того же дворянства; ближайшие родствен­ники поэта по линии отца – это Свободские; за одним из них, привлекавшимся по делу декабристов полковником Тульского полка5, была замужем Анна Григорьевна Лер­монтова, троюродная сестра отца поэта, а ближе её из чис­ла Лермонтовых не было никого; все остальные Лермонто­вы, происходящие из других ветвей, настолько далеко от­стоят от поэта по степени родства, что даже нет таких тер­минов, чтобы выразить это родство. Впрочем, чего это я так разболтался о Лермонтовых, может быть, это Вам совсем и не интересно? Но это мой «конёк».
От Милицы Петровны я получил, после своего воз­вращения из Ленинграда и Москвы, всего одно письмо, а на моё последнее письмо ответа не имею пока. Очевидно, она выехала на дачу, но я надеюсь, что она сообщит мне свой летний адрес.
Я Вам писал, кажется, о получении мною двух пи­сем от И.Б. Кустодиевой, так что повторяться не буду.
На этом пока и поставлю точку. Шлю Вам свой са­мый сердечный привет и пожелания здоровья и прочих благ.
Ваш А. Г.

 

1 Т.А. Аксакова в первом письме: «В Москве видела Сергея Дмитриевича Шипова, который сдаёт в рукописный отдел библио­теки (им. В.И. Ленина, а ныне РГБ. – А.С.) архив своего отца Дмит­рия Николаевича, бывшего долгие [годы] председателем [Москов]ской губернской Земской Управы. Сергею Дмитриевичу сказала о [том, что я] (?) с Вами знакома и, по его просьбе, дала Ваш адрес. [Он] заинтересовался Вашей столь [редкой] (?) в наше время деятельностью» (ед. хр. 2207, л. 40).
2 См.: Мирза-Туган-Барановский А.А. История Лейб-гвардии ки­расирского Его Императорского Величества полка. – СПб., 1872.
3 Наёмный солдат, наёмник.
4 В фонде А.А. Григорова хранится его работа 1973 г. «Род Лермонтовых. Опыт архивного поиска» (ед. хр. 782), в которой ска­зано: «Братья Пётр и Евтихий-Юрья 10 февраля 1690 года подали челобитную о признании их в Российском дворянском достоинстве и в своей челобитной указали на своё происхождение от Юрия Лермонта, и сослались при этом на древнее происхождение шот­ландцев по фамилии Лермонт, из которых вышел их дед <…>.
А в Шкотской земле родственнику нашему дано:
“В лето от Рождества Христова 1057, прямого наследника Шкотския земли, Малколмуса, изгнал тиран Макбетус, и отца Мал­колмуса, Дункануса, сгубил”. <…>
Далее, братья Лермонтовы ссылаются на родство с королём Дунканом своего предка <…>» (л. 8, 9).
5 Речь идёт о Фёдоре Михайловиче Свободском. О нём см. пись­мо к Ю.Б. Шмарову от 12 декабря 1973 г. на стр. 282. Но Ю.Б. Шма­рову А.А. Григоров пишет, что Анна Григорьевна Лер­монтова была замужем за братом Фёдора Михайловича – пре­мьер-майором Му­ромского пехотного полка П.М. Слободским; так же сказано и в «По­коленной росписи рода Лермонтовых» (ед. хр. 749, л. 8).

~ • ~
9 июня 1973 года
г. Кострома

Дорогая Татьяна Александровна!
Позвольте Вас поблагодарить за письмо и очередной «опус» Мятлева1. Мне всё это очень знакомо, ведь я был в то время в Москве, правда, еще 15-ти летним кадетиком2, но помню всё это, разгромленный магазин Эйнема3, в кото­рый часто ходил по воскресеньям, ибо я был (и остался) большой лакомка. Помню на Кузнецком разбитый магазин «Юлия Генриха Циммермана» и выброшенные со второго этажа прекрасные инструменты, Шрёдеровские и Стенуеев­ские4 рояли и прочее. И всё мне это знакомо, и поэтому даже нет нужды в комментариях-пояснениях, ибо память моя отлично сохранила многие имена и тех людей, которых я лично не имел чести знать, но о которых ежедневно слы­шал, и многих из тех, кого лично знал, с кем учился...
Льщу себя надеждой, что Вы и впредь не оставите меня и пришлёте и другие Мятлевские «опусы», относящие­ся до блаженных времён 1913–17 годов5. Между прочим, Мя­тлевы – наши Костромские, стало быть, мои земляки. В XVIII веке они владели обширными поместьями в районе Плёса, Нерехты и записаны в родословную книгу нашей гу­бернии.
Также благодарю за газетные вырезки о Н.Г. Лер­монтове, всё это мне нужно, и тем искреннее моя благодар­ность Вам. Немного об этом Вашем знакомом, Н.Г. Лер­монтове. Как я установил, это, по-видимому, сын Геннадия Геннадиевича Лермонтова и внук Василия Николаевича, же­натого на В.В. Слащовой, внучке известного адмирала Мартьяна Сипягина, а Мише Лермонтову, по моим исчисле­ниям, он приходится правнуком в 9-й степени родства. Ко­роче говоря, нигде, ни в одном государстве, такое «родство» во внимание не принимается; и даже в «Уложении Царя Алексея», 1649 года, где весьма подробно разъяснены сте­пени родства, нет определения такого родства. Эти две ли­нии Лермонтовых разошлись ещё в третьем поколении рода, и для наглядности посылаю Вам схему этого родства. Ин­тересно, не слыхали ли Вы от самого Н.Г. Лермонтова когда-либо чего-нибудь о родстве с поэтом «Мишей»6?
Про отца Николая Геннадиевича, Геннадия Геннадие­вича, и про его деда, Геннадия Васильевича, я ничего не знаю, ибо они не оставили о себе никаких следов в Костро­ме. А прадед Николая Геннадиевича, Василий Николаевич, и его жена и вся родня мне отлично известны по многочис­ленным документам. Жил и умер Василий Николаевич по большей части в Царском Селе, где у него был свой дом, как, впро­чем, и в Питере, а у нас, на Костромщине, было его рос­кошное имение Ивановское в Чухломском уезде. Прежде это было имение Брянчаниновых, и оно было куп­лено отцом Ва­силия Николаевича7 в начале XIX века, куда он и переселил­ся после раздела с братом, бывшего в 1799 г. Он своему бра­ту, Павлу Петровичу, уступил свое родовое Острожниково. Был он весьма богат и от двух жён имел кучу детей, и даже на его надгробном памятнике име­лась такая фраза: «чадолю­бивому отцу». Из его сыновей, кроме Василия Николаевича, известны: от первой жены – Пётр и Михаил, оба военные моряки; Михаил был адмира­лом, а в юности отличился в Отечественную войну, будучи мичманом гвардейского экипа­жа, в Бородинском и других сражениях. От второй жены можно указать на Владимира Николаевича, тоже участника Отечественной войны, потом генерала инженерных войск; он, как и адмирал, жил в Пи­тере. Сын этого Владимира был из­вестный физик (или хи­мик?), его работа протекала в СПБ университете, а годы жизни – 1845–1919. Следующий, Всево­лод, был когда-то директором 1-го Московского кадетского корпуса (где много лет спустя учился и я), а его дочь Юлия – известная, пер­вая на Руси женщина доктор химических наук Юлия Всево­лодовна, подруга Софьи Ковалевской и бу­дущая приёмная мать дочери Софьи Ковалевской.
Затем ещё упомяну Ивана Дмитриевича, женатого на М.Н. Чириковой8 и переселившегося из Костромской губер­нии в Задонский уезд Воронежской губернии, где он был уездным предводителем. Он писал о своём роде в журналах в 70-е годы прошлого века и не мало напутал, именно он поддерживал версию об испанском герцоге Лерме и, вооб­ще, плёл много вздора. Василий же Николаевич так же, как и его отец, был весьма богат, он и его супруга занимались (как и его отец) винными откупами, и на этом нажили много денег, и без конца покупали деревни с крепостными крестьянами. А что осталось потомкам – этого я уже не знаю. В части И.Л. Андроникова, то и, по-моему мнению, он «вольно» обращается с фактами, поэтому все его сведе­ния нельзя принимать на веру, без критической проверки.
Теперь я немножко напишу, для того чтобы отвлечь­ся от Лермонтовской темы, про портреты неизвестного ху­дожника Григория Островского.
Почему его считают крепостным господ Черевиных? Для того нет никаких оснований, я просмотрел списки всех крепостных Черевиных за XVIII век и не обнаружил там такового. Есть, правда, несколько дворовых по имени Григо­рий, но это люди других специальностей. Гораздо более ве­роятия, что этот Григорий Островский – мелкопоместный дворянин, сосед недальний Черевиных из усадьбы Кокорюки­но, это в Галичском уезде, недалеко от Неронова Череви­ных. Этим поместьем владели какие-то никому пока неиз­вестные Островские, и я полагаю (впрочем, человеку свой­ственно ошибаться), что Григорий Островский был из этой семьи и был как бы «приживальщиком» у богатых знатных соседей, что бывало часто в XVIII веке (вспомните «На­хлебника» И.С. Тургенева), и даже я, уже родившийся в по­следний год XIX века, застал таких «нахлебников» не толь­ко у соседей, но и в своей родне...
Но я собираюсь ещё покопаться в пыли архива и, может быть, «отряхнув пыль веков от хартий», что-нибудь выясню. Но это не подходит иным «исследователям», кото­рые, следуя моде, желают обязательно видеть в художнике Островском жертву крепостного права...
О самих портретах судить не могу, ибо их не видал, только видел газетные и журнальные репродукции, но мне они показались весьма стоящими. Не хочу сравнивать с Ро­котовым или Боровиковским, всяк художник сам по себе, но, повторяю, подлинников я не видел9.
Теперь малость про Черевиных, если только Вам не надоест читать. Эта семья мне хорошо знакома. Но в том, что я читал в газетах, в том числе и в нашей «Северной Правде», кое-что напутано.
Начну не с начала, а с конца. Был такой Петя Чере­вин, родился в 1898 г., в моё время кадет, но не Мо­сковский, а Питерский. Его отец был гвардейский офицер, а дед, Пётр Александрович, был начальником охраны Алек­сандра III и его интимным другом (и собутыльником). Да­лее – отец Петра Александровича, Александр Дмитриевич, женатый на графине Ожаровской; далее – его отец, Дмит­рий Петрович, начальник одного из полков Костромского ополчения 1812 года, женатый на Варваре Ивановне Раев­ской; у него был свой дом в Москве, на Остоженке, близ Пречистенских ворот, а у Раевских был дом на Воздвижен­ке. У Дмитрия Петровича была сестра Анфиса, замужем за Ашитковым, известным и богатым Костромским помещи­ком; и, кроме упомянутого Александра, ещё сын – участ­ник какого-то общества декабристов Павел Дмитриевич, из­вестный также как писатель, умерший очень молодым, в 1824 году, что избавило его от участи остальных декабри­стов.
Отец Дмитрия Петровича, Пётр Иванович, в молодо­сти был «корабельным учеником», потом дослужился до чина лейтенанта, потом служил в Волоколамске по меже­вой части, имел чин надворного советника, был он женат на Марии Михайловне Ярославовой. Был в 80-е годы XVIII века Солигаличским уездным предводителем.
Жил он в усадьбе Неронове, где и находились эти портреты до 1918 года, когда перекочевали в Солигаличский музей; но, естественно, в те годы такие портреты аристокра­тов не могли быть выставлены для обозрения в уездном го­родке, поэтому они и портились в каких-то подвалах музея до 1972 года, когда их кто-то вытащил на свет Божий...10
Теперь снова придётся столкнуться с Лермонтовыми. Помимо того, что на одном из портретов изображена Анна Сергеевна Лермонтова, про которую могу сказать, что она была единственной дочерью Сергея Михайловича Лермонто­ва (VI поколение, брат Петра Михайловича) и его жены, Елены Васильевны Куломзиной; впоследствии она была в замужестве за г-ном Телепнёвым и имела единственного сына; умерла эта Анна Сергеевна очень рано, и внука вос­питывали дед и бабка, дожившие до 1825 года11.
Сергей Михайлович был близким соседом Череви­ных, его усадьба называлась Суровцево, и он тоже был в 1785 году Солигаличским предводителем.
Теперь о Иване Григорьевиче Черевине и его ссоре с Михаилом Михайловичем Лермонтовым, отцом Сергея Ми­хайловича12.
В 1764 году И.Г. Черевин «бил челом» на «неиз­вестного звания Михайла Михайлова сына Лермонтова о бесчестье». Бесчестье это оказалось в том, что кто-то пере­дал И.Г. Черевину о том, что якобы в усадьбе Острожнико­во у М.М. Лермонтова «была компания» и в оной компании Михайло Михайлов Лермонтов говорил о И.Г. Черевине «поносные слова, бесчестил его заслуженное звание» и т.д. В свою очередь, М.М. Лермонтов «бил челом на И.Г. Чере­вина в бесчестье», которое заключалось в том, что И.Г. Че­ревин в своей челобитной назвал М.М. Лермонтова «неизвестного звания», чем нанёс бесчестье его заслуженно­му чину прапорщика, который он получил после 14-ти лет­ней службы капралом в лейб-гвардии Измайловском полку. Дело это тянулось три года. Началось оно в 1764 году, а было решено в 1767 г., когда истец, И.Г. Черевин, уже умер. Но М.М. Лермонтов поплатился за свои слова, а сло­ва это были таковы: не называя по имени И.Г. Черевина, М.М. Лермонтов сказал: «Седенькой старичишко сбежал из Санкт-Петербурга, и о нём скоро пришлётся указ». Очевид­но, И.Г. Черевин был в то время уже «седеньким старичиш­кой», но, как и почему Лермонтов считал, что он «сбежал из Санкт-Петербурга», – этого я из дела не понял. Но всё же Лермонтов должен был понести за свои слова наказа­ние. По чину надворного советника, за ущерб его чести, по­лагалось с ответчика взыскать в пользу истца 360 рублей, по тем временам громадные деньги, и эта сумма была взыс­кана и уже после смерти вручена вдове покойного Наталии Степановне, умершей в 1773 году. А судом было решено: Михаилу Лермонтову, за бесчестье (его не назвал И.Г. Че­ревин в своей челобитной прапорщиком), просить Е.И.В. но­вым челобитьем, но ввиду смерти ответчика (И.Г. Черевина) – дело предать забвению. Не правда ли, забавное дело – чем хуже ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифорови­чем?
Ну, теперь хватит о Лермонтовых, Черевиных и Островском.
От Милицы Петровны я получил почти одновремен­но с Вашим письмо, весьма грустное по содержанию, ибо видно, что бедная Милица Петровна страдает от разных бо­лезней и ей так не хочется ехать в далёкую деревню. Очень я ей сочувствую. Я ей напишу уже туда, в Килошицы, но несколько позднее, ибо она только завтра выезжает туда.
Вот, Ваши письма, и также Милицы Петровны, столько пробуждают у меня воспоминаний, что делается как-то и грустно и в то же время как-то приятно; как непо­хожа была наша тогдашняя жизнь на то, что теперь видим вокруг и у себя дома!
Однако «старый Мазай разболтался в сарае», пора и честь знать, ибо «несть спасения во многоглаголении», как метко подмечено в Писании.
На этом и поставлю точку, пожелав Вам здоровья и всякого благополучия. И я тоже дружески пожимаю Вашу славную руку.
Искренне Ваш А. Г.

