Троицкая церковь

Сыпанова слобода Костромской епархии

I

Василий Андреевич Жуковский, известный поэт. Когда Наследник престола, Цесаревич Александр Николаевич, 13 Мая 1837 года, по прибытии в Нерехту, проехал в собор, Василий Андреевич Жуковский, приняв мою историю о Владыках Новгородских от Константина Карлыча Бошняка, встретил на квартире Цесаревича и показал мою историю, сказав: «каковы здесь сельские священники!» По вызове меня Цесаревичем в квартиру, когда Его Императорское Высочество изволил обедать, Василий Андреевич обласкал меня и потом при представлении моем Цесаревичу передал ему, что я на жалованье законоучительское приобрел библиотеку, много рукописей. Он много содействовал к тому, что тогда я был от Его Высочества награжден золотыми часами. Во всю бытность Цесаревича в квартире, я находился около часа времени безотлучным при Василии Андреевиче, который, выезжая из Нерехты, историю о Владыках читал в коляске дорогою... Павел Петрович Свиньин, известный литератор, приглашенный в Костроме на другой день Наследником к обеду, передавал разговор обо мне. Цесаревич в начале обеда, обратясь к епископу Владимиру, сказал: «Диев в вашей епархии ученейший». Владыка в ответ: «за ним много дел». Наследник: «Я говорю не о том, а что Диев ученейший». Apхиepeй опять сказал: «за ним много дел». Наследник прервал разговор и за обедом более ни об чем с владыкою не разговаривал. Это, кажется, было причиною тех моих огорчений, какие я понес от епископа Владимира в 1839 и 1840 годах.

Василий Андреевич с родным братом Константина Карловича, Александром Карловичем Бошняком, обучался в Московском университете и по своей бедности получал вспоможения от родной бабушки Бошняков, Марьи Семеновны Аже, которую по признательности во всю жизнь называл матерью. Когда же Василий Андреевич узнал о кончине Александра Карлыча, то при свидании с Константином Карлычем сказал: «ты будешь от ныне на его месте моим братом». О подарке за историю Владык Новгородских публиковано в Журнал. Мин. Нар. Пр. 1847 года за Август.

II

Андрей Николаевич Муравьев, известный путешествиями по Святой Земле и по святым Русским местам. В бытность мою в Москве я представлялся ему 8 Июля 1832 года, будучи с ним ознакомлен моим благодетелем, Иваном Михайловичем Снегиревым, с коим тогда я и был у него в Сентябре того года. От Андрея Николаевича я получил в дар его Путешествие по святым местам в 1830 году, в 2 томах, за его собственноручную подписью. Когда епископ Владимир в Сентябре 1839 года наложил на меня священнослужения запрещение, добрый брать мой, Платон Яковлевич Актов, получив об этом известие в С.-Петербурге и зная, что я был в Москве, с ходатайством обо мне обратился к Андрею Николаевичу, который, услышав обо мне, сказал: «Это Михайло Яковлич; я его очень помню». С той поры Андрей Николаевич усердно обо мне в столице ходатайствовал, пользуясь отличнейшим уважением С.-Петербургской знати. Кстати разсказать здесь: в то время, как последовало то запрещение, Платон Яковлевич, прежде нежели об моем несчастии получил письмо, видел меня во сне, что я печальный прошу его помощи; по этому случаю он писал в Кострому тогда же к зятю Алексею Степановичу Вознесенскому известить его, здоров ли я. Когда в 1842 году представил я синодальному обер-прокурору замечания на Никодима Селлия, то разсмотрение оных поручено Муравьеву, который дал следующий отзыв: «Изследования о истории Российской иерархии в рукописи священника Диева, которыя его сиятельство поручил мне разсмотреть, заслуживают особенное внимание по глубоким сведениям, какие показал Диев в сем предмете, не имея почти никаких средств по местному своему положению для подобных ученых изысканий. Так как по кончине преосвященнаго Евгения, митрополита Киевского, труд исправления книги История Российской Иерархии препоручен Святейшим Синодом двум Ставропигиальным Московским архимандритам Феофану и Аполлосу, то и сия тетрадь священника Диева может принести великую пользу при их изысканиях; а между тем и самое назначение сего ученаго священника в сотрудники обоим архимандритам могло бы много содействовать к успеху сего общеполезнаго и необходимаго дела». Вследствие сего отзыва Святейшим Синодом признан я сотрудником сей Комиссии о исправлении Истории Российской Иерархии, о чем и дано знать синодальным указом от 17 Июня 1852 года на имя Владимира, епископа Костромскаго и Галичскаго. Жаль, что 1-й том Путешествия с надписью Андрея Николаевича одна из помещиц здешнего уезда зачитала; но по особенному предчувствию, отдавая ей книгу, лист с надписью я вынул и ей не отдал. Почему этот лист я вклеил в 1 том 3 издания, который и берегу, как святыню.

Из ученых моих сношений с Андреем Николаевичем представил я ему жизнь преп. Аврамия Чухломскаго, мною составленную.

III.

Марья Семеновна Аже, помещица села Есипова, находящагося от Нерехты в 10 верстах. В 1817 году, во Вторник на Страстной, без всякаго знакомства вдруг получаю приглашение ее исповедывать. Принятый ею ласково и исполнив священническую обязанность, долго я был в недоумении, особенно в том, понравилось ли ей дело моего служения, как летом того года имел случай в Тетеринском пригласить в дом роднаго внука ее Александра Карловича Бошняка, бывшего тут для ревизии магазина, по долгу уезднаго предводителя. При угощении чаем и ржаным пирогом, Александр Карлыч сказал: «об вас моя бабушка сказала мне много чуднаго». После того приглашенный на освящение в Есипове храма в настоящей церкви, я с ним сошелся еще ближе. За обедом, довольно блистательным, во весь стол разговоры Александра почти были только со мною, особенно касательно религии; когда оные обращались в горячий спор, то князь Черкаский Дмитрий Александрович, сидя близ Марьи Семеновны, спросил обо мне, кто я? Она вполголоса ответила: «духовный мой отец; хоть и молод, его станет». В двухдневное тогда мое пребывание в Есипове Александр был почти не разлучен со мною. Тогда однажды он сказал мне: «Да, я вижу, что светская ученость есть суета» (в). После того я многократно гостил у Александра Карлыча по нескольку за раз дней. Однажды барышни, сестры его, Анна и Надежда Карловны, поутру сказали: «сегодняшнюю ночь, как легли вы спать, мы слушали о чем вы с братом разговаривали». Кстати здесь разсказать об Анне Карловне. Около 1818 года, возвратясь из путешествия, она хотела говеть. Когда бабушка предлагала исповедаться у меня, она сказала: «он молод, я исповедуюсь у Протасовскаго священника» (он только возвратился из полков, служив там священником). На другой Великий пост Анна сказала: «бабушка, я не иду к полковому, а к вашему духовнику, отцу Михаилу». Марье Семеновне хотелось видеть попадью мою, и когда я с нею приехал в Савиково, то нечаянно являюсь к ней и нахожу ее зашпиливающую кусок терневой материи мне на рясу. Когда она узнала стороною, что моя благоверная беременна, то вызвалась быть восприемницей; но при рождении Анны Михайловны, 19 Октября 1819 г., на крестины не поехала за нездоровьем, отозвалась: «меня на крещении помяните вместе с заочным кумом Александром; он давно говорил об этом, а вместо себя посылаю Надежду». Александр Карлыч, по должности предводителя, тогда проживал в Костроме. Вообще внимание ко мне Савиковскаго дома было неизъяснимо; не по един раз случалось мне слышать: «мы вас почитаем за родного». Мария Семеновна, опричь Великаго поста, всегда говела в Госпожинки; но прочие, Анна, Надежда и Константин Карлыч, исповедовались только на Страстной, Александр же никогда. Наконец, Великим постом 1820 года получаю от Марьи Семеновны записку....

