Приобретение Карабихи: «Владелец роскошных палат»

Усадьба «Карабиха»

Сразу после отмены крепостного права Некрасов решил купить для себя в родных местах усадьбу. Вероятнее всего, такое желание у него было давно и к началу весны 1861 года оно окончательно созрело. По-видимому, в марте 1861 года поэт письмом попросил отца поискать для него усадьбу под Ярославлем244. Алексей Сергеевич предложил передать ему Грешнево. 16 апреля 1861 года Некрасов отвечал отцу: «Брат Федор говорил мне, что Вы готовы предоставить имение в наше распоряжение. В том-то и дело, что я избегаю всяких распоряжений. Вы знаете, что здесь жизнь моя идет не без тревоги; в деревне я ищу полной свободы в совершенной беспечности, при удобствах, устроенных по моему личному вкусу, хотя бы и с большими тратами. (…) Вот почему я ищу непременно усадьбу без крестьян, без процессов, и, если можно, без всяких хлопот, то есть, если можно, готовую. На это я могу истратить от 15 до 20 тысяч сер. (можно и больше – если будет за что платить), и прошу вас разузнавать в наших местах (…)» (X, 449-450).

Почему Некрасова больше не удовлетворяло Грешнево, и почему он захотел купить усадьбу именно в 1861 году? В Грешневе, по-прежнему, часть года жил его отец, и поэтому поэт не мог чувствовать себя там полноправным хозяином. Однако думается, что, даже если бы Алексей Сергеевич и умер к 1861 году, его сын всё равно купил бы себе другое именье. Разбогатевшего Некрасова уже не могла удовлетворять скромная грешневская усадьба.

Причины же того, почему поэт решил приобрести усадьбу именно в 1861 году, лежат на поверхности. Об одной из них обычно писали, что Некрасов не хотел владеть крепостными крестьянами: по его рангу певца народного горя это было недопустимо. Другая причина также ясна: со своим деловым чутьем Некрасов отлично понимал, что в период крушения крепостной системы можно купить любую усадьбу особенно дешево.

В конце 1861 года Н. А. Некрасов приобрёл одну из лучших усадеб Ярославской губернии – бывшую родовую усадьбу князей Голицыных в селе Карабихе, стоявшем в 15 верстах от Ярославля по Московскому тракту. За эту усадьбу с имением, включавшим в себя 509 десятин земли, поэт заплатил 38,5 тысяч рублей серебром245. 7 декабря 1861 года он сообщал отцу: «Я купил Карабиху (…). Заплатил я дорого, но не жалею, потому что покупаю не для дохода, а для собственного проживания летом» (X, 463).

Усадьбу в Карабихе – старинной родовой вотчине князей Голицыных – на рубеже XVIII и XIX вв. построил Михаил Николаевич Голицын (1756 – 1827 гг.), бывший ярославским губернатором в 1801 – 1817 гг.246 Гедеминовичи Голицыны принадлежали к высшему слою российского дворянства. Брат М. Н. Голицына А. Н. Голицын (1773 – 1844 гг.) был известным фаворитом императора Александра I, обер-прокурором Святейшего Синода и министром народного просвещения.

С Карабихой связаны имена сыновей М. Н. Голицына – Николая и Валериана. Старший Николай погиб в 1812 году в Бородинском сражении. Валериан (1802 – 1859 гг.) участвовал в движении декабристов и в 1826 году был осужден на бессрочную ссылку в Сибирь. Вскоре после ссылки сына в 1827 году старый князь М. Н. Голицын скончался. Карабиха перешла к его вдове Наталье Ивановне и младшему сыну Леониду247.