 

1 Стихотворение о немецком погроме в Москве в 1915 г.
2 А.А. Григоров в это время учился в 1-м Московском кадетском корпусе, но было ему не 15 лет и не «в последний год XIX века». родил­ся он, как пишет он далее в этом же письме (о годе рождения А.А. Григорова см. прим. 6 к письму к Т.В. Ольховик от 6 июня 1977 г. на стр. 205).
3 Магазин владельца шоколадной фабрики.
4 В современном написании: стейнвеевские.
5 За 1973–1974 гг. Т.А. Аксакова выслала А.А. Григорову 7 сти­хотворений В.П. Мятлева. Все они с комментариями А.А. Григоро­ва опубликованы в 6-м выпуске краеведческого альманаха «Ко­стромская земля» (Кострома, 2007. – С. 219–256).
6 В ответном письме Т.А. Аксакова рассказала о Николае Ген­надьевиче Лермонтове (1901–1965) и его двоюродном брате Пет­ре Григорьевиче Трубецком, приехавших «из Парижа в конце 40-х годов этого века. – Оба они были направлены на жительство в Ки­ров (Вятку), и я с ними часто дружески общалась. Николай Генна­диевич заведовал Кировским областным отделом транспор­та (автобусы, автомобили и т.п.), видимо, в память того, что когда-то был парижским шоффёром. В Костромском архиве (и в согла­сии с записями моего [отца]) было [за]верено, что его ветвь Лер­монтовых [разо]шлась с ветвью Михаила Юрьевича лишь с [?]* по­коления до поэта, в связи с чем вз[ял] над Николаем Геннадиеви­чем «шефство» Андроников и выхлопотал персональную пенсию (не Бог весть [какого] размера!) за «Дядю Мишу». – Оба двоюрод­ных брата умерли в Москве в 60-ых годах в сравнительно неста­ром возрасте – Лермонтов от сердечной [недостаточности(?)], а Трубецкой – от рака. Ваши сведения о родстве Николая Геннадие­вича с поэтом не согла[суются] с основаниями для персональной пенсии, но…» (ед. хр. 2207, л. 47).
7 Отец В.Н. Лермонтова (1802–1862) – Николай Петрович Лер­монтов (1770–1827).
8 Правильно: Иван Николаевич (см. предыдущее письмо). Жена — Мария Васильевна Чирикова (ед. хр. 749, л. 10).
9 Т.А. Аксакова в письме, написанном до 9 июня: «В Москве смотрела выставку 16-ти портретов крепостного художника Островского, найденных в плохом состоянии в Солигаличе, ре­ставрированных и поднятых на щит. Изображена семья помещи­ков Черевиных, их соседей и девочка Лермонтова. Боюсь судить, но это не Рокотов и не Боровиковский» (ед. хр. 2207, л. 47 об.).
10 Директор Костромского музея изобразительных искусств В.Я. Игнатьев и искусствовед-реставратор С.В. Ямщиков.
11 См. письмо к М.С. Михайловой от 22 октября 1980 г. на стр. 486.
12 Об И.Г. Черевине см. письмо к Т.В. Ольховик от 14 сентября 1985 г. на стр. 211. Михаил Михайлович Лермонтов (1716–1769).
_____
* В своих воспоминаниях Т.А. Аксакова пишет, что «ветви рода, давшие, с одной стороны, Михаила Юрьевича, а с другой – его самого (Н.Г. Лермонтова. – А.С.), разошлись только за два поколе­ния до поэта» (Т.А. Аксакова (Сиверс). Семейная хроника. Кн. II. – М., 2005. – С. 176).

