С.Р. Брейнер [*]

О Костроме, «о времени и о себе»

Я был в обиде на Творца,
Что не имел сапог,
Пока не встретил молодца,
Который был без ног.
Омар Хайям

Моё появление в славном городе Костроме было, вероятно, делом случая. Хотя, как известно, случай – это та же самая закономерность, но только обусловленная некими неучтенными субъективными факторами.

Я родился на Украине в городе Виннице, где и жил почти до 16 лет. Музыкальные занятия начались довольно рано, примерно в возрасте пяти лет. Было это вызвано двумя причинами: в соседней квартире жила девочка, перенёсшая тяжелую форму ДЦП и обладавшая целым веером дурных привычек и манер (а я ей быстро начал подражать), и желанием моей бабушки сделать из меня непременно музыканта. Бабушка моя обладала очень красивым голосом и, как мне рассказывали, в послереволюционные годы была приглашена учиться в Одесскую консерваторию, но она тогда посчитала, что пение – это не пролетарская профессия, и в результате осталась человеком, не умеющим ни читать, ни писать, однако очень умным по природе своей. Как бы там ни было, меня решили отдать на занятия музыкой, чтобы оторвать от соседки и для воплощения несбывшихся планов моей бабушки. Поначалу это были занятия в студии при общеобразовательной школе. Мой первый педагог мне запомнилась своей внешностью: крупная блондинка лет 40-45 с кроваво-красными ногтями; в случае, если я ошибался в тексте, она поколачивала меня по рукам линейкой. В целом мне эти занятия особого удовольствия не приносили, но и не отвратили меня от музыки навсегда.

Через два года пришло время поступить в музыкальную школу. В нашем городе была только одна музыкальная школа и конкурс при поступлении, наверное, такой, как в МГИМО. Мода на занятия музыкой в 60-е годы была поразительной. Иной раз я думаю: вот сейчас хотя бы отчасти вернуть эту конкуренцию при поступлении. Дети всех партийных начальников непременно учились там. Поскольку моя семья к этой категории граждан не относилась, то мне оставалось только проявить некие музыкальные способности. В результате приёмных испытаний было предложено поступать на скрипку. Аргументировано это было тем, что у меня обнаружили абсолютный слух, а на фортепиано была целая очередь ВИП-персон, как мы бы сейчас сказали. Короче говоря, в наказание за абсолютный слух меня и зачислили на скрипку. Прозанимавшись, честно говоря, на этом инструменте без особого удовольствия, я был переведён на фортепиано после третьего класса.

Удивительное дело, но в моём профессиональном становлении, пожалуй, большую роль, чем музыкальная, сыграла общеобразовательная школа. В младших классах я учился у своей родной тётушки, которая была ко мне, любя, очень строга. Тётушка моя помимо профессиональных знаний имела удивительное хобби: она ставила с нами спектакли. Не сценки, а именно спектакли. Часто это были детские оперы. Довольно скоро мне досталась роль концертмейстера. Поскольку, наш «режиссёр» любил дополнять детские оперы своими собственными сценами – как правило, довольно удачно – то от меня требовалось придумать музыку к этому действу. Вот это и были мои первые композиторские опыты. Деятельность в качестве концертмейстера и композитора продолжалась и в старших классах. Ко времени, когда я учился в 7 классе, в нашей школе был создан вокально-инструментальный ансамбль «Орлёнок», был приглашён квалифицированный руководитель, и мы успешно выступали на различных сценах. Наш удивительный директор Александр Павлович Соловьёв очень любил всю эту деятельность и, помнится, возил нас на выступления на своей «Победе». Я пишу об этом потому, чтобы было понятно, откуда потом появилось Костромское музыкальное училище.

Примерно к 7 классу моё увлечение музыкой стало сильно перевешивать интерес к школьным дисциплинам. Кроме музицирования, композиции, я в то время сильно увлекался чтением художественной литературы. Здесь в немалой степени была «виновна» моя мама. Врач по профессии, она поглощала огромное множество книг, и я не мог не увлечься тем же самым. Несметное количество романтической литературы (рыцарские романы Вальтера Скотта, мушкетерские романы Дюма, фантастика Верна, Уэллса, Беляева и многое другое) составило в то время круг моих интересов. Думаю, что впоследствии в моей жизни не было больше такого периода, когда бы я мог прочитать столько книг. Однако все это не могло не сказаться на качестве моей учёбы в школе: математика, физика, химия стали мне неинтересны абсолютно. Вскоре я начал школу прогуливать, поскольку собственные увлечения занимали меня куда больше. Результатом было то, что 8 класс я закончил с ужасным аттестатом, где, кажется, красовалась среди грозди троек пятерка по музыке.