Усадьба в Карабихе, которую мы видим сейчас, довольно сильно отличается от той усадьбы, которую видели её посетители в 60-х гг. XIX в. Главный двухэтажный с антресолями дом, увенчанный изящной башенкой бельведера, переходами соединялся с боковыми – восточным и западным – двухэтажными флигелями, образуя с ними единое целое. Особую эффектность главному дому придавал парадный подъезд с подымавшимися к нему с двух сторон монументальными пандусами на высоких арках, по которым раньше приезжавшие к Голицыным гости могли проехать на второй этаж на экипажах. Н. С. Борисов пишет, что усадьба в Карабихе «принадлежит к числу обширных, дворцового типа усадеб, строительство которых велось главным образом в последней трети XVIII века екатерининскими вельможами и в первые два десятилетия XIX века александровскими сановниками. Разумеется, в сравнении с (…) типологически близкими ей усадьбами, (…) Карабиха выглядела довольно скромно. Однако в масштабах Ярославской губернии она была одной из крупнейших»248. В ансамбль усадьбы входила и старинная, освященная в 1684 году Богородицко-Казанская церковь. На рубеже XVIII и XIX вв. храм подвергся сильной перестройке: к нему был пристроен классический шестиколонный портик и возведены две четырехгранные звонницы. Наличие симметричной пары звонниц делало архитектуру карабихского храма уникальной не только для Ярославской губернии, но и для всей центральной России, где лишь единичные храмы имели – как в католических храмах – пару звонниц. А. Суслов писал о церкви в Карабихе: «… место для неё было выбрано строителями исключительно удачно. Церковь венчала собой склон холма. Пятиглавый силуэт куполов и белое пятно стен за много верст маячит в мареве летнего дня»249. Комплекс усадебных зданий был вписан в склон высокого холма, по которому вниз спускался старинный парк. Безусловно, что в XIX веке усадьба с храмом со стороны Московского тракта представляла собой эффектное и внушительное зрелище. Некрасов, конечно, многократно видел эту усадьбу, когда проезжал по тракту.

В покупке Н. А. Некрасовым в 1861 году бывшей княжеской усадьбы есть еще один момент. Известно, что после крестьянской реформы многие дворянские усадьбы перешли в руки новых хозяев жизни – купцов, промышленников, предпринимателей, разбогатевших крестьян и т. д. По сути, к этому же кругу относился и Н. А. Некрасов – успешный редактор и издатель популярного столичного журнала. Знаменателен сам факт выбора Некрасовым княжеской усадьбы, принадлежавшей прежде губернатору Ярославской губернии. Если бы он хотел приобрести себе уголок для творчества, то, наверняка, мог бы купить усадьбу и поскромней.

Многие авторы, писавшие о Н. А. Некрасове, по понятным причинам, обычно умалчивали о том, что в составе усадьбы поэт купил у Голицыных и винокуренный завод, находившийся на берегу Которосли. В 1861 году на заводе было произведено 88 тысяч ведер вина250. Как печальник горя народного Некрасов, казалось, должен был закрыть завод, но как человек деловой, практический он и не подумал так поступить. «Наличие в Карабихе винокуренного завода, – отмечал А. Суслов, – давало благодарную тему для обывательских сплетен и не раз использовалось во вред Некрасову его недоброжелателями»251.

Управляющим Некрасов назначил своего брата Ф. А. Некрасова, под руководством которого в начале 60-х годов в Карабихе были проведены большие ремонтные работы, во многом вернувшие усадьбе её прежний блеск.

С 1862 года Н. А. Некрасов летом и осенью обычно жил в Карабихе. Поэт приезжал сюда в 1862, 1863, 1865, 1866, 1867, 1870, 1871, 1872 и 1875 гг. (он не был здесь в 1864, 1869 и 1873 гг. из-за поездок за границу, а в 1874 г. – из-за цензурных дел)252. Летом 1863 года у Некрасова в Карабихе впервые прошел большой съезд гостей: у него гостили А. Н. Островский, А. А. Потехин, М. Е. Салтыков-Щедрин, артист И. Ф. Горбунов и др.253

На рубеже 50 и 60-х годов наряду с Карабихой Некрасов приобрел в Ярославле большой двухэтажный дом на Дворянской улице. Во-всяком случае, в 1863 году этот дом у него уже был254. Дом Некрасова находился в аристократической части Ярославля (об этом говорит само название улицы – Дворянская) и был весьма велик. Унаследовавший дом после смерти поэта Ф. А. Некрасов продал его, и в нем разместились казармы, известные в городе как «Некрасовские казармы»255*.

Скорее всего, поэт купил этот дом вскоре после приобретения усадьбы в Карабихе. Соображения престижа требовали, чтобы у поэта был свой дом в Ярославле. А если уж приобретать дом, то – большой, двухэтажный, на престижной улице.