~ • ~
23 июня 197З года
г. Кострома

Дорогая Татьяна Александровна!
Большое спасибо Вам за письмо и за присланное чу­десное стихотворение «Молитва буржуя»1.
Конечно, я не имею абсолютно ничего против того, что Вы Лермонтовские мои изыскания отослали С.А. Яни­ной в ГИМ. Даже, возможно, это к лучшему, ибо я не знаю даже, что я буду делать со всем этим, когда всё будет гото­во. Ведь вполне возможно, что от меня, как от лица неиз­вестного и без всякого звания, никто и не примет этого тру­да2.
Так пусть хоть часть где-то осядет, всё же, может быть, кто-нибудь и почерпнёт из всего этого что-нибудь по­лезное.
От Милицы Петровны я не получал ничего, хотя и написал ей письмо в Килошицы. Да я этому и не удив­ляюсь, там у неё забот и хлопот будет не мало, а условия много тяжелее, чем в городе. Да ещё тут холода эти, у нас тоже температура упала чуть не до нуля (по ночам), но те­перь становится снова тепло, как и было.
Вы счастливее меня, Вам удаётся доставать и читать много такого, что я не смогу нигде и достать, да, впрочем, у меня с чтением сейчас вообще дело плохо. Тут и утомле­ние моего зрения долгими разборами старинных документов; а главное не это, а то, что прямо-таки не могу заставить себя читать наши художественные произведения – настолько все они мне неприятны и нет в них буквально никаких достоинств. Всё так бледно и серо, что не хочется и читать. А такой литературы, не художественной, а исто­рической (в настоящем смысле этого слова) – всякого рода воспоминаний, мемуаров (до чего я большой охотник) – со­всем не стало выходить, если не считать «военные мемуа­ры», ценность которых весьма относительная.
Вот, хочу Вам поведать одну из страничек Лер­монтовской истории. Это будет мною включено обязательно в создаваемый труд.
Так слушайте или, вернее, читайте:
Шёл 1812 год. После опубликования манифеста Александра I по всей России начались внеочередные дво­рянские собрания, на которых решались вопросы об органи­зации ополчения. Костромское дворянство одно из первых откликнулось на призыв монарха и приступило к организа­ции народного ополчения для борьбы с вторгшимся в преде­лы нашей родины императором французов (во главе огром­ной армии). В короткий срок было собрано до 10 тысяч рат­ников ополчения из помещичьих крестьян, и надо было со­брать достаточное количество офицеров из числа дворян, вышедших в отставку и проживавших в своих имениях. В Чухломском уезде, в своей усадьбе «Колотилово», прожи­вал Иван Юрьевич Лермонтов, бывший майор. Он был в числе прочих назначен в ополчение чрезвычайным дворян­ским собранием, и так как сам И.Ю. Лермонтов на дворян­ское собрание не явился, то повестка была послана на его имя в Колотилово. Староста Колотилова сообщил губерн­скому предводителю, что его господин, И.Ю. Лермонтов, ещё в первых числах июля, тотчас же по получении изве­стия о начале войны, выехал в свое Киевское имение, нахо­дившееся в Черкасском уезде Киевской губернии, усадьбу «Белочар». Тогда и туда была послана повестка, и оттуда, из Белочара, староста сообщил, что его господин выехал в своё Чухломское имение в августе 1812 года. Тем временем Костромское ополчение собралось и выступило в поход, не дождавшись не явившихся по вызову дворянства немногих офицеров, в том числе и майора (а ныне надворного совет­ника) И.Ю. Лермонтова.
Но напрасно ждали в Колотилове возвращения свое­го барина. Жители усадьбы полагали, что он, как и все другие дворяне, сражается с врагом вместе со всем русским народом. Однако, уже когда враг был изгнан из пределов России, летом 1813 года в Колотилово возвратился хозяин, привезя с собой докторское свидетельство от проживавшего в Полтаве доктора о том, что он, Лермонтов, в течение лета 1812 года и до лета 1813 года был тяжко болен и поэтому не мог своевременно явиться для службы в ополче­ние. Так как война уже шла к концу и Костромское ополче­ние находилось в то время за границей, при осаде крепости Глогау, то претензий к Лермонтову за неявку по случаю болезни не было, и его оставили в покое.
Вернулся в Колотилово Лермонтов с теми же слуга­ми, что и выехал в 1812 году из Колотилова, но его самый приближённый, не только камердинер, но и товарищ, из его крепостных, Алексей Чистяков, вернулся в Колотилово с молоденькой женой, красавицей Оксаной, которую он сыскал на Полтавщине во время почти годового пребывания Лермонтова в местечке Опошня Полтавской губернии.
Надо сказать, что Алексей Чистяков был у своего барина на совершенно особом положении. Они были почти одногодки, и Алексея Чистякова господа обучили разным наукам, он хорошо говорил по-французски, бывал со своим барином и в столицах, и за границей, в Париже. Одевался Алексей «по-господски», в Колотиловском доме он занимал две отдельных комнаты и имел отдельный стол. Словом, он был как бы товарищем своего барина.
Как шла жизнь в Колотилове, мы узнаем несколько позднее, а теперь посмотрим, что произошло весной 1814 года.
Ранним утром 14 июля 1814 года в город Солигалич к местному городничему явилась молодая женщина, вся в ранах и ссадинах, обритая наголо и имевшая на шее «рогат­ку» с замком из железа. Городничий вызвал уездного стряпчего, лекаря и заседателя и при них допросил явившую­ся к нему женщину. И вот что она показала. Она – единственная дочь отставного корнета по фамилии Гри­печь, а зовут её по-малороссийски Оксаной, а по-российски Ксенией; отец её проживает в местечке Опошне Полтавской губернии, имеет там дом с вишнёвым садом; по званию она дворянская дочь, ибо отец её, из малороссийских казаков, дослужился до корнетского чина и за многие походы и раны получил дворянское достоинство и орден.
Летом 1812 года приехал к ним в дом Иван Юрье­вич Лермонтов и, найдя в Опошне дом её отца для себя подходящим, снял там на год три комнаты. Вместе с И.Ю. Лермонтовым приехал и жил с ним в том же доме и в тех же комнатах молодой человек, по имени Алексей, который, как сказал Лермонтов, является сыном его друга, петер­бургского полковника Коновалова. Этот Алексей стал уха­живать за Оксаной, объяснился ей в любви, и она, в свою очередь, полюбила этого молодого человека.
Алексей сделал Оксане предложение. Она, не имея возможности решить свою судьбу без воли отца и матери, открылась им, и её родители решили объясниться с И.Ю. Лермонтовым, в котором они видели старшего товари­ща Алексея. Лермонтов заверил родителей Оксаны, что Алек­сей действительно сын его старинного приятеля, петер­бургского полковника, и едет этот Алексей вместе с ним в его, Лермонтова, Чухломское имение, где будет управлять име­нием его, Лермонтова, ибо сам Лермонтов вынужден ча­сто отлучаться в столицы и другие свои имения.
Лермонтов просил родителей Оксаны дать согласие на брак их дочери с таким «образованным и воспитанным человеком», как Алексей, и обещал родителям Оксаны свое благоволение к будущим молодожёнам.
Родители согласились, и в той же Опошне состоя­лось бракосочетание Алексея, якобы полковничьего сына, с дочерью корнета Грипечь, Оксаной. Как выяснилось позже, Лермонтов договорился со священником Опошненской церкви, чтобы тот молчал о том, что Алексей его крепост­ной, и сам Лермонтов расписался в церковной книге как свидетель со стороны жениха. А свидетелем со стороны не­весты был отец её, корнет Грипечь, не умевший грамоте, и по «его велению» расписался за него тот же Лермонтов.
Затем Оксана рассказала, что всю дорогу от Полтав­ской губернии до Чухломы Лермонтов был с ней неизменно приветлив, ласков и обещал ей по приезде в Колотилово, где её муж якобы будет управляющим, должность эконом­ки в усадьбе с хорошим жалованьем.
По приезде в Колотилово первое время Оксана жила счастливо, ибо своего мужа очень полюбила и не имела случаев в чём-либо быть недовольной Лермонтовым. Жили они в трёх отдельных комнатах большого старинного Лер­монтовского дома, имели отдельный стол, и молодая счаст­ливая Оксана даже не подозревала, что, выйдя замуж за крепостного холопа, и она сама попала в крепостную нево­лю.
Затем, примерно через полгода, Оксана заметила в Лермонтове внезапную перемену в обращении и с её му­жем, и с ней самой. Алексей ей ничего не говорил, но сде­лался как-то грустен и задумчив. И вот однажды утром к Алексею и Оксане является главный дворецкий Лермонтова и предлагает им освободить занимаемые комнаты. В тот же день Оксана увидала, что её мужа одели в простое платье, сняв с него «господскую» одёжу. На утро Оксану не допу­стили до исполнения обязанностей экономки и через лакея ей передали распоряжение барина идти обедать и ужинать в людскую. Алексея она с тех пор не видела.
Оксана пошла объясниться с Лермонтовым, а он встретил её с усмешкой, сказав: «Полно прикидываться ду­рочкой, ты отлично знала, за кого выходишь замуж, и тебе всё это было объяснено твоими родителями ещё в Опошне». На вопрос, чем вызвано такое отношение к ней и к её мужу, Лермонтов ответил, что мужа её он наказал плетьми и отослал в дальнюю деревню за открывшуюся за ним про­винность. «А тебе приказываю идти на скотный двор ходить за скотом и жить тебе отныне в скотной избе, а кормиться со всей дворней в людской». Тогда Оксана заявила, что она офицерская дочь и дворянка, и не позволит над собою так издеваться, и найдёт управу на Лермонтова в Чухломе у уездных властей. На это Лермонтов ей заявил: «Напрасно ты это затеваешь, в Чухломе и судья, и предводитель мне родные, а городничий и заседатель приятели, и ты тогда тоже отведаешь плетей, как и твой Алёшка». Оксана про­должала доказывать свою правоту и обличать Лермонтова в намеренном обмане при выходе её замуж, тогда Лер­монтов пришёл в ярость, позвал людей и приказал обрить ей голову и дать ей полсотни палок. После наказания её заперли в чулан на замок, а просидев в чулане неделю, от­везли в дальнюю деревню, предварительно одев в рваную крестьянскую одежду, и там заставили выполнять всякие работы на барском дворе и в поле. Она пробыла там весь Великий пост и в разговорах с другими крестьянками гово­рила, что она дворянка и всё равно найдёт управу на Лер­монтова, так жестоко обманувшего и издевавшегося над ней. Слова Оксаны были переданы барину. Незадолго до Пасхи он вызвал Оксану в Колотилово и спросил её, точно ли она говорила про него об его обмане и грозилась найти на него управу. Оксана снова потребовала, чтобы её отпу­стили в Опошню, к родителям. Тогда Лермонтов приказал привязать её к стулу и велел принести палок. Началась же­стокая экзекуция. Обломав о несчастную женщину полсотни палок, барин велел принести другую партию, и бедную Ок­сану били до потери сознания. Затем снова обрили немного отросшие волосы на голове и призвали кузнеца, который надел на неё железную рогатку и запер её на тяжёлый за­мок, а ключ отдал Лермонтову.
Затем избитую, полумёртвую Оксану заперли в тот же чулан. Ночью Оксана пришла в себя и попыталась вы­браться из чулана. Оказалось, что, видимо жалея несчаст­ную женщину, ключница, которая запирала чулан, предна­меренно только закрыла замок, не запирая его на ключ. Оксана без труда выбралась из чулана и босиком, в растерзанном виде, с рогаткою на шее бежала, но не в Чух­лому, где не рассчитывала на помощь, а в более дальний Солигалич. Выслушав и записав показания Оксаны, город­ничий, предварительно вызвав кузнеца и лекаря, с помощью первого снял с шеи Оксаны рогатку; она оказалась весом почти в пять фунтов, а замок около двух с половиной фун­тов. Лекарь освидетельствовал побои и оказал необходимую помощь. Оксана была оставлена у Солигаличского городни­чего, а последний тотчас же донёс о случившемся Костром­скому губернатору. Губернатор тотчас же отрядил одного из своих чиновников для производства следствия в Колоти­лово.
По приезде этого следователя И.Ю. Лермонтов от­рёкся ото всего. Он заявил, что действительно его крепост­ной человек Алексей Чистяков с его согласия взял себе жену из малороссийского местечка Опошни и что о том, что Алексей крепостной его, Лермонтова, было им объявлено – как родителям Оксаны, так и ей самой, но что она заявила, что так любит Алексея, что согласна быть и рабой, но вме­сте с любимым человеком. А бить Оксану он не приказывал и не видал, чтобы её кто-либо бил, тем более надевал на неё рогатку. Что же до Алексея, то это право его, помещи­ка, распоряжаться и наказывать своих рабов, а он, Алексей, перед ним, Лермонтовым, виноват в разных неисправностях по управлению имением. И вполне возможно, что Алексей сам избил свою жену и обрил её, так как он, вероятно, уличил её в неверности, и поэтому, как муж, имел право наказывать Оксану, а он, Лермонтов, тут ни при чём.
Так и уехал следователь ни с чем, а Оксана продол­жала жить у Солигаличского городничего, в ожидании ре­шения своей судьбы.
Костромской губернатор на этом не успокоился и при­казал провести новое следствие с «повальным обыском», то есть с допросом всех крепостных самого Лермонтова, а так­же его соседей. Затем было послано отношение Полтав­скому губернатору с просьбой провести расследование, как был со­вершён брак Оксаны, допросить её родителей, свя­щенника и других причетников, бывших при бракосочетании Оксаны.
«Повальный обыск» дал результаты. Дворовые Лер­монтова, после многих запирательств и после увещевания священника, дали правильные показания. А господа дворяне в «повальном обыске» не одобрили поведения И.Ю. Лер­монтова, но последний продолжал упорствовать в своих прежних показаниях. Собрав все показания и вещественные доказательства, следствие было закончено и передано дело в суд. Суд признал виновным И.Ю. Лермонтова в обмане Окса­ны Грипечь и её родителей и в нанесении побоев и телесных повреждений дворянской дочери Оксане Грипечь, но Лер­монтов «изъявил неудовольствие», и дело перешло по инстан­циям в Сенат. Сенат тщательно исследовал все обстоятельс­тва, и пришёл к выводу о виновности Лермонтова, и под­твердил решение Чухломского уездного суда и Ко­стромской палаты уголовного суда. Но... на основании мани­феста импе­ратора Александра I от 30 августа 1814 года об амнистии по случаю победы над Наполеоном, по­скольку преступление было совершено Лермонтовым до из­дания манифеста, при­знав его виновным и подлежащим лишению дворянского до­стоинства и ссылке на поселение в Сибирь, решил от наказа­ния освободить. Однако Сенат сде­лал ещё такое определение: дочь корнета Оксану, урождён­ную Грипечь, а по мужу Чи­стякову, вместе с её мужем, Алексеем Чистяковым, изъять из владения надворного со­ветника Ивана Юрьевича Лер­монтова и, учинив их свобод­ными людьми, предоставить им право избрать такой образ жизни, какой они пожелают. А за причинённые бесчестье и побои взыскать с Ивана Юрьева сына Лермонтова, на удовлетворение помянутой Оксаны, по мужу Чистяковой, деньги в размере четырехкратного годово­го жалованья отца потерпевшей, отставного корнета Грипечь, получаемого им до выхода в отставку.
Вот такое дельце хранится в Костромском архиве. Какое же было тогда ужасное положение бесправных кре­постных и какое самодурство и жестокость выказывали та­кие помещики, как Иван Лермонтов!
Кстати, впоследствии я нашёл ещё документы, не лестно характеризующие этого представителя Лермонтовых. Но это уже не уголовщина, а просто сутяжничество и кля­узничество и попытки «сорвать» хороший куш. Дело было так, что после этого скандала с Оксаной Лермонтов поте­рял в среде Костромского дворянства всякое уважение и с ним многие перестали водить знакомство. Тогда он решил продать своё родовое Колотилово, в котором родились и выросли многие Лермонтовы, в том числе пра-прадед и пра­дед поэта. Покупатель нашёлся, это был высланный из Пе­тербурга в своё Костромское имение известный Павел Алек­сандрович Катенин, писатель, поэт, переводчик, знакомый Пушкина и Жуковского. Он и купил у Лермонтова Колоти­лово, однако Лермонтов, будучи, очевидно, великим кляуз­ником и крючкотворцем, пытался содрать с Катенина круп­ную сумму денег сверх договорной цены, однако и в этом не преуспел. Больше И.Ю. Лермонтов на Костромском гори­зонте не появлялся, он жил и умер в Киеве, где у него, по­мимо Черкасского имения, был собственный дом в Киеве. К сожалению, Киевский архив мне сообщил, что «не выявлено никаких материалов об Иване Юрьевиче Лермонтове»; ду­маю, они просто и не искали их. Вот Вам для чтения, вперемешку с теми книгами, которые Вы имеете возмож­ность читать, маленькая история из далёкого прошлого.
Затем ещё у меня есть про Д.Н. Лермонтова, кото­рый, ничего не зная о заговоре декабристов, вышел 14 дека­бря на Сенатскую площадь со своими матросами (он коман­довал ротой гвардейского экипажа) и поплатился за это полгодом тюрьмы3; и ещё про некоторых из Лермонтовых имею более или менее интересные истории.
Так что на сей раз письмо моё к Вам имеет не эпи­столярный, а беллетристический оттенок.
Буду рад получить от Вас письмо и ещё какой-ни­будь «Мятлевский» опус, если Вам не трудно его перепи­сать. Это для меня весьма приятно – читать про то, что близко и так понятно4.
А теперь пора и распрощаться, пожелав Вам хороше­го отдыха на берегах Невы и в Сиверской5.
Будьте здоровы, крепко жму Вашу руку и посылаю Вам свой сердечный привет.
А. Г.

