«Великий перелом»:

Знаю: на место сетей крепостных...

В конце 1929 г., как и везде, в Костромском крае началась коллективизация сельского хозяйства. 30 ноября 1929 г. пленум Костромского окружкома ВКП(б) принял плановые цифры коллективизации округа на 1930 г. Самый высокий уровень коллективизации намечался в Костромском районе. К концу зимы 1929-1930 гг. предполагалось выйти на рубеж 70%, а к началу весеннего сева добиться стопроцентной коллективизации632. Поэтому самый тяжелый удар зимой 1929-1930 гг. обрушился на Костромской район.

Коллективизация, разумеется, не обошла стороной некрасовских мест. В Вёжах колхоз, получивший имя великого вождя и учителя т. Сталина, был организован во «вторую большевистскую весну»: его официальной датой рождения является 20 апреля 1931 г.633 26 января 1931 года колхоз «Новый путь» возник и в Шоде634.

В 1929-1931 гг. колхозы появились и в других «некрасовских» селениях Костромского района: «Сталинец» – в Спасе, «Красный животновод» – в Куникове, «Красная волна» – в Мискове и Жарках (в 1937 году Жарки обособились от Мискова, образовав свой колхоз «Заря коммунизма»), «Красная новь» – в Пустыни, «Активист» – в Буграх, им. Калинина – в Колгоре.

Были коллективизированы и некрасовские места Ярославского района. В начале 30-х годов колхоз им. Некрасова был создан в Грешневе, колхоз им. Л. М. Кагановича – в Абакумцеве, колхоз «Освобождение» – в Карабихе. Как и везде, образование колхозов сопровождалось раскулачиваниями и ломкой человеческих судеб.

Во время «великого перелома» повсеместно в стране началось массированное наступление на религию. В конце 1929 года борьба с религией началась и в Пустынском сельсовете. 7 ноября 1929 года в Пустыни после торжественного заседания в честь 12-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции собранию крестьян было навязано постановление об ознаменовании годовщины Октября закрытием обеих церквей Пустыни (православной и старообрядческой) с последующей передачей одной под клуб, другой – под магазин635. 29 января 1930 года Президиум Костромского окрисполкома заслушал ходатайство Костромского райисполкома «О ликвидации единоверческого храма в с. Пустынь и передаче здания для школы и ликвидации старообрядческой часовни в с. Колгора с передачей помещения под красный уголок». Разумеется, постановление по данному вопросу было предрешено заранее. Президиум окрисполкома постановил: «Оба молитвенные здания как таковые ликвидировать, передав их Пустынскому сельсовету для использования по его усмотрению под культурно-просветительские нужды»636. В Шоде власти закрыли одну из двух часовен – православную. А. Я. Захарова вспоминала: «…часовню порушили под клуб. Зудилов* приехал на лошади. Народ отолпил её и не пускает к ней. А он пригласил Серегу Панова – и тот и спилил главу, она и покатилась…»637. В начале 1930 года была закрыта часовня в д. Вёжи. «Северная правда» сообщала об этом 19 апреля 1930 г. в заметке «Еще одним очагом дурмана меньше», в которой говорилось: «В д. Вежи Куниковского сельсовета (…) общее собрание граждан постановило закрыть имеющуюся в деревне часовню и передать местной ЕПО для лавки. Иконы и прочую рухлядь решили передать в музей. Некоторые подкулачники и несознательные старались помешать этому, но все их усилия оказались напрасными. Одним очагом дурмана у нас стало меньше»638.

По-видимому, первым председателем колхоза «Новый путь» в Шоде стал Александр Владимирович Захаров (1892 – 1948 гг.), внучатый племянник Гаврилы Яковлевича*.

Первоначально контора «Нового пути» разместилась в доме раскулаченного В. С. Петрова (причем в нём продолжали жить жена и дети сидящего в тюрьме хозяина). Затем контора переехала в двухэтажный полукаменный дом (первый этаж – кирпичный, второй – деревянный), который колхоз купил у уехавшего в Кострому праправнучатого племянника Гаврилы Яковлевича, Иосифа Павловича Захарова**640 (с начала коллективизации начался отток жителей из Шоды).

В разгар социалистической реконструкции сельского хозяйства, 29 августа 1931 года в Шоде скончался Иван Гаврилович Захаров – младший сын Г. Я. Захарова641. Вопрос о месте погребения Ивана Гавриловича в литературе не вставал, однако, вероятнее всего, он был похоронен на кладбище за Мезой напротив Шоды, возникшем, по-видимому, в 20-е гг. XX в.***

Вскоре после кончины И. Г. Захарова его дом, видевший в своих стенах Некрасова, или сгорел, или был разобран по ветхости. Во всяком случае, в 1936 г. на его месте уже стояли большие весы для сена643.

По-видимому, в 1933 г., в возрасте 105 лет, в Шоде скончался старейшина захаровского рода, Семен Яковлевич Захаров, младший брат Гаврилы Яковлевича****. Семен Яковлевич, конечно, также был похоронен на кладбище за Мезой.

Тридцатые годы

В 30-е годы XX века в Ярославском и Костромском крае осквернению и разрушению подверглось немало мест, связанных с именем Некрасова. По-видимому, начало 30-х годов ознаменовано жутким кощунством, свершившимся в Абакумцеве. Как вспоминают местные старожилы, после образования в Абакумцеве колхоза, из фамильного склепа Некрасовых были выброшены останки всех погребенных там, в том числе и А. С. Некрасова, отца поэта. По свидетельству очевидцев, извлеченные черепа какое-то время находились насаженными на церковную ограду645 (позднее в бывшей усыпальнице Некрасовых был устроен бензосклад, существовавший еще в конце 50-х годов)646.

Вероятно, тогда же, в начале 30-х годов, исчез и памятник на могиле С. А. Некрасова, деда поэта. К счастью, памятник на могиле матери поэта Е. А. Некрасовой сохранился до наших дней. Естественно, что неприглядный факт осквернения праха отца поэта на протяжении всего советского времени не афишировался и остался неизвестным широкой общественности.

С началом коллективизации, по-видимому, зимой 1929-1930 гг., власти закрыли и Богородицко-Казанскую церковь в Карабихе, у стен которой были похоронены братья поэта, Ф. А. и К. А. Некрасовы, его невестка Н. П. Некрасова. В последующие годы в её здании размещались хлебопекарня, кузница, столовая, сенной склад, клуб и т. п.647*.

Одной из жертв гонений на Церковь стал воспетый Некрасовым Николо-Бабаевский монастырь. Монастырь закрыли в 1919 году и тогда же в нем устроили большой детский дом. Братии удалось зарегистрироваться как приходской общине и фактически обитель смогла просуществовать еще 9 лет. В июне 1928 года Костромской губисполком по ходатайству Костромского уисполкома постановил ликвидировать религиозную общину в Бабайках, а оставшиеся храмы передать детдому650. Вскоре началось и разрушение строений монастыря. 7 ноября 1929 года в Костроме состоялась торжественная закладка железнодорожного моста через Волгу651. Строительству препятствовала острая нехватка щебня, и 27 мая 1930 года Костромской окрисполком, «в виду недостатка» щебня, постановил разобрать часть строений монастыря – стену ограды, три башни, Никольскую церковь и колокольню652. В 1930 году большая часть строений обители была разобрана, а полученные кирпич и щебень на баржах отправлены в Кострому на строительство «Волгомоста» (открытие движения по мосту состоялось 1 мая 1932 г.).

Подобным образом сложилась и судьба Богородицко-Игрицкого Песоченского монастыря. Обитель была упразднена в 1919 г., а её последний храм закрыт в 1932 г. В 30-60 гг. практически все строения монастырского комплекса подверглись разрушению. Уцелел только братский корпус, в котором до начала 70-х годов находилась школа653.

Вместе с разрушением одновременно шла и ломка прежних административно-территориальных границ. Начавшись с упразднения Костромской губернии, процесс изменения административно-территориальных границ продолжался все 30-е годы. 1 января 1932 года постановлением ВЦИК был ликвидирован Костромской район. Часть его сельсоветов (в том числе Куниковский и Мисковский) была присоединена к г. Костроме, образовав с городом единую административно-территориальную единицу – т. н. «горрайон». Три северных сельсовета – Пустынский, Сандогорский и Фоминский с населенными пунктами Шода, Пустынь, Колгора, Сандогора и др. – отошли в состав Любимского района654. Позднее, в 1936 г., при выделении из Ивановской области Ярославской области, эти сельсоветы оказались в Ярославской области, в составе которой они и оставались вплоть до образования в августе 1944 года Костромской области.

11 марта 1936 года постановлением Президиума ВЦИК из огромной Ивановской области была выделена Ярославская область с центром в Ярославле655. В состав новой области вошла большая часть Костромского края. Таким образом, как снег на голову, свалившийся вскоре на головы советских людей всенародно празднуемый 60-летний юбилей кончины Некрасова костромичи и ярославцы отметили, находясь в составе одной области.

Юбилей 1937-1938 годов

В самом начале 1937 года советская страна торжественно отметила 100-летие со дня смерти А. С. Пушкина. В середине года началась подготовка к всенародной встрече 60-летия кончины Некрасова, приходящейся на 8 января 1938 г.

Учитывая природу власти, сложившуюся в СССР к середине 30-х гг. XX в., можно уверенно сказать, что решение о всенародном праздновании 60-летия кончины Некрасова принял сам Сталин. В отличие от Ленина, Сталин вряд ли относился к числу больших поклонников Некрасова. Однако как политик он понимал пропагандистское значение старого дореволюционного поэта. Опять же то, что Ленин любил и многократно цитировал Некрасова, обязывало Сталина как его верного ученика и продолжателя демонстрировать уважение к печальнику народного горя. Правда, публично вождь процитировал некрасовские строки только один раз*.

Какие причины толкнули Сталина на широкое празднование некрасовского юбилея во второй половине 1937-го и начале 1938 гг.? Юбилей должен был возвести Некрасова на пьедестал великого русского поэта-демократа и навсегда покончить с любой критикой в его адрес. Именно с 1937 года стало обычным использование поэзии Некрасова в советской пропаганде, основные тезисы которой с конца 30-х годов состояли в следующем: жизнь трудового народа при царизме была адом, революция, руководимая большевиками, освободила народные массы, которые под солнцем Сталинской Конституции живут теперь в счастье и довольстве. Стихи Некрасова эмоционально усиливали эту схему и подкрепляли её авторитетом старого поэта-демократа. Нельзя не отметить, что, будучи пропагандистскими по сути, очень многие из некрасовских стихов были словно созданы для использования их в пропаганде.

Во второй половине 1937 года повсеместно в стране начались массовые аресты и вслед за ними – расстрелы. В тот период расстрелы в окрестностях Ярославля в основном происходили вблизи от Карабихи. Наиболее в этом отношении известна относящаяся к Карабихскому сельсовету д. Селифонтово*. В числе расстрелянных у Селифонтова и уроженец Мискова – А. В. Лясов (1899 – 1938 гг.), секретарь Заволжского райкома ВКП(б) г. Ярославля. Арестованный 29 июля 1937 г., он был расстрелян возле Селифонтова (где и похоронен) 6 октября 1938 г.657

Однако бывшие расстрельные места окружают Карабиху кольцом. В 90-е гг. XX века собраны свидетельства местных старожилов, ставших невольными очевидцами расстрелов и тайных захоронений вблизи от Карабихи658. Конечно, расстрелы возле Карабихи происходили потому, что она находилась вблизи от Ярославля, и здесь расстреливали, как в окрестностях всех крупных городов. Однако есть что-то зловеще-символическое в том, что массовые расстрелы происходили именно вблизи от усадьбы поэта, всю свою жизнь страстно служившему музе мести и гнева…

Жертвой террора стал и Н. Н. Виноградов (1876 – 1938 гг.), автор работы «Костромские мотивы в произведениях Некрасова», цитата из которой вынесена в качестве эпиграфа к нашей книге**. Историк был арестован в Петрозаводске 20 октября 1937 г., а 28 декабря приговорён к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в день некрасовского юбилея – 8 января 1938 г. – у станции Медвежья Гора в урочище Сандармох659.

Кампания террора совпала с началом другой кампании. В 1937 году в связи с завершением коллективизации повсеместно началось закрытие сельских храмов. В Костромском районе одним из первых был закрыт Преображенский храм в селе Спас (Спас-Вёжи), возле которого находилась могила И. С. Мазайхина. Осенью 1937 года в старом храме навсегда погасли огоньки лампад и свечей… Во многих случаях тогда закрытие церквей происходило после ареста и расстрела их настоятелей. В Спасе обошлось без крови: последний священник – о. Василий Нарбеков – под давлением властей 16 октября 1937 года подал в Костромской райисполком заявление, что он «оставляет должность служителя культа вообще и при сей церкви в частности»660, покинул село и уехал в Кострому. Оставшийся без священника храм вскоре был закрыт.

Новый этап борьбы с «опиумом для народа» начался и в Пустынском сельсовете. Летом или осенью 1937 года в Пустыни с колокольни старообрядческой Богородицко-Казанской церкви были сброшены колокола, а настоятель церкви о. Павел Копаров арестован и приговорен к 5 годам заключения (саму церковь окончательно закрыли в 1940 г.)661. Тогда же был сброшен и колокол со звонницы старообрядческой часовни в Шоде662.

Согласно установившейся к этому времени традиции, некрасовский юбилей не мог обойтись без переименований. Как и всегда, делу была придана видимость инициативы, идущей снизу, из гущи масс. В середине октября 1937 года группа колхозников-стахановцев колхоза им. С. М. Буденного Большесольского района обратилась в Ярославский облисполком с письмом, опубликованным в областной газете «Северный рабочий». Обрисовав, как плохо жили крестьяне до революции, стахановцы полей писали: «Николай Алексеевич мечтал о хорошей жизни и своими стихами боролся за неё. Мы предлагаем назвать наш Большесольский район, в котором жил и который описывал великий русский поэт, – Некрасовским»663. Одновременно с такой же инициативой выступили труженики колхозов Тимохинского сельсовета, центр которого находился в Грешневе664. 18 ноября 1937 года областная газета сообщала: «Приближается 60-летие со дня смерти великого русского поэта Н. А. Некрасова. Колхозники Большесольского района, где жил поэт, решили переименовать свой район в Некрасовский. По их просьбе облисполком уже обратился во ВЦИК с ходатайством о переименовании района»665.

В конце 1937 года переименования в честь Некрасова произошли в Костромском крае. Появившейся на северной окраине растущей Костромы новой улице было присвоено имя Некрасова666. В январе 1938 года колхоз «Новый путь» в Шоде был переименован в колхоз им. Некрасова. Решение о присвоении хозяйству имени поэта было принято в канун юбилея, 6 января 1938 г., когда на общем собрании, как писала районная газета, «…колхозники единодушно решили увековечить в своем колхозе память великого русского писателя Н. А. Некрасова»667.

И вот наступил некрасовский юбилей. Вечером 7 января 1938 года в Костроме в театре им. А. Н. Островского состоялось «общегородское торжественное заседание, посвященное 60-летию со дня смерти народного поэта Н. А. Некрасова»668. 8 января 1938 года в передовице «Великий народный поэт» в «Северной правде» говорилось: «Н. А. Некрасов жил в бывшей Ярославской губернии. Здесь он создал часть своих замечательных произведений. В костромских лесах он охотился. В деревне Малые Вежи, б. Костромской губернии, жил дедушка Мазай, герой его стихотворения «Дедушка Мазай и зайцы». Неузнаваемо изменилась жизнь всего нашего народа. Мы живем в такую замечательную эпоху, которой даже представить себе не мог Некрасов, всю жизнь мечтавший о счастье народа. Убогая и бессильная Русь по воле партии большевиков и народа превратилась в великую могучую социалистическую державу»669.

В этом же номере газеты была помещена статья колхозницы из д. Вёжи А. Я. Аникановой «Малые Вёжи – колхоз имени Сталина». Землячка дедушки Мазая писала: «… мы любим Некрасова за то, что он в своих произведениях со всей прямотой поэта-демократа воспел горе крестьянина (…). Ведь наши Вёжи в прошлом те же Заплатовы, Дырявины, Знобишины, Разутовы, Гореловы, Нееловы и Неурожайки. (…) В огне Октября и на фронтах гражданской войны рабочие и крестьяне во главе с партией во главе с Лениным и Сталиным разбили всех внутренних и внешних врагов, несмотря на многочисленные измены и предательства со стороны меньшевиков, эсеров, троцкистов, бухаринцев и иной сволочи, разбили всех врагов и начали свой мирный, упорный и созидательный труд. Новой жизнью зажили и мы, крестьяне некрасовских “Малых Вежей”. (…) У нас семь лет растёт и крепнет новое социалистическое хозяйство – колхоз имени Сталина. (…) Сказать бы сейчас стихами Некрасова, несколько поправив их:

Это только потому мы добились прекрасной жизни, что нас вёл от победы к победе величайший из великих вождь. О нем поют колхозники в своих частушках:

День 60-летия кончины поэта был отмечен во многих школах Костромского Заречья. 8 января в школе в Мискове состоялся некрасовский утренник, на котором была показана инсценировка «Крестьянских детей», школьный хор исполнил песни на стихи Некрасова671.