На Страстной он у меня исповедывался. Никогда мне не случалось видеть в исповеднике столь горячую искренность, слезы обильно оросили ланиты его; получив христианское разрешение, он с восторгом сказал: «слава Богу, теперь я спокоен». Осенью того же года, для поправления своих экономических дел, он оставил Савиково и переселился в Елисаветград, в уезде коего была его вотчина, деревни Водово и Екатериновка. Марья Семеновна, не смотря на глубокую престарелость, будучи от роду слишком 80 лет, отправилась с ним, открыв мне: «Боюсь, чтобы там он не совратился на прежний путь, там много военных; с этим намерением я сблизила с ним вас, и слава Богу, Господь привел его обратить на путь истины». В тот день, когда она отъезжала, книг 15 она подарила мне и когда я отрекался принять, она как бы пророчески сказала: «примите, батюшка; эти книги будут основанием вашей богатой библиотеки». Тогда она предсказала и о своей кончине: «я дотоле буду жива, доколе благополучен Александр». Так она называла Александра Карлыча. Это исполнилось чрез несколько лет. В 1825 году, когда осенью император Александр путешествовал в Крым и когда находился в Елисаветграде, то, при содействии графа Витта, управлявшего военным там поселением, Александр Карлович, допущенный до аудиенции, открыл Государю о заговоре заменить монархическое правление России республиканским. По его открытию, с приказания Императора, в ту же осень были арестованы около Киева главные заговорщики Пестель и Апостол-Муравьев; с 19 на 20 Ноября неожиданно последовала кончина Александра Павловича. Для раскрытия заговорщиков Александр Карлыч в исходе 1825 года, по воле ныне царствующего Монарха, был потребован в С.-Петербург. Поутру отправился, как к вечеру Марья Семеновна потребовала духовника, приобщилась Св. Таин и по особоровании тихо отошла ко Господу, прежде нежели исполнились сутки внукова отбытия. Ее погребли по завещанию ея в Золотоношском женском монастыре. Александр Карлыч, обличаемый заговорщиками в участии злоумышления подпискою в земской книге, совершенно оправдался в столице и благополучно опять прибыл в Елисаветград. После того император Николай Павлович оказывал ему благосклонное внимание и в бытность свою в Новороссийском крае, в знак благоволения, подарил его драгоценнейшим перстнем, сняв его со своей руки. После того Александр Карлыч в Турецкую войну присутствовал в Молдавском диване в Бухаресте. Когда открылась Польская война, он и там служил с пользою отечеству, как неожиданно с кучером и своим камердинером, при переезде из места в место, был злодейски застрелен за открытие в 1825 году заговора. Константин Карлыч из богатой его библиотеки ботанические книги, равно рисунки и прочия его сочинения, пожертвовал в Общество Испытателей Природы; представлено туда и краткое его жизнеописание на Французском языке, составленное Константином Карлычем и напечатанное в Бюллетене издаваемом Обществом. Константин Карлыч в этом Обществе находится почетным членом. Когда в Мае 1837 г. Государь Наследник был в Костроме, Цесаревич пожелал видеть Константина Карлыча и в собрании чинов и дворян, взяв за руку, сказал: «Государь, отец мой, помнит заслуги вашего брата».

IV.

Константин Карлыч Бошняк, родной внук Марьи Семеновны Аже от дочери ея Надежды Александровны, бывшей в супружестве за Карлом Ивановичем Бошняком, сыном Ивана Константиновича Бошняка, известнаго патриотическими действиями против Пугачева, коменданта города Саратова. Каким явился для меня в Москве ангелом-хранителем Иван Михайлович Снегирев, таким в Нерехте Константин Карлыч. Благодеяния его столько же многоразличны и столько же ознаменованы усердною приверженностью, как и перваго, то есть и временне, и безвременне настоял, умолял, особенно в мои несчастья и везде действовал благопоспешно. Он именно стоял на страже моего благоденствия. Когда в первый раз в Савиково явился я исповедовать Марью Семеновну, тогда увидел также в первый раз и также исповедал его с обвязанною головою от раны, полученной во Франции 1814 года. 1837 года, в проезд Государя Наследника, за несколько дней до прибытия его в Нерехту, Константин Карлыч в Ярославле расположил в мою пользу особ свиты его, особенно Василия Андреевича Жуковскаго и воспитателя Цесаревича, Александра Александровича Кавелина, в малолетство обучавшегося с ним в одном заведении.

V.