Таким образом, к середине 60-х годов Некрасов стал весьма крупным собственником. Помимо Карабихи и дома в Ярославле в его владении оставалось и поместье в Грешневе. Обычно в массовой литературе о Грешневе после случившегося там в 1862 году пожара больше не пишут. Да, дом в Грешневе сгорел, но грешневское поместье осталось. По состоявшемуся 27 августа 1865 года разделу наследства А. С. Некрасова Николай и Федор получили поместье в Грешневе в общее владение257. Тогда же поэт оформил на брата Фёдора доверенность, предоставив ему на 6 лет в управление свою половину поместья258. Какое-то время Некрасов предполагал восстановить дом в Грешневе. 20 апреля 1866 года он писал Фёдору: «Мне часто приходит в голову, что необходимо бы в Грешневе выстроить хоть небольшой домишко, подумай-ка об этом» (XI, 68).

Некрасов и Оскар
Барнабов Аркадий. Бумага,ретушь

В Карабихе Некрасов вёл истинно барский образ жизни. М. А. Вилькен (Ушакова) вспоминала о кабинете поэта, находившемся в нижнем этаже главного дома усадьбы: «Кабинет можно было назвать кабинетом знатного барина за его изысканную роскошь»259. По свидетельству этой же мемуаристки, Некрасов «утром вставал рано, часов в 8, и тотчас уходил гулять в сад по своей любимой померанцевой аллее; вечно с ним провожателями были его две любимые собаки: Уэп и Оскар. Мы, бывало, с кузиной стоим у окна и тихонько наблюдаем за ним, как он ходит по аллее и курит свою сигару, а около вертятся его два любимца. С своими любимыми собаками Н. А. не расставался и за обедом, и даже они, можно сказать, обедали вместе с хозяином. Уэп сидел обыкновенно около стула, на котором помещался его хозяин, а Оскару рядом со столом ставился особый прибор: лакей раскладывал салфетку, ставил на нее тарелку, усаживал собаку, перевязывал её чистой салфеткой и клал кушанье, и Оскар важно кушал с блюда»260.

В Карабихе охота Некрасова приобрела еще больший размах. М. А. Вилькен (Ушакова) вспоминала, как летом 1863 года происходил отъезд поэта на охоту: «В общем, по походке, манерам, тону и всем привычкам он напоминал какого-то гордого барина. Особенно это заметно было во время тех торжественных сборов на охоту, какие бывали, когда Николай Алексеевич из Карабихи уезжал в Грешнево. Мы, бывало, всё наблюдаем подробно в этих сборах: смотрим, как запрягают лошадей, которые должны были везти всю кухню; как выносятся друг за дружкой всевозможные припасы, смотрим, как бегают туда и сюда лакеи, как собираются охотники с собаками. И всё это длинным поездом уезжало с барином. (…) Это барство, которым так и веяло от Николая Алексеевича, я слыхала, заставляло многих отзываться с дурной стороны об нем»*261.

Первые годы жизни Некрасова в Карабихе связаны с именем Селины Лефрен. Окончательно расставшись в 1863 году с А. Я. Панаевой, поэт в 1864 году познакомился в Петербурге с актрисой французской труппы Михайловского театра Селиной Лефрен-Потчер. Вскоре француженка поселилась в квартире поэта на Литейном. В 1865 и 1866 гг. Селина летом жила в Карабихе. В 1867 году она уехала в Париж и в Россию больше не вернулась.

Посещения Некрасовым Шоды после 1861 года

Летом 1862 года Некрасов отправился из Петербурга на Волгу. Впервые он ехал не в Грешнево, а в свою новую усадьбу – в Карабиху. 1 июня поэт выехал на поезде в Москву, в первых числах июня на лошадях он прибыл на место262. По-видимому, уже вскоре из Карабихи Некрасов отправился в Шоду. Сын Гаврилы Яковлевича, Иван Гаврилович, вспоминал, что «через зиму (т. е. летом 1862 г. – Н. З.) Николай Алексеевич приехал и книжку стихов о коробейниках привез, тятиньке и подарил»263. Какое именно издание привез в 1862 году в Шоду Некрасов, неизвестно. Как писалось выше, «Коробейники» были опубликованы в 10-м номере «Современника» за 1861 г., и поэт успел включить их во 2-е издание «Стихотворений», вышедшее поздней осенью того же года. Вряд ли Некрасов подарил Гавриле Яковлевичу номер «Современника» или 2-е издание «Стихотворений». Как мы помним, в сентябре 1861 года Некрасов, посетив Мстеру, договорился с И. А. Голышевым об издании книжек его стихов для крестьян в красных обложках (в связи с чем они получили название «красные книжки»). Зимой 1861-1862 гг. Некрасов отпечатал в Петербурге первый выпуск «красных книжек» с поэмой «Коробейники». В конце марта 1862 года он отправил в Мстеру 1500 экземпляров этого издания (X, 472). Вероятнее всего, Некрасов подарил Гавриле Яковлевичу именно «красную книжку». Как писалось выше, факт убийства коробейников остался неизвестным властям, и брат Гаврилы Яковлевича, Семен Яковлевич, был даже напуган подарком Некрасова, опасаясь, что из-за некрасовской поэмы эта история всплывет и их всех затаскают по допросам. Он упрекал брата: «Зачем ты рассказал ему на свою голову, теперь по книжке узнают, пойдут допросы, замучают»264.

