Б. Н. Годунов, О. Б. Панкратова (Кострома)

«Мы же теперь не творим, а бунтуем ещё, потому что мы не спокойны в отношении прошлого, мы его отрицаем ещё только, поэтому у нас только будущее без прошлого и настоящего».

М. Пришвин. «Дневники…»

На столе — папки с документами «лишенцев» по Семёновскому (ныне Островскому) району за 1926-1936 годы. По каждому сельсовету — толстая папка с подшитыми аккуратно и не очень бумажками самого разного цвета, качества, размера. По некоторым сельсоветам — три, четыре таких папки. Три десятка сельсоветов было тогда в районе. Тысячи бумаг, исписанных карандашом, чернилами немыслимого цвета, каракулями и каллиграфическим почерком с красивыми писарскими завитушками, с полуграмотно сложенными и написанными текстами и сочиненными опытной и знающей головой документами. Многие сотни дел, в которых — заявления, жалобы, биографии, анкеты, справки, «приговоры» односельчан, описи имущества, акты о его разделах и распродаже с торгов, решения властных инстанций самого различного уровня.

Во всех этих бумагах и папках — просьбы крестьян из семёновских деревень о восстановлении их в «избирательных правах», отчаянные попытки доказать, как были неправы и несправедливы те, кто лишил их «права голоса»…

Неожиданно странная политическая активность крестьян? — Это первая мысль, что приходит в голову, когда видишь такое множество просьб о восстановлении «прав голоса». Казалось бы, зачем это право крестьянину в каком-то Починке. Жил же до этого, никого никуда не избирая, пахал, сеял, снимал урожай и молотил, выращивал скотину, строил дома, амбары и сараи, да мало ли чего делал «по хозяйству». И вдруг ему так остро необходимо стало избирательное право? Странно...

Когда же начинаешь знакомиться с содержанием этих папок с делами «лишенцев», вникать в суть подшитых «в деле» жалоб и заявлений крестьян… Совсем не для того, чтоб иметь возможность проявить свою гражданскую волю на выборах или показать свою политическую активность, в течение нескольких лет каждый из них настойчиво доказывал несправедливость применения именно к нему «статьи 69 Конституции РСФСР», в соответствии с которой его лишали избирательных прав. Вовсе нет.

«Лишенец»… Это еще не «раскулаченный». Нет. Но он знает, что отныне он по существу бесправен. И не случайно в заявлениях часто и на равных звучат просьбы «о восстановлении в избирательных правах» и «о восстановлении в правах гражданства». Он знает, что теперь потребкооперация не для него, что отныне он в кооперативной лавке не сможет купить ни муки, ни крупы, ни керосина. Знает, что завтра вместо «единого сельскохозяйственного налога» могут принести из сельсовета бумажку о налогообложении «в индивидуальном порядке» или «дать твердое, задание», с которым ему заведомо не справиться. Это знает не только он, но и все те, кто выписывает такие «бумажки». Поэтому у него сразу же опишут имущество вплоть до чайного стакана и вилки, если они в хозяйстве имеются, арестуют вклады в сберегательной и страховой кассе и облигации, прекратят кредиты. Опишут и передадут его имущество ему же под расписку на хранение и запретят передвижение из района в район. И будут ждать уплаты этого налога. Потом будет суд. За неуплату (недоплату) налога имущество будет (в 20-е годы) продано с торгов в своей деревне, — и купят ведь! — или будет (в 30-е годы) передано в колхоз «в счет паевых взносов бедняков и батраков», вступивших в колхоз без пая. Если у него нет своего хозяйства, чтоб существовать, он должен работать где-то. С клеймом «лишенца» ему работы не найти.

Все это он знает. Он уже видел, как это было у соседа. Он слышал и то, что в избирательных правах высшие власти иногда восстанавливают сразу при получении заявления, иногда через год и два-три, когда... хозяйства уже нет. Оно через суд, «законным» образом, порушено. Знает и спешит, ищет любые способы и слова, чтоб доказать свою «лояльность» власти, и готов на все. У него нет выхода, он загнан в угол. — И отнюдь не политическая сторона этих «прав» его волнует, вопрос стоит: как же жить и выжить…

На что же толкала его рабоче-крестьянской властью созданная таким образом ситуация? Его загоняли в правильную жизнь, вынуждая отказываться не только от старого способа хозяйствования, не показав еще нового, и даже не столько от него, сколько от самих носителей этих традиционных способов организации крестьянского хозяйства. А что еще оставалось делать, — богатства особого не было и раньше ни у отцов, ни у дедов. Так, выделялись на общем фоне справностью хозяйства, хозяйским образом жизни, основательностью, некоторой предприимчивостью. Ничего этого и у отцов уже не осталось, а у молодых — выдел из того, бывшего, имущества, часто — малая его часть. Вроде бы, уже ничто и не связывает с прошлым. Но — как писалось в документах — и эта часть имущества, как и все оно в целом, нажиты были отцом, дедом на «нетрудовые доходы». — Выход был один: доказать, что лично ты ничего общего не имеешь с отцом (бывшим торговцем, священником, дьяконом), с дедом (бывшим заводчиком, где он сам в жаре, дыме и саже добывал древесный порошок и спирт), с мужем (сыном мельника, торговца), с женой и сыном (дочерью и внуком бывшего «богача»). И пытались, тщились многие это доказать, — рвались корневые родственные связи, отрекались от отца и деда, от жены и мужа, от брата и сестры, от семьи..., чтобы выжить, существовать самому.

Когда читаешь эти документы, заявления, письма, жалобы, хочется, чтоб рядом был собеседник, еще одна сострадательная душа. Чувства распирают. Они здесь первичны. Мысль пока рефлекторна, она лишь незаметным, слабо уловимым рефреном сопровождает их, формируется на их фоне. И крепнет: «Это должны знать все, эти документы надо публиковать». Не для того, чтоб еще раз всколыхнуть эмоции. Публиковать, — чтоб знали, чтоб могли судить о времени самостоятельно, чтоб задумались о последствиях того прошедшего, бывшего, вроде бы, давно, чтоб имели возможность сопоставить с бывшим, состоявшимся, настоящее.

Документы эти уже сами по себе примечательны тем, что несут целый пласт во многом новой для нас информации. Они показывают, и показывают ярко, почти не знаемый нами в таких деталях рушившийся бытовой уклад крестьян, внутрисемейные отношения и семейные связи. Рассказывают, как устраивали свои финансовые дела, ухитрялись найти и соблюсти свои материальные интересы деревенские полуграмотные мужики в городе, где и как умудрялись они добыть в деревне нужную в хозяйстве живую копейку. Они свидетельствуют об уровне грамотности крестьян и крестьянок и о том, как менялся язык крестьян в эти годы, как в обиход, в просторечие приходил постепенно язык «советский». В них отражается отношение всех уровней власти к Человеку... Если его именуют здесь «гражданин» или «товарищ», то сокращенно — через «гр.» и «тов.». А чаще: «проситель», «заявитель», «лишенец», «торговец», «заводчик», «служитель культа», или вообще обезличенно-массово: «беднота», «актив бедноты», «бедняцкий актив», «богачи», «кулаки»... В документах этих видно: что мужики умели, что знали, что ценили, от чего никак не хотели отказываться. О многом могут поведать «документы лишенцев». Надо захотеть их прочитать.

В каждом из них — отражение больших и малых бед и целых трагедий в жизни каждой отдельной крестьянской семьи. В их совокупности — отражение одной большой трагедии: раскрестьянивания России.

Предлагаемые здесь «документальные этюды» в той или иной мере тоже несут всю эту информацию (и этим уже примечательны). Но главное в том, что они объединены одной темой. Они рассказывают, как «по-живому» рвалась насильственно связь времен и поколений, рушились семейные и родственные узы и устои. Они — иллюстрация к предупреждению В.О. Ключевского о том, что «прошлое нужно знать не потому, что оно прошлое, а потому, что, уходя, не умело убрать своих последствий». Знакомясь с ними, как будто слышишь, как всё более мощным рефреном звучит шукшинское: «Так что же все-таки с нами происходит?» Как же получилось, что стали мы равнодушны и чёрствы к старым немощным людям? Что в заброшенных, забытых Богом и местной властью деревнях без радио и электричества, без почты и возможности купить продукты первой необходимости доживают свой век старики, кормившие и защищавшие страну в коллективизацию и военное лихолетье, пережившие все «эксперименты» и крайности нашей экономической «политики» на селе, — но оставшиеся верными земле и крестьянскому своему делу? Что у благополучных людей родители в доме престарелых? Что двое взрослых «интеллигентных» сыновей выбрасывают во двор, как хлам, архив только что умершего отца? Что исчезают села и деревни, и люди тоже — те, что с душами, душевные люди — почти перевелись?

О многом, об очень многом заставляют задуматься и ... думать предлагаемые в «этюдах» документы. Они — не столько о прошлом. Они, если в них не увидеть настоящее, — о нашем будущем, которое при этом может стать, думается, хуже настоящего.

Все члены семьи Обозова Ивана Ивановича, проживавшего в д. Гуляевка Семёновского района, были в 1929 году лишены избирательных прав. Глава семьи — за то, что в течение шести лет, с 1920 по 1926 г., «имел торговлю по патенту второго разряда», а остальные — как члены семьи торговца. (См.: ГАКО. Ф. р 2666, оп.3, д. 5, л. 19-31, 140-157, 160-168).

Предлагаемые документы рассказывают о борьбе за существование одного из его сыновей, — Василия.

В Семёновскую районную избирательную комиссию поступило от гражданина д. Гуляевка Обозова Василия Ивановича заявление:

На этом заявлении, внизу листа, есть приписка: «На изложенное заявление и даденое обществом приговор Гуляевский сельсовет сообщает, что Обозов Василий Иванович действительно раздел имел, а с момента 1926 года и живет самостоятельно своим хозяйством, независимо от отца занимается сельским хозяйством, профессия случайно временной обоз.» — Стоит под этой припиской штамп сельсовета, дата: 29 октября 1929 г., и подпись председателя: Иванов. (ГАКО. Ф.р.2666, оп.З, д.5, л.149).

Со временем этой приписки председателю сельсовета почему-то показалось мало (то ли из района позвонили, то ли сам почувствовал, что мелковато написал), и он на отдельном уже листе добавляет еще: «В Семёновский избирком по заявлению о разрешении прав гражданства гражданину д. Гуляевка Семёновского района Кинешемского округа Обозову Василию Ивановичу Гуляевский сельсовет 4 ноября 1929 года в виде добавления к тому заключению, которое на заявлении, сообщает, что гражданин Обозов бывают случаи, что в виду какой-то зависимости от отца Обозова Ивана Ивановича занимается от него извозом и лойяльности к Советской власти никакой не проявляет. Даже намеченных мероприятиев правительством он их против по видам Обозов В.И. то он не может быть в населении пользоваться правом гражданства. Последнему со стороны сельсовета воздержаться о разрешении прав Обозову до тех пор пока Обозов В.И. не примет активное участие в Советской власти.» — Стоит подпись председателя райсельсовета Иванова и секретаря Веселова. (ГАКО. Ф.р.2666, оп.З, д.5, л.148).

К этим документам приложены: «Анкета лиц, возбуждающих ходатайство о предоставлении избирательных прав, утраченных в силу пункта Д статьи 69 Конституции РСФСР» и «Приговор», данный односельчанами.

Из «Анкеты...»: «Обозов Василий Иванович, родился 30 января 1905 года, национальность — великоросс, образование  — сельская школа, низшее, бывшее сословие — крестьянин, социальное положение — середняк: 1 лошадь, 1 корова, бондарь при трех членах семьи, чем занимался до 1914 — был в детстве, с 1914 по 1917 г. — занимался в Старо-Дворищенской школе, с 1917 по 1919 г. — помогал отцу в сельском хозяйстве, с 1919 по 1926 — помогал отцу в торговле…». — «Анкета» датирована: 28 октября 1929 г. (ГАКО. Ф.р.2666, оп.З, д.5, л. 151).

«Анкета» дополнена сведениями, данными на отдельном листочке 29 октября 1929 года за подписью председателя сельсовета Иванова:

«Дополнение:

Также — бондарь. С момента 1926 года чужой труд не эксплуатировал, кроме как для необходимости ведения сельского хозяйства на период летнего времени нанимает временно. Социальное положение: семья 3 чел., из них трудоспособных 2. Скота: лошадь 1, корова 1, мелкого рогатого скота нет. Сельхозпостройки: дом, двор, баня, сарай. Земельный надел — 2,27 десятин. Причем активности к обществу не проявляет, заявок о разрешении прав гражданства впервые». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 152.)

«Приговор.

1929 года октября 28 дня мы нижеподписавшиеся граждане д. Гуляевка Семёновского района даем настоящий приговор гражданину этой же деревни Обозову Василию Ивановичу в том, что он Обозов по настоящее время занимается исключительно одним сельским хозяйством. К тому же, имея подсобную частную профессию извощика и кроме того он Обозов, человек трудолюбивый и честный, и по разделу с отцом от 1926 года никакой частной торговлей не занимался и о всем вышеизложенном подтверждает группа бедняков граждан д. Гуляевка». — Обозначено 39 подписей крестьян. (ГАКО. Ф.р. 2666, оп.3, д. 5, л. 150).

Документы эти были представлены в Семёновский райисполком. Было принято 12 ноября 1929 решение Президиума Семёновского районного исполнительного комитета.

«Выписка

из протокола заседания Президиума Семёновского РИК от 12.11.1929 г.

Слушали: Заявление Обозова В.И. о восстановлении в избирательных правах.

Постановили: Учитывая, что Обозов В.И. лишен избирательных прав как сын торговца по патенту второго разряда и до 1926 года принимал непосредственное участие в торговле с отцом, после окончания торговли в 1926 году вследствие раздела с отцом Обозов с общественно-полезной стороны себя не проявил, с заключением сельсовета согласиться и в просьбе отказать.» (ГАКО Ф.р.2666, оп.З, д.5, л.147.)

И выписку эту отправили 20 ноября 1929 г. в Кинешемский окрисполком «для рассмотрения».

И Обозов В.И. вынужден был в декабре 1929 года написать еще одно заявление, теперь уже в Кинешемскую окружную избирательную комиссию: «Настоящим прошу окружную избирательную комиссию не отказать в восстановлении меня в правах гражданства. Мне районная избирательная комиссия отказала мотивируясь тем, что я с 1925 года не проявил себя активно не в каких организациях советской власти. Я и не проявил себя не в чем ввиду того что: 1. Я человек совершенно не грамотный даже не окончил сельской школы. 2. Может быть и проявил бы себя в чем либо, ну как лишенцу меня не допущали ни на какое общее собрание и не какой связи не с райсельсоветом не дали не представлялось возможным поиметь раз я был с членом деревни.

Только и счастье попасть членом добровольной дружины в которой я работаю очень с желанием, а пропадаю я во всей молодой жизни только за отцовскую фамилию.

Я все время существования советской власти вполне приветствую все существующие законы и постановления. А хотя и жил я с отцом, но патента на право торговли на меня не было, а был как только член семьи, даже заставило поиметь раздельный акт с отцом, за которого я вторично говорю и приходится пропадать, в чем и прошу не отказать моей просьбе. К чему и расписуюсь». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 145).

Президиум Кинешемского окрисполкома, рассмотрев представленные материалы 11 января 1930 г., принял решение «в просьбе отказать» и направил их 7 марта 1931 г. вместе с выпиской из протокола своего заседания «для рассмотрения» в Ивановский облисполком. На этой «выписке» 12 апреля 1930 г. появилась в уголке надпись: «В округ: проверить, живет ли отдельно». (ГАКО. Ф. р.2686, оп. 3, д. 5, л. 144).