Юрий Никитич Бартенев, директор гимназии и училищ Костромской губернии. Когда 1826 года осенью место катихизатора при Нерехотском уездном училище, после священника Семена Кострова, оказалось праздным, то директор Юрий Никитич должность катихизатора обещал Нерехотскому протоиерею Иоанну Кандорскому. Но явившись с Историею Западной церкви, я переменил дело. Юрий Никитич тогда же велел пустить в ход просьбу Диева, а Кандорскому отказал, за что Кандорский, пылая мщением, учинил чрез жандармскаго в Костроме чиновника Александра Павлова Арсеньева, посредством Бенкендорфа, донос Государю Императору, что в Нерехте скрывается ересь в девицах незамужних, признающих божеством солнце, начальником же этой ереси есть директор училищ Юрий Никитич Бартенев. Повод к этому взят с того, что Нерехчанки-девицы носили черное одеяние, сходное с рясками монахинь. По именному секретному повелению 1828 г., о Пасхе во Вторник, Костромской губернатор Карл Баумгартен с чиновником поручений Семеном Евстафьевичем Жадовским на санях, по разстроенной дороге, прибыл в Нерехту для следствия. В Нерехте из окольных селений собрано было до 40 девиц в черных рясках. Но сколь ни старались найти ересь, к оной ни малейшаго повода не оказалось, кроме того, что по незамужности носили длинное черное одеяние. Нерехчане под присягою все утвердительно показали, что девицы нимало никогда ими не замечаются в ереси, что при отличнейшем поведении они каждогодно приобщаются по нескольку раз и всякий день ходят молиться в церкви. В домах девиц сделан был строжайший обыск, не найдется ли бумаг, по коим они будто бы воспевали песни солнцу, но ничего подобнаго сему не найдено. После чего по жалобе директора Юрия Никитича высочайше велено разыскать, от кого именно последовал такой донос. Арсеньев показал, что об ереси ему донесено Нерехотским протоиереем Кандорским. Но как донос учинен только со слов его, то Кандорский на очной ставке, учиненной в присутствии губернатора и Костромскаго владыки, заперся и клялся, что он лицем никогда не видал Арсеньева, не только не доносил ему. За это Арсеньеву, вступившему в донос со слов, высочайше велено учинить строгий в открытых дверях Правительствующего Сената выговор, со внесением в формуляр. В Августе 1829 года Юрий Никитич лично явился к Государю Императору, чтобы объясниться о донощике, что Кандорский донес из мщения, что обойден в катихизаторстве; что оное, не смотря на просьбу преосвященнейшаго Самуила, письмами ходатайствовавшаго пред ним директором за Кандорскаго, предоставлено сельскому священнику, обратившему на себя предпочтение своими сочинениями, который за ученые труды свои Обществом Истории и Древностей Российских сделан соревнователем; Бартенев представил и письмо архиерея о Кандорском. После того через несколько дней, при личном представлении Государю Императору, Костромской губернатор Ганскау жаловался, что многие дела по губернским присутственным местам остановляются из-за архиерея, предававшагося слабости. Зимою 1829–1830 секретно в Костроме чиновник от Двора розыскал о домашней жизни владыки. Весною 1830 года последовало высочайшее повеление уволить преосвященнейшаго Самуила на покой в Костромской Бабаевский монастырь, куда он Волгою в Мае и отправился. Здесь преосвященнейший продолжал такую же жизнь, как и в Костроме, и менее нежели к году именно от слабости впал в болезнь, продолжавшуюся с небольшим неделю, и скончался. Говорили, что пенсию владыке исходатайствовал великий князь Михаил Павлович, коего Самуил в малолетстве обучал Греческому языку и что по его слову владыка пред своим отдалением из Костромы успел подать просьбу об увольнении. В одно время с губернатором Костромский помощник Кологривов, уважаемый в столице, много действовал посредством кукольной игры к раскрытию домашней жизни Самуила. Преосвященнейший Самуил много походил на Костромскаго епископа Геннадия, посланнаго с епархии на пребывание в Спасский монастырь Новгорода-Северскаго; только не было поступков с Андрониками, но в другом во многом между собою сходствовали, и удивительно, что вместе с Самуилом не коснулись и их. Не только на дела, но даже на самыя определения к должностям, вообще на награды имел сильное влияние протоиерей Даниил Груздев, разделявший беседу и трапезу со владыкою. Никогда не бывало по Костромской епархии столько жалоб в Святейший Синод, как в святительство Самуила. Никак мне не забыть, как Юрий Никитич, прибыв из Петербурга, когда я в Сентябрь 1829 года ему представлялся, сказал мне: «посекретничай, Самуила у вас скоро не будет».

VI.

Граф Николай Александрович Протасов и Андрей Дмитриевич Бороздин, ныне директор Московской Синодальной типографии. Андрей Дмитриевич около 1838 года был вице-губернатором в Костроме. Когда осенью того года Нерехта сгорела, он управлял тогда Костромскою губернию. На 3-й день после пожара явился утешить несчастных жителей и был главным действователем, что город получил ссуду на пожарных в сто тысяч рублей на ассигн., и открыта в пользу их по Империи подписка, доставившая им около 70 тысяч на ассигнации. В это посещение Нерехты Андрей Дмитриевич посетил мою библиотеку и с той поры оказывал мне отличнейшее внимание. В мое несчастие 1839 года он поддержал письмами добрый отзыв о мне, и его рекомендация была причиною благодетельных распоряжений графа Николая Александровича Протасова, обер-прокурора при Святейшем Синоде. Николай Александрович секретным предписанием (помнится, в начале 1840 года) на имя секретаря Костромской Консистории потребовал краткую записку о деле, по коему мне наложено епархиальным начальством запрещение священнослужителя. Уханов Ив. Вас. (так прозывался секретарь) вместо требуемой секретно от его лица записки, по согласии с владыкою Владимиром Алявдиным, вместо кратких обстоятельств дела, записку наполнил посторонними, именно: под каким прежде находился я делом. Не смотря на это, Николай Александрович писал архипастырю разрешить мне, вследствие чего 30 Января 1840 года и разрешено мне священнослужение в Нерехте при Никольской церкви без всякаго получения доходов. Но лишь прошло с небольшим два месяца, как архипастырь опять наложил на меня запрещение священнослужения с запрещением ряски за то именно, что следство-производитель протоиерей Кандорский, прибыв для следствия, не нашел меня в доме (в эту пору по делам я был в Костроме на лице у владыки). Запрещение наложил во Вторник на Страстной, приказав келейно в тот же день послать указ, который, как красное яичко, и выкатилось на светлый день. Но добрый мой благочинный, протоиерей Иоанн Максимович Униковский, не только не объявил мне указа, даже не сказал о нем, чтобы не помутить радости всесветлаго праздника, за что безвинно разделил со мною мою участь. Когда, приняв запрещение, в оправдание я представил письменное увольнение меня в Кострому, данное благочинным за сутки перед приездом Кандорскаго на следствие, то преосвященный Владимир Униковскаго за дачу увольнения отрешил в Мае того 1810 года от благочиния. Мало того: летом того года, когда при Нерехотской Преображенской церкви открылось священническое место, то Униковскаго отрешил от Богоявленской церкви, где он служил с 1826 года, с переводом в Нерехотский собор с тем, чтобы служить при той Преображенской из половины доходов, с предоставлением другой мне. Ибо владыка на случай моего оправдания, без моей просьбы, Сыпановское место в Июне отобрал от меня, определив туда другаго священника, а вместо того предоставил мне то Преображенское место, где постоянных прихожан числится только три двора. 7 Мая 1840 г. письменною просьбою с приложением статьи «Изъяснение правды», я просил обер-прокурора о защите, вследствие чего 18 Сентября, именно в тот день, в который за год в 1839 году Владимир наложил на меня запрещение священнослужения, последовал указ Святейшего Синода следующего содержания: «Священник Диев просит во-первых о разрешении ему священнослужения с позволением служить при Сыпановской церкви, во-вторых об удовлетворении его доходами удерживаемыми у него по случаю запрещения его в служении, в-третьих об устранении протоирея Кандорскаго от производства следствия по доносу дьякона Ремизова, в-четвертых чтобы к совокупному с сим доносом изследованию принято было черновое прошение, писанное рукою Ремизова на место Диева священником, как доказательство происков и, наконец, в-пятых об увольнении его на два месяца в С.-Петербург для пользования от болезни. По соображении таковых просьб священника Диева с доставленными сведениями из дел о священнике Диеве Святейший Синод находит, что донос, по поводу коего Диев состоит под запрещением, заключает в себе разные предметы, и потому на основании Свода Законов тома 10, ст. 1672, не следовало бы и принимать оный в действие; между тем начальным изследованием по тому доносу никаким обвинением на священника Диева не выведено, а дела, прежде касавшиеся до него, не заключают в себе особой важности, как это видно из существа и самих взысканий по тем делам положенных. Что же касается до производящихся ныне трех об нем дел, то оныя не получили окончания, следовательно на них нельзя основать никаких обвинений. Вообще по справки о Диеве нельзя решительно заключить о том, чтобы он был человек дурных свойств, а напротив представленный им при прошении опыт собственно его сочинения обнаруживает в нем похвальную склонность к ученым трудам. По сему Святейший Синод определяет предоставить преосвященному Костромскому: 1-е, Обратить начальственное внимание на положение Диева, еще прежде суда над ним столь уже стесненное устранением его от служения, удалением от приходской церкви и лишением следующих ему доходов, а затем, разрешив ему священнослужение, допустить к отправлению своей должности при церкви, что в Сыпановой слободе. 2-е, Как Диев отводит Кандорскаго от участия в производимом о нем изследовании по приказной с ним ссоре и подозрению в пристрастии и неправильности его действий, то назначить к следствию вместо Кандорскаго другаго благочиннаго священника. 3-е, Привесть дело сие к окончанию немедленно и решение представить Святейшему Синоду. 4-е, О черновом прошении, писанном Ремизовым от имени прихожан и представленным Диевым, как доказательство его происков, произвесть изследование, независимо от настоящего дела».