С недавних пор Министерство образования ввело правило, по которому в случае равенства баллов при поступлении в учебные заведения среднего образования, включая музыкальные училища, вступает в силу конкурс на средний бал аттестата. Если бы это правило действовало тогда, то я бы ни при каких условиях не стал студентом Костромского музыкального училища. Не знаю, когда эта глупость будет устранена: на приёмных экзаменах мы не ставим оценок по профильным предметам, а потом считаем баллы аттестата. Моя собственная жизнь наглядно иллюстрирует ошибочность такого подхода. Закончив 8 класс, вздохнув с облегчением, направляюсь в музыкальное училище. Вот она, мечта, которую можно будет потрогать руками. Поступаю на теоретическое отделение. На экзамене по музыкальной литературе меня спрашивают о скрипичном концерте Хачатуряна. В музыкальной школе мы его не проходили, мне кажется, что только в консерватории это произведение затрагивается по касательной. Моя импровизация на эту тему увенчалась двойкой. Я не поступил. Что делать дальше? Школа опостылела, да и возвращаться туда было стыдно. Решили идти в 9 класс, но в другую школу. Помню, при расставании со мной наш директор сказал мне, 15-летнему мальчишке, фразу, которая во многом предопределила моё будущее: «Сёма, поезжай в Россию, там ещё есть советская власть». В другой школе в 9 классе я учился столь же «успешно», как и раньше. В следующем году в июле наступило время моего второго поступления в Винницкое музыкальное училище. У теоретиков первым экзаменом почему-то поставили фортепиано. На этот раз со мной поступили «гуманно»: сразу поставили 2. Вскоре умерла моя бабушка. Она не дожила около месяца до момента, когда сбылась её мечта: Сёма поступил!

А дальше в мою судьбу вновь вмешался его величество случай. Однажды на крыльцо нашего дома вышла соседка тётя Роза, мама моего друга детства Яника, и, увидев мою маму, сказала: «Рая, я сегодня купила газету “Советская культура” и прочитала в ней объявление о том, что в России 3 училища объявляют дополнительный приём в августе: в Костроме, Альметьевске и Балашове. Может, вам туда стоит поехать?». В этом деле удивительным было то, что тетя Роза, медицинская сестра по специальности, к культуре имела весьма далёкое отношение, а газету купила по случаю, видимо, для того, чтобы что-нибудь завернуть. По времени приёмных экзаменов Кострома оказалась первой. На семейном совете было решено, что мы с мамой поедем туда, а, если опять не поступлю, то последовательно в перечисленные выше города. Помню, что накануне отъезда в Кострому у меня на щеке появился огромный фурункул, и мы даже думали: а не пропустить ли нам Кострому? К счастью, всё же поехали.

Помню, приехали в Кострому из Москвы ранним утром и заселились в гостиницу «Кострома», что была недалеко от вокзала. Нам сказали, что до училища, которое находится в центре города, можно доехать на автобусе № 9. Мы сели на него, но оказалось, что едем в другую сторону, в направлении Октябрьского посёлка, пересели и поехали обратно. В училище, которое мне понравилось сразу, застали только Круля Николая Флегонтовича, представившегося заместителем директора. Он был завхозом, но впоследствии я понял, что он не любит, когда его так называют. Не знаю почему, но я как-то сразу почувствовал: здесь останусь и буду учиться. На следующий день надо было подавать документы и было назначено собеседование с директором Афанасьевым Валерием Дмитриевичем. Мой фурункул к этому времени разросся до чудовищных размеров, и вид у меня был жуткий. Короче говоря, на собеседование с директором вместо меня отправилась моя мама. Помню, что она сказала Валерию Дмитриевичу: «Примите Сёму, Вы не пожалеете». Думаю, и правда, он не пожалел потом. На следующий день состоялась консультация по сольфеджио, которую проводила Мария Георгиевна Конради, впоследствии преподававшая у нас курс «Анализ музыкальных произведений». Мне показалось, что я произвёл на неё хорошее впечатление. На письменном экзамене по сольфеджио удалось блеснуть: написал диктант с двух проигрываний, дальше всё пошло как по маслу. Консультация по фортепиано у Людмилы Гавриловны Хаттунен, которая оценила моё – и правда, хорошее – качество: умение быстро исправлять ошибки. Экзамен по русской литературе принимала великолепная Инесса Евгеньевна Рождественская. Помню, достался «Евгений Онегин». В те времена несколько глав были мною выучены наизусть, ну нравилось! Конечно, я долго читал – и очаровал Инессу Евгеньевну.