Судя по всему, в 1862 году Некрасов посетил Шоду в период между началом июня и после 19 июня, когда по высочайшему повелению был приостановлен выход «Современника», в связи с чем поэт вернулся в Петербург. В конце июля – начале августа Некрасов снова вернулся в Карабиху, где и пробыл два месяца. В первую или вторую половину своего пребывания в Карабихе он посетил Шоду, мы не знаем, но вероятно, что в первую – надо думать, он спешил подарить Гавриле Яковлевичу посвященную ему поэму.

Летом 1862 года Некрасов вместе с Гаврилой Яковлевичем вновь охотился в лесах и болотах по реке Костроме. Судя по всему, в это лето он – вероятно, при помощи Гаврилы Яковлевича – познакомился в Костромском крае с прототипом героини своего стихотворения «Орина, мать солдатская» (об этом чуть ниже).

Обычно считается, что Некрасов бывал в Шоде многократно. Однако это не так. По свидетельству Ивана Гавриловича Захарова, поэт после своего первого приезда «еще два раза посетил Шоду»265. Второй раз Некрасов побывал в Шоде летом 1862 г. А когда он посетил деревню на Мезе в третий раз? А. Ф. Тарасов полагает, что это произошло в 1870 году, причем, по его мнению, Некрасов приехал в Шоду с Зинаидой Николаевной266. Однако приезд Некрасова с его тогдашней гражданской женой в Шоду маловероятен: сомнительно, чтобы Иван Гаврилович не запомнил, что однажды Некрасов приезжал к ним с Зинаидой Николаевной. По мнению В. Н. Бочкова, исходившего из упоминания о том, что Ивану Гавриловичу было 8 лет, когда Некрасов в последний раз посетил Шоду, поэт приезжал на Мезу в 1865 г.267 Однако, учитывая дату рождения Ивана Гавриловича, его восьмой год мог прийтись и на 1864 г. Таким образом, наиболее вероятной датой третьего приезда в Шоду являются 1864 или 1865 гг. Вероятно, Некрасов был в Шоде летом 1865 г., когда по заданию Комитета Литературного фонда он посетил Костромскую губернию для обследования материального положения проживавшей там некой г-жи Студзинской (к сожалению, ни её имя-отчество, ни где она жила, нам неизвестно)268.

Сохранились сведения о различных подарках, сделанных Некрасовым Гавриле Яковлевичу. Возможно, во второй приезд Некрасов дал другу-приятелю денег на покупку настенных часов с маятником*.

Фото 1861 г.
Некрасов с собакой Кадо

Видимо, во второй или третий приезд Некрасов подарил Гавриле Яковлевичу легавую охотничью собаку (скорее всего, английского пойнтера). Вероятнее всего, поэт подарил собаку еще щенком, и Гаврила Яковлевич дал ей кличку Юрка (видимо, от слова «юркая»). Этот подарок наглядно свидетельствует об отношении Некрасова к Гавриле Яковлевичу. Известно, как поэт любил своих охотничьих собак. Разумеется, подобное отношение свойственно любому настоящему охотнику, но у Некрасова оно, вероятно, усугублялось его бездетностью; к собакам он относился как к своим детям. Любимых собак он возил с собой в экипаже, описывал в прозе, воспевал в стихах, ставил на месте их захоронения памятники и т. д. Юрка запечатлена на известной фотографии Гаврилы Яковлевича, которую он послал Некрасову в 1869 году. На снимке собака лежит у его ног. В письме Гаврила Яковлевич писал: «Палюбуйся ка на свой подарочек Юрку! Ишь как свернулася сердешная у ног моех, ни на минутую с ней не растаемся – сука важнеющая, стойка мертвая, да уж и берегу я ея пуще глаз своих»271.

