Орест Борисович Ткаченко

Ткаченко О.Б. за работой

Ткаченко Орест Борисович, украинец, родился в Харькове 10 декабря 1925 г. Родители - отец, Ткаченко Борис Данилович, языковед-украинист и переводчик художественной литературы на украинский язык с западноевропейских и русского языков (расстрелянный 23 декабря 1937 г. и посмертно реабилитированный), и мать, Ткаченко (до замужества- Косолапова) Ольга Яковлевна, с незаконченным высшим филологическим образованием, работавшая стенографисткой в научных учреждениях Харькова - развелись в 1927 году. В 1935 г. мать вторично вышла замуж за Ленского Владимира Николаевича, инженера-монтаж-ника (от него брат Ленский Александр Владимирович, 1937 года рождения, физик по специальности).

Вследствие частых переездов родителей, связанных со спецификой работы отчима, вынужден был учиться в разных (восьми) школах. Учился в школе с русским языком преподавания с 1935 по 1945 год, поступив в среднюю школу в Харькове. С 1941 по 1943 год находился с родителями и братом в эвакуации в Свердловской области, в поселках Реж и Ней-во-Рудянка. 1 января 1943 г. проходил призывную комиссию при Невьянском РВК Свердловской области, которой был признан негодным к военной службе (по причине плохого зрения).

При возвращении из эвакуации, потеряв много времени и отстав в учёбе, пошёл на производство. Работал на восстановлении Каменского (Ростовской области) химического комбината такелажником и слесарем-трубопроводчиком с марта по август 1944 года. С сентября 1944 года возобновил учебу и летом 1945 года закончил 10 класс Каменской средней школы. Осенью того же года поступил на украинское отделение филологического факультета Харьковского университета, где проучился до осени 1947 года.

Осенью 1947 года в связи с переездом родителей из Каменска в Киев перевелся на то же отделение и факультет Киевского университета, который закончил в 1950 году. Во время учёбы проявил интерес к славянской филологии (польскому языку, изученному самостоятельно с помощью учебной и художественной литературы). Принимал участие в работе студенческого научного кружка славянской филологии, где выступил с докладом «Стиль и язык поэмы Адама Мицкевича «Гражина»» (на польском языке). Дипломная работа «Стиль и язык украинского перевода повести Ванды Василевской «Райдуга» («Радуга») («Tec za»)» была также во многом связана с проблематикой польского языка. В связи с этим был рекомендован в аспирантуру по специальности «славянские языки» при Институте языковедения НАН Украины (тогда - АН УССР), научный руководитель акад. Л.А.Булаховский.

В аспирантуре, помимо экзамена по польскому языку как основному, изучил и сдал экзамен как по второму по чешскому языку, важному при изучении истории польского.

По окончании срока обучения в аспирантуре в 1953 году принят на работу в Институт языковедения в должности младшего научного сотрудника отдела общего и славянского языкознания. В 1955 г. защитил кандидатскую диссертацию «Очерк истории изъяснительных союзов в польском литературном языке (на материале произведений второй половины XVI века «Zwierciadlo» («Зерцало») Н.Рея, «Kronika polska Marcina Bielskiego» («Польская хроника Мартина Бельского») И.Бельского, «Kazania sejmowe» («Сеймовые проповеди») П.Скарги). В том же году женился на Ларисе Ивановне Прокоповой, от которой два сына: Алексей, филолог, специалист по французскому языку, 1956 года рождения, и Андрей, медик, 1964 года рождения. Л.И.Прокопова -филолог-германист (немецкий язык) и специалист по общему языкознанию (экспериментальная фонетика), доктор филологических наук, профессор (Киевский национальный университет и ряд других высших учебных заведений Киева).

