Из опыта подготовки и осуществления великих реформ 60–70-Х гг. ХIХ в. в Костромском крае

А.Муха. "Славянская эпопея". Отмена крепостного права на Руси.

Отмена крепостного права и институциональные реформы 1860–1870-х гг. ХIХ в. дали серьезные импульсы социально-экономическому и политическому развитию России, в значительной степени изменили уклад жизни российской провинции, определили особенности капиталистической модернизации страны, а в конечном итоге – ее историческую судьбу.

В данной статье сделана попытка осмысления проблемы в контексте изучения механизма взаимодействия и взаимовлияния «центра» и «провинции» как двух ведущих субъектов российской истории на этапе глубоких общественных преобразований. Делается попытка ответа на вопрос, какие силы и почему могли тормозить на местах реформаторский импульс «сверху», верно ли видеть в провинции некий консервативный бастион, противостоявший реформам, выявить имевшиеся в этом плане противоречия между центром и провинцией, факторы, усиливавшие или погашавшие их.

История подготовки и осуществления крестьянской реформы показывает, что в числе последних немаловажную роль играло соотношение прореформаторских и консервативных сил не только в высших эшелонах власти, но и на местах, прежде всего в губернских дворянских комитетах, создание которых предписывалось в соответствии с Высочайшими рескриптами виленскому губернатору П.И. Назимову и петербургскому П.И. Игнатьеву в конце 1857 г. – начале 1857 года. В преобладающем их числе сложилось либеральное «меньшинство» и консервативное «большинство». Иная ситуация сложилась в Костромском дворянском комитете по улучшению быта помещичьих крестьян, заседания которого были торжественно открыты 11 мая 1858 г. (по другим данным 3 июля). В его состав, под председательством Костромского губернского предводителя дворянства А.А. Миронова, вошли 40 членов (всего за время работы в нем участвовало 45 человек). Созданию проекта отмены крепостного права в губернии предшествовала большая подготовительная работа: в течение двух месяцев члены комитета собирали сведения о количестве имений, числе крепостного населении, величине крестьянских земельных участков и др., которые в дальнейшем были отправлены в Главный Комитет по крестьянскому делу в Петербург. Как убедительно доказал в своем диссертационном исследовании видный российский историк реформы Л.Р. Горланов, собранные сведения о состоянии помещичьих имений страны содержали заниженные на 17% данные о размерах крестьянского землепользования (величина среднего надела была уменьшена с 6, 9 дес. до 5, 8 дес.) и, наоборот, завышенные цифры крестьянских повинностей (например, оброка – на 12%) – факт, имевший значительные последствия в деле реализации реформы в крае и последующем социально-экономическом развитии. Расчет был прост: во время отмены крепостного права с помощью подтасовки этих данных как можно больше оставить земли за собой и наложить как можно большие повинности на крестьян и тем самым надолго привязать их к себе. Подобная практика и в других губерниях была не редкостью1 .

К декабрю 1858 г. Редакционной комиссией был подготовлен «Проект общего положения об улучшении быта помещичьих крестьян Костромской губернии». По выработанному проекту крестьянин объявлялся лично свободным. Помещики сохраняли собственность на все принадлежавшие им земли, однако, соглашались продать усадьбы крестьянам за выкуп – в размере 480 руб. серебром за одну дес. ( Насколько высока эта плата ясно, если учесть, что накануне реформы стоимость 1 десятины заселенной земли в губернии составляла в среднем 9-10 руб. серебром). Причем, если помещик находил усадьбы крестьян «особо ценными», то мог потребовать от них и более высокой платы2 .

Комитет счел возможным предоставить в пользование крестьян земельный надел, причем только на время срочно-обязанного периода, за что крестьяне должны были платить оброк или отбывать барщину. При этом пореформенный крестьянский надел в многоземельных имениях должен был составлять не более 3 дес. на душу, в среднеземельных – 2,5 и малоземельных – 1,5 дес. По подсчетам Л.Р. Горланова, если учесть, что средний душевой дореформенный крестьянский надел составлял 6, 9 дес., не считая барщинных, неиспользуемых и незаселенных земель (с ними на одну душу приходилось до 14,3 дес . земли), то ясно, что помещики Костромской губернии намеревались оставить после реформы во временном пользовании крестьян земельные наделы, урезанные в 2–3 раза.

«Положение» предоставляло право помещикам обменивать свои земли на крестьянские для «правильного устройства» собственного хозяйства, для избежания чересполосности, переселять крестьян на другие места без их согласия, переносить крестьянские усадьбы, отрезать высший душевой надел.

Размеры повинностей планировались исключительно высокими. При наделе от 1,5 до 3 десятин при барщинной форме повинностей крестьянин должен был работать в году на помещика 140 дней мужских и 93 дня женских. Что касается оброка, то, согласно проекту, в чисто оброчных имениях, а их было в губернии большинство, денежная повинность крестьян обуславливалась кроме поземельного надела, местными и отхожими промыслами, т.е неземледельческими заработками крестьян. В разных уездах она была неодинакова, колеблясь от 9–10 руб серебром в Ветлужском, Варнавинском, Кинешемском, Юрьевецком уездах, до 12– 15 руб. в Чухломском, Кологривском, Галичском, Солигалическом уездах, где был развит отход в Москву и Петербург. Значительно урезав крестьянские наделы, костромские помещики в то же время планировали не только сохранить оброчные платежи на дореформенном уровне, но и значительно повысить их3 .

