Деревня Вёжи в Костромском районе во время войны

Сенокос в наших местах начинали с 20-х чисел июня. В этот год, видимо по решению райкома партии, было предложено трём колхозам: «1-го Мая» (д. Ведёрки), «Имени Сталина» (д. Вёжи), «Сталинец» (с. Спас) — оказать в этом деле помощь Караваевскому совхозу, которым руководил В.Ар. Шаумян.

Церковь Преображения в селе Спас. Фото Дюшков Николай Варфоломеевич 1953.

Была суббота 21 июня 1941 года, и наш колхоз «Имени Сталина», с двумя конными косилками и около 3-х десятков мужиков и ребят с косами на плечах, с выездной кухней, двинулся ранним утром на Караваевские луга в местечко Рученица — это небольшой залив от озера Каменник, в 1,5 км от села Спаса. С ходу повара, Алексей Дмитриевич Новиков и Вера Алексеевна Тенягина, стали обустраивать кухню: большой лужёный котёл для супа и ещё поменьше, для каши, стали навешивать на сошки, на здоровые дубовые колья.
Берег Рученицы был не очень крутой, и тут росли 3 - 4 дубовых куста, под этими кустами и расположилась вся колхозная бригада. Перекурили минут 15 - 20, и на гладком лугу застрекотали косилки, а мужики, разделившись на три звена, двинулись к озеру Турову, где были кочки и сыро и на косилках невозможно было косить, а мы, ребятишки, с ворочелами в руках следовали за ними, разбивали валки, чтоб трава быстрей просыхала.
День, видимо, был не жаркий, так как косили днём (в жару днём много не накосишь), и, как всегда, когда косили бригадами, повара, сварив обед, поднимали на жерди или колу белый флаг. А сенокосники, уже порядком поустав, посматривали в сторону кухни, не поднят ли флаг, и, если поднят, косу-грабли на плечо — и на обед.

Л.П. Пискунов. Фото из архива автора. 1946 г.

Вот, помню, мы, ребятишки: это Михаил Данилов (1927 г. р.), Павел Елисеев (1927 г. р.), братья Желтовы – Коля и Михаил (1926 - 1929 г. р.), Павел Ефремов и я — расположились в тени под кустом вокруг большого блюда со свежим супом. В это время к нам на стан подкатила пролётка, впряжённая в статного коня. С неё сошли: незнакомый нам мужчина в белом кителе и белой фуражке с небольшими усиками под носом, наш завхоз, Пётр Алексеевич Финогенов, и сторож Караваевских лугов, житель Спаса Баданин Александр Александрович. Поговорив с бригадиром и мужиками, они подошли к нам, сидевшим и лежавшим вокруг блюда с супом. Незнакомец, показав рукой в нашу сторону, сказал: «Вот этот суп, который вы едите, вы заработали своими руками», и ещё что-то добавил, вроде: «Молодцы, что взрослым помогаете».
Для нас, ребятишек, та сенокосная пора была интересным событием — на сенокосе мы помогали взрослым: разбивали валки, по силе возможности сгребали сено, подносили инструмент, вилы-грабли, верёвки, разносили в вёдрах и чайниках воду для питья, подгребали сено вокруг стога, когда метали стог. За эту работу в колхозную книжку отца или матери бригадир вписывал 0,5 трудодня. В этот субботний день, подкосив травы стогов на 10, с закатом солнца мы двинулись домой. Кто постарше, уставшие, сели на телеги, а мы, ребятня, искупавшись в Рученице, с шутками и забавами следовали пешком за обозом.
Утром 22-го июня отец наш, будучи председателем колхоза, уехал на велосипеде в Кострому на совещание в райисполком, которое проводилось, видимо, по поводу сенокоса. В то время у председателей колхозов средства передвижения были — конь в седле и велосипед. Отец часто ездил в Кострому и всегда нам привозил гостинцы; особенно нам нравились сдобные булочки, называемые «грачи», они были в виде птицы с клювом, а глазом служила изюмина. И вот, где-то часов в пять вечера он вместе с «грачами» и привёз нам весть о вероломном нападении фашистов на нашу страну. Не успел попить чая по приезде, как верхом прибыл нарочный из Куниковского сельсовета с той же вестью и указаниями, что делать на данный момент. Помню, отец из конторы пришёл поздно и сказал, что всех военно-обязанных предупредили, чтоб никуда из дома ни сейчас, ни завтра не уходили.
На другой день, кроме дойки коров и сгона скота на пастбище и ещё каких-то неотложных дел, текущих работ не производилось. Телефона, радио в то время не было даже в нашем Куниковском сельсовете, и всё население было в ожидательном состоянии. А после обеда принесли из сельсовета несколько первых повесток, в которых, помню, на обороте было написано: «При себе иметь: кружку, ложку, полотенце, пару белья и на 2 - 3 суток еды».
С получением повесток пролились первые слезы вежан. Зарыдали молодые жёны, матери, сёстры. У крылечек и в домах собирались родственники. В это время молодые мужики и другой народ стали собираться за огородами у Клементьевой бани, на лугу, там варили большой котёл мяса и ещё что-то. Было организовано что-то вроде прощального вечера, были песни, слёзы женщин. Расположившись кто лёжа на траве, кто на брёвнах, сложенных у огорода, кто на приступках лестницы бани, подвыпившие мужики и женщины утирали слёзы, пели, помню, такие песни:

А рано утром, наверное не сомкнув глаз, те, кому были повестки, повесив за плечи котомки, пошли в Кострому — в военкомат или на сборочный пункт. Кто ушли первыми, не знаю, не помню, но помню, отец-председатель сокрушался: кого теперь сажать на косилки; а на двух колхозных конных косилках могли работать только Михаил Сергеевич Фирстов, Николай Никандрович Тенягин, Александр Александрович Желтов и Александр Александрович Кузнецов-Маринин. И, как говорится, пошло-поехало. Колхозная-деревенская жизнь перешла на военное положение, психологически люди изменились, стали настороженными.
У многих ещё свежи в памяти были Первая мировая и Гражданская войны. И некоторые уроки их пригодились. Многие жители наших деревень кинулись в богатые хлебом и зерном соседние деревни Ярославского, Любимского районов – это деревни Сошкино, Мохоньково, Привалово, Слоново, Чирьяково, Шигино, Булаково и др. Там можно было купить как в колхозе, так и у частных крестьян муку-рожь-пшеницу или обменять на рыбу или какие-то вещи.
Вскоре в наши колхозы Куниковского сельсовета прибыли уполномоченные райкома партии или НКВД. Помню их фамилии: мужчина — Польщиков и женщина — Урывалихина, которая квартировала в нашем доме за стенкой у Веры Поликарповны Щеповой. Так как бригадный метод работы начал давать сбои, многие колхозники стали находить причины избежать колхозной работы. Уполномоченные применяли свои меры воздействия.
Каждую неделю отправлялись на фронт 2 - 3 человека, а недели две спустя прибыл из Куникова ветфельдшер и стал отбирать хороших лошадей, тоже для фронта.
Появились первые беженцы. Из Ленинграда в Ведёрки прибыли 2 - 3 семьи к родственникам. Это жена Алексея Михайловича Ерофеева, Вера, и жена Константина Ивановича Сивкова, с сыном Мишей и дочерью. А в нашем классе училась девочка из-под Львова, по имени Марта.
В сентябре забрали и нашу колхозную автомашину-полуторку вместе с шофёром Степаном Лезиным. Хлеб, привозимый из Куниковской пекарни, стали выдавать по норме (сколько — не помню), но 2 раза в неделю. Поступающие слухи с фронта были печальные: враг идёт на восток почти беспрепятственно.
Появился первый наш беженец: Василий Александрович Горбунов (старший), он отбывал срок в лагере около Можайска, и этот лагерь, видимо, разбежался. (Разбомбили?)
К декабрю 1941-го года из примерно 20 - 25 колхозных лошадей осталась половина. Работа в колхозе осложнялась, а примерно с половины октября нужно было 15 - 20 человек и 2 - 3 лошади отправлять на рытьё противотанкового рва на левом берегу Волги (это от Стрелки и выше — до села Саметь) (*). Пошёл почин обучать езде колхозных бычков, это забавное дело было поручено подросткам. Подвоз сена с лугов к скотным дворам и конюшне —тоже легло на их плечи. Оставшиеся лошади использовались для поездок в Кострому и для лесозаготовок.

Мне тогда шел двенадцатый год, и я помню, как уезжали из нашей деревни Вёжи мобилизованные на трудовой фронт девчонки и бездетные женщины, — на двух оставшихся от выбраковки лошадёнках (на них, кстати, и грунт, вынутый изо рва, отвозили). Каждая смена отправлялась ненадолго, на десять - двенадцать дней. В колхозе для отъезжающих кололи приболевшего телёнка или двух - трёх баранов, выделяли четыре - пять мешков картошки. Хлеб выдавали на месте, в селе Шунга, — четырёхсотграммовую пайку.
Питались практически раз в день — вечером, по возвращении с работы. Спали на полу, не раздеваясь, — хозяева экономили дрова, которые в Шунге и окрестных деревнях и в мирное-то время были недёшевы. Утром вставали затемно, пили кипяток с чёрствым хлебом и отправлялись долбить мёрзлый грунт. Вся механизация была, как у нас говорили, «через пуп» — ломы, топоры, лопаты, носилки.
Мой отец был председателем в Вёжах, в колхозе имени Сталина. Ветеран Первой мировой и Гражданской войн, он уже был непризывным, как и ещё трое - четверо стариков нашей деревни. Раз или два за смену отец ездил в Шунгу и Тепру, где квартировали наши, вёжевские, — кое-что подвозил им из дома, отвозил назад заболевших и обморозившихся. В одну из таких поездок отец взял с собой и меня — на ров посмотреть. Зрелище, надо сказать, впечатляло: вереница людей — сотни, тысячи человек! — от берега Волги напротив Тепры и до самого Ипатия не то чтобы двигалась, а как-то шевелилась, колыхалась.
Сейчас, почти через шесть десятилетий, я думаю, что место для встречи врага костромские воеводы выбрали тогда правильно. Именно здесь, всего вероятней, немцы, преодолев Волгу, и начали бы окружение города — с левого фланга, через деревни Стрельниково и Некрасово, на нынешний посёлок Первомайский. И может быть, в третий раз встретились бы с врагом наши земляки на Святом озере, как в начале тринадцатого века встретилась здесь дружина князя Василия Ярославича с татаро-монголами, а в 1609 году ополченцы воеводы Давыда Жеребцова — с польско-литовскими захватчиками.
К счастью, до этого не дошло. Весной сорок второго работы по сооружению противотанкового рва были прекращены, во всяком случае, наших колхозников туда больше не направляли.
Уже взрослым, в конце пятидесятых, я в числе других костромских держателей коров по три лета работал здесь на заготовке сена. Брали подряд у директора совхоза «Заволжский» Аркадия Михайловича Жолниренко, на таких условиях: две трети заготовленного сена на Козеленских островах — совхозу, треть — нам.
По вечерам усаживались на берегу и о чём только не разглагольствовали! Не раз заходил разговор и о противотанковом рве. Сколько труда человеческого затрачено, а он не потребовался, зарос, осыпался и забыт. Да и мог ли этот ров, шириной в четыре - пять метров, сдержать немца?
— Уж если б он, немец-то, Волгу форсировал, то что ему эта канава! — рассуждал, к примеру, бывший мастер-сыродел из Самети Николай Александрович Сараев.
— Это точно, — вторил ему Иван Дымов, вернувшийся с фронта без ноги. В такие рвы мы, бывало, танком спихивали один или два «студебеккера», и по ним танки, как по мосту, шли вперёд.
А дядя Вася Брекунов был и вовсе категоричен:
— А просто было вредительство, — говорил он, и уточнял: чтобы отвлечь рабочую силу от других, более важных дел.
Да я и сам не однажды стоял у этого рва в ожидании лодки, по-своему представляя встречу переправляющегося врага. Вот он, передо мной, — в танках ли, в лодках, или на понтонах. В любом случае, мне надо только стрелять по нему — из винтовки, из пушки, из миномёта, бросать гранаты. И, значит, строить тут надо было не ров, а доты, дзоты, окопы...
Но строили, оказывается, и их.
Те, кто сейчас ходят на Волгу, наверное, обращали внимание на частые здесь ямы и углубления, заросшие тополями. Это бывшие окопы, траншеи, а стояли здесь зенитные батареи с прожекторами, охранявшие железнодорожный мост от налётов вражеских бомбардировщиков.
У меня в сарайке хранится лом. Я его беру в руки каждую зиму раза по три. Между прочим, лом этот, можно сказать, историческая реликвия: его мой отец привёз когда-то со строительства того самого противотанкового рва на Волге».