 

1 Т.А. Аксакова в письме, написанном до 23 июня: «Прилагаю (на мой взгляд) одно из самых остроумных стихотворений Мятлева «Молитва [бу]ржуя», написанную при отъезде из Одессы в 1918 г.» (ед. хр. 2207, л. 49 об.).
2 Т.А. Аксакова в этом же письме сообщает, что из материалов, присланных ей А.А. Григоровым, «“взяла на себя смелость”» «”препроводить”» С.А. Яниной Лермонтовскую родословную«для приобщения к [материалам(?)] моего отца об этой фамилии. [Его] сведения гораздо беднее Ваших! Надеюсь, Вы не поставите мне в вину [этот] шаг! – Всё остальное также очень интересно (хотела вставить ”как и всё от [Вас] исходящее”, – но боюсь Вас ”испор­тить”)» (там же, л. 49).
3 Статья под названием «Дмитрий Николаевич Лермонтов – де­кабрист или нет?» опубликована. См.: Григоров А.А. Из истории ко­стромского дворянства. – Кострома, 1993. – С. 157–159.
4 Вероятно, последнее стихотворение Мятлева («Гордость на­родов») Т.А. Аксакова послала в мае 1974 г. (ед. хр. 2206, л. 8).
5 На ст. Сиверской, на берегу р. Оредежи, была дача друзей Т.А. Аксаковой – Ив. Мих. и Ир. Як. (урожд. Лампеко) Шерстюков.