С 1953 г. по настоящее время О.Б.Ткаченко работает в Институте языковедения им. А.А.Потебни НАН Украины, сперва младшим, а с 1959 г. старшим научным сотрудником, вначале как славист, а позже как специалист по общему языкознанию. В качестве слависта знакомился со всеми славянскими языками, особое внимание уделив, помимо упомянутых, белорусскому, словацкому, верхнелужицкому, нижнелужицкому, болгарскому. Как филолог-языковед и в особенности специалист по общему языкознанию (специальность, приобретенная позже), обязанный иметь хотя бы общее представление о разных языках, в разной степени, кроме славянских, знакомился с современными европейскими языками (немецким, английским, датским, французским, итальянским, румынским), классическими (латинским, греческим), древнеиндийским (санскритом),
литовским, латышским и частично восточными (турецким, арабским).

С 1960-х годов всё большее его внимание как исследователя, отодвигая эти многочисленные заинтересованности, привлекли финно-угорские языки, прежде всего эрзянский (эрзя-мордовский), финский, эстонский, венгерский. Научно-теоретическое овладение этими языками, как и более обширные сведения в области других, прежде всего славянских (и индоевропейских), языков, позволили ему написать и защитить в качестве докторской диссертации монографию «Сопоставительно-историческая фразеология славянских и финно-угорских языков» (Киев, «Наукова думка», 1979) в Ленинградском (ныне - Санкт-Петербургском) университете в 1982 году по специальностям: «общее языкознание», «славянские языки», «финно-угорские языки».

С 1966 по 1968 гг. принимал участие в составлении и редактировании «Словаря славянской лингвистической терминологии» (Прага, т. 1 (1977), т. 2 (1979)). В 1984 г. получил диплом доктора филологических наук. В 1992 г. получил звание профессора по специальности «теория языкознания». В 1995 г. избран членом-корреспондентом Национальной академии наук Украины по специальности «украинский язык». С 1992 по 1996 год выполнял обязанности заведующего отделом языков Украины Института языковедения НАН Украины. С 1997 г. по настоящее время является заведующим отделом общего языкознания того же Института. Участвовал в работе семи (V, VI, IX, X, XI, XII, XIII) съездов славистов и одного (VI) международного конгресса финно-угроведов.

Основные направления работы и исследовательские области сосредоточены в изучении историко-типологического языкознания, межъязыковых контактов (в частности, теории языкового субстрата и реконструкции мерянского языка), социолингвистики (социолингвистическая классификация языков и проблема языковой стойкости народов), интерлингвистики (эсперан-тология), что нашло отражение в ряде коллективных работ, в которых он принимал участие как один из соавторов: в частности, «Вступ до порiвняльно-iсторичного вивчення слов'янських мов» («Введение в сравнительно-историческое изучение славянских языков»), Киев, 1966; «Исследования по польскому языку», М., 1969; «Исследования по серболужицким языкам», М., 1970; «Фiлософськi питання мовознавства» («Философские вопросы языкознания»), Киев, 1972 (тж. Братислава, 1979 - переиздание на словацком языке); «Современное зарубежное языкознание. Вопросы теории и методологии», Киев, 1983; «Плановые языки: итоги и перспективы (К 100-летию эсперанто)», «Linguistica Tartuensis», Тарту, 1988; «Проблемы становления и развития серболужицких литературных языков и диалектов», М., 1995; «Украiнська мова. / Eнциклопедiя» («Украинский язык. / Энциклопедия»), Киев, 2000. Является одним из составителей и редакторов 7-томного издания «Етимологiчний словник украiнськоi мови» («Этимологический словарь украинского языка»), тт. 1-4, Киев, 1982, 1985, 1989, 2003, где ему принадлежит свыше 3000 статей. Является автором монографий: «Сопоставительно-историческая фразеология славянских и финно-угорских языков» (Киев, 1979, 2-е изд. - «По следам исчезнувших языков (Сопоставительно-историческая (историко-типологическая) фразеология славянских и финно-угорских языков)», Ньиредьхаза, 2002); «Мерянский язык» (Киев, 1985), «Очерки теории языкового субстрата» (Киев, 1989) и двух монографий, сданных в печать, но пока не изданных, - «Украiнська мова i мовне життя свiту» («Украинский язык и языковая жизнь мира»), Киев, «Спалах» («Вспышка»), 272 стр. и «Мова i нацiональна ментальнiсть» («Язык и национальная ментальность»), Киев, «Грамота», 215 стр. [5] В целом ему принадлежит около 226 научных трудов. Подготовил ряд кандидатов наук. Среди учеников и последователей - член-корреспондент НАН Украины, д.ф.н., проф. Г.П.Пивторак, д.ф.н. проф. И.М.Железняк, д.ф.н. Ю.Л.Мосенкис, д-р Имре Пачаи (Венгрия).