В продолжении этого времени священник, определенный на мое место, приступил к постройке дома на Сыпанове, поместив его на дороге, ведущей к моему дому, так что мне не оставалось выхода опричь болота, разстилающегося под моими окнами. Когда, получив из Петербурга извещение о Синодальном указе, я удерживал Якова Никольскаго (так прозывался мой претендент), то он просил двоюроднаго своего брата, инспектора Семинарии, его с малолетства воспитавшего, чтобы об этом доложил владыке. Преосвященный сказал: «да, есть об этом указ из Синода; но я не допущу Диева до Сыпанова, а Никольский строился бы; в противном случае я заплачу ему за ущерб». В самом деле, владыка по получении указа, представил в Синод возражение, где, написав на меня ни денную, ни небесную, выписал из Кормчей правила, что мне разрешать священнослужения не следовало. Сколько такое представление ни было секретно, но, узнав об этом, я подал прошения в одно время 1) Государю Наследнику с представлением краткой записки моих сочинений, печатной статьи «Изъяснение Правды Русской» и трех глав из сочинения: «Материалы к иерархической истории», 2) обер-прокурору графу Николаю Александровичу и 3) в Св. Синод. Неизвестно, какия бы были последствия, если бы возражения владыки столкнулись бы с сими просьбами, поданными на почте 9 Октября. Но вышло сверх ожидания. Святейший Синод, получив возражение владыки, на третий же день строжайше предписал о немедленном исполнении указа от 18 Сентября. Вследствие чего я в первых числах Октября и был введен в прежнюю должность на Сыпанове. Не мог я узнать содержания этого втораго указа синодальнаго, потому что владыка его в Консисторию не сдал, а только на особом листе предписал о своих по этому указу распоряжениях. Между тем Прошение Государю Наследнику приняло желаемый ход. Цесаревич с прошениями обратился к самому Государю Императору, коему угодно было вызвать лично к себе синодальнаго обер-прокурора, доложившаго, что Диев введен уже в первобытное состояние. Почему через Костромскаго губернатора статс-секретарь князь Александр Голицын письменное прислал мне извещение, что мое прошение, поданное Государю Императору с сочинениями, препровождено в Святейший Синод. В продолжении сего времени, прежде нежели владыка представил в Св. Синод свое возражение, граф Николай Александрович представил Св. Синоду, что консисторский секретарь Уханов на требуемую им краткую о Диеве выписку, оную наполнил ненужными подробностями к очернению Диева; вследствие чего Уханов от Костромской Консистории определением Св. Синода от 3 Октября отдален с переводом в секретаря Рязанской Консистории; в Костромскую тогда же назначен АЛФИМОВ. Когда об этом получен указ, то владыка при отрешении Уханова сделался болен; доктор сказал: «вы больны душою, а не телом». Натурально владыке представилось: «что-то будет с моим возражением». Когда же в последних числах Октября последовал из Св. Синода второй указ, то преосвященный любимцу своему келейнику сказал: «Слава Богу, я не того ожидал!» Здесь неуместно распространяться о дальнейших распоряжениях владыки, который только определил меня на Сыпаново, но удержанных доходов не возвратил ни копейки; когда же, по случаю бракосочетания Наследника, последовал всемилостивейший манифест, то дела, касавшиеся до обвинения Ремизова, подвел под оный, а до меня касавшиеся пустил в ход; даже после сего не по один раз налагал на меня запрещения священнодействовать. Например донощик мой Ремизов в разделе дохода при свидетелях отнял деньги и, вырвав доходную записку, представил владыке, что со времени моего определения он не получил ни копейки. Но запрещения я не принял, потому что ранее Ремизова, в день похищения, об этом через почту донес архиерею.

VII--VIII.

Графы Сергей Семенович Уваров, министр народнаго просвещения и Сергей Григорьевич Строганов, попечитель Московскаго учебнаго округа. В начале 1839 года министру Сергею Семеновичу мною была представлена статья: «Изъяснение слов Правды Русской». Это сочинение в Июне того года и было напечатано в Журнале Министерства Народнаго Просвещения, с выдачею мне премии 150 рублей. Этим изданием я получил известность, доставившую мне покровительство в несчастный тот 1839 год. Когда, по наложении МНЕ запрещения священнослужения, по замечанию смотрителя Яблокова не мог я явиться к законоучительской должности без ряски, то с его донесения исправляющий тогда должность директора училищ Порфирий Иванович Величковский об этом донес попечителю Московскаго учебнаго округа графу Сергею Григорьевичу Строганову. На спрос его о ходе моего дела преосвященный Владимир дал знать, что я подлежу вине извержения, не смотря на то, что главное обо мне следствие через члена Консистории протоиер. Тяпкова было кончено и по оному не оказалось не только моих преступлений, даже тени подозрения к оным. ЭТОТ отзыв владыки сколь ни поставил меня в затруднительное положение, но попечитель отнесся обо мне к министру народнаго просвещения с испрашиванием разрешения на исправление законоучительской моей должности другому, доколе буду я находиться под судом. Эта неопределительность времени, милостиво изложенная попечителем и милостиво утвержденная министром, была причиною, что в 14 месяцев, в кои был я отдален от законоучительства, училищное правительство никого не представило к определению на мое место, что самою почитаю особенною милостию Божиею, по молитвам преп. Пахомия угодника Сыпановскаго, пред кончиною изрекшаго: «терпите находящия на вас беды, да на сем месте обрящете благодать от Бога!». В эти 14 месяцев должность мою исправлял законоучитель Нерехотскаго приходскаго училища дьякон Иоанн Костеневский с получением моего жалованья. Скажу здесь, что по законам дозволено мне пользоваться исправлением за меня должности только 4, а не 14 месяцев. Как скоро министр известился, что мне последовало разрешение от Святейшего Синода, гр. Сергей Семенович тогда же отнесся к Синоду с испрашиванием, можно ли допустить меня к училищной должности. Сергей Семенович, будучи 1832 года товарищем министра народнаго просвещения, осенью сего года, посещая Москву, словесно приказал чрез Ивана Михайловича Снегирева за мои труды изъявить мне признательность, как об этом известил меня Иван Михайлович письмом от 24 Сентября.

IX.