И все пошло по новому кругу...

Опять — заявление Обозова В.И. в райизбирком, где он писал, что «лишен прав гражданства как бывший сын торговца» и обратился: «Семья моя состоит из 3 человек, но судя поэтому как я еще молодой хозяин начинаю только развивать свое хозяйство и не считаю себя середняком, но пропадает моя молодая жизнь за кличку фамилии отца. А хозяйство мое сейчас состоит только 1 лошадь и то очень плохая, а поэтому прошу районную избирательную комиссию не отказать моей просьбе о восстановлении меня в правах гражданства не погубить мою молодую жизнь.» (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 142).

Опять состоялось общее собрание граждан д. Гуляевка «с участием 25 человек под председательством Зайцева Ф.В. и секретарем Яковом Ивановым», на котором они: «Единогласно постановили, что мы против восстановления ничего не имеем, а считаем его Обозова как человека не вредного для существующего время, но пропавшего по своей жизни через потомственную фамиль Обозова как частного торговца .» (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3. д. 5, л. 157).

И состоялось заседание Президиума Гуляевского сельсовета 14.3.1930 г., на котором постановили: «Принимая во внимание, что гр. Обозов В.И. в начале 1926 г. поимел раздел имущества с отцом Обозовым И.И., протокол общего собрания граждан д. Гуляевки говорит, что гр. Обозов В.И. вреда для Советской власти никакого не предает, а поэтому президиум сельсовета не становит препятствия восстановлений прав гражданства гражданина д. Гуляевки Обозова В.И. и даденое заключение ранее сельсоветом о гр. Обозове В.И. президиум считает неправильным.

Состав президиума: Иванов П.И., Горюнов Д.М., Смирнов Н.Н., Соколов П.Ф., Железняков В.Т. Из них 3 члена президиума и 2 кандидата.

Председатель сельсовета Иванов». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л.154).

Состоялось 28.04.1930 г. решение райизбиркома Семёновского РИК, где решили: «Учитывая, что гр. Обозов В.И. избирательных прав лишен как сын бывшего торговца, после раздела с отцом, т.е. с 1926 г. занимается сельским хозяйством, чего-либо предосудительного замечено за ним не было, просьбу Обозова удовлетворить и в избирательных правах восстановить.» (ГАКО. Ф.р. 2666, оп. 3, д. 5, л. 153).

И, наконец, 3 февраля 1931 года Президиум Семёновского райисполкома решил: «Отменить решение Гуляевского сельизбиркома в части лишения избирательных прав Обозова Василия Ивановича, так как он с 1926 годаживет от отца торговца совершенно отдельно и занимается исключительно сельским хозяйством личным трудом». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 140).

Так «счастливо» для 1931 года завершилась борьба Обозова В.И. за свои «избирательные права», длившаяся полтора года... — Спрашивается, что изменилось за это время, когда принимались в отношении одного и того же человека такие противоположные решения? Он с 1926 года действительно жил отдельно от отца. Отдельно пахал и сеял, бондарничал, ездил «под извоз». Это было известно и в октябре 1929 года так же, как и в феврале 1931 года. Как, впрочем, и то, что он не эксплуатировал чужой труд и ничего не делал «вредного» для cоветской власти... Почему же и для чего в первых решениях «властей» настойчиво подчеркивалось, что «Обозов В.И. до 1926 года принимал участие в торговле отца», а в последних их решениях, — что «Обозов В.И. в торговле отца с 1926 участия не принимает»? (Ведь по смыслу-то эти утверждения тождественны). — Не для того ли понадобились полтора года, чтоб вынудить его «трижды» (см. подчеркнутое нами в текстах заявлений) отречься от отца? И он делал это (как апостол Петр отрекался от Иисуса... до того, как трижды пропел петух) в своих заявлениях каждый раз все резче и резче, да так, что и общее собрание крестьян подчеркнуло, что пропадает-то он действительно за «потомственную фамиль». Отрекался до тех пор, пока президиум РИКа не посчитал возможным поверить, что он и в самом деле «живет от отца... совершенно отдельно». Этого и добивались?

Несомненно. Ведь младший его брат Иван, который остался вместе со своей семьей жить со стареющим отцом, получил отказ в просьбе о восстановлении в избирательных правах. Отказали, несмотря на то, что сельсовет в конце концов принял решение о восстановлении в избирательных правах Обозова И.И. и его жены Ольги Григорьевны «на основании пункта 5-го постановления ВЦИК», не восстановив в правах только отца. Отказали в РИКе «как проживающему вместе в хозяйстве отца» (ГАКО. Ф. р.2666, оп.3, д. 5, л.160-168).

Надо было и ему уходить от отца, надо было его оставить... одного.

Вместо выводов по первому «этюду»

Мы видим: здесь действовали, как могли, как заставляла обстановка, как позволяла совесть (а может, и негласное согласие и прощение отца, — такое тоже бывало…), молодой 24-летний крестьянин и его младший брат. У обоих — свои семьи, дети. Наверное, вскоре детей стало больше. У обоих…

Нам-то сегодня понятно, что не надо их ни осуждать, ни хвалить. Ни за то, что один остался с отцом, ни за то, что другой отрекся. Да и не о том речь. И даже не о тех, кто, ломая жизни, калеча души, творил такую обстановку «на местах», якобы претворяя в жизнь «классовую политику в деревне». — В конце концов, все они жили во времени, которое не выбирали, и жили по времени. Здесь не черты характера, не твердость или размытость нравственных устоев того или другого. Это черты эпохи...

О нас сегодняшних что-то понять хочется, прочитав эти документы.

Нерушимо во времени сохранялся в деревне дедовский обычай, в соответствии с которым взрослые кормили своих детей и своих престарелых родителей. За это им молодые платили благодарностью, любовью и памятью и с детских лет помогали, как могли, в хозяйстве, а старики  — мудростью и советом. Традиционно передача житейского опыта и мудрости велась в крестьянских семьях через поколение: воспитанием детей чаще и больше занимались дед с бабкой (сказки и песни, былины и молитвы, пословицы и прибаутки, загадки и наблюдения, умения, навыки и ремесла... через выдумки народной педагогики). Опыт и память, народная культура и традиции передавались в поколениях всем устоем деревни в совместной жизни и труде, передавались естественным образом вместе с выработанными многими поколениями нравственными принципами, моральными устоями молодым поколениям.

Крепка была и вечной казалась связь времен. Для многих поколений постоянными были и среда обитания, и круг общения, и заботы крестьянские, и бытовой и хозяйственный уклад. Процесс общения поколений не прерывался, да и содержание этих отношений мало менялось. А если и менялось, то также эволюционно. Так, что формы передачи опыта и мудрости молодым успевали приспособиться к новым условиям. И это было едва ли не самым важным в процессе организации жизни на селе. Нарушение одного (любого!) звена в этой сложившейся в веках системе деревенской жизни, жизнеобеспечения, жизнеустойчивости могло (а в отдельных семьях иногда и ломало, — тогда им «помогал» мир своим вмешательством) сломать её всю.

Мы ж и видим здесь, в документах этого этюда, сознательное стремление сломать всю эту систему, искусственно оторвать от носителей ее традиций — отцов и дедов — новое поколение. И не просто оторвать, а создать такие условия, чтоб сын (дочь) САМ отказался от отца (от матери), взяв тем самым моральную ответственность за этот безнравственный (с общечеловеческой точки зрения) шаг на себя. — Неуважение старших само по себе уже считалось грехом великим и осуждалось и даже наказывалось деревенским «миром». А тут происходило святотатство: принародный отказ от живого стареющего отца, вся «вина» которого только в том и состояла, что он, получив землю из рук советской власти, сумел при НЭПе поставить свое хозяйство на ноги, почувствовать себя хозяином собственной жизни.

Не тут ли исток того действительно «великого перелома»... нравственного хребта, и не только в деревне... Ведь только через 50 лет после этого сыновья и внуки тех, о которых рассказ в этюде, вроде бы опомнившись, запели: «Поклонись до земли своей матери и отцу до земли поклонись».

Но кажется, что сегодня, уже у их внуков эта песня (скажем так) тоже «не на слуху». Сами эти внуки, уже без подобного жесткого принуждения, отказываются от духовного наследия отцов и дедов, не отказываясь, впрочем, унаследовать от них что-то материальное.

Вправе ли мы осуждать их за это? А вот не выходит из головы: уж очень много похожего вокруг в марте 1998 на март 1929.

Этюд 2. «Несмотря на то, что .... отец должен находиться на нашем... иждивении, я ему фактически за все время никогда не помогал ... и с ним никакой связи не имел и не имею».

Это не извинительная фраза раскаявшегося блудного сына. Слова эти написаны мужчиной в зрелом возрасте, у которого двое детей. Написаны, чтоб доказать свою лояльность к власти, которая его официально обвинила в том, что он «до настоящего времени поддерживает связь с отцом лишенцем и братом», отрекшись от отца и от трех братьев.

Д.И.Носков был лишен избирательных прав, «как сын бывшего заводчика».

За него ходатайствовал коллектив Семёновской больницы, в которой он работал.

Из протокола общего собрания Семёновской больницы от 7 апреля 1927 года.

«Слушали: т. Кустов информирует собрание о невосстановлении т. Носкова в правах гражданства, несмотря на то, что последним представлены все нужные документы для этого в соответствующее учреждение. Указал на то, что Носков является ценным работников в учреждении и в коллективе. Постановили: Считаясь с тем, что т. Носков за время своей работы в Семёновской больнице показал себя как член коллектива во всех отношениях хорошим, кроме того будучи в месткоме, показал себя одним из лучших работников. Всю работу, которая ему поручалась коллективом, не считаясь со временем и трудностью, выполнял без отказа. Отношение Носкова с Советской властью было самым хорошим.

Несмотря на то, что т. Носков отведен от месткома, как лишенный прав гражданства, ведет работу в коллективе и потому просим Уездное правление союза поставить вопрос в Уисполкоме о восстановлении Носкова в правах гражданства.

Резолюция принята собранием при двух воздержавшихся. Председатель собрания Виноградов. Секретарь Кукушкина». (ГАКО. Ф. р.2666, оп.3, д. 24, т. 3, л. 127).

Ходатайство коллектива больницы было 26 января 1928 г. поддержано Правлением Кинешемского уездного отделения Союза медкоптруд. (ГАКО. Ф.р. 2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л. 115).

И тем не менее, состоялось заседание Президиума Семёновского райисполкома 12 ноября 1929 г., где было рассмотрено заявление Носкова о восстановлении в избирательных правах, и принято постановление: «Учитывая, что Носков лишен избирательных прав как сын крупного заводчика и торговца, в 1927 году получил порядочную часть имущества из хозяйства отца, нажитого нетрудовым путем, по раздельному акту.

До настоящего времени поддерживает связь с отцом-лишенцем и братом.

С общественно-полезной стороны за годы революции достаточно себя не проявил.

С заключением сельсовета согласиться и в просьбе Носкову отказать.

Одновременно поставить вопрос перед райздравотделом и Семёновским групповым комитетом медиков о снятии Носкова с занимаемой им работы в Семёновской больнице.» (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л. 80).

После этого, 29 ноября 1929 г., учтя предъявленные ему в этом постановлении обвинения, Д.И.Носков пишет жалобу в Кинешемский окружной исполком, где сообщает, что: «Президиум Семёновского райисполкома мотивировал мне в отказе тем, что я согласно раздельного акта, произведенного между мной, с одной стороны, и моим братом Федором Носковым, с другой, получил порядочную часть имущества в 1927 г. из хозяйства моего отца, и что согласно того же раздельного акта я поддерживаю до настоящего времени связь с отцом-лишенцем, имеющим в данное время 75 лет, ссылаясь и указывая на приписку в раздельном акте, что престарелого 70-летнего отца мы берем на полное наше иждивение...

В действительности же мы произвели раздел с моим братом Федором, с которым жили совместно, в 1925 году 7 июня, а не 1927 году, как указано в постановлении райисполкома. И что я получил по раздельному акту крестьянского живого, движимого инвентаря и др. домашних предметов на сумму 825 руб., который тут же были мной проданы за указанную сумму.

Вся часть этого имущества нами была приобретена лично обоими по возвращении нас со службы из рядов РККА в 1921 и 1922 годах, где брат оставался дома, занимаясь крестьянством, а я же служил на советской службе, помогая ему в крестьянстве деньгами.

Все же имущество, приобретенное моим отцом, после Октябрьской Революции досталось другим братьям, старшим Николаю и Александру, которые были дома все время, как в Империалистическую, так и в Гражданскую войну. Мы же с братом Федором были все время беспрерывно на военной службе, как на действительной, так и в Империалистическую и Гражданскую войну, и все время служили в Красной Армии на фронтах.

Несмотря на то, что хотя приписка в акте и была, что отец должен находиться на нашем обоих иждивении, я ему фактически за все время никогда не помогал, т.к. он ушел к брату Федору, с которым и живет в настоящий момент.

Никаких сведений, ни переписок за все время с ним не вел и не веду, несмотря на то, что брат Федор не является лишенцем, хотя он и живет с отцом. После же отца нам досталось имущества нажитого им: дом, амбар и сарай, от которого я впоследствии отказался. Следовательно, отцовского имущества я ничего не получил и с ним никакой связи не имел и не имею». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л. 85).

Так, даже сверх меры старательно, Д.И.Носков даёт в этой жалобе ответы на все три предъявленные ему президиумом Семёновского РИКа обвинения, особенно на обвинение в связях с отцом. Он несколько раз подчеркивает, что даже несмотря на обязывающую запись в раздельном акте, он ему «фактически за всё время никогда не помагал», «никаких сведений, ни переписок за всё время с ним не вел и не веду», «с ним никакой связи не имел и не имею». А прошло со времени раздела 4 года… Желая от себя отвести предъявленные обвинения, он, по существу, делает здесь доносы и на своих братьев, сообщая, что «брат Фёдор не является лишенцем, хотя он и живет с отцом», что «все имущество, приобретенное моим отцом, после Октябрьской Революции досталось другим братьям старшим Николаю и Александру».

Не помогло. В декабре 1929 г. отказал в просьбе о восстановлении в избирательных правах и Кинешемский окружной исполком. Д.И.Носков пишет 24 марта 1930 г. еще одно заявление, теперь уже в Иваново-Вознесенский облисполком, где подробно рассказывает о себе.

«Заявление.

Постановлением Президиума Кинешемского окружного исполнительного комитета от 12.XII.1929 г. по моей жалобе о восстановлении в правах гражданства мне было отказано, как сыну заводчика, что я считаю неправильным потому, что:

а). С заводом отца (сапоговаляльным) я ничего не имел. До 1905 года учился в городском 4-х классном Кинешемском училище, а с 1905 года по 1907 год служил конторщиком у фирмы Дорожнова в гор. Баку и Астрахани. После этого служил в царской армии фельдшером. С 1914 года по 1917 год служил в Империалистическую войну в 154 запасном полку также фельдшером и служил в этот же период в 104 сводном эвакуационном и 186 эвакуационном госпиталях. И с 1918 года по 1921 год включительно служил в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии в 1-й батарее 2-го артиллерийского дивизиона тяжелой артиллерии особого назначения Республики в качестве фельдшера батареи, а впоследствии исполнял должность старшего врача дивизиона. Все время был на фронтах Восточном и Южном, был в боях под Сызранью, был на охране Черноморского побережья, получил увечье в Красной Армии правой ноги, награжден был дважды денежным пособием и шинелью. После этого были со своей частью переброшены для подавления Кронштадского восстания, а потом были переброшены в Карелию на финляндскую границу и в конце декабря 1921 года уволен со службы на общих основаниях как демобилизованный, согласно приказу РВС Республики.