Читал лекции и проводил занятия в Киевском, Ужгородском, Прикарпатском (г. Ивано-Франковск), Таврическом (г. Симферополь), Московском университетах, Костромском педагогическом университете*, в Мелитопольском и Николаевском педагогических институтах.

Увлечения: изучение языков; литературное творчество (поэзия), псевдонимы: Олександр Косолапов, Олесь Горленко; публикации: (вместе с М.М.Турчин) в сборнике «Каштановi свiчi» («Каштановые свечи») -подборка «З полону лiт» («Из плена лет»), Ивано-Франковск, 2000; журнал «Березiль» («Март»), Харьков, 1994, № 8; газета «Жива вода» («Живая вода»), Киев, 1990-ые годы. В целом опубликовано около 40 стихотво-рений [6].

Круг стран и местностей, которые посещал или в которых учился и работал:

славянские - Украина, Россия, Белоруссия, Польша, Чехия, Словакия, Сербия, Словения;

страны балтийских народов - Литва, Латвия;

страны и автономии финно-угорских народов - Эстония, Венгрия, в Российской Федерации - Мордовия (Саранск), Республика Коми (Сыктывкар).

8 августа 2004 г. По документальным данным составил О.Б. Ткаченко

* Ныне - Костромской государственный университет. По словам его проф. Н.С. Ган-цовской, и лекции и сам лектор оставили у слушателей самые лучшие воспоминания. -Прим. ред.

5 Первая из них издана в 2004 году, вторая в настоящее время готова к печати.

6 Написано около 100.

Из справки, составленной в начале 2002 г. о заведующем отделом общего языкознания Института языковедения им. А.А.Потебни НАН Украины 0.Б.Ткаченко

<...> Личный вклад в науку:

1) обоснование нового сопоставительно-исторического (историко-типологического) метода, особенно целесообразного при исследовании глубинных (субстратных) языковых связей;

2) разработка теории языкового субстрата;

3) реконструкция мертвого финно-угорского мерянского языка (распространенного в Центральной России до 18 в.), важного как особое ответвление финно-угорских языков и субстрат русского языка для финно-угроведения, русистики и славистики;

4) обоснование новой, третьей (после генетической и типологической) социолингвистической классификации языков мира; 5) создание на основе упомянутых выше достижений и дальнейших исследований серии работ, посвященных сложному социолингвистическому положению украинского языка, где всесторонне освещаются причины подобного положения и предлагаются возможные пути выхода из него. <... >

файл схемы

В наших семейных отношениях (даже не учитывая факт развода родителей, когда мне было два года) явно преобладает (скрытый) матриархат. Поэтому свою родню со стороны матери знаю гораздо лучше, чем со стороны отца, и так, я думаю, было бы, даже если бы родители не развелись.

О своих бабушках (особенно по линии отца) знаю немного. Их жизнь — обычная жизнь дореволюционных женщин, которые по выходе замуж становились мужними жёнами и, нигде не работая, занимались домашним хозяйством и воспитанием многочисленных детей, - тоже, безусловно, большая (но не заметная) работа, чрезвычайно важная для любого государства. У бабушки по линии отца было 6 детей, у бабушки по линии матери — 5, а могло бы быть и семь (двое близнецов умерли в раннем детстве).