Центром областных торжеств стал Ярославль, где вечером 8 января 1938 г., в театре им. Ф. Волкова состоялось торжественное заседание. На сцене над большим портретом поэта висел кумачовый плакат с цитатой из В. И. Ленина: «Еще Некрасов и Салтыков учили русское общество различать под приглаженной и напомаженной внешностью образованности крепостника-помещика его хищные интересы, учили ненавидеть лицемерие и бездушие подобных типов». Заседание открыл председатель областной юбилейной комиссии секретарь обкома партии П. Я. Саламахин. Участники заседания бурными аплодисментами встретили предложение – избрать в почетный президиум Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с великим Сталиным, после чего весь зал встал, зазвучали «приветственные возгласы в честь гениального вождя, друга и учителя», оркестр исполнил «Интернационал». В «обычный» президиум участники заседания выбрали 17 человек, в том числе: племянницу поэта Е. Ф. Некрасову, первого секретаря обкома ВКП(б) Н. Н. Зимина, председателя облисполкома А. А. Кондакова, начальника областного управления НКВД майора госбезопасности А. М. Ершова, стахановцев ярославских предприятий. С докладом о творчестве поэта выступил доцент Ярославского педагогического института Г. А. Пустынников672. Своё выступление он завершил словами: «Некрасов был любим всеми, кто любил и верил в русский народ. Некрасов был ненавидим врагами народа. (…) Классовая борьба вокруг Некрасова длится до наших дней (…)»673.

Как и намечалось, юбилей был отмечен рядом переименований. 8 января 1938 года М. И. Калинин подписал постановление ВЦИК «О переименовании Большесольского района Ярославской области в Некрасовский район, его центра, села Большие Соли – в с. Некрасовское и деревни Грешнево, того же района, – в д. Некрасово». Текст постановления был краток: «Всероссийский ЦИК постановляет: в связи с 60-летием со дня смерти знаменитого русского поэта Николая Алексеевича Некрасова переименовать Большесольский район Ярославской области в Некрасовский район, его центр с. Большие Соли, в с. Некрасовское и деревню Грешнево, того же района, – в д. Некрасово»674. Таким образом, названия двух старинных населенных пунктов, неотделимых от судьбы и творчества Некрасова, были отброшены. Большие Соли и Грешнево превратились в безликие Некрасовское и Некрасово (как и положено, трудящиеся переименованного Некрасовского района на собраниях и митингах приветствовали постановление ВЦИК).

«Наука воды углубит»: Волгострой и Волголаг

В конце 30-х годов имя Некрасова часто упоминалось в связи с созданием Рыбинского водохранилища, с эпопеей Волгостроя и Волголага.

Как известно, в течение всего XIX и начала XX вв. из-за непрерывной вырубки лесов по берегам Волги и её притоков великая русская река непрерывно мелела. В межень (середину лета) обмеление Волги обычно крайне затрудняло судоходство по ней. В 30-е годы с этой проблемой было решено покончить.

14 сентября 1935 года ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР приняли постановление «О строительстве гидроузлов в районе Углича и Рыбинска». Постановление предусматривало создание огромного Рыбинского водохранилища, которое должно было затопить значительную часть Тверского, Вологодского и Ярославского краев. Для строительства Рыбинского водохранилища создавалось специальное управление – Волгострой НКВД СССР. Главной силой Волгостроя стал огромный «Волголаг», заключенных в который везли со всей страны. Уже в январе 1936 года возле Углича и Рыбинска начались земляные работы.

В юбилейном номере «Северного рабочего» от 8 января 1938 года в статье о значении Волги в творчестве Некрасова писалось: «Свободный советский народ переделывает великую реку. (…) Уже ведутся грандиозные работы по проекту “Большой Волги”. И недалек тот час, когда перегороженная мощными плотинами Волга будет укрощена, и волжские гидростанции дадут народному хозяйству миллиарды киловатт электроэнергии. Недалек тот час, когда волжские воды будут подняты, и красавица-река соединится с пятью морями, оросит живительной влагой плодородные волжские степи. Волга-матушка в стране социализма из реки рабства превратилась в реку счастья и радости!»675.

Затопление ложа Рыбинского водохранилища водами Волги, Шексны и Мологи началось 13 апреля 1941 г. Под водой скрылось свыше 700 сел и деревень, частично были затоплены города Углич, Калязин, Мышкин и др. Полностью ушла под воду древняя Молога. Из зоны затопления было выселено 130 тысяч человек, вырублены местные леса, разрушены храмы. За годы создания Рыбинского «моря» в «Волголаге» погибли тысячи заключенных676. Глубоко трагичное событие – затопление целого края – в средствах массовой информации подавалось как огромное достижение советского народа, для которого под руководством большевистской партии нет ничего невозможного.

И всё это шло под хор заклинаний, что сбылась заветная мечта великого русского поэта Некрасова о начале «иных времен» и «иных картин» и о том, что «наука воды углубит». Вплоть до «перестройки», положившей конец восторгам в честь создания на реке системы «рукотворных морей», многие из писавших о Некрасове неизменно восхищались его провидением будущего Волги.

Создание Рыбинского моря нанесло сильный удар по главной особенности Костромского Заречья – длительным весенним разливам – что имело немало отрицательных последствий. До создания Рыбинского водохранилища большая часть Костромской низины «затоплялась весной полыми водами рек Волги и Костромы. Каждый год воды приносили на землю плодородный ил. Заливные луга и пашни являлись плодороднейшими угодьями низины и давали богатые урожаи. После постройки (…) плотины длительное заливание земель прекратилось, и это привело к ухудшению питательного режима почв»677. Л. П. Пискунов пишет: «В связи с пуском Рыбинской ГЭС в 1940-1941 гг. условия рыболовства в нашей низине сильно пострадали, и вся жизнь изменилась в худшую сторону»678. Перечисляя отрицательные последствия создания Рыбинского моря, он особо выделяет, что «…волжская весенняя вода удерживалась Рыбинской плотиной, и уровень её у города Костромы был низкий, а без волжского подпора наши реки: Кострома, Соть, Касть – быстро сбегали, и большой уровень воды не удерживался. Выметанная рыбой икра обсыхала на кустах, кочках, и мальки не успевали проклюнуться»679.

Впрочем, всё это были лишь провозвестники несравненно больших бед. Мало кто из жителей Костромского края знал, что создание Рыбинского водохранилища – лишь первый шаг к созданию т. н. «Большой Волги», что вскоре рукотворное «море» заплещется и на костромской земле.

Край деда Мазая в конце 30-Х годов

С середины 30-х годов в овеянные именем дедушки Мазая Вёжи вновь стали приезжать на охоту писатели. Первым сюда проторил дорогу А. С. Новиков-Прибой (1877 – 1944 гг.), автор романа «Цусима», посвященного трагической истории похода 1-й и 2-й Тихоокеанских эскадр из Кронштадта к осажденному японцами Порт-Артуру, завершившемуся страшным разгромом русского флота в Цусимском проливе (матрос Новиков-Прибой был участником этого похода). В 30-е годы, когда Япония угрожала советскому Дальнему Востоку, «Цусиме», публиковавшейся в 1932-1935 гг., придавалось большое политическое значение, на местах его автора встречали с пиететом.

Будучи страстным охотником, Новиков-Прибой давно хотел поохотиться в некрасовских местах под Костромой. Знакомство с костромичом А. В. Магдалинским, участником похода к Цусиме, в 30-е годы работавшим заместителем начальника пристани «Кострома», способствовало осуществлению этого желания. 2 мая 1935 года А. С. Новиков-Прибой вместе со своим секретарем Д. П. Зуевым и писателем Е. Н. Пермитиным прибыли на поезде в Кострому. «Весна была в полном разгаре, – вспоминал А. В. Магдалинский, – реки вышли из берегов и залили всю низменную пойму реки Костромы. Сообщение между селениями, расположенными в этой пойме, и Костромой поддерживалось только на лодках, но и эти пути были очень ограничены и небезопасны, а московские гости-охотники торопили меня скорее отправить их на Спас-Вежи. Делать было нечего, мне пришлось усадить их на пароход-плотовод, который должен был идти в этом направлении»680. Е. Н. Пермитин вспоминал о пути из Костромы до Вежей: «…мимо знаменитого Ипатьевского монастыря вышли на неоглядные поймы Волги и Костромки (…). Картина (…) открылась поразительная. Весною в этих “мазаевских” местах водополье поистине безбрежно. “Всю эту местность вода понимает, так что деревня весною всплывает, словно Венеция. Старый Мазай любит до страсти свой низменный край…” – невольно вспомнились мне не забываемые со школьной скамьи некрасовские строки. Насколько только может охватить глаз – вода. Далекие колокольни церквей, вертящиеся крылья мельниц на гривах, смешанные леса – всё кажется сплошным водопольем. (…) Ни на секунду здесь не было безмолвия. То гоготали пролетающие на север вереницы гусей, то с серебряными трубными кликами проносились в голубых весенних небесах, сверкая, как нитки дорогих жемчугов, лебеди, крякали, пищали, свистели на разные голоса утки и кулики всех пород. (…) Внимание мое привлекла необычная туча, появившаяся на безоблачном горизонте. Я не отрываясь стал смотреть на неё. Очертания тучи стремительно менялись, она уменьшалась и, наконец, совсем пропала. “Да ведь это же гуси!” – подумал я. (…) Впереди, на узкой длинной гриве, показались Вёжи – небольшая деревенька, с домами, с амбарами и (…) с банями, построенными на сваях»681. Почти неделю московские гости провели на охоте вблизи от Вежей, «довольные громадным скоплением дичи в тех местах»682.

Осенью 1935 года А. С. Новиков-Прибой вместе с Д. П. Зуевым вновь приехал в Кострому, в этот раз на автомобиле, и сразу уехали в Вёжи. А. В. Магдалинский пишет: «Писатель хотел ближе познакомиться с теми местами, которые любил посещать Некрасов, поговорить с местными старожилами и поохотиться на дичь. Затем они вернулись в Кострому и в тот же день на пароходе (…) уехали в Ярославль»683.

В начале мая 1936 года А. С. Новиков-Прибой вновь приехал на охоту в Вёжи на неделю684. В последний раз А. С. Новиков-Прибой приехал в Кострому 29 сентября 1937 г. В тот же день в горкоме партии состоялся его литературный вечер для партактива и преподавателей. 30 сентября писатель уехал в Вёжи, на охоте в окрестностях которой он провел около двух недель685. В оба последних приезда его товарищем по охоте был писатель А. В. Перегудов.

В проведении охоты Новикову-Прибою и его товарищам помогал охотник Михаил Григорьевич Тупицын (1894 – 1958 гг.), в 30-40 годы бывший одним из самых известных вежан. М. Г. Тупицын организовывал охоты для многих гостей из Костромы, Ярославля и Москвы. Среди тех, кто пользовался его услугами, помимо А. С. Новикова-Прибоя были М. М. Пришвин, Г. Г. Эль-Регистан, С. В. Михалков, В. П. Ставский* и др.**

От А. С. Новикова-Прибоя о некрасовских местах под Костромой узнал М. М. Пришвин (1873 – 1954 гг.), который позднее писал: «Мы узнали (…), что Вежи и сейчас находятся в том же самом виде, как при Некрасове, что точно так же, как и в его время, каждую весну волжская вода приходит в эту большую низину и спасать приходится теперь не только зайцев, но и лосей (…)»688. Пришвин продолжает: «Еще удивительней было узнать, что дед Мазай жил не только в воображении Некрасова, а действительно жил все время в этих Вежах, охотился с Некрасовым, спасал зайцев, а после него в этом же самом доме живут до сих пор Мазаевы, его потомки. И эта находка Мазая в Вежах сразу скрепила мысли мои о единстве правды и вымысла в душе охотника – Мазай был!»689.

14 марта 1938 года М. М. Пришвин писал в Кострому к своей старой знакомой А. П. Рязановской: «Я через какую-нибудь неделю, к половодью, поеду в д. Вежи под Костромой, где буду жить недели две, три, до спада воды»690. 27 марта 1938 года М. М. Пришвин приехал в Кострому. На железнодорожном вокзале его встречал охотник из д. Вёжи*** (в своем очерке М. М. Пришвин называет его «Мазаем»).

Однако писатель упоминает характерное присловье «Мазая» («Эх, вы, пыль подколёсная»)692. Л. П. Пискунов пишет, что данное присловье часто употреблял М. Г. Тупицын693, следовательно, нет сомнений, что Пришвина встречал именно он.

М. М. Пришвин писал о своей дороге из Костромы до Вежей: «Там и тут нам встречались столбы с надписью “Большая Волга”, и эти простые слова каждый раз казались огненными, как на стене Навуходоносора. В словах “Большая Волга” был конец всему старому, привычному и вызов для каждого определиться в новом, неведанном»694. Вскоре Пришвин увидел Вёжи: «И вот он – последний столб с Большой Волги на речке Идоломке перед самыми некрасовскими Вежами. Тут, неподалеку от Веж, при слиянии Идоломки с Сотью, нам указали какую-то Барань, Большую и Малую: на этих Баранях при слиянии рек были недавно открыты стоянки первобытного человека: тут неолитические люди ловили рыбу и варили уху. И в некрасовских Вежах живут те же самые рыбаки, они поставили когда-то свои шалаши (вежи), несколько отступя от Барани. Наверно, был и тогда здесь какой-то холмик, спасающий шалаши от наводнения, и с течением столетий холмик этот от мусора человеческого все нарастал и нарастал вверх. Так вот и выросла в течение веков большая кочка на пойме, и на ней в необычной тесноте сгрудились домишки, окруженные для защиты от большой воды плетнем. За плетнем же вплотную стоят свайные постройки, те же самые домики, только на высоких ходулях. У Некрасова поэтически увеличено, будто все Вежи на сваях, нет, на сваях только бани, но когда подъезжаешь, то до того бросаются в глаза эти дома на ходулях, до того они интересны и уводят к первобытному человеку, что кажется, будто на ходулях все Вежи стоят.

Мы въехали на холмик и очутились (…) в тесноте жилищ, стогов сена, соломы, навоза и людей, вплотную нас окруживших»695. М. М. Пришвин провел в Вёжах несколько недель. Во второй раз он посетил деревню деда Мазая, по-видимому, в 1940 году (о пребывании писателя в Вежах смотри ниже очерк Л. П. Пискунова «М. М. Пришвин в Вежах»).

Великая отечественная война

22 июня 1941 года в жизнь нашей страны страшно и непоправимо вторглась война. В Вёжах о начавшейся войне узнали от председателя колхоза им. Сталина П. Ф. Пискунова, рано утром уехавшего на велосипеде в Кострому в райисполком на какое-то совещание и к вечеру вернувшегося обратно696. Шода о начале войны узнала от присланного из Пустыни, из сельсовета нарочного. Уже 24 июня первые группы призывников, провожаемые плачущей родней, потянулись из Вежей, Ведёрок и Спаса в Кострому, а из Шоды, Пустыни, Колгоры – в Любим.

Война стремительно приближалась. Уже 6 августа 1941 года немецкая авиация впервые бомбила Ярославль. Вскоре бомбежки Ярославля и других городов области – Рыбинска, Данилова, Буя и др. – стали систематическими. 20 августа 1941 года немцы взяли Чудово, на окраине которого находилась бывшая некрасовская усадьба Чудовская Лука. 8 сентября 1941 года гитлеровцы блокировали Ленинград, над которым нависла смертельная опасность. 14 октября 1941 года враг захватил Калинин (Тверь).