~ • ~
9 августа 1973 года
г. Кострома

Дорогая Татьяна Александровна!
Был очень рад получить Ваше письмо от 3 августа, после тщетного ожидания ответа на своё письмо.
Но Вы напрасно просите прощения за столь долгое молчание, я вполне понимаю, что не всегда может быть на­строение, подходящее для писания писем, и сам отлично знаю, что иногда (и нередко) бывает трудно заставить себя сесть за письмо, даже и тогда, когда нет никаких видимых спешных дел.
Так что мой меч и не собирался сечь Вашу повин­ную голову, и Вы можете не испытывать никаких угрызе­ний совести.
Одновременно с Вашим письмом пришло, наконец, долгожданное письмо и от милой Милицы Петровны, как обычно весьма подробное, со всеми описаниями её деревен­ской жизни.
У меня сейчас «гостей полон дом», и по отъезде пер­вых троих, моих близких и друзей-Москвичей1, получил извес­тие, что к нам выехала младшая наша дочь Галя, со сво­ей дочкой – нашей внучкой Олей; едут они на пароходе, по Волге, из Ростова-на-Дону, где имеют жительство. Очевид­но, приедут 11 или 12 числа, а наши Москвичи уезжают 12-го. Так что – «свято место не бывает пусто», как говарива­ли встарь.
Поэтому, из-за наплыва гостей, я не могу сейчас за­няться своими «раскопками дворянских древностей», кото­рыми так увлекаюсь. А про Лермонтовых всё же успел зна­чительно пополнить свои сведения как в части «древних» – то есть XVII и XVIII века, так и про современников, в том числе и про Вашего знакомого, Николая Геннадиевича. Есть и один сюжетик, так и просящийся на бумагу, – это про «судное дело» прапорщика Михаила Михайловича Лер­монтова с надворным советником Иваном Григорьевичем Черевиным о взаимном «поношении чести».
Между прочим, среди портретов художника Островского, выставку которых Вы, кажется, видели в Москве (сейчас эта выставка у нас, в Костроме), есть пор­трет упомянутого выше И.Г. Черевина, его супруги2, а так­же внучки этого М.М. Лермонтова, Ани; и, как я пред­полагаю, портрет «неизвестной женщины» – это портрет ма­тери Ани Лермонтовой, Елены Васильевны, урождённой Ку­ломзиной, стало быть, невестки упомянутого выше М.М. Лермонтова. Постараюсь в будущем Вам прислать и хотя бы сжатый пересказ сущности этого любопытного «судного дела» XVIII века3.
Хочу Вас спросить кое-что о С.Д. Шипове. Мне хо­чется уяснить его просхождение и не хочется лезть в архив в поисках родословных Шиповых. Как я понял из Ваших слов, С.Д. Шипов – сын Московского предводителя губерн­ской земской управы, а кто его дед? У нас, в Костромской губернии, был в XVIII веке Павел Антонович Шипов, его родовое поместье – Бельково, в Солигаличском уезде. У него были сыновья – Иван, Николай, Александр и Сергей, все четыре весьма известные люди.
Иван – 1793–1845, генерал, похоронен в Ярослав­ском Толгском монастыре, жена его О.А. Супонева.
Сергей (1789–1876) – тоже генерал, погребён в Мо­сковском Донском монастыре, жена его графиня А.Е. Кома­ровская.
Оба они в молодости были членами «Союза Благо­денствия», но вовремя отошли от движения декабристов и поэтому избежали кар, упавших на голову их друзей.
Александр (ум. 1878) – известный деятель по хозяй­ственной части и промышленности, автор многочисленных работ по вопросам промышленности и финансов, был пред­седателем Нижегородского ярмарочного комитета.
Николай (1806–1887) – жена его Дарья Алексеевна, фамилии не знаю4, – был Можайским предводителем дво­рянства. В 1845 г. 16 мая трагически погибли его малолет­ние дети, Прасковья и Николай.
Так вот, не он ли дед Вашего знакомого, Сергея Дмитриевича5?
Надо будет всерьёз заняться с родословием Шипо­вых, это не будет лишним для меня, а может быть, и для других. Меня же отчасти Шиповы интересуют ещё и пото­му, что упомянутый выше Павел Антонович Шипов был женат на Елизавете Сергеевне Щулепниковой, а Щулепни­ковы – мне родня по моей тетке, бывшей замужем за И.В. Щулепни­ковым. Эта фамилия тоже интересна для ис­следований, ибо среди представителей рода сего были и члены «Народной Воли», и весьма либеральные господа, с которы­ми случалось много интересных, подчас и комичных исто­рий. С потомками этого рода, стало быть моими родственни­ками, я поддержи­ваю связь, и родство не прекра­тилось, ибо мой кузен (по ма­тери) женат на одной из Щу­лепниковых6.
Все упомянутые мною Шиповы заслуживают тоже того, чтобы память о них сохранилась хотя бы в виде «ме­муаров», что ли.
После разъезда всех моих гостей я смогу вновь за­няться своим «хобби», а пока, как Вы сами изволите видеть, «условий к этому не имеется», выражаясь служебным язы­ком.
Буду рад получить от Вас письмо (и даже не одно) в недалеком будущем. Сам я в Москве, очевидно, сумею быть не раньше 1-го квартала будущего года, постараюсь попасть и в Ленинград. А на днях мне надо поехать в Щелыково, пови­даться с внучкой А.Н. Островского, М.М. Шателен, и с биогра­фом драматурга, профессором А.И. Ревякиным. Оба они очень просят приехать повидаться, пока они там прово­дят свой отдых.
Итак, до свидания. Желаю Вам здоровья и всякого добра в жизни.
Крепко, по-дружески, пожимаю Вашу руку.
Ваш А. Григоров.

 

1 О.В. Григорова, Н.Н. Григорович и О.П. Ламм.
2 Наталья Степановна,урожд. Кошелева.
3 Т.А. Аксакова 14 августа: «Напоминаю Вам, что судебное дело М.М. Лермонтова и И.Г. Черевина Вы мне уже подробно описали во всей его красе!» (ед. хр. 2207, л. 39).
4 Окулова (см. письмо к М.С. Михайловой от 12 июня 1975 г. на стр. 419).
5 Т.А. Аксакова 14 августа: «Как Вы и предполагали, Сергей Дмитриевич Шипов, о котором я Вам писала, это сын известного “земца“ Дмитрия Николаевича (мне недавно удалось купить воспо­минания Дмитрия Николаевича, напечатанные в 1918 г., за 15 руб. у букиниста) и внук Николая Павловича Шипова, женатого на Д.Н. Окуловой*. – Николай Павлович был богат и владел металлургиче­скими заводами в Нижегородской губернии. Его дочь, Ольга Нико­лаевна, вышла замуж за Бориса Сергеевича Шереметева и была матерью моего отчима Николая Борисовича Шереметева. (Моё от­рочество и юность поэтому протекали в кругу их семейств.)» (там же, л. 38).
6 Александр Владимирович Матвеев – второй муж Елизаветы Павловны,урожд.Щулепниковой.
_____
* Правильно: Д.А. Окуловой.

~ • ~
28 августа 1973 года
г. Кострома

Дорогая Татьяна Александровна!
На сей раз мне придётся перед Вами извиниться за задержку ответа на Ваше письмо от 14 августа. Обычно я всегда без промедления отвечаю на письма своих друзей, к числу которых, как я надеюсь, я могу причислить и Вас, и лишь «уважительные причины» могут меня заставить нару­шить этот порядок.
А эти причины налицо: я, возможно, писал Вам, что этим летом – впрочем, и раньше бывало – у меня всегда бывают гости, и в не малом числе. Так и нынче: 12 августа мы проводили наших троих Москвичей, а 13-го августа неожиданно приехала из Ростова-на-Дону наша младшая дочь и наша внучка (её дочь) – та самая дочь, что была с нами разлучена в возрасте пяти лет, и мы с ней увиделись лишь тогда, когда она была уже замужем.
А 16-го августа приехала ещё одна моя кузина из Москвы1. Так что времени не оставалось буквально ни ми­нуты для писем. Внучка моя на своего деда заявила такие права, что дед не мог никуда отлучиться и ничем заняться. Вчера они уехали, к огорчению общему, но внучке надо в школу (она в 4-м классе).
Теперь хочу с Вами поговорить вот о чём.
Из Вашего письма я узнал, что семья Шереметевых для Вас не чужая. Так вот, не знаете ли Вы имя отца Б.С. Шереметева. Если его звали Сергеем Сергеевичем, то, стало быть, это тот С.С. Шереметев, который, как и его жена, Варвара Петровна, был в родстве с Черевиными, теми, чьи портреты в этом году привлекли внимание мно­гих, да и Вы, как мне помнится, видели эти портреты в Москве в апреле с/г. А значит, через Черевиных Шеремете­вы были в родстве с Шиповыми, ибо Шиповы были издавна в родстве с Черевиными (XVII век).
Теперь ещё маленькая деталь. Из Вашего письма я узнал, что Дмитрий Николаевич Шипов был женат на Н.А. Эйлер, правнучке Леонарда Эйлера2. Стало быть, и я нахо­жусь, если не в родстве, то в свойстве с Д.Н. Шиповым и его потомками.
Дело в том, что двоюродная сестра моей жены, На­талия Николаевна Хомутова, вышла замуж за Бориса Алек­сандровича Эйлера, потомка того самого Леонарда Эйлера, которого Вы упоминаете и которого знает весь сколько-ни­будь образованный люд. Б.А. Эйлер погиб в 1938 году3. Учился он там же, где и я, но был меня старше и кончил корпус ещё до войны 1914 года. А его жена, Ната, кузина моей жены, всё ещё жива и живёт в Москве. Ей 87 лет, но она ещё носится по Москве из конца в конец, навещая свою дочь и внучек.
Сейчас вспоминаю, что у Эйлеров было имение где-то в Новгородской или в Псковской губерниях, а также и в Звенигородском или Можайском уездах. Помнится мне одна фотография семьи Эйлеров, чуть ли не с Шиповыми вместе, в какой-то усадьбе около Москвы. Буду в Москве, и если застану Нату живой, то поищу у неё эту фотографию.
Вот так, мир снова и снова оказывается тесен, чуть ли не каждый год узнаёшь всё о новых и новых своих «ро­дичах». Недавно случайно познакомился с двумя старичка­ми Хмелёвыми. Они живут в Москве, и вот, разговорив­шись, мы узнали, к своему удивлению, что имеем общих предков – известного деятеля времён Петра и Екатерины, Ф.И. Соймонова, который также был знаком и с Эйлером, а возможно, и с Сиверсом4.
А моя бабушка, Анна Николаевна Соймонова, давно-давно, много нам, её внукам, рассказывала про давнее про­шлое, про времена, когда она была «смолянкой» и любими­цей Н. I5.
И вспоминала очень многое; кое-что из её разговоров и воспоминаний ещё и до сей поры у меня живо в памяти.
Когда-то в Смольном начальницей была М.П. Леон­тьева, ведь она тоже Шипова, сестра наших Бель­ковских Шиповых – дочь Павла Антоновича Шипова6.
В Костромском архиве есть уникальный документ – громадная по формату и отлично в художественном отноше­нии исполненная родословная всех Шиповых. Я при воз­можности ещё разок попробую почитать её, ибо у меня воз­ник ряд вопросов, касающихся родства нашего Костромско­го, бессменного в течение 30 лет, губернского предводителя, Авдия Ивановича Шипова и Ивана Павловича Шипова, под­писывавшего все кредитные билеты до 1917 года, с «Бель­ковскими Шиповыми»7. Теперь Шиповы попадают в число моих «подопечных» наряду с Бутаковыми, Лермонтовыми, Невельскими.
Когда-то со мной в одном классе учился Алексей Шипов, а его брат Владимир был на два класса старше; они тоже были наши Костромичи, но уже далёкая родня «Бель­ковским» Шиповым8. А из числа Лермонтовых мне извест­ны три Лермонтовых, бывших замужем за Шиповыми9.
Из них была широко известна Елизавета Михайлов­на Лермонтова, дочь того самого М.М. Лермонтова, кото­рый судился с И.Г. Черевиным (я Вам писал про это дело). Муж Е.М. Лермонтовой – Ф.П. Шипов – был «фло­та лейтенантом», а потом Чухломским уездным предводи­телем, а его отец П.М. Шипов был тайный советник, сена­тор, и он был одним из судей по делу Лопухиных при Анне Иоанновне. А его дед М.С. Шипов был одним из спо­движников Петра I-го.
Ну, довольно обо всём этом.
Теперь, наверное, Милица Петровна уже у себя дома, на Васильевском, и Вы имеете возможность видеться. Она мне писала про своё житьё-бытьё в деревне очень по­дробно и, как мне кажется, порядочно утомилась от этого летнего отдыха.
Не так давно от неё было письмо, но я уже не успел ответить ей туда, в деревню, и отвечу сегодня уже в Ленин­град.
На этом и поставлю точку.
Желаю Вам здоровья и всякого благополучия, креп­ко жму Вашу дружескую руку и также прошу не забывать.
Ваш А. Г.