Во второй половине 60-х годов Гаврила Яковлевич в основном встречался с Некрасовым в Грешневе и Карабихе. «Гаврила часто ходил в Грешнево и иногда жил там подолгу»272. По-видимому, в 60-е годы Гаврила Яковлевич, получив известие от Некрасова, в назначенный час приходил к нему в Грешнево (поэт продолжал охотиться в тех местах и после приобретения Карабихи). В том же письме 1869 г. Гаврила Яковлевич писал поэту: «А кабы знато да ведано когда ты будешь на которое число в Карабихе или в Грешневе так духом бы мы с Юркою пробрались бы полями к тебе»273. Гаврила Яковлевич неоднократно бывал в Карабихе. Невестка поэта Н. П. Некрасова вспоминала: «Однажды под вечер в усадьбе появился весь пропыленный бородатый мужик с ружьем за спиной и собакой на ремешке. Некрасов тотчас повел его к себе, а на другое утро они уехали на охоту. Как я потом узнала, это был “друг-приятель” Николая Алексеевича – Гаврила Захаров»274.

Гибель грешневского дома. Смерть отца

В 1862 году порвались последние нити, непосредственно связывавшие Некрасова с Грешневым. В этом году сгорел его дом и умер его отец. Как известно, А. С. Некрасов встретил освобождение крестьян без энтузиазма; по какому поводу и до революции, и в советское время было произнесено немало возмущенных слов. Алексей Сергеевич родился и всю жизнь прожил при крепостном праве. Увидеть на склоне дней крах своего, как казалось, незыблемого мира, ему, конечно, было крайне тяжело. В литературе немало с осуждением писалось, как А. С. Некрасов боролся за выгодное для себя заключение уставной грамоты, но так поступало тогда большинство помещиков, и ничего удивительного в этом нет, т. к. людям вообще свойственно отстаивать свои интересы. Многие ли из тех, кто так сурово осуждали Некрасова-старшего, оказавшись на его месте, повели бы себя иначе?

9 мая 1861 года А. С. Некрасов заключил со своими крестьянами выгодные для себя условия пользования землей, но мировой посредник не утвердил их. Полтора года крестьяне не платили Некрасову требуемого им оброка. 9 августа 1862 года Алексей Сергеевич подал на них жалобу в Ярославское губернское по крестьянским делам присутствие. 26 августа в Грешневе состоялся бурный крестьянский сход, на котором крестьяне «в галдеже и гвалте», как замечает В. А. Архипов, изложили мировому посреднику свои претензии к помещику. 13 ноября 1862 года своей властью посредник составил новую уставную грамоту, снизив требуемую А. С. Некрасовым сумму уставных платежей с крестьян с 2400 рублей в год до 1105275.

По-видимому, в разгар всех этих событий в 1862 году в Грешневе сгорел старый барский дом. Точная дата пожара неизвестна, а среди некрасоведов существуют разные точки зрения. А. В. Попов пишет: «Осенью 1862 г., незадолго до смерти А. С. Некрасова, сгорела грешневская усадьба»276. В ряде своих работ А. Ф. Тарасов указывает, что барский дом в Грешневе сгорел летом 1862 г.277 В одной из них он уточняет: «Барский дом и большинство других строений Грешневской усадьбы сгорели в 1862 году в тихий июльский солнечный день»278. Незадолго до кончины Некрасов вспоминал об обстоятельствах пожара: «Самый дом (…) сгорел, говорят, в ясную погоду при тихом ветре, так что липы, посаженные моей матерью в 6-ти шагах от балкона, только закоптились среди белого дня. “Ведра воды не было вылито”, – сказала мне одна баба! “Воля Божия”, – сказал на вопрос мой крестьянин не без добродушной усмешки. Может быть тут простор для [неразборчиво] и для всяких слухов» (XII, 16). В черновиках «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов так описал пожар усадьбы:

