г. Иваново
Государь Николай II и судьба империй:
размышления Георгия Федотова
В 2011 году исполняется 125 лет со дня рождения и 60 лет со дня кончины одного из ярких авторов русского зарубежья ХХ столетия Георгия Петровича Федотова. Его наследие уже более двух десятилетий возвращается в научный и культурный фонд нашей страны. При всем том многое из созданного этим интересным исследователем и мыслителем еще недостаточно изучено и слишком мало востребовано в современной России. Это особенно очевидно в нынешних обстоятельствах, когда именно история России, в том числе и сравнительно недавняя, стала полем ожесточенной идеологической и политической борьбы. К числу подобных проблем относится историческая судьба Российской империи, в том числе и вопросы об истоках, характере и особенностях революционных потрясений в нашей стране в начале ХХ века. Как справедливо отмечал один из исследователей наследия Федотова – А. Ф. Киселев, данные проблемы еще не нашли должного отражения в литературе, посвященной творчеству Федотова 1 . Зато находятся в центре внимания книги самого Киселева «Страна грез Георгия Федотова (размышления о России и революции)», которая, как нам представляется, вносит немалый вклад в изучение и осмысление именно этих сторон наследия Георгия Петровича.
Надо признать, что в своей монографии А. Ф. Киселев подробно освещает целый ряд существенных наблюдений и открытий Федотова о российском самодержавии, эволюции его отношений с обществом и возможностях власти в условиях существования Российской империи избежать революционной катастрофы. Совершенно справедливо, на наш взгляд, этот современный российский исследователь творчества Федотова опирается здесь в значительной степени на программную статью Георгия Петровича «Революция идет» (1929). Ведь именно в ней Федотов дал развернутый анализ тех тенденций и противоречий развития в имперской России, которые и сделали возможной ее сокрушение в огне революции. Заслуживают внимания и итоговые оценки А. Ф. Киселева по интересующей нас проблематике: «В Георгии Петровиче преобладали чувства человека, глубоко пережившего трагедию самодержавия, буквально выстрадавшего новейшую историю России. <....> Г. П. Федотов с удивительной глубиной показал, что в принципе русскому самодержавию история не оставила места в ХХ в., а его рассуждения о том, что крови можно было избежать – при условии более эффективной реформаторской деятельности власти, – относятся к рассуждениям человека, которому крайне горько соглашаться с тем диагнозом болезни императорской России, который он сам с выверенной точностью поставил» 2 .
Можно ли согласиться с этими оценками исследователя творчества Георгия Петровича Федотова? Думается, что далеко не во всем. И прежде всего потому, что в интересном и очень доброжелательном к наследию Г. П. Федотова анализе А. Ф. Киселева есть один очень существенный изъян. Дело в том, что Киселев, как и очень многие другие читатели (и почитатели) Федотова, как бы не замечает существенной эволюции мироощущения Георгия Петровича, которая произошла в его сознании в годы Второй мировой войны.
Впрочем, в такой эволюции творчества Федотова мы обнаруживаем нечто весьма противоречивое, что отчасти выражает неоднозначность самосознания русской интеллигенции, в том числе и в русском зарубежье. В сущности, можно обнаружить два весьма отличающихся друг от друга ученых и мыслителя в одном лице – Георгия Петровича Федотова. Первый – русский ученый в Париже, сотрудник известных изданий русской эмиграции, повествующий о русских святых студентам Богословского института. Второй – житель Нью-Йорка, преподаватель истории Свято-Владимирской православной семинарии, выпускающий свои программные труды по-английски. Первый – патриот России, ищущий пути ее возрождения. Второй – атлантист, обсуждающий варианты подчинения своей родины «новой власти победоносных демократий» (статья «Новое Отечество», 1943).
До известной степени таков был путь и всей эмиграции из Российской империи и Советского Союза, не только русской: от отчетливого национального патриотизма к прозападному космополитическому либерализму. Вот в каком контексте предстает интересующая нас тематика в наследии Г. П. Федотова.