Если бы тогда знать, что на одно место на теоретическом отделении претендует 12 человек, приехавших из разных уголков нашей страны. Я победил! Первый раз мне так крупно повезло! Кострома стала для меня городом, где было почти всегда хорошо, светло, тепло, уютно и, что особенно важно, честно. Всё это, в первую очередь, конечно, относится к моему любимому музыкальному училищу и целой плеяде блистательных педагогов, с которыми мне посчастливилось встретиться.

Мне кажется, что 70-е годы – один из лучших периодов в развитии Костромского музыкального училища. Возможно, это моё субъективное ощущение, я тогда там учился, но попытаюсь обосновать своё мнение. Училище в 1971 году возглавил Валерий Дмитриевич Афанасьев. Великолепный музыкант (закончил по классу баяна Ленинградскую государственную консерваторию им. Н.А. Римского-Корсакова), он не только замечательно вёл уроки специальности, но и возглавлял на протяжении многих лет симфонический оркестр училища, который в те поры выступал с весьма достойными программами на вполне высоком качественном уровне. Вместе с тем Валерий Дмитриевич отменно справлялся с возложенными на него тяжкими обязанностями директора. В училище был создан замечательный высокопрофессиональный коллектив, представляющий из себя монолитный сплав ветеранов и молодёжи, устремлённой в будущее. Здесь, быть может, и не упомню всех фамилий, а имена и отчества тоже не всегда сохранились в памяти, но да простят меня живущие и здравствующие ныне, а также те, кто остался только в нашей памяти.

Итак, фортепианное отделение и отделение народных инструментов возглавляли замечательные супруги Лидия Абрамовна и Герман Борисович Лошмановы, отделение общего фортепиано великолепная Людмила Гавриловна Хаттунен, на дирижёрско-хоровом отделении трудился неординарный Иван Васильевич Лебедев, на струнном – неповторимые братья Герцензоны (Карин Наумович и Рустем Наумович), на теоретическом – удивительная Афина Николаевна Константинова и многие другие. Теперь о творческой молодёжи, только закончившей различные консерватории: Шиманский и Козлов– фортепианное отделение, Сурмилов – ДХО, Дёмин – струнное отделение и т.д. Конечно, особо здесь я хочу сказать о моих великолепных педагогах теоретического отделения. Именно в 1971 году в Кострому вернулся Олег Анатольевич Новиков вместе со своей супругой, Ларисой Алексеевной. Оба закончили Казанскую консерваторию. Мы стали первой группой, которая досталась Олегу Анатольевичу по теории музыки, сольфеджио, а потом гармонии и полифонии. Я порой думаю, что меня больше всего поражает в этих людях. Ответ оказался прост: помимо высочайшего профессионализма, это ещё и огромная ответственность по отношению к учебным делам, но ещё больше их серьезность не по годам. Подумать только, им было тогда в среднем 24-25 лет. Я сейчас смотрю по-стариковски на молодёжь, моих коллег, а этих качеств почти ни в ком не нахожу.