После демобилизации из рядов РККА был назначен Иваново-Вознесенским губернским исполнительным комитетом и Губернским СНК на Вакутинский, Закусихинский сапоговаляльные заводы в качестве помощника заведующего заводом и заведующим производственной частью завода. С 1925 г. по 1926 г. служил в Марфинской санатории заведующим аптекой и медицинской канцелярией, а с 1926 г. по 1930 г. 7 марта служил в Семёновской районной больнице, около 3-х лет был в последней на должности зав. аптекой, а потом работал в терапевтическом и хирургическом отделении наркозатором. С 7-го же числа марта сего года откомандирован в распоряжение Кинешемского окрздравотдела и был приглашен на должность фельдшера на лесозавод.

С 1921 года состоял членом профсоюза. Работал в низовых профсоюзных организациях в качестве председателя и секретаря месткомов, состоял председателем культкомиссии, производственного совещания и т.д. Все это видно из моих приложенных документов (копий), которые мной были приложены к моей жалобе в Кинешемский окрисполком, которую прошу затребовать.

б). Семья моя состоит из 5-ти человек, 2-х малолетних детей, тещи 65 лет и жены, которая служит сестрой с 1914 года. В данное время она находится на службе в Семёновской больнице.

Земли и связи со своим отцом я не имел и не имею. На основания выше изложенного я прошу Ивановский облисполком восстановить меня в правах гражданства.

Гражданин, проживающий в Семёновском-Лапотном Кинешемского округа Д.И. Носков». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л. 84).

Как видно, и в этом заявлении подчеркнуто еще раз, что «связи со своим отцом я не имел и не имею». Но здесь — более чем достаточная аргументация в несостоятельности обвинения Д.И.Носкова в том, что он «с общественно-полезной стороны за годы революции себя не проявил».

И, в конце концов, 12 августа 1930 г. состоялось окончательное решение Районной избирательной комиссии Семёновского райисполкома, которая постановила: «Хотя гр. Носков Д.И. и является сыном бывшего заводчика, но принимая во внимание, что гр. Носков с 1919 г. по 1921 г. служит в рядах Красной Армии, после чего по настоящее время служит в Советских учреждениях и за все время службы в Красной Армии и в учреждениях за ним компрометирующего ничего не имелось, что подтверждает ряд документов, в избирательных правах Носкова восстановить». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т.3, л. 81).

Итак, после более чем трехлетней активной борьбы за существование Дмитрий Иванович Носков вновь обрел все права гражданства. Справедливость, кажется, восторжествовала. В чем и какой ценой?

Вместо выводов по второму этюду

Бесценным расплачивались… — Отец, трое братьев… Вряд ли после этого были у Дмитрия Ивановича действительно братские отношения со своими старшими братьями. И уж совсем сомнительно, что установились когда-либо тесные связи у двоюродных сестер и братьев. Скорее всего, не все даже знали друг друга. — Такая вот цена платилась за очень относительное благополучие. И не только этой семьей, не только всеми семьями лишенцев. Создавалась определенная этим атмосфера во всем обществе. Даже на селе родственные отношения беднели и оскудевали и по объему, и по содержанию, и насыщенности. Слабела память об этих связях по вертикали. Совсем мало стало звеньев в родственных связях по горизонталям. — Старики в деревне всегда помнили несколько колен предков почти в каждом деревенском доме. И по каждой семье целый вечер могли распутывать связи двоюродных и троюродных родственников, сватов, и кумовьев, и крестных, протягивая их от дома к дому и в соседние и дальние деревни. Не говоря уж о своих родственниках и собственных родичах. Но стариков некому стало слушать. — Обезродниваться стали люди. А без глубинных корней и крепких родственных связей человек…

Искони в Семёновской глубинке детей привязывала к бедному и родному краю не только красота родной природы (ведь чтоб ее оценить, надо на какое-то время с нею расстаться, а так — она существует часто не осознанная). И конечно же, не экономический интерес и расчёт. Не от больших же урожаев, высокого плодородия земли и её обилия отправлялись ежегодно мужики из всех, окружавших с. Семёновское-Лапотное деревень в отхожий промысел в Москву и Питер, Нижний Новгород и Иваново. И не «приписка» к месту их держала... Их держала сила привычки, традиционно сложившегося уклада, уважение к родителям, забота о них и хозяйстве, сознание необходимости быть с родителями до их смертного часа. Так уж повелось, что люди, которых рожала здешняя земля, в неё же и уходили… И дети, возвращаясь с погоста после похорон родителей, с удивлением вдруг осознавали, что им уже не до поисков лучшей доли на стороне, не до путешествий, что уже не за горами и их черед в смене поколений.

Когда же потребовался, чтобы физически выжить, отказ от родителей, когда тяжелы и даже опасны стали братские связи, когда стали забываться родительские гробы, когда искусственно, грубо стала обрываться корневая система, эти вековые связи перестали держать. И ничем это компенсировать не удалось...

Перед войной 1914 года в Костромской губернии было около 15 тысяч населенных пунктов. И каждый этот пункт был действительно населённым. В 1968 г., когда начинал свою жизнь план ликвидации неперспективных деревень, в нашей области было 6692 села и деревни. А собирались оставить только 728 селений. Слава Богу, что не всё из задуманного осуществилось… — Не думаем и не говорим здесь о тех, кого увезли из деревни силой, о тех, кто ушел на войну и не вернулся… Мы — о тех связях (когда говорят, что привычка крепче натуры), которые держали крепче крепкого и перестали держать.

И тоже только через 50 лет сыновья и внуки тех, о ком рассказ в этюде, чувствуя, очевидно, какую-то глубокую вину перед малой родиной своей, сложили и запели ностальгическую песню о дальней «деревеньке-колхознице», к которой их «дела» не пускают... Но это песня отпускников или дачников. Настоящие крестьянские песни, что пела деревня, давно или забылись, или ушли на сцену, напрочь исчезнув из обихода. — Уходит, если еще не совсем ушла, душа из деревни, которая только и давала материальную пищу обществу и духовную основу национальной культуре.

И сейчас, кажется, так же, как в 1930 году, никого из власть предержащих это не заботит.

Этюд 3. «Развод... производился лишь с целью восстановления в избирательных правах и получения возможности... попасть в учебное заведение…»

В качестве первого наброска, определяющего контуры и содержание этюда, — рассказ в документах о судьбе одной женщины.

«В Семеновский районный исполнительный комитет от Соколовой М.И., проживающей в с. Семеновском-Лапотном Кинешемского округа ИПО.

Заявление

Прошу Семеновский райисполком восстановить меня в правах гражданства.

Исходя из моей автобиографии, наша семья состояла из 4-х человек: мать, отец, сестра и я. Родилась 26 февраля 1909 года. Отец мой был рабочий, а мать занималась по хозяйству. После смерти отца я осталась одного года. И после всего этого мы уехали в Кинешму. Мать моя поступила на лесопильный завод (таскать тес). И так мы с матерью жили несколько лет. Потом наступил голод, при котором пришлось много испытать. Мне пришлось в течении этого времени быть нищей и сбирать для того, чтобы достать кусок хлеба. Нас скоро постигло несчастье. Мать моя заболела и умерла. Я осталась круглой сиротой. После этих несчастий приехал дядя и взял меня воспитывать. У дяди я жила 10 лет.

Проживши это время, я вышла замуж за гр. с. Семеновское за Николая Алексеевича Мазина. Проживши 1 год 4 месяца, вижу, что я попала по своей молодости не в ту среду. И гляжу, что я с ними дальше жизнь продолжать не могу, мне становится тяжело.

Воспитывалась я все время партийною, сама была комсомолкой. Хочу я встать снова на новый путь, которое во мне было и осталось. С мужем я взяла фактический развод и уезжаю жить в Кинешму опять к дяде.

Прошу мою просьбу исполнить, восстановить право гражданства». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 23, л. 351-352).

«Удостоверение 1 ноября 1929 г.

О имущественном положении гр. Мазина: домов 2, дворов 2, баня 1, сараев 3, амбаров 1, лошадей 2, коров 2, земли 4.83 дес. Семья 10 человек, трудоспособных 5 человек. Имеет мыловаренный завод, который работает.

Председатель Семеновского сельсовета Смирнов». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 23, л. 355).

«Заключение 12 октября 1929 г.

на Соколову М.И. с. Семеновского-Лапотного.

Гражданка Соколова жила в семье кулака Мазина 1 1 / 2 года, а в настоящее время ушла от них 4 дня.

Вполне может получить дом из их хозяйства, на который может опять существовать.

Мнение сельсовета в просьбе отказать.

Председатель Семеновского сельсовета Смирнов».(ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 23, л. 356).

«В Кинешемский Окрисполком для рассмотрения.

Выписка

из протокола заседания Президиума Семеновского районного исполнительного комитета от 15 ноября 1929 г.

Слушали: Ходатайство гр. Соколовой, проживающей в с. Семёновском... о восстановлении в избирательных правах. Соколова лишена избирательных прав как член семьи торговца Мазина, живущая на нетрудовой доход.

Постановили: Учитывая, что Соколова хотя и развелась со своим мужем Мазиным, но развод произведен лишь 3 октября месяца сего года и последний производился лишь с цепью восстановления в избирательных правах и получения возможностей Соколовой попасть в учебное заведение, в просьбе Соколовой отказать и с заключением сельсовета согласиться».

(ГАКО. ф. р.2666, оп. 3. д. 23. л. 350).

«Выписка

из протокола заседания Президиума Кинешемского окружного исполнительного комитета от 11 февраля 1930 г.

Слушали: Гр. Соколова …лишена избирательных прав, как член семьи торговца Мазина. Просительница, хотя и развелась с мужем, 3 октября 1929 г., фактически связи с ним не порвала. Развод совершен под предлогом того, чтобы восстановиться в избирательных правах.

Постановили: В просьбе отказать». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3. д. 23, л.349).

«Выписка

из протокола заседания районной избирательной комиссии при Семеновском райисполкоме от 12 августа 1930 г.

Слушали: Протокол заседания комиссии при Семеновском сельсовете по пересмотру списков лишенных избирательных прав.

Постановили: Считать восстановленными в избирательных правах гр. с. Семеновского-Лапотного Соколову М.И., как порвавшую связь со своим мужем — лишенцем Мазиным Ник., и вышедшую замуж за гражданина не лишенного избирательных прав». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 23, л. 348).

Очевидно, что решения подчас принимались на основании слухов, догадок, необоснованных предположений одного-двух человек, стоявших у власти. Принимались людьми, неспособными уже поверить в искренность порывов и естественность поведения тех, кто хоть как-то, хоть сколько-то времени был близок к классово-чуждым (по их мнению) элементам. В течение целого года Марию Ивановну Соколову, двадцатилетнюю молодую женщину, хватившую в детстве лиха немало, подозревали: одни в том, что она при разводе хочет (имеет право?) дом от семьи мужа получить и на это «существовать», другие - в том, что хочет очистить себе дорогу в учебное заведение, восстановившись в избирательных правах, и все вместе - в том, что этот шаг фиктивен (не может же она, в самом деле, вот так просто уйти из богатой семьи), что связи с мужем она не порвала. И вынуждены стали считаться с непонятным им фактом, лишь когда она вновь вышла замуж. И не извинились...– А если бы она не вышла вторично замуж года два-три?

Формальное, бездушное отношение и опять же подозрительность были выказаны Семеновскими властными органами при «рассмотрении дела» Соколовой Юлии Ивановны, 22-летней женщины, ушедшей от мужа из семьи торговца Киселева Петра Михайловича. И это дело, как видно, получило тот ход, который был задан единолично данным заключением председателя Семеновского сельсовета Смирнова. Об этом и рассказывают документы ее «дела» на 15 страницах.

«В Семёновский волисполком

от гр. Соколовой Ю.И.

Заявление

Прилагая при сем автобиографию и анкету, прошу о восстановлении избирательных прав, т.к. вышла из бедной крестьянской семьи и лишена права голоса по случаю замужества с гр. Киселевым И.П., с которым я сейчас нахожусь в разводе вот уже 3 месяца, а с семьей Киселева вообще потеряла связь.

На основании вышеизложенного и прошу о восстановлении избирательных прав.

25 марта 1929 г. гр. Соколова». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л.217).

«Автобиография.

Родилась в 1907 г. июля 16 дня в с. Семеновское-Лапотное в бедной семье, а именно: отец имел профессию малярного дела, на это мы и жили. Семья наша состояла из 8 человек, из них рабочих было до 1913 г. отец и мать, которая шила на лавку и кроме того занималась крестьянством и домашним хозяйством, а с 1913 г. семейное положение сильно ухудшилось, т.к. отец умер, и кроме этого в то же время случился пожар, от которого хибара, принадлежащая нам, сгорела.

С этого времени началась скитальческая жизнь, как дня меня, также и для всей нашей семьи, ибо для пропитания необходим заработок, который мы проявляли, работая в батраках у зажиточной части с. Семеновское-Лапотное. Наша бедняцкая доля не могла не отразиться на моем учении. Не окончивши полного курса учения (5 зим) в 1926 г. я работала в должности секретаря сельсовета, получая оплату 22 р. 50к. в месяц, на которые мы существовали трое: мать, я и брат.

В 1927 г. я вышла замуж за Киселева Ивана, сына торговца, которому я вынуждена была против желания и воли помогать в качестве продавца одной сельди в торговле — вследствие чего я лишена права голоса. Сейчас, вот уже около года, я нахожусь в разделе с отцом и около 3-х месяцев в разводе с мужем». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т .3, л. 216).

В автобиографии, написанной к заявлению в Ивановский облисполком, Юлия Ивановна в ряде мест несколько уточняет факты биографии и более подробно рассказывает о некоторых ее периодах.

«Автобиография 2.11.1930 г.

Родилась я в очень большой семье. У родителей нас было 6 человек. Мне было только 5 лет. Отец был маляр, запойный, и 5 мая 1914 г. семеновцы выгорели, а 25 декабря того же года у нас умер отец, потекла наша сиротская жизнь.

Кое-как нас мать повырастила, отдала в школу. Проучившись 5 классов, я и еще старшие 3 сестры стали заниматься рукоделием. Потом мои сестры вышли замуж, а я осталась с матерью 51 года, с братом 14 лет.

От вышивки у меня стали болеть глаза, после чего я устроилась на секретаря Гуляевского сельсовета, оклад был только 22 р. 46 коп. Конечно на троих этого нехватало, а подрабатывать на рукоделии, уже выше упоминала, что у меня испортилось зрение, но нужда все росла.

Конечно всей нужды не буду описывать, но в результате я решила выйти замуж и дала согласие Киселёву И.П. (приемному сыну Киселева-торговца). С 13 мая 1927 и по 29 июня 1928 г. я жила в семье торговца за батрачку (потому что и сын не хотел взять из богатых девушек себе жену, а взял из бедных), а мой муж работал по сапожному. С 29 июня 1928 г. мы с ними разошлись, я жила на собственных заработках, а в октябре месяце мой брат убил свекровь мою, и со дня обозначения Киселевы стали меня гнать и мстить, после чего я с мужем И.П. развелась 24 января 1929 года, с 8-месячным сыном жила на квартире у соседей, а Киселев уехал в Ашхабад, поступил там добровольцем в Красную Армию.