Евгений митрополит Киевский, Нестор Отечественной Истории, в сане архиерейском бывший долгое время соревнователем, потом членом Общества Истории и Древностей Российских. С каким радушием Иван Михайлович Снегирев для меня, с таким и я для митрополита Евгения: столь же частая переписка, такая же усердная забота поддерживать труды, самую славу высокопочтеннаго иерарха. Едва ли у Евгения был такой деятельный агент. 1832 года, в бытность мою в Москве, Иван Михайлович, увидавши у меня описание Костромских монастырей, оное взял у меня и переслал к митрополиту Евгению. Вслед за сим при письме от 24 Сентября того 1832 года его высокопреосвященству представлены мною описания монастырей Луховскаго и Нерехотскаго Сретенскаго. В письме от 12 Ноября Иван Михайлович, извещая о избрании меня в действительные члены, пишет: «Митрополит Евгений весьма благодарит вас за доставленныя ему записки и хочет к вам писать по следующей почте; он умеет ценить достойных и благонамеренных людей». В Декабре того года я удостоился получить письмо: «Честнейший во иереях, отец Михаил Яковлевич! Записки ваши о Костромских монастырях при письме от 24 Сентября я получил и благодарю за оныя. Разсмотревъ их, я заметил, что вы имеете усердное внимание на древности Российской церкви, могущия объяснить многия обстоятельства нашей церковной и иерархической истории. Если бы во всех епархиях были подобные вам изследователи, то второе издание Истории Российской Иерархии было бы полнее и исправнее. Вы много мне удовольствия сделаете, если продолжите сообщать мне ваши открытия. А я, призывая на ваши труды благословение Божие, есмь с истинным почтением вашего благословения усерднейший слуга Евгений митр. Киевский. Киев 30 Ноября 1832 года». 22 Декабря Иван Михайлович вторично известил меня: «Киевский митрополит Евгений весьма благодарен вам за ваши замечания и отправил к вам свое письмо, как меня уведомил». После того я не имел личных сношений с его высокопреосвященством, хотя усердие мое сильно влекло меня поддержать вызов высокопочтеннейшаго иерарха. Претерпев безвинное отдаление от Тетеринскаго, я боялся растрогать домашних гусей, чтобы они более не заговорили. Ибо признанный почетным членом Общества Истории 5 Ноября того года, именно по моему ходатайству не только не руководствовался касательно меня чувством признательности, по крайней мере благорасположения, но время от времени его начальственныя ко мне отношения принимали противное направление. Скажу в заключение: блаженная ТЕНЬ, сияющая теперь в свете вечнаго царства Спасителя, да не оскорбится через 19 ЛЕТ после того предпринятыми мною противодействиями на 2 издание Истории Иерархии митрополитом Евгением. В сем труде я не имел иной мысли кроме постоянной любови к науке; высокое почтение к безсмертным трудам иерарха всегда пребудет постоянным во мне чувством. Во втором издании митрополит в некоторых только местах исправил ошибки перваго, но в дальнейших сведениях он искренне верил первому издателю, по слову Священнаго Писания: «любы всему веру емлет». Поэтому неудивительно, что и во 2-м издании допущены многие ошибки, мною отмечаемыя при проверке иерархических каталогов с летописями. Поздние изследователи и во мне найдут такие же ошибки и опущения: это неминуемая участь всякаго человека! Владыко Павел Подлипский того 1832 года сам взошел в переписку с митрополитом Евгением; следовательно подлежало идти на перекор.

X.

Владимир Александрович Борисов, купец Шуйский. В 1832 г. он жил на своей родине в селе Дунилове, не доезжая по Нерехотской дорог до Шуи 15 верст. Знакомство мое с ним было для меня благодетельно, потому что он по достаточному своему состоянию надарил мне много книг и доставил много грамот и рукописей. Сам он сочинил и напечатал Описание города Шуи, за что и получил Демидовскую премию; при сем сочинении приложил немало интереснейших актов XVII столетия, доселе не бывших известными.

XI.