Предвидя, что крестьяне могут отказаться от выкупа усадеб и от наделов на указанных выше условиях, Положение указывало, чтобы выкуп усадеб и пользование наделами были обязательны для крестьян, отказы запрещались. Костромские помещики сочли необходимым и увеличить срок переходного периода с 12 лет, как это предусматривал рескрипт, до 20.

Особенно важным для костромского дворянства было решить вопрос о лесах; ими в губернии было занято свыше 70% территории  и во многих уездах (особенно в восточных) лесные промыслы были основным занятием крестьян. Леса значили для них здесь отнюдь не меньше, чем полевой надел для крестьян земледельческих уездов. По мере модернизации промышленности ценность леса возрастала и он становился важным капиталом. В проекте костромского комитета устанавливалось, что «минеральные богатства, в недрах земли находящиеся, леса и воды на всем пространстве имения, принадлежащего помещику…состав-ляют неотъемлемую и исключительную собственность помещика, на сем основании надел крестьян лесом для него необязателен,…» и он (помещик) сохраняет право «владения и распоряжения рыбными ловлями и силою и течением стоячих и текущих вод». После некоторого обсуждения было внесено допущение, в соответствии с которым помещики могли разрешить крестьянам пользоваться дровяным лесом «на основании особо составленных правил и за дополнительную плату». В специальном постановлении комитета «Об охранении и пользовании помещичьими лесами», вошедшем в него «Проекте лесного положения» указывались меры, которые «ограждали бы помещичью лесную собственность от всякого рода посягательств…» в виду того, что «…в последнее время порубки и расхищения крестьянами владельческих лесов усилились до черезвычайно-сти». Предусматривалось назначение к лесным дачам сторожей и «полесных», возложение ответственности на порубщиков и похитителей лесной собственности на общества крестьян или на них самих, если они не принадлежали к оным, воспрещение продажи похищенного лесного имущества на рынках, базарах, ярмарках и т.д.4 .

Костромской комитет особенно позаботился о том, чтобы помещики и после отмены крепостного права остались полновластными хозяевами в деревне. В последних двух главах (VIII и IХ) проекта, в которых рассматривались вопросы образования сельских обществ и права помещиков по отношению к ним, крестьяне в течение всего срочно-обязанного периода «признавались» совершенно «неспособными» к самоуправлению, поэтому над ними должна была быть учреждена опека самих помещиков5 .

Костромской комитет разработал еще и Проект оказания помощи мелкопоместным землевладельцам, имевшим до 20 душ крепостных, коих в губернии, по данным комитета, насчитывалось 2156 имения (18995 крепостных) Учитывая, что « ни поземельная рента, ни урочные работы, ни выкуп усадеб не вознаградят владельцев за лишение рабочих сил, которые составляли опору их собственного быта» в период крепостного права, правительству предлагалось осуществить выкуп «обязательного труда крестьян и их самих из крепостной зависимости» за наличные деньги. Капиталы, необходимые для выкупа, предполагалось найти через посредство внутреннего займа, учреждение в приказах общественного призрения особой ссуды и через учреждение частных или общественных банков. Долг погашался крестьянами взносом ежегодных процентов сверх текущего подушного оклада. Было подсчитано, что по Костромской губернии понадобится на эти цели 3000000 руб. Размер выкупных платежей при 5,5% годовых составил бы ежегодно 165 руб. Такой мерой можно, как подчеркивалось в документе, вывести мелкопоместных дворян из угрожающего им нищенства 6 .

Уже первые исследователи реформы 1861 г.7 оценивали работу комитета, как одного из самых рьяных защитников крепостного права в России. Проект ставил большинство крестьян в более худшие условия, нежели те, в которых они находились при крепостном праве.

Все содержание проекта было проникнуто мыслью о недопустимости каких-либо потерь помещиков и даже улучшения их положения. В отличие от всех других дворянских крестьянских комитетов России, в Костромском не сложилось деления на консервативное «большинство» и либеральное «меньшинство». Причина – в той социально-экономической ситуации, которая сложилась в губернии на рубеже 50-60-х г.г. ХIХ в. Как и в целом в стране, остро заявляли о себе и требовали разрешения проблемы, связанные с кризисом изжившего себя крепостничества, внедрением новых капиталистических форм хозяйствования, необходимостью модернизации всего уклада жизни российской провинции. Помещичье хозяйство находилось в полном застое. За долги в период с 1853 по 1857 год включительно в губернии было взято в опеку 993 имения, причем половина из них приходилась на Костромской уезд. Дворянское сословие губернии переживало процесс внутренней перегруппировки, фактически свидетельствовавший о начале его распада. Из 4010 помещиков – 3 325 были мелкопоместными (владевшими не более 100 душами), мало связанными с рынком8 . Если в других губерниях нечерноземного региона – Ярославской, Владимирской, Тверской некоторая часть помещиков уже начала вести свое хозяйство на вольнонаемном труде, то в Костромской губернии помещичья среда не желала понимать и принимать сущность новых экономических процессов, предпочитая время от времени повышать оброки с крестьян, нежели изыскивать пути более рационального ведения своих хозяйств. Более того, сыграло свою роль и другое обстоятельство. По данным Л.Р. Горланова, в момент выборов в губернии проживало всего 800 землевладельцев, остальные 3,5 тысячи жили в Санкт-Петербурге, Москве, или находились на военной и гражданской службе в других городах империи. Те же, кто безвыездно проживал в своих имениях, представляли собой наиболее правую часть костромского дворянства. Как оброки, так и барщина в их поместьях были наиболее высокими, чем в других имениях губернии. Все это и определило состав комитета, который постарался разработать такую программу, которая позволила бы помещикам и после отмены крепостного права на долгие годы привязать к себе крестьян, максимально компенсировать потерю дохода, получаемого помещиком от личной зависимости крепостного крестьянина9 .

