Писатель из села Тулиево

Костромская земля дала отчизне много необходимых ей людей. Одни из них подвигами или трудами своими вошли в историю, результат усилий других, тоже давший добрые всходы, по сей день не вполне осмыслен и оценен. Были они выходцами из совершенно разных слоев населения. И если роль деятелей-дворян, деятелей-крестьян или рабочих относительно изучена, все еще ждут, требуют внимания к себе дела, образ жизни провинциалов-разночинцев.

Типичный представитель разночинской среды — уроженец села Турлиево Кологривского уезда Костромской губернии Василий Арсентьевич Дементьев (1825?-1871). В биографическом словаре «Русские писатели» о нем есть общая статья 1. Можно определенно говорить о том, что в середине XIX века он был достаточно известен в кругах демократической интеллигенции, преимущественно московской и провинциальной: сначала в качестве литератора (художественная проза и стихи, «Очерк из жизни И.Т.Кокорева», составление трехтомника Кокорева «Очерки и рассказы», статьи по этнографии и фольклору Костромской губернии и т.д.), затем — автора выступлений по вопросам воспитания и образования.

Воспитанник Галичского духовного училища и Костромской духовной семинарии (ее не закончил), в начале сороковых годов он познакомился через письма (первые из них датированы 1842-м годом) с известным общественным деятелем, книгоиздателем, профессором Московского университета Михаилом Петровичем Погодиным. После прихода в Москву (именно прихода: пешком, в 1848 году) он не один год помогал Погодину в книгоиздательских начинаниях и по журналу, иногда вместе с разночинцами-ивановцами — Ф.Д.Нефедовым и даже С.Г.Нечаевым. В тех редких случаях, когда отмечалось это сотрудничество, Дементьева называли то корректором, то секретарем, то техническим служащим. И ни разу нам не встретилось упоминания о том, что в середине пятидесятых годов, когда Погодин почему-либо отсутствовал, Дементьев фактически вел журнал: собирал материал, налаживал отношения с возможными сотрудниками, определял расположение статей, рецензий, художественных текстов в составе отдельных номеров. Эти серьезные и ответственные обязанности по журналу отражены в его двух, практически недатированных письмах, в первом из которых сообщалось о недавней кончине И.Т.Кокорева2, а в обоих характеризовались намерения и материалы участников журнала «Москвитянин», составивших так называемую «молодую» его редакцию. Указанные письма, как и следующие, которые будут цитироваться и рассматриваться ниже, хранятся в отделе рукописей Российской государственной библиотеки, в фонде М.П.Погодина.

Сейчас трудно сказать, как и почему Дементьев оказался в селе Иванове и посаде Вознесенском. Письмо Погодину от 7 августа 1857 года3 отправлено отсюда. Здесь он то служит домашним учителем, то преподает гуманитарные предметы в только что возникшем училище для девочек, то увлекается идеями образования и воспитания, вызывающими к жизни его педагогические сочинения. Однако отношения с Москвой не прерываются. Сохранилось немало писем, где Дементьев обращается к Погодину как к доброму наставнику, советуется с ним, сообщает о ходе своих дел. И маститый историк, редактор журнала не чуждался намерения вернуть своего разностороннего помощника в Москву, хотя инициатива переезда, отметим это ради справедливости, чаще исходила от Дементьева. Письма бедствующего провинциального интеллигента так откровенны, искренни, богаты достоверной информацией, что на их основании можно бы, думается, написать историю смятенной души «литературного пролетария» (определение Н.Ф.Бельчикова)...

Не исчезала, не угасала и благодарная память о родных местах. Это отразилось в нескольких письмах. Фрагменты из них и хотелось бы привести. Но бедность и зависимость разночинца-провинциала от работодателей были таковы, что к поездке в Костромскую губернию приходилось готовиться загодя, собирая для предстоящей дороги буквально гроши и крохи. Подтверждение (а их ряд весьма плотен) — в письме В.А. Дементьева М.П. Погодину от 25 января 1860 года: «Еду, добрый Михаил Петрович, и жажду возможной деятельности, но никак не раньше весны. В мае побываю на родине, а в начале июня к Вам. До весны я никак не рассчитывал к Вам, позадолжал здесь, и надо кой-что покончить с учениками». Желание встречи с малой родиной представлялось неудержимым. Примерно через месяц, 22 февраля 1860 года, отвечая все на то же приглашение вернуться в Москву, он делился сокровенным: «...я приехал бы к Вам еще по зиме, но очень хочется побывать на родине. Не знаю, что будет со мной, но, кажется, силы еще есть. Ради бога, не оставьте, приищите мне как можно больше деятельности, да денежной.»