В начале августа 1929 года я сошлась с сотрудником УРО Федякиным В.М. 15 августа 1929 года я оставила у моей сестры сына, а сама поехала на Кавказ, т.е. родина Федякина. В это время по вызову отца Киселев вернулся из Ашхабада, продал все оставленное, с сыном и пропил, а сына у сестры взял и его уже отняли у Киселева в Кинешме, после чего меня вызвали телеграммой. Я вернулась с Кавказа 10 ноября 1929 г. и с тех пор с сынишкой ночую у моей родни. Федякин же работает теперь в Кинешме и в жизни мне ничего не помогает лишь потому, что я лишенка, поступить работать также нигде нельзя. В прислуги идти, точно так же с ребенком никто не изъявляет желания, хотя б за половинную плату. А также пайка на сына тоже не могу выхлопотать, и теперь с 1 года 11 мес. мальчиком ищу хотя бы колоть дрова, ради того, чтоб покормили. Что было у меня одёжи, все продала уже и просто теперь одно жду вашего решения, ибо не хватает мне больше сил без хлеба и крова с ребенком скитаться.

Прошу, товарищи, войти в мое положение, чтоб заработать копейку на воспитание моего малолетки, восстановить меня в правах гражданства». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л. 215-216).

В автобиографии, написанной 4 января 1930 года, Ю.И. Соколова объясняет свой уход от мужа и свое поведение при разводе: «После убийства свекрови муж стал бить и всячески издеваться надо мной, мстил мне за брата, как будто на этот поступок натолкнула брата я, и так жила под побоями с 20 октября 1928 г. до 26 января 1929 года, 26-го пошла и взяла развод. Киселев же, как получил извещение о разводе, так собрался и уехал в г. Ашхабад , поступил в Красную Армию, а я же прожила с ним всего 1 год 9 мес. и за что меня лишили прав гражданства. У меня остался сын 10 месяцев.

Как с красноармейца, зная, что ничего не получу, то и алименты не подавала, жить мне было нечем...

В это время Киселев вызвал сына И.П., который подал в суд о разделе имущества. Суд, не извещая меня, присудил все имущество и ребёнка в пользу Киселева от 30 сентября 1929 г. за №294. Ребенка сестра Киселеву не отдала... Имущество же продано Киселевым и пропито, а я теперь с сыном нахожусь в Вичуге в новом поселке и, ради крова и куска, стираю и мою полы, кто бы только не позвал…» (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24. л.223).

На первое заявление Ю.И. Соколовой в Семеновский волисполком председатель сельсовета Смирнов дал свое

«Заключение

на Киселеву Юлию Ивановну

Считаю, восстанавливать рано, так что крепкую связь имеет своим отцом Киселевым Петром Михайловичем, который ездит к Киселевым и Киселева к нему и он помогает во всех нуждах так что и с ей слов (неразборчиво в тексте — Б.Г.). Я считаю что Киселева Юлия полезнова не принесет считаю воздержаться. 14 июля 1929 г.

Председатель сельсовета Смирнов». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л. 225).

В соответствии с этим заключением Семеновский исполком 23 июня 1929 г. в просьбе Юлии Ивановне отказал, направив свое решение в Кинешемский окрисполком «для рассмотрения», а на уточняющий запрос из Кинешмы ответили так:

«Кинешемскому Окр И Ку на №И 13/226.

Семеновский райисполком сообщает, что гр. с. Семеновское-Лапотное Ю.И. Соколова действительно произвела развод с мужем и не живет с ним всего лишь около 2-х с половиной месяцев. В торговле свекра официально по патенту участия не принимала, а лишь помогала торговать в свободное время с момента выхода замуж, т.е. с мая 1927 г. до окончания торговли Киселевым П.М. (свекра) в с. Семеновском в 1928 году. Свёкор торговал по патенту 3-го разряда.

В настоящее время гр. Соколова живет на средства свекра и доходы, получаемые от квартиры.

Председатель райисполкома…» (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л. 224).

Все утверждения бездоказательны, без ссылок на какие-либо документы, основанные, очевидно, лишь на слухах, сплетнях, собственных догадках, но утверждения эти продублированы были и Президиумом Кинешемского ОкрИка, постановлением которого просьба была отклонена при таком обосновании: «Лишена избирательных прав, как иждивенка семьи торговца Киселева, торговавшего до 1928 г. по патенту 3-го разряда. Соколова в настоящее время около 3-х месяцев с мужем торговцем и его семьей развелась и живет отдельно, но фактически, как сообщает Семеновский РИК, связи с ним не порвала и по-прежнему находится на иждивении этой семьи». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л. 210).

И ведь все они читали заявления Соколовой Ю.И. и написанные ею автобиографии, и веры, ни на чем не основанной, было больше полуграмотно сложенному тексту «заключения» председателя сельсовета. — Лишь через год в Семеновский райисполком «для сведения» поступил из г. Иванова документ…

«Выписка

из протокола заседания Президиума Ивановского областного исполнительного комитета от 13.IV.1930 г.

Слушали: Ходатайство гр. Соколовой Юлии Ивановны о восстановлении в избирательных правах. Их лишена, как иждивенка семьи торговца Киселева, торговавшего до 1928 г. по патенту 3-го разряда.

Просительница в 1927 г. вступила в брак с сыном торговца — Киселе

ва И.П. и в половине 1929 г. развелась, выйдя замуж за другого. Со вторым мужем уехала на Кавказ и вернулась 3 ноября 1929 г., после чего со вторым мужем также развелась. Имеет 2-х летнего ребенка, проживает у своей сестры в г. Вичуге, связи с торговцами не имеет, в настоящее время безработная. Происходит из семьи маляра. Окрисполком ходатайство отклонил.

Постановили: Принимая во внимание, что гр. Соколова Ю.И. с мужем — торговцем развелась, в материальной зависимости от него не находится, живя отдельно, в избирательных правах восстановить». (ГАКО. Ф.р.2666, оп. 3, д. 24, т. 3, л. 211).

Дела такого рода, к сожалению, далеко не всегда оканчивались подобным образом, сравнительно благополучно. И при прохождении таких «дел» по властным инстанциям редко где можно заметить, если уж не доброе, то уважительное отношение к просящему человеку, если уж не доверительное, то, хотя бы, внимательное отношение к тем документам, которые написаны ходатайствующим или его односельчанами. Создаётся такое впечатление, что их не читают, на них не реагируют, их совершенно не учитывают при выработке и принятии решений и постановлений, что вся подборка, весь комплект необходимых по форме документов собирается в папку и «прокатывается» каждый раз по всем инстанциям только потому, что «так положено», но отнюдь не для выяснения сути дела и установления справедливости.

Вместо выводов по третьему «этюду»

Две семеновские женщины, у которых распались семьи. Две во многом схожие, в чем-то разные судьбы. Обе они по разным причинам сами оставили своих мужей из богатых семей. Одна с 8-ми месячным сыном. А отношение к ним со стороны всевозможных представительных органов советской власти в ответ на их единственную просьбу о восстановлении в правах гражданства, чтоб можно было существовать, одинаковое и в районе, и в округе, и в области. Нет желания разобраться в причинах распада семей, нет озабоченности о дальнейшей судьбе их самих и ребенка. Наоборот: подозрительность — а не обманывают ли, вправду ли разошлись, и какое-то настороженное ожидание новых доказательств действительного разрушения семей. — Этого хотели, этого добивались…

Как вспоминает жительница с. Островское Разина Софья Федоровна, бывшая замужем за сыном портного Разина Я.Д., проработавшего три года в колхозе и раскулаченного в 1932 году, она ходила в женотдел РИКа за поддержкой в просьбе: выделить их с мужем имущество или хоть отдать лично ей принадлежащую с девичества шубу на хорьковом меху. Женщины в отделе ответили: «Разведись, — вернем и квартиру дадим». В это время в семье уже был маленький сын…

Распространение «классового» подхода ко всему сущему оправдывало в глазах не шибко грамотных предержащих власть и резкую двухцветную — по их мнению, классовую — оценку всего происходящего даже в семье, в быту. Если они жили с сыновьями торговцев-богачей, значит каждая — социально чуждый элемент. Согласно этой же теории и учесть бы при этом их самое что ни на есть бедняцкое происхождение... Нет: они были связаны с богачами и нечисты. Чувства каждой, её собственная оценка и восприятие действительности никого не интересовали. Формально оцениваемая «классовая» принадлежность определяла и отношение к человеку (они даже не гражданки, они — лишенки) и рамки решения его судьбы. Остальное все — «от лукавого»: личность, достоинство, характер, чувства, стремления... И не имеет решающего значения в определении : «наш» — «не наш». Душевность, сочувствие, сострадание — «интеллигенщина», «святошество»...

Даже в бытовом обиходе перестали быть общеупотребительными не только понятия: «плохой — хороший человек», но и такие по-человечески ёмкие, как: «хороший семьянин», «хорошая мать» (это уж после унесшей миллионы жизней войны придумали звание «Мать-героиня»), «домовитый мужик», «справный хозяин»... На слуху стали общезначимыми лишь: «бедняк — середняк — кулак», «единоличник — колхозник», «кустарь-одиночка», «общественница», «делегатка» и пр. — Так «классовая линия» проявилась через общежитейские представления.

Теперь всегда вспоминаются эти потрясающие своей страшной простотой и невыдуманностью документы лишенцев, когда слышим, с одной стороны, громогласно делительные оценки на «демократов», «коммунистов», «фашистов», «либеральных демократов», и даже «коммуно-фашистов» и «красно-коричневых», а с другой — о «предпринимателях», «бизнесменах», «фермерах» и «неимущих слоях населения», о том, что в Грозном погибли трое «военнослужащих федеральных войск», уничтожено пять «боевиков»... Уж очень похоже. Опять не о Человеке речь, а о понятиях, символах. Не прошла бы эта политическая и «идеологическая» разделительная линия вновь через бытовое сознание, через семью...

Этюд 4. «Прошу возвратить моей бывшей жене отобранную лошадь и корову и крестьянский инвентарь и самое жалкое её имущество и восстановить в правах гражданства».

Сельсоветы и исполкомы очень часто лишали избирательных прав по чисто формальным признакам, не вникая в суть отношений между людьми, отношения людей и к делу, и к власти. Примеров тому в делах «лишенцев» тьма.

В избирательную комиссию Заборского сельсовета Семёновского района 2 декабря 1928 года Тихомирова Александра Анастасьевна написала…

«Заявление

В октябре месяце сего года избирательной комиссией я была внесена в список лиц, лишенных избирательных прав. Причина лишения указана в списке: жена урядника.

Такая несправедливость обидела меня до крайности, т.к. я женой урядника не была, а вышла замуж в 1921 году, когда он работал в Троицком исполкоме.

Последствия лишения права голоса таковы, что от меня отобрали книжку общества потребителей, где я получала продуты, как имеющая членский взнос.

Ввиду того, что я существовала и продолжаю существовать только на своем собственном иждивении, как живущая самостоятельно, и по своим силам всегда работаю, добывая необходимый кусок хлеба. На иждивении же своего мужа ничуть не состою, т. к. он, не имеющий определенных занятий, едва может сам один существовать. В данном случае я поставлена в тяжелое положение, и так больная, нуждаюсь в продовольствии. Хлеба своего нет, купить негде. Как же я могу существовать?

А поэтому я обращаюсь в избирательную комиссию с просьбой о восстановлении меня в правах голоса и выдачи мне продовольственной книжки на получение продуктов из общества потребителей. Внесение же меня в списки лиц, лишённых избирательных прав, несправедливо, т.к. права мои не поражаются ни одним из пунктов ст. 69 Конституции.

О том, что я живу на своём иждивении подтвердят все и каждый.

Гражданка Тихомирова». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 7, л. 439).

Для того, чтоб стало более понятным сказанное А.А.Тихомировой в данном заявлении, прочитаем из «дела» Тихомирова Николая Романовича (её мужа), которое на 40 листах, лишь один документ,

«Во ВЦИК от Тихомирова Н.Р., постоянное место жительства

с. Спас-Заборье, рабочего Московского метро.

Ходатайство

о восстановлении в избирательных правах.

Я рабочий метростроя вторично прошу ВЦИК (первое ходатайство во ВЦИК было отклонено 20 мая 1936 г. — Б.Г.) восстановить меня в избирательных правах и разрешить мне остаток моей жизни отдать на строительство социализма.

Меня лишили избирательных прав в 1925 г. за 8-летнюю службу в качестве урядника, несмотря на то, что я с первых же дней перешел на работу Советской власти. С 1917 по 1924 г. включительно я работал делопроизводителем в военном отделе в Троицком волисполкоме, и в то же время был заведующим военно-конским участком волости и состоял членом профсоюза советских работников. Освобождён от должности по сокращению штатов.

Во время моей службы я ни в чем предосудительном не был замечен и всегда был на стороне Советской власти (см. справку сельсовета). С 1924 г. по 1927 г. включительно я занимался сельским хозяйством без наемного труда. Сельскохозяйственный налог платил за 24/25 год — 22р. 10к.; за 25/26 г. — 8р. 50 к.; за 26/27 — 4 рубля. По состоянию здоровья (инвалид 3 группы) я принужден был отказаться от занятия сельским хозяйством и отдал свою наделенную землю. С 1928 по 1931 г. включительно, ввиду своей инвалидности и упадка сил (см. медицинскую справку), я находился на иждивении своего племянника Румянцева Б.П. (см. справку односельчан).

С 20 июня 1932 г. и по настоящее время я работаю на метрострое сторожем и являюсь ударником (см. справку, характеристику, ударную книжку №1194). По окончании первой очереди я получил путевку в дом отдыха (см. справку). И в настоящее время работаю опять на метро 2-й очереди.

Что касается приложенной к делу справки о моей, якобы, судимости, справка народного судьи Семёновского района от 2.2.33 г., а также справка Заборского сельсовета удостоверяет, что я сам судимости не имел, а вызывался только в качестве свидетеля.

Район и Ивановский облисполком в моей просьбе вторично отказали (см. копии постановлений).

Принимая во внимание как Советская власть перековывает людей, я надеюсь, что ВЦИК примет во внимание мою ударную работу в течение одиннадцати лет и 4 года трудового хозяйства и даст мне возможность и вперед остаток моей жизни (я имею 67 лет) отдать на пользу социализма и снимет с меня позорное клеймо «лишенного избирательных прав» и восстановит меня на основании 36 ст. Инструкции о выборах.

До рассмотрения моего ходатайства прощу затребовать все производство по моему делу от Семёновского РИКа Ивановской области, т.к. там имеются все вышеупомянутые приложения.

4 октября 1936 г. Тихомиров». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д.7, л.1).

Документ, думается, достаточно характеризует мужа А.А.Тихомировой и говорит об обстоятельствах его жизни, при которых она вышла за него замуж. В самом деле, выходила она замуж в 1921 году за 52-летнего советского работника. Откуда ж ей было знать, что через 4 года вспомнят его урядническое прошлое и лишат прав гражданства, что еще черев 4 года и ее постигнет та же участь за… замужество. — Тем не менее, и Адищевский волисполком и Кинешемский окрисполком отказались восстановить Александру Анастасьевну в избирательных правах. Восстановлена она в своих правах была 13 мая 1929 г. (через полгода), но уже Иваново-Вознесенской губернской избирательной комиссией.

В каждом деле «лишенца» о человеке, подавшем жалобу, писалось много всяких бумаг. Но сквозь все бумаги человек этот проходил невидимым для всех тех людей, которые «заседали» в ВИКах, РИКах, УИКах и ОБлИКах, решая его судьбу, решая очень сурово. В этом отношении как раз характерна отразившаяся в документах судьба М.Д. Голубевой, что проживала в д. Дуброво Семёновского района. Пусть говорят документы.