В нашей группе теоретиков с первых дней сформировалась серьёзная конкурентная среда: трое абсолютников (Миша Шлейфер, Вера Якушева и ваш покорный слуга), да и остальные ребята очень крепкие. Полагаю, наша группа в училище была покрепче, чем консерваторская, в которой мне впоследствии довелось учиться. Конкуренция была деловой, без зависти и злобы, – и в этом тоже большая заслуга нашего уважаемого педагога. Во главу угла были поставлены знания и умения. Олег Анатольевич обладал поразительными педагогическими качествами, его лекции были непростыми, но абсолютно понятными. Как ему это удавалось?! А ещё мы никогда не знали, в каком настроении он находится. Полагаю, что оно могло быть не всегда хорошим, но на нас это никак не отражалось. Уроки были всегда творческими, интенсивными и интересными. После двух пар (гармония и сольфеджио) я выходил из нашего кабинета №16 усталым, но счастливым, понимая, что сейчас сумел подняться ещё на одну ступеньку. Удивительное дело, но наши уроки по гармонии, сольфеджио, полифонии были абсолютно регулярными. Могу вспомнить единственный случай, когда мы сознательно сорвали урок у Олега Анатольевича: в этот день у него родилась дочь. Никто не сомневался, что на работу он, конечно, придёт, и решили его поздравить. Для этого мы развернули пианино в классе к стене, чтобы уж точно не было никаких диктантов и последовательностей. Он пришёл, был смущён и, помню, сказал: «Ну, ладно, давайте сегодня потреплемся…» (нехарактерное для него словечко). Так вот, это был единственный раз за четыре года.

Впоследствии, в годы учёбы в консерватории, да и потом, уже работая преподавателем Нижегородского музыкального училища, я в полной мере осознал, каким прочным «фундаментом» обладаю. Отдельно хочу здесь упомянуть наших замечательных преподавателей музыкальной литературы. На 1 курсе зарубежную музыку у нас вела Татьяна Борисовна Капустина, человек спокойный, уравновешенный и, пожалуй, флегматичный, она, как никто иной, подходила по складу характера к монументальным полотнам Баха и Генделя. На 2 курсе её сменила Лариса Алексеевна Новикова, и это было стопроцентное попадание в эпоху романтизма. Её живость, общительность, остроумие и мгновенная реакция позволяли нам в полной мере открывать для себя мир композиторов-романтиков. Курс русской и советской музыки у нас вела Вера Георгиевна Анорова, блистательный лектор, педагог, человек. Она умела ценить в нас способность рассуждать и анализировать и всячески поощряла эти качества, напротив, терпеть не могла механического заучивания догматов от науки. Как бы там ни было, но к консерваторскому периоду я пришёл во всеоружии. Удивительное дело, я сейчас веду курс классической и джазовой гармонии на эстрадном отделении Нижегородского музыкального училища. Понятно, что время от времени следует прибегать к показу тех или иных примеров классической или джазовой музыки. Как-то, иллюстрируя тему по гармонии «VII7», играю вступление к Патетической сонате Бетховена. Мы нашли множество септаккордов, попробовали выяснить, для чего они здесь нужны, а потом я спрашиваю: «А что я сейчас сыграл?» После долгой паузы услышал: «Что-то из Шумана». Вот вам и музыкальная литература в современном исполнении!

С трепетом вспоминаю наших замечательных преподавателей по общеобразовательным предметам. Русский язык и литературу преподавала Инесса Евгеньевна Рождественская, натура эмоциональная, яркая и артистичная. Помню, на каком-то мероприятии она совместно с актёром драматического театра сыграла сцену из «Грозы» Островского в роли Катерины. Мне это запомнилось. Курс истории читала Альбина Николаевна Коновалова. Мальчишки были в неё влюблены поголовно, потому что она была красавицей. Но кроме этого она блестяще знала свой предмет, обладала фантастической памятью и требовала от нас в ответах называть массу цифр: дат, численности армий и т.д. Не скрою, этого не любил никогда. Поскольку я пользовался авторитетом у Альбины Николаевны, то мне обычно на истории доставались творческие вопросы. Это позволяло е заучивать даты. К 25-летию нашего училища, я посвятил несколько стихотворений своим педагогам. Вспоминаю здесь первое четверостишье, посвящённое Альбине Николаевне:

О Альбина Николавна,
Вы любовь моя и грусть,
Но историю исправно
Не учил я наизусть.