Война вплотную подошла к главным некрасовским местам. В октябре-ноябре 1941 года Ярославль подвергался особенно ожесточенным бомбежкам немецкой авиации. Из Грешнева и с высот Абакумцева ночной Ярославль, над которым в лучах прожекторов кружились вражеские бомбардировщики, был прекрасно виден. Бомбежки Ярославля были хорошо видны и из Вёжей. Л. П. Пискунов вспоминает: «Где-то в октябре-ноябре начались бомбежки Ярославля, это происходило вечером, ночью. Многие наши вежане собирались на краю деревни и с любопытным интересом смотрели на это зрелище. В небо над Ярославлем устремлялись десятки лучей прожекторов, сверкали разрывы снарядов и трассирующих пуль. И если прожектора, два или три, брали в перекрестье фашистский самолет, то его наверняка сбивали, видно было, как огненная глыба падает. В этот момент мы кричали: “Так его! Так!”, – кто-то хлопал в ладоши и притопывал»697. Поздней осенью 1941 года немецкие бомбардировщики регулярно летали бомбить Буй – важный железнодорожный узел, через который тогда шла переброска под Москву свежих дивизий из Сибири и Дальнего Востока. В это время в западных районах Костромского края для оповещения о приближении вражеских самолетов была создана линия постов ВНОС*. Один пост на высокой деревянной вышке, на которой постоянно дежурили наблюдатели, находился в Мискове. По дороге на Буй и обратно немецкие самолеты пролетали и над Шодой698.

В октябре-ноябре 1941 года реальная угроза вторжения нависла над Ярославской областью, над Ярославским и Костромским краями. О трагичности тогдашней ситуации маршал И. С. Конев, в то время командующий Калининского фронта, писал: «…на московском направлении (…) фашисты рассчитывали не только захватить Москву (…). Его моторизованные части нацеливались захватить Ярославль и Рыбинск»699.

С первых дней войны официальная пропаганда использовала имя Некрасова, пытаясь выдать его стихи за стихи патриотические. Например, уже 24 июня 1941 года в статье «Пошлите на фронт!» в «Северной правде», посвященной роли женщин в новых условиях, говорилось: «Еще в свою бытность поэт Некрасов нарисовал бессмертный образ русской женщины-патриотки.

И это было в эпоху царизма, когда трудящаяся женщина была унижена, угнетена непосильной эксплуатацией класса богатых. Советская женщина свободна. Она имеет равные права с мужчиной. За свою свободу женщина боролась на баррикадах Октября и в гражданскую войну с белобандитами и интервентами. И вот враг снова у границ государства, в котором женщина нашла своё счастье. Разинулась пасть взбесившегося кровавого дракона с клеймом фашистской свастики. Советский народ, как один, поднялся, чтобы раздавить гадину. Поднялась и женщина и девушка»700.

Несмотря на все усилия пропаганды, слово поэта-гражданина в Великую Отечественную войну почти не звучало. Звучал А. С. Пушкин («Полтава», стихи о войне 1812 года), М. Ю. Лермонтов («Бородино»), Л. Н. Толстой («Севастопольские рассказы», «Война и мир»). С врагом боролся даже А. Н. Островский: во многих театрах страны шла его пьеса «Козьма Захарьич Минин-Сухорук». После революции эта драматическая хроника находилась под негласным запретом: ведь её герои постоянно говорили о необходимости защиты Родины и православной веры. Однако в войну, когда идеологические запреты временно ослабли, пьеса о Кузьме Минине шла на многих сценах, в том числе в 1943-1945 гг. и в костромском театре им. А. Н. Островского701. Слово же народного поэта Некрасова в войну не звучало. В минуту смертельной опасности для этого самого народа, когда немецкая авиация жестоко бомбила Ярославль, когда смертельная петля блокады всё туже сжималась вокруг града Петра, в котором покоился прах Некрасова, у него не нашлось почти ни одного стихотворения, в котором идущие на смерть люди могли бы черпать силы и уверенность в победе.

Но исключение было. Глубоко характерно, что в одном из блокадных стихотворений О. Ф. Берггольц всплыл образ самого светлого некрасовского героя – дедушки Мазая. В марте 1943 г., когда до полного снятия блокады Ленинграда оставалось еще долгих десять месяцев, обращаясь к ленинградцам, поэтесса – душа осажденного города – писала:

Война стала тяжелейшим испытанием для Костромского края и его некрасовских мест. Из Вёжей на фронт ушли 72 человека, 32 из них погибли703. Среди погибших было и немало потомков дедушки Мазая. В сентябре 1941 года без вести пропал Павел Васильевич Мазайхин (1903 – 1941 гг.), правнук И. С. Мазайхина. 29 марта 1945 г., в самом конце войны, в Латвии сложил свою голову праправнук И. С. Мазайхина, Александр Сергеевич Мазайхин (1926 – 1945 гг.)704. В феврале 1942 года председателем колхоза им. Сталина в Вёжах стал вернувшийся с фронта по ранению Павел Кондратьевич Мазайхин, праправнук И. С. Мазайхина. Двое вежан, В. А. Пискунов и В. В. Пискунов, дошли до Берлина и расписались на рейхстаге705. Правнук И. С. Мазайхина, ветеран I Мировой войны С. В. Мазайхин, не подлежащий по возрасту призыву в армию, был награжден медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны»706.

Война, конечно, не обошла и Шоду. Согласно списку, который составили сестры З. В. и А. В. Петровы, в армию было призвано 67 уроженцев Шоды, 42 из них погибли. Семеро погибших носили фамилию Захаров707. 9 сентября 1941 года погиб правнук Гаврилы Яковлевича, красноармеец Александр Алексеевич Захаров (1909 – 1941 гг.). В начале 1942 года под Москвой пал правнучатый племянник Гаврилы Яковлевича, Иван Яковлевич Захаров (1904 – 1942 гг.). 29 июня 1943 года в Смоленской области сложил свою голову другой правнучатый племянник некрасовского «друга-приятеля», лейтенант Семен Николаевич Захаров (1923 – 1943 гг.)708. С лета 1941 года воевал и еще один правнучатый племянник Гаврилы Яковлевича, Дмитрий Яковлевич Захаров. В расчете 45-миллиметрового орудия (солдатское название этой небольшой пушки, которую часто приходилось выкатывать для стрельбы напрямую, – «Прощай, Родина!») в конце 1941 г. он воевал под Тихвином, участвовал в обороне Кавказа. Войну Д. Я. Захаров закончил в Чехословакии, в Праге. В Шоду в 1945 году он вернулся с двумя орденами «Красной звезды» и многими медалями на груди709.

Весной 1943 года ушел на фронт и председатель колхоза им. Некрасова Евгений Владимирович Захаров (1899 – 1979 гг.), внучатый племянник Гаврилы Яковлевича, дошедший до Будапешта710. В 1943-1945 гг. войны колхоз в Шоде возглавляла Анна Яковлевна Захарова (1915 – 1997 гг.), правнучатая племянница Г. Я. Захарова.

Во время войны в Шоде был размещен детский дом, который поместился в двухэтажном здании конторы колхоза. В детдоме проживало около 30 детей (после окончания войны они были переведены в Денисовский детдом, находившийся в бывшей усадьбе Зузиных)711.

Согласно далеко неполным данным «Книги памяти», в остальные «некрасовские» селения Костромского района не вернулось с войны: в Спас – 16 человек, в Ведёрки – 37, в Жарки – 82, в Мисково – 130, в Куниково – 77712.

На фронте воевал и внучатый племянник Н. А. Некрасова Николай Константинович Некрасов (1915 – 1993 гг.), внук Ф. А. Некрасова. Летом 1941 года с третьего курса Литературного института Н. К. Некрасов ушел в армию добровольцем. Воевал под Смоленском, в начале октября 1941 года попал в страшный Вяземский «котел». Выходя из окружения, Николай Некрасов был схвачен немцами, но сумел бежать. Снова воевал. В 1943 году гвардии сержант Н. К. Некрасов по доносу был арестован и в 1944 г. Особое совещание по политическому обвинению осудило его на 8 лет заключения. Внучатый племянник Н. А. Некрасова оказался в одном из лагерей в Коми АССР713.

13 августа 1944 года указом Президиума Верховного Совета СССР из Ярославской области была выделена Костромская область. Для костромского некрасоведения это имело то значение, что Гаврилу Яковлевича Захарова и дедушку Мазая перестали именовать ярославскими крестьянами. К сожалению, при разделе территории к Ярославской области отошла западная часть бывшего Костромского уезда – с Некрасовским (Большими Солями) и полуразрушенным Николо-Бабаевским монастырем. Зато из Любимского района в Костромской район вернулось три сельсовета (Пустынский, Сандогорский и Фоминский), расположенных по левому берегу реки Костромы, в том числе и деревни Шода, Пустынь, Колгора и др.

О победе над Германией в Шоде узнали 9 мая 1945 г., когда рано утром в деревню пришли два представителя из Пустынского сельсовета и, собрав людей у конторы, объявили им об окончании войны. Верующие сразу же в старообрядческой часовне отслужили в честь такого события благодарственный молебен. День завершился общим гуляньем, гуляньем со слезами на глазах714.

Юбилей 1946 года

125-летие со дня рождения Некрасова пришлось на первый послевоенный год. Юбилей 1946 года имел существенные отличия от юбилея 1937-1938 гг. Только что окончившаяся кровавая война, в которой народ отстоял своё Отечество, на какое-то время отодвинула на задний план идеи классовой ненависти. В значительной степени 125-летний юбилей Некрасова прошел под лозунгом «Некрасов – великий патриот земли русской».

В июле 1946 г. «Северная правда» в очерке «На родине деда Мазая» писала о д. Вёжи: «И стар и млад гордятся деревней Вежи – местом давнего паломничества русских писателей. В каждом доме есть книги Некрасова, Новикова-Прибоя, Пришвина – знатных посетителей этих мест, страстных охотников и рыболовов. Зайдите в любой дом, а дома здесь в большинстве каменные и двухэтажные, и вас встретят как старого знакомого, как званого гостя. Усадят за стол, поставят рыбное жаркое, вкусные витушки (своеобразные баранки), сварят по желанию рыбную солянку, заправив её яйцами, луком, лавровым листом. И будут долго-долго рассказывать об охоте, о рыбной ловле, о заливных лугах, сожалея, что нынче они затопляются меньше из-за Рыбинского моря. (…) Об этом и многом другом увлекательно, страстно умеют говорить колхозники Николай Яковлевич Тукин, Михаил Григорьевич Тупицын, Сергей Васильевич Мазайхин – отец десяти детей, самый старый человек деревни715. В очерке особо описан Мазайхин дом и живущий в нём С. В. Мазайхин: «Дом Мазайхина каменный, двухэтажный, со старинными росписями на стенах и своеобразными полукруглыми небольшими окнами, самый древний в Вежах. Он и стоит на самом высоком месте, в центре деревни (…). Дед Мазай, воспетый Некрасовым, нужно полагать, имел прямое отношение к роду Мазайхиных. Даже внешность Сергея Васильевича Мазайхина, смиренного, неторопливого в движениях человека, в старой шляпе, с добрыми улыбающимися глазами, напоминает деда Мазая (…)»716. Очерк завершался на жизнеутверждающей ноте: «Глубокая влюбленность в свой озерный край помогает людям хорошо трудиться и легко жить. В Вежах один из старейших колхозов области – колхоз имени Сталина. Из года в год крепнет, развивается хозяйство артели. Богатая животноводческая ферма, бескрайние сенокосные угодья, большие посевы картофеля, табака, капусты – всё это достояние колхозников, открывающее заманчивые перспективы на завтра»717.

К сожалению, юбилейный 1946 год ознаменовался опустошительным пожаром в Шоде. Пожар случился 25 июля, днем, когда большинство людей были в поле. По свидетельству старожилов, из 61 дома деревни в пламени погибло 46. Сгорели обе часовни: и приспособленная под клуб, и действующая старообрядческая. Сгорела школа, размещавшаяся в доме раскулаченного И. И. Овцина. Пожар деформировал и стоящий за Мезой на высокой металлической вышке ветряной электродвигатель, установленный рядом с фермами незадолго до начала войны. Произошедший всего через год после окончания войны, пожар стал тяжелым ударом для жителей Шоды, однако в течение двух лет деревня в основном была восстановлена.

5 декабря 1946 года в Ленинграде в бывшем доме А. А. Краевского на Литейном проспекте произошло открытие мемориальной музея-квартиры Н. А. Некрасова*.

В начале декабря в Костромском краеведческом музее на ул. Луначарского (ныне – проспект Мира) открылась выставка «Некрасов и Костромской край»719. В ходе подготовки к юбилею в школах Костромы проходили различные мероприятия. С 4 по 10 декабря в 30-й средней школы прошли собрания школьников, причем на общем собрании учащихся 5-6 классов с рассказом о жизненном пути поэта выступил ученик 8 класса Николай Скатов (в 1990-2006 гг. – директор Пушкинского дома, автор многих работ, посвященных Некрасову)720.

28 ноября 1946 года Совет Министров СССР принял постановление «О мероприятиях по увековечению памяти Н. А. Некрасова в связи с 125-летием со дня его рождения», сыгравшее большую роль в деле мемориализации и сохранения некрасовских мест России. Постановление предписывало создание музея-квартиры Некрасова на Литейном в Ленинграде и музея в Карабихе. Отдельным пунктом постановления Костромскому учительскому институту (ныне – Костромскому государственному университету) присваивалось имя Н. А. Некрасова721.

7 декабря 1946 года в Костромском учительском институте в связи с присвоением вузу имени Некрасова состоялось торжественное заседание. Директор института П. Я. Алёшкин сообщил присутствующим, что советское правительство оказало институту большую честь, присвоив ему имя великого народного поэта, и выразил уверенность, что студенты оправдают высокое доверие партии и правительства, ответив на него отличной учебой. После заседания, силами студенческой самодеятельности был дан концерт. Студентка истфака Вавилова прочитала стихотворение «Орина, мать солдатская», студенческий хор спел ряд песен на слова поэта722.

В преддверии 125-летия Некрасова, в 1945 г., ленинградский журнал «Звезда» опубликовал роман Е. И. Катерли* «Некрасов», автор которого в числе героев вывела и Гаврилу Яковлевича Захарова. К сожалению, роман свидетельствует о том, что Е. И. Катерли почти ничего не знала о реальном Гавриле Яковлевиче (а если и знала, то сознательно искажала). Согласно роману, летом 1860 г. Некрасов жил в Шоде «в довольно опрятной, хоть и ветхой избе своего деревенского приятеля – охотника Гаврилы Яковлевича Захарова. (…) Некрасов познакомился с ним случайно несколько лет назад в Костроме на базаре, когда Захаров нес дичь к губернаторскому столу, и с тех пор почти каждое лето наезжал к нему погостить. (…) Через Гаврилу Яковлевича Некрасов быстро познакомился с крестьянами деревни Шода. Он знал почти всех по имени-отчеству, помнил, как у кого зовут ребят, чьи когда именины. Мужики давно перестали его стесняться, признали за “своего”, и когда после нескольких дней, проведенных в лесу, Некрасов с Гаврилой возвращались отдохнуть в Шоду, двери захаровской избы не закрывались до рассвета. “Побалакать с барином” приходили старые деды, их сыновья – самостоятельные, женатые мужики; под окном, заглядывая в избу, толпились бабы и парни помоложе»724.

О Гавриле Яковлевиче автор пишет: «Гаврила был спокойный, уравновешенный человек; речь его лилась неторопливо, движения были скупы и размеренны, голос басовит, но негромок. Рыжеватая густая борода закрывала лицо почти до самых глаз; весь он был крепкий, мускулистый. (…) Он жил немного лучше, чем другие шодинские мужики, – нищета не выпирала дырами и лохмотьями, не вопила из каждого уголка избы. Был он мастером на все руки – и охотник, и немножко столяр, умел сложить хорошую печь, подбить сапоги, починить барскую карету. В молодости хаживал в офенях, а сейчас платил своему помещику оброк (напомним, что жители Шоды были государственными крестьянами и поэтому никаким помещикам оброков не платили – Н. З.), промышлял всем понемножку»725.

В изображении советской писательницы Гаврила Яковлевич предстоит настоящим бунтарем. «Казалось, тронь его – и он первый во главе разъяренных людей двинется вперед, широкоплечий, бородатый, с беспощадным суровым лицом. Он будет поджигать барские скирды в поле, стога в лугах, надворные строенья, белый помещичий дом. Он не пощадит ничего (…)»722. На охоте Гаврила Яковлевич нетерпеливо вопрошает у поэта: «Но когда же начинать-то? Кто кликнет клич, чтобы поднимались мужики?

Он сорвал с головы картуз, бросил его на землю и встал перед Некрасовым, нетерпеливый и возбужденный (…).

– Вот вы, образованные люди, – глухо заговорил Гаврила, – ничем не сможете помочь мужикам. А народ-то сейчас, что сухой порох – подложи уголек, и вспыхнет, и всё кругом подожжет. А уголька-то и нет… Эх, были раньше люди! Пугачев был, Разин… Где б теперь таких-то сыскать?»727.