Какие последствия имела позиция Костромского комитета и подобные ей программы «консервативного большинства» в других губернских дворянских комитетах; оказали ли они воздействие на выработку общероссийского законодательства? Давление консервативной провинции на центр было очевидным, оно усиливало в «верхах» влияние реакционно настроенных сановников, под натиском которых Главный комитет и сам Александр II в первой половине 1858 г. склонялись к т.н. «остзейскому» (безземельному) варианту отмены крепостного права, что вполне соответствовало настроению большинства губернских комитетов, более половины которых высказывались против наделения крестьян землей в постоянное пользование с сохранением их лишь на срочнообязанный период.

Казалось, реформа обречена на проведение ее с позиции консервативно настроенных кругов дворянства. Однако, совокупность объективных и субъективных обстоятельств, отодвинули опасность проведения реформы по наихудшему варианту. Под воздействием обострившейся общественно-политической обстановки в стране, крестьянских выступлений, активизации либеральных сил и ряда обстоятельств личностного плана10 произошел перелом в позиции Александра II, что выразилось в принятии новой правительственной программы по крестьянскому вопросу в декабре 1858 г. Она признавала либеральную идею выкупа полевой надельной земли крестьянами в собственность, правительственное содействие выкупу путем организации кредита, введение крестьянского самоуправления в рамках сельской общины. Именно эта программа и легла в основу проекта «Положения о крестьянах, выходящих из-под крепостной зависимости», разработанного Редакционным комиссиями к августу 1859 г. Однако под воздействием консервативных сил он подвергся корректировке при обсуждении в Главном комитете по крестьянскому делу и в Государственном Совете в январе-феврале 1861 г. (дальнейшее понижение норм крестьянских наделов для некоторых местностей, увеличение оброка там, где имелись «особые промышленные выгоды», помещикам предоставлялось право предоставлять крестьянам «в дар» четверть надела). Хотя проект Костромского комитета, будучи представленным в Редакционные комиссии, и был признан неприемлемым, а министр внутренних дел С. Ланской, ознакомившись с ним, назвал его безобразным11 , тем не менее при составлении окончательного общероссийского проекта некоторые уступки костромским дворянам все же были сделаны. Запланированные Редакционными комиссиями для Костромской губернии наделы крестьян, по данным А.Скребицкого и подсчетам Л.Р. Горланова, были снижены по 10 из 12 уездов на 15–30%. Завышенные средние оброки костромских крестьян были понижены на 20–35% ( в среднем составили 9 руб.), но учитывая, что дореформенные оброки были на 10-20% ниже тех, что показали в своем проекте костромские дворяне, то в конечном итоге выходило, что повинности оставались или на дореформенном уровне, либо понижались в самой незначительной степени12 .

Противоречивость реформы, непримиримость и разнонаправленность интересов помещиков и крестьян, выразившаяся в том числе в Костромской губернии в факте фальсификации сведений о величине крестьянского землепользования и дореформенных повинностей и их реальном завышении после освобождения, привели к ряду крестьянских выступлений и фактическому срыву всех предполагаемых сроков проведения основных этапов реформы. Затянулась выработка окончательного проекта волостного устройства: первые из них были открыты и приступили к работе лишь в начале июля 1861 г., последние – в конце сентября – начале октября (всего было создано 210 волостей и 1720 сельских обществ)13 . Причем во всех 12 уездах губернии, помещики постарались протолкнуть на должности мировых посредников тех, кто, как оказалось впоследствии, послушно проводил их волю, и лишь незначительная часть мировых посредников в губернии выполняла свои обязанности в точном соответствии с законами, в первую очередь это мировые посредники Кинешемского уезда – А.Н.Куломзин, А.П.Грек, И.Т.Сыроватский, М.П.Яковлев, мировой посредник Костромского уезда – И.Н.Готовцев и некоторые другие.