Однако, кажется на 2 курсе, подошло время экзамена. Никогда не умел пользоваться шпаргалками, но тут выбора не было. Хочу покаяться спустя почти 50 лет. Мною был изобретён способ, простой и эффективный: достаёте большой мужской носовой платок, на котором написаны всякие даты и цифры, затем изображаете насморк, платок не убираете, он лежит перед вами. Не будет же экзаменатор разбирать ваш, простите, сопливый платок? Заметьте, никакой электроники, сотовых телефонов. Изобретение мною незапатентовано, дарю его современному студенчеству. Однако, это был единственный раз за время моей учёбы, когда я воспользовался шпаргалкой. Кстати, однажды я решил устроить маленький экзамен для Альбины Николаевны. По-моему, в 1973 году группа студентов КМУ была награждена поездкой на туристическом поезде по маршруту Смоленск–Минск–Брест-Каунас–Калининград. Это было очень интересно. Когда мы подъезжали к Смоленску, решил, а не проверить ли, знает ли Альбина Николаевна всякие военные даты и цифры или заучивает их специально к нашему уроку? С умным видом спрашиваю: «Сколько танков, самолётов, пушек и солдат сражались за Смоленск?» Догадываетесь? Я получил исчерпывающую информацию. Всё это вспоминаю с восхищением: вот у каких педагогов мы учились!

Не знаю, в чью мудрую министерскую голову пришла мысль о том, что теоретики в училище должны заниматься вокалом. Но было и это. По вокалу я оказался в классе Ксении Николаевны Жудро. Ксения Николаевна была человеком неординарным: старомодное обаяние, утраченное, по-моему, в современной жизни начисто, какой-то аристократический шарм, доброта и деликатность в общении – всё это было ей свойственно в полной мере. Как и большинство людей, не обладающих вокальными данными, я очень любил петь. Надо сказать, что репертуар для себя при попустительстве моего педагога я формировал сам, т.е. пел всё, что хочу. Большинство басовых и баритоновых арий я исполнял, мягко говоря, без блеска, но зато с удовольствием: ария Бориса Годунова, ария Ивана Сусанина, ария князя Игоря из одноимённых опер, рондо Фарлафа из «Руслана и Людмилы» и многое другое. Как-то – по-моему, дело было на 3 курсе – к нам в училище приехала заведующая вокальной кафедрой Горьковской государственной консерватории Е.К. Иофель. Прочитав мою блистательную певческую характеристику, а я числился драматическим баритоном, она возжелала меня послушать с целью дальнейшего обучения в консерватории. Милая Ксения Николаевна предложила мне на этот период удалиться в райком комсомола. Поскольку я был секретарём комсомольской организации училища, о чём речь впереди, сделать это было нетрудно. Так Отечество в моём лице лишилось выдающегося баритона.

Моя супруга Надя, студентка дирижёрско-хорового отделения, в отличие от меня обладавшая замечательными вокальными данными, занималась вокалом у Эрны Александровны Кожевниковой. Именно в этот период Эрна Александровна вместе со своим супругом, певцом Андреем Алексеевичем Болдыревым, и своими учениками-вокалистами пожаловала на работу в славный город Кострому. Надо сказать, она обладала чрезвычайно неуживчивым характером, и после ссоры с администрацией очередного учебного заведения они, подобно цыганскому табору, переезжали в очередной город. Мы совпали в Костроме. За плечами Эрны Александровны была даже сцена Большого театра. Блестящее меццо-сопрано! До сих пор в памяти остаются её исполнение «Ариозо матери» Новикова, «Хабанеры» из оперы «Кармен» Бизе и многое другое. Могу свидетельствовать, это было по-настоящему. Артистической карьере Э.А. Кожевниковой помешала её комплекция: она была очень полной, и это обстоятельство уже не давало возможности участвовать в оперных спектаклях. Но, повторюсь опять, выдающийся голос! Наде повезло у неё учиться, а мне бывать в гостях у этой семьи, совместно музицировать (они много пели дома, а я аккомпанировал), слушать интереснейшие воспоминания.

Сейчас хочу любезного читателя вернуть к началу моих костромских воспоминаний, а вернее, даже чуть пораньше. Здесь уже упоминалось, что последние мои школьные годы, с точки зрения успеваемости, были по перечисленным ранее причинам, мягко говоря, не очень успешными. Кстати, удивительное дело, но в Костромском музыкальном училище с первых дней учился хорошо, в большинстве семестров был отличником и окончил училище с красным дипломом. Это означало только одно: я попал в благодатную для себя среду и даже те предметы, которые раньше меня не интересовали, воспринимались здесь совершенно иначе. Короче говоря, было сплошное счастье! Плохих учеников в школе не принимали в комсомол, т.е. к моменту начала моей учёбы в училище я был «беспартийным». Это было серьёзным, по тем временам, «пятном» в биографии. Помню, как наш директор Валерий Дмитриевич Афанасьев рекомендовал мне вступить в комсомол, кажется, уже в конце сентября, когда я ещё себя почти никак не проявил. Дальше, уже в октябре, по его мнению, я должен был возглавить комсомольскую организацию училища. Как он за столь короткий срок сумел разглядеть во мне лидерские качества, как он почувствовал, что мне можно доверить такое серьёзное дело, это до сих пор остается загадкой.