Больше могу сказать о дедах.

Даниил (по-украински Данило) Авксен-тьевич Ткаченко, переехав ещё в детстве с родителями в Харьков, служил мальчи-ком-посыльным у владельца и главного редактора известной харьковской газеты «Южный край». Тому понравился смышлёный мальчишка, и он помог ему поступить в гимназию и некоторое время опекал, что помогло впоследствии деду получить и высшее образование (и стать личным дворянином). К несчастью для деда, он увлёкся тем, что тогда называлось украинофильством и отнюдь не поощрялось властями. Вследствие этого, был выслан в Архангельскую губернию (работал учителем и до того, и позже) и на некоторое время был лишён права возвращения в пределы «малороссийских губерний», т.е. и в Харьковскую. Живя и работая в Воронеже (или, как тогда говорили, служа), как многие украинцы, увлекался театральным искусством, устраивал любительские спектакли, ставя украинские (т.е. на украинском языке) пьесы. В этих спектаклях участвовала и одна из воронежских барышень (хотя и русская), ставшая потом женой деда и моей будущей бабушкой. Дети этой пары дома с матерью обычно говорили по-русски, а с отцом — по-украински, изо Львова дед для них выписывал детский журнал «Дэвiнок» (по-украински «Звонок»), учились же в русских школах (других тогда в Восточной Украине
не было, — за исключением школ с другими (иностранными) языками), и поэтому с детства, кроме русского, прекрасно знали и украинский литературный язык, что тогда для интеллигентских городских детей в Восточной Украине было редкостью.

Дед, несмотря на свою первую ссылку, служил учителем, а потом секретарём в Харьковском университете, продолжая и свою «украинофильскую» деятельность. Дружил и сотрудничал с Борисом Гринченко, выдающимся писателем и общественным деятелем, составителем известного «Словаря украинского языка».

Предполагаю, что имя Борис моему отцу дед дал в честь своего знаменитого друга. Мой дед печатался в украинских журналах во Львове (до 1905 года в России подобные журналы не разрешались, выходили только альманахи). Печатали там его рецензии и статьи об украинских писателях (в частности, об украинском философе и поэте Григории Саввиче Сковороде (17221794) и Шевченко). В 1914 году деда снова отправили в ссылку (по той же причине, что и в первую) в город Царёвококшайск (теперь Йошкар-Ола).

Умер он, как полагаю, в 1930-м году. Дед любил до поздней осени купаться в пригородных харьковских речках (или прудах), был в какой-то степени тем, что теперь называют «моржом». Обычно, приехав домой, пил горячий чай и согревался. Но в одну из поездок потерял хлебные карточки и, думая, что это произошло уже в городе, долго их искал. Не знаю, нашёл ли, но результатом этих поисков была сильнейшая простуда и двустороннее воспаление лёгких (тогда смертный приговор: пенициллина ещё не изобрели), от чего и умер.

По-своему замечателен и дед по матери. Из крепостных он выбился в люди, т.е. стал тем, кого по-английски называют self made man (человек, сделавший сам себя, обязанный всем себе), правда, в этом помог ему немного брат. Происходил он из крепостных мастеровых (поэтому их барин и перевёл в Харьковскую губернию). Были они столярами и плотниками, делали кареты (уличное прозвище — Каретниковы). Дед переехал после службы в гвардии (отбирал в гвардию его сам Государь Александр II с цесаревичем, будущим Александром III) из деревни в Харьков и сперва сам работал, а потом возглавил артель. Вместе со своей артелью участвовал в строительстве самых известных домов в Харькове, в частности, здания страхового (противопожарного) общества «Саламандра» в начале улицы Сумской (одной из центральных улиц Харькова).

