Царь Алексей Михайлович Романов и иеромонах Симеон Полоцкий как типичные представители «бунташного» века

XVII столетие русской истории называют «бунташным веком». Действительно этот век не самый светлый период в отечественной истории, период драматический, период, насыщенный событиями, проходящий в нестроениях, мятежах и спорах, в различного рода противостояниях внешних и внутренних. Начинается он Смутным временем, с утери династии, продолжается противостоянием различных общественных групп и кончается стрелецким бунтом. Русское общество находится в постоянном напряжении, политико-социальном нравственнокультурном стрессе. Потеряно равновесия «Все сорвано, сдвинуто с места, и самая душа сместилась»1. «Закачался»2 Русский Мир.

В это время во внутреннем развитии Московского государства происходят значительные перемены, ввиду скопившихся проблем, требующих разрешения: военных, управленческих, экономических, социальных, государственно-политических, церковно-культурных. Залечивание «ран», порожденных смутой, изыскание средств «лечения», диагноз «болезни», постепенно раскрывает несостоятельность тогдашнего общества, что в свою очередь вызывает во второй половине XVII века сознание новой потребности – расширения культурного пространства в стране. Культурная работа идет в двух направлениях: в области духовного просвещения (школа, литература, общение с Западом) и церковной реформы (реформы патриарха Никона). Эта внутреннее и внешнее брожение Русского Мира выдвигает на историческую арену ярких и неординарных людей. Поэтому С.Соловьев называет эту эпоху – «богатырской».

Общество, оказавшееся перед очередным вызовом истории, раскалывается на противоборствующие группы «Овии к Востоку зрят, овии к Западу», немало и «пестрых»3, – сокрушается современник событий. Действительно, одни со страхом и упорством держатся старых форм жизни, отвращая свой взор от чужого и нового, не в силах ни понять, ни противостоять ему, другие вступают в борьбу с новыми веяниями, как «прелестью бесовской», третьи, наоборот, без осмысления наметившихся перемен безоговорочно принимали новые идее и их эмиссаров и делались их адептами, четвертые, сомневающиеся, те кто впитал традиционную модель существования и опирался на них, с интересом смотрят в сторону изменений, понимают их необходимость и осознанно пытаются путем преобразований развить и закрепить новые начала в жизни русского общества.

На двух типичных для XVII века характерах, конечно не богатырях, но внесших свою лепту, в культурный образ Русского государства я хотел остановить ваше внимание. Это два человека, шедших в одном направлении, один интуитивно, другой сознательно. Один природный, поставленный в определенные условия, не во всем уверенный в своих делах и перспективах, сомневающийся, как сегодня принято говорить «рефлексирующий» – Великий князь и Московский государь Алексей Михайлович «тишайший», другой – чужак, свободный, уверенный в себе и необходимости своей миссии, искательный – иеромонах Симеон Вельяминович Петровский-Ситианович.

Общественное мнение и историческая наука за немногим исключением представляет Алексея Михайловича в положительном свете и называет его «тишайший», хотя А. М. Панченко склонен считать это слово «культурным мифом», имеющим свое начало в старинной формуле, символизирующей благоустройство и благоденствие государства и являющимся титулярным элементом, не вошедшим в официальный титул царей4. Конечно, его реальные дела, некоторые поступки, свойства характера не вполне укладываются в этот термин, особенно, если смотреть на них с точки зрения современности.

Тем не менее, образ московского самодержца второй половины XVII века имеет весьма симпатичные черты, и даже некоторые его враги (староверы) проявляют заметную мягкость в его отношении, позиционируя его, как невольную жертву в той или иной ситуации 5.

С одной стороны, государь воплощал в себе наиболее привлекательные качества и особенности русского средневекового человека. От отца он воспринял мягкость, благодушие, человечность. Искренняя, глубокая патриархальная религиозность и через старорусское, традиционное воспитание наследников престола, а также свойственная его природе нравственность пронизало все его существо и в определенных обстоятельствах сообщало ему иногда необыкновенное умиление и величие, могущее послужить примером и для современного человека «Изумительно – говорили иностранцы, что при неограниченной власти над народом, привыкшим к совершенному рабству, он не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь»6. Обладая неограниченной властью в своей стране, он в личных интересах не посягал ни на имущество, ни на честь, ни на жизнь своих подданных. Это удивляло иностранцев.