В декабре месяце в деревни из Костромы и других мест было направлено большое количество людей, которые рубили лес, пилили его (ручными пилами) и вывозили на специальных санях по ледяной дороге: люди впрягались (человек 8) в лямки-дышла и тянули. Помню, у нас в доме были поставлены на квартиру 4 парня — студенты текстильного института, которые на этих санях вывозили бревна из леса на полой*, где их укладывали в плоты уже другие рабочие. Помню, в колхозной конторе представитель из Костромы собравшимся колхозникам зачитывал сообщение о первой победе под Москвой. А на стенах в конторе и напротив, на коридоре Семёнова дома, висели плакаты («Родина-Мать зовёт» и другие).
С появлением госпиталей в Костроме и большого числа эвакуированных детей, с колхозов требовали внеплановых поставок продуктов; молоко, мясо, рыбу, картофель, еженедельно подвода или две, согласно указаниям, отвозили то в госпиталь, то в детский дом.
В то время (ещё и до войны) был дефицит табака, а поскольку у нас его выращивали, то это нашим жителям давало большое подспорье. На табак от Кинешмы, Фурманова и других мест несли менять обувь, одежду, мануфактуру, вплоть до золотых изделий. Кроме колхоза, его выращивали и в частных огородах, около дома. У нас в доме никто не курил, но стоял кряж возле лавки в кухне, и мы по очереди, кто свободен, топором рубили этот табак, просеивали через редкое решето, ссыпали в мешок и досушивали на печке. Помню, на деньги продавали его по 130 рублей стакан или на что-то обменивали.
В связи с отсутствием рабочей силы (мужиков), стало трудно обгружать (**) все озёра, а с пуском Рыбинской ГЭС осенью и зимой стало почти невозможно вылавливать рыбу тягой воды: подъём воды с Волги делал подпор, а иногда волжские воды устремлялись в озёра, превышая уровень плотины (еза) (***).

Осенние и зимние паводки, вызываемые работой Рыбинской ГЭС, создавали огромные неудобства и вред жителям наших мест. Вода поднималась за сутки до одного метра. Портились дороги. Ещё с довоенного времени в эти осенне-зимние времена не раз обратно возвращались подводы из наших деревень с реки Узоксы, мост на которой обливало водой, и проехать по нему даже на лошади — телеге или санях — было невозможно. В связи с этим запомнился такой факт-эпизод: председатель нашего Костромского райисполкома А.Ф. Казак уходил на фронт добровольцем, как он тогда говорил (а может, по призыву ВКПБ), и приехал на автомашине к нашим председателям попрощаться. Помню, у нас в доме было большое застолье с жареной рыбой и водкой: был председатель из Ведёрок В.П. Сивков, от Спаса — М.П. Медведев, агроном из Куникова П.М. Качин и другие. Все председатели сделали ему «подарки». Отец, помню, мешка 2 мороженой рыбы, В.П. Сивков подал кадку мёда, что от Спаса – не помню. Но на другой день, когда Александр Федосеевич собрался ехать в Кострому, кто-то сообщил, что на Узоксе мост облило, не проехать. Тогда решили ехать луговыми дорогами вокруг озера Першино, через Омутской мост на реке Кисти и в Шемякино. А для подстраховки взяли лошадь, пилу-топоры и двоих мужиков, так как мост был жиденький, на сваях, и по нему ездили только на лошадях. Но всё обошлось благополучно, и там, на берегу Касти, отец и В.П. Сивков распрощались со своим районным руководителем.
В январе - феврале 1940 года родители мои продали половину дома двоюродной сестре отца, Вере Поликарповне Щаповой, и её мужу Михаилу Ивановичу за 11 тыс. рублей, так как отапливать такой большой дом — три печи и подтопок — было тяжело; хотя с дровами проблем не было, а тяжело было таскать дрова на второй этаж. И вот, как началась война, на отправку фронтовиков и другие потребности: отправка на трудовой фронт, на лесозаготовки и т.д., — все эти деньги ушли за время председательства безвозвратно. Колхозная касса всегда была пуста, так как на сданную сельскохозяйственную продукцию были копеечные цены.
По-моему, в этот 1941-й год была ранняя холодная осень и зима. Так как в наших колхозах много картошки осталось не выкопанной, её завалило снегом. Бригадный метод работы себя не оправдывал, и на другой, 1942-й год, перешли на семейный подряд, так сказать. На полевых работах создали небольшие звенья из 4 - 5 человек. А сенокос разложили по 7 гектаров на мужчин, 5 гектаров на женщин и 4 на подростков (*). Тогда уже бригадир рано утром не стучал в окно или калитку, не кричал: «Петров! Вставай! Пошли косить!», а только проверял, что кто накосил. У кого в семье было 2 - 3 человека — косили семьёй, тут со временем не считались. А кто — особенно женщины — объединялись по трое-четверо и работали так, помогали и дети. Кто отставал, приглашали в контору, и там уже, кроме правления, слово держал представитель Польщиков или Урывалихина.

Где-то в октябре - ноябре началась бомбёжка Ярославля, это происходило вечером, ночью. Многие наши вежане собирались на краю деревни и с любопытным интересом смотрели на это зрелище. В небо над Ярославлем устремлялись десятки лучей прожекторов, сверкали разрывы снарядов и трассирующих пуль. И если прожектора, два или три, брали в перекрестие фашистский самолёт, то его наверняка сбивали, видно было, как огненная глыба падает. В этот момент мы кричали: «Так его! Так!», кто-то хлопал в ладошки и притопывал.
Где-то в ноябре - декабре отец-председатель и ещё кто-то были вызваны в Ярославль-область на совещание; видимо, совещание было посвящено рыбодобыче, так как по приезде отец рассказывал, что были рыбацкие председатели из Галича и с Рыбинского моря и других мест. Перед ними выступал 1-й секретарь обкома Патоличев. Так вот, пока шло совещание, два раза объявлялась воздушная тревога и они, весь зал, спускались в подвал в бомбоубежище.
А вот очередная смена работающих на рытье противотанкового рва на Волге привезла такую новость: якобы там на рве (или в Костроме) были разбросаны листовки с таким текстом:

Возможно, это и выдумка какая была, но это многие повторяли и даже девчонки превратили в частушку. И хотя фашист обещал Кострому не бомбить, у железнодорожного моста стояли наготове несколько зенитных батарей; следы блиндажей их ещё до сих пор сохранились у железнодорожного полотна на левой стороне Волги, на берегу у моста.
Где-то в конце ноября-декабря во всех наших деревнях было объявлено сдать всем охотникам, всему населению ружья. Их приносил каждый житель в контору, свои одностволки-берданки и двустволки. А куда отправляли — не знаю. Может, в Куникове в сельсовете хранились или в Кострому отвозили, но где-то весной или осенью 1942 года ружья всем возвратили. Видимо, решение было принято в самый критический момент, когда враг захватил город Калинин (Тверь) и был совсем недалеко от Рыбинского водохранилища.
Начиная с конца июля через нашу деревню со стороны ярославских деревень, т.е. с запада, проезжали большие обозы (лошадей по 15 - 20) цыган; они останавливались у нашей деревни, кормили лошадей (а цыганки атаковали наши деревни с просьбой милостыни, с гаданием и воровством), а потом двигались дальше — через Куниково, Сущёво, Мисково на восток.
В начале сентября месяца 1941 года в наш сельсовет было пригнано своим ходом стадо крупного рогатого скота (коровы-тёлки) из Смоленской области, голов 150 Симментальской породы. Это крупные животные бело-серой масти с чёрными пятнами, но не как коровы Ярославской породы.
Нашему колхозу было выделено голов 30 на содержание и сохранение. Для этого пришлось оборудовать-приспосабливать 3 - 4 амбара (их нижний этаж) под этих животных, некоторые из них были дойные. Передача этого скота состоялась по акту в присутствии представителей нашего райисполкома и Куниковского сельсовета и ветврача. Это колхозу дало большую нагрузку, так как своего скота было достаточно много. Дойное стадо — коров 70, нетели (1,5 года) — голов 50, телята новорождённые — голов 50, овчарня — голов 100, свинарник — голов 50 – 60. Работы хватало и старым и малым.
Зиму 1941-го - 1942-х годов пережили со старым запасом дров, а с осени 42-го на дрова стали разбирать овины и старые амбары, так как зимой заготавливать дрова было уже некому, а потребность в топливе возросла. Контора, ферма, телятник, свинарник, овчарник — всё отапливалось, варили корма. Из 6 - 7 овинов и 20 амбаров к концу войны остался 1 овин и 5 - 6 амбаров. Часть амбаров разобрали на ремонт фермы, телятников и т.д.
Где-то весной или летом 1943 года приехали представители из Смоленской области забирать скот (часть пала, других прирезали), и его уже отправляли в вагонах.
Звеньевая форма работы дала свои плоды: звенья, состоящие из трёх - четырёх девчонок и одной - двух пожилых опытных женщин, стали выращивать хорошие урожаи картошки, по 25 - 30 - 33 тонны с гектара. Всё делалось вручную. Всю зиму вывозили навоз — на быках, на санках — на бывшие хмельники, где выращивали табак и картофель, благо навозом была завалена вся деревня вокруг. У фермы, телятников, конюшен накапливались огромные кучи. Весной навоз вывозили на лодках и сваливали прямо в воду на залитом участке. Осенью картошки нарывали (у нас рыли царапками, а не лопатой копали) много, её не всегда успевали отвозить в хранилища (населению на трудодни) и сдавать, т.е. отвозить в село Куниково (госпоставка), и приходилось прямо на поле закапывать в бурты. Выкапывали небольшую траншею, выстилали соломой, наваливали картошку, покрывали соломой, старым сеном и присыпали землёй, и так до декабря, а то и до января она хранилась. Надо отметить: хотя уже было голодно, но воровства было мало, ибо все знали, что судить будут по закону военного времени.
Где-то в конце февраля 1942-го отца с председателей колхоза сняли. По рекомендации райкома партии председателем был избран вернувшийся с фронта по ранению Мазайхин Павел Кондратьевич. Бронь у отца кончалась, и где-то в конце марта он получил повестку в военкомат, но, поскольку он в 1-ю Мировую войну был травлен газом и потерял зрение, в строевую он был не годен, да и возраст у него был уже солидный. Комиссар госпиталя, который находился в Красном доме, уроженец села Яковлевского, Крошкин Александр Федосеевич отца предупредил заранее, что он заберёт его в рыбаки для госпиталя, и отец с повесткой пошёл вперёд к нему, и с Крошкиным уже пошли в военкомат. Там отец прошёл комиссию — признали негодным, нестроевым, и его оформили как нестроевого в госпиталь № 3031 (Ленинградский эвакогоспиталь). В половине апреля 1942-го отец посадил меня в лодку и сказал: «Ну, сынок, будешь у меня теперь помощником, а школу, 4-й класс, закончишь, когда кончится весенняя путина». По окончании весеннего лова я в июне раз 5 ходил в школу, где сдавал экзамен-зачёт своей учительнице Л. Дм. Веселовой.
Заместитель начальника госпиталя № 3031 был уроженец Ипатьевской слободы, Шилов Александр Иванович, который был мудрым и деловым человеком.
Отловив конец апреля, майский нерест и часть июня, отец сдал госпиталю тонны 2,5 крупной рыбы. Руководство госпиталя учло это подспорье и к октябрю 1942-го договорилось с рыбозаводом и нашим колхозом, чтобы те выделили госпиталю два озера — Семёново и Першино (так как в колхозе не хватало мужских рук-сил обгружать эти и другие озера), а сдаваемую рыбу засчитывали в план колхоза. За это колхоз получал стимуляцию в виде муки, сахара, масла растительного и других продуктов. Тогда А.И. Шилов предложил отцу взять еще 2 - 3 рыбаков и создать бригаду. Отец пригласил брата Василия Фёдоровича, 1891 года рождения, и из Ведёрок Фирстова Ивана Ивановича, того же возраста; ну и я у них был незаменимым помощником. В мои обязанности входило: сбегать что-то принести; ушивать-ремонтировать ветеля-мережи (*), так как тогда ещё не было капроновых нитей и сетей из них, а льняные, пеньковые и кордовые часто рвались — прели в воде; кипятить чайник; варить уху; мыть лодку после рыбы и грязных сетей. Когда в разлив ловили перемётами ветелей, мне приходилось отпихивать багром идущие по течению льдины, брёвна, отдевать задевы, когда сети-ветеля запутывались в лодке. А зимой-осенью ходить на озёра на сутки, ночевать в землянке-избушке и слушать рассказы старых рыбаков. Самый главный лов был лещёвый нерест, в это время (10 - 20 мая) за две недели вылавливали рыбы — в основном леща — столько, сколько не вылавливали за всё остальные время года. (В то время запрета лова в нерест не было, наоборот, в нерест производился самый большой улов.) Основным местом лова был так называемый Перекол, где река Узокса вытекала из озера Великого. Там сейчас как раз проходит дамба. Пойманную рыбу, вытряхнутую из перемётов-ветелей, везли живую в Кострому, в госпиталь, на лодке — спускались по рекам Узоксе, Костромке до наплавного моста через Костромку, звонили из проходной завода
им. Красина в госпиталь, чтоб выезжала машина или подвода с тарой за рыбой. Выгрузив рыбу, лодку сдавали охране моста или шкиперу баржи-торфянки, стоявшей у ТЭЦ, и ехали сдавать рыбу в госпиталь. А.И. Шилов давал распоряжение на кухню: рыбаков хорошо накормить, а шофёру Володе Спиридонову — отвезти нас к лодке, чтоб ехать на лов обратно. К утру добирались до Ваташки, немного переспав в лодке, и снова на перемёты, и снова лодка рыбы.