Первая ее версия в наиболее отчетливом виде сформулирована Георгием Петровичем в статье 1929 года «Будет ли существовать Россия?». Главное здесь для самого Федотова – это задачи возрождения России, включающие и осознание того, что «Россия – не нация, но целый мир. Не разрешив своего призвания, сверхнационального, материкового, она погибнет – как Россия» 3 . А потому, как подчеркивал мыслитель, «мы должны показать миру (после крушения стольких империй), что задача империи, т. е. сверхнационального государства – разрешима» 4 .
Так думал Г. П. Федотов в конце 20-х годов, так он предлагал тогда трудиться для будущего, причем в то время империя сама по себе для мыслителя есть еще нечто предпочтительное. Иная картина возникает в его трудах периода американской эмиграции полтора – два десятилетия спустя. Тогда Федотов уже прямо заявлял, что «в мире уже нет места старым Империям» 5 .
Впрочем, как он полагал, возможна «новая, универсальная Империя» – либо более мрачный вариант «распространения коммунистической системы по всему земному шару», либо «более светлый» вариант Империи: «Pax Atlantica, или лучше Pax Americana» 6 . В последнем случае «Россия не умрет, пока жив русский народ, пока он живет на своей земле, говорит своим языком. Великороссия, да еще с придачей Белоруссии (вероятно) и Сибири (еще надолго), все еще представляет огромное тело, с огромным населением, все еще самый крупный из европейских народов» 7 .
В своих работах 40-х годов Федотов дает понять, что более обещающей была бы федерация народов и земель бывшей Российской империи: «Трудно возразить что-либо против идеи федерации. Это прекрасная, разумная программа. Для малых народов она обещает и свободу, и преимущества жизни в великом, веками сложившемся организме. Экономические блага имперской кооперации бесспорны, так же, как и преимущества военной защиты. Может быть, если бы федеративный строй России осуществился в 1905 году с победой освободительного движения, он продлил бы существование Империи на несколько поколений. Но, к сожалению, народы – по крайней мере в наше время – живут не разумом, а страстями. Они предпочитают резню и голод под собственными флагами» 8 .
При всем том, как полагал тогда русский мыслитель-эмигрант, «нет оснований бояться порабощения народов в случае победы Америки», хотя и «нужна большая воля и большая гибкость, чтобы добиться повиновения слабых в рамках демократической законности» 9 .
В чем причина столь значительных изменений в сознании мыслителя? Что привело Федотова к увлечению идеологией «атлантизма»? Ведь это увлечение, как справедливо отмечает российская исследовательница нашего времени, О. И. Ивонина, сопровождалось ревизией ряда мировоззренческих постулатов его историософии 10 .
Для полноценного ответа на эти вопросы нужно было бы очень основательно знать некоторые обстоятельства биографии Георгия Петровича. Но, во всяком случае, очень характерны мемуарные свидетельства о Федотове периода его американской эмиграции, данные весьма известным автором русского зарубежья, Юрием Павловичем Иваском: «У него было классическое для большинства русской интеллигенции недоверие к империи (...) Вспоминаю, – Г. П. как-то смущало, что его отец был крупный чиновник, правитель дел при губернаторе, а любимый дед – отставной полицмейстер» 11 .
Есть и другие отклики в кругах русской эмиграции на размышления Георгия Петровича Федотова о «судьбе империй». В числе резких критиков «позднего» творчества Федотова надо отметить Ивана Александровича Ильина. «Мы уже давно привыкли к тому, – отмечал И. А. Ильин, – что писания этого “профессора” (Федотова. – С. У.) безответственны, двусмысленны и соблазнительны. Он ненавидит “дореволюционную Россию” слепой ненавистью и всегда готов очернить ее вопиющей неправдой» 12 . «Фанатики федерализма», к которым И. А. Ильин относил и Г. П. Федотова, по словам Ивана Александровича, «мечтают превратить Россию во множество политически ничтожных и стратегически бессильных карликов – и тем предать ее на завоевание и порабощение западным и юго-восточным государствам» 13 .