Когда поездка в Костромскую губернию уже состоялась, в Москву движимый жаждой деятельности, он опять пошел пешком, по дороге заболел. 1 июня 1860 года он сообщал своему адресату: «Торопясь к Вам, я отправился на родину в апреле, и начале мая — в Москву, дорогой простудился и пролежал в лихорадке в Переславле, в монастыре, больше полутора месяца». Продолжались и лишения. Уже будучи в Москве, он обратился к своему патрону с такой просьбой: «Прошу покорнейше одолжить меня 5-ю руб[лями] сер[ебром] на разные мелочи. Из Иванова вещей мне не высылают, и я без белья. (...) Нельзя ли пожаловать теперь же: нужно сходить в почтамт за получением посылки — кстати и белья куплю. Не злоупотреблю».

Чем занимался Дементьев на долгом пути в Кологривский уезд? Что его притягивало к родному Турлиеву? Прямой ответ содержится в группе более поздних писем. 5 июня 1865 года, делясь с Погодиным намерением очередной поездки, он писал среди прочего:

«4) Не пожалуете ли мне к кому писем по дороге? За Кострому по дороге мне Судиславль, Галич, Макарьев на Унже. Не знакомы ли с Костромским архиереем?

5) Не найдется ли у Вас каких народных брошюр и книжек для продажи по дороге? Я хочу даже купить копеечных в синод[альной] лавке.

6) Денег на дорогу я надеялся было крепко занять от одного богатого знакомого и приятеля, ивановского купца Полушина, живущего в Москве, но он за 20 верст на даче, и неизвестно, где именно. Остается просить у Вас же рублей десять. Собственно на дорогу взад и вперед (1150 верст) мне стало бы и пяти, но надо купить сапоги, сюртук и еще кой-что. По возвращении с обновленными силами, надеюсь заслужить и заработать Вам долг. (...)

План путешествия я составил: буду записывать песни, заметки о быте и нуждах крестьян, о народных училищах, о хозяйстве, промыслах, о древности и святыне, доискиваться рукописей и проч.».

Нельзя спокойно отнестись к письму от 14 июля 1865 года. Приводим полностью:

«Добрый Михаил Петрович!

Живу уже неделю в Костроме, у бывшего товарища, приводя в порядок свои дорожные заметки. Они вышли недостаточны и похожи еще на канву. На обратном пути по той же дороге дополню их. Дорогою прогостил я в Переславле трое суток, а перед Ростовым, промокнув от дождя до костей, захворал было. К счастью, попался купец, дядя моей бывшей ученицы в Иванове, который помог мне Лекарством и приютил на 3 дня.

О родных точных сведений не имею. По справке в консистории оказалось, что отец мой еще жив, а мать — не знаю. Тяжко будет, если не застану ее в живых. Остался теперь, разумеется, почти без копейки; и на обратный путь прошу Вас, добрый мой отец, прислать мне малую толику. Надеюсь, что, как я говорил, так господь и поможет сбыться: с осени я — Ваш покорнейший слуга и работник. Духом успокаиваюсь все более и более. Во сне даже не раз видел то родное село, в к[отором] я родился, из которого потом переведен мой отец, когда мне было 9 лет, — и плачу от умиления и очищается душа. Но если материальная нужда уж слишком будет велика при этих чувствах, они зачерствеют и пропадут. Помогите же, мой добрый!

Выслать всего лучше по след[ующему] адресу:

Домашнему учителю такому-то, в Макарьев на Унже Костромской губ[ернии]. Пожалуй, на всякий случай, с подписью: оставить на почте до востребования, — или как там пишется. Но, вероятно к высылке я как раз буду там.

Отправляюсь из Костромы завтра пешком, как путешествовал и всю дорогу, а до Макарьева остается верст около 170. Иду верст 25 в день, не изнуряю таки себя, а как раз только, сколько нужно для укрепления здоровья. Зато как же теперь я здоров, в добрый час молвить. Благоволите выслать не менее 25 рублей, а меньше — только по губам размарается, на мелочь истратится.

Язык народный дивит меня. О, если бы я был художник и непосредственно сроднялся с этим языком, — но нет! А все записывать — где же успеть. Что за пословицы, обороты, сравнения, склад, глубина и ширина мысли! О как огромна заслуга Даля4! Но исчерпать все сокровища такого языка, на это нужны столетия и тысячи ученых, поэтов.