На роман Е. Катерли в № 1-2 журнала «Ленинград» за 1946 год была опубликована пародия А. Флита «Мой Некрасов». Неисповедимыми путями Господними и роман и пародия оказались причастными к большой политике. Как известно, в августе 1946 года Сталин обрушил свой гнев на журналы «Звезда» и «Ленинград». В своём знаменитом разгромном докладе секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов коснулся романа Е. И. Катерли и пародии на неё. Главный идеолог партии сказал: «Возьмите другое произведение – пародию на пародию о Некрасове (под второй пародией имеется в виду роман Е. Катерли – Н. З.), составленную таким образом, что она представляет из себя прямое оскорбление памяти великого поэта и общественного деятеля, каким был Некрасов, оскорбление, против которого должен был возмутиться всякий просвещенный человек. Однако редакция «Ленинграда» охотно поместила это грязное варево на своих страницах»728.

Примерно с 1946 года в официальной пропаганде наряду с традиционной сугубо революционной трактовкой творчества Некрасова появилась тенденция трактовать его во многом как «обычного» великого поэта, делая упор на его патриотизм, любовь к природе, народу, русской женщине, крестьянским детям. Отчасти это, видимо, являлось реакцией на надоевшую всем гражданственность.

Шода: первое послевоенное десятилетие

В послевоенное время костромская пресса неоднократно писала о Шоде, в частности, о трудовых успехах шодского колхоза. 20 ноября 1949 года «Северная правда» посвятила ему целую полосу под общим заголовком «Колхоз имени Некрасова – многоотраслевое хозяйство». Во вступлении к полосе говорилось: «Именем великого поэта Н. А. Некрасова назвали колхозники деревни Шода, Костромского района, свою сельскохозяйственную артель. Колхоз по своим естественным условиям мало чем отличается от многих колхозов области. Однако партийная организация и правление артели поставили все природные богатства на службу общественного хозяйства. Колхоз имени Некрасова – многоотраслевое хозяйство. Здесь хорошо развиваются полеводство, животноводство и многие подсобные отрасли. Созданы 4 фермы, имеются пчелопасека, маслозавод, подсобные мастерские по поделке телег, сбруи, инвентаря. В будущем году закладываются сад, огород, парники»729.

В статье «Наш путь к изобилию» председатель колхоза Е. В. Захаров (вернувшись с фронта по ранению в 1945 г., он вновь возглавил хозяйство) писал: «Наша родная деревня Шода – знаменитая деревня. В своё время в Шоду часто приезжал на охоту великий русский поэт Н. А. Некрасов. В Шоде жил его ближайший друг крестьянин-охотник Гавриил Яковлевич Захаров. Ему Некрасов посвятил свою знаменитую поэму “Коробейники”, написанную по материалам костромской деревни. Наши колхозники горячо любят и высоко чтут память великого русского поэта. В каждом семействе можно найти собрание произведений Н. А. Некрасова и его произведения. “Коробейники”, “Крестьянские дети” и другие наши односельчане знают наизусть»730.

Организатором и вдохновителем всех успехов колхоза газета объявляла его парторганизацию, в которой тогда состояло три коммуниста и один кандидат в члены партии (председатель, два бригадира и колхозный кузнец)731. Секрет успехов колхоза им. Некрасова, разумеется, крылся не только в руководящей роли парторганизации. Во-первых, колхоз располагал плодородными пойменными почвами. Во-вторых, несмотря на утраты военных лет, в Шоде имелось еще немало рабочих рук. На 1 января 1942 года в деревне проживало 239 человек (из них в возрасте от 16 и старше мужчин было 26, женщин – 68)732*. На 1 января 1946 года в Шоде проживало 219 человек (из них мужчин в возрасте от 16 и старше – 22, а женщин – 74)733. На 1 января 1951 года в Шоде проживало 205 человек (из них мужчин в возрасте от 16 до 60 лет – 35, женщин от 16 до 55-ти – 58)734. В-третьих, колхоз включал в себя только одну деревню, большинство жителей которой были сродни друг другу. В-четвертых, старообрядческий дух способствовал сохранению добросовестного отношения к труду. Всё это позволяло в известном смысле сводить к минимуму минусы колхозной системы.

Как мы помним, до революции жители Шоды являлись прихожанами единоверческого храма в Жарках. После революции ряды единоверцев, входивших в состав Русской Православной Церкви на правах полуавтономии, раскололись. Часть их перешла в Русскую Православную Церковь, часть – в старообрядческую Белокриницкую иерархию, всероссийский центр которой с 30-х гг. XIX века находится в Москве на Рогожском кладбище (современная Русская Православная Старообрядческая Церковь). Храм в Жарках перешел в юрисдикцию Белокриницкой иерархии довольно поздно – в 1942 г.735

В это время в Шоде, Пустыни и Колгоре жило около двух десятков старообрядческих иноков и инокинь. В Шоде инокини во главе с матерью Анфисой (Титовой) жили в трех домах. После пожара 1946 г., когда Шода осталась без старообрядческой часовни, мать Анфиса построила часовню на шодском кладбище напротив деревни за Мезой. Часовня была поставлена и освящена в 1949 г. В течение нескольких последующих десятилетий она являлась центром духовной жизни Шоды. Фактически в 40-70 годы в Шоде существовал небольшой старообрядческий скит.

После закрытия храма в Жарках (об этом чуть ниже) верующие из Шоды стали ездить на богомолье в старообрядческую церковь Рождества Богородицы в Дворище (вблизи Апраксина). Настоятелем этой церкви с 1954 года служил священник Илья Витушкин, с 1992 г. – епископ Ярославский и Костромской Иоанн (в настоящее время – архиепископ). В 50-60 годы будущий архиепископ часто бывал в Шоде. Позднее он вспоминал: «Чтобы добраться до Шоды надо было еще добраться до деревни Ямково, (…) – почти всегда пешком, дорога всегда была труднопроходимой, и зимой и летом. (…) Бывало, идёшь, устанешь, а как увидишь крыши домов, и на душе появляется какая-то радость. Да ведь и не зря её полюбил русский писатель Н. А. Некрасов. Он часто бывал в этих местах, где охотился и писал стихи. Шода стоит на берегу реки Мезы, (…) в живописном месте. (…) Весной в половодье там кругом всё затопляло, и от дома к дому подплывали на лодках. Интересная и душевная, трудолюбивая та сторона, добрая и плодородная земля, лесные дары, рыба, мёд – почти у каждого доброго хозяина целая пасека. Бывало, не знаешь, как пройти, так снуют пчёлы. (…) Но кроме мёда и других благ было и душе чем порадоваться. Почти всё селение было старообрядческое, была школа, детский садик, в котором мне приходилось подряд причащать ребятишек, которые меня ждали, а главное, на той стороне реки – (…) часовня, в которой приносились молитвы за все эти благодеяния Богу. (…) Летом читаешь правило у матушки Анфисы наверху в светелке, часов в 5 утра, рожок заиграет, скотину сгоняют, стадо-то какое, как будто не из одной деревни. Всего в изобилии, вот какую Господь послал им благодать, недаром почти у каждого имелся сепаратор, которым молоко перерабатывалось в сметану, творог, сыр и другое»736.

Заметными людьми в Шоде являлось несколько представителей захаровского рода, в первую очередь уже упоминавшиеся выше Аркадий Павлович Захаров (1890 – 1974 гг.) и Дмитрий Яковлевич Захаров (1899 – 1971 гг.). Вся жизнь А. П. Захарова была связана с лесом и охотой. Около 30 лет он проработал в государственном лосином заказнике, вначале сторожем, а в 50-е годы заведующим*. Как и все Захаровы, он был страстным охотником и мастером на все руки. Еще в начале 10-х годов Аркадий Павлович купил фотоаппарат, которым снял целый ряд бесценных фотографий с видами Шоды. Надо помнить, что в 20-е годы и в городах фотоаппаратов имелись считанные единицы, в деревне же фотоаппарат был редкостью необычайной. Подобно Гавриле Яковлевичу, Аркадий Павлович сочинял стихи.

Его племянник, Дмитрий Яковлевич Захаров, также был одним из последних представителей «настоящих» Захаровых. Охотник и ружейный мастер, в 1958 году он, как охотник, даже стал участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки (ВСХВ) в Москве, где его наградили особым свидетельством.

Однако относительное колхозное благополучие в рамках отдельно взятой деревни продолжалось недолго. В начале 50-х годов Шода попала под проходящее во всей стране укрупнение колхозов. Волна укрупнения не миновала и этот уголок Костромского района. В 1951 году колхозы в Пустыни, Колгоре и Шоде были объединены в единый колхоз им. Калинина с центром в Пустыни. Однако в феврале 1955 года Шода сумела выйти из колхоза им. Калинина, восстановив свой колхоз им. Некрасова738 (нельзя не отметить, что факт выхода из укрупненного колхоза является очень редким случаем).

Январь 1953 года: 75-летие смерти Некрасова

В январе 1953 года отмечалось 75-летие смерти Некрасова (оно отмечалось очень скромно, лишний раз подтверждая, что чествование 1937-1938 гг. носило политическое значение). 7 января 1953 года в передовице «Северной правды» «Великий русский поэт-демократ» с привычным энтузиазмом говорилось: «Неузнаваемо изменились некрасовские места. Жители Заречья переименовали одно из сел (Святое), где бывал поэт, в село Некрасово. Теперь это село входит в колхоз-миллионер “Огородник”. Деревня Шода, где жил друг Некрасова охотник Гаврила Яковлевич Захаров, которому посвящена поэма “Коробейники”, находитсяв составе колхоза имени Калинина. Зажиточно, культурно живут колхозники социалистической деревни. Многие из них имеют личные библиотеки, в которых большое место занимают произведения Н. А. Некрасова. За свой вдохновенный труд на благо Родины тысячи колхозников получили правительственные награды, многим присвоены звания Героя Социалистического Труда. Только в одном колхозе «12 Октябрь» – одиннадцать Героев Социалистического Труда. Простые зареченские колхозницы П. А. Малинина и А. И. Евдокимова – члены правительства, лауреаты Сталинской премии, Герои Социалистического труда. Они руководят крупными коллективными хозяйствами»739.

В том же номере «Северной правды» было опубликовано стихотворение А. М. Часовникова, посвященное дедушке Мазаю. Дед Мазай встречает Некрасова, и они идут охотиться вместе.

Завершив этот монолог дедушки Мазая, поэт рисует счастливую картину расцветшего после революции Зарецкого края.

«Иных времен, иных картин провижу я начало…»:

Затопление Костромского Заречья

Прерванное нападением Германии претворение в жизнь плана создания «Большой Волги» продолжилось после войны. В начале 50-х годов возле г. Городец в Горьковской (Нижегородской) области началось строительство Горьковской ГЭС. После её вступления в строй уровень волжской воды выше Городца должен был существенно повыситься, в связи с чем ряд территорий на Верхней Волге должен был уйти под воду.

Строительство Горьковской ГЭС обрекло на затопление и значительную часть низинного Костромского Заречья, где предполагалось создание водохранилища. Под воду должны были уйти почти все селения Костромского района, связанные с именем Некрасова. В принципе, от затопления наверняка можно было спасти хотя бы Вёжи, если бы в этом месте защитная дамба прошла на один километр западнее, и Вёжи оказались под её укрытием. Думается, что если бы к началу 50-х годов Вёжи были широко известны как родина дедушки Мазая, то, учитывая официальный культ Некрасова, её, возможно, удалось бы спасти от гибели. Безусловно, доля вины за гибель Вежей лежит на некрасоведах, историках, краеведах – в первую очередь, костромских. В их оправдание нельзя не напомнить, что в период «великого перелома» костромское краеведение, как и везде, было разгромлено, и судьба многих знатоков нашего края сложилась трагично (вспомним хотя бы Н. Н. Виноградова).

С начала 50-х годов в Зарецком крае началась работа по переселению жителей. Всеми работами по созданию водохранилища ведала специально созданная организация – Гидрострой, управление которого разместилось на окраине Костромы, в Трудовой (Ипатьевской) слободе. Как первые вестники беды, летом 1953 года в окрестностях Вежей появились земснаряды, начавшие намыв защитной дамбы, которая должна была разделить Заречье на затопляемую и незатопляемую зоны. «Летом 1953 г. из реки Узоксы в озеро Великое вошёл первый земснаряд и, опустив свой десятиметровый хобот, приступил к намыву дамбы. Чуть позднее земснаряд вошёл в озеро Каменик, а следующей весной опустил свой хобот и третий, напротив Вежей»741.

В 1953 году в зарецких сёлах и деревнях начался снос и разборка строений. Многие деревянные дома разбирались на перевоз. Каменные дома разбирались на кирпич, в их числе был разобран и Мазайхин дом в Вёжах.

На отводимой под затопление территории находилось несколько действующих храмов: в Куникове, Мискове и Жарках. 4 марта 1953 года Костромской облисполком принял решение о закрытии и сносе храмов в этих селах742. Уцелевшие во времена массового закрытия конца 30-х годов храмы в Куникове, Мискове и Жарках были закрыты, вскоре началось их разрушение.

В 1954 году из Успенской церкви в Мискове Костромская епархия вывезла в Кострому часть прекрасного позолоченного иконостаса первой четверти XIX века. По-барочному витые колонны и царские врата из мисковской церкви были установлены в центральном и в обоих предельных иконостасах храма Иоанна Златоуста на Лавровской улице – тогдашнего кафедрального собора – сменив его более скромные царские врата и колонны иконостаса конца XIX века743. Б. К. Меньков вспоминает, как разрушали четырехярусную мисковскую колокольню: «Поддолбили сначала один каменный столб, подложили под него бревна, потом также второй. Зацепили тросом за верх колокольни и стали трактором тянуть. Колокольня наклонилась почти до земли, но не упала. Когда ослабили трос, колокольня выпрямилась. Тогда пригнали еще трактор и стали тянуть за трос двумя тракторами, только тогда колокольня рухнула»744.

Закрыт был и храм в Жарках. Большую часть его икон и утвари верующие увезли в г. Горький (Нижний Новгород) в Успенскую старообрядческую церковь745. Однако сам храм остался полуразрушенным, была разобрана только его высокая колокольня.

Преображенский храм в Спасе решили перевезти в Кострому. Весной 1955 года его разобрали по бревну и в нескольких плотах перевезли водным путем, каким издавна добирались до Костромы местные жители – по Идоломке, Соти, Великому озеру, Узоксе и реке Костроме. Доставленные бревна были сложены во дворе Нового города Ипатьевского монастыря. В декабре 1955 года под руководством архитектора Б. В. Гнедовского началась сборка храма, ведшаяся одновременно с его реставрацией. В 1956 году реставрированный храм на 24 дубовых сваях поднялся во дворе Нового города Ипатия. Он стал первой ласточкой музея деревянного зодчества, который вначале создавался на территории примыкающей к монастырю Трудовой (Ипатьевской) слободы, а позднее – в районе бывшей Стрелки, у впадения в Волгу реки Костромы746.

Тогда же в Ипатьевский монастырь были перевезены четыре топившиеся «по-черному» бани на сваях из Жарков*.

Около двадцати лет бани стояли неподалеку от Преображенского храма, а в 70-е годы их перенесли из стен монастыря в район бывшей Стрелки.

В 1952-1956 гг. из затопляемой зоны Заречья происходило выселение населения. Жителей Вежей было решено переселить в южную часть Костромского района, в деревни Каримово и Клюшниково. Туда переселилось 52 хозяйства749 (в частности, в Клюшниково переехал и правнук И. С. Мазайхина, С. В. Мазайхин)750. Члены двух хозяйств перебрались в Кострому, шести – в Ярославскую область751. Часть вежан и ведеркинцев смогла перебраться в Спас, куда из Вежей и Ведёрок, было перевезено два десятка деревянных домов, образовавших здесь особую улицу. Помимо Каримова, Клюшникова и Костромы жители Вежей и Ведёрок переезжали в ближние и дальние селения района: Стрельниково, Шунгу, Некрасово, Чернопенье, Гомониху752. «Имущество, скот, дрова, сено из Ведёрок весной 1954 г., – пишет Л. П. Пискунов, – переправляли водой на большой барже до Чернопенья (…). Когда эта баржа проплывала мимо Вежей, картина была удручающая: скирды сена, коровы, овцы, поленницы дров, люди, телеги… Вежане, кто был на берегу, со слезами махали им руками и платками, кричали, прощались. Картина напоминала уход белой армии Врангеля из Крыма»753.