Должен здесь заметить, что комсомольская жизнь училища в этот период не была наполнена партийными догматами, как это любят изображать сейчас, а, напротив, била ключом, была живой и интересной. Обсуждение злободневных вопросов нашей текучки, выпуски стенгазет и, конечно, праздничные вечера, в создание которых я вложил немало сил. Впоследствии в работе с детьми приобретённые тогда навыки сослужили добрую службу. В своём стремлении работать неформально я порой переходил черту, но никогда не было порицаний со стороны директора или партийной организации. Изредка меня, конечно, деликатно наставляли на путь истинный. Вспоминаю здесь один показательный случай. В те времена перед отчётным собранием текст доклада секретарь комсомольской организации должен был предоставить в райком ВЛКСМ. На всех уровнях в докладах любых руководителей было принято цитировать Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева. В райкоме я тогда заявил, что не нахожу ничего подходящего в его речах для цитирования и делать этого не буду. После жаркой дискуссии мне показалось, что удалось отстоять свою позицию. Вскоре состоялось собрание, оно проходило в клубе «Красный ткач», т.к. училище не располагало залом для такого количества народа. После моего доклада выступил инструктор райкома, который неожиданно для меня устроил нашей комсомольской организации полный разнос. Помню, сидевший со мной рядом в президиуме Валерий Дмитриевич взял меня за руку и прошептал: «Сейчас ничего не говорите». Но что тут началось! Один за другим стали выступать ребята разных курсов и разных отделений. Товарищ из райкома был полностью посрамлён. Я не готовил ничего такого, всё это произошло спонтанно. Сейчас вспоминаю этот эпизод с гордостью: это дорогого стоит!

Много славных дел мы, молодёжь, брали на себя. К примеру, в те времена, чтобы иногородним позаниматься в училище самостоятельно, надо было занять класс не позднее 6.30 утра. Мне пришла в голову замечательная идея: а что, если нам, комитету комсомола, выписать в учебной части свободное время в классах, а затем, в соответствии с заявлениями студентов, распределить это время для самостоятельных занятий. Так мы и сделали. Да, мы не могли на сто процентов обеспечить классами всех, но остроту проблемы сняли в значительной степени. Работая сейчас в училище, не замечаю такого рвения со стороны студентов к самостоятельным занятиям. А жаль!

Моя комсомольская работа, как ни странно, во многом предопределила и мою личную жизнь. Когда я перешёл на 3 курс, в училище на дирижёрско-хоровое отделение поступила моя будущая жена Надя Горская. Она была жительницей города Горького. В детстве занималась в замечательном детском учреждении – Доме культуры школьников Автозаводского района, или, как его называли, ДКШ. Повстречала там немало удивительных педагогов, одним из которых был Юрий Михайлович Сурмилов. Он руководил тогда детским хором. Талантливый дирижёр, великолепный организатор, он по окончании Горьковской государственной консерватории был распределён в Костромское музыкальное училище и вскоре возглавил там хоровое отделение. Повстречав как-то в Горьком на улице Надю, он предложил ей и её подруге Лизе Потаповой поступать в Костромское училище, потому что хор нуждался в опытных певцах с хорошими голосами. При Сурмилове в училище осуществлялись грандиозные проекты: в памяти остались «Патетическая оратория» и «Курские песни» Г.Свиридова, исполненные хором, соответственно, с симфоническим и народным оркестрами. На мой взгляд, это были очень достойные работы, выполненные на отменном творческом уровне. К большому сожалению, талантливый Юрий Михайлович в возрасте 39 лет ушёл из жизни.