Прошу покорнейше засвидетельствовать мое глубочайшее почтение Софье Ивановне, к которой благодарность глубока во мне, и всем Вашим.

Ваш

Вас. Дементьев».

В следующем письме — от 15 августа 1865 года — продолжают раскрываться отношения Дементьева и Погодина. Однако главный его интерес — в характеристике занятий, духовных устремлений, быта семьи деревенского священнослужителя, каким был отец писателя Арсений (такую форму употреблял В.А.Дементьев) Яковлевич. Немаловажной оказывается и информация о собирательской деятельности автора письма. Последнее приводим полностью:

«Не знаю, как благодарить Вас, добрейший Михаил Петрович, за высылку мне помощи. В Вас только я всегда и находил спасение. — Что за утрата у Вас! И Марья Федоровна дорога мне стала по смерти как сама по себе, так и в отношении к Вам: привычка — великое дело, и притом покойница, по крайнему разумению, как нельзя более усердна была для Вас. Что делать!? Всему, знать свой черед. Софье Ивановне пока сделать бы теперь экономкой кухарку Филипповну; она женщина хорошая, честная; но уже все будет не то.

Теперь я на родине. Долготерпелив и милосерд ко мне господь: и отец и мать живы, хоть уж слишком стары и дряхлы, и работать не в силах. Младший брат поступает на отцово место в диаконы, чтоб было кому закрыть глаза родителям. Знакомиться с народом средств мне множество: один брат мой около Кинешмы волостным писарем, другой, поступающий на отцово место, основывает народную школу; певцов народных былин, песен и проч. находится много. У братьев было уже кой-что прежде записано. Судите сами, могу ли я не прожить здесь еще хоть месяц, чтоб поглубже окунуться в народную жизнь. Работаю усердно, с увлечением. Да дело еще вот в чем, мой добрый отец Батюшка выстроил новый дом, надо брату жениться, посвящаться, надо держать работницу. Трат множество. Собирать былины, легенды, песни без денег нельзя. Выручите. А я еще повторю: я — Ваш усерднейший безусловный слуга с октября, хоть все-таки буду неоплатным Вашим должником. Одному мне немного надо при правильной жизни: я могу и буду у Вас жить, получая не более 5 р[ублей] с[еребром] в месяц, и работать всякую работу, помогите лишь мне сделать мое собственное дело и совершенно успокоиться с этой стороны. Со страхом и надеждой (впрочем, в любви несть страха) суммы буду просить у Вас немаловажной до 50 р[ублей] с[еребром]. Просил, просил отца, чтоб написал к Вам от себя благодарность за меня и просьбу. «Нет, — говорит, — где мне писать к таким людям, я стар, и глуп, и неучен, делайте, как знаете». Так и отступился от старика, который точно уже очень стар и умственно.

Адрес для высылки: Костромс[кая] губ[ерния], в посад Парфеньев, на Михайловский завод, доверенному г[оспо]жи Пущиной Веденею Степановичу Любимову, для передачи диакону села Турлиево Арсенью Яковлеву.

Свидетельствую мое глубочайшее почтение добрейшей Софье Ивановне, Аграфене Михайловне, Ивану Михайловичу.

У Вас ли еще Н.П.Астров? Если у Вас, тоже низко кланяюсь ему.

Весь Ваш

Вас. Дементьев.

Как-то Ваше здоровье, обстоятельства, занятия, состояние духа?»

Свою ценность имеет и написанное на следующий день, то есть 16 августа 1865 года, тому же Погодину послание Николая Арсентьевича (брата Василия). В нем приводятся еще сведения о жизни, делах, настроениях провинциальных интеллигентов:

«Ваше Превосходительство

Милостивый Государь

Николай Петрович!

Осмеливаюсь свидетельствовать Вам мое глубочайшее почтение как благодетелю моего брата. Скоро год, как я поступил на место престарелого родителя, и пока исправляю должность причетника — этому условию подвергаются ныне все воспитанники Семинарии — а отец находится уже за штатом.

Слава Богу, что ныне и наше воспитание может приносить гораздо более пользы обществу, нежели прежде, когда не сочувствовали образованию простого народа. Я так дорожу этим, что среди хозяйственных забот и работ, которые по новости очень тяжелы и между тем необходимы, поспешил основать училище. Одно только тяжело: наша сторона так глуха, что нельзя надеяться на сочувствие народа. Большого труда стоило убедить родителей отдавать детей в школу даром. Когда же увидели мои труды, тогда все подумали, что это делается не даром и стали смотреть на меня как на умника, который хочет отличиться, и хитреца, который хочет выжать из них последнюю копейку.