Жители северной части затопляемой зоны переселялись в другие селения района: мисковцы – в д. Шувалово, куниковцы – д. Молоково (ныне слилась с Сущевым), жарковцы – в д. Кирово. Однако часть населения из затопляемой зоны была отправлена далеко за пределы родного края. В 1945 году в состав СССР вошла часть Восточной Пруссии и её столица Кёнигсберг, переименованная в честь М. И. Калинина в г. Калининград. Всё немецкое население из Калининградской области было выселено, и взамен она заселялась переселенцами из внутренних районов страны. Часть жителей из затопляемой зоны Заречья было решено переселить в Калининградскую область. В соответствии с постановлением Совета Министров СССР и Костромского облисполкома, 30 января 1952 г. Костромской райисполком принял решение о переселении в самую западную советскую область 200 семей из мисковского колхоза «Красная волна»754. Мисковцы уезжали в Калининградскую область в марте 1952 г. «С тяжелой тоской, – пишет Н. А. Ухина, – уезжали люди, в последний раз крестились на церковь, плакали всю дорогу, а молодежь выкрикивали сочиненные частушки:

Весь период 1953-1956 гг. в зоне, отводимой под затопление, закрывались школы, медпункты, церкви, ликвидировались сельсоветы, разбирались дома, вырубались леса и кустарники, выселялись люди.

И вот роковой момент настал. 12 сентября 1956 года в 12 часов дня вблизи Куникова началось перекрытие реки Костромы. «К десяти часам утра, – сообщала “Северная правда”, – берега реки сплошь были усыпаны наблюдающими. Сюда приехали рабочие, служащие, студенты, колхозники. Катер, на котором был оборудован командный пункт, плавно покачивался на воде. В 11 часов 45 минут паровые краны и автомашины протяжными гудками дали сигнал “внимание”. За сигналом духовой оркестр исполнил Государственный гимн Советского Союза. Это была торжественная минута. (…) И снова раздался сигнал, на этот раз сирены: – Приступить к работе! Всё пришло в движение (…). Не прошло и минуты – первый автосамосвал шофера Юрия Трухина выехал на мост. За первым автосамосвалом спустился второй, третий, четвертый… Заныли связи моста, закачались, изгибаясь, как живые, понтоны. Камень с грохотом обрушился в воду, взметнулись буруны, река как бы огрызнулась на людей. В то же время вступили в строй два плавучих крана ниже моста. Они обрушили в воду по первой порции камня прямо с баржи. Река попала под круговой обстрел. И пошло, и пошло. Каждую минуту в воду сбрасывалось около пяти кубометров камня. Река взбунтовалась, не желая покоряться человеку. И чем сильнее она буянила, тем напористее работали люди. (…) Уже через час после начала работы из воды показался первый каменный гребешок. (…) А еще через час каменная гряда разрезала реку на всю ширину. Через три часа по ней можно было уже ходить. Потоки воды резко уменьшились, в верхнем плесе начал подниматься её уровень. (…) Самоотверженно трудился весь коллектив гидростростроевцев. На глазах сотен трудящихся города он с честью нёс свою ответственную и почетную вахту. За ней следила вся область, следила Москва»756.

Вода перекрытой реки стала заливать подготовленное ложе. Так, в сентябре 1956 года возник Костромской разлив Горьковского водохранилища (или – «Костромское море»), длина которого с юго-запада на северо-восток составила 24 километра, ширина – до 16 километров, глубина от 2 до 12 метров757.

Полностью или частично под воду ушли селения: Вёжи, Ведёрки, Жарки, Куниково, Мисково, Овинцы, Прость, Семиново756. Ряд населенных пунктов был снесен с лица земли, хотя места, где они стояли, и не подверглись затоплению. Через всё Костромское Заречье прошла 45-километровая дамба, отгородившая водохранилище от незатопленной зоны. К счастью, уцелел Спас (Спас-Вёжи), в котором защитная дамба прошла по окраине села. Как мы помним, в начале XX века Императорская Археологическая комиссия опротестовала возведение возле деревянного храма в Спасе каменной колокольни. Однако, всё, что Бог ни пошлёт – всё к лучшему. Деревянный храм из Спаса увезли, но колокольня осталась. Возносясь из-за дамбы, высокая колокольня стала как бы вехой, отмечающей место, где стоял храм и где на приходском кладбище был похоронен дедушка Мазай.

Большинство селений затопленной зоны не скрылись целиком под водой: от Вежей, Ведёрок, Куникова и Мискова остались небольшие острова или полуострова. В Мискове и Жарках осталось несколько больших каменных домов. В Жарках уцелел храм, руинированное пятиглавое здание которого доныне как маяк возвышается над просторами «моря».

К счастью, в зону затопления не попала Шода – граница водохранилища прошла от неё примерно в 5 километрах.

С осени 1956 года на просторах Зарецкого края заплескались волны Костромского «моря». В начале июня 1957 года по нему на небольшом пароходе по рейсу Кострома – Сандогора проехал журналист В. К. Хохлов. В своем очерке «По обновленной реке» он писал о том, как выглядели некрасовские места в первый год после затопления. «Едва пароход выходит из Южного канала, – пишет В. К. Хохлов, – как взорам собравшихся на палубе представляется широкий разлив. Здесь начинается Костромское водохранилище. С каждой минутой берега всё больше отдаляются, очертания их тают, становятся дымчатыми. И вот уже необозримый водный простор раскинулся и справа, и слева, и спереди парохода. (…) После Северного канала пейзаж несколько меняется. К пароходу с обеих сторон подступает затонувшее в воде мелколесье. Оно тянется далеко, на несколько километров. Но вот, миновав затопленные кусты и деревья, “Сандогора” вновь выходит на широкий простор. Великое озеро! Спокойны, величавы его воды. Берегов не видать. Только вдалеке чуть-чуть синеет едва приметная над желтоватой рябью полоска леса. Вокруг парохода кружатся чайки.

– Некрасовские места, – говорит кто-то тихо. – Где-то здесь, наверное, дедушка Мазай своих зайцев собирал. Да вон и Вёжи!

Действительно, впереди показывается маленький крутой островок. На вершине его виднеется несколько деревьев да два-три домика. Это всё, что осталось от затопленной деревушки. А справа – бесконечной ровной полосой тянется Идоломская дамба. Там за нею раскинулся большой новый поселок гидростроителей»759.

Затопление низины – одна из трагических страниц в истории Костромского края. Разумеется, в те годы о создании водохранилища обычно писали в восторженных тонах. При этом обычно цитировался Некрасов, публицисты восхищались его предвидением будущего. В 1958 году «Северная правда» писала: «За годы Советской власти до неузнаваемости изменилось Костромское Заречье (…). Стала неузнаваемой и природа Заречья. В связи с разрешением проблемы “Большой Волги” и пуском Горьковской гидроэлектростанции огромные луговые массивы Заречья оказались под водой. Деревенька дедушки Мазая, находившаяся в низменности, была частично перенесена в другое место, на незатопляемый высокий берег реки Костромы. Читая произведения гениального поэта, нельзя не удивляться той исключительной проницательности, которая позволила ему стать провозвестником народной свободы. Сквозь мглу царского самодержавия он разглядел “иных времен картины”, торжество народа. Он думал о Руси могучей и обильной, и вот мы, советские люди, – живые свидетели свершения мечты поэта, читая его стихи, ярче видим наши достижения, еще крепче любим нашу Родину, еще смелее заглядываем вперед, в коммунистическое завтра»760.

Всё население из затопляемой зоны, разумеется, подлежало обязательному выселению. Однако несколько пожилых женщин категорически отказались уезжать из Мискова и Жарков. В связи с этим Костромской райисполком 21 марта 1956 года даже вынес особое решение «О принудительном выселении из зоны затопления»761. Не желающих покидать родные села выселяли с милицией, они прятались. В конце концов кампания по переселению прошла, перед органами власти встали новые задачи, и на оставшихся махнули рукой. На мисковском острове остались две женщины: Любовь Александровна Денисова (1892 – 1972 гг.) и её племянница Елена Павловна Денисова (1912 – 1999 гг.). В первые годы на остров было переведено подсобное хозяйство Никольской психбольницы. Е. П. Денисова работала в нём поваром и уборщицей. Женщины завели огород. Им помогали рыбаки, ночевавшие в их доме. Л. А. Денисова умерла 9 февраля 1972 г. (её похоронили в Сущеве). В 1975 году Е. П. Денисова покинула Мисково и переехала в Кострому к родным. Последняя жительница Мискова умерла 1 апреля 1999 года и похоронена в Костроме762. Официально село Мисково (старое) решением Костромского облисполкома было исключено из учетных данных, как «фактически не существующее», 29 мая 1978 г.763

Гроза над Шодой

Во время создания Костромского водохранилища Шода и её окрестности не попали в зону затопления. Однако вскоре смертельная угроза нависла и над этим уголком Костромского района. 24 декабря 1955 года совместным протоколом Костромского райисполкома и Мосгидропроекта было решено переселить деревни Шоду и Бугры764. 5 июля 1956 г. Совет Министров СССР вынес распоряжение о переселении этих двух селений765 (чуть позже к ним добавили и Пустынь).

Из-за задержки в связи с различными согласованиями, административная машина завертелась только в начале 1958 года. 14 января 1958 года бюро Костромского райкома КПСС и Костромской райисполком приняли особое постановление, в котором говорилось: «1) В течение 1958-1959 гг. перенести населенные пункты Шода, Бугры и Пустынь на другое место и произвести переселение граждан этих населенных пунктов в другие колхозы. 2) Переселить колхозников колхоза “Активист” в колхоз “Красная Сендега”, колхозников колхоза им. Некрасова (д. Шода) в колхоз “Красный флот”* и колхозников им. Калинина в колхозы им. Ильича и “Заветы Ленина” (…)»766.

Естественно, что жители Шоды, Бугров и Пустыни встретили известие о своем предстоящем выселении крайне отрицательно и сделали всё, что было в их силах, для спасения своей малой Родины. Свой вклад в борьбу за отмену решения властей внёс целый ряд местных жителей, в том числе председатель колхоза им. Некрасова М. А. Овцин**, председатель Пустынского сельсовета И. И. Зудилов и др. 15 февраля 1958 года правление колхоза им. Некрасова обратилось в облисполком с весьма резким заявлением за подписью председателя колхоза М. А. Овцина. В этом заявлении правление колхоза обвиняло райисполком и бюро райкома партии в том, что, принимая решения о выселении, они руководствовались тем, чтобы «облегчить себе руководство ввиду того, что вышеуказанные населенные пункты находятся на далёком расстоянии от центра района и не всегда можно приехать на автомашине, особенно в зимних условиях (…)»767. Правление просило облисполком «отменить данное решение Костромского райсовета и бюро райкома КПСС и оставить колхоз на месте»768.

За спасение Шоды активно боролся и Михаил Аркадьевич Захаров*, в одном из документов Костромского райисполкома названный «организатором» сопротивления населения Шоды переселенческим органам769. М. А. Захаров был одним из инициаторов обращения к высшему руководству страны с просьбой о пересмотре решения о выселения деревни. Весной 1958 года М. А. Захаров и Ф. И. Захаров** отвезли это обращение в Москву. В столице посланцы Шоды передали его в приемную Председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова, были в Мосгидропроекте, пытались попасть в Министерство электростанций СССР, но там их не приняли. Потомки Гаврилы Яковлевича пробовали пробиться даже к главе государства Н. С. Хрущеву, но безуспешно770.

Между тем в районе процесс подготовки к выселению шел полным ходом. 30 июня 1958 года Костромской райисполком обсудил вопрос «О мероприятиях по переселению населенного пункта Шода Пустынского сельсовета». В принятом решении говорилось: «1) Переселить граждан д. Шода Пустынского сельсовета, перенести жилые дома, государственные и общественные постройки в течение 1958-1959 гг. (…) 3) В срок до 10 июля с. г. вручить переселяемым гражданам оценочные акты и разъяснить правила переселения, условия и льготы, предоставленные переселенцам (…)»771. Однако через несколько дней в ответ на данное решение райисполкома общее собрание колхоза им. Некрасова постановило: «Оценочные акты не принимать, так как нашей жизни и ведению общественного хозяйства ничего не мешает»772. Один из пунктов постановления гласил: «Общее собрание считает, что решение райисполкома производится не в интересах колхоза и государства, а в интересах района, а поэтому ходатайствовать перед Президиумом Верховного Совета СССР об отмене данного решения»773.

26 июля 1958 года бюро Костромского райкома КПСС на своем заседании подвергло правление колхоза им. Некрасова и руководство Пустынского сельсовета резкой критике за фактический саботаж переселенческого процесса. Констатировав, что «Пустынский сельсовет (председатель т. Зудилов), правление колхоза им. Некрасова (председатель т. Овцин) и парторганизация колхоза (секретарь т. Овцин) встали на неправильный путь игнорирования решений вышестоящих органов о переселении колхозов Пустынского сельсовета, до сих пор не уяснили необходимости переселения колхозов и населения и не оказывают работникам переселения необходимой помощи в разъяснительной работе среди населения»774, бюро постановило: «Осудить, как неправильную линию Пустынского сельсовета, правления и парторганизации колхоза им. Некрасова в деле переселения и обязать их немедленно начать работу по разъяснению гражданам необходимости переселения (…)»775.

В августе 1958 года Шоду посетила комиссия, состоявшая из ответственных работников Министерства электростанций СССР. В своем заключении комиссия подтвердила необходимость переселения776.

Видимо, чтобы поставить точку в этом деле, 13 октября 1958 года Костромской облисполком принял особое решение «О переселении населенных пунктов Шоды, Бугры и Пустынь Костромского района», предписывавшее «перенести в течение 1958-1959 гг. селения Шоды, Бугры, а также село Пустынь на новые места»777. Однако жители Шоды не сдавались. Одним из наиболее драматических эпизодов борьбы вокруг Шоды стало очередное общее собрание колхозников колхоза им. Некрасова, состоявшееся 25 ноября 1958 г., для участия в котором в Шоду прибыли секретарь райкома партии П. П. Смирнов и заместитель председателя райисполкома Б. В. Виноградов. Главным пунктом повестки был вопрос о присоединении колхоза им. Некрасова к колхозу «Красный флот». На собрании резкую речь произнёс М. А. Захаров. Как отмечал Б. В. Виноградов, в своем выступлении Михаил Аркадьевич выступил «как явный подстрекатель народа на невыполнение решения правительства»778. М. А. Захарова попытались удалить с собрания, но после этого собрание пришлось закрыть, «так как поднялся целый бунт»779.

Уже 28 ноября 1958 года Б. В. Виноградов обратился к прокурору Костромского района М. П. Курину с особой докладной запиской, в которой говорилось: «Население д. Шода оказывает переселенческим органам организованное сопротивление, (…) организатором которого является (…) Захаров Михаил Аркадьевич. (…) На всех проводимых в колхозе собраниях Захаров является главным оратором, причем в своем ораторстве явно подстрекает народ сопротивляться переселению. Все решения правительства и облисполкома он ставит под сомнение. Прямо заявляет, что они не являются законными, и их нет необходимости выполнять»780. Автор записки обвинял М. А. Захарова в том, что на собраниях он «клевещет на вышестоящие органы власти и Москвы, обвиняя их в бездушии, бюрократизме и т. д.»781. Завершалась записка совершенно недвусмысленным предложением: «Считая, что без изоляции Захарова М. А., как подстрекателя и организатора сопротивления Советской власти, невозможно приступить к переселению, прошу вас привлечь Захарова М. А. к ответу»782. Похоже, что только последующие обращения жителей Шоды в самые высокие инстанции заставили власти воздержаться от «изоляции» М. А. Захарова.

Противостояние продолжалось. На следующем общем собрании колхоза 14 декабря 1958 года жители Шоды в своем постановлении вновь записали, что они «не согласны» с решением о выселении их деревни и просили его отменить783.

В ответ 16 декабря 1958 года Костромской райисполком принял решение об объединении колхоза им. Некрасова с колхозом «Ленинский путь»*784. Однако это решение осталось только на бумаге: пока жители Шоды не были выселены, фактически продолжал существовать и колхоз им. Некрасова.