Подобно средневековому русскому книжнику, он мог бы сказать: «Я человек... учился буквам, а еллинских борзостей не текох, а риторских астрономий не читал, с мудрыми философы в беседе не бывал, учуся буквам благодатного закона, дабы мощна моя грешная душа очистити от грехов»7. Целью его жизни было спасение души, и этой цели подчинялась вся его деятельность, как он ее понимал и даже некоторые недостатки его характера, как, то слабость воли, бытовая грубость, свойственная тому времени, полярность чувств – гнева и ласки, проявляемых им, сдерживалось его религиозностью и свидетельствовало о его эмоциональной тонкой натуре, о его совестливости, ранимости и человеческой незащищенности, являясь примером удивительного влияния христианства на живую душу человека. Так, например, в определенный момент противостояния боярской аристократии против Никона, он, государь, «находясь на грани нервного срыва, науськиваемый боярами мог лишь беспомощно бормотать: «О, Господи! О, Господи!»8, не в силах сразу стать ни на сторону своих помощников, ни на сторону бывшего «собиного» друга.

С другой стороны в этом традиционно воспитанном человеке отмечают живой ум, восприимчивость и удивительную открытость всему новому. Впечатлительность, и страстность человека стремящегося к познанию и расширению своего кругозора.

Не только на Восток с его религиозно-политической проблематикой обращены взоры царя, но и на Запад в связи с неудачами и связанными с ними проблемами модернизации страны. Сложное положение Московского государства в XVII веке побуждает Алексея Михайловича и его правительство действовать:

– в материально-практическом,

– в идейном религиозно-государственном,

– в культурно-бытовом направлениях.

Во время его царствования в различных областях русской жизни наблюдаются существенные изменения. Некоторые из них, касающиеся так, например, церковной сферы вызывают оторопь его современников. «Мы, сошедшеся со отцы задумалися; видим яко зима хощет быти: сердце озябло, и ноги задрожали»9, – восклицает протопоп Аввакум.

Поэтому традиционолисты воспринимают его как реформата и «прелагая». Ибо он по мнению того же Аввакума «отеческое откиня...» странное (иностранное) «богоборство возлюбиша извратишася»10.

Действительно, новым в материально-практическом направлении развития является значительное ускорение деятельности московского правительства и государя по сравнению с прошлыми временами.

Дитя своего века, окруженный с детства и до самой смерти воспитателями и советниками, главным образом «западниками-практиками» Морозовым, Ордын-Нащекиным, Матвеевым и другими, он подпадал под их влияние.

И хотя сам он находился в постоянном движении, не в пример своему отцу, редко покидавшему царские палаты, по свидетельству историков был не способен к системной государственной деятельности, работало его правительство. Это всеобщее движение, придавало русской жизни динамизм . Появляется новый тип государя деятельного и новое правило – «Работать не покладая рук», преподносившееся его помощниками-западниками, как благо и осуждавшееся его противниками 11. Здесь мы видим культурную новацию не свойственную средневековому человеку, жившему в сфере религиозно-церковного, созерцательного сознания. Мельтешить и суетиться – бесовское занятие и значило бы для тогдашнего человека разрушение того мира духа, молитвы, домашних традиций, в котором он жил и жили его предки. Мерность, покой во всем. Поиск благочиния и красоты и ее созерцания. В служении Богу всего Русского Мира: царя, вельмож, народа, пастырей Церкви. Мира целостности, самодостаточности и незыблемости.

Но Алексея Михайловича волновали и идейные религиозно-государственные соображения. Вопросы взаимоотношения между государством и Церковью, вопрос царской власти, в основании которых лежала Византийская теократическая идеология «Единого Вселенского Православного Царя всех христиан», обязанностью которого была забота и о Православном государстве и о Православной Церкви, таковым царем-василевсом Алексей Михайлович себя и осознавал. Это подтолкнуло его, и здесь не обошлось без советчиков, к церковной реформе, где «книжная справа», приведшая к расколу была только следствием этой реформы, которая в своем историческом развитии приближала наступление новой западной государственной идеологии абсолютизма (см. Уложения, деятельность монастырского приказа, решения Собора 1667 г.).

Следующее направление происходящих перемен наблюдается в интеллектуальной и бытовой культуре.

Осознавая недостаток знаний и образовательных средств и необходимости просвещения русское правительство, частные лица стали приглашать извне, учителей-наставников и традиционно, боясь западного влияния, пользовались услугами близких по вере и национальной принадлежности юго-западных ученых монахов, специфическая деятельность которых, как нельзя лучше отвечала основной направленности попыток преобразований в русской жизни XVII века – к западной культуре. Вначале в быту, далее в образовании церковном, в интересе к свободным наукам, давшим импульс к формированию светского образования, к новым поведенческим нормам и вкусам. Тогда в этом направлении многое делалось неосознанно, ввиду неподготовленности русского общества. В обычной жизни средневековый человек начинает подражать своим учителям, и, прежде всего во внешнем облике, в жизненных запросах.