В конце июня – начале июля 1861 г. началось составление уставных грамот, определявших поземельные отношения между помещиками и крестьянами на период временнообязанного состояния, а так же повинности последних вплоть до выхода их на выкуп. На данный этап реформы отводилось всего лишь два года, однако в губернии процесс растянулся до 1867 г. (включительно) и шел 6 лет, в 3,5 раза больше времени, чем на это предусматривалось «Положениями» 19 февраля. По подсчетам Л.Р. Горланова, только 40% крестьян подписало грамоты; крестьянство, поставленное в более худшие условия хозяйствования в сравнении с дореформенным периодом, в своей значительной массе ждало «новую волю»14 . Крестьяне, никогда не видевшие в своих наделах «излишней» земли, прежде всего, отрицательно встретили пресловутые «отрезки». Общая площадь отрезанных у крестьян земель была исключительно большой – 6778136 дес., что составляло 36,7% того количества земли, которым они владели до реформы. Средний крестьянский надел в губернии сократился с 6,9 до 4,8 дес., количество отрезанной земли было наибольшим из всех губерний нечерноземного центра. В отличие от них в Костромской губернии повинности крестьян, по причине вышеназванных фальсификаций, уменьшались в гораздо меньшей степени, чем уменьшилось землепользование. Это являлось другой важнейшей причиной отказа крестьян подписывать уставные грамоты15 . Ясно, что крестьянство не спешило переходить на выкуп, величина которого определялась, как известно, капитализацией оброка. Значительная часть крестьян-отходников считала временнообязанное состояние более выгодным, нежели переход на выкуп, и результаты первого этапа реформы оказывали тормозящее влияние на ход второго. К моменту принятия закона об обязательном выкупе (28 декабря 1881 г.) в целом по Костромской губернии перешло на выкуп 69,3% временнообязанных крестьян (197707 человек). Остальные 30% – накануне Первой русской революции. Причем только 0,4% из них перешли на выкуп добровольно, из остальных 99,6% – 69,3% по одностороннему требованию помещика и 30,3% на основании обязательного выкупа16 .

Урезанный крестьянский надел, обложенный выкупными платежами сверх его доходности, ставил крестьянское хозяйство в труднейшее экономическое положение; крестьяне не захотели брать отрезанные земли в аренду, ища средства к жизни в городах, на фабриках и заводах. О резком увеличении отхода на заработки свидетельствуют цифры выданных по губернии паспортов и билетов : в 1857 г. – 96,2 тыс., в 1880 г. уже – 162,7 тыс.17 .Свыше 80% всех отходников составляли временнообязанные крестьяне. Развитию товарно-денежных отношений в городе был дан новый толчок, зато резкое увеличение отходничества в костромской деревне способствовало ее неуклонной медленной деградации в пореформенный период. Помещики, лишившись дешевой рабочей силы в лице временнообязанных крестьян и не имея достаточных средств для ведения своих хозяйств на основе вольнонаемного труда, начали свертывать их. В первые пореформенные десятилетия в губернии более чем в два раза сократилась запашка и численность поголовья скота в помещичьих хозяйствах. Усиление отходнической деятельности повлекло за собой уменьшение размеров крестьянского производства. В результате сокращения крестьянской и помещичьей запашки в губернии обострялась продовольственная проблема. Средний размер урожая в губернии в 1880-е гг. составлял для озимого хлеба «сам-треть», для ярового «сам – треть и ?».

Ход подготовки и проведения реформы в Костромской губернии свидетельствовал о том, что здесь существовал очевидный механизм ее торможения в лице помещиков, навязавших деревне худшие, в сравнении с дореформенными, условия существования, и ограбленное им крестьянство, не желавшее их принимать.

В условиях пробуксовывания реформы роль субъекта ее реализации фактически играл «административный» ресурс самодержавия – институт губернаторской власти. Не случайно, например, в условиях подготовки крестьянской реформы в 1858 г. рассматривался вопрос об учреждении института генерал-губернаторства, чему, правда, не суждено было на ту пору сбыться. Вопрос о преобразовании губернской власти, уже в контексте подготовки реформы местного самоуправления, поднимался в ходе ее разработки в Комиссии «О губернских и уездных учреждениях», созданной в 1859 г. под руководством Н.А. Милютина. Однако, выдвинутые там предложения, шедшие по пути децентрализации, были отодвинуты. В итоге дело реформ было поручено «старой гвардии» губернаторов и старой системе губернской власти. Данное обстоятельство, по мнению одного из ведущих специалистов по проблеме института губернаторства в России Л.М. Лысенко, обуславливало невозможность «провести что-то принципиально новое в каждой отдельно взятой губернии и в стране в целом…». По мнению автора, крестьянская реформа последовательно проводилась всего в нескольких губерниях Калужской, Самарской, Нижегородской, где на губернаторские места удалось поставить людей прогрессивных взглядов. «В остальных губерниях, губернаторы старой закалки либо саботировали реформу, либо всячески вставляли палки в колеса»18 .

Обращение к деятельности костромских губернаторов не позволяет согласиться со столь категоричным утверждением. Сам институт губернаторства, являясь одной из важнейших составляющей иерархии исполнительной власти, частью жесткой системы Министерства внутренних дел, исключал, на наш взгляд, крайние варианты подобной линии поведения. Оставляя в стороне весьма неопределенный ответ на вопрос, являлось ли дело проведения реформы глубоким личным убеждением «хозяев губернии» или за его организацией стояло лишь административное рвение, желание во чтобы то ни стало обеспечить «порядок» на вверенной территории, тем не менее можно утверждать весьма последовательную позицию костромских губернаторов (И.В. Романуса, Н.А Рутзевича, В.И. Дорогобужинова, Н.Е. Андреевского) в стремлении осуществлять правительственную программу отмены крепостного права в России.

