Г.П. Афанасьев

Сигнальный горн, штык и пикельхельм

Вниманию читателей предлагается небольшой материал, основанный на воспоминаниях известного в среде специалистов лесного хозяйства ХХ века костромского лесовода Григория Петровича Афанасьева (25.11.1885 г. - 15.10.1979 г.),воспоминаниях, собственноручно им записанных. Речь идёт о нескольких эпизодах биографии Григория Петровича, по преимуществу связанных с его участием в военных действиях 1914 года на Мазурских озёрах во время Первой мировой войны.

Более развёрнутую картину жизни этого человека, истинного патриота русского леса, много сделавшего в сфере лесного хозяйства Костромского края, можно отследить в публикации "Афанасьевы. Из истории семьи" на сайте kostromka.ru: https://kostromka.ru/novikov/afn.php

О. А. Новиков

Я не являюсь уроженцем Заволжской слободы, хотя большую часть моей жизни прошла именно здесь. Семья Афанасьевых, моих родителей, имела свой, довольно большой двухэтажный дом в Спасском переулке левобережья г. Костромы. Отец - инженер, строитель фабрики Кашина (теперь льнокомбинат им. Ленина).

В 1905 году моя мать и я - в то время студент лесного отделения Новоалександрийского института сельского хозяйства и лесоводства - по случаю капитального ремонта нашего дома временно поселились в Заволжской слободе у Михайловых - наших давних знакомых. Я как раз приехал к матери после бурных студенческих демонстраций, и тут же в наше жилище нагрянула полиция и жандармы под предводительством жандармского ротмистра. Они обыскали квартиру, перевернув всё вверх дном. Искали очень старательно, перелопатили даже дрова в сарае. Обнаружили несколько малозначимых политических брошюр, однако было видно, что целью обыска являлось нечто более серьёзное. Что искали и в связи с чем, мы так и не поняли. Мне показалось, что их интересовали вовсе не мы с мамой. Во всяком случае в отношении нас никаких конкретных действий со стороны властей и полиции не последовало.

Здесь, за Волгой в 1906 г. я познакомился со своей будущей женой. В 1912 г. женился. В 1914 г. по настоянию жены мы поселились в доме её родителей. В том же году по мобилизации, как прапорщик запаса я был направлен в запасной полк в г. Вятку. В скором времени меня назначили начальником очередного эшелона пополнения, отбывающего в действующую армию. Местом службы оказался 27-й стрелковый сибирский полк.

С августа 1914 года я участвовал в боевых действиях против немцев. В сентябре с полуротой солдат, оставленных для прикрытия захваченной полком у неприятеля тяжёлой артиллерийской батареи, отразил с большим уроном для противника несколько вражеских атак. При этом удалось подбить бронеавтомобиль (броневик), который эти атаки поддерживал. За этот бой я получил Орден Владимира 4-й степени с мечами и бантом¹, а буквально на следующий день был назначен командиром роты. Далее последовали тяжёлые, изнурительные бои на Мазурских озёрах². В тех же краях произошёл памятный, последний для меня в той войне бой в лесу, у населённого пункта (деревни) Нейдорф.

Мы были окружены противником. Положение сложное, выбор невелик: либо плен и медленная смерть в плену от голода, холода и болезней, либо общей атакой, штыковым ударом, в рукопашную прорвать кольцо окружения и выйти к своим. Именно эти мысли я высказал в своём выступлении перед солдатами. Солдаты мне доверяли. По моей команде рота дружно, в едином порыве и в нужном месте ударила по врагу. Немцы были опрокинуты и рассеяны по лесу, а мы, понеся незначительные потери, пошли дальше по лесной территории, где единой линии фронта практически не было. Сначала набрели на резерв нашего батальона, затем и на сам батальон. Вернее на то, что от него осталось.

Прежний командир батальона выбыл по ранению, и теперь батальоном командовал некий капитан, вялый, безынициативный, впадавший в форменный ступор при любом осложнении обстановки. В то же время он постоянно пресекал проявления инициативы другими офицерами и отвергал какие бы то ни было советы, подчёркивая своё верховенство. Отсутствие должного управления батальоном в непростой ситуации марша по территории, где немцы уже считали себя хозяевами положения, меня тревожила больше, чем реальные, но пока ещё разрозненные войсковые группы противника вокруг нас.

По сравнению с другими подразделениями потрёпанного в боях батальона моя рота оказалась самой боеспособной и сплочённой. Опираясь на своих солдат и офицеров, я негласно организовал группы боевого охранения, прикрывавшие движение батальона в лесу от внезапных массированных вражеских атак. Сам старался быть и тут, и там.

С немцами столкнулись внезапно, нос к носу. Наши не стреляли из опасения переполошить всю вражескую оборону. Не ожидавшие встречи с врагом немцы не успели стащить с плеч винтовки, тем более зарядить их. Поэтому тоже не стреляли. Завязалась рукопашная схватка. Выхватив взглядом вражеского горниста, готовившегося дать сигнал тревоги, я прыгнул на него и почти одновременно получил откуда-то сбоку сильный удар штыком в бедро. Из раны обильно хлынула кровь. Тем не менее, сигнальный горн оказался в моих руках. Сознание мутилось, возможно от кровопотери, возможно от перенапряжения последних дней. Но тут меня подхватили наши солдаты и вынесли из боя. Немцы были уничтожены. Чувствовал я себя неважно. Разные мысли лезли в голову. Наскоро наложенные бинты помогали мало, потеря крови продолжалась. По счастью мы были уже вблизи расположения наших основных войск. В помощь мне выделили двух солдат моей роты и отправили на поиск перевязочного пункта. По пути мы наткнулись на совершенно исправную, брошенную на ничейной полосе русскую артиллерийскую батарею. В походном положении, в полной конской упряжи, но без людей. Пришлось одного из сопровождающих меня солдат отправить назад, в батальон, с донесением о столь серьёзной находке. Ну а мы вдвоём, буквально в пределах получаса добрели до какого-то передового госпиталя, где наконец-то профессионально обработали мою рану, срезали сапог с распухшей ноги, выплеснув из него, как из кувшина натёкшую кровь. Затем меня эвакуировали в госпиталь города Минска, где я находился на излечении полтора месяца. Именно там наш ротный фельдфебель, прибывший по поручению сослуживцев с гостинцами и сувенирами от них, вручил мне среди всего прочего сигнальный горн, кажется тот самый, с чужим орлом на раструбе, немецкий ружейный штык и немецкую каску (пикельхельм). Вручил "на память", ибо в полку уже знали, что врачебная комиссия перевела меня в 3-ю категорию, и в действующую армию я уже не вернусь.

По выписке из госпиталя я был направлен для продолжения службы в караульную команду города Смоленска, составленную из солдат и офицеров всё той же 3-й категории.

Заключительную точку в моей "золотопогонной" карьере поставили революционные события 1917 года. Ну а "царские" ордена спасли семью в голодные послереволюционные годы, будучи обменяны на пищевые продукты в торгсине³ - два из них были из золота.