«Расписка.

1931 г. февраля 9 дня дана настоящая гр. д. Дуброво Голубеву Д.В. в том, что за неуплату сельхозналога и других налогов взята из его хозяйства лошадь — мерин 12 лет масти карей, сбруя, и одна корова масти чёрно-пёстрой.

9 февраля 1931 г. Председатель Гуляевского сельсовета Смирнов». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 120).

«Опись имущества у гражданина д. Дуброво Дмитрия Васильевича в обеспечение сельхозналога на 1930-1931 гг.

Опись начата 17 декабря 1930 г. в 12 часов

При описи присутствовали и оценку производили понятые граждане д. Дуброво Смирнов Н.И., Беляев И.Я. и член сельсовета Смирнов.

Председатель сельсовета Васильков». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 114).

Как видно, произведена опись имущества Голубева Д.В. и расписка об изъятии из хозяйства лошади и коровы выдана на его имя. Однако хозяйство это восемь последних лет вела Голубева Марина Д., которая в это время жила одна (муж — Дмитрий Васильевич жил в Москве с другой женщиной, сын — студент в московском вузе, две дочери выданы замуж за год перед этим). Она обращалась:

«В Семёновской райторготдел

д. Дубово

Голубева Марина

Заявление

Прошу снять часть хлебозаготовок, так как я считаю, что норму, положенную, я уплатить не могу: 15 пуд. ржи, 5 пуд. овса, 5 пуд. картошки, 10 пуд. сена, 10 пуд. соломы. У меня же было сеяно ржи 6 пуд. овса 3 меры. Муж от меня уехал и живет в Москве, мне не помогает. Скота имею 1 лошадь, 1 корову, 1 овцу. Семья я одна 52-х лет. Заработать этого я не могла.

За неграмотную расписалась Лебедева». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л.115).

«Справка.

Мы, нижеподписавшиеся граждане д. Дуброво даем настоящую справку в том, что гражданка Голубева М.Д. что я Голубева живу одна все время и мне мой муж Голубев Д.В. живет все время в Москве и мне вспомоществования совсем не дает и так же сын мой Голубев К.Д. также живет в Москве и с 1925 г. тоже ничего подает, так я до настоящего времени живу одна, работы никакой не имею и я лишена голосу лишь только за мужа, с которым у нас с 1925 г. всякая жизненная связь кончена».

Подписи 22 человек. (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 121).

В 1930 г. на хозяйство Голубева Д.В. сельскохозяйственный налог был начислен в индивидуальном порядке — оно было «подвергнуто индивидуальному обложению»; дано было «твердое задание» (как тогда говорили), исходя их того, что он «имеет нетрудовые доходы от сдачи внаем помещений, огромного помещения в Москве, имеет всего три дома». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 95). А затем вся семья была лишена избирательных прав.

Прокурору Семёновского района 22 декабря 1930 года поступила жалоба от Голубева К.Д. — сына Голубева Дмитрия Васильевича, который считался главой семьи.

«Жалоба.

Я, Голубев К.Д. — сын Д.В. Голубева, рабочий-студент, с 14-летним производственным стажем, имею возраст 30 лет.

Послан был в вуз 12 декабря 1929 г. с путевкой месткома Госпромстроя г. Москвы в счет январского приёма. Ещё скажу, что до поступления работал днём, а вечером учился, ударник. Имею на руках Госзаймов: «Моссовета» на 50 руб., «II займа индустриализации» на 70 руб., «III займа индустриализации» на 175 руб., и «Пятилетка — в 4 года» на сумму 110 рублей. Живу в Москве самостоятельно шесть лет, от отца отдельно, работал в разных госучреждениях в качестве жестянщика-кровельщика. Собравши некоторые документы второпях, приехал к матери на каникулы 19 декабря сего года.

Узнавши, что, как моего отца, так и всё семейство лишили избирательных прав Гуляевским сельсоветом, считаю, что как отца так и членов семьи о лишении избирательных прав неправильно по следующим соображениям:

Отец 55 лет, с малых лет послан был в учение на кровельщика, где прослужил в учении 4 года. После работал сезонником долгие годы по найму.

До 1909 г., 5 лет, работал на вагоно-строительном заводе в Мытищах кровельщиком по устройству вентиляции. Захватил и участвовал вместе с заводскими рабочими 1905 год.

С 1910 — 1914 г. была организована сезонная «Первая Московская артель маляров и кровельщиков» на коллективных началах, которые лето работали в Москве, а на зиму уезжали все в деревню, т.к. строительная работа не производилась. Участники и организаторы таковой были однодеревенцы:

1. Голубев Д.В. — кровельщик (жив)

2. Голубев В.В. — маляр (жив)

3. Голубев Д.А. — маляр (убит на войне)

4. Смирнов Е.С. — кровельщик (жив)

5. Б. Федоров Н.А. — маляр (жив).

Так они работали до войны 1914 года. Договор, заключенный нотариусом хранился у участников артели до пожара деревни 1920 года.

С 1914 г. по 1917 г. работал по найму от Московской городской управы в качестве кровельщика, где 42-летним от призыва 1915 г. был освобожден.

После Октябрьской революции 1917 года первый повесив флаг из красной плохой материи, и с большим энтузиазмом встретил пролетарскую революцию (некоторые из деревни это знают).

С 1917 по 1919 г. жил в деревне и в Москве работал в отделе питания — кровельщиком по устройству крышек для котлов и устройству пароотводов, где почти первый вошел в Строительный союз, номер членской книжки, как помнится, был 316-й (документ или потерян или сгорел, не помнит). После механически выбыл.

Дальше говорить не приходится, т.к. видно из приложенных к жалобе документов, но скажу, что патентов личных и других не имел, за исключением в 1924 или 1925 г. по такому же, выше указанному старому типу была организована «Первая самостоятельная артель маляров и кровельщиков» из однодеревенцев, которые брали на артель патент 2-го разряда. Артель еле-еле просуществовала один сезон и рассыпалась из-за отсутствия работ, порядка и платежа денег. Организатором и инициатором был действительно мой отец Дм. Вас. Голубев. А потому считаю, что лишение голоса было голословно, не подлежит никакой действительности.

Что касается нарекания на то, что имеет два дома в деревне и дом в Москве (конечно не 2-х этажный), то скажу. Во-первых, дом в деревне один временный, старый (около 60 лет), был купленый вскоре после пожара нашей деревни, в котором никто на живёт, и при описи сельсоветом оценен в 150 руб. (подлежит совершенно на дрова, видно из описи). Во-вторых, дом новый, живёт одна мать, 52 года (две дочери выданы прошлый год замуж), отец с ней не живёт и не помогает. Уехал около 5 лет в Москву, живет самостоятельно, хотя и числится по-старому, как хозяин дома (знают все деревенские граждане и сельсовет). В?третьих, принимая во внимание жилищный вопрос в Москве, дом одноэтажный, строящийся почти лично своими руками, за исключением плотничных работ, Голубевым Д.В. в 5 км от Москвы, разрешённый по договору (только как рабочему) с МУНИ, за который не платится никакой арендной платы в течение 10 лет, за исключением неустойки, что видно из приложений документов и квитанций.

А посему прошу прокурора Семёновского ВИКа подробно войти во весь курс настоящего дела и восстановить в правах гражданства Дмитрия Васильевича и членов его семьи, как высококвалифицированного рабочего-крестьянина, не курящего, не пьющего вино и полезного для Советского Союза.

22.XII. 30 г. К. Голубев». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 103-106).

Реакции прокурора на эту жалобу сына в «деле» не видно. Однако, вслед за этой жалобой подано было заявление самого отца, Голубева Д.В., в Семёновскую налоговую комиссию, присланное из Москвы.

«Заявление

Первоначально я был обложен сельхозналогом в сумме 78 р. 47 к., причём от моего неземледельческого заработка при обложении меня налогом были включены в доход 300 р. побочного заработка 1000 р. Этот налог мною был уплачен, но впоследствии мне был прислан другой окладной лист, в котором указано, что мой заработок при обложении определен Гуляевской налоговой комиссией с заработка в 4000 р. и сельхозналог назначен мне ещё 253 р. 78 к.

Включение в мой доход от зарплаты в 4000 р. при обложении меня сельхозналогом на 1930/31 год я считаю неправильным по следующим основаниям:

Я работаю в госконторе «Моссантехстрой» в г. Москве. Получаю жалование 175 р. в месяц, кроме того мой заработок по месту моей работы учитывается и удерживается согласно законов.

Всего мною заработано за 1930 год в сумме 1675 р. 88 к., таким образом при обложении меня сельхозналогом нужно было принять во внимание только 10% от моего заработка, т.е. 165 р. 58 к., а не как на 78 р. 47 к. по первому обложению плюс еще 253 р. 78 к. = 332 р. 25 к., как указано в окладном листе…

Второе: что касается наложения на меня твёрдого задания по деревне, считаю глубокой неправильностью, т.к. я в деревне сельским хозяйством не занимаюсь (т.е. 15 пуд. ржи, 5 пуд. овса, 5 пуд. картошки, 10 пуд. сена). Я 37 лет работаю в Москве, а потому также прошу пересмотреть. О результатах прошу сообщить по адресу:

г. Москва, 5-й Ново-Останкинский проезд, д. 22.

9 февраля 1931 г. Голубев Д.В.». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 90).

Затем была жалоба Голубева Д.В. в Семёновской РИК и было 27 января 1931 г. принято постановление по этой жалобе: «Учитывая, что Голубев обложен по сельхозналогу в индивидуальном порядке за сдачу помещения (целого дома) и ранее имел наёмную силу, а также занимался скупкой и перепродажей разных предметов, а потому в жалобе Голубеву отказать, т. е. считать Голубева лишённым избирательных прав». (ГАКО. Ф.р.2666, оп.З, д.5, л.122). Реакцией же на его заявление в налоговую инспекцию было, очевидно, постановление Семёновского РИКа 8 марта 1931 г., где также решили: «в просьбе отклонить». «Имея в виду, что он имеет два дома, один из них находится в Москве, который сдаёт под квартиры, имеет большие нетрудовые доходы, а поэтому обложение считать правильным». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 89).

После этого поступила:

«В областную избирательную комиссию Ивановской области гр. Голубева Дмитрия Васильевича, д. Дуброво Гуляевского сельсовета Семёновского РИКа, проживающего: Москва 63, 5-й Ново-Останкинский пр., д.22.

Жалоба

Я, Голубев Д.Б., получивши постановление избирательной комиссии Семёновского РИКа от 27.1.1631 г. о лишении меня избирательных прав, считаю неправильным и к отмене такового имею нижеследующие основания:

1. Избирательная комиссия совершенно не руководствовалась инструкцией РИКа от 1930 г., где в ст. 11 сказано: «Составление списков лиц, лишённых избирательных прав производится на основании документальных данных», этого же комиссия в поданной нашей жалобе не учла:

а) Откуда Семёновскому РИКу знать, что я имею доход от «целого дома», строящегося близ Москвы, что я сдаю целое помещение. Правда, я строю дом вдвоем в 5 км от Москвы, с разрешения МУНИ как рабочему, на одну квартиру, за который освобожден от всяких арендных плат, за исключением неустойки. Причина застройки дома вызвана тем, что в Москве квартир нет и жить было негде. Также и из квитанций квартплаты видно, что 1926-1929 г. я жил в убогом жилище при кухне. Тогда вместе с Гребельниковым решили построить дом. Осенью 1926 г. я поехал с хорошей получкой в деревню, где и срубил сруб, а в 1928 г. его перевёз в Москву. Лес мне выдали бесплатно, как погорельцу по деревне и часть купил.

в) Райсовет Семёновског РИКа ошибочно приписал меня, что я раньше имел наёмную силу, только лишь потому, что из протокола №2 от 4 июня 1924 г. «артели маляров и кровельщиков» видно, что я назначаюсь казначеем артели, а посему и оплачивал труд рабочих, но сам не эксплуатировал рабочую силу и не имел никаких патентов как при Советской власти, так и раньше.

с) Семёновокий РИК говорит, что я раньше занимался скупкой и перепродажей разных предметов, так я этого совершенно не понимаю: чем? когда? и как? И когда мне было заниматься перепродажей, когда я работаю 15 часов в сутки, 37 лет выжил в Москве кровельщиком, член союза с 1918 г. за №303, с перерывом работы в артели в 1924 г. и снова вступил в союз в 1926 году. Потому прошу вызвать меня к разбору настоящего дела и допросить, где я представлю настоящие удостоверения, расчётные книжки, где я работал и работаю, хотя сын и представлял их в копиях в избирательную комиссию Семёновского РИКа.

Еще скажу, что я раньше был сезонным рабочим, а потом постоянным, и 8 лет назад оставил в деревне несчастную жену крестьянкой и стал жить с другой гр. Белорусовой, что видно из справок, к делу приложенных.

д) Гуляевский сельсовет не имел права лишать меня выборов, потому что я в деревне не живу давно, живу я в Москве и плачу все существующие налоги по месту моей работы и моего жительства.

Гуляевский сельсовет также не имел права ограничивать мою бывшую жену согласно ст.19, где сказано: «к гражданам, подавшим жалобы в вышестоящие органы власти на неправильное лишение избирательных прав впредь до окончательного рассмотрения их жалоб не могут применяться какие бы то ни было ограничения, кроме ограничения права участия в выборах», которая совершенно невинна, 32 года пахала, косила и никогда не применяла наемного труда в деревне, неграмотная, имеет 52 года.

На основании изложенного, ввиду явной несправедливости, прошу постановление Семёновского РИКа отменить и возвратить моей бывшей жене отобранную лошадь и корову и крестьянский инвентарь и самое жалкое её имущество и восстановить в правах гражданства.

Сельхозналоги все выплачены, за исключением индивидуального… При сем прилагаю:

1. Выписку из протокола №7 от 27.1.31 г. РИКа.

2. Протокол артели маляров и кровельщиков.

3. Распоряжение по Госсантехстрою.

4. Часть квитанций старой квартиры.

5. Расписка, что отобрана лошадь и корова.

6. Справка граждан д. Дуброво.

7. Сведения о моей жизни.

8. Отсрочки на застройку дома».

(ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 136 - 137).

На этой жалобе есть приписка: «4.V.31 г. материал запрошен». Имеется в «деле» и письмо из избирательной комиссии Ивановского областного совета от 11 июля 1931 года.

«В Семёновский райисполком.

Материал об избирательных правах гр. Голубева Д.В. при этом препровождается для выполнения требований ст. 23-24 избирательной инструкции. Вместе с этим к делу надлежит приобщить характеристику хозяйства жалобщика и как оно облагается ЕСХН. После этого материал вновь пересмотрите и свое мотивированное постановление объявить Голубеву, в копии вышлите нам». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 100).

Далее документы свидетельствуют, что началась спешная подготовка ответа. Однако, работники райисполкома не утруждали себя поискам документов для обоснования и подтверждения предъявляемых Голубеву Д.В. претензий и принятых о нем и его семье постановлений. В телефонограмме, направленной в райфо, было требование «срочно дать выписку решения районной налоговой комиссии и сведения о «мощности» индивидуально обложенного Голубева». В телефонограмме в Гуляевский сельсовет: «срочно в 2 дня», «дать характеристику на гр. Голубева», «что послужило причиной к лишению прав срочно шлите в райисполком». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 5, л. 98,99). В РИКе думали, что в райфо и сельсовете есть какие-то первичные документы, на которые опирались, принимая решения. Их не было нигде: слухи, домыслы, сплетни были «обоснованием» судьбоносных для многих людей постановлений местной советской власти. И здесь были вновь получены соответствующие ответы, приобщены к «делу» вместе с копией постановления РИКа от 27 января 1931 г. и отправлены в Ивановскую областную избирательную комиссию вместе с сопроводительной бумагой, где говорилось: «Семёновской избирком, согласно вашего запроса от 4.V.31 г., направляет дело Голубева Д.В. на ваше рассмотрение о восстановлении его в правах гражданства». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д.5, л. 101).