Князь Платон Александрович Ширинский-Шихматов, министр народнаго просвещения. Еще 1849 года Января 24 дня по званию президента Русскаго языка и словесности Императорской Академии Наук, его сиятельство изъявил мне искреннейшую признательность за собрание слов Елтанскаго языка, употребляемаго в Нерехте, как эта благодарность объявлена мне чрез оффициальную бумагу от директора училищ Костромской губернии. Осенью 1851 года князь Платон Александрович при обозрении Нерехотских училищ в проезд свой в Казань оказал мне особенное начальственное свое ко мне внимание. Вследствие чего по истечении 25 летней моей службы по Нерехотскому училищу, директор училищ Порфирий Иванович Величковский от 22 Апреля 1852 года в предписании на имя штатн. смотрителя Нерехотских училищ писал: «Признав, что законоучитель Диев, как знающий свое дело и достойный преподаватель, может еще с пользою продолжить служение в настоящей должности, вследствие чего, считая справедливым ходатайствовать об оставлении его вновь на службе с предоставлением, во время продолжения оной, права на получение, сверх жалованья, пенсии за выслугу 25 лет, предлагаю, объявив об этом от имени моего законоучителю Диеву, потребовать от него и доставить ко мне отзыв, может ли он на вышеизложенных основаниях посвятить себя продолжению трудов по преподаванию Закона Божия в Нерехотском уездном училище, не прекращая с тем вместе и занятий своих по женскому училищу». Когда я на изъяснение предположения, то-есть с пенсиею и жалованьем, изъявил желание продолжать вторичную службу, то об оной началась переписка сначала по епархиальному ведомству, потом по высшему училищному. Между тем как оставался я в полном уверении об успехе, осенью того 1852 года последовал высочайший устав о пенсиях по всем министерствам, чтобы кто находится на вторичной службе, тем пенсии не выдавать. Поэтому я оставался во мнении, что или не утвердят во вторичной службе или откажут в пенсии, как, сверх ожидания, последовало штатному смотрителю предписание от 23 Декабря 1852 года за № 1496: «Господин министр народнаго просвещения от 9 Декабря за № 11892 уведомил его превосходительство господина попечителя Московскаго Учебнаго Округа, что он, на основании Св. Законов (изд. 1842 г.) т. 3. Устава о пенсиях и единовр. пособ. ст. 487, 502 и 504, соглашаясь на оставлении законоучителя подведомаго вам уезднаго училища, священника Диева, выслужившаго 25 лет по учебной части, на службе еще пять лет, считая ее с 8 Мая сего года, как со дня выслуги им 25 ЛЕТНЕГО срока, назначив ему в пенсию полный оклад получаемаго им по должности жалованья по 142 рубля 95 копеек серебром в год, отнесся к г. управляющему министерством финансов о производстве Диеву сей пенсии сверх жалованья с 8 Мая сего года из Нерехотскаго уезднаго казначейства. Об этом, вследствие предложения г. попечителя Московскаго учебнаго округа от 17 Декабря за № 4330, уведомляю вас, милостивый государь, к должному исполнению». Слава Господу, по премудрому и всеблагому Своему промыслу устроившему все сие во благое! Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему дондеже есмь! Враги мои, по действу претендента моего, сильнаго и неистощимаго на хитрости протоиерея Кандорскаго, еще в начале моего перваго служения в законоучительской должности, старались от оной оттереть меня. Местный мой начальник, штатный смотритель Павел Иванович Яблоков, сколько усердно действовал при определении моем в училище, столько вскоре после сего своим отношением ко мне дал противное направление. В 1829 году при училище кроме меня служили: смотритель Яблоков, опричь настоящей должности исправлявший должность учителя 2 класса, учитель 1 класса Гирсамов и учитель живописи Кишкин. Только Гирсамов занемог предсмертною болезнию, отчего и умер, Кишкин, по научению ли смотрителя, или в самом деле, сказался больным. Остались на лицо Яблоков и я; следовательно учителей ни одного. Этого и желал Яблоков; на ту пору директора, благодетеля моего, не было, а находился в отлучке. Яблоков, нимало не предлагая мне об исправлении должности учителя 1-го класса, взошел к исправляющему директорскую должность с донесением, что Диев, за дальним жительством (тогда я жил еще в Тетеринском), от исправления отказался. Он льстился мыслию, что за это меня отрешат, пропустил молву, что новый будет катихизатор. Но исправляющий за директора должность, Михайло Дмитриевич Беликов, хорошо ко мне расположенный, предписал 25 Мая, чтобы я исправлял за Гирсамова по крайней мере в ТЕ дни, когда собственно бываю по своей обязанности в училище. Даже Михайло Дмитриевич, когда Гирсамов 31 Августа скончался, лично приказал Яблокову, чтоб представил обо мне, не благоугодно ли будет исходатайствовать за исправление учительское жалованье, каковое директор, около сего времени прибывший в Кострому, мне и исходатайствовал, которое я и получал с 1 Октября по 30 Июля 1830 года, то-есть до времени определения учителя Семена Иван. Скворцева. И после того мой претендент не оставил меня в покое, особенно с того времени, как уездным законоучителям с Августа 1833 года по новому штату вместо 80 рублей жалованья положено получать 500 рублей ассигнациями; с этой поры велено об законоучителях представлять вместе с училищными чиновниками формуляры, чего до того не бывало. Враги мои успели по епархиальному ведомству запутать в дела, особенно по сильному влиянию консисториста протоиерея Якова Арсеньева, сродника и благодетеля товарищу моему Вознесенскому, также иерею села Тетеринскаго, силившагося из грязи сделать князем, в чем он и успел, сначала доставив ему старшинство по церкви, потом присутствование в Нерехотском Правлении. Кандорский в Консистории сильный пролазничеством составил с голых обвинений донощиков такой формуляр, где мои дела помещались листах на семи. Это подало случай ближайшему моему начальнику при составлении каждогодно формуляров по училищу злобно насмехаться: «вот уж послуги!» Кстати сказать о слабости Яблокова, что он открывал к возвышению путь только себе, а для сослуживцев зарости дорога березняком. Вскоре по введении новых штатов вместо Бартенева определен директором Обуторов, вполне соответствующий прозванью. Когда в Костроме для обозрения гимназии был попечитель Московскаго округа князь Сергей Михайлович Голицын, то Кандорский лично явился ему с просьбою об определении его в законоучители, представляя, что за Диевым по Консистории много дел, причем представил и записку об оных. Но его Сиятельство ея не принял, сказав: «Диев известен, как отличнейший законоучитель, особенно учеными трудами; таких людей не удивительно чернить». После того в 1839 году сообща враги мои составили такой ков, но коему я 14 месяцев был отдален от училища. Между тем претендент мой сам запутался в дела, по коим был отрешен от должностей присутствующаго в Правлении и благочиннической. Явились новые искатели законоучительства; но все их пролазы с согласия Яблокова, главнаго участника в кове, остались безуспешными по сильному покровительству министра народнаго просвещения, графа Сергия Семеновича Уварова и попечителя Московскаго учебнаго округа графа Сергия Григорьевича Строганова.

До какой степени семейство Яблокова было ко мне не расположительно, поместим здесь анекдот. В 1839 и 1840 годах был учителем в Нерехте Козырев, человек веселаго характера. Чтобы разгорячить жену смотрителя, он каждонедельно ей сказывал: «слышали ли новость? Диеву разрешено священнослужение, и он скоро будет ходить в училище». Наша смотрительница выходила каждый раз из себя: плевала, ругалась, так что Козырев часто говаривал: «сегодня пойду сердить Яблокову». Но слава всеблагому Промыслу! Около сего времени последовало повеление законоучителям самим представлять о себе послужные списки, только за подписом благочиннаго. А как после 14 месячнаго моего отсутствия я вступил в училище, то в своем формуляре никаких дел о себе не прописывал, а показывал, что все суждения по Консистории Святейшим Синодом по истребовании записки о моих делах синодальным указом от 18 Сентября 1840 г. признаны маловажными, что самое законоучительской моей службе дало счастливое направление и было причиною награждения сначала набедренником, потом скуфьею и представлением к камилавке. Опять повторю: «Слава всеблагому Промыслу!»

XII.

Александр Сергеевич Ширяев, комиссионер Московскаго Университета и благотворитель Общества Истории и Древностей Российских. По рекомендации Ивана Михайловича Снегирева доставлял мне добросовестно многия по выписке моей для моих занятий книги, некоторыя из них редкия, часто в долг.

XIII.

КНЯЗЬ Александр Дмитриевич Козловский, помещик Нерехотскаго уезда имеющий поместье в селе Борщевке, член Императорскаго Общества Истории и Древностей Российских, в несчастие мое, когда в одном подряске весною 1840 года я представился в Ипатском монастыре владыке в первый раз, я имел случай с ним познакомиться. В 1842 году он чрез почту при письме подарил мне свое сочинение: «Взгляд на историю Костромы», напечатанное в Москве 1840 года; вскоре после сего на эту его учтивость я ответил письмом моим и заметно взошел бы еще ближе в переписку, как смерть похитила его вскоре после сего неожиданно, к потере для местной истории.

XIV.

Параскева Петровна Зимина, родная сестра покойнаго родителя моего Якова Петровича, супруга Ивана Константиновича Зимина. В первые годы этого супружества Нерехчане искали его отдать в солдаты. Обыкновенное тогда было дело скрыться от поиска. Мать Параскевы Петровны, моя родная бабушка, скрыла его в печи за дрова и таким образом затопила печь. Никому ни взошло на ум в печи учинить обыск. Думал ли тогда кто, что Иван Константинович будет почетным гражданином Нерехты и шесть трехлетий управлять городом в звании городскаго головы! С Параскевою Петровною Иван Константинович нажил богатое имение и у мосту в Нерехте построил каменный дом. Его мать – моя крестная, и ей обязан я всегдашнею благодарностию, что она, высмотрев заранее Евдокию Алексеевну, по получении мною билета жениться, указала мне невесту, о бытии коей я только за полгода услышал, хотя я жил с этой невестой в одном городе. Параскева Петровна скончалась лет около 80 от роду, помнится летом 1823 года; в высшей степени была к бедным милостива, к храмам Божиим усердна и благочестива. Не было дня, когда бы она не посетила церковь, все церкви города снабжала от своих трудов вкладами, особенно плащаницами, иконами шитыми ФОЛЬГОЮ, ЗОЛОТЫМИ украшениями, в чем была мастерица. Однажды, когда она шла в церковь, нищая просит у нея покрыть чем-либо наготу свою; она скинула с себя верхнее одеяние, таким образом возвратилась домой, чтобы на себя надеть другое. На дворе у себя построила богадельню и своими руками омывала струпы немощных. И в церковь и из церкви всегда была окружена нищими. Скажу в заключение: я горжуся, что и отца крестнаго, и мать крестную имел самых добродетельных людей в Нерехотском околодке. Дети ея: Матвей, скончавшийся около 1800 года, женат был на Анне Васильевой Серебряниковой; Наталия, скончавшаяся девицею, и три замужних дочери: Анна доселе жива, была за Макаром Ивановым Козиным-Трескиным, Мария за Дмитрием Ивановым Князевым, скончалась около 1826 года, и Настасья за Александром Яковлевым Хряпиным.