Так моя будущая супруга оказалась в Костроме. Мы готовили новогодний вечер, в нашем, не побоюсь этого слова, спектакле принимала участие и Надя. Вот так мы и познакомились. Наша семейная жизнь продолжается уже больше сорока лет, и нас сближают не только чувства, но и общие профессиональные интересы. На протяжении многих лет мы вместе (я в качестве концертмейстера) работаем с детскими хоровыми коллективами в общеобразовательной школе. Нами была создана авторская программа. Концерты и фестивали, конкурсы и многое другое… С детьми мы побывали в 14 странах Европы, именно эта работа во многом вдохновила меня на создание хоровых сочинений. В результате, я стал автором трёх сборников хоровых произведений, которые, можно сказать, исполнялись «с колёс». Но всё это, как говорится в одной популярной телевизионной передаче, «уже совсем другая история».

Костромское музыкальное училище подарило нам немало интересных и запоминающихся встреч не только с удивительными педагогами, но замечательными людьми, приезжавшими в Кострому. Запомнились концерты великолепного квартета им. Бородина. В рамках абонементов были сыграны все квартеты Бетховена, все квартеты Шостаковича. Квартет им. Бородина тогда ещё был в своём первом великолепном составе.

Особо хочу рассказать о нескольких незабываемых встречах с М.Л. Ростроповичем. Так получилось, что именно в эти годы, приютив А.И. Солженицына у себя на даче, он был подвергнут гонениям. Ростроповичу запретили выступать за границей, а потом в Москве и Ленинграде. Но он же не мог не играть. В 70-е годы Мстислав Леопольдович несколько раз приезжал в Кострому, играл в качестве солиста и дирижёра со студенческим оркестром училища, поднимая его уровень до невиданных ранее высот. Вспоминаются, конечно, и его рассказы о музыке и музыкантах. Думаю, что рассказчиком он был не менее гениальным, чем виолончелистом. Как-то на встрече со студентами училища одна девочка-вокалистка спросила его: «А сколько Вы занимаетесь?» Его ответ я люблю цитировать своим студентам. Он сказал: «Понимаете, деточка, когда я беру новое произведение, то стараюсь его сыграть в темпе от начала и до конца. Тут я вижу, что несколько мест у меня не получаются. Тогда я их учу отдельно до тех пор, пока они не получатся, как все остальное, после чего прекращаю заниматься». Мне кажется, что в этой его шутке кроется великий смысл о том, что надо заниматься не бездумно на время, а научиться работать над деталями. Конечно, Ростропович рассказывал о своих встречах с Прокофьевым и Шостаковичем, с которыми был не просто знаком, а дружен, которые посвящали ему свои произведения. Даже не верится, что тогда была возможность посидеть с ним рядом и поболтать о чём угодно.

В различных литературных и псевдолитературных источниках наших дней часто приходится встречаться с мнением, что в те советские годы было много формализма, да и вообще много глупостей. Возможно, это и так, но стало ли их меньше сейчас? Приведу здесь один пример. Во время аттестации одного из училищ Нижегородской области возглавлявший комиссию господин из Министерства образования изрёк следующее: «В перечне специальностей духового отделения перечислены труба, тромбон, валторна, флейта и т.д., следовательно, выпускник отделения должен играть на трубе, тромбоне…» «Но позвольте, – воскликнул директор, – только на трубе или только на тромбоне». «Нет, это Вы позвольте. Тут написано…» И далее он перечислил все инструменты духового оркестра, а после заметил, что приёмные экзамены по специальности следует сдавать по билетам. Достанется, например, пианисту 17 соната Бетховена – пусть играет, а достанется соната Моцарта ля минор, уж не взыщите, придется сыграть и её. К счастью, в последующие годы в аттестационные комиссии стали включать одного из педагогов консерватории, а то ведь – совсем беда! А скажите на милость, зачем вообще нужна аттестация учебных заведений? По моему разумению, вполне достаточно цифр, связанных с поступлением в ВУЗы, трудоустройством выпускников, победами на конкурсах. Проверяющих, как правило, интересуют только бумаги, заполненные по форме. Вызывает также сомнение аттестация преподавателей. Возможно, это явление в какой-то степени применимо к начинающим трудиться на нашем поприще, но к чему аттестовать специалистов в возрасте старше 50 лет, уже давно доказавших свою профессиональную состоятельность, имеющих за плечами немало звонких побед и различных почётных регалий? А уж формы проведения аттестации всё больше напоминают иезуитские пытки Средневековья.