В Московском государстве богослужения, церковные обряды считались единственным достойным источником удовлетворения духовных потребностей. А Священное Писание, церковные уставы, назидательные чтения и беседы являлись единственным источником образования, средоточием духовой и культурно-общественной жизни. Возможностей скрасить свой досуг, вне Церкви, было немного, мирские праздники и увеселения считались зазорными. По больше части, ввиду их либо непристойности, либо языческой направленности. Но народ все же находил возможность веселиться, искать и получать различного рода удовольствия вне церковной ограды, что с точки зрения пастырей Церкви являлось языческими, нелепыми «наполненными козлогласованиями и бесстудными словесами» деяниями. Государство поддерживало намерения Церкви своими указами для народа против искусственных увеселений языческих празднеств и безобразного времяпровождения удовлетворяющих какую-либо страсть, Сам же царь и вельможи находили для себя возможным тешить себя различными рода забавами. Алексей Михайлович любил забываться соколиной охотой, вечерними кушаньями с боярами, со всякими играми. Так «В 1674 году 21 октября было у государя вечернее кушанье в потешных хоромах, ели бояре все без мест, думные дьяки, и духовник. После кушанья изволил себя тешить всякими играми, играл в органы немчин, и в сурну, и в трубы трубили и в суренку играли, и по накрам, и по литаврам били; жаловал духовника, бояр и дьяков думных, напоил их всех в пьяных, поехали в двенадцатом часу ночи»12. К такого рода развлечениям близким по душе государю был театр, заимствованный из немецкой слободы ближними государя, через который он воспринимал новые идеи, тем самым, пролагая дорогу петровской «реформе веселья» (машкерадам и ассамблеям). И если Алексей Михайлович сам несколько смущался, когда приходилось допускать пляску с музыкой, да еще с мифологическим сюжетом (все же это была свободная забава для двора и вельмож), то уже в имперскую эпоху присутствие на такого рода мероприятиях было обязательным и для некоторых духовных лиц. Так, например, при Павле I выдающийся архипастырь и деятель русского просвещения Гавриил (Петров), митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский, посчитавший для себя невозможным быть на торжественном театральном представлении придворного спектакля с оперой и балетом в Гатчинском дворце, был уволен со своей кафедры13. Новшество появляется в пении и музыке, где существенную роль играют киевские «вспеваки», воспитанные на образцах западноевропейской, польской музыки. В живописи, как под воздействием внутренних причин, так и в результате освоения европейского художественного, опыта (парсуна). И в языке, и в зодчестве. Развивается поэтическое творчество, которому был не чужд и сам государь.

Приезжие наставники обогащают культурную жизнь общества при деятельном участии царя, но вместе с тем они постепенно затуманивая средневековые идеалы, меняют их новыми идеалами секулярного мировоззрения и мироощущения. Одним из таких проповедников новизны был иеромонах Симеон Вельяминович Петровский-Ситианович.

Воспитанник Киево-Могилянского коллегиума, он после обучения за границей вернулся на родину в Белорусию, принял постриг и стал учителем Полоцкой школы, за что и получил в России прозвище – Полоцкий. Это один из тех ученых монахов, которые в середине XVII века появляются в Москве по разным причинам, иногда их приглашают, как учителей иностранных языков, для переводческой деятельности («книжной справы»), для обучения детей и «словено-российского» народа эллинскому наказанию или просто в поисках лучшей жизни.

Эти монахи вносят немалую лепту в духовное просвещение Московского государства и формируют культурный облик конца эпохи. Именно этот иеромонах оказывает наиболее весомое влияние на царя и московский двор, отчасти в силу обстоятельств, отчасти в силу своего характера. Симеон обладал разносторонними, но не глубокими знаниями, как замечает Аввакум он имел остроту «телесного да лихо упрямство; а се не умеет науки!» ума14. Всюду заявлял о себе, искал случая угодить государю своими хвалебными виршами, поздравлениями, театральными представлениями – комедиями собственного сочинения, и наконец добился своего, став воспитателем наследника престола и самым близким к нему человеком.

Выбор такого наставника был неслучаен и в тоже время необычен для вельмож и царских наследников, природного учителя – подьячего, при Алексее Михайловиче, заменил приезжий образцовый домашний учитель, умевший писать и говорить обо всем. Семена деятельности Симеона упали на подготовленную почву при дворе и в аристократических кругах. Москва, обратившаяся к школьной культуре в сторону Запада, с легкостью постепенно впитывала в себя воздух западничества в близкой ей, полу-русской, полу-польской форме. В Москве Симеон развил бурную деятельность, поспевал везде, и как защитник Православия против раскола (выступал экспертом на Соборе), и как богослов (предложивший свою схоластическую систему), и как проповедник (издавал сборники своих проповедей). Во всей его деятельности было мало значительного, основательного, талантливого, оригинального. Самым существенным в его просветительской деятельности были не сами его сочинения, а русская жизнь изображенная в них и он сам.