XV.

Павел Петрович Свинъин, издатель Отечественных Записок, за 11 лет периодическаго издания, сочинитель многих книг и Истории Петра Великаго. Приглашенный 4 Марта 1837 года в Костроме к обеду Государя Наследника, Павел Петрович передал разговор Его Высочества с владыкою Владимиром обо мне (г). В 1838 году я получил от Павла Петровича приглашение чрез письмо его от 7 Августа участвовать во втором издании Отечественных Записок, на кое им тем 1838 годом испрошено уже высочайшее разрешение. Между прочим тогда писал он: «Желаю знать, можете ли вы сообщить для моего издания замечания ваши касательно пропусков, неверности и противоречий и т. д. Энциклопедическаго Лексикона, относительно Русской Истории, Статистики, Географии и Древностей. Постигая всю важность влияния, которое должно иметь сие народное издание на умы читателей и в особенности юнаго поколения, я вменил себе в непременную обязанность заняться разобранием и исправлением Энциклопедическаго Лексикона, так что при каждой книжке Отечественных Записок будет приложено несколько особенных листов, которые при конце года должны составить книгу под названием «Прибавление к Энциклопедическому Лексикону». Услышав, что по любови вашей к отечеству вы обратили внимание на предмет сей и собрали много биографий соотечественников, пропущенных или искаженных в Лексиконе, я покорнейше прошу вас, милостивый государь, уступить труд сей для моего издания, уверен будучи, что он вместе с моими попытками составят чрезвычайно любопытную и назидательную статью». При сем в этом письме Павел Петрович обещал доставить мне предпринятое им великолепное издание книги: «Картины России». На ту пору у меня было составлено более половины продолжения писателей духовнаго чина и генеалогическаго словаря древних чиновников России на буквы А, Б, В, Г, а также словаря святых Российской Империи, под заглавием «Святая Русь» и описания мест Костромской губернии, упоминаемых в летописях И актах. Почему я осенью того года и представил Павлу Петровичу на букву А двадцать две статьи из поименованных моих сочинений. Вскоре после сего доставлена мною Шуйская уставная грамота, как в письме уверял меня Павел Петрович и успела взойти в состав 1 тома Отечественных Записок. Вслед за сим еще выслано мною 5 статей, также на букву А. Вскоре после сего Павел Петрович издание Отечественных Записок предоставил А.А. Краевскому и обещал мне выслать за участие в издании сначала 50, потом 120 р. Но все это не исполнилось: 9 Апреля 1839 года Павел Петрович скончался скоропостижно в С.-Петербурге. Поэтому, ни денег, ни картин России я не получил; но во мне всегда останется признательным чувство воспоминания приязни ко мне Павла Петровича. Перед его кончиною Иван Михайлович Снегирев в письме от 14 Февраля 1839 года писал мне: <Гг. Краевский и Полевой вам кланяются. Мне приятно читать хорошие отзывы о ваших трудах». Еще 1837 года, Сентября 3, Иван Михайлович писал мне: «Теперь воскрешают старые журналы, между прочим Отечественныя Записки, которых издатель, продавший право свое Краевскому, виделся со мною в Москве проездом в Петербург в конце Августа. Я советовал ему прибегнуть к вам еще прежде, и теперь, от новаго издателя, бывшего моим учеником, можно ожидать хорошаго и дельнаго» и т. д.

XVI.

Николай Алексеевич Полевой, родом Курский купец, член многих ученых обществ, известный автор. Бывши в Москве 1832 г., я не имел удовольствия лично с ним познакомиться: с Иваном Михайловичем Снегиревым не застали его в квартире, за час неизвестно куда отъехал, а потому видели только его роднаго брата, Ксенофонта Алексеевича. Но Николай Алексеевич оказывал ко мне приязнь и уважение. После моей поездки в Москву Иван Михайлович передал ему описание Нерехотских обычаев, за что Николай Алексеевич обещал выслать мне деньги. Но верно вместо оных им пересланы мне: а) История Русскаго народа, 6 частей, им составленная; b) Телеграф за 1833 год, периодическое издание, помнится 10 книжек, – последния не получены за последовавшим тогда запрещением сего журнала, ибо вскоре дознали направление его издания; с) Речь о Минине Сухоруком, произнесенная им в Коммерческой Московской Академии: d) Русская Вивлиофика, издание Полеваго. Странное дело! Я нимало ни участвовал в ея издании, но Николай Алексеевич в конце Вивлиофики, именуя особы, в ней участвовавшия, припечатал и мое имя. По причине запрещения Телеграфа статьи о Нерехотских обычаях и поездка моя в город Шую, представленныя Полевому для напечатания, не были отпечатаны. Невольно припомнишь слова Ивана Михайловича, помещенныя в письме его ко мне от 10 Августа 1838 года: «В Сентябре будет суд всем журналам, кои в Европе сделались набатами. Если замечены будут с дурной стороны, то издавать запретятся. Особый наряжен комитет для этого. Дай Бог к добру! По пословицам: «дружба – дружбой служба – службой» и «правда светлее солнца», Полевой далеко увлекся духом вольнаго Запада в Истории Русскаго народа, соблазнительной по самому названию. Есть статьи, кои нельзя читать без негодования, например о Владимире Мономахе, о сражении Невскаго при Неве со Шведами, страдании князя Михаила Черниговскаго, отзыв о Шемяке. Есть места слишком вольныя даже против религии, как-то, что не поклонился Михаил Черниговский кусту: это был-де Монголов обычай, а не идолослужение; следовательно, угодник душку продал за полушку! Не говорю о надутых, как водяные пузыри, порицаниях, почти везде без приличия раскинутых против истории безсмертнаго историографа Карамзина, противу коего критика Полеваго подобна кваканию лягушек, мечтающих, что от их крика громадная пирамида разсыплется».

XVII.