Окончательных решений о судьбе семьи Голубевых в деле, по каким-то причинам, не оказалось. Можно пока только догадываться…

Однако, обращает на себя внимание в этом деле тот факт, что на всём пути разбирательства в разных инстанциях никто не вспомнил о судьбе Голубевой М.Д., которая, как писал муж, «32 года пахала, косила и никогда не применяла наемного труда в деревне», у которой «в феврале забрали последнюю «лошадь-мерина 12 лет масти карей» и увели со двора «корову масти черно-пестрой». Как ей дальше жить, чем пахать, — это никого, как видно, не волнует. Ее судьба решается автоматически и синхронно с судьбой Голубева Д.В., который уже 8 лет живет не с ней, а в Москве — с другой женщиной (он представит об этом в «дело» справки — свидетельства двух московских жителей). Вина ее: нет официального развода. А что это — беда её, 52-летней неграмотной деревенской женщины-труженицы, — кого интересует?

Вместо выводов по четвертому «этюду»

Ещё две судьбы, показанные документами этюда на очень коротком временном отрезке, прошли перед глазами, через душу и сердце. Да, такие две судьбы не могут только лишь мелькнуть перед глазами, они обязательно затронут глубинные чувства читающего. И долго ещё думаешь потом: что это было…

Известное: «лес рубят — щепки летят»? Нет, здесь не об этом. В судьбе четы Тихомировых проявились: по отношению к Александре Анастасьевне — чистейший формализм применения голой формулы о классовом подходе к конкретному человеку, а по отношению к Николаю Романовичу… Здесь сложнее. — Официальная доктрина продекларировала задачу классового перевоспитания носителей пережитков старого общества. В прессе было полно примеров, когда воры-рецидивисты в массовом порядке становились ударниками, когда стройки первой пятилетки представлялись школой перековки вчерашних классовых противников и их пособников, когда… А тут перед нами (и перед ними 4 октября 1936 г.) — старый, оставленный всеми, больной человек — бывший урядник, бывший работник военного отдела волисполкома, лишенный «гражданских прав» и добившийся «ударной книжки №11194» на Метрострое, получивший за это путёвку в дом отдыха. Он рассказывает всем и тщится доказать, что он тоже «перековался» и просит признать это, возвратив ему «права гражданства». Его не слышат уже 15 лет. — Задача поставлена «перековать» массы. Этим и заняты. А единичный человек мало кого интересовал: перековался он или нет… Пойди, разбирайся, — хлопот много, выгоды никакой, а ответственность… Аллегорическое у Маяковского: «Единица! Кому она нужна?!» — воспринималось буквально, и голос единицы становился действительно «тоньше писка», его заставили не слышать даже жену.

Символично, что председатель сельсовета Смирнов уводит лошадь и корову, забирает сбрую, а потом и cено со двора Марины Д. Голубевой, которая сама добрый десяток лет вела это хозяйство, а расписку даёт на имя её мужа Голубева Д.В., с которым они 8 лет не живут. Для Смирнова она не существует, её как бы и нет вообще, для него важно «классовое отношение» к её мужу, «хозяину двора», которое он и реализует, уводя скот, А она… На 51 листе «дела» семьи Голубевых нет ни одной строчки, где бы хоть кто-нибудь из представителей власти всех уровней (а здесь есть постановления, справки, записки и сельсовета, и РИКа, и ОКрИКа, и различных органов Облисполкома) выразил интерес к самой этой женщине, труженице, человеку. У которой в одночасье под конец жизни не стало ни мужа, ни семьи, ни детей (дочери выданы замуж, сын в институте учится…), ни даже дома, земли и хозяйства и элементарных гражданских прав. Нет, она всеми забыта. О ней забыли так же, как когда-то забыли о старом слуге Фирсе (в чеховском «Вишневом саде»), заперев его в доме. Там забыли дворяне, «представители» закатывающегося класса, … вместе с теми, кстати, кто хочет и надеется увидеть «небо в алмазах». Здесь забыли представители «восходящего класса». Того забыли в доме, эту — в жизни. Забыли также походя, небрежно, легко и … преступно.

За борьбой идей, в страсти борьбы они забыли, ради кого и чего начинали революцию, перепутали, кто для кого призван существовать в этом «переделываемом» мире. Для кого и для чего существовала и существует Марина Д. Голубева, более-менее ясно. А кто же в этом строящемся, самом гуманном и справедливом, обществе живет для неё, кто и чем в этом государстве призван её защищать? — Забыли.

Как до боли все узнаваемо сегодня… Сколько фирсов и марин забыты сегодня по домам и в жизни, — никто не знает и мало кто интересуется. А начинали «демократизацию» тоже, чтоб человек стал, наконец, мерилом всех вещей. — Настораживает такая похожесть…

Этюд 5. «Решительно заявляю, что я порываю всякую связь о отцом и его хозяйством…»

В «деле» Анатолия Алексеевича Горского, родившегося 28 марта 1901 г. в с. Борщине Коряковской волости, проживавшего в с. Спас-Пенье Семеновской волости и лишённого в декабре 1928 г. избирательных прав, есть газетная вырезка с его письмом в «Приволжскую правду», очевидно, в 1923 году.

«Письмо в редакцию.

Уважаемый товарищ редактор. После окончания военной службы я должен вернуться в хозяйство отца, служителя религиозного культа с. Спас-Пенье Семеновского района.

Решительно заявляю, что я порываю всякую связь с отцом и его хозяйством , меняю место жительства и хочу честно работать вместе с другими гражданами СССР.

А.А. Горский». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 6, л. 433).

В своей автобиографии, приложенной к «делу», он писал: «В 1919 г. я учился в школе II ступени в Костроме, в 1919 г. учился там же и работал в Центропечати до дня взятия в Красную Армию. 15 февраля 1920 года был мобилизован в ряды Красной Армии, из Москвы был выслан на южный фронт, где и пробыл до 1923 года и был демобилизован из 3-й Киевской военно-инженерной школы 15 января 1923 года. В 1923 г. я лежал в лазарете 6 месяцев и вышел по демобилизации полубольным, так что 1923 и 1924 год не работал, а был в хозяйстве у отца и обрабатывал землю, которая ранее обрабатывалась убитыми на фронте братьями в количестве трех человек, а всего служило 5, и потом — братьями, которые учились в ВУЗах СССР.

В 1925 г. я поступил на работу по ликвидации неграмотности инструктором и работал 1925 и 1926 год, а выбыл с работы по болезни (экзема) в Семеновской волости. (В 1927 г. был тоже в Семеновской волости). В 1927–1928 гг. учился при Промышленно-экономическом техникуме в Костроме и окончил к июню 1928 года. С 7 декабря 1928 по 7 июля 1929 г. я работал в Шушковском сельском обществе взаимопомощи счетоводом (в это время меня и лишили прав гражданства), и я вынужден был уехать в Кинешму и работать на погрузке дров и хлеба.

Кинешемская биржа труда направила меня на работу в с. Семеновское, где я с 6 мая 1930 г. работаю по настоящее время счетоводом рейстрахкассы». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 6, л. 467).

Дальше эта история развивалась так. В 1929 г. в просьбе о восстановлении в избирательных правах А.А. Горскому было отказано и Семеновским РИКом и Кинешемским ОкрИКом. Возможно, при этом свою роль сыграла появившаяся в газете заметка, хотя в принятых постановлениях нет ссылок ни на саму заметку, ни на события, в ней описанные.

Копия: из газеты «Рабочий край».

«Дела духовных отцов. Положите конец вредительству религиозников. Контрреволюционные выступления церковников.

Безземельная часть крестьянства с. Спас-Пенье бывшей Семеновской волости зимой текущего года поставили на сходе вопрос об изъятии земли у попов. Сын попа Анатолий Горский заявил на сходе: Если только отберут у нас землю, то я вас всех перестреляю из нагана. И для острастки тут же застрелил курицу. Бедняки шарахнулись в сторону…

Весной дело об изъятии земли разрешилось в положительном смысле для бедняков, но попы, пронюхав об этом засеяли яровые».

На этом листочке — резолюция: «Выяснить где «дело» и приложить к материалу. 7 окт. 29 г.». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 6, л. 442).

При повторном обращении Горского А.А. (через год) Семёновский райисполком восстановил его в избирательных правах 28 апреля 1930 г. Но 17 августа 1930 г. Кинешемский ОкрИК принял постановление: «Решение Семеновского райисполкома отменить и оставить Горского в списках лишенцев, т.к. не порвал связи с отцом, хоть и служит в разных организациях». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 6, л. 446).

Отказано в просьбе было и Ивановским облисполкомом.

После этого была представлена в «дело» справка из Семеновского райфо о том, что А.А. Горский «согласно сведений, взятых с похозяйственной карточки, в хозяйстве Горского Алексея Ивановича не числится». (ГАКО. Ф.р. 2666, оп. 3, д. 6, л. 447).

Дело было 21 февраля 1931 г. отправлено прокурору Семеновского района по его запросу (на 48 листах) и возвращено в РИК 7.ХII.31 г. с рекомендацией «восстановить». Три года борьбы увенчались успехом?

А.А. Горский был один из многих. Целый слой деревенского общества — дети священно- и церковнослужителей (священников, дьяконов, дьячков, псаломщиков) — исключались из общественной жизни поголовно. Если в крестьянском сословии бывали исключения, когда дети, давно отошедшие от хозяйства родителей, не лишались избирательных прав, то члены семей служителей церкви лишались все без исключений. При этом не помогал формальный отказ от родителей, не учитывался тот факт, что молодые люди из этой среды, как правило, имели значительное по тем временам образование и были бы полезны в развертываемой работе по ликвидации неграмотности, как и то, что они действительно пытались участвовать в этой работе и иногда им это ненадолго (пока не приходили документы о том, что они лишенцы) удавалось. Не помогали никакие их заверения в лояльности и даже преданности советской власти, которые они вынужденно делали в своих заявлениях.

В с. Спас-Заборье Семеновского района была лишена в 1927 г. избирательных прав вся семья псаломщика Калинникова, и его взрослые дети неоднократно ходатайствовали о восстановлении в правах, чтоб иметь возможность зарабатывать и существовать, т.к. в отличие от крестьян, у таких молодых людей в это время уже не было земли, как правило, они не имели ремесла и других источников существования. — Об этом — их заявления.

«Калинникова Зоя Алексеевна (род. 9.XII.1910 г.), гр. д. Заборье, проживающая с 18 сентября 1929 г. в д. Бородино.

В Семеновский райизбирком.

Заявление.

Настоящим прошу Семеновскую районную избирательную комиссию восстановить меня в правах гражданства, т.к. я нахожусь дочерью псаломщика и не имею с ним никакой связи.

Имею от роду 18 лет и с 12 лет занимаюсь батрачеством. Глядя на то, что я работаю батрачкой, в 1928 г. мне предложили быть ликвидатором школы грамоты с взрослыми в дер. Крутце. Проработав с 1928 по 1929 год я опять начала от того года находиться батрачкой в д. Борке у учительницы М.В.В. В конце 1929 г. я проживала на районных курсах ликвидаторских и поступила в ликвидаторы в Ивановский сельский совет д. Бородино, Якуниха, Маурино и работаю по сиё время.

Окончив эту работу, я опять постараюсь дать пользу в общественной работе и жить на свое иждивение и кормиться своим трудом.

Лишена я с 1929 года, так как я имею от ролу 18 лет. И так прошу районную избирательную комиссию пожалуйста не отказать в моей просьбе и восстановить меня в правах гражданства, как будущего передового человека, не хочу быть чуждым элементом для Советского Союза и еще прошу районную избирательную удовлетворить мою просьбу и сообщить в с. Заборье. В чем и потписуюсь Калинникова Зоя.

7.IV.1930 г.» (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д.7, л. 228-229).

«Калинников Николай Алексеевич (род. 4.11.1909 г.) с. Заборье

В Заборскую районную сельскую избирательную комиссию.

Заявление.

Настоящим заявлением я прошу избирательную комиссию восстановить меня в правах гражданства, лишенного в минувшем 1927 г., как находящегося на иждивении отца-псаломщика.

Такую причину я нахожу в корне неправильной, т.к. я не жил и не живу на средства отца, а живу на свои средства. Всем известно, что я работал и работаю батраком-подёнщиком у крестьян, крайне нуждаюсь в самом необходимом. За все время мне отец не купил даже сапог, что тоже всем хорошо известно.

Если я живу под одной кровлей с отцом, то ведь пока мне некуда больше деваться. Когда я устроюсь на постоянную работу, тогда я уйду из дома отца.

Кроме того я участвую в общественно-культурной жизни района наравне со всеми и антисоветского ничего не проявлял.

Товарищи, вы не должны забывать наказы всем избиркомам, что надо делать не по форме, а по содержанию. Нет у советской власти распоряжения лишать права голоса батраков и бедняков, опору Советской власти в деревне. 4.XI.28 г.

Калинников Н.». (ГАКО. Ф. р. 2666, оп. 3, д. 7, л. 318).

Как видно, и в том и в другом заявлении — попытки, если не совсем отказаться от отца, то отмежеваться, оправдаться в том, что приходилось с детства… жить вместе. Противоестественные попытки, но к ним вынуждали. И обещание оставить отца, как только появится возможность… Противоестественное обещание, но оно «учитывалось» при решении вопроса о возвращении прав.

О Зое Алексеевне Калинниковой Семеновский райизбирком, заседая 30 мая 1930 года, принял постановление: «Протокол заседания Президиума Заборского сельсовета по пересмотру списков лишенцев утвердить без изменений, а именно:

…16. Гр. Калинникова 3.А., хотя и является членом семьи служителя культа и проживает совместно, но с момента совершеннолетия занимается общественно-полезным трудом, — в избирательных правах восстановить». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 7, л. 227).

Николаю Алексеевичу Калинникову было отказано в восстановлении прав 11 января 1929 г. в Адищевском волисполкоме, а 6 февраля 1929 г. — в Кинешемской уездной избирательной комиссии. При повторной его просьбе, когда он женился на работнице Александровской бумажной фабрики и сам стал работать там же разнорабочим, он был 19 августа 1929 г. восстановлен в избирательных правах Кинешемским окружным исполнительным комитетом. (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 7, л. 512).

Пожалуй, более ярко и точно названы мотивы, заставлявшие детей священнослужителей бороться за восстановление в избирательных правах, — в заявлениях сестер Ширяевых, как и причины, толкавшие детей на разрыв всяческих связей с родителями.

«Ширяева Серафима Михайловна (род. 20. VI. 1909 г.) с. Заборье, проживающей в д. Исаковка Адищевской волости

В Спас-Заборский сельсовет

Заявление

По ст.15 II гл. инструкции о выборах, как находящаяся в материальной зависимости от отца — служителя культа, я лишена избирательных прав. Для того, чтобы быть восстановленной а этих правах, я должна не менее 5 лет заниматься производительным общественно-полезным трудом (ст. 19 III гл. этой же инструкции). Но для того, чтобы быть допущенной на какую-либо производительную общественно-полезную работу, нужно иметь право гражданства: куда ни обращалась я, прежде документов об образовании спрашивают о моем социальном положении.