В. Е. Евгеньев-Максимов пишет: «…пожар происходит на глазах у всех; потушить его не составляет никакого труда, ибо ветра почти не было, однако никто из грешневцев даже “ведра воды” не вылил. Вполне естественно при подобных обстоятельствах подозревать поджог, и эти подозрения, как можно догадываться по смыслу последней фразы, приходили в голову и Некрасову. Никаких уже сомнений не вызывает факт демонстративно безучастного отношения грешневцев к гибели имущества своих бывших “господ”. Но Некрасов не только не возмущается возможным поджогом и несомненным нежеланием крестьян пошевельнуть пальцем для ликвидации пожара, а рассказывает обо всем этом с таким эпическим спокойствием, которое могло быть продиктовано только тем, что он уже не мог, органически не мог смотреть на происшедшее глазами барина, хотя бы либерально настроенного и архигуманного барина»279. Исследователь продолжает: «В эпически-спокойном отношении Некрасова к данному событию, казалось бы, не могущему не задеть его за живое, чувствуется всё тот же органический его демократизм (…). В вековом споре барина с мужиком Некрасов в такой мере на стороне мужика, что даже уничтожение мужиком, или, во всяком случае, при попустительстве мужика, родового имущества с его стороны не вызывает ни малейшего протеста. А ведь среди погибшего в сгоревшем доме имущества находилось нечто такое, что было очень дорого его сердцу: вещи его покойной матери, а также “хранимые отцом” её “работ”, её “бумаг остатки”. Но поэт понимает, что это частность. Для его демократического сознания зло, воплощенное в старом отцовском доме, этом символе крепостнического строя, настолько велико, что перевешивает моральную ценность оставшихся после матери реликвий. (…) То обстоятельство, что речь идет о доме, который был его родным домом, ни в малой мере не смягчает непримиримого отношения к нему поэта-демократа»280.

«Судя по всему, – пишет А. Ф. Тарасов, – усадьбу сожгли сами крестьяне, расплатившись таким образом со своим барином после реформы»281.

Если барский дом действительно был подожжён, то отношение к этому факту поэта, о котором пишет В. Е. Евгеньев-Максимов, глубоко знаменательно. Ведь Некрасов хотел, чтобы мужики спалили дворянские усадьбы по всей России, и поэтому ни в чем не мог упрекнуть людей, сжёгших его родной дом.

Разумеется, в «вековом споре барина с мужиком» советские некрасоведы и подавно были на стороне мужика. О гибели родного дома любого другого русского классика исследователи бы сожалели. О пожаре в Грешневе писали чуть ли не с радостью. Как-то само собой подразумевалось, что раз в грешневском доме только секли и угнетали, то и жалеть его нечего, словно не в его стенах вырос столь почитаемый нами поэт. Безусловно, гибель барского дома Некрасовых – большая потеря для русской культуры. Ведь, если бы не пожар, дом в Грешневе вполне мог дожить до конца XX в., и его хотя бы успели сфотографировать.

Для А. С. Некрасова гибель дома стала последним ударом, от которого он уже не смог оправиться. В первых числах октября Н. А. Некрасов уехал в Петербург. Однако вскоре, получив известие о том, что отец лежит при смерти, он вновь срочно выехал в Ярославль. Алексей Сергеевич умер в Ярославле 30 ноября 1862 г. Успел ли поэт застать отца в живых, неизвестно. Гроб с телом Алексея Сергеевича отвезли в Абакумцево. А. В. Попов пишет: «Так как склеп не был готов, то после отпевания тело оставили в холодной церкви, где оно простояло почти всю зиму»282.

После всех тяжелых хлопот, связанных с похоронами, поэт вернулся в Петербург 20 декабря. Весной 1863 года останки Алексея Сергеевича были преданы земле в Абакумцеве. Как считают, в 1863 году в юго-восточном углу ограды Петропавловского храма на средства Н. А. Некрасова была возведена увенчанная небольшой главкой восьмигранная часовня из красного кирпича, в крипте которой устроили фамильную усыпальницу, где и похоронили А. С. Некрасова. Отметим, что сын не похоронил отца рядом с матерью. Невольно встаёт вопрос: если в 1860 году на могиле матери был поставлен достаточно скромный памятник, то почему через три года над могилой отца была возведена монументальная часовня с усыпальницей? Сыграли ли здесь свою роль соображения престижа: владелец Карабихи обязан похоронить отца по высшему разряду? Или это было своего рода покаяние перед памятью отца? Или поэт возвел часовню с расчетом и самому быть погребенным в ней?