Так, например, в 1858 г., когда началось создание губернских дворянских комитетов для разработки крестьянской реформы, губернатор Романус, как свидетельствовала его конфиденциальная переписка с министром внутренних дел С.С.Ланским, оказал серьезный нажим на костромских землевладельцев, прежде чем те дали согласие на открытие комитета19 . 10 марта 1861 г. И.В. Романус возглавил начавшее работу Губернское присутствие по крестьянским делам, призванное, по Положению 19 февраля 1861 г., руководить проведением в жизнь крестьянской реформы. Заседания Присутствия в первое время проходили практически еженедельно, информация о содержании их работы публиковалась на страницах «Костромских губернских ведомостей». Впоследствии, вскоре после кончины губернатора Романуса, деятельность присутствия была отмечена «Высочайшим приказом по Министерству Внутренних Дел», в котором было объявлено «МОНАРШЕЕ благоволение»20 . Находясь на посту председателя Присутствия, губернатор Романус с самого начала занял позицию «золотой середины», быстро приобретя среди костромских помещиков репутацию «опасного либерала». Помещики, пытавшиеся с помощью разных махинаций лишить крестьян лучших земель или незаконно увеличить их повинности, держали «ответ» перед председателем, не находили поддержки с его стороны, но никогда и не наказывались последним. Во всех спорах между бывшими крепостными и их владельцами И.В. Романус в большинстве случаев советовал идти на частичные уступки в той мере, в какой это было возможно без ущемления интересов дворян, а требования крестьян удовлетворять в той степени, в какой это позволяли сделать зако-ны21 . В том же духе пытался действовать преемник Романуса, генерал-лейтенант Н.А. Рутзевич. Вступление его в должность Костромского губернатора 27 августа 1861 г. совпало с реализацией важного этапа в осуществлении крестьянской реформы – заключением уставных грамот между помещиками и крестьянами и межеванием земель. Фактически сразу после приезда в Кострому в начале сентября 1861 г., объехав волости Костромского, Макарьевского, Солигалического уезда, губернатор обратил внимание мировых посредников на медленное заключение уставных грамот , предложив специально обсудить вопрос в губернском присутствии22 . В интересах скорейшего подписания грамот, как показывают документы, Рутзевич, стремился учитывать интересы обеих сторон. Так, в имении костромского помещика Безобразова, где была замечена «обременительность» для крестьян издельной (барщинной) повинности, мировому посреднику «было предложено озаботиться» этим обстоятельством и ускорить составление по этому имению Уставной грамоты. Иначе действовал губернатор в деревне Поляны и других селениях княгини Трубецкой Варнавинского уезда, где крестьяне упорно отказывались от подписания грамот. В имение была введена военная команда и губернатор лично отправился для принятия соответственных мер. Однако после полицейского наказания одного главного виновника спокойствие было восстановлено без применения силы. В период составления уставных грамот в губернии по-прежнему имело место крестьянское движение, но было оно настолько слабым, что губернские власти не считали даже нужным сообщать о нем вышестоящим инстанциям. Как отмечалось во всеподданнейших губернаторских отчетах за 1861, 1862, 1863 гг. «в целом по губернии разрешение крестьянского вопроса совершалось самым мирным образом, и, если где и встречались беспорядки, то они большей частью прекращались методами кротости и внушения». За период с июня 1861 г. по декабрь 1863 г. включительно, в Костромской губернии было лишь два случая применения войск в подавлении крестьянских волнений, что являлось одним из самых «низких» показателей такого рода в стране. Спад волны крестьянского движения в значительной степени был связан с созданием института мировых посредников и органов крестьянского управления, тактикой власти, направленной на преимущественное использование «мирных средств»23 . Любопытно, что на торжественном обеде, устроенном «городским обществом» по поводу отъезда Рутзевича из губернии 2 января 1867 г. , подчеркивалось, что дело крестьянской и других реформ осуществлялись в губернии «спокойно, без всяких волнений, без жертв», благодаря «стараниям, светлому и верному взгляду на дело и находчивости» костромского губернатора Николая Александровича Рутзевича 24 .

Стремился избегать крайних мер в борьбе с такой хронической болезнью губернии, как недобор выкупных платежей крестьянства губернатор Н.Е. Андреевский. Во всеподданейшем отчете за 1883 г., указывая на принятые им меры, губернатор счел необходимым особо оговориться о том, что «в случае неудовлетворительного поступления сборов, соображаясь со степенью хлебных урожаев, развитием народной промышленности…» он «понуждал и настаивал на принятие полицией указанных в законе мер,… не прибегая, конечно, к таким крайним понудительным мерам, которые могли бы привести к расстройству и ослаблению крестьянских хозяйств…»25 .

Исторический опыт проведения крестьянской реформы в Костромском крае, его сложный, мучительный характер, неоднозначные результаты – все это свидетельствовало о весьма противоречивом характере российской модернизации «сверху». Сила сопротивления реформе на местах, в том случае, когда, как в Костромской губернии, в сельском хозяйстве фактически отсутствовали ростки новых форм хозяйствования, приводила к тому, что осуществление отмены крепостного права шло в наиболее тяжелых формах, в качестве единственного субъекта реформы выступал административный ресурс – исполнительная власть. Благодаря губернаторскому нажиму процесс реформирования «худо – бедно» шел, однако при этом рождались такие противоречия, которые действовали в прямо противоположном заданному реформой направлению.

Отмена крепостного права, судебная реформа 1864 г., земская, городская, военная реформы 60-70-х гг. ХIХ в. существенно повлияли на должность губернатора, уменьшая, увеличивая и вообще изменяя разные стороны деятельности последнего. Отделение суда от администрации почти уничтожило судебную деятельность губернаторов и поставило новые суды вне их влияния. Расширение местного самоуправления в ходе земской и городской реформ привело, с одной стороны, к уменьшению деятельности губернаторов в решении большого массива вопросов, связанных с непосредственной жизнедеятельностью населения, с другой, – к увеличению значения губернатора как органа надзора.