 

1 Елена Викторовна Григорова.
2 Леонард Эйлер (1707, Базель, Швейцария – 1783, С.-Петер­бург) – выдающийся математик, механик и физик.
3 О Борисе Александровиче Эйлере А.А. Григоров в «Поколен­ной росписи Эйлеров» сообщал: «<…> Офицер, окончил 1-й Мо­сковский кадетский корпус и в 1913 г. военную электротехническую школу. В 1939 г. репрессирован. Умер в лагере в Воркуте в 1945 г. В 1956 г. реабилитирован» (ед. хр. 1742, л. 1).
4 Вероятно, имеется в виду Яков Ефимович Сиверс (1731–1808) – наместник в Твери и Новгороде и посол в Польше; двою­родный брат прапрадеда Т.А. Аксаковой, Ивана Христиановича Сиверса (1775–1830).
5 Император Николай I.
6 Мария Павловна Шипова (1792–1870). «Фрейлина Высо­чайшего двора, статс-дама. Начальница Смольного института. За­мужем за камергером инженер-генерал-майором Н.Н. Леонтье­вым» (ед. хр. 1700, л. 10, 9).
7 Родство названных Шиповых А.А. Григоров выяснил: см. письмо М.В. Смирнову от 26 июня 1986 г. на стр. 157.
8 С А.А. Григоровым учились сыновья кологривского уездного исправника Николая Алексеевича Шипова. Владимир в 1-м Мо­сковском кадетском корпусе учился в 1912–1917 гг., Алексей (1902–?) – в 1913–1917 гг.: «Был в одном классе со мною»* (там же, л. 10, 14).
9 См. письмо М.С. Михайловой от 27 ноября 1982 г. на стр. 495.
_____
* А.А. Григоров нигде не называет года своего поступления в 1-й Московский кадетский корпус. В письме к М.С. Михайловой от 23 февраля 1976 г. (стр. 437) он пишет: «Октябрь 1917 года меня застал в 1-й роте, оставалось ещё год проучиться до окончания», а это означает, что он ушёл из корпуса кадетом 6-го класса, а всего окончил 5 классов. За это говорит и то, что А.А. Григоров пишет Т.А. Аксаковой 24 сентября 1973 г. (стр. 278) о брате Митрофане, с которым в один год они поступили в кадетские корпуса: «Из моих покойных двух братьев один окончил всего лишь 6 классов кадетского корпуса <…>». Объяснение этому находим в «Автобиографии», в ней А.А. Григоров вспоминает, что Митрофан «по возрасту должен был поступить во 2-ой класс (1-го Московского кадетского корпуса. – А.С.), где не было уже вакансий, и его удалось устроить в 3-й Московский кадетский корпус» (ед. хр. 2, л. 3). А заявление, что «оставалось ещё год проучиться до окончания», надо понимать так, что 1917/18 учебный год, в течение которого А.А. Григоров находился в корпусе только несколько месяцев – до начала ноября 1917 г., он тоже брал в расчёт, т.к. кадетские корпуса в это время состояли из 7 классов. Таким образом, годом поступления А.А. Григорова в 1-й Московский корпус надо считать 1912 год. См. также и прим. 8 к письму М.В. Смирнову от 22 января 1988 г. на стр. 175.

~ • ~
9 сентября 1973 года
г. Кострома

Дорогая Татьяна Александровна!
Благодарю Вас за письмо от 5 сентября и отвечаю без задержки, ибо сегодня выдался такой вечер, что я могу выкроить пару часиков на писание писем, а их надо напи­сать 5 штук – ответы на полученные за последние дни.

Спасибо за сообщённые сведения о Ваших родичах – Шереметевых и Шиповых. Но мне осталось не ясно в отно­шении отца Бориса Сергеевича. Вы пишете как-то не совсем уверенно о нём. Мне же хотелось бы установить, не звали ли его Сергеем Сергеевичем, а его жену звали Варвара Пет­ровна, фамилии её девичьей не знаю. Её дядя был гене­рал-майор Александр Дмитриевич Черевин. Умерла Варвара Петровна 29/V 1853 года.
Это я интересуюсь в связи с теми портретами неиз­вестного художника Григория Островского, которые Вы, по Вашим словам, видели на выставке в Москве в апреле с/г и, кажется, не весьма одобрили их.
Я безуспешно пытался найти что-нибудь про этого художника Островского, но, к сожалению, мои поиски ре­зультатов, кроме догадок, не дали, но зато я задумал напи­сать про историю Черевиных; а это желание возникло у меня после того, как я установил, что в нашей печати по поводу изображённых на портретах этих лиц написано не всё верно, а многое перепутано.
И вот, занявшись вплотную Черевиными, я увидел их родство с какими-то Шереметевыми. Может быть, к Ва­шему отчиму именно эти Шереметевы и не имеют никакого отношения, ибо Шереметевых было не мало.
Граф Сергей Дмитриевич Шереметев был близок к Костромской губернии, он был членом нашей губернской учёной архивной комиссии и даже был записан в родослов­ные книги Костромского дворянства. Он не раз бывал в Ко­строме и тоже занимался разными генеалогическими и дру­гими архивными «раскопками»1.
Но составленная, не знаю кем, а изданная на его счёт полная родословная Шереметевых2 грешит отчасти кое-какими фантастическими подробностями в части происхо­ждения рода. Однако меня интересует только возможное родство Шереметевых (Ваших) с Черевиными. Родство-то было, ибо в переписке между Черевиными и Шереметевыми они именуются «кузенами» и «кузинами», но я никак не могу точно установить, какое же это было родство.
С интересом буду ждать обещанной Вами истории про сына Ивана Павловича Шипова3. О Шиповых я постара­юсь разузнать возможно больше, может быть, это будет ин­тересно и С.Д. Шипову, а от Вас он сможет узнать, ибо я поделюсь с Вами всеми своими «находками».
Сейчас у нас пора гостей схлынула, осталась пока ещё только одна моя кузина, но и она уезжает числа 15-го.
Но мои занятия ещё не могут идти полным ходом, так как идёт «большой гриб», нынче просто грибная вакха­налия у нас, урожай грибов очень большой, и всё население кинулось в леса. И мы с Марией Григорьевной по мере своих сил стараемся хоть сколько-нибудь заготовить грибов, так как у нас хронически не бывает мяса, а обеды без мяса делать не просто, да и не дёшево. Сходим разок за грибами, намучаемся в автобусах, да и «уходимся», так что потом дня два отлёживаемся.
Но всё тянет в лес, всё думается: придётся ли уви­деть ещё разок лето в ту пору, когда «роняет лес багряный свой убор».
Я тоже ещё пока могу сказать, что физическое моё состояние не так-то плохо, но хуже то же, что и Вас трево­жит, то есть события последнего времени. Нам-то уж очень хорошо видно и понятно, к чему идёт дело4.
Однако, по пословице «Бог не выдаст, свинья не съест», хочется надеяться, что «сия чаша» минет нас, греш­ных.
Будьте здоровы, жму Вашу дружескую руку.
Когда именно Вы будете в Москве? Может быть, я соберусь туда же в конце октября – и до праздников, про­ведя праздники в столице. Если Вы будете примерно в те же дни, то мы могли бы и встретиться, предварительно созвонившись по телефону.
Про меня можно справиться по телефону 231-56-45: Наталия Николаевна Григорович, она всегда ответит, где я, или по тел 135-54-85: Ольга Викторовна, это моя кузина.
А. Григоров.