«Мороз, красный нос» и «Орина, мать солдатская»

В декабре 1862 года в Ярославле Некрасов начал писать поэму «Мороз, Красный нос», которая в основном была написана в Карабихе летом 1863 г.; её окончание датировано 21 августа 1863 г.

Можно сказать, что «Мороз, Красный нос» – классическая поэма Некрасова. Верный себе поэт пишет одно из самых страшных своих произведений. Сюжет поэмы известен. Неожиданно, простыв в зимний мороз, умирает крестьянин Прокл Севастьянович. Через несколько дней, поехав в лес за дровами, замерзает в лесу его вдова Дарья. Двое их малых детей остаются сиротами. Казалось бы, смерти Прокла и Дарьи было вполне достаточно. Однако, обычно остается незамеченным, что Дарья замерзает, будучи беременной (согласно поэме, она ожидает ребенка к весне).

Первые четыре главки поэмы были опубликовано в январском номере журнала Ф. М. Достоевского «Время» за 1863 год. А. Ф. Тарасов отмечает: «Никаких сведений о времени зарождения замысла поэмы и месте написания этих главок пока никто не приводил. Очевидно, стихи эти сложились в декабре 1862 года в Ярославле или Карабихе. (…) Скорее всего, что и замысел поэмы с тем же сюжетным поворотом, в основе которого лежит смерть крестьянина, возник во время похорон отца»283.

Однако в основу трагического содержания поэмы, конечно, легли не только обстоятельства личной жизни поэта, хотя они наверняка сыграли свою роль. Главным, что предопределило трагический дух «Мороза, Красного носа», безусловно, стал крах надежд Некрасова на крестьянскую революцию. «Не нашли ли отражение в “Морозе, Красном носе”, – спрашивает Ф. И. Евнин, – идейно-политическая борьба эпохи, общая обстановка в стране?»284. Перечислив факты: приостановка «Современника», арест Чернышевского, подавление польского восстания, провал надежд революционеров на восстание крестьянства в 1863 г., исследователь пишет: «Становилось очевидным, что ожидание в близком будущем крестьянской революции ни на чем не основано. (…) В этой-то исключительно тяжелой обстановке заканчивался и увидел свет “Мороз, Красный нос”. Отсюда его трагический колорит»285.

Особую роль в поэме играет образ Мороза. Как совершенно справедливо полагает Ф. И. Евнин, он является «воплощением грозных, враждебных людям труда, зловещих сил, самовластно распоряжающихся их судьбой»286. В глазах поэта образ Мороза – отрицательный, синоним всего самого ужасного. Все мы в младших классах учили отрывок «Не ветер бушует над бором», который, по сути, давно стал самостоятельным стихотворением. Этот отрывок – один из лучших в творчестве поэта, его справедливо любят. Однако он стал любимым только после того, как из него было выпущен целый ряд строф (в частности, про покойников в могилах). Вырванный из контекста поэмы, он превратился в светлый жизнеутверждающий гимн.

По-видимому, мы можем предполагать, что «Мороз, Красный нос» в какой-то степени имеет отношение к Костромскому краю, в частности, к Шоде. Выше уже приводилось мнение В. Е. Евгеньева-Максимова о том, что образ Катеринушки в «Коробейниках» послужил подготовительным эскизом для образа героини «Мороза, Красного носа» Дарьи. Разумеется, Дарья, скорее всего, собирательный образ, но, похоже, что её прототипом могла послужить жена Гаврилы Яковлевича Маремьяна Родионовна. Вспомним, Дарья живет в деревне. В четырех верстах от неё находится село с церковью и кладбищем, на котором хоронят Прокла. Где-то неподалеку («верстах в десяти от села») находится монастырь. По прямой на север в 14 верстах от Шоды находится Спасо-Геннадиев монастырь* – главный религиозный центр нижнего Покостромья. В Спасо-Преображенском соборе монастыря вплоть до 1920 года покоились мощи преподобного Геннадия Костромского и Любимоградского (+ 1565 г.), издавна почитаемого населением северной части Костромского и всего Любимского уездов.