Таким образом, я нахожусь в настоящее время в каком-то заколдованном круге: от отца отойти не могу из-за куска хлеба, да и некуда идти, т.к. применить свой труд, получив среднее образование, могу только в (умственной) работе, т.к. никакого мастерства не знаю, а для поступления на эту работу должна иметь права гражданства, а для получения прав гражданства — пятилетний рабочий стаж.

Не как средство для участия в выборах, а только как средство для применения своих сил способностей для какой-либо производительной общественно-полезной работы и доказательства своей лояльности к советской власти желала бы я иметь права избирательного голоса.

Спас-Заборский сельсовет знает о моей лояльности к Советской власти. Отец мой, сын дьячка, выучившийся в профессиональной духовной школе, невольно должен был обречь себя на службу служителем культа — как дань своему отцу за своё трудное содержание в школе, тем более, что другие его 4 брата изъявили твердое желание выйти из отцовского сословия: один почтовым служащим, другой ветеринаром, третий - пропавший без вести в империалистическую войну, кончал Московский коммерческий институт, четвертый — Московское высшее техническое училище и одновременно страховым агентом и в то время помер, проживая в Москве в самое критическое для неё, холодное и голодное время. Уже не молодой, не может отец начать жизнь сначала в других условиях, не станет у него для этого ни сил, ни энергии, что же касается отношения его к соввласти, то лояльность его к ней известна совету, как и исправность его в уплате налогов и всех повинностей.

Настоящим прошу Спас-Заборский сельсовет принять во внимание все вышеизложенное, вывести меня из заколдованного круга — возбудить ходатайство перед губернским исполкомом о восстановлении меня в избирательных правах, чтобы я имела возможность принять участие в общественно-полезной советской работе.

Неужели же Советское правительство — щит всех угнетенных, которым трудящиеся женщины, работницы и крестьянки прибегают к общеполитической жизни страны, отвергнет мое стремление к общественно-полезной работе. Только и слышишь как склоняют во всех падежах: женщина, женщине, женщину, для женщины и проч., а женщине приходится сидеть под опекой отца, питаться нищенски собранными народными крохами и грошами, без возможности кроме кухни, да летом только батраческого труда, применить на чем-либо свои силы и способности.

10.1.28 г. Ширяева Серафима М.». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 7, л.371?372).

«Ширяева Антонина Михайловна (род. в 1910 г.), с. Спас-Заборье, проживающей в д. Бородино с 18 сентября 1929 г.

В Семеновскую районную избиртельную комиссию.

Заявление.

Настоящим прошу Райизбирком восстановить меня в правах гражданства, т.к. я живу самостоятельно с 18 сентября 1929 года, занимаюсь общеполезным трудом и желаю далее продолжать начатое дело. 1929 г. 18.IX. я отписалась от отца и живу совершенно независимо от него уже 6 месяцев.

Отец мой был служителем религиозного культа до 1929 года, но теперь он не служит.

Я занимаюсь на 3-х пунктах в качестве учителя школ грамоты, на что имеются в РОНО документы и сведения, а в газете «Беднота» о лишенцах был такой пункт, что все лица, лишенные избирательных прав после 1925 года, занимающиеся общественно-полезным трудом, имеют право быть восстановлены в правах гражданства.

Я лишена только с 1929 г., т.к. до 1929 г. я училась в Кинешемской школе II ступени и находилась независимо от отца. По окончании учения я работала 7 месяцев на практике по внешкольному уклону в Кинешемской центральной библиотеке, на что имеются документы в РОНО. По окончании практики в конце 1928 г., не найдя работы, прибыла домой и, прожив год дома, я лишилась прав гражданства, но все время стремилась уйти от этого позорного пятна и желаю ясно доказать свое лояльное отношение к соввласти и, начав работать, я желаю все время быть полезной в общественной работе.

Товарищи, войдите в мое положение, не откажите в моей просьбе. И так прошу районную избирательную комиссию восстановить меня в правах гражданства.

15. IV. 1930 г. Ширяева Антонина М.». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д.7, л. 434).

После отказов в восстановлении в правах в волостном и окружном исполкомах, при повторных просьбах, состоялось 23 мая 1930 года заседание Районной избирательной комиссии Семеновского райисполкома, где было принято постановление: «Протокол заседания Президиума Заборского сельсовета по пересмотру списков лишенцев утвердить без изменений, а именно:

… п.3. Гр. Ширяевы Серафима Михайловна и Антонина Михайловна с.Заборье — лишены избирательных прав, как дети служителя культа, но с момента совершеннолетия занимаются общественно-полезным трудом и имеют самостоятельный заработок, а поэтому на основании Инструкции ВЦИК от 11 апреля 1930 г., §5, в избирательных правах Ширяевых С.М. и А.М. восстановить». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д.7, л. 432).

Много замечательных учителей начальных классов получила потом советская школа из начавших свою педагогическую биографию в эти годы и — таким вот образом — детей священнослужителей. Кто из старшего поколения людей, вышедших из деревни, не вспомнит примеры таких учителей? Трудным же было у них начало, как, впрочем, и вся жизнь.

Вместо выводов по пятому «этюду»

Вроде бы все, о чем речь в этом этюде, узнаваемо и даже неплохо знакомо. — Не впервой в нашей истории «поповичам» отказываться от образа жизни своих отцов. Каждый второй из «шестидесятников» прошлого века был из этого сословия. Достаточно вспомнить известных со школы Добролюбова, Чернышевского, Антоновича, Помяловского, да и В.О. Ключевского. Кстати, ведь они входили в жизнь тоже, когда рушилась Россия… крепостническая. Но они входили сами. И отказываться от образа жизни, иногда и от духовного наследия своих отцов их заставлял самостоятельный поиск истины. И они не выпячивали, не демонстрировали специально своего отказа. Просто они занимались, увлеченно занимались своим делом, которое стало делом всей их жизни .

Здесь другое.

Этих «поповичей» заставляла отказываться внешняя, посторонняя сила, отказываться вслух, принародно. И требовала, как минимум, отдельного проживания. Все было грубее, примитивнее, мельче. Применение теории деления общества на классы к такой тонкой материи, как семейные, родственные отношения, ничего хорошего не могло дать ни человеку, ни обществу. И не дало. — Они вынуждены были, чтоб выжить и жить, принимать условия. Отказывались и уходили из родных семей. После этого и за это получали возможность работать счетными работниками, библиотекарями, учителями и проч. Они начинали функционировать в обществе с заданным властью количеством степеней свободы.

Дети священнослужителей… По тем временам в деревне они были самыми образованными среди сверстников, многие успели поучиться еще в гимназиях. Слепо пойти за новой доктриной они вряд ли могли. Они должны были её понять, осмыслить и, только поняв, могли принять, поверить и пойти. А то, что они видели вокруг, что они испытали на себе, мало этому способствовало. Добролюбовским «сокровищам душевной красоты» не суждено, очевидно, было реализоваться ни у сестер Ширяевых, ни у брата и сестры Калинниковых, ни у Горского. Ушибленные противоестественным, насильственным отказом, личности могли ли дать всплеск духовности… Да этого от них и не требовали. — Им ничего не оставалось как существовать…, работая.

Не раскрывшиеся по тем или иным причинам потенциальные возможности многих, многих личностей из разных слоёв общества… Человек, исполняющий роль функции (и ценимый только за это), от которого берут и требуют то только, что нужно (в соответствии с очередной доктриной) на потребу сегодняшнего дня… Недавний взрыв и сегодняшнее онемение, — они из тех лет, из прошлого.

Говорят сегодня: времени нужен человек хваткий, ходкий, деловой… Сегодня?! — А образованный, культурный, размышляющий?

Этюд 6. «…Не желал и не стремился заниматься нетрудовым доходом в религиозных культах, считая это позором…»

Всякое случалось в семьях священнослужителей в те годы… на так называемой «классовой» основе. Не только дети отрекались от отцов и публично заявляли в той или иной форме об этом. Отцы отказывались от сана и, как это было принято, с обязательной публикацией этого отречения в газетах. Документы рассказывают и о других случаях. Бывало, что отцы, чтоб как-то «обезопасить» детей своих, дать им возможность найти место в новых условиях, в новой жизни, оставляли свою землю, официально передавали её сельсовету или, если удавалось, оставляли ее детям, и… уходили от семьи, «исчезали». Находили себе место подальше от родных, поглуше и продолжали свою службу Богу… до поры, до времени.

Всякое бывало, — документы бесстрастны.

В документальном отражении во многом характерна история семьи Петропавловских. И необычностью ситуации в отношениях, сложившихся внутри семьи. И редко встречавшейся в это время позицией сына по отношению к отцу-дьякону, когда он во всеуслышание заявил о своем долге заботиться о стариках-родителях. И обычным вздорно-настороженным, недоверчивым отношением к людям со стороны председателя сельсовета в сложившейся необычной, нестандартной ситуации в человеческих отношениях, которую ему не постичь. И грамотно поставленной сыном защитой, хорошо подобранной и четко сформулированной в «заявлении» аргументацией в защиту интересов семьи, что тоже было большой редкостью. И даже тем, что в этой аргументации — открытые доносы на соседей, знакомых. Во всём — характерный цвет времени, всё — как оно было.

Итак, — документы.

«Решение.

Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, 1923 г., декабря 28 дня.

Семеновская волостная земельная комиссия в составе: Председателя Рожкова и членов комиссии Зайцева и Волженкова, рассмотрев настоящее гражданское дело, гражданина погоста Старое Дворище Петропавловского Анания Матвеевича о передаче земли в количестве 4-х десятин сыну своему Павлу Ананьеву и выслушав показания истца и ответчика и члена церковного собрания, волземкомиссии постановила:

Руководствуясь земельным кодексом, раздел 1, часть 1-я, статьи 18-19-20, означенная земля, сдаваемая гражданином Петропавловским Ананием в количестве 4-х десятин передать в общее пользование его сыну Павлу Ананьеву и при этом же означенный гражданин, которому передается земля в религиозном культе не состоит и в новом договоре означенная земля за общиной не числится.

Решение окончательное, но может быть обжаловано в Уземкомиссию в кассационном порядке в двухнедельный срок». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 23, 1 ч., л. 254).

«Справка.

Дана настоящая Семеновским райсельсоветом гр. погоста Старое Дворище Петропавловскому П.А. в том, что последний является главой семьи с 24-25 гг., т.е. с того момента, когда земля служителей культа была назначена к отбору, и до сих пор считается домохозяином.

14.1.1929 г. Председатель сельсовета Смирнов». (ГАКО, Ф. р.2666, оп. 3, д. 23, 1 ч., л. 255).

«Выписка

из протокола заседания Семеновской волостной избирательной комиссии 8.1.1929 г.

Слушали: Заявление о лишении избирательных прав граждан Семеновской волости.

Постановили: Лишить избирательного права Петропавловского Павла Ананьевича, как члена семьи лишенного избирательных прав (сын бывшего дьякона), нелояльно относящегося к Советской власти». (ГАКО.

Ф. р.2666, оп. 3, д. 23, 1 ч., л. 244).

«Семеновскому ВИКу.

Просмотрев материал по восстановлению избирательных прав гражданства Петропавловскому, Семеновский сельсовет дает следующее отношение:

1. На указанную Петропавловским службу в советских учреждениях сельсовет считает, что в продолжении службы со стороны Петропавловского общественно-полезной работы не было совершено.

2. А также в беседах с гражданами со стороны Петропавловского проскальзывает нелояльное отношение к Советской власти.

3. Хозяйство Петропавловского является выше среднего.

Подытоживая все вышеизложенное сельсовет считает лишение прав гражданства Петропавловского П.А. вполне правильным и настаивает на этом решении.

Председатель сельсовета Смирнов. Секретарь Мазин». (ГАКО.

Ф. р.2666, оп. 3, д. 23, 1 ч., л. 247).

«В Кинешемский Уизбирком через Семеновский волисполком гр. погоста Старое Дворище Семеновской волости Петропавловского П.А.

Заявление.

Постановлением сельизбиркома, утвержденным волизбиркомом 8 сего января, я лишен избирательных прав как сын бывшего дьякона и нелояльно относящийся с Советской власти.

Постановление это я считаю неосновательным по следующим причинам:

1. Избирком меня считает сыном служителя религиозного культа, т.е. живущим на нетрудовой доход отца, между тем отец мой имеет 74 года и с должности дьякона уволился в 1923 году, в чем прилагаю удостоверение приходского совета церкви, и с тех пор не имеет никаких доходов и находится на моем иждивении.

2. С 28 декабря 1923 г. отец мой А.М. Петропавловский, ввиду нетрудоспособности своей, передал мне свое хозяйство и я с тех пор являюсь главой семьи, что видно из прилагаемого решения волостной земельной комиссии и справки Семеновского сельсовета от 14 января с. г.

3. Из справки сельсовета видно, что сельсовет пристрастно относится ко мне, т.е. старается затормозить восстановление прав гражданства, добавив в справке слова «с того момента, когда земля служителей культа была назначена к отбору», между тем это неверно, т.к. земля служителей культов, не зарегистрированная в земельных органах, предназначалась к отбору лишь в 1927 году по постановлению ГуБИКа от 18 марта №90, а не в 1923 г., почему никакого умысла при передаче земли не было, а таковая была передана исключительно по нетрудоспособности отца.

4. Основное занятие мое — сельское хозяйство без наемного труда. Обрабатываю личным трудом 5 дес. земли, имею семью в 4 чел. при двух нетрудоспособных, дом, амбар, сарай, 2 др. хозпостроек, 1 лошадь, 1 корову. Возраст членов семьи: я сам 27 лет, отец 74 года, мать 67 лет и сестра 20 лет.

5. Что касается моей якобы нелояльности к Советской власти, то это сущая несправедливость, т.к. я, окончив школу II ступени, поступил на должность учителя с 15.Х.20 Зоймищенской школы и уволился 1.1.21 г. по призыву в ряды Красной Армии.

С 1923 по 1924 г. служил в Клеванцовском ВИКе на должности делопроизводителя военного стола, причем удостоверения о службе не могу представить ввиду ликвидации Клеванцовского ВИКа.

С декабря 1924 по июнь 1925 г. служил в Семеновском ВИКе в должности конторщика и волстатистика, о чем прилагаю удостоверения от 14.1.с.г.

С 1.VI.25 г. по 1.VII.26 г. служил зав. канцелярией 11-го финансового участка Кинешемского уезда, на что прилагаю удостоверение от 23.I. за №110.

С 5 июня 26 г. по 30 мая 28 г. служил кассиром-делопроизводителем Семеновского кредитного сельскохозяйственного товарищества, на что прилагаю удостоверение от 20. V. 28 г. за №631, где уволен по случаю сокращения штатов и в настоящее время состою безработным.

С 1 сентября 1925 г. состою членом профсоюза, что видно из имеющегося у меня членского билета Союза сельхозрабочих за №4308.

6. Если бы я был фактически несочувствующим Советской власти, то наверное был бы лишен прав гражданства с начала революции, между тем лишен лишь, спустя 11 лет, и только тогда, когда стал безработным.

7. Никаких замечаний во время службы в советских и общественных учреждениях о моей якобы нелояльности или по службе я не получал и удивляюсь откуда волизбирком мог заключить о моей якобы нелояльности к соввласти. Я думаю, что предполагать нельзя, а только можно основываться на фактах.