Тем не менее, у Симеона появляются ученики, он создает литературно-научную школу. Он мечтает ввести в России системное высшее школьное образование, для чего задается составлением проекта высшей школы. Его образ жизни и произведения представляют нам некоторые характерные мировоззренческие установки, отличные от старомосковского, традиционного взгляда на Божие и человеческое мироустройство. В своих произведениях он развивает и популяризирует достижения западной секулярной культуры, некогда, вышедшей не без борьбы с Римской Церковью на самостоятельный путь развития. Во многих его мыслях и высказываниях можно видеть ростки основных признаков современных гуманистических, просветительских, интеллигентских постулатов15: во взгляде на Священное Писание, на историю, на творчество и т. д. Для примера можно обратимся к его театральным пьесам. Так в «Комедии-притче о блудном сыне», он сознательно вольно трактует Священную Историю16. Для него более важен свой творческий подход – авторский замысел, который с точки зрения секулярного сознания является важнейшим признаком свободного творчества художника независимого ни от кого и даже от Бога. Блудный сын по Симеону бросает родину, потому что мечтает о славе, успехе, потому что слава – порука бессмертия, человек уходит из земной жизни, слава остается. Это также является важнейшим признаком секулярной культуры, это не Евангельский и не древнерусский идеал, это поведенческий западноевропейский стереотип. Сам Симеон, отчасти и есть этот «блудный сын», ищущий славы и успеха, в конечном счете, добившийся их в своей жизни.

Деятельность Алексея Михайловича, а также Симеона Полоцкого и подобных ему чужаков обострило противостояние различных общественных групп Московского государства, и расколола Русский Мир. Алексей Михайлович и Симеон Полоцкий оказались победителями в этом противостоянии. Но во многом это положило начало «Пирровой победе» над Церковью, над народом, над национальным самосознанием.

Это было время «утечки» святости17 (в конце XVII века не было явлено ни одного святого). «Для благочестивого Алексея Михайловича осталось только паломничать к их гробницам»18, время западного духовного ига. «Древняя Русь предпочла путь святости пути культуры»19.

В заключении можно сказать, что «Бунташный век», во-первых, явился последствием закономерного историко-культурного процесса позднесредневекового Московского государства.

Во-вторых, показал неразвитость отдельных форм жизни русского общества, и вследствие этого, неумения на определенном этапе, генерировать новые идеи, неготовность конкурировать с ними, а также отсутствие других альтернатив развития, ввиду ослабления византийской традиции.

В-третьих, явил личные амбиции, человеческий грех гордыни, который помешал беспристрастному и объективному, с пользой для Отечества, осмыслению истинного положения происходящих в стране событий.

Собственно, все эти три составляющие можно отнести к периодам кризисов, эпохальных переломных моментов в истории и культуре государств.

Сегодня мы переживаем подобные процессы, как некогда наши предки в XVII столетии. И вновь вглядываясь в противоречия «бунташного века» мы задаемся вопросами, пытаясь ответить на очередные вызовы настоящего и грядущего времени. В чем и какие были наши потери и приобретения? Кто мы?

1 Флоровский Г., протоиерей Пути Русского богословия. Париж 1937. С. 58.

2 Концевич И. М. Стяжание Духа Святаго в путях Древей Руси. М., 1994. С. 190.

3 Флоровский Г. Указ. соч. С. 77.

4 См.: Панченко А. М. Я эмигрировал в Древнюю Русь. Спб., 2008. С. 86, 86.

5 См.: Зеньковский С. Русское старообрядчество : духовные движения семнадцатого века. М., С. 350.

6 Соловьев С. М. Сочинения. История России с древнейших времен. Кн.VI. Т.12. М., 1991. С. 586.

7 Доброклонский А. Руководство по Истории Русской Церкви. Вып. 2. М., 1886. С. 117.

8 Вернадский Г. В. Московское царство. Ч. 2. Тверь Москва., 1997 С. 116.

9 Пустозерский сборник. Автографы сочинения Аввакума и Епифания. Житие Аввакума. Л., 1975. С. 23.

10 Цит. по: Панченко А. М. Указ. соч. С. 89.

11 См. Там же. С. 84.

12 Соловьев С. М. Указ. соч. Кн. VII. Т. 13. С. 124.

13 См. Поселянин Е. Русская Церковь и русские подвижники XVIII века. Спб., 1905. С. 197.

14 Кутузов Б. П. Церковная «реформа» XVIII века. М., 2003. С. 140.

15 См. Панченко. Указ. соч. С. 253.

16 См. Кутузов. Указ. соч. С. 142.

17 Федотов Г. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 196.

18 Там же. С. 196.

19 Там же. С. 197.