 

1 Сергей Дмитриевич Шереметев(1844–1918) – член Государ­ственного совета, председатель Археографической комиссии, ре­дактор журнала «Старина и новизна», автор работ по истории Рос­сии XVI–XVII веков.
2 Вероятно: Барсуков А.П. Род Шереметевых. Т. 1–8. – СПб., 1881–1904.
3 Т.А. Аксакова 20 сентября: «Теперь, для Вашего развлече­ния, делаю выписку из письма Сергея Дмитриевича Шипова о “племяннике-авантюристе” Эммануиле Ивановиче Шипове – сыне Ивана Павловича-министра. (30/VIII-73).
«Вчера приехал на своей машине мой племянник Э.И. Шипов. Ему сейчас 62 года. Этот “аферист” был долго директором химиче­ского института. Теперь его “разоблачили” – оказалось, что он не учился ни в каком ВУЗ-е и даже не окончил 8-летней школы. Его уволили* <…> Сейчас он <…> меня обхаживает и свозил [на] своей машине в Ботово**. Там ничего не осталось. Дом разобр[ан], но парк разросся и очень красив. В деревне я поговорил с остав[ши]мися в живых стариками. [Узнали] меня сразу. – О том, что я был в изгнании 26 лет и потом реабилитирован, в деревне хорошо знали и говорили: “Бог Вас сохранил”. Встреча была очень тёплая».
С подлинным верно. Т.А.
Моё примечание:
Если Э.И. Шипов и “аферист”, то, во всяком случае, он та­лантлив и “молодец”» (ед. хр. 2207, л. 35–35 об.).
4 Вероятно, имеется в виду травля А.Д. Сахарова и А.И. Сол­женицына, развернутая в августе 1973 г. См., например, «Письмо в редакцию газеты “Правда”», подписанное 31 советским писателем («Правда», 31 августа) и статью П. Леонидова «По поводу одного “интервью”» («Комсомольская правда», 5 сентября).
_____
* Лист обгорел.
** Им[ение] Дмитрия Николаевича Шипова в Волоколамском уезде Московской губернии (прим. Т.А. Аксаковой).

~ • ~
24 сентября 1973 года
г. Кострома

Дорогая Татьяна Александровна!
Узнав из Вашего письма от 20/IХ о прошедшей Ва­шей болезни, я хочу Вам напомнить, что надо очень и очень остерегаться всяких гриппозных заболеваний, это для нас теперь очень опасно. Очень рад, что обошлось у Вас без ка­ких-либо осложнений, и надеюсь, что теперь Ваши силы уже восстановились1.
Мы тоже нынче довольно долго мучились от холода и сырости, так как долго не включали отопление, но теперь у нас благодать. Батареи тёплые (но пока ещё не горячие), и сырость исчезла, и температура в комнатах дошла до +20, а то было всего 12–13 градусов.
Относительно Эммануила Ивановича Шипова я ска­жу, что, по-моему, «аферистом» его никак назвать нельзя, а, наоборот, надо похвалить его за такое смелое «мероприятие». Впрочем, если бы такой случай имел место в прошлое время, то, пожалуй, он бы и заслуживал неодо­брения, а ныне «всё дозволено», и я приветствую его такое, можно сказать, «нахальство».
Из моих покойных двух братьев один окончил всего лишь 6 классов кадетского корпуса, однако до самого 1937 года был начальником цеха, инженером, на важном оборон­ном заводе в городе Чапаевске, а другому, которому в 1917 году было всего 3 года и он окончил лишь 7 классов, уда­лось быть начальником химлаборатории, тоже инженером, на химическом заводе в г. Аше. Этот избежал участи своих старших братьев и отдал свою жизнь, защищая Ленинград в 1942 году2.
Теперь про родство Шереметевых с Черевиными. Я установил вот что: был такой полковник Сергей Сергеевич Шереметев, он был опекуном малолетних Черевиных, Петра (бывшего потом интимным другом Александра III-го и на­чальником его охраны) и Александра Александровичей.
Его жена, умершая в 1853 г., была Варвара Петров­на, урождённая Раевская – дочь Петра Ивановича Раевско­го и племянница Артемия Ивановича Раевского; а их се­стра, Варвара Ивановна Раевская, была замужем за Дмит­рием Петровичем Черевиным, дедом упомянутых выше Пет­ра и Александра.
Только не знаю, какое имел отношение Сергей Сергее­вич Шереметев к тем Шереметевым, которых обычно мы знаем и которые имеют к Вам непосредственное отноше­ние.
Теперь я хочу поделиться с Вами своей «генеалоги­ческой» находкой. Я Вам говорил, что занимаюсь с родо­словной Лермонтовых, причём главной моей задачей было установить точно прямых предков по отцовской линии Ми­хаила Юрьевича. Его предки по линии матери изучены пол­но, а вот по линии отца были и пропуски, и домыслы, и просто неизвестность. Всё мне удавалось без особых трудов, но я запнулся на бабушке поэта. Ещё более усугубило это «запинание» то обстоятельство, что в большинстве архивов и всяких собраний Лермонтовских документов эта бабушка называется «Александрой», однако без отчества и без деви­чьей фамилии. А в иных сочинениях её зовут «Анной Васи­льевной», однако тоже нигде не указывая девичьей фами­лии. Я решил свои поиски направить по такому пути: про­смотреть все ревизские сказки по деревням и усадьбам деда поэта, Петра Юрьевича Лермонтова.
Что такое ревизские сказки – Вы, вероятно, знаете, а если не знаете, то вкратце сообщу. Это списки крепост­ных крестьян, составлявшиеся периодически; всего было их 10 «ревизий», причём писались они так: имена и отчества всех крепостных крестьян и дворовых, возраст их на преды­дущую ревизию и на последующую и указывалось, кто и куда выбыл или прибыл за период между двумя ре­визиями.
И вот, просматривая ревизские сказки по усадьбе се­кунд-майора Петра Юрьевича Лермонтова «Измайлово», я там прочитал, что в период между 3-й ревизией (1762 год) и 4-й (1782 год) в эту усадьбу прибыли несколько крепост­ных, данных «секунд-майорше Анне Васильевне Лермонто­вой, в награждение при выходе замуж от её отца, из усадьбы “Власово” Клинского уезда Московского наместни­чества». Выражение «дано в награждение» означало – «дано в приданое». Стало быть, ясно, что бабушку поэта звали не Александрой, а Анной и отчество её было Васи­льевна. А отец её владел усадьбой «Власово» в Клинском уезде. Оста­валось узнать, кто же в те годы владел этим Власовом. Я написал в Московский архив, но оттуда полу­чил в ответ, что за 1782 год у них по Клинскому уезду нет нужных докумен­тов, и посоветовали мне обратиться в ЦГА­ДА. Я написал туда, но получил ответ, что частным лицам ЦГАДА ника­ких справок не даёт, приезжайте, мол, сами и ищите. Это дело откладывалось уже было в долгий ящик, но вдруг я получаю письмо от одного из сотрудников ЦГА­ДА. Он пи­шет мне, что ему попалось в руки моё письмо и он решил за «свой страх и риск» мне помочь. На первый раз он мне сообщил, что усадьбы Власово давно уже, ещё с середины прошлого века, не существует, а хотя в ЦГАДА и имеется много материалов по Клинскому уезду, но просмат­ривать их займёт слишком много времени, ибо они не систематизир­ованы и нет оглавлений и именных и географи­ческих указателей. И он лишь может пока сообщить, что в 1740 году это Власово было ещё не заселённой пустошью. Но вот, после такого, можно сказать, обескураживающего письма недавно я получаю от него второе письмо, где он сообщает, что ему случайно удалось найти одно дело за 1780 год в канцелярии межевых дел, затеянное по случаю тяжбы о границах усадьбы Власово Клинского уезда вла­дельцем усадьбы, коллежским советником Василием Ивано­вичем Рыкачёвым. Стало быть, этот В.И. Рыкачёв и был от­цом бабушки поэта, и его прадедом. Теперь у меня в этом сомнения уже нет. Итак, благодаря бескорыстной помощи незнакомого мне человека, я добрался до того, чего искал с такой настойчивостью долгое время.
Значит, Лермонтовы были в родстве с Рыкачёвыми. Эта фамилия знакома мне, да и известна по академику Ры­качёву, и мне раньше было известно, что Рыкачёвы, кроме Мо­сковской губернии, имели поместья и в Костромской, и, види­мо, там познакомился дед поэта, бывший Галичским уездным предводителем, со своей будущей женой, так как Рыкачёвы имели поместье в соседнем с Галичем Кадыев­ском уезде.
Теперь больше не осталось «белых пятен» в родо­словной Лермонтовых. Можно приступать к завершению этой «саги».
Я пишу Вам так подробно, не спрашивая Вас, ин­тересно ли Вам всё это; но меня вся эта история занимала долгое время, и теперь, когда все завершено, я «торжествую победу», поэтому и хочется поделиться со своими друзьями, к числу которых, с Вашего позволения, я причисляю Вас.
Мы с женой ещё не оставили своих походов за гри­бами, хотя уже дня два назад был мороз и лужи замерз­ли, но это, по-моему, не препятствует поискам таких гри­бов, как рыжики, которые я люблю собирать (да и есть) больше всех других. И завтра мы планируем свой, вероятно уже последний в этом году, выезд в лес, на свои любимые места.
А потом надо будет браться «за работу». Может быть, все мои работы и не увидят света (теперь это так трудно осуществить), но я как-то не могу не делать таких раскопок, как я сделал по Лермонтовым, Бутаковым, Не­вельским, и ещё хочу добраться до Шиповых и Черевиных.
Насчёт моей поездки в Москву, то тут ещё «бабушка надвое сказала», ибо самое главное – это «низкий вопрос», сиречь денежный. Нынче я пока ничего не приработал и не располагаю ничем, кроме своей мизерной пенсии (большой я не заработал), и хотя мне в Москве готов «и стол и дом», но там на один транспорт – метро, автобусы и пр. – всегда уходит масса денег, да и не хочется без гроша в кармане находиться в Москве.
Так что, может быть, удастся поехать, а может быть, и придётся потерпеть до лучших времён. Вы же всё-таки мне напишите, когда будете в Москве, Ваш адрес Мо­сковский и желательно № телефона.
Как бы я хотел провести вместе с Вами и Милицей Петровной вечерок за чайничком (увы, не самоваром!) чайку и беседами о всём том, что близко и дорого и ушло для нас безвозвратно и навсегда.
Но что делать, теперь не то время, когда я мог ез­дить по своему желанию и в Москву, и в Петроград (и даже ещё Санкт-Петербург!), и приходится «по одёжке про­тягивать ножки».
Вечерами и я слушаю всякие новости со всех сторон света, так что в курсе всех дел, которые мне внушают всё больше и больше тревоги, несмотря на все «авансы и альян­сы»3.
Итак, до возможного свидания в не очень отдалён­ном будущем; желаю Вам полнейшего выздоровления и об­ретения «прежней формы» после перенесённого гриппа; Ми­лице Петровне кланяюсь низко, я ей писал не так давно, а получу ответ – напишу опять.
Крепко, по-дружески пожимаю Вашу руку, прошу не забывать и писать.
Уважающий Вас А. Г.