Помню один факт-эпизод: А.И. Шилов дал задание, чтоб к 1 мая была доставлена в госпиталь рыба — это было, наверное, в 1944 году. Был ледоход, особенно по реке Костромке. Мы – отец, дядя Вася и я — к этому времени подкопили в садках и на леднике килограммов 400 рыбы (нереста леща ещё не было) и числа 29 - 30 апреля поехали-поплыли в Кострому, но настораживала опасность — ледоход на Костромке; а течение тогда было очень сильное — огромные льдины выпирало на берег метра на 3 - 4. Выехав в устье р. Узоксы, увидели сплошной ледоход. Что делать? Тогда отец предложил лодку вытащить на большую льдину, что и было сделано при помощи багра-верёвки, пешни и кошки. И на этой льдине благополучно спустились до городской переправы у Волжских ворот (*). Задание было выполнено.

Летом 1942 года свалилась неожиданная напасть на наши реки. Находившиеся в Костроме воинские части, а также эвакуированные из Ленинграда Военно-транспортная академия, ЛАУ (Ленинградское артиллерийское училище) и другие стали нагло и безнаказанно глушить рыбу в Костромке, Узоксе, Соти. Приезжали на военных машинах с лодками, бросали в омуты по несколько толовых шашек — взрыв! — и всплывало вместе с крупной рыбой огромное количество мелочи, а вылавливать успевали только крупную. Рыбинспекции тогда не было, а властям было не до этого. Также с этого времени начался отстрел лосей. Приезжали военные с винтовками и устраивали загоны в любом лесу-перелеске. Примерно с осени-зимы 42-го в деревне Моховатое жила бригада военных охотников от Песоченских лагерей, которые отстреливали лосей для их воинской части.
Однажды в конце июня 1942-го, а может, 1943 года нашу деревню потряс ночной взрыв, такой, что задрожала земля и забрякала посуда в шкафах и посудниках, полопались в окнах стёкла. Многие повыскакивали на улицу в чём спали. Сторож-старик, дремавший с караулкой (**) на весах у часовни-ледника, не мог ничего пояснить. Все были в недоумении и не спали до восхода солнца. Так бы и осталось неясным, если б не рыбаки, поехавшие утром проверять ветеля на озеро Великое; там рыбак М.Г. Тупицын и обнаружил следы взрыва: в радиусе 30 - 40 метров были разбросаны с корнями камыши-сиdтки, а в эпицентре — яма с мутной водой и несколько оглушённых рыб. Об этом утром же было сообщено в сельсовет. А дня 3 - 4 спустя выяснилось, что самолет-бомбардировщик не сумел разбомбиться по заданию, а с бомбой не мог произвести посадку на аэродроме в Туношне под Ярославлем, вот и решил разгрузиться в ночное озеро Великое, благо до него от Туношны не более 40 километров по прямой.

Хочу отметить следующее: среди местного населения и прибывших на лесозаготовки по трудовой повинности, различного приезжего и проезжающего люда не было какой-то озлобленности, вражды, драк. Зимой в каждом почти доме стояли лесорубы по 3 - 4 человека, и им хозяйки готовили какую-то пищу, с уходом утром рано на работу кипятили самовар, варили-разогревали какую-то еду в русской печи. Вечером после работы то же самое. А ведь была одна русская печь и самовар — и все удобства.
Всю войну, и послевоенное время, зимой основным личным транспортом были санки, на них подвозили дрова и сено для личного подворья. Возили в Кострому, Шунгу, Некрасово продавать сено, дрова. И по большой дороге в Кострому и обратно из наших деревень, а также от Любимского района, Даниловского района (как у нас называли обобщенно — «из Ярославской») шёл гужевой транспорт. Так вот, если попросить подвезти, то в большинстве сажали или санки привязывали. Это делали совсем незнакомые люди.
Особенно в этом отличались татары. «Татпромартель» в Татарской слободе имела большой конный парк, она обслуживала многие предприятия в Костроме, и татары часто за сеном, дровами, рыбой приезжали в наши деревни. Они уж всегда подвозили и санки привязывали. Даже когда дорога была плохая — снегопад, перемело.
Ну, а когда наши деревенские ехали из Костромы на порожняке, то в Шунге, в чайной, обязательно забирали попутчиков. И если кто-то кого-то не подвёз, то обида высказывалась-распространялась на все три деревни. А то и впрямь, в праздник или при другой встрече, говорилось: «Помнишь ты, сукин сын, обогнал меня, а не посадил. Я тебе это припомню».