В начале 1959 года власти продолжали принимать все меры по выселению людей из Шоды. 24 февраля 1959 года на заседании Костромского райисполкома отмечалось, что «переселение д. Шода в организованном порядке до сих пор не ведется. Имеет место переселение граждан д. Шода в неплановом порядке и не в пункт, определенный решением исполкома райсовета. (…) Колхоз «Ленинский путь» (председатель т. Знаменский) также мало уделял внимания переселению колхозников из д. Шода в свой колхоз и перевозке колхозных построек. Колхозом до сих пор не выполнено решение бюро райкома КПСС и райисполкома в части перевода продуктивного скота из д. Шода на фермы колхоза «Ленинский путь»785. В решении исполкома говорилось: «1) Обязать заместителя председателя райисполкома т. Виноградова и председателя колхоза “Ленинский путь” т. Знаменского принять все меры к полному переселению граждан д. Шода в течение 1959 года. Переселение производить строго в организованном порядке в колхоз “Ленинский путь”, не допуская самовольного переселения в различные пункты. (…) 8) Обязать т. Знаменского запретить использование переселенцами приусадебных участков в д. Шода в 1959 году (…). 9) Потребовать от т. Знаменского в срок до 10 марта 1959 года перевести весь продуктивный скот на фермы колхоза “Ленинский путь”»786. 26 марта 1959 года значительная часть заседания райисполкома вновь была посвящена «мероприятиям по переселению д. Шода в 1959 году». В духе тогдашней кукурузомании, один из пунктов принятого решения предписывал: «Освободившуюся от приусадебных участков землю (в Шоде – Н. З.) засеять кукурузой на зеленый корм скоту»787. К концу 1959 года деревня на берегу Мезы должна была исчезнуть. Однако население Шоды, Пустыни и Бугров не сдавалось. Люди обращались во все инстанции – в Президиум Верховного Совета СССР, в Совет Министров СССР, в ЦК КПСС. И жителям этого уголка Костромского района удалось добиться почти невозможного: административная машина отступила. В июне 1959 году Пустынь и Шоду посетила приехавшая из Москвы новая комиссия, состоявшая из ответственного работника Совета Министров РСФСР В. А. Гришина и главного инженера проекта водохранилища Горьковской ГЭС Свиблова. В этот раз московские гости встали на сторону местных жителей. На состоявшемся после их возвращения в Кострому совещании в обкоме партии под председательством первого секретаря обкома Л. Я. Флорентьева члены московской комиссии выступили за то, чтобы «удовлетворить просьбу граждан» и оставить населенные пункты на своем месте788. Результатом этого совещания стало то, что вначале переселение «было приостановлено»789, а в 1960 году от идеи переселения отказались окончательно.

Итак, Шода, Пустынь и Бугры были спасены. Однако вся эта история обошлась Шоде очень дорого – в ходе переселенческой кампании 1958-1959 гг. 14 хозяйств (т. е. человек 60-70) уехали из неё навсегда. Часть людей переселилась в Кострому, часть – в д. Ямково, часть – в селения Сущевского сельсовета790.

Отстояв Шоду, её жители вновь, уже во второй раз, восстановили самостоятельность своего колхоза. Однако возрожденному колхозу им. Некрасова оставалось существовать недолго. В 1961 году он был окончательно упразднён, и с тех пор деревня на Мезе переходила из хозяйства в хозяйство: в 1961 г. в учхоз «Ленинское» (центр – с. Апраксино), в 1962 г. – в совхоз «Ждановский» (центр – д. Кузьмищи), в 1966 г. – в совхоз «Горьковский» (центр – д. Василёво)791.

В шестидесятые годы

С середины 60-х годов с Шодой и потомками Г. Я. Захарова оказался связан саратовский художник Б. А. Протоклитов. Работая над иллюстрациями к «Коробейникам» (в начале 1964 г. в Саратове вышло иллюстрированное им отдельное издание поэмы), он всерьёз заинтересовался Шодой. 26 сентября 1964 года со страниц «Северной правды» Б. А. Протоклитов обратился к читателям. «Возможно, – писал он, – что кто-либо из фамилии Захаровых, родни Гаврилы Яковлевича, и в настоящее время проживает в деревне. Я очень хотел бы передать исполненные мною рисунки (в отпечатках) кому-либо из рода Захаровых в знак своего глубокого уважения, как к имени нашего великого поэта, так и к имени Гаврилы Яковлевича (…)»792. Вскоре в газете был помещен присланный из Шоды ответ. «Здравствуйте, товарищ Протоклитов! – писал Аркадий Павлович Захаров. – Сегодня я получил костромскую областную газету “Северная правда” и с восхищением смотрел на Ваши рисунки, а также читал ваше письмо, из которого видел, что вам интересно знать, кто в настоящее время есть из родственников Гаврилы Яковлевича Захарова. Вот я и буду самый близкий, двоюродный внук Гаврилы Яковлевича, т. к. мой родной дедушка Семен Яковлевич – брат Гаврилы Яковлевича. Я имею возраст 74 года, у меня есть книга стихотворений Н. А. Некрасова, которую мне подарил на память и в благодарность историк Попов Александр Васильевич. Он был в Шоде в 1927 году. Я его фотографировал вместе с сыном Гаврилы Яковлевича Иваном Гавриловичем. У меня есть стихотворение о Некрасове во время его пребывания в Шоде… Оно, может, останется на память моим детям. Жаль, что я неграмотный и в школе не учился ни одного дня, только поучился два месяца у бабушки читать азбуку, да и всё, а писать только самоучкой. Затем будьте здоровы, желаю Вам успехов по работе и личной жизни. С уважением А. Захаров.

Б. А. Протоклитов сразу ответил А. П. Захарову и прислал в Шоду для организации в её школе некрасовского уголка ряд книг и иллюстраций к произведениям поэта. В июле 1965 года Б. А. Протоклитов приехал в Шоду. Художник добрался до неё по Мезе из Ямково на моторной лодке. «Вечереет. Лодка несёт нас по Мезе, – писал он об этой поездке, – узкой и быстрой, еще не вошедшей в берега после половодья. Иногда кроны деревьев сходятся над водой так близко, что мы плывём сплошным зелёным коридором. Наш кормчий, Мефодий Александрович Овцин, (…) ведёт лодку спокойно и уверенно, обходя мысы, затонувшие деревья и коряги. Плывём то на север, то на юг, то на запад, то на восток – эти чудеса творит Меза своими прихотливыми извивами. И вот вырисовывается Шода»794.

Б. А. Протоклитов провёл в Шоде два дня, познакомился с А. П. и Д. Я. Захаровыми, много рисовал и фотографировал в окрестностях деревни. Гость из Саратова посетил шодскую начальную школу, где осмотрел устроенный с его помощью Некрасовский уголок. «Школа помещается в добротном кирпичном здании, – писал он, – классная комната удобна и просторна. Некрасовский уголок, любовно оформленный учениками (…), занимает одну из больших стен класса. В центре большой плакат: Н. А. Некрасов на фоне великой русской реки, по сторонам от плаката – многочисленные иллюстрации к произведениям поэта. (…) Крестьянские дети… Вот они сидят перед нами в просторном классе школы. Они всё те же, что и в некрасовские времена, они “совершают грибные набеги”, знают “лесные дорожки, гарцуют верхом, не боятся воды…” И в то же время они совершенно другие… (…) у сидящих сейчас за партами – впереди широкая дорога к знаниям и труду (…)»795.

Несколько последующих лет Б. А. Протоклитов боролся за создание в Шоде народного некрасовского музея. Во многом благодаря его усилиям вопрос о создании музея в 1966 году был вынесен на сессию Сандогорского сельского совета депутатов трудящихся. Сессия приняла решение об открытии народного музея, однако не в Шоде, а в центре сельсовета – в Пустыни. Костромской райисполком утвердил решение сессии и выделил средства на строительство нового клуба в с. Пустынь, в котором одну комнату было решено отвести под некрасовский музей796.

Б. А. Протоклитов много делал, чтобы привлечь к Шоде внимание некрасоведов. 22-28 января 1967 года в Ленинграде прошла XV Некрасовская конференция, организованная Пушкинским домом и мемориальным музеем-квартирой Н. А. Некрасова. Художник выступил на ней с сообщением о поездке в Шоду в 1965 г. В одном из залов музея-квартиры на Литейном проспекте открылась выставка, на которой участники конференции смогли увидеть иллюстрации Б. А. Протоклитова к произведениям Некрасова, его акварели, рисунки и фотографии Шоды и её окрестностей797.

В начале сентября 1968 года Б. А. Протоклитов вновь посетил Шоду. По его инициативе в деревне состоялось общее собрание жителей. По предложению Б. А. Протоклитова собрание обратилось в Костромской райисполком с просьбой о проведении следующих мероприятий:

«Установить при въезде в Шоду мемориальный щит со сведениями о пребывании Некрасова в Шоде, дружбе его с Гаврилой Яковлевичем и другими жителями деревни;

установить в Шоде скульптурную группу – Н. А. Некрасов с Г. Я. Захаровым на охоте;

включить в план работ туристско-экскурсионного бюро посещение экскурсантами Шоды, издать справочник-путеводитель по некрасовским местам;

ввиду отсутствия регулярного сообщения между Шодой и Ямковом из-за плохих дорог построить дорогу и продлить автобусное сообщение от Мискова до Шоды;

переименовать деревню Шода в деревню Шода-Захарово в память о Г. Я. Захарове, друге-приятеле Н. А. Некрасова»798. На этом же собрании было высказано также пожелание, «поскольку народный музей организуется в с. Пустынь, необходимо организовать в Шоде как бы филиал этого музея, оборудовав помещение бывшей начальной школы»799.

Большая часть этих предложений так и осталась на бумаге, большинство – к сожалению, одно (о переименовании Шоды) – к счастью. В жизнь воплотилось только одно – о создании при въезде в деревню памятного знака (о нём ниже).

Строительство в Пустыни деревянного клуба со зрительным залом на 120 человек началось в 1967 году. Из с. Фоминского был перевезен сруб, в котором и устроили клуб, открытый летом 1969 года800. В клубе, как и намечалось, появилась т. н. некрасовская комната.

Благодаря Б. А. Протоклитову, в январе 1965 года А. П. Захаров был приглашен принять участие в XIV Некрасовской конференции. Конференция, организованная Институтом русской литературы АН СССР (Пушкинским домом) и Костромским пединститутом им. Некрасова, открылась 26 января 1965 года в Костроме в педагогическом институте. Выступление семидесятипятилетнего Аркадия Павловича Захарова, правнучатого племянника Г. Я. Захарова, произошедшее 29 января, стало едва ли не самым ярким событием в работе конференции801. А. П. Захаров, «…крупный, широкоплечий старик, с добродушным русским лицом и окладистой бородой»802, рассказал собравшимся со всех концов страны литературоведамо Шоде и в конце выступления обратился к ним со своим стихотворением:

На приглашение А. П. Захарова откликнулся внучатый племянник Н. А. Некрасова, Н. К. Некрасов. Он был участником XIV Некрасовской конференции, познакомился с Аркадием Павловичем, пригласившим его посетить Шоду. В начале лета 1966 года Н. К. Некрасов* приехал в Шоду. «Я приехал в Шоду, – писал Николай Константинович, – когда солнце почти зашло. Силуэт деревни смутно вырисовывался на закатном небе. Высокие, северного типа дома стояли рядами, почти у самой воды. Впечатление было такое, будто деревня находится на острове, так как Меза подступала к домам почти вплотную»805. Он остановился в доме А. П. Захарова, о котором писал: «Дом Захаровых стоит на самом краю деревни. В большой светлой горнице чисто и просторно. На стенах развешаны рога лосей и другие охотничьи трофеи. На специальных подставках – чучела уток, рябчиков, тетеревов, на комоде – семейные фотографии»806. На стене дома Н. К. Некрасов увидел копию знаменитой фотографии Гаврилы Яковлевича, посланную им поэту в 1869 г.: «Я уже поднялся, чтобы идти спать, когда заметил старый, выцветший снимок, приколотый кнопкой к стене. На нем был изображен охотник в полном снаряжении. Одет он в добротную, до колен куртку, на ногах высокие кожаные сапоги, в правой руке ягдташ, в левой – ружье, через плечо ремень с рогом и пороховницей, у ног собака. Точно такую же фотографию с дарственной надписью на обороте Гаврила Яковлевич когда-то послал Некрасову»807.

Следующий день Николай Константинович посвятил знакомству с окрестностями деревни: «На другое утро я вместе с Аркадием Павловичем и Дмитрием Яковлевичем пошел познакомиться с окрестностями Шоды. (…) За деревней сразу начинается обширная низина, с севера окаймленная полосой леса. Кое-где на ней растет кустарник, а в низких местах заметны небольшие болотца. И сейчас это излюбленные охотничьи места костромичей. На север от Шоды – урочище Ляды, правее – возвышенность Лобиха, за ней проток Тараканиха. Со многими из этих мест связано имя Некрасова… (…) Впереди, за Мезой, виднелся сосновый бор.

– Там проходит старый тракт на Кострому, – сказал Аркадий Павлович. – Это дорога особенная, знаменитая. И знаете почему? Опять же из-за Некрасова. Ведь именно она описана в “Коробейниках”. (…)

Позднее мне пришлось ехать в Кострому именно по этой дороге. (…) Справа расстилалась лесистая низина, простирающаяся до самого горизонта, слева – нагорная сторона с могучими сосновыми борами, с песчаными увалами, прямо как на шишкинских картинах»808.

Вплоть до начала 70-х годов Б. А. Протоклитов упорно пытался что-то сделать для Шоды, писал в разные инстанции, обращался к известным некрасоведам, много переписывался с А. П. и Д. Я. Захаровыми. Однако все хлопоты саратовского художника оказались напрасны. Главной причиной этого стало угасание Шоды и окрестных селений. Молодёжь перебиралась в город, старики умирали. В 1969 году к детям в Кострому переехал Д. Я. Захаров. Через два года он умер. Похоронили его в Шоде на кладбище за Мезой. А. П. Захаров пережил своего племянника на три года. Он скончался 4 января 1974 года в возрасте 83 лет. Прах его покоится на кладбище за Мезой.

1971 год. 150-летие со дня рождения Некрасова

В конце 60-х годов Костромская область готовилась к исполняющемуся в 1971 году 150-летию со дня рождению Некрасова. В 1968 году в связи с приближающимся юбилеем В. В. Касторский выступил в «Северной правде». Отметив роль Костромского края в творчестве Некрасова, он писал: «Это налагает на нас, костромичей, свои обязательства. Прежде всего нужно тщательно оберегать некрасовские места, старательно собирать воспоминания и предания о Некрасове, сохранившиеся у потомков “друзей-приятелей” поэта. Наконец, можно подумать и о сооружении в Костроме памятника великому поэту (…)»809.

Летом 1970 г., в преддверии юбилея поэта, в «Северной правде» была опубликована глава из книги о Н. А. Некрасове костромского журналиста А. Л. Липатова, в которой рассказывалось о знакомстве поэта с дедушкой Мазаем и Г. Я. Захаровым.

В начале главы Некрасов и Кузьма Солнышков собираются из Грешнева на охоту в костромские края. «Припаслись с вечера, – писал А. Л. Липатов, – а на заре вышли в путь. (Как и подобает поэту-демократу, Некрасов у А. Л. Липатова идет за десятки верст пешком. Какие уж тут несколько троек! – Н. З.) К полудню были в деревеньке Вежи. Некрасов был здесь впервые, и всё здесь показалось ему интересным и необычным: и деревянная церковь на дубовых кряжах*, и вереница бань на реке, словно идущих куда-то на ногах-сваях, (…) и высокие дома с подклетами, и дубравы за околицей… Всё здесь было не таким, как в их приволжских равнинных деревнях. Да и уклад жизни был другим, мужики – сразу это почувствовалось – в горсти не удержишь, в кулак не сожмешь.

– Леснина, – сказал Кузьма, – охотники да рыбаки. (…) Мы дальше трафить будем – в Шоду, к знакомцу нашему – Гавриле Захарову. Этот – охотник из охотников. Отец наказывал к нему идти беспременно, он всё устроит и приветит, словно родня.

– Далеко?

– Да еще потопаешь.

– Тогда давай отдохнем. Если у тебя здесь знакомых нет, зайдем хоть вот в эту избу»810. Некрасов и Кузьма заходят в избу дедушки Мазая. «В избе было чисто – играли солнечные зайчики на промытом с дресвой полу, валялся, купаясь в солнечном озерке, дымчатый котенок. Перед боковым окном сидел на дубовом чурбачке худой старик и крутил из бересты поплавник сети. – Здорово живешь хозяин, – сказал Кузьма, – бог в помощь.

– Здравствуйте, люди добрые, – поднялся старик, отряхая с длинной пестрядинной рубахи колечки бересты. – Просим милости. С чем пожаловали?

– Да вот отдохнуть на перепутье задумали.

– Ну-к, что ж, располагайтесь»811.

Между Некрасовым и хозяином избы завязывается разговор: «Как тебя звать-то, дедушка? – спросил Некрасов. Старик ему чрезвычайно понравился. Не было в нем ни заискивающей суетливости, ни хмурой недоверчивости, ни равнодушного безразличия, с которым встречают незнакомых людей. Во всем его поведении чувствовалась этакая радуш-ная горделивость, что есть чем приветить гостей, независимая скромность и чувство собственного достоинства: гостю завсегда рады, но чтобы рассыпаться мелким бесом или под ноги стлаться – этого не дождетесь.