В дореволюционной и советской историографии доминировало мнение, что губернаторы отрицательно относились к новым органам самоуправления, которые отобрали у них часть власти. В уже упомянутой работе Л.М.Лысенко подчеркивается, что некоторая часть прогрессивных губернаторов поддержали реформы в этой сфере, но большая их часть «скрыто, а то и явно» им противилась, «являясь орудием торможения, а затем и свертывания реформ, а затем и перехода к периоду контрреформ» 26 .

К сожалению, ограниченность источниковой базы (фонд канцелярии губернатора ГАКО значительно пострадал при пожаре), не позволяет выявить весь спектр проблем, который возникал во взаимоотношениях губернаторской власти с органами местного самоуправления. Имеющиеся данные скорее свидетельствуют о том, что отношения костромских губернаторов с последними характеризовались стремлением губернаторской власти в вопросах, подлежащих их контролю, соблюдать букву закона.

Так, например, в 1865 г. введение в действие принятых первым губернским земским собранием сметы расходов и раскладок сбора на «губернские повинности и мировые учреждения» было приостановлено губернатором Рутзевичем. Основанием к этому являлось, по мнению губернатора, несоблюдение земством закона, в том отношении, что недостаточно учитывалась при размере обложения имуществ величина их «ценности и доходности». Земство настаивало на своей «обязанности сделать раскладки», так как только после этого можно было приступить к выбору председателя и членов управы. Стороны так и не пришли к соглашению, и губернатор Рутзевич после довольно долгих объяснений с собранием окончательное решение вопроса передал в Сенат27 .

Преемник Рутзевича на губернаторском посту Николай Ефимович Андреевский вновь столкнулся с «небрежностью» составления земских смет и раскладок. Так, в 1881 г. последние им были опротестованы по 10 уездам. Трудно не согласиться с аргументацией губернатора, который отмечал в своем Отношении, что «сметы доходов по разным уездам составляются весьма разнообразно, с значительным иногда отступлением от установленной законом номенклатуры…», статьи обязательных расходов нередко «зачисляются» в необязательные.

Н.Е. Андреевский, а затем и последующий костромской губернатор В.В. Калачев в своих верноподданнейших отчетах соответственно за 1881 и 1885 годы давали неудовлетворительную оценку деятельности земства, подчеркивая «холодность» отношения земских деятелей к своим обязанностям28 .

Подобные жалобы губернаторов на земские органы были не редкостью, но в большинстве случаев они не означали каких-либо заметных трений между ними, были вызваны, в первую очередь, озабоченностью губернаторов качеством работы земских органов, тем более, что Костромское земство, по свидетельству выдающегося историка земства Б.Б. Веселовского, «не проявляло никаких оппозиционных тенденций,…не осталось чуждо обнаружившейся вскоре реакции»…29 . Интересно, что сами земские деятели более позднего периода критически оценивали работу земства в 80-е гг. ХIХ в., которая в этот период, по их словам, «как бы замирает, почти не имея поступательного движения вперед…»30 .

Взаимоотношения губернаторской власти с Костромской городской думой, деятельность которой ограничивалась сугубо муниципальными вопросами и не выходила за рамки «Городового положения»12 июня в 1870 г., были вполне конструктивными. К числу вопросов городской жизни, особенно волнующих губернатора, относилась охрана общественного порядка, увеличение жалования и штата полицейских служителей и др., которые в соответствии с «Отношениями» губернатора, дума рассматривала практически каждый год. Чаще всего стороны

находили компромисс31 .

Одним из наиболее злободневных вопросов жизни города была проблема его санитарного состояния, являвшаяся предметом совместной заботы губернатора и Костромской городской думы. В связи с опасностью распространения в начале 1879 г. эпидемии чумы, 6 и 14 февраля, 6 марта 1879 г. под председательством губернатора Н.Е. Андреевского состоялись первые заседания созданного по его инициативе Губернского комитета общественного здравия, наметившего ряд предупредительных мер против распространения эпидемии в Костроме и других городах губернии, которые в дальнейшем были утверждены думой и осуществлены на практике32 . После того, как опасность уже миновала, «Отношение» губернатора Андреевского от 2 апреля 1880 г. за ¹ 1272 городской думе признавало целесообразным создать в городе особую санитарную комиссию.10 апреля 1880 г. гласные городской думы согласились с предложением губернатора, создав предварительную комиссию по комплектованию выше предложенного органа33 .

По поручению губернатора городским врачом Иваном Саввичем Ивановым была подготовлена специальная записка о «местностях, где скапливаемая вода, при отсутствии надлежащего стока, причиняет зло имуществу и здоровью городских обывателей». Созданная думой комиссия рассмотрела ее содержание и наметила соответствующие меры; доклад комиссии на заседании думы 10 июля 1880 г. был принят к исполнению34 .

Угроза эпидемий, создавая экстремальную ситуацию в губернии, заставляла власть предпринимать шаги по объединению совместных усилий органов городского и земского самоуправления, действовать при опоре на них. Так было, например, зимой-весной 1888–1889 г., в связи с вспышкой дифтерита и оспы. В этой ситуации губернатор Виктор Васильевич Калачев 8 марта 1889 г. созвал специальное совещание представителей местного земства и городской думы, а так же губернской медицинской администрации с участием земских врачей. Выступая на нем, губернатор подчеркнул необходимость выработки предупредительных мер против оспы и других инфекционных болезней и созыва с этой целью совещания врачей г. Костромы. Подготовленные последним рекомендации были включены в обязательные постановления для жителей г. Костромы и утверждены думой на своем заседании 21 марта 1889 г.35 .