8. Пристрастное лишение меня избирательных прав со стороны сельизбиркома видно из того, что сосед мой Николай Иванович Весновский, сын попа, почему-то не лишается прав гражданства, между тем отец его и до сих пор служит в религиозных культах и имеет нетрудовой доход, а Николай Весновский работает на Томском химзаводе в конторе. И подобных ему членов семей, живущих на нетрудовой доход и в то же время состоящих на службе, масса, однако избирательных прав они не лишены. И сопоставляя меня с ними, я не могу понять, что взято за основу сельской комиссией, чтоб лишить в то время как отец мой 6 лет не служит дьяконом.

9. Ссылаясь на мою нелояльноять, волизбирком не считается с тем, что я с начала революции имел желание служить в советских учреждениях, а не желал и не стремился заниматься нетрудовым доходом в религиозных культах, считая это позором, а также и теперь, находясь безработным и не имея достаточной доходности к существованию от сельского хозяйства, намерен служить на советской службе, что доказывает мое сочувствие советской власти, и лишение гражданских прав не дает мне возможности использовать свое искреннее желание работать на пользу строительства соввласти.

10. Нельзя даже предположить, что я не сочувствовал Советской власти и потому, что ничего плохого я от нее не видел, а наоборот, за улучшение ведения своего хозяйства получал денежные премии: 1) в 1925 г. за применение сортового материала полевых культур — премия 1 разряда, 15 руб., на что имею свидетельство УЗО от 10.X.25 г., 2) за представленную племенную кобылу с приплодом — премия 1 разряда; 15 руб., на что имею свидетельство УЗО от 10.Х.25 г. В 1927 году по разрешению Ивсельбанка получена долгосрочная ссуда 200 руб. на устройство показательного двора.

Из этого видно, что я считался трудовым элементом, почему и поощрен к лучшему ведению сельского хозяйства, несмотря на это, по инициативе отдельных представителей сельской власти и общественных организаций я зачислен в число лиц нетрудового элемента просто по недоразумению или пристрастно, чем подрывается мое стремление к улучшению сельского хозяйства.

11. Если сельский и волизбиркомы считают меня нетрудовым элементом только потому, что я живу в одной семье с отцом, бывшим дьяконом, и не произвел с ним раздела, то это грубая ошибка, т.к. я являюсь главой семьи, и на иждивении отца, старика 74 лет, не состою, а наоборот, он по своей старости и инвалидности и мать 67 лет состоят на моем иждивении, а в случае раздела с ними всетаки я обязан их кормить до смерти, а не оставлять их на произвол судьбы. Других же братьев, которые могли бы остаться при разделе с ними, у меня нет.

Приводя вышеуказанные доводы, прошу Уездную избирательную комиссию постановление Семеновского волизбиркома отменить и восстановить меня в правах гражданства, чем дать мне возможность быть полезным обществу и Советской власти, попрежнему использовать меня на работе в Советских учреждениях, не отталкивая меня с пути моего стремления к полезному труду, т.к. я фактически являюсь трудовым человеком и сочувствующим Советскому строю и даю обязательство попрежнему работать честно на пользу общества.

1929 г. 20 дня января.

В дополнение к сему сообщаю: состоял на службе в Семеновском Лапотном кредитном сельскохозяйственном товариществе, был на выборной должности члена комиссии по охране труда (удостоверение 23.1.29 г.)». (ГАКО. Ф.р. 2666, оп. 3, д. 23, 1 ч., л. 248-249).

«Выписка.

из протокола заседания Семеновского волисполкома от 20.IV.1929 г.

Слушали: Материал на гр. Петропавловского Павла Ананьевича погоста Старое Дворище, заведенный на предмет лишения его избирательных прав.

Постановили: Ввиду того, что поводов к лишению Петропавловского П.А. нет, все представленные им данные характеризуют его исключительно с хорошей стороны, лишение его признать неверным.

Тов. Петропавловского П.А. считать как лицом, имеющим избирательные права». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 23, 1 ч., л. 246).

После этого Кинешемский окружной исполком на своем заседании 10 мая 1929 г. принял решение «с постановлением ВИКа согласиться», и Петропавловский П.А. был в правах избирателя восстановлен.

Вреде бы закончилась данная история. Но через некоторое время в очередной папке с «делами лишенцев» обнаружено новое «дело» этой же семьи, относящееся к 1930 году.

Итак, — еще документы.

«В Семеновский РИК

19.1.1930 г.

от гр. пог. Старое Дворище Петропавловских Анания Матвеевича

и Анны Михайловны.

Заявление.

Прошу президиум Семеновского райисполкома восстановить меня и мою жену в правах гражданства, т.к. с 1923 года я не пользуюсь нетрудовым доходом служителя религиозного культа. Имея старческие года, седьмой год живем на иждивении сына, не имея никаких заработков. Со дня революции ни в чем замешаны или подсудимы не были и в настоящий момент являемся сочувствующими Советскому строю». (ГАКО, Ф. р.2666, оп. 3, д. 24. (т.1), л. 199).

«Заключение на Петропавловских

12.11.1930 г. Анания М. и Анну М.,

м. погост Старое Дворище.

Поскольку Петропавловские, как служители культа, к Советской власти относятся плохо. По мнению сельсовета в просьбе отказать.

Предс. сельсовета Смирнов». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, (т.1), л.300).

«14. II. 1930 г. Выписка из протокола заседания

президиума Семеновского РИК,

Слушали: Заявление Петропавловского А.М. и Петропавловской Анны М. о восстановлении в избирательных правах.

Постановили: Как бывшему служителю религиозного культа, нелояльно относящихся к мероприятиям Советской власти, с заключением сельсовета согласиться, в просьбе Петропавловским отказать». (ГАКО. Ф. р.2666, оп. 3, д. 24, т.1, л. 198).

На листке с заключением сельсовета в левом верхнем углу наискосок (как и положено было «накладывать» резолюции) запись:

«к 5.IV.30.

1. Отказался ли Петропавловский от сана священника и когда об этом была публикация в газете.

2. Чем занимается сын Петропавловского и почему он не лишен избирательных прав.

(Подпись неразборчива. – Б.Г., О.П.) 27.III.30 г.»

Обращает на себя внимание факт, что «резолюция наложена» в конце марта и предлагается ответ дать к 5 апреля, т.е. все это сделано уже после решения РИК, отказавшего старикам в просьбе. Стало быть, логично предположить, что история эта для их сына имела продолжение… Но документы эти по какой-то причине в архиве или не отложились или пока не найдены. О дальнейшей судьбе Петропавловских пока можно только высказывать предположения и… искать.

Вместо выводов по шестому «этюду»

Безусловно, в социально-классовой структуре деревни семьи священнослужителей выделялись заметно. Они были на виду. К 30-м годам уже и в деревне этот слой отличался довольно высоким уровнем образования. Особенно молодёжь в этих семьях. Может быть, и поэтому в «делах» священнослужителей, кажется, особенно как-то высвечиваются, отражаются все противоречия времени, всё многообразие их проявлений в общественной жизни деревни, в общежитейских отношениях с соседями, с односельчанами, в семьях среди родственников. В пожелтевших бумажках с выцветшими чернилами, стершимся карандашным текстом действительно просматриваются многие противоречия: от принципиальных до мелочных, возводимых иногда кем-то в ранг чуть ли не основных и главных, от действительно существовавших в реальной жизни до выдуманных усердными служителями «идеи», от экономических и мировоззренческих до личностных, своекорыстных, прикрываемых «идеологизированной» шелухой.

В самом деле, 74-летний бывший дьякон и его 67-летняя жена — классовые враги, мешающие утверждению нового строя, которого хотят массы народные? Дурно звучит… В 29-м и 30-м годах их еще не выселяли, но их старательно делали изгоями в сельском обществе, — это было непросто. А потом стали рушить церкви, жечь иконы. Старики в Островском рассказывали, что ими растапливали печь в пекарне… И признать надо, что не чужими руками это делалось. Почти в каждом селе — по воспоминаниям тех же стариков — находились «свои» исполнители и даже инициаторы этих варварских актов.

Винить ли их… В нормальной общественной атмосфере вряд ли кто из них додумался бы до этого, а еще меньше решились бы совершить, — ведь перед обществом в селе ответ держать. Было ли тогда в селе, в деревне общество? — Ответ стали держать перед сельсоветом, активом бедноты, РИКом и т.п. «избранными» структурами власти. А общество и общественное мнение… Каким оно могло быть и было после трех революций и трех жестоких войн начала века… Да ещё при повседневном поддержании напряженности общественных отношений и постоянном состоянии борьбы с кем-либо, за что-то. Появление подобных «своих», способных на… обусловлено, очевидно, все-таки общим состоянием окружающей среды, степенью нравственного её здоровья. Здесь не идеология и даже не политика. Здесь общественная болезнь, в той или иной степени поразившая каждого, — так думается после близкого ознакомления с документами, приведенными в этюдах.

И опять: что-то хочется понять о нас сегодняшних… не покидает мысль о похожести многого. Уж очень заметно стремление многих хоть чем-нибудь поддерживать ежедневно состояние напряженного ожидания… в обществе. Экономика ли сегодня главное в упорядочении жизни нашей? Ведь «в начале было Слово»! У Бога оно было, и обращаться бы с ним по-божески научиться, бережнее употреблять, что ли…

ВМЕСТО ВЫВОДОВ по всем «этюдам»

Десятки папок с подобными пронзительными документами, — бесстрастными свидетелями времени. Одни папки с просмотренными уже делами уносят, приносят следующие. А документы рассказывают все больше и больше о крестьянах Семеновского-Лапотного, Спас-Заборья, Адищева, Заозерицы, Гуляевки… о разных крестьянах различных деревень Семеновской округи. Рассказывают разное. А кажется, что все они об одном, — о беспощадной борьбе с прошлым, с памятью о давнем и недавнем прошлом и с активными носителями этого прошлого под видом борьбы за светлое будущее, когда всё «сегодняшнее» заполнено только этой борьбой, только этим содержанием и наполнено.

Приведенные в этюдах документы, может быть, не дают права на такие выводы, а тем более не могут служить основанием для широких обобщений. Но, во-первых, не выводы делаем, а «вместо выводов» говорим об ассоциативно возникающих при чтении документов мыслях. Во-вторых, приведенные здесь документы — малая часть из многих сотен таких же.

В-третьих, не теоретического спора ради о возможных и неиспользованных путях развития в 20-е и 30-е годы, об истинности марксистской теории, о правоте или неправоте Ленина, Бухарина, Сталина затеяна данная публикация. Подобный спор не для этого издания, да и сколько их уже было… (Хотя, надо сказать, что при чтении этих документов критическая мысль, исповедующая законы марксистской диалектики, всегда присутствует. Тут уж никуда не денешься…). Предпринята эта публикация потому только, что чтение «дел лишенцев» буквально заставляет думать о нас сегодняшних… в связи с этими событиями рубежа второго и третьего десятилетий нашего столетия.

В самом деле, знакомясь с ними, не можешь отделаться от желания рассмотреть, что же все-таки лежит за этой бурной поверхностью явлений в самой глубине общественной жизни, понять, почему и кому стало так ненавистно прошлое тысячелетней крестьянской деревни. — Не потому ли, что в основе многовекового прошлого деревни нашей лежала частная собственность? — Из всего прочитанного видно, что в деревне борьба шла не «беднейших слоев крестьянства в союзе с середняками против кулачества как класса, за его ликвидацию». Нет. Борьба шла против этой самой основы прошлого, против частной собственности здесь, а стало быть, против крестьян-хозяев, крестьян — умелых, бережливых и сметливых тружеников, носителей вековых крестьянских традиций, крестьянского генного кода, который закладывает в каждом новом поколении здравый консерватизм: помирать собираешься, а рожь сей…

При этом все документы говорят, что о последствиях борьбы этой в будущем не думал никто, да и о будущем, наверное, мало кто думал, в него призывали верить, верили или начинали верить. Все было подчинено «сегодняшнему» дню, а «сегодняшний» день — борьба… за хлеб для города, за средства для пятилетки, за «бедноту» — против имущих, хозяйства которых сельсовет с «активом бедноты» на своих заседаниях называли и признавали «зажиточными», а самих их облагали сельхозналогом в «индивидуальном порядке» (как Бог на душу положит), давали «твердое задание» по сдаче сельхозпродуктов, причисляли к кулакам, или вспоминали — у кого в семье кто-то когда-нибудь торговал, имел порошковый завод, скупал по деревням лапти и возил на продажу в другие губернии, и объявляли, что эта семья живет на нетрудовые доходы, лишали все семейство «голоса» — «прав гражданства». Рушились крепкие хозяйства, большие семьи, рвались корневые и родственные связи…

За всем этим — искалеченные души и ущербная дальнейшая жизнь и стариков и молодежи (и в тех даже семьях, которые не были выселены). За всем этим — не переданный опыт, духовные и нравственные ценности многих поколений множества семей и крестьянских родов, не освоенные молодежью целые пласты народной культуры. За всем этим — недополученное тепло семейного очага, отсутствие традиций в семейных и родственных отношениях, самобытной крестьянской культуры общения, незнание своих родовых корней, социальных и духовных истоков у многих миллионов людей в новых поколениях, пренебрежительное их отношение к этим знаниям. В итоге — нивелирование, размывание и стирание таких понятий, которые начинали считаться архаичными, неклассовыми, ненужными (“предрассудками буржуазной культуры”), как стыд и совесть, самостоятельность и гордость, честь и достоинство, верность слову и законам дружбы и родства, почтение старших, поминовение усопших и память о них…

Ведь это уже о нас. Надо ли удивляться примерам душевного склероза, сердечной недостаточности, потери общественного сознания людей в наше время. Это во многом — от безродности души и в историческом и социальном пространстве. Это те самые “свои последствия” прошлого, которые оно, “уходя, не умело убрать”. Да и не его это дело, а наше — предвидеть последствия творимого… — Читаешь эти документы, содрогаешься, возмущаешься, а не можешь оторваться и не перестаёшь думать: зачем же мы сегодня умножаем то, что натворили тогда… Умножаем, когда одна “святая” неправда о прошлом поспешно заменяется и вытесняется из общественного сознания другой, когда в сегодняшней борьбе за власть Историю нашу откровенно “используют” в своих интересах различные политические группы и группировки, вновь пытающиеся по-оруэлловски “управлять прошлым”, чтоб получить возможность “направлять будущее” по-своему… Вновь сознательно разрушили созданное, — ладно, не привыкать нам, “опыт” имеем… Но отрицать сделанное и издевательски оплевывать прошедшее и прошедших за последние семь десятков лет, зачем же, кажется? В угоду опять сиюминутному “сегодняшнему”. Вот уж действительно, “дикость, пошлость, невежество не уважать прошедшего, пресмыкаясь только перед настоящим”. Прав А.С. Пушкин, на все времена прав. Так было и в 1929 году, так и в 1998… Не плевать бы в прошлое-то надо, а изучать бы всем народом и анализировать, чтобы знать свою Историю и выводы делать, пока не наступил склероз всего нашего общественного организма.

Сколько раз нам говорилось, что история всегда поучительна и, в этом смысле, — всегда современна. Общество без знания своей истории (во всех и всяких проявлениях жизни) не может быть и не станет нравственно, не даст всплеска духовности и гражданственности. И очевидно, что начало исторического оптимизма — в памяти о прошлом и прошедших, в её обретениях, в её уроках. Больше его взять негде. Только народ, помнящий и осознавший своё прошлое, осознает себя и творцом своего будущего, своей истории и станет им. Станет не просто — хорошо или плохо — хранить наследие, а выступит наследным хозяином духовного и материального богатства прошлого, ответственным перед потомками за его развитие и приумножение.

Хочется, ох как хочется, чтоб сбылось пророчество В. Высоцкого: “Наши мертвые нас не оставят в беде”. Знать бы только о них всё и помнить…