– Звать-то как меня? А кто его ведает как! Зовут меня и Мазаем, и Мазаевым, зовут и Мазайкиным – как кому вздумается.

– По имени-отчеству как величают?

– А к чему нам оно? Мы не бояре-дворяне, не купцы, кличь дедом Мазаем – и вся недолга: и тебе короче да памятнее, и мне привычнее»812. Таким образом, деликатный момент неизвестного имени-отчества дедушки Мазая был замят.

В недолгой беседе дедушка Мазай, как и подобает представителю трудового народа, напомнил барину Некрасову некоторые прописные истины.

«Ты вот калач собаке бросил, словно муху смахнул, и не заметил. А мужик и крошку уронит – поднимет да в рот.

Некрасов покраснел, неловко закерхал, опустил голову и глухо сказал:

Кузьма хранил деликатное молчание, но Некрасов поймал его усмешливый взгляд. “Стыдно”, – подумал он»813.

Прощаясь, Некрасов представляется деду Мазаю:

– Некрасов. Николай Алексеевич. Может, слыхал о сельце Грешневе на Волге? Так вот я оттуда.

– Как же, Алексей Сергеевич – знатный барин, охотник. С господами Полозовыми наезжал сюда не единожды. Помню. Теперь вот, стало быть, с сынком евонным познакомиться довелось. Ну, доброго вам пути, гладкой дороги да ни пуха ни пера! Провожу до околицы.

Вышли за околицу. Некрасов оглянулся: Мазай стоял и (…) смотрел им из-под руки вслед»814.

Из Вёжей Некрасов и Кузьма пешком же направляются в Шоду, где состоялось знакомство поэта с Гаврилой Яковлевичем Захаровым. Гаврила знакомит Некрасова с женой и сыном: «На проулке встретила их дородная женщина с красивым чисто русским лицом. Рядом, держась за подол, стоял этакий колобок лет трех, засунув палец в рот, глубокомысленно глядел на незнакомых людей и большую лопоухую собаку, свесившую длинный розовый язык.

– А вот это – хозяйка моя, Марина Родионовна, с наследником Иваном Гавриловичем, – представил хозяин весело.

Хозяйка поклонилась в пояс, а наследник схоронился за юбку матери, однако не утерпел – выглянул, настороженно блестя глазами-горошинами.

Через час Некрасов и Гаврила стали такими приятелями, словно век прожили вместе. (…) Поохотились они великолепно, и через три дня отвез их Гаврила кружным путем – через Кострому – домой»815 (т. е. не Некрасов барином на нескольких тройках приехал в Шоду, а Гаврила из жалости отвез их с Кузьмой в Грешнево).

Летом 1971 г., в связи с юбилеем, в Шоде был открыт памятный знак, выполненный по проекту архитектора А. П. Чернова. Памятный знак встал на окраине Шоды, посреди широкого луга. Костромская районная газета «Волжская новь» писала о нем: «Памятник очень своеобразный: в глубокой корзине-коробе стоят два массивных столба с табличкой, на которой написано просто: “В этих местах часто бывал великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов”. В таких коробах, наверно, и носили свой товар герои знаменитой поэмы Некрасова… Сплел этот короб из ивовых прутьев Ф. М. Сорочкин»816. Памятный знак простоял около двадцати лет: к началу 90-х годов его столбы подгнили, повалились и пошли на дрова.

В канун юбилея, вечером 9 декабря 1971 г., в Костроме в Доме политического просвещения состоялся вечер, посвященный 150-летию со дня рождения Некрасова. Вечер открыла секретарь горкома КПСС И. В. Ухличева. С докладом о творческом пути поэта выступил заведующий кафедры литературы педагогического института им. Некрасова Ю. В. Лебедев. С докладом «Некрасов и Костромской край» – поэт В. В. Смирнов. Свои стихи, посвящённые Некрасову, прочитали поэты А. М. Часовников и Е. Ф. Старшинов. Студенческий хор исполнил несколько песен на некрасовские слова. Собравшимся был показан документальный фильм «Народу своему»817.

На следующий день, 10 декабря 1971 г., «Северная правда» опубликовала стихотворение Е. Ф. Старшинова «В Кострому за песнями». В нём говорилось:

На «море»

Постепенно эпопея затопления Костромской низины становилась историей. Уходили из жизни старики, новые поколения воспринимали Костромское «море» как данность. Его просторы в основном посещали рыбаки. В 1976 году водохранилище и островок, оставшийся от д. Вёжи, посетил костромской писатель В. А. Бочарников (1921 – 1991 гг.). «По правому плечу, – писал он о своей поездке, – остался Ипатьевский монастырь с золочеными куполами (…). Наша белая дюралевая лодка, оснащенная мощным мотором, бежит против течения; волна дробит солнце, плавно кружат, переваливаясь с крыла на крыло, чайки. Мы плывем на родину деда Мазая, в те пойменные заветные места, где (…) хаживал с двухстволкой (…) Некрасов.

(…) Я еду на Костромское море с давним другом, знатоком этих мест, В. Р. Давыдовым, человеком энергичным, привыкшим к странствиям (…). Справа – Саметская промоина, вход в водохранилище, которому нынешней весной исполнилось полных двадцать годов. Вода за Пупком (глинисто-песчаный обрывистый островок) вскипает: это место встречи волжских вод с водами малых рек и озер. Идем по фарватеру Петриловского полоя – так называются тут заливчики и укромные бухточки. (…) Вдали сине-зеленая стенка лесов. По правую руку остались деревни и хозяйственные постройки богатейших колхозов “12-й Октябрь” (…), “Пятилетка”. Попадаются островки. (…) А берега все отступают, отходят от нашей трассы все заметней. И вдруг открылся один сплошной водный простор, шелковисто-синий, мягкий. Ветер-лобовик наскакивает на лодку, закрутила волна. Лодка вскидывалась и падала рыбиной.

Мой лоцман встрепенулся, ближе подсел к рулевому полукругу. Напрягая голос, крикнул:

– Признаешь: озеро Великое? Оно, брат, и на самом деле великое! эко просторно распахнулось. (…)

И тут мой кормчий, когда уже миновали Великое, вижу, заволновался.

– Гляди прямо по курсу. Идем, как у нас говорят, на два дерева. Видишь? На островке – видишь? Бинокль возьми.

– Теперь вижу.

– Так это же и есть Вежи, родина деда Мазая. Того самого, друга Некрасова… Был Мазай, был! (…)

Островок приближался. Снялась и неловко затрепыхала крыльями цапля, из заливчика выплеснулась стая уток. Пристали к островку с той стороны, где полуразрушенная каменная кладка. Вот мы и в Вежах. Взлетели жаворонки и запели, отвлекая нас красивой песней от своих гнезд. Два дерева, два старых изогнутых в стволах тополя, испытанных ветрами, дождями, морозами. Как знать, может, под каким-нибудь из этих тополей сидел, прислонив к стволу ружье, поэт и заносил в походную книжечку строфы своих удивительных стихов, или разговаривал с мужиками. Где-то здесь были тропинки, стояли избы… Обломок красного кирпича, старый ржавый плуг, рыхлые куски дерева… Необитаемый островок. (…) Прошли островок из конца в конец. Там и там разбиты крохотные огородцы, кто-то из соседних деревень приезжал, посадил картошку. (…) Спустились со взгорка. Рядом с островом, где некогда стояли Вежи, были вытянутые в цепочку еще три крохотных островка с ивняком. Туда спускались утки. На самую кромку последнего островка обломисто села и замерла, угнув шею к груди и выставив острый клюв, цапля. И пока были мы на островке, ни разу не дрогнул кончик носа осторожной птицы.

– Вон на том выступе, – сказал Владислав Ростиславович, – их там целая колония. Цапли такие огромные. А там вон, – он повел рукой вправо, к полузатопленным лесам, – журавли гнездятся.

В протоке, где была когда-то деревенька Овинцы, мы видели, как большая птица скопа ловила рыбу. Летит, летит и проваливается к воде. И успевает выхватить сорожку или густерку.

(…) В затончиках, в протоках всплескивала рыба. Весенние леса как бы стерегли покой этих чудесных вод. А в лесах, опьяненных весной, разудало пели птицы. Их голоса переплетались, кто-то из певцов смолкал, чтобы выступить самым достойным солистам – соловьям. Сколько концертов пришлось на нашу долю за эту поездку в край деда Мазая!

– Видно, не зря тянуло сюда Некрасова, – задумчиво сказал мой друг.

Да, в этом краю жила и живет поэзия»819.

В 1995 году водохранилище посетил Ю. Громов. «На “Казанке” под “Вихрем”, – писал он в своем очерке, – мы быстро летим по солнечной зеркальной глади Волги. По узкому судоходному каналу, не сбавляя скорости, наша лодка врывается в Великое озеро. Цвет воды меняется на глазах. Сейчас озеро блестит серебром. Всё здесь живо, зелено и весело вокруг. Берега вновь отступили куда-то, лишь колеблется вдали едва приметная прозрачная полоска багряно-золотистого леса. Впереди, словно из воды, вырастает Спасская колокольня, сложенная из старинного красного кирпича. Когда на неё смотришь издалека, кажется, что вот-вот раздастся колокольный звон и стонущие звуки поплывут над Великим озером. Но давно отзвенел колокол, давно идет на берегах другая жизнь, а в бывшей церкви села Спас местные рыбаки коптят рыбу.

Вот из воды поднимается маленький крутой островок со старыми ветлами. В былые времена (…) здесь стояла деревня Вёжи. Некрасовские места. Где-то здесь знаменитый дед Мазай собирал по весне своих бедных зайцев.

Вскоре мы миновали “Заездкин враг” и поплыли по старому руслу реки Костромы. Извилистые, удивительно красивые берега заросли кустами, камышами, шелковистыми лугами, кудрявыми рощами. В мае здесь все дни и ночи напролёт щелкают и заливаются соловьи. По берегам, на отмелях, то там, то здесь стали появляться зоркие осторожные цапли. Стоит показаться лодке, как они медленно и плавно взлетают, отражаясь в воде, согнув петлей шею и вытянув длинные ноги.

Начались “столбы” – так называют здесь крутые повороты, которые образует река. “Столбов” семь, и тянутся они на пятьдесят километров. За очередным поворотом реки – снова широкий Мисковский полой. На косогоре, окруженном водой, стоят два дома и полуразрушенная церквушка с покосившимся крестом. Это Жарки, когда-то большая и многолюдная деревня, родина знаменитого (…) колхозного председателя Малкова Леонида Михайловича. Но сейчас на её улицах широко и привольно плещется морская (раз “море”, то и вода в нём морская, – Н. З.) вода. Лишь в одном из домов живёт егерь. Возле бывшей деревни на многие километры простирается Жарковское болото с небольшими протоками, с бесконечными камышами, с многочисленными крепями и кочками, заросшими осокой и тростником и кустарником. Это излюбленное место для чирков и кряковой утки. Здесь дикая птица гнездится, выводит потомство, растит выводки, кормится и живёт до самого отлёта. А весной в Жарках настоящий птичий рай. Кого только здесь не увидишь! Отдыхают на пути с юга утки, гуси, лебеди»820.

Шода: угасание

В 60-70 гг. XX в., как неизбежное следствие всей той политики, которая, начиная с «великого перелома», проводилась по отношению к селу, Шода на глазах стала пустеть и стареть. Важнейшим показателем того, что роковая «точка возврата» пройдена в истории любого сельского населенного пункта, является закрытие школ. Пока есть школа, есть и надежда на будущее. С закрытием школы надежда исчезает. В Шоде начальную школу закрыли в 1967 г. (в ней тогда было 9 учеников)821, а детей отправили учиться в неполную среднюю школу в Пустынь. Однако и пустынская школа продержалась недолго: в 1974 году её преобразовали в начальную, а в 1975 году закрыли.

К рубежу XX и XXI вв. Шода катастрофически обезлюдела. Еще в 1980 году в ней проживало 42 человека822. В 1998 году в ней официально числилось уже 13 жителей, в 2002 г. – 6, к 1 января 2008 г. – 3823. К счастью, Шоду поддерживают т. н. дачники (большинство из них местные уроженцы), приезжающие в деревню на лето и осень.

Угасла и Пустынь. Еще в 1959 году она утратила статус центра Пустынского сельсовета в связи с упразднением последнего (селения бывшего Пустынского сельсовета были присоединены к Сандогорскому сельсовету)824. В 1988 году в Пустыни проживало 44 человека, из которых только 4 человека являлись трудоспособными членами колхоза «Сандогорский», все остальные были старики. Последний ребенок родился в Пустыни в 1974 г.825 В 1988 году «Волжская новь» писала о Пустыни: «Один за другим пустеют и разваливаются крепкие, как на век рубленные дома по обоим берегам чистой красавицы Андобы. Как провалы, зияют пустые дворы, зарастающие бурьяном. Смотрит глазницами окон кирпичное здание школы, и возле него на холмике не найдёшь тропинки к обелиску в память павшим на Великой Отечественной войне пустынцам. Тропок в Пустыни вообще осталось мало – большинство её жителей только летом здесь обитают, на зиму стариков и старух разбирают по городам дети (…). Даже собак тут не слышно. Тишина опускается по вечерам, не нарушаемая ни шумом моторов, ни молодым смехом и музыкой»826. В 1991 году в Пустыни уже было только 26 жителей827, в 2000 г. – 13, в 2008 г. –6828.

Угасало и шодское старообрядческое монашество. Всё реже проходили службы в часовне на кладбище за Мезой, куда зато неоднократно наведывались грабители. Одна за другой уходили из жизни старицы-инокини. 13 мая 1992 года в Шоде произошло страшное преступление: грабителями икон была убита девяностолетняя старообрядческая инокиня Мамельфа (Мария Иосифовна Захарова; 1900 – 1992 гг.), правнучатая племянница Г. Я. Захарова. Отпевание последней монахини Шоды состоялось в старообрядческой Покровской церкви в д. Стрельникове, на кладбище при которой инокиня Мамельфа и была погребена829. В следующем 1993 году была разобрана на бревна часовня на кладбище за Мезой, последние образа из которой увезли в церковь Рождества Богородицы в Дворище.

К концу XX века многие Захаровы оказались в Костроме. В 90-е гг. костромская пресса немало писала об Александре Дмитриевиче Захарове (р. 1929 г.), праправнучатом племяннике Гаврилы Яковлевича. Александр Дмитриевич – последний из «настоящих» Захаровых («настоящий», если исходить из набора: охотник, старообрядец, поэт). Сын Д. Я. Захарова, страстный охотник, рыбак, гармонист, человек, влюбленный в природу, он в начале 60-х годов из-за женитьбы переселился из Шоды в Кострому. Как и у многих Захаровых, на склоне лет у него пробудился дар к нескладным, но искренним стихам. В основном он пишет о природе. Овдовев, он тоскует в городе по Шоде, куда ему уже не вернуться. В одном из стихотворений Александр Дмитриевич вспоминает, как в 40-е годы он, подобно дедушке Мазаю, во время больших разливов спасал в окрестностях Шоды зайцев.

Новое время – новые песни

С середины 80-х гг. XX века, с начала «перестройки», прежний хрестоматийно-советский образ Некрасова заколебался. В адрес поэта-демократа раздались первые критические голоса: в 1986 году Булат Окуджава назвал его «провозвестником топора»831.

С началом «перестройки» здравый смысл постепенно стал брать верх, что выразилось в возращении Грешневу, переименованному в 1938 году в Некрасово, его исторического названия. 17 ноября 1986 года Президиум Верховного Совета РСФСР своим указом постановил: «Переименовать деревню Некрасово Некрасовского района Ярославской области в деревню Грешнево»832.

На рубеже 80 и 90-х гг. XX века рухнула советская власть, распался Советский Союз. В общем шуме и грохоте почти незамеченным прошло обрушение политического культа Некрасова, лишившегося могучей идеологической поддержки государства. Но некрасоведение на рубеже XX и XXI вв. после падения прежних запретов вышло на новые рубежи. По сути, начался новый этап изучения наследия поэта. О Некрасове стали писать без прежнего предыхания, но и без умолчания о многих страницах его жизни. Постепенно стал забываться и, казалось, навсегда словно прилипший к нему, титул «поэт-демократ».

В разные годы в адрес Некрасова в нашем крае было произнесено немало красивых слов, однако для реального увековечивания его памяти делалось немного. Думается, что в Костроме надо поставить памятник главному некрасовскому герою и нашему земляку – дедушке Мазаю с «его умильными, милыми зайцами» (О. Ф. Берггольц)833. Кострома по праву может украсить себя таким памятником, и, несомненно, что он станет одной из главных достопримечательностей города (только его автор должен чувствовать всю меру возложенной на него ответственности).