Действительно ли Георгий Петрович Федотов ненавидел старую Россию «слепой ненавистью»? Как нам представляется, это отнюдь не так. Хотя имеется существенное обстоятельство, которое усложняло восприятие Георгием Петровичем имперского опыта России – это его социалистические предпочтения. Но ведь они были у Федотова с юности и до конца его дней.
Если вернуться к парижской эпохе эмиграции Федотова, то стоило бы особо отметить статью «Революция идет», в которой федотовская версия крушения Российской империи была представлена с наибольшей полнотой. Она имеет три главных положения. Первое – «судьба России до самого конца висела на острие...». Второе – «абсолютизм нигде и никогда себя не ограничивал, а в России не было силы, способной ограничить его извне». Третье – «...для России были даны еще два последних шанса. Первый шанс – революция 1905 года. Второй – контрреволюция Столыпина» 14 . Однако, как утверждал Г. П. Федотов, здесь роковую роль сыграл император Николай II, который и «спустил революцию». А ведь он «имел редкое счастье видеть у подножия своего трона двух исключительных, по русской мерке, государственных деятелей: Витте и Столыпина. Он ненавидел одного и предавал обоих» 15 .
Подобного акцента на личности государя Николая II мы не найдем уже в работах Федотова времени его американской эмиграции. В них лейтмотивом проходит мысль об обреченности империй, а фатальными, пусть невольными, губителями Российской империи выставляются уже оба последних императора – не только Николай II, но и его отец Александр III: «Два последних императора, ученики и жертвы реакционного славянофильства, игнорируя имперский стиль России, рубили ее под самый корень» 16 . Заметим, что эта более поздняя – «нью-йоркская» – версия выглядит куда более схематичной, а вместе с тем и менее убедительной, нежели более ранняя, «парижская».
Но в любом случае фактом остается полное нечувствие Георгия Петровича Федотова как историка и мыслителя к трагедии государя Николая II и его семьи. Трагедии, которая, несомненно, была и трагедией всей России. Причины такого нечувствия – вопрос особый. Возможно, здесь сказались определенные стереотипы и предрассудки, усвоенные Георгием Петровичем в годы революционного угара его юности. Однако, невзирая на возможные мотивы игнорирование мыслителем самого чудовищного преступления, кровавой расправы над государем и его семьей, делают его размышления неполными, недостаточными в своих существенных основаниях и в значительной степени нравственно неубедительными.
Вот почему, как нам представляется, рассматривая размышления Г. П. Федотова о прошлом и будущем России, в том числе и проблему ее имперского наследия, следует учитывать эволюцию его представлений за четверть века эмиграции, в частности, существенные отличия «нью-йоркского» ее этапа от «парижского». Только принимая во внимание все упомянутые нами особенности, мы можем адекватно воспринимать и учитывать размышления мыслителяэмигранта о судьбах России и всего мира.
Примечания1 Киселев А. Ф. Страна грез Георгия Федотова (размышления о России и революции). М., 2004.
2 Там же. С. 107–108.
3 Федотов Г. П. Будет ли существовать Россия? // О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990.
4 Там же. С. 459.
5 Федотов Г. П. Судьба империй // Федотов Г.П. Судьба и грехи России (избранные статьи по философии русской истории и культуры): в 2 т. Т. 2. СПб., 1992.
6 Там же. С. 312–313.
7 Там же. С. 326.
8 Там же. С. 322.
9 Там же. С. 314.
10 Ивонина О. И. Между народом и империей: Г. П. Федотов о культурных трансформациях российского общества // Историк в меняющемся пространстве российской культуры. Челябинск, 2006.
11 Иваск Ю. Эсхатология и культура // Федотов Г. П. Святой Филипп Митрополит Московский. М., 1991. С. 123.
12 Ильин И. А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948– 1954 годов: в 2 т. Т. 1. М., 1992. С. 173.
13 Там же. С. 181.
14 Федотов Г. П. Революция идет // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: в 2 т. Т. 1. СПб., 1991. С. 167, 169.
15 Там же. С. 170, 172.
16 Федотов Г. П. Судьба империй. С. 322.