Постепенно став зажиточным человеком, получил возможность учить своих детей в гимназии, хотя к дочерям был строг. Старшей дочери, по совету учительницы начальной школы помещённой в гимназию, говорил: «Смотри, хорошо учись, а то пойдёшь в кухарки». Бабушка хорошо знала народный украинский язык, но язык совершенно неавторитетный (на нём она говорила только со своими родственниками из села). Но несмотря на то, что, живя в городе, в основном говорила по-русски, украинский язык помнила хорошо, и мой отец от неё записал много интересных слов и выражений. Дед, хотя и самоучка и скорее малообразованный человек, очень ценил образованность детей, любил слушать, как дети читают. В семье особенно любили читать Некрасова (видимо, как крестьянского поэта, близкого деду). Со своими родственниками (русскими) дед любил петь народные русские песни (теперь их, наверное, не поют) «Снежки белые пушистые принакрыли все поля... » или «Среди долины ровныя... » (кажется, на слова Мерзлякова,

— был такой поэт*).

Дом у деда (Косолапова) отобрали до НЭПа, поскольку жильцы участвовали в ремонте и стали совладельцами. Это, конечно, был большой для него удар, но еще хуже было бы, если бы его «раскулачивали» как нэпмана-буржуя. Дед как родился пролетарием, так им и умер (кажется, в 1930-м году). А двухэтажный дом и до сих пор стоит в Харькове, хотя уже никто из семьи в нем не живет.

Дед для меня особенно почитаемый человек. Хотя помню его несколько смутно, но сквозь отдаление лет вспоминаю его именно как что-то светлое, особенно любимое. Помню, как он приходил (иногда даже в рабочем фартуке) с работы (конечно, тогда у него уже не было артели, и он работал просто мастером или даже рядовым рабочим, пролетарием). От него очень приятно пахло деревом. А в кармане фартука он приносил разные «спилки» (есть специальное слово для этих лишних совсем остатков, но я его забыл) для меня. И это были самые дорогие игрушки. Когда дед приближался к смерти, то сильно сокрушался, кому достанутся его столярные инструменты: ведь никто в семье не пошел по его следам. Для моего отца он изготовил прекрасные полки для книг. Потом их в доме не было, отец, разведясь, забрал их с собой.

* Алексей Федорович Мерзляков (1778-1830), учитель Лермонтова, написал это стихотворение в 1811 г. (slova.ndo.ru), текст см.: http://star1992kafe.narod.ru/dolina.htm -прим. ред.

Сам я сперва научился читать по-русски. Первое, что запомнил, были слова (из начала «Генерал Топтыгин»):

Дело под вечер, зимой И морозец знатный.

По дороге столбовой Едет парень молодой,

Ямщичок обратный.**

Не спешит, трусит слегка. Лошади не слабы,

Да дорога не гладка,

Рытвины, ухабы...

** У Некрасова - «Мужичок», но слово «Ямщичок» тоже есть пятью строками ниже - прим. ред.

Второй язык, на котором стал читать, был... белорусский. Мама привезла из поездки в Минск белорусскую антологию «Чырвоны дудар» («Красный дударь», игрок на дуде, — белорусском народном инструменте). Отец меня начинал учить украинскому, но он рано выпал из моей жизни. А белорусская фонетика ближе к русской, чем украинская. Поэтому я с большим удовольствием читал белорусские стихи Янки Ку-палы, Якуба Коласа, Максима Богдановича, Михася Чарота и других писателей, ставших давно белорусскими классиками.

Читать по-украински выучился позже по детским книгам, которые иногда присылал мне отец, не живший с нами.

Моя мать окончила частную гимназию, в которой преподавали два будущих академика, Александр Иванович Белецкий (литературовед) и Леонид Арсеньевич Булаховский (языковед, мой будущий научный руководитель), и будущий член-корреспондент Яков Владимирович Ролл (преподавал ботанику). На Высших женских курсах (мать вынуждена была с них уйти по семейным и прочим обстоятельствам (1919 год, гражданская война)) среди её профессоров был и крупнейший латышский (и балтийский) языковед Ян(ис) Эндзелин, мой «научный дед», учитель Л.А.Булаховского. Я приобщался к индоевропеистике по маминым конспектам.