 

1 Т.А. Аксакова 20 сентября: «Теперь всё дело в прошлом – осталась только небольшая слабость. Улучшение наступило после того, как в моей комнате стали тёплыми трубы отопления, а то мы, с наступлением ранних холодов, замерзали в своих квартирах. – Возобновились мои контакты с Милицей Петровной и её приходы ко мне с ночёвкой на раскладушке по четвергам, чему я очень рада. – Так как я “неунывающая россиянка”, да ещё с примесью французской непоседливости, то я уже планирую поездку [в Моск­ву]. <…> Записала тел[ефоны], по которым я могу справиться о Вас – было бы так приятно [встре]титься с Вами в Москве! До тех пор остался целый ме[сяц], и я, несомненно, буду Вам сообщать о моём status-е и намерениях. Завидую Вашим экскурсиям по лесам – я лишена этого удовольствия в силу приобретённой (не по своей вине!) инвалидности, а когда-то мною были исхожены*…» (ед. хр. 2207, л. 34–34 об.).
Французская непоседливость досталась Т.А. Аксаковой от её деда по матери, Гастона Александровича Эшена – француза «бельгийского происхождения» (Т.А. Аксакова).
Летом 1938 г., находясь в заключении в Пезмогском лагпункте, Т.А. Аксакова перенесла под хлороформом 4 операции по поводу глубокого воспаления бедренных лимфоузлов. «В результате не­правильного лечения бедренный нерв попал в спайки, образова­лась мышечная контрактура левого тазобедренного сустава, и эти необратимые явления до сих пор напоминают мне при каждом шаге о том, что я побывала в “ежовых рукавицах”» (Т.А. Аксакова (Сиверс). Семейная хроника. Кн. II. – М., 2005. – С. 57).
2 Речь идёт о старшем и младшем братьях А.А. Григорова – Митрофане Александровиче и Иване Александровиче Григоровых.
3 18 сентября 1973 г. начался второй этап общеевропейского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, идея со­зыва которого принадлежала СССР и другим социалистическим странам. Третий этап, проходивший, как и первый, в Хельсинки, завершился в августе 1975 г. принятием «Хельсинского» Соглаше­ния, одним из пунктов которого было «уважение прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убе­ждений». Вероятно, пропагандистскую шу­миху в СССР, связанную с Совещанием, и имел в виду А.А. Гри­горов, говоря об «авансах и альянсах».
_____
* Дальнейший фрагмент письма утрачен.

~ • ~
11 октября 1973 года
г. Кострома

Дорогая Татьяна Александровна!
В ответ на Вашу открытку от 6/Х сообщаю, что я собираюсь в Москву, по-видимому, 22 или 23 октября, срок моего пребывания там не ограничен.
Раньше я не могу выехать, так как свой «пенсион» я получаю 20 числа, а нынче 20-е будет в воскресенье, так что можно будет получить 21-го или даже 22-го.
По приезде я в первую очередь позвоню по указан­ным Вами телефонам 2-91-19-27 или 1-69-95-56. Я пишу Вам эти номера, так как, возможно, я их прочитал неверно, ибо как раз на этих номерах ляпнули почтовый штемпель, да ещё очень жирно.
Вы ещё успеете мне написать, если соберётесь отве­тить тотчас же по получении моего письма.
И, кроме того, я Вам рекомендую по Вашем приезде в Москву справиться обо мне по написанным мною Вам ра­нее телефонам, так как Н.Н. Григорович будет в курсе дела; я ей сообщу по телефону, если выйдет какое-нибудь непредвиденн­ое обстоятельство, могущее помешать моему приезду в Моск­ву.
Меня заинтриговала строчка в Вашем письме, где Вы упоминаете о Вашей подруге Базилевской1. Дело в том, что Базилевские – родня Григоровым, стало быть, мне.
Конечно, были, как мне известно, и есть две чуждые друг другу линии Базилевских2. Про тех, что родня мне, могу сообщить, что некто Виктор Иванович Базилевский, богач-миллионер, золотопромышленник, был женат на моих тётках (двоюродных), подряд на двух, Софии Ивановне и Людмиле Ивановне. Такой брак – сперва на одной сестре, а потом на другой, был по церковным правилам незаконный, но чего не сделают всемогущие деньги!
От этих двух жён Виктор Иванович имел кучу де­тей, стало быть, моих троюродных братьев и сестёр.
В.И. Базилевский «протранжирил» всё своё богатство ещё до 1917 года, главным образом с помощью своего зятя, то есть мужа сестры, Аркадия Александровича Суворова, незадачливого потомка генералиссимуса А.В. Суворова3. Он спустил в рулетку в Монако миллионы, которых у него и не бывало, а добрейший муж моих тёток, чтобы выручить его, продал почти все свои многочисленные имения, рыбные промыслы на Каспии и золотые прииски в Сибири, и у него к 1917 году осталось только его любимое Великино в Ям­бургском уезде. Умер он в 1929 году в Эстонии, тогда ещё не входившей в СССР.
Так не из этих ли Базилевских Ваша подруга? Вот было бы занятно, если, кроме «родства» нашего с Вами че­рез Эйлеров, ещё обнаружится и родство с Вашей подругой! Поистине, тесен наш мир, везде то и дело натыкаешься на какие-то связи, хоть прошедшие десятилетия и истребили людей того круга без малого на 80–90%.
В случае надобности, про Базилевских (этих) я могу много порассказать и написать.
Но, как я знаю, из моих троюродных кузенов ныне в живых ни одного уже нет, а из троюродных кузин живы лишь две, и обе живут – одна в Ленинграде, а другая в Тарту, Эстония.
Третья, Люба, с которой я всё время держал связь (по выходе из мест не столь отдалённых), умерла около 1969 года тоже в Ленинграде. По мужу она была Чер­нышёва, а мужа её не стало ещё в 1922-м году4.
Прошу Вас передать милой Милице Петровне моё искреннее сочувствие в её горе – потере кузины. Но, как я знаю, она уже давно «дышала на ладан», так что эта смерть не должна бы быть неожиданной. Однако всякая по­теря давнишнего друга и родного человека, хоть и ожидае­мая, всегда тяжела. Поэтому я и разделяю горе Милицы Петровны, ибо понимаю её.
Так что, дорогая Татьяна Александровна, тотчас же напишите мне ответ, открыточку, с подтверждением номе­ров телефонов и о точном дне Вашего отъезда, буде тако­вой вообще состоится. (Я имею в виду Ваше самочувствие, ибо пускаться в путь, не чувствуя себя «в форме» – по меньшей мере, неосмотрительно).
Засим – шлю Вам свой привет и лучшие пожелания и надеюсь с Вами увидеться в Москве в двадцатые числа октября5.
Уважающий Вас А. Г.

 

1 Подруга юности Т.А. Аксаковой Ольга Николаевна Базилев­ская, урожд. Запольская (1893–1986).
2 Род Базилевских – из духовного звания Уфимской губернии (дворянство дано «по полученному ордену святого равноапостоль­ного князя Владимира IV степени в 1835 г.») и Киевский дворянский род Базилевских. Виктор Иванович Базилевский (о нём в письме далее) из первого рода (ед. хр. 63, л. 15, 21, 28).
3 Аркадий Александрович Суворов (1834–1893) – правнук гене­ралиссимуса.
4 Любовь Викторовна Базилевская (?–около 1970) – дочь Вик­тора Ивановича и Людмилы Ивановны Базилевских. Муж – её трою­родный брат Николай Николаевич Чернышёв (ум. 1923) (ед. хр. 63, л. 30).
5 Встреча состоялась. 23 ноября Т.А. Аксакова писала: «<…> Я с удовольствием вспоминаю наши встречи в Москве. Была бы очень рада получить описание дальнейших дней Вашего там пре­бывания <…>» (ед. хр. 2206, л. 3).