Эти строки я пишу в смутные времена коронавирусной пандемии, наложившей свою «когтистую лапу» не только на всю нашу жизнь, но и на учебный процесс в музыкальных училищах, в частности. Позволю себе утверждать, что дистанционное обучение в нашей сфере – это профанация образования. Тем не менее замечаю, что у этого способа образования находится немало сторонников. Более того, уже слышно мнение, что те, кто несвободно владеют компьютером, в будущем в процессе образования уже и не нужны будут вовсе. Лет 15 назад я сочинил песенку, слова которой, как мне кажется, подходят к сегодняшней ситуации. Там есть такие строки:

Послушайте, товарищи, мы тоже за прогресс:
Как воздух нам компьютеры нужны.
Но вот зелёный лес, где сосны до небес,
Там соловьи поют и снятся сны.

Вспоминаю рассказ М.Л. Ростроповича об одной его встрече с Д.Д. Шостаковичем. Он пришёл к Дмитрию Дмитриевичу домой, и они собирались послушать магнитофонную запись какого-то произведения К. Орфа (сейчас уже не припомню, какого). Шостакович предложил дождаться возвращения супруги из магазина. «И тут я понял, – замечает Ростропович, – что Дмитрий Дмитриевич не умеет пользоваться магнитофоном». Я хочу спросить Вас, уважаемый читатель: «Перестал ли от этого своего “недостатка” Шостакович быть великим композитором?» По-моему, ответ очевиден.

В наше время мы всё более погружаемся в виртуальный мир, тем самым уходя всё больше из реального. Ведь это так удобно! В магазине мы рассчитываемся электронными карточками, вроде бы и денег не тратим, а значит, и забываем об их цене; скоро введут электронные паспорта, не за горами, наверное, вшитые в нас чипы: приложил палец и больше не надо никаких усилий. Дети играют в войну на компьютере. Там ведь вовсе не страшно убивать и быть убитым! Это же там – в виртуальном пространстве. Страшно другое: через какое-то время они берут в руки настоящий автомат и стреляют из него в кого попало. Так ведь не страшно и совсем не больно? Я помню, в 60-е годы, когда ещё учился в школе, накануне 9 Мая обязательно к нам в класс приходил кто-нибудь из ветеранов войны и рассказывал о тех днях. Тогда они были молодыми мужчинами и женщинами, полными сил, сейчас их уже осталось очень мало. До сих пор вспоминаю один эпизод: ветеран войны рассказывал нам, как в рукопашном бою сражался с молодым немецким солдатом. Выбора не было: кто-то должен был погибнуть. Он вспомнил: « Я убил его ножом ударом в горло». Потом, помолчав, добавил: «Теперь он мне часто снится». Понимаете, этот человек получил на всю жизнь «прививку» от насильственных действий. В виртуальном пространстве всё происходит с точностью до наоборот.

Мне бы не хотелось, чтобы у внимательного читателя сложилось мнение обо мне как о консервативном и отсталом ретрограде. Всемерно поддерживаю возможности познания мира через современные коммуникативные средства, но категорически против подмены реальных мыслей и чувств виртуальными. В 80-е годы я стал преподавателем эстрадного отделения тогда Горьковского, а ныне Нижегородского музыкального училища. Не скрою, поначалу рассуждал так: поработаю годика два на этом отделении, а потом перейду на теоретическое, в свою родную стихию. Но, по прошествии короткого времени, вдруг понял, что не хочу. Я узнал много нового, познакомился с джазом, рядом серьёзных произведений российской и зарубежной современной эстрады, многое услышал, прочитал. Наконец, встретил немало интересных людей как среди преподавателей, так среди и студентов. К счастью, эти встречи продолжаются и сейчас: пытливые умы и горячие сердца! Я всем этим дорожу. Эх, в те бы времена нам современные возможности что-то послушать или прочитать, а то ведь, можно сказать, голыми руками…

«Все мы родом из детства», – не помню, кто это сказал. Я бы добавил: и из юности, конечно, тоже. С любовью и нежностью вспоминаю моё родное Костромское музыкальное училище. Какие бы ветры перемен ни дули, я желаю ему непременно выстоять и продолжить свою многотрудную, но столь прекрасную и нужную людям деятельность!

__________________
[*] Семён Романович Брейнер – выпускник Костромского музыкального училища 1975 года, заведующий отделением «Музыкальное искусство эстрады» Нижегородского музыкального училища (колледжа) им. М.А. Балакирева, Заслуженный работник культуры РФ.