С украинским языком мать познакомилась поздно (в 18 лет), когда подруга «подбила» её участвовать в украинском народном хоре, который возглавлял известный украинский писатель и музыкант (составитель учебника игры на бандуре), по профессии инженер, Гнат (Игнатий) Мартынович Хоткевич (расстрелянный в 1938 году). Впоследствии мама (и с помощью отца) прекрасно овладела украинским языком и, хотя в основном говорила по-русски, свободно им пользовалась и прекрасно пела украинские песни. Но об этом я, по-моему, уже где-то писал*. На русско-славянском отделении историко-филологического факультета, где она училась на курсах, она выбрала из славянских польский и сербский (из сербского помнила немного, да тогда и сербская литература была довольно бедна, а по-польски много читала) и, когда меня заинтересовал польский язык, дала мне первые уроки чтения польских букв и их произношения.
В гимназии она изучала немецкий и французский языки (второй знала особенно хорошо, и можно сказать, что её большая любовь к этому языку меня заставила его изучить). На высших женских курсах, кроме того, им читали спецкурс по «Vita nuova» («Новая жизнь») Данте (разумеется, по итальянскому тексту). Первые шаги курсистки делали на сопоставлении французского языка (который хорошо знали) с итальянским: buon giorno — bon jour — добрый день, notte — nuit — ночь, amore — amour — любовь и т.д. Потом знакомились с краткой грамматикой итальянского языка профессора Гливенко, который читал спецкурс, и начинали уже самостоятельно разбираться в итальянском тексте. Кроме того, мама (с несколькими подругами) ещё начинала учить английский язык у одного датчанина, оказавшегося в Харькове. Этот датчанин влюбился в харьковскую frøken (барышню), мою мать, предлагал ей руку и сердце и хотел увезти i København «в Копенгаген», но мать ему отказала... а то мог бы родиться некто, похожий на меня, но уже... в Копенгагене. Иногда фантазирую на тему, что бы тогда «из меня» вышло... Моя жена сердится и говорит, что это был бы не я, а я ей возражаю: но всё же отчасти «я», ведь мать была бы та же.

Мне показалось, что для полноты и эти детали были не лишними, хотя изрядно надоело это беспрерывное «яканье», «я», «меня», «мой», «мои». Вообще-то я не особый любитель откровенничать...

* На этом важном моменте хотелось бы остановиться несколько подробнее. Теперь, мысленно пробегая свою жизнь, я думаю, что фактически душа моей матери говорила со мной на двух языках. Разговорным языком был русский. Но она очень много пела «для души» (то есть для себя) разных прекрасных украинских песен, и на слова Шевченко, и народных (с отцом познакомились в украинском народном хоре). Эти её песни в конечном счете сильно повлияли на меня. Они вызвали огромный интерес ко всему украинскому — языку, литературе, истории... Хотя с матерью и разговаривали по-русски, я всё больше осознавал себя как украинца. А раз так, всё больше стали тянуть к себе украинская книга и украинский язык. Стало стыдно, что я плохо владею языком, который стал воспринимать как родной. Начал себя «украинизировать»: думать по-украински (то есть в уме составлять целые фразы или рассказы), писать дневник, затем стихи и, наконец, говорить.

И ещё немного о своём «вычурном» имени, которое, откровенно говоря, не люблю. Хотел бы иметь более обычное.

Мать хотела меня назвать Александром (потому я и взял украинский псевдоним Олександр (= Александр) Косолапов), и отец склонялся к тому же. Но в это время у моего дяди, брата отца, родился тоже сын. Дядя, как истый украинец, хотел ему дать имя Тарас (в честь Шевченко) или Богдан (в честь Хмельницкого), но его тёща, бывшая дворянка, воспитанница Смольного института благородных девиц, этому решительно воспротивилась: «Дай ему обычное человеческое имя».