Наверное, есть смысл подумать и о создании в Костромском районе Некрасовского историко-природного заповедника с включением в него селений Шода, Пустынь, полузатопленных Жарков, с прилегающими к ним лесами и болотами. В заповедник необходимо включить и островок, оставшийся от деревни Вёжи, и село Спас, где на кладбище у сохранившейся каменной колокольни покоятся останки дедушки Мазая. На прежнем месте в Спасе можно было бы восстановить и сгоревший в 2002 году в Ипатьевском монастыре Преображенский храм на сваях. Создание Некрасовского заповедника, безусловно, имело бы важное значение для Костромского края, для всей России.

632. Волнухин Н. Разрушая межи единоличия // СП. 28.12.1929.

633. АОАКР, ф. Р-155, д. 19, л. 1.

634. Ипатов Т. Колхоз имени Некрасова // Северный колхозник (Любим). 12.01.1938.

635. Постановили закрыть обе церкви. // Борона. 8.12.1929.

636. ГАКО, ф. Р-371, оп. 1, д. 445, л. 129.

637. Захарова Н. Г. Из воспоминаний А. Я. Захаровой (рукопись) // Архив автора.

638. Орехов. Еще одним очагом дурмана меньше // СП. 19.04.1930.

639. Сообщение Никодима Александровича Захарова, сына А. В. Захарова.

640. Сообщение Лидии Артемьевны Овциной (1925 г.р.).

641. Попов А. Костромская основа в сюжете «Коробейников» Н. А. Некрасова, с. 193.

642. Свидетельство Зинаиды Витальевны Григорьевой.

643. Свидетельство Л. А. Овциной.

644. Захарова Н. Г. Из воспоминаний моего отца Г. Я. Захарова (рукопись) // Архив автора.

645. Сообщено Г. В. Красильниковым, заведующим филиала «Абакумцево – Грешнево» Государственного литературно-мемориального музея-заповедника «Карабиха».

646. Некрасов В. Ф. Третий Некрасов, с. 313.

647. Сорокина Н. М. Церковь во имя иконы Казанской Божьей Матери села Богородского, что на Карабитовой горе // Карабиха. Историко-литературный сборник. Ярославль, 1997, вып. 3, с. 269.

648. Там же, с. 270.

649. Некрасов В. Ф. Третий Некрасов, с. 313.

650. Вместо общины – детский городок // СП. 13.07.1928.

651. «Царская власть строила церкви, монастыри». Мы нарушили спокойное течение Волги. Мост – крупное звено индустриализации. // СП. 10.11.1929.

652. ГАКО, ф. Р-371, оп. 1, д. 445, л. 289; Костромской день // СП. 9.06.1930.

653. Зонтиков Н. А. Богородицко-Игрицкий монастырь: судьба обители // Костромской район: вехи истории. Кострома, 2003, с. 189-199.

654. Справочник по административно-территориальному делению Костромской области. 1917-1955. Кострома, 1955, с. 107, 109.

655. О разделении Ивановской промышленной области. Постановление Президиума ВЦИК // СП. 14.03.1936.

656. Сталин И. В. Сочинения. М., 1953, т. 13, с. 38-39.

657. Не предать забвению. Книга памяти репрессированных в 30-40-е и начало 50-х годов, связанных судьбами с Ярославской областью. Ярославль, 193, с. 224.

658. Казак Н. От Селифонтова – к Карабихе // Не предать забвению. Книга памяти жертв политических репрессий, связанных судьбами с Ярославской областью. Ярославль, 1995, т. 3, с. 477-479.

659. Книга памяти жертв политических репрессий в Костромской области. Кострома, 2007, с. 263.

660. ГАКО, ф. Р-362, оп. 6, д. 11, л. 3.

661. Костромской район: вехи истории. Кострома, 2003, с. 89, 138.

662. Свидетельство Л. А. Овциной.

663. Переименовать Большесольский район в Некрасовский // СР. 20.10.1937.

664. Корнева О. Счастливая доля советской крестьянки // СР. 22.10.1937.

665. Большой интерес к творчеству Н. А. Некрасова // СР. 18.11.1937.

666. Улицы Костромы. Справочник. Ярославль, 1989, с. 50.

667. Ипатов Т. Колхоз имени Некрасова // Северный колхозник (Любим). 12.01.1938.

668. СП. 6.01.1938.

669. Великий народный поэт // СП. 8.01.1938.

670. Аниканова А. Я. Малые Вёжи – колхоз имени Сталина // СП. 8.01.1938.

671. Сельские школы готовятся к некрасовским дням // СР. 6.01.1938.

672. Зорин Н. Вечер памяти Н. А. Некрасова // СР. 10.01.1938.

673. Пустынников Г. А. Н. А. Некрасов // СР. 11.01.1938.

674. О переименовании Большесольского района Ярославской области в Некрасовский район, его центра, села Большие Соли – в с. Некрасовское и деревни Грешнево, того же района, – в д. Некрасово. Постановление Всероссийского ЦИК // СР. 9.01.1938.

675. Марков О. Волга-матушка // СР. 8.01.1938.

676. Нестеров Ю. А. Ярославский град Китеж // Памятники Отечества. № 2 (22), 1990, с. 120.

677. Якунин В., Сотсков И. Мелиорация Костромской низины // СП. 16.09.1956.

678. Пискунов Л. П. О прошлом деревни Вёжи под Костромой, с. 114.

679. Там же.

680. Магдалинский А. Новиков-Прибой и костромичи // СП. 24.03.1957 (далее – Магдалинский А. Новиков-Прибой и костромичи).

681. Пермитин Е. В костромских разливах // А. С. Новиков-Прибой в воспоминаниях современников. М., 1980, с. 427-430.

682. Магдалинский А. Новиков-Прибой и костромичи.

683. Там же.

684. Смирнов. Наш дорогой гость // СП. 24.03.1937.

685. Писатели Новиков-Прибой и Перегудов в Костроме // СР. 2.10.1937.

686. Краткая литературная энциклопедия. М., 1972, т. 7, с. 134.

687. ГАКО, ф. Р-105, оп. 1.

688. Пришвин М. М. Неодетая весна // Собр. соч. в 6 т., т. 3, М., 1956, с. 321 (далее – Пришвин М. М. Неодетая весна).

689. Там же.

690. Письма М. М. Пришвина // СП. 14.10.1961.

691. Там же.

692. Пришвин М. М. Неодетая весна, с. 329.

693. Пискунов Л. П. Незабываемая охота (рукопись). // Архив автора.

694. Пришвин М. М. Неодетая весна, с. 329.

695. Там же, с. 329-330.

696. Пискунов Л. П. Деревня Вёжи во время войны // Костромская земля. Кострома, 2007, вып. 6, с. 85 (далее – Пискунов Л. П. Деревня Вёжи во время войны).

697. Там же, с. 92.

698. Свидетельство Антонины Петровны Бутениной (р. 1928 г.), уроженки Шоды.

699. Конев И. С. Записки командующего фронтом. М., 1991, с. 558.

700. Шаров А. Пошлите на фронт! // СП. 24.06.1941.

701. Костромской драматический. Ярославль, 1984, с. 110-111.

702. Берггольц О. Ф. Собр. соч. в 3 т., т. 2, Л., 1989, с. 60.

703. Пискунов Л. П. Деревня Вёжи во время войны, с. 104-106.

704. Костромская область. Книга памяти. Ярославль, 1994, т. 1, с. 462-463.

705. Пискунов Л. П. Деревня Вёжи во время войны, с. 94, 108.

706. Пискунов Л. П. Мазайхины – потомки дедушки Мазая (рукопись). // Архив автора.

707. Петрова З. В., Петрова А. В. Погибшие на фронте из деревни Шода // Архив автора.

708. Ярославская область. Книга памяти. Ярославль, 1994, т. 3.

709. Свидетельство А. Д. Захарова.

710. Свидетельство Зои Евгеньевны Симченко (р. 1938 г.), дочери Е. В. Захаровой.

711. Свидетельство Л. А. Овциной.

712. Костромская область. Книга памяти, т. 1.

713. Некрасов В. Ф. Третий Некрасов, с. 310-312.

714. Свидетельство Л. А. Овцыной.

715. Никитин А. На родине деда Мазая // СП. 14.07.1946.

716. Там же.

717. Там же.

718. Ерошкин А. Некрасовская конференция // СП. 12.02.1961.

719. К 125-летию со дня рождения Н. А. Некрасова // СП. 30.11.1946.

720. Там же.

721. В Совете Министров СССР. О мероприятиях по увековечению памяти Н. А. Некрасова в связи с 125-летием со дня его рождения // СП. 8.12.1946.

722. Малеева М. В учительском институте имени Н. А. Некрасова // СП. 11.12.1946.

723. Мацуев Н. Русские советские писатели. Материалы для биографического словаря. 1917-1967. М., 1981, с. 103.

724. Катерли Е. Некрасов. Калуга, 1959, с. 226.

725. Там же.

726. Там же, с. 236.

727. Там же, с. 237-238.

728. Доклад т. Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград» // СП. 24.09.1946.

729. Колхоз имени Некрасова – многоотраслевое хозяйство // СП. 20.11.1949.

730. Захаров Е. На пути к изобилию // Там же.

731. Барышников В. Светлые горизонты // Там же.

732. АОАКР, ф. 155, оп. 1, д. 208, л. 1.

733. Там же, л. 28.

734. Там же, л. 64.

735. Зонтиков Н. А. Храмы Костромского района // Костромской район: вехи истории. Кострома, 2003, с. 122 (далее – Зонтиков Н. А. Храмы Костромского района).

736. Иоанн (Витушкин), еп. Воспоминания о Шоде // Русь во веки не погибнет... : мир старообрядчества: книжность, традиции, культура. Кострома, 2000, с. 75-76.

737. Мясников Б. Недалеко от Костромы // СП. 16.08.1958.

738. АОАКР, ф. 155, оп. 1, д. 262, л. 11 об.

739. Великий русский поэт-демократ // СП. 7.01.1953.

740. Часовников А. В родных краях // СП. 7.01.1953.

741. Пискунов Л. П. Конец Вежей (рукопись) // Архив автора (далее – Пискунов Л. П. Конец Вежей).

742. ГАКО, ф. Р-2102, оп. 6, д. 343, л. 28.

743. Зонтиков Н. А. Церковь Иоанна Златоуста в Костроме (рукопись) // Архив автора.

744. Меньков Б. К. Воспоминания о Мискове (рукопись) // Архив автора.

745. Зонтиков Н. А. Храмы Костромского района, с. 123.

746. Зонтиков Н. А. Утраченная святыня: храм Преображения Господня из села Спас-Вёжи (Спас), с. 172-176.

747. Музей народной архитектуры и быта в Костроме. Путеводитель. Кострома, 1984, с. 24.

748. Памятники архитектуры Костромской области. Каталог. Вып. I, г. Кострома, ч. 3, Кострома, 1998, с. 55, 56, 57, 58.

749. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 100, л. 22.

750. Пискунов Л. П. Конец Вежей.

751. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 100, л. 22.

752. Пискунов Л. П. Конец Вежей.

753. Там же.

754. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 15, л. 11 об.

755. Ухина Н. А. Воспоминания о селах Мисково и Жарки (рукопись) // Архив автора.

756. Ручьев Б. Вчера на перекрытии реки Костромы. Начало наступления // СП. 13.09.1956.

757. Перемышленникова Н. Н., Сезонов К. В. Как готовилось затопление Костромской низины (1951 – 1956 гг.) // Костромской район: вехи истории. Кострома, 2003, с. 326.

758. Кострома. Путеводитель-справочник. Кострома, 1963, с. 166.

759. Хохлов В. По обновленной реке // СП. 9.06.1957.

760. Плотников С. Н. А. Некрасов. К 80-летию со дня смерти // СП. 8.01.1958.

761. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 61, л. 94.

762. Ухина Н. А. Последние жители села Мискова (рукопись) // Архив автора.

763. ГАКО, ф. Р-1538, оп. 18, д. 152, л. 49.

764. ГАКО, ф. Р-1538, оп. 14, д. 467, л. 53.

765. Там же.

766. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 89, л. 14.

767. ГАКО, ф. Р-1538, оп. 14, д. 467, л. 58.

768. Там же, л. 61.

769. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 92, л. 18.

770. Шевченко В. Со старинным и загадочным названием Шода // КК. 4.07.1992; Спирин С. Деревянная дальняя // ВН. 25.05.1993.

771. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 89, л. 146 об.

772. ГАКО, ф. Р-1538, оп. 14, д. 468, л. 84.

773. Там же.

774. ГАНИКО, ф. 20, оп. 16, д. 12, л. 72.

775. Там же, л. 73.

776. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 92, л. 19.

777. Там же.

778. Там же, л. 18.

779. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 91, л. 25.

780. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 92, л. 18.

781. Там же, л. 19.

782. Там же.

783. ГАКО, ф. Р-1538, оп. 14, д. 467, л. 56.

784. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 89, л. 286.

785. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 95, л. 33.

786. ГАКО, ф. Р-1538, оп. 14, д. 577, л. 28.

787. ГАКО, ф. Р-962, оп. 10, д. 95, л. 33-33 об.

788. ГАКО, ф. Р-1538, оп. 14, д. 708, лл. 25, 34.

789. Там же, л. 33.

790. ГАКО, ф. Р-1538, оп. 14, д. 708, л. 33; ф. Р-962, оп. 10, д. 100, л. 23.

791. ГАКО, ф. Р-31, оп. 1, дд. 168, 207, 250.

792. Протоклитов Б. Крестьянскому роду Захаровых посвящается // СП. 26.09.1964.

793. Яковлев Н. Пишут потомки Гаврилы Захарова // СП. 4.12.1964.

794. Протоклитов Б. Шода – земля некрасовская // СП. 28.07.1965.

795. Там же.

796. Протоклитов Б. Музею Н. А. Некрасова быть!//СП. 24.05.1968.

797. Анатольев Б. О Некрасове и его творчестве //СП. 5.02.1967.

798. Протоклитов Б. Шода. Память о Н. А. Некрасове // Волжская новь. 10.04.1969.

799. Там же.

800. Протоклитов Б. Музей Некрасова в селе Пустынь // Молодой ленинец. 27.06.1968; Создадим музей Н. А. Некрасова // СП. 29.04.1969.

801. Пини Ф. Четырнадцатая некрасовская конференция // Русская литература. 1965, № 2, с. 294.

802. Некрасов Н. К. О Волга!.. колыбель моя! Ярославль, 1991, с. 136.

803. Шода, статьи и письма // ВН. 18.07.1968.

804. Некрасов В. Ф. Третий Некрасов, с. 313-314.

805. Некрасов Н. К. По их следам, по их дорогам, с. 186-187.

806. Там же, с. 187.

807. Там же, с. 189-190.

808. Там же, с. 190-191.

809. Касторский В. «Вечна любовь России к нему» // СП. 20.01.1968.

810. Липатов А. Знакомство // СП. 31.07.1970.

811. Там же.

812. Там же.

813. Там же.

814. Там же.

815. Там же.

816. Дорогов В. Шода – деревня поэта // ВН. 24.10.1974.

817. Павлов Е. Встреча с Некрасовым // СП. 11.12.1971.

818. Старшинов Е. В Кострому за песнями // СП. 10.12.1971.

819. Бочарников В. В краю деда Мазая. М., 1981, с. 32-38.

820. Громов Ю. Море Костромское. // КК. 25.07.1995.

821. Сообщение Л. А. Овциной.

822. ГАКО, ф. Р-31, оп. 1, д. 429.

823. Сообщение А. В. Боковой, ведущего специалиста администрации Сандогорского сельского поселения.

824. Зудилов К.И. Деревня Пустынь // Костромской район: вехи истории. Кострома, 2003, с. 93.

825. Топникова Н. Чем живёшь, Пустынь?// ВН. 6.08.1988.

826. Там же.

827. Топникова Н. Скоро сказка сказывается. // ВН. 15.08.1991.

828. Сообщение А. В. Боковой.

829. Шпанченко В. Убийство инокини // СП. 20.05.1992; Из воспоминаний М. И. Лаврентьевой // Костромской старообрядец. № 3 (19), апрель 2000.

830. Меркурьева Ю. Внук деда Мазая против охотников // СП. 6.12.2003.

831. Некрасов вчера и сегодня. М., 1988, вып. 2, с. 86.

832. Указ Президиума Верховного Совета РСФСР о переименовании деревни Некрасово Некрасовского района Ярославской области // СР. 19.11.1986.

833. Берггольц О. Ф. Дневные звезды. Говорит Ленинград. М., 1990, с. 434.