Сельская жизнь полна преданий русской старины. По совету брата, и этим я хочу приносить пользу науке. До сих пор я бегло смотрел на окружающую жизнь, подчас смеялся над различными преданиями и суевериями, которыми живет русский человек. Но брат раскрыл мне глаза, и я хочу изучить русскую жизнь.

Дела бы и много, но боюсь, чтобы эти стремления не погасли в предстоящих нуждах. Неудивительно, пожалуй, не я, а меня станут изучать, пожалуй, в 50 лет все сделается земля и пепел. Нет, сохрани Бог этого! Буду трудиться и переносить все нужды, только чтобы не оставить своих стремлений. Трудно перенести этот год борьбы и искушений, а там, надеюсь, что будет легче. Вы много поддержите наше семейство, если исполните просьбу брата. Высылка такой суммы составит предмет разговоров всего нашего околотка, и это также значит много для человека в моем положении.

С глубочайшим уважением и преданностью имею:

честь быть Вашего Превосходительства покорнейший

слуга Николай Дементьев».

К письму есть приписка — свидетельство бедности автора: «Простите за белые чернила: такие случились». Однако более интересна вторая, сделанная старшим братом. Из нее ясно, что бедность не останавливала верности избранному делу, чистоты помыслов: «Деньги, высланные Вами, я употребил почти все на себя: осеннее пальто, сапоги, панталоны, белье — вот уже и более 15 р[ублей]. Остальное тратил в дороге, на былины — об Илье Муромце (хорош вариант о его рождении и причине сидения 30 лет), об Алексее, божьем человеке, чудная умнейшая легенда о Соломонии и Давиде и еще кой-что. Водки вовсе не пью5.

Ваш В.Дементьев».

В последние годы жизни, перебиваясь случайными заработками и проживая то «угловым жильцом» в подсобных помещениях к дому Погодина, то где-либо поблизости, Василий Арсентьевич Дементьев бедствовал так, что иногда вынужден был просить гроши и копейки на бумагу и перья, на обед и необходимую одежду. Однако при всем осознании ненормальности такого положения, он не терял представлений о нравственном долге перед окружающими и в какой-то степени чувства собственного достоинства. Так, отправляя в декабре 1864 года своему постоянному адресату письмо-раскаяние, он размышлял и просил: «...забудьте все прошлое и дайте средства начать вдруг новую жизнь. Я чувствую, вполне сознаю и благодарю Бога, что стремление к добру во мне не только не пропало, а каким-то чудом сильнее даже теперь, при моей беззаконной жизни, чем было тогда, когда я был чище. Мне следовало бы, по требованию справедливости, вынести продолжительную кару за мою жизнь, но как же? Пока я буду выносить ее, время ждать не будет, а вынося ее, я ничего не могу хорошо и успешно делать ни для себя, ни для Вас. Каторжники (сравниваю с ними теперешние мои муки) едва ли что могут делать, кроме назначенных им каторжных работ. Описывать мое наружное, материальное, и внутреннее состояние нет надобности: первое Вы видите, а чего не видите, можете дополнить воображением; второе тоже можете представить себе.

Мне нужно зараз и безотлагательно сделать:

1) Выкупить летнее и купить теплое одеяние, чтоб было в чем ходить в церковь; к тому же, скоро праздники.

2) Сходить в баню: для этого нужно белье.

3) Выкупить все заложенные вещи, которые могут остаться у Вас до времени».

Недатированные записки Дементьева, относящиеся, судя по содержанию, к последней поре жизни, буквально трагичны. Приведем одну из них:

«Теперь, в настоящую минуту, мое положение у Вас гораздо более, чем неудобство. Кроме моих бессониц и страхов, происшедших от моей вины, у меня есть, хоть узенькие и маленькие свои идейки и стремленьица, которые я тоже даже считаю долгом высказать: всякому дорого свое, и богачу и бедняку. А в нравст[венном] отношении это непременно даже и быть должно так: кому четверть таланта, кому сто — но пускай и осьмушку в оборот, если уцелела от страшной жизни.

В.Дем[ентьев].

Нельзя ли табачку с гильзами нам прислать?»

Резюмируя приведенное, скажем, что таких увлекательных и нетронутых материалов — множество и что пока обойденный исторической памятью земляк — Василий Арсентьевич Дементьев, — его труд, планы, надежды должны занять надлежащее им место в сокровищнице больших и малых духовных ценностей костромской земли.