И вот здесь отец, листая список украинских имён, натолкнулся на народную форму имени Орест - Ярест. А надо сказать, что в своё время он как украинский диалектолог работал в селе Яреськи. Это село с великолепной украинской фонетикой (Полтавская область) впоследствии стало известно тем, что в нём Александр Довженко, выдающийся украинский (и советский) кинорежиссёр и писатель, снял два самых знаменитых украинских фильма «Звенигора» и «Земля», которые французский кинокритик Жорж Садуль впоследствии внёс в список 20-ти лучших кинофильмов всего мира. И вот у отца возникла идея: Ярест — это по-украински иначе Ярeсько (по названию его любимого села, очевидно, Ярeськи множественное число от Ярёсько). И он или при первой встрече, или по телефону сказал брату: «»Продаю» тебе имя Александр». Так мой брат (погиб на войне) из Тараса или Богдана стал Александром. И в той семье воцарился мир и спокойствие.

Тёщу вполне устроил Александр, зятя тоже. Украинское Олександр имеет сокращённую форму Олéсь (Ле́син), а Олександр Олесь — это псевдоним замечательного украинского поэта (настоящая фамилия Кандыба), автора известных стихов, многие из которых стали романсами. А я... стал Ярéсько, уменьшительное (Я(ре́)сько > Ясько́), но так как окружение после развода с отцом было русскоязычным, то в детстве меня звали (Я́ська >) Я́ся (укр. Васько́ — русское Вáська (Ва́ся), Сашко́ — Сáшка (Саша) и т.п.).*

* Кстати, более симпатично моё имя звучит с западноукраинским ударением О́рест: тогда и по-русски сохраняется О́-. Но мой отец давал мне имя, исходя как раз из восточноукраинских ассоциаций. Однако имя О́рест очень популярно в Западной Украине, возможно, и потому, что у римо-католи-ков поляков такого имени нет: это имя только православное или греко-католическое (униатское)... Поэтому (из-за его «га-лицийкости») моих детей нередко спрашивали: «Ваш батько часом не зi Львова?» («Ваш отец случайно не из Львова?»). Я сам люблю Львов (и в связи с поэзией Ивана Франко), но впервые в нём побывал, когда мне было лет... этак 55 (если не больше)... А в общем, как видите, я родился и вырос где-то на границе, пересечении нескольких славянских культур: русской — украинской — белорусской — польской — чешской — словацкой — болгарской, и поэтому хотел бы, чтобы славяне жили мирно и как добрые соседи («Ребята, давайте жить дружно!» — как сказал один мудрый Кот).

Но судьба сыграла злую шутку с моим именем: ведь при русском аканье моё имя звучит как Арéст — аре́ст. И действительно, в конце октября 1937 года произошёл арéст отца, а затем и его расстрел. В обвинении фигурировали такие «аргументы»:

1) сын личного (т.е. нестолбового), но всё же дворянина, следовательно, классово чуждый элемент;

2) участник правотроцкистского террористического блока (но это, конечно, из типа тогдашних печальных «анекдотов», — английский шпион, — рыл подземный ход из Харькова в Лондон: тогда очень легко «выбиванием» делали из человека путём самооговоров кого угодно);

3) «отрывал украинский литературный язык от языка широких трудящихся масс»,

— а надо сказать, наши трудящиеся массы под давлением обстоятельств говорили нередко на невообразимом жаргоне, смеси украинского с русским (у нас этот жаргон называют суржик «смесь ржи с пшеницей»)... Не мог же мой отец, который, по выражению Л.А.Булаховского, говорил и писал на изящном украинском языке, великолепный знаток этого языка (написавший до сих пор ценимый «Очерк украинской стилистики»), Эдгара По, Проспера Мериме, Николауса Ленау, классиков американской, французской, австрийской литературы, общепризнанных мастеров и стилистов английского, французского и немецкого языков, переводить, «перепирать» на какой-то анекдотичный смехотворный жаргон. Он их переводил на полноценный украинский язык, так что и до сих пор не стыдно эти переводы читать (правда, переводы Николауса Ленау, которые очень хвалил Л.А.Булаховский, остались, по-видимому, в рукописи и, возможно, погибли или не найдены). А переводы Э.По высоко оценил А.И.Белецкий.