Предметом совместной заботы как губернатора, так и органов городского самоуправления была проблема противопожарной безопасности. Разрушительный пожар 1887 г. в Костроме, например, побудил губернатора Калачева остро поставить вопрос о совершенствовании пожарного дела. В своем «Отношении» от 11 сентября 1888 г. за ¹ 1872 он предложил «увеличить состав пожарных служителей, лошадей и бочек», а также в помощь городской пожарной команде учредить в г. Костроме пожарное общество, с чем дума согласилась на заседании 20 апреля 1889 г.36 .

С обеспечением противопожарной безопасности был связан и вопрос об удовлетворительном водоснабжении населения. Меры, улучшающие и упорядочивавшие работу городского водопровода, не раз принимались в городской думе в соответствии с «Отношениями» губернатора, в том числе – введение платы за пользование городским водопроводом, устройство парового котла и др.37 .

На основании Городового положения 1870 г. губернатор имел право надзора за «законностью» постановлений дум. Возглавляемое им Губернское по городским делам присутствие рассматривало дела по жалобам частных лиц или отношению губернатора о незаконности определений органов городского самоуправления. Жалобы на думу в 70–80-е гг. в наиболее значимых случаях касались несогласия налогоплательщиков с величиной городских сборов, при этом административная власть чаще всего подтверждала правильность определений думы. В этом плане характерно обращение к губернатору в 1884,1885 гг. г. костромских предпринимателей Шипова и Михина. В каждом случае дума отказала в переоценке городского сбора с их предприятий по одной и той же указываемой причине – «бездоходности» и «временной приостановки» производства. В феврале и сентябре 1885 г. (соответственно) по этим делам Присутствие согласилось с решениями думы и ее мотивировкой о том, что предприятия находятся в черте города и не могут быть изъяты из оценочного сбора, причем оценивается только само помещение, а не промышленные обороты. Обращение в Сенат так же оставило жалобы «без последствий» 38 . В 70-80-х гг. ХIХ в. все обязательные постановления Думы с минимальной корректировкой были утверждены губернаторской властью.39 .

Городское положение 1892 г., наделив администрацию правом контроля не только над законностью, но и целесообразностью решений органов городского самоуправление, несомненно, усилило вмешательство губернатора в дела думы. Редкое ее заседание обходилось без возвращения к какому-либо опротестованному губернатором решению думы, «проштампованному» губернским по земским и городским делам присутствием. Наиболее «мирно» разрешались вопросы, связанные с утверждением сметы городских доходов и расходов, замечания губернатора чаще всего принимались думой к «руководству и исполнению». Трудно, например, не согласиться с опротестованным губернатором постановлением думы запланировать дополнительные расходы к смете из предполагаемых сборов с «вновь возведенных и капитально отремонтированных недвижимостей г. Костромы» до того, как была произведена их оценка40 . Были и свидетельства явного «перегиба» в действиях администрации, отменявшей постановления думы, явно не выходившие за пределы установленной компетенции. Так, присутствие по отношению губернатора 9 января 1898 г. отменило постановление думы о создании комиссии «по наблюдению» за переправами через реки Волгу и Кострому. Гласные оспорили решение в Сенате, который и отменил последнее 41 . Как явно «перестраховочное», «одергивающее» излишнюю активность городского самоуправления можно расценить и постановление Присутствия относительно отмены решения Костромской думы 4 апреля 1897 г. об образовании «комиссии о пользах и нуждах» города. Последнее по замыслу гласных должно было сыграть нечто вроде аналитического центра, определявшего перспективы работы. В решении присутствия указывалось, что Городовое положение от 11 июня 1892 г. предусматривает создание лишь двух комиссии – подготовительной и ревизионной. «Но нигде в законе не содержится указания о том, чтобы городская дума имела право на образование комиссии о пользах и нуждах города, уполномоченная самостоятельно, по собственной инициативе, возбуждать вопросы по означенным предметам, составлять проекты мероприятий, изыскивать средства для выполнения их на практике» (курсив авторский)42 . Интересно отметить, что когда на повестке дня в 1910 г. остро встал вопрос о подготовке города к празднованию 300-летия династии Романовых ничто не помешало созданию думской комиссии фактически с теми же полномочиями.

Вопрос о взаимоотношениях губернаторской власти и органов самоуправления был одним из ключевых в пореформенном развитии России. Даже в том виде, в каком они сложилась в рамках законов о земских учреждениях и городских думах 60–70 –х гг. ХIХ в., а затем 1890 и 1892 годов, все-таки, на наш, взгляд, создавался известный минимум условий для решения проблем модернизации жизни российской провинции. В известном смысле слова губернаторская власть была сама «кровно» заинтересована в успешности деятельности органов общественного самоуправления в силу «запущенности» социально-экономической и культурной сфер. Деятельность земств и Костромской городской думы, в целом, соответствовала поставленным перед ними задачам; однако, уровень, масштабность их решения, определялись, увы, общей социально-экономической конъюнктурой в стране и, прежде всего в крае. Опыт деятельности органов местного самоуправления в Костромской губернии показывает известный предел их возможностей на этапе крупных, модернизационных задач, успех в решении которых требовал эффективного взаимодействия с федеральной властью, прежде всего в решении финансовой поддержки наиболее социально – значимых проблем.