В эпизоде похорон, где Дарья везет гроб с телом мужа на кладбище, говорится:

В связи с этим местом Ю. В. Лебедев пишет: «О белом холщевом платке как траурном символе нам уже приходилось писать. (…) Знакомство с этнографическими материалами в местной печати убеждает, что аналогичный наряд носили русские крестьянки из старообрядцев в Кинешемском, Костромском, Судиславском и Буйском уездах Костромской губернии. Заметим: в уездах, где Некрасов часто охотился с Гаврилой Яковлевичем Захаровым. Известно, что семья Захаровых, как, впрочем, и всё крестьянство деревни Шода и окрестностей, было почти целиком старообрядческим»287. В подтверждение этого Ю. В. Лебедев ссылается на статью из № 19 «Костромских епархиальных ведомостей» от 1885 г. Однако данная ссылка не может быть признана корректной. В статье «Заблудшие», помещённой в этом номере, речь идёт не о старообрядцах, а о какой-то неназванной секте (судя по описанию, видимо, хлыстах), распространённой в то время в Костромском, Буйском и левобережной части Кинешемского уездов, женщины которой: «На похоронах (…) всегда повязывают голову белым полотенцем»288.

В августе 1863 года Некрасов с сестрой Анной Алексеевной совершил поездку по Волге на пароходе из Ярославля на Нижегородскую ярмарку. С собой Некрасов взял собак, «при которых были лакеи и Кузьма Солнышков»289. Возвращаясь из Нижнего Новгорода, на пароходе Некрасов закончил эпилог поэмы «Мороз, Красный нос». На рукописи под эпилогом он написал: «21 августа 1863. На пароходе из Нижнего» (II, 679). Кузьма Солнышков вспоминал, что, «доехавши до Костромы, Николай Алексеевич велел нанять тройки и ехать с охотой до усадьбы»290.

В июне-сентябре 1863 года в Карабихе Некрасовым было написано стихотворение «Орина, мать солдатская». Согласно его тексту, поэт познакомился с прототипом героини стихотворения в 1862 году во время охоты, когда остановился у неё на ночлег; в стихотворении упоминается «прошлогодний ночлег» в её доме (можно уверенно предположить, что с прототипом Орины Некрасова познакомил Гаврила Яковлевич). Летом 1863 года во время охоты поэт вновь посетил эту женщину. А. А. Буткевич вспоминала: «“Орина, мать солдатская” сама ему рассказывала свою ужасную жизнь. Он говорил, что несколько раз делал крюк, чтобы поговорить с ней, а то боялся сфальшивить»291. Н. К. Некрасов пишет: «Среди жителей деревни Острецово Костромской области еще недавно бытовало любопытное предание. По словам местных старожилов, Некрасов “списал” героиню своего стихотворения “Орина, мать солдатская” с их односельчанки Орины, дом которой стоял на краю села. Однажды к Орине зашел усталый, долго плутавший в лесу охотник. Она пригласила его в избу, напоила чаем и долго рассказывала о своем вдовьем житье»292. Н. К. Некрасов не называет источника данной информации, и не указывает о каком именно Острецове идет речь (тем более, что вначале он называет его деревней, а затем селом). В некрасовские времена в Костромской губернии было четыре населенных пункта с таким названием. Одно из них – усадьба в восточной части Галичского уезда при р. Куси – отпадает сразу. Другое – с. Острецово в Нерехтском уезде – находилось вблизи от Плёса293. Остаются еще две деревни: одна – в Чухломском уезде при безымянной речке и другая – в южной части Солигаличского уезда на берегу реки Костромы294. Если сообщение Н. К. Некрасова имеет под собой какую-то реальную основу, то, вероятнее всего, речь идет о существующей до наших дней д. Острецове в Солигаличском районе. Эта деревня находится на берегу реки Костромы, а ведь именно Покостромье являлось основным местом охоты Некрасова и Гаврилы Яковлевича.

Как и почти всегда у Некрасова, стихотворение имело конкретный политический подтекст. М. М. Гин заметил: «Даже, если бы мы могли сопоставить некрасовскую “Орину” со стенографической записью рассказа реальной Орины, это всё-таки не объяснило бы нам, почему поэт с такой жадностью ухватился за этот рассказ (…). Понять это можно, лишь учитывая, что стихотворение написано вскоре после опубликования военной реформы, сократившей срок солдатской службы до 15 лет. Некрасов показывает, что и половины этого срок вполне достаточно, чтобы свести в могилу здоровенного, богатырского сложения парня: телесные наказания, отмененные законодательно, фактически продолжали существовать. Лишь в свете этих исторических обстоятельств в русской жизни становится понятен интерес поэта к рассказу Орины»295.