Василий Афанасъевич Мичурин, доктор медицины, двоюродный брат моему родному свояку, отцу Симеону Кострову, родом также из села Виськовки, причетнический сын, Афанасия Диомидова. Мой свояк происходил от Василия Диомидовича, иерея Виськовки. По окончании курса Костромской семинарии в начале 1812 г. определен в Нерехотское уездное училище учителем, где и находился до отбытия в Московский университет. С 1815 года лет чрез пять он был лучшим моим собеседником, но светлая и умная душа его иногда затмевалась приверженностию к Бахусу. В таком виде он пришел в Июле в учительскую вакацию ко мне в Тетеринское, когда я совершал заутреню. Взошедши ко мне в алтарь, долго ходил по оному, как бы в самозабвении; потом, подошедши ко мне, сказал: «что у вас долго не говорит водка?» Так он любил выражаться, когда требовал вина. Но эти минуты были временем обращения на путь правый. Напившись утром тогда у меня чаю, когда я за завтраком просил его водкою, он отказался от нея. После нескольких часов пребывания в моем доме, где весь разговор наш был направлен об ученых предметах, он отправился пешком, минуя Нерехту, прямо к Плесу в усадьбу к помещику Чуприсову, с коим также любил разговаривать об учености. А после испросил увольнение от учительства, и если зашел в Нерехту, то именно для того, чтобы получить заслуженное жалованье, с коим пеший тогда же и отправился в Москву, где в Августе по выдержании экзамена поступил в Московский университет по медицинскому факультету. По окончании курса наук там выдержал экзамен на доктора, защищая печатную свою диссертацию. Потом через год он возвратился с докторским дипломом в Нерехту, пробираясь на родину для последняго свидания с родными. После того он был лекарем в одном из Московских человеколюбивых заведений, но там чрез года два скончался от чахотки, получив ее от неутомимых трудов для получения такой высокой степени, к сожалению медиков, ценивших глубокия его познания на поприще врачевания.

XVIII.

Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский, член Общества Истории и Древностей Российских, сочинитель Истории о Малороссии, сын Николая Николаевича Бантыш-Каменскаго, сочинившаго Историю об Унии. Когда, после управления Сибирью, возвратился Димитрий Николаевич в Москву, то здесь, участвуя в занятиях Общества, он по поручению онаго 1832 года разсматривал статьи: а) о Лютеранах и Реформатах под властию Польши в XVIII веке, b) о состоянии Янсенистов в том же веке, с) Историческая записка о монастыре преподобнаго Тихона Луховскаго. О первых двух статьях Дмитрием Николаевичем дано мнение: «Сочинитель во многих местах заимствовал из Истории об Унии покойнаго моего родителя, не ссылаясь на оную и добавляя сделанныя им выписки своими разсуждениями, описал события достопамятныя, не означив источников. Вообще статья о Лютеранах и Реформатах в Польше весьма любопытна. Но История без доказательств лишается цены; и потому, еслибы сочинитель дополнил свое произведение ссылкою на авторов, которыми руководствовался и исправил также несколько слог, то оное послужило бы украшением трудов Общества». О Янсенистах, не имеет никакого отношения к занятиям Общества; почему обе статьи и были мне возвращены, первая для соображения о Тихонове монастыре. Иван Михайлович Снегирев от 22 Декабря известил меня, что Дмитрий Николаевич нашел «Описание Луховскаго монастыря дельным и достойным внимания».

XIX.

Михайло Петрович Погодин, известный литератор на поприще Отечественной Истории. В заседании 5 Ноября 1832 г., при избрании моем в действительнаго члена Общества Истории и Древностей Российских, противились Погодин и Строев. В Марте 1837 г., когда благодетель мой Иван Михайлович Снегирев отказался от секретарской должности при Обществе и вместо его был определен Погодин, то, зная его ко мне нерасположение, я с той поры не представлял ничего в Общество. В 1837 г. Погодин в Русском Историческом Сборнике, издаваемом от Общества Истории и Древностей Российских, в том 1 напечатал статью мою «О вирах у Россиян X и XI столетий», представленную в Общество еще в секретарство Снегирева и разсмотренную знаменитым профессором Московскаго университета Морошкиным. Погодин, как редактор Сборника, в предисловии к 1 тому, расхвалив разсуждение о вирах и поединках, напечатал: «не без удовольствия прочтут они подобную статью о вирах г. Диева, хотя и едва ли согласятся о Греческом их происхождении». В Декабре 1838 г. казначей и член Общества Истории, действительный статский советник Тит Алексеевич Каменецкий оффициальною бумагою известил меня, что «Комитет, составленный при Обществе для разсмотрения сочинения своих сотрудников и определения им наград за статьи, одобренныя к напечатанию, назначил вам за ваши разсуждения о вирах ассигнациями пятьдесят рублей», кои деньги тогда же и доставил чрез почту. Что касается до Строева, то Иван Михайлович Снегирев об нем сказал мне, что он вас и Костромских ученых, ректора Афанасия, Павла Подлипскаго и Арсеньева, унижает на пропалую, васъ за то, что в одной статье моей, напечатанной в Московских ведомостях, я назвал вас отличным археологом он же желает один называться археологом, как путешественник, отправленный Археографическою Коммиссиею для собрания отечественных памятников старины». Поэтому я не входил с ним в ученыя сношения. Какъ ранняя звезда, Строев один хотел стать на горизонте.

ХХ.

Ирина Константиновна, Нерехотская мещанка, повивальная бабка, родная сестра Ивана Константиновича, супруга матери моей крестной, Параскевы Петровны Зиминой. Блаженной памяти родительница моя из детей одного рождала мертвым, а другаго после него живым, чрез младенца. Передо мною сестра моя Марья Яковлевна родилась живою, следовательно моя очередь была родиться мертвым. Благочестивые родители мои в беременность мною употребляли все средства усердной набожности, пели молебны; родительница ездила, беременная мною, молиться к чудотворной иконе Богородицы, прославившейся в одном из сел за Плесом. Я родился действительно мертвым с Воскресенья на Понедельник, ночью с 22 на 23 Октября 1794 г. Бабка Ирина Константиновна откачала меня, и я остался жив. У меня мертваго одна сторона была белою, а другая темно-кровавою. Блаженной памяти родитель мой до такой степени радовался, что я жив, что еще не исполнился мне год моей жизни, как на Ростовской ярмарке накупил книг, в том числе Историю о странствованиях, составленную аббатом Прево. После того нередко он ездил на ярмарку и составил библиотеку сот из пяти томов, прежде нежели мне исполнилось 10 лет. Такое собрание в нашей стороне считалось редкостию, особенно у духовных.

Опубликовано   Русский Архив. – 1891. – Кн. 2. – С. 66-84.

в Тогда Александр Карлыч в Савикове (обыкновенном их жительстве в версте от Есипова) сочинял роман «Ягуп Скупалов» после того напечатанный. Здесь под иносказательными именами описано Нерехтское дворянство. Это сочинение сравнило его с Фон-Визиным; но главное его в Савикове было занятие в ботанике здешняго климата; для снятия рисунков он обучил живописи двух своих дворовых, коим около 1820 г. дал свободу, и они после того были на Арарате с одним из Русских путешественников. Около 1828 г. Общество Испытателей Природы признало его действительным членом.

г Еще не будучи знаком мне, Павел Петрович в 1832 году, чрез ректора Костромской семинарии, архимандрита Афанасия, прислал мне две Ольвиопольския монеты, из коих одна золотая с орлом и 5 Ливонских, найденных, по отзыву Свиньина, в Галицкой реке Чолсме.