Примечания

1 Горланов Л. Р. Отмена крепостного права в Костромской губернии. Дисс. канд. ист. наук. МГУ, 1972. С. 154–162.; Зайончковский П. А. Проведение в жизнь крестьянской реформы. М., 1958. С. 15.

2 ГАКО, ф. 123, оп. 1, д. 1, л. 23–33.

3 Там же, л. 33–35, 56–59.

4 Там же, л. 67–86, 212–215.

5 Там же, л. 119–147.

6 Там же, л. 119–147.

7 См. напр.: Скребицкий А., Иванюков И. в работе «Падение крепостного права в России». 2-е изд. Спб, 1903 ; и др.

8 Материалы географии и статистики России, собранные офицерами генерального штаба. Костромская губерния / сост. Я. Крживоблотский. Спб, 1861. С. 220, 292, 294; Владимирский Н. Н. Костромская область. Историко-экономический очерк. Кострома, 1959. С. 60.

9 Горланов Л. Р. Указ. соч. С. 156.

10 См. подр.: Захарова Л. Г. Самодержавие и отмена крепостного права в России 1856–1861. М., 1984. С. 134–135.

11 Скребицкий А. Крестьянское дело в царствование императора Александра II. Бонн-на-Рейне, 1862. Т. 1. С. 14.

12 Там же. Т.3. С. 1282–1291; Горланов Л. Р. Указ. соч. С. 176–177.

13 Костромские губернские ведомости. 1861. ¹ 16. С. 224.

14 Горланов Л. Р. Указ. соч. С. 265–267.

15 Там же. С. 306–307, 348, 412.

16 Там же С. 404–406.

17 Владимирский Н. Н. Костромская область. Историко-экономический очерк. Кострома, 1959.

18 Лысенко Л. М. Губернаторы и генерал-губернаторы в системе власти дореволюционной России. М., 2001. С. 85–86.

19 Горланов Л. Р. Указ. соч. С. 155.

20 Рязановский И. Историческая справка по вопросу о проведении крестьянской реформы 19 февраля 1861 г. в Костромской губернии. Кострома, 1911. С. 11.

21 Горланов Л. Р. Указ. соч. С. 227.

22 Отмена крепостного права. Доклады министров внутренних дел о проведении крестьянской реформы 1861–1862. М. ; Л., 1950. С. 205.

23 Там же. С. 205; Лысенко Л. М. Указ. соч. С. 89, 94, 97; Горланов Л. Р. Указ. соч. С. 250.

24 Костромские губернские ведомости. 1867. ¹ 1 С. 5 об–6 об.

25 Обзор Костромской губернии за 1883 г. Приложение к всеподданейшему отчету Костромского губернатора. Кострома. Б. г. С. 6–7.

26 Лысенко Л. М. Указ. соч. С. 89, 94, 97.

27 Костромские губернские ведомости. 1865. ¹ 13. С. 97–98, ¹ 14. С. 119.

28 Постановления Костромского губернского земского собрания очередной сессии 1881 г. Кострома, 1882. С. 65 ; и др; Блинов И. А. Губернаторы. Историко-юридический очерк. Спб, 1905. С. 303; Веселовский Б. Б. История земства за сорок лет. Спб, 1911. Т. 3. С. 325.

29 Веселовский Б. Б. Указ. соч. Т. 4. С. 441–444, 456.

30 Доклад Костромской губернской земской управы о состоянии хозяйства губернского земства. Кострома, 1918. С. 10.

31 Журнальные постановления Костромской городской думы за 1872 год. Кострома, 1873. С. 70.

32 Костромские губернские ведомости. 1879. ¹ 11. 14 марта. С. 115.

33 Журналы Костромской городской думы за 1880 г. Кострома, 1881. C. 40.

34 Там же. С. 78–82; Журналы Костромской городской думы за 1881 г. Кострома, 1882. С. 83; Журналы Костромской городской думы за 1882 г. Кострома, 1883. C. 97–99.

35 Журналы Костромской городской думы за 1888 г. Кострома, 1889. С. 176–177; Журналы Костромской городской думы за 1889. Кострома, 1890. С. 17–23.

36 Журналы Костромской городской думы за 1889 г. С. 41; Журналы Костромской городской думы за 1891 г. Кострома, 1892. С. 135.

37 Журналы Костромской городской думы за 1889 г. С. 23, 27; Журналы Костромской городской думы за 1890 г. Кострома, 1891. С. 35 ; и др.

38 ГАКО, ф. 144, оп. 1, д. 318, с. 76–77, 199.

39 Там же. С. 40 об. ; и др.

40 См., например: Журналы Костромской городской думы за 1897 г. С. 130–131.; То же за 1898 г. С. 38; Тоже за 1899 г. С. 188.

41 Отчет Костромской городской управы за 1899 г. С. 185.

42 Журналы Костромской городской думы за 1897 г. С. 123–124.

II Романовские чтения. Центр и провинция в системе российской государственности: материалы конференции. Кострома, 26 - 27 марта 2009 года / сост. и науч. ред. А.М. Белов, А.В. Новиков. - Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова. 2009.