***
Велась пропаганда, создавался среди населения настрой, что мы победим, победа будет за нами. Эти слова звучали на собраниях, встречах, в информациях выступающих.
Было морально-психологически тяжело только до весны 42-го. А потом со всем как-то свыклись. Приходили похоронки, оплакивали-скорбели родные, сочувствовали деревенские.
Но жизнь продолжалась, много и тяжело работали, но как бы ни было тяжело, отмечали праздники: Ильин день — 2-го августа, Преображенье — 19 августа. Приходили гости-родные из соседних деревень, из Костромы. Встречались, угощались чем могли. Молодежь устраивала гулянки с песнями и плясками.
Надо сказать, это тяжёлое время выражалось и в песнях-частушках. Вот, помню, девки пели такие частушки:

Было и такое: где-то в феврале-марте 1943-го, а может, 1944 года в наш колхоз прибыл гусеничный трактор «НАТИ» от какой-то воинской части (тракторист и в военной форме капитан с пистолетом на ремне) за картошкой. К трактору прицеплены сани-площадка — и всё. Срочно была поднята вся деревня набирать из хранилища картошку, да ещё надо было оборудовать эту площадку: делать борта, выстилать соломой-сеном, чтоб картошка в дороге не помёрзла. Старики — завхоз Александр Дмитриевич Клементьев и Сергей Иванович Клюев — понимали и предчувствовали, что картошка в пути замёрзнет. «Заморозят, бродяжное царство», — негромко возмущался Сергей Иванович, приколачивая к стойке очередную жердь или доску. К вечеру нагрузили тонн 5 - 6, прикрыли соломой, трактор двинулся в путь, но где-то на озере Каменнике трактор сломался. Картошка замёрзла. Капитана, говорили, судил трибунал. А картошку позднее — часть растащили, часть увезли на лошадях на спиртзавод.
А вот в конце мая 1944-го, а может, 1945-го в деревню Ведёрки прибыл отряд молодых — призывного возраста, 20-25 лет — ребят-чеченцев, человек 35 - 40. Руководил-надзирал за ними старший лейтенант НКВД Смирнов. Во время весеннего сплава леса много плотов было разбито и лес обсох на берегах рек, озёр, просто на лугах. Задача чеченцев была скатывать, свозить в реку Соть этот лес, вязать в пучки и сплавлять до рек Узоксы и Костромки, а там пучки-плоты брали на буксир катера и сплавляли в Кострому. Жили они в Ведёрках где-то в одном помещении, возможно, в школе (учёба в конце мая заканчивалась), а может, по домам — уж не помню. Они ходили на работу свободно, но каждый день отмечались у Смирнова.
Время было голодное, и их кормили не очень сытно. Они подрабатывали. Кому-то вскопают грядки в огороде, привезут из леса жердей-дров, брёвен для ремонта. Вечером по воскресеньям собирались все вместе на гулянки. Сделали из толстой красной ольхи свой струнный инструмент и под него плясали, танцевали свои танцы. А наш народ с любопытством смотрел на это. Иногда от колхозников поступали жалобы, что чеченцы выкопали только что высаженную картошку. Но больших ЧП не было.
Они работали не один сезон. Одна из ведёрковских девиц, Вера Финагеенова, вышла замуж за чеченца, и позднее он её увез к себе, но года через два она оттуда возвратилась — не прижилась.
Помню такой эпизод: мы с отцом ехали с озера Великого на лодке с рыбой домой по реке Соти, навстречу на связке-плоту по течению плыли 3 - 4 чеченца. Поравнявшись и увидев у нас в лодке рыбу, один из них попросил: «Отэц, дай рыбы». Мы причалили к ним. День был тёплый, они, полураздетые, сидели на плоту, один из них брился ножом. Отец дал им по рыбине, они сразу разрезали одну, достали из сумки соли и, натерев рыбину солью, стали есть. Отцу понравился нож одного, он попросил: «Вот продай мне этот нож, хоть рыбы дам, хоть денег». Ответ был такой: «Нэт, отэц, чечен нож не продаёт».

***
Выше я уже писал что велись политико-массовая работа, пропаганда, агитация, поощрения за хорошую работу. В феврале 1943-его, а может, 1944 года в Костроме, в театре им. Островского или Дворце пионеров, проходил слёт молодых колхозников, видимо, Костромского района. От нашего колхоза был направлен мой одноклассник, подпасок Коля Горбунов, отец его погиб на фронте. Семья была большая, жили бедно, и его собирали всей деревней — кто рубашку, кто пиджак, кто сапоги давал. И ещё кто-то из девчонок был направлен — два делегата. Коля до этого в городе бывал раз или два, и впечатление от слёта у него было огромное: доклад, концерт и обед в фабрике-кухне. После такого Коля был готов на любой трудовой подвиг.
О конце Великой Отечественной войны и победе я услышал вечером 9-го мая. В это время как раз начался лещёвый нерест. Самый большой сезон лова рыбы. Мы с отцом и дядя Вася в это время как раз вели постановку переметов ветелей в истоке реки Узоксы, на так называемом Переколе. И ехавшие на лодках из Костромы жители наших деревень кричали нам и махали руками: «Война кончилась! Победа!!! Победа!!!» В этом у многих людей уже давно не было сомнений, и все этого ожидали. А вот как рассказывает моя супруга Валентина Павловна, рождённая в деревне Леонтьево (на Унже) Мантуровского района. Они день победы узнали так: снизу по реке Унже шел колёсный пароход, может, за гонкой (*) леса, а может, и специально посланный как агитационный. И с него в рупор против каждой прибрежной деревни кричали: «Война кончилась! Победа! Победа! Войне конец! Мы победили!».
* Гонка — несколько плотов из брёвен — от 7 до 20 плотов, каждый размером 6х6 м; общая длина гонки могла быть 200 м, — связанных в 2 «яруса» и обвязанных канатом, переправляемых во время подъёма воды пароходами.