Так мой отец получил самую высокую «оценку» тех лет: тогда преимущественно расстреливали выдающихся украинцев (и многих русских вместе с ними, но русских по крайней мере не стреляли за язык). Серых (середнячков) тогда особенно не трогали, косили высокую траву, — тех, кто был ниже травы, эта тогдашняя «чума» не затронула.

Окно комнаты, в которой я работал в институте, как раз выходило (в Киеве) на бывший институт благородных девиц, в 30 -е годы место пребывания НКВД, где «судили» моего отца неправедные судьи. Я иногда задумывался о его последних минутах и... тут же «приказывал» себе не думать об этом. От мысли об этой ужасной трагедии можно было бы сойти с ума.

Так даже прекрасное знание моим отцом украинского языка оказалось его тягчайшей «виной», достойной быть наказанной... смертью.*

О. Ткаченко

* А уже в 90-е годы судили некоего выродка, серийного убийцу, убившего 50 человек, — к сожалению, носящего тоже украинскую фамилию. Эта тварь сделала убийство своим спортом и... похвалялась перед немецким корреспондентом журнала «Der Spiegel» («Зеркало»), что, если бы его выпустили, он бы продолжал убивать, так как поставил своей целью убить... 365 человек.

Во многих штатах общепризнанной демократической страны США до сих пор не отменена смертная казнь... А мы этого выродка наказали... жизнью (правда, вечного заключения)... Невольно возникает вопрос: не слишком ли поторопились (в угоду Европе). Да, справедливо, что смертная казнь часто оказывалась ошибкой, а «смерть (по словам Маяковского) не умеет извиняться». Но к чему теперь посмертная реабилитация моего отца, который мог бы еще так много полезного сделать? И почему явного серийного убийцу мы не вправе один раз убить за 50 убитых невинных людей (убийства женщин к тому же часто предварялись изнасилованием)... Здесь один человек, сам в одном лице судья, прокурор, адвокат и палач, производит «суд» и «казнь» невинных людей (причем беззащитных)... А мы, ничтоже сумняшеся, тратим время на эту мразь, а потом еще... даруем ему жизнь. Не правильней ли делают китайцы, которые людей, заслуживающих казни, часто расстреливают публично, да ещё и заставляют родственников оплачивать стоимость пули и работы «исполнителя»... А у нас (я не знаю, как в России) идут беспрерывные «бандитские» фильмы, где воспевается всякая грязь (убийства, проституция, мошенничество в Америке). Вокруг убийц невольно создаётся некий ореол «романтизма», и к тому же их «подвиги» остаются безнаказанными... хотя тот же серийный убийца признавался, что, если бы была смертная казнь, он бы ещё задумался, убивать или нет, а так, считая, что всё сойдёт ему с рук, продолжал своё грязное и чёрное дело... А потом мы ещё удивляемся, почему при таком ужасном государственном терроризме, свирепствовавшем с 1917го года, при нашем «смаковании» фильмов с убийствами... у нас вдруг (?) такой разгул террора с ликвидированной смертной казнью. Странный «гуманизм» к убийцам при антигуманизме к их жертвам. Это полное вырождение слишком распоясавшейся т. наз. «демократии»!

О.Ткаченко. Исследования по мерянскому языку. Права на публикацию принадлежат Евгению Шиховцеву PDF-версия