***
Но вот самое тяжёлое время наступило после победы. В 1946 - 1947 годах был страшный голод. Нас ещё выручала рыба, но не всех. А в некоторых соседних деревнях люди пухли от голода. Весной собирали старую промороженную мелкую картошку на крахмал и в некоторых случаях ели берёзовую кору. Собирали весной щавель, крапиву, другие травы. Прибывшие с фронта победители и те, кто был в плену, — все оказались равными, все вместе трудились на колхозном поприще.
День Победы как-то вроде был позабыт. Не как в наши дни: с орденами и медалями на груди как в деревне, так и городе было мало кого встретишь. Вот помню эпизод. Я поступил на работу в аптечное управление 26-го августа 1953 года. И в праздник Октября мы собрались на аптечном складе утром 7-го на демонстрацию. Был у нас фронтовик, дядя Коля Незамайков (шофёр), он пришёл при орденах. Так вот, над ним некоторые посмеивались, говорили: «Куда ты, Колюха, навешал этих побрякушек?» На сенном базаре у входа с проспекта Мира сидели-стояли несколько безруких, безногих инвалидов войны. Кто играл на гармошке, кто пел, кто просто просил: «Подайте, граждане, на пропитание инвалиду войны». Пели пробивающие слезу песни. Ведь сразу после окончания войны стали поговаривать, что скоро придётся воевать с Америкой.
Значение праздника Победы было как-то притушено. Видимо, все силы были брошены на восстановление народного хозяйства. И вот только писатель
С.С. Смирнов поднял темы Победы, фронтовиков, и это уже где-то в 70-х годах, а ведь до этого день Победы был рабочим днём. Даже была отменена оплата-вознаграждение за ордена.
Помню, в день Победы 1949 года мы, колхозники, в том числе и фронтовики, копали-готовили силосные ямы (наступала пора силосования), всё делалось вручную. После обеда к нам пришёл председатель колхоза М.Н. Медведев (он тоже фронтовик) и сказал: «Ну что, мужики, ведь день Победы сегодня. Вот я напишу записку завмагазином, чтоб вам по четвёрке отпустила», а потом добавил: «Война в Корее началась, и нам, наверное, снова несдобровать. Ведь там только поле битвы будет, а воевать-то нам с американцами придётся».

***
Хочу отметить значение в Победе над фашизмом детского труда. Я думаю, что если не 25 %, то 20 % от общего труда надо отнести на их долю. Я сам испытал это, и есть общее наблюдение за происходящим в то время.
Вот, пожилые люди придут с работы, и им ни до чего — устали, нужен отдых. А мы, ребятня, да и уж когда были повзрослее, хоть и уставали (а точнее, надоедала психологически работа), а придёшь с работы, поужинаешь — и на улицу, на лужайку за деревню, играть в городки или козонкиd (*), карты. А утром в 4.00 встаём косить, отец стонет: руки-спину больно, расхаживается, разминается, а я хоть бы что — вся усталь прошла.
* Козонок — часть голеностопного сустава коровы, быка или телёнка. Когда варили студень, эти косточки-козонки отбирали, высушивали и красили.

И ещё: когда работали детки со взрослыми, то у обоих сторон поднималось настроение и как бы поддерживалось психологически. Особенно, если взрослые работали одни на сенокосе, или в поле, или на рыбной ловле. Им было трудно психологически. Вот пример: у друга моего отца, М.Г. Тупицына, не было сына, и он работал-ловил рыбу один. А отец со мной; во-первых, вдвоём было, так сказать, охотнее, а во-вторых, я всё же был помощником, что-то делал-помогал. Иногда он с завистью смотрел на нас, говорил: «Что тебе, Петруха, у тебя помощник есть». Иногда он просил меня: «Поедем, Лёшка, помоги мне перемёт натянуть» (или рыбу отвезти на ледник, вымыть ботник после грязных сетей-ветелей, вскипятить чайник). Ну, а когда я завалил первого лося — это было 4 ноября 1944 года, — он меня обнимал и целовал, говорил: «Ну, Лёшка, я из тебя сделаю хорошего охотника».
Научившемуся в детстве что-то делать облегчало жизнь во взрослом возрасте. Мне, например, легко было в армии. Я мог выполнить любую работу, любое поручение. Понимать обстановку. Не зря старики говорили такую поговорку: «Чтобы большему учиться, надо малое познать». И действительно, тому довоенному поколению, фронтовикам, как я не раз слыхал, легко было учиться в высших учебных заведениях.

Список жителей деревни Вёжи Костромского района, ушедших на фронт Великой Отечественной войны (*)

1. Борисов Петр Иванович – (р. ?), вернулся.
2. Ветров Алексей Самойлович – (р. ?), вернулся.
3. Ветров Иван Самойлович – (р. ?), вернулся.
4. Горбунов Александр Федорович – (р. ?), погиб.
5. Горбунов Василий Александрович – (р. 1924), вернулся.
6. Горбунов Иван Александрович – (р. 1927), вернулся.
7. Горбунов Фёдор Александрович – (р. ?), погиб.
8. Данилов Виктор Николаевич – (р. 1921), вернулся.
9. Данилов Михаил Николаевич – (р. 1927), вернулся.
10. Данилов Павел Николаевич – (р. ?), вернулся.
11. Елисеев Алексей Петрович – (р. ?), погиб.
12. Елисеев Леонид Витальевич – (р. 1923), вернулся.
13. Елисеев Николай Степанович – (р. ?), вернулся.
14. Елисеев Павел Александрович – (р. 1926), вернулся.
15. Ефремов Михаил Александрович – (р. ?), погиб.
16. Ефремов Павел Михайлович – (р. ?), вернулся.
18. Желтов Николай Константинович – (р. ?), погиб.
19. Желтов Николай Михайлович – (р. 1926), вернулся.
20. Зеленцов Владимир Александрович – (р. 1912, д. Вёжи); призван в 1942 г., погиб 12 января 1944 г., захоронен в д. Липовец Витебской области (с. 431).
21. Зеленцов Петр Александрович – (р. 1920), вернулся.
22. Клементьев Александр Александрович – (р. ?), погиб.
23. Клементьев Михаил Александрович – (р. 1924), вернулся.
24. Клементьев Николай Александрович – (р. 1927), погиб.
25. Клюев Иван Петрович – (р. ?), вернулся.
26. Клюев Николай Сергеевич – (р. 1923), вернулся.
27. Кузнецов-Гурьянов Вячеслав Николаевич – (р. 1922), вернулся.
28. Мазайхин Александр Сергеевич – (р. 1926), погиб 29 марта 1945 г. в Латвии (с. 462).
29. Мазайхин Василий Кондратьевич – (р. 1926), вернулся.
30. Мазайхин Павел Александрович – (р. 1923), погиб 31 июля 1943 г. в Краснодарском крае (с. 463).
31. Мазайхин Павел Васильевич – (р. 1903), пропал без вести в 1941 г. (с. 463).
32. Мазайхин Сергей Сергеевич – (р. 1927), вернулся.
33. Маринин Иван Александрович – (р. ?), погиб.
34. Маринин-Кузнецов Александр Александрович – (р. ?), погиб.
35. Медведев Михаил Павлович – (р. ?), вернулся.
36. Минеев Николай Андреевич – (р. 1918, д. Вёжи); призван в 1941 г., погиб 26 июня 1944 г., захоронен в д. Застенок Износкинского р-на Витебской области
37. Минеев Павел Андреевич – (р. 1909, д. Вёжи); призван в 1941 г., младший политрук, погиб 31 мая 1942 г., захоронен в д. Орлицы Смоленской области (с. 470).
38. Мошкин Александр Александрович – (р. ?), вернулся.
39. Новиков Александр Дмитриевич – (р. 1905, д. Вёжи); призван в 1941 г., погиб 16 янв. 1942 г., захоронен в д. Лодва Ленинградской обл. (с. 477).
40. Новиков Василий Алексеевич – (р. 1925), погиб.
41. Орехов Александр Евлампиевич – (р. 1902, д. Вёжи); призван в 1943 г., погиб 31 марта 1944 г., захоронен в п. Хмельницкий Чертаевского района Тернопольской области (с.431).
42. Пискунов Александр Александрович – (р. 1920), вернулся.
43. Пискунов Валентин Павлович – (р. 1927), вернулся.
44. Пискунов Виталий Витальевич – (р. 1925), вернулся.
45. Пискунов Владимир Александрович – (р. 1926), вернулся.
46. Пискунов Константин Павлович – (р. 1926), погиб.
47. Пискунов Николай Васильевич – (р. 1923), вернулся.
48. Пискунов Николай Павлоавич – (р. 1918), вернулся.
49. Пискунов Сергей Александрович – (р. 1922), вернулся.
50. Пискунов–Нестеров Иван Александрович – (р. ?), вернулся.
51. Ропотов Василий Николаевич – (р. ?, д. Вёжи); пропал без вести в октябре 1941 г. (с. 493).
52. Ропотов Николай Николаевич – (р. 1905); призван в 1941 г., пропал без вести в феврале 1942 г. (с. 493).
53. Ропотов Петр Николаевич – (р. 1914, с. Шунга); призван в 1941 г., старший сержант, погиб 23 июня 1944 г., захоронен в Выборге (с. 493).

54. Семёнов Александр Корнильевич – (р. 1922), погиб.
55. Семёнов Корнил Григорьевич (р. 1899), вернулся.
56. Семёнов Николай Данилович – (р. 1901. Вёжи); призван в 1941 г., пропал без вести в июне 1943 г. (с. 499).
57. Семёнов Федор Григорьевич – (р. 1912, д. Вёжи); призван в 1941 г., пропал без вести в ноябре 1941 г. (с. 499).
58. Тенягин Александр Евграфович – (р. 1907, д. Вёжи); призван в 1942 г., младший сержант, умер от ран 24 октября 1943 г., захоронен в д. Горушки Холмского р-на Калининской обл. (с. 512).
59. Тенягин Николай Никандрович – (р. 1911, д. Вёжи); призван в 1941 г., сержант, пропал без вести 12 сент. 1941 г. (с. 512).
60. Тукин Александр Николаевич – (р. 1918), вернулся.
61. Тукин Константин Николаевич – (р. 1921); призван в 1941 г., гвардии рядовой, погиб 2 февр. 1943 г., захоронен в с. Кастырка Константиновского р-на Ростовской обл. (с. 515).
62. Тукин Павел Николаевич – (р. 1926), вернулся.
63. Тукин Сергей Николаевич – (р. 1923), вернулся.
64. Тупицын Александр Константинович – (р. 1919), вернулся.
65. Тупицын Валентин Иванович – (р. 1911, д. Вёжи); рядовой, пропал без вести в марте 1943 г. (с. 515).
66. Тупицын Василий Константинович – (р. 1916), вернулся.
67. Тупицын Михаил Иванович – (р. 1920), вернулся.
68. Тупицын Яков Иванович – (р. 1918), вернулся.
69. Фирстов Михаил Сергеевич – (р. ?), погиб.
70. Щапов Михаил Иванович – (р. ?), вернулся.
71. Юрин Михаил Романович – (р. ?), вернулся.
72. Юрин Сергей Романович – (р. 1911, д. Ведёрки); призван в 1941 г., погиб 3 августа 1943 г., захоронен в с. Терновка Белгородской области (с. 531).

Список составлен по памяти. В нашей деревне было 65 - 68 хозяйств при общей численности жителей 400 человек. (Некоторые жители имели двойную фамилию: основная - первая фамилия, вторая давалась односельчанами, она была вроде прозвища, бытовая фамилия).

У всех было одно начало: мобилизация, проводы, слёзы расставания. Но каждому выпала своя судьба. Так, (№ 18) Н.К. Желтов: как сообщал в письме сослуживец, их эшелон был разбомблен где-то на полустанке под Ленинградом. Взрывной волной его, с оторванной ногой, забросило на крышу какого-то станционного строения. Погиб.
(№ 71) М.Р. Юрин и (№ 66) В.К. Тупицын были пленены в начале войны и всю войну пробыли в плену.
А пленного Щапова Константина Ивановича из деревни Моховатое хозяин фермы, немец, приревновал к жене-немке и насильственно Костю кастрировал и держал как хорошего работника до освобождения его фермы нашими войсками. Когда Костя вернулся в свою деревню, его жена Вера, узнав об этом, ушла к другому мужу.
Мои двоюродные братья, (№ 45) В.А. Пискунов и (№ 44) В.В. Пискунов, дошли до Берлина и Потсдама и оба расписались на рейхстаге.
А П.А. Зеленцов (№ 21) попал в армию Власова, ещё до окончания войны был арестован оперативниками и отбывал срок — 10 или 12 лет, до 1953 года — на Колыме.
В.А. Горбунов (№ 5) был ранен в живот, в госпитале ему удалили несколько метров кишок. Когда он демобилизовался после госпиталя, мать его, тетя Зоя, сокрушалась: «Долго ли Васютка наживёт без кишок-то?» А он разменял